НА 16 Коронка на зубе мудрости

КОРОНКА  НА  ЗУБЕ  МУДРОСТИ

(совершенно нефантастическая история)



- О, четырежды****о****скиймудопроёб! – Серёга с грохотом задвинул дверцу мусоропровода. Засор был минимум парой секций выше, а лифт не работал. Почесав, не снимая рукавиц-верхонок и вязаной шапочки, взопревшую макушку, он подхватил пудовый лом и двинулся вверх. С каждой ступенькой этажность его выражений возрастала в геометрической прогрессии – досталось и свиньям-жильцам, и овцам-уборщицам подъезда, и козлам-начальникам родного ЖКХ. Так, поминая всех обитателей скотного двора, Серёга добрался наконец до места происшествия, где пробил мусорную пробку, не обнаружив при этом (вопреки ожиданиям некоторых читателей) ни заплесневелых фолиантов, ни шкатулок с пентаграммами на крышке, ни даже бутылок из-под джиннов. Сознание исполненного долга, а тем паче мысль о том, что сегодня пусть пятница-тринадцатое, а всё ж законный конец трудовой недели,  подняли Серёгино настроение с карачек.
Каждую пятницу он покупал литровую бутылку водки и шёл к Женьке. Женька – это не друг, а подруга. Она торговала рыбой на рынке, где прочие труженицы весов и прилавка называли её Женька-Жопа, или просто Жопа: вон, дескать, Жопа идёт, или – э, опять Жопа с покупателем из-за сдачи поцапалась. Надо сказать, что габариты Женькиного зада давали весьма веские основания для такой метонимии. Если б ей вздумалось нарядиться в бальное платье эпохи Наташи Ростовой – никакого кринолина не нужно, колокол был бы – о-го-го, метра два в диаметре среднего сечения. Но Женька, естественно, бальных платьев не носила, а носила китайские рейтузы в обтяжку. Розовые.
Кроме достойной плавбазы «Рыбак Камчатки» кормы еще минимум две детали выделяли Женьку из стройного ряда рыночных торговок. Во-первых, высоченный, на две головы выше собственно головы, тюрбан, наверченный из мохнатого клетчатого шарфа. Что там под шарфом было – бес его знает. Обиженные старушки, так и не выпросив у Жопы «одну маленькую рыбку для кошечек», ядовито шамкали, что-де Женька – ведьма, в тюрбане у неё сушёная жаба, дохлая крыса и ещё чёрт те что, потому-то от неё постоянно так воняет. Клевета: воняло от Женьки обыкновенной несвежей рыбой, с коей она общалась по десять часов ежедневно практически без выходных на протяжении последних лет десяти.
Во-вторых, Жопин голос. Такой голос даже для рынка являлся одиозным. Невообразимый хриплый фальцет врезался в слух окружающих ржавой циркулярной пилой, а если вдруг доводилось с кем-то поспорить (что случалось несколько раз на дню), пила набирала такие обороты, что звук становился ультразвуком. Оппоненты в ужасе зажимали уши и убирались восвояси, недоумевая – это сколько ж надо было выпить сивухи  и выкурить «Беломора», чтобы довести горло до такого состояния?!..
Как раз к этой самой бабе и ездил каждую пятницу Серёга с литровкой водки. А если на чей-то вкус она (баба) не вполне хороша, так вас и не спрашивают. Что до Серёги, то – ездил, ездит и будет ездить, да ещё и всю текущую неделю предвкушать грядущий визит. Вот и теперь одно лишь воспоминание о планах на вечер мигом стёрло весь негатив тяжёлого дня, включая обеденное происшествие.
В обеденный перерыв с Серёгой случилась вещь не то, чтобы совсем плохая, но неприятная. Он мирно перекусывал в тошниловке на автобусной остановке – другого места поесть недалеко от работы, увы, не было. Методично обкусывая беляш с мясом в поисках мяса как такового, наш санитар бетонных джунглей меланхолично скользил взглядом по посетителям кафетерия. Среди прочих его внимание привлёк белобородый старикашка с котомкой за спиной, чайником на верёвке вокруг пояса и длинной, в рост хозяина, палкой, украшенной причудливой резьбой. Такая палка называется посохом, но, как назло, из Серёгиной головы выскочило это слово, отчего он минут пять таращился на «ту херню», пытаясь припомнить, как оная называется. Это обернулось обоюдным недоразумением – дед, по-своему поняв Сергея, немедля прошаркал к его столику, где с самым учтивым вниманием стал наблюдать процесс принятия пищи, а Сергей, по-своему поняв деда, широким жестом придвинул к нему бумажную тарелку с оставшимися беляшами. Однако  старик даже не покосился на подношение, ибо в тот момент заметил нечто гораздо более для себя важное. Его указательный палец потянулся прямёхонько ко рту Серёги, который рот, ввиду крайнего изумления, остался в широко раскрытой позиции. И напрасно! Через секунду этот самый палец уже находился в том самом рту. Через другую секунду Сергей был уже в туалетной комнате, где с ним случилось то, чего не случалось даже на работе, хоть там на лопату попадалось всякое.
Тщательно прополоскав над умывальником ротовую полость, Серёга принялся исследовать её зеркальное отражение – что ж там такого этакого могло оказаться? Да ни черта такого этакого там нет! Ну, язык с налётом, ну, зубы жёлтые, ну, гортань красноватая… ну, курить надо бы поменьше, да как не курить с таким-то ремеслом, особенно когда только выйдешь из мусорокамеры на воздух; тогда добрая затяжка – первейшее дело.
В углу оскала что-то блеснуло. Что? Фигня, обыкновенная коронка. Она покрывала самый дальний зуб, в народе именуемый «зубом мудрости». Сей зуб, как известно, вырастает последним, когда человек уже выходит из несмышлёного возраста. А вот разрушается он почему-то одним из первых. Загадка природы, знаете ли. Лучшие стоматологические умы бьются над решением, да, видно, слабо им. А сам зуб, если с ним вдруг серьёзные неполадки, обычно удаляют, потому как в деле перемалывания еды от него проку не более, чем от собственно мудрости. Впрочем, Серёга ничего этого не знал.
А вот дантист, сука жирная, знал, но вместо того, чтобы быстренько удалить эту хренову зубную мудрость за сто рублей, включая стоимость анестезии, возился с ней несколько сеансов, венцом коих стала дурацкая коронка на самом бесполезном зубе. А сколько бабок слупил, гад! Во, народ! Ладно, Серёга не подозревал о таком вероломстве, а то ведь точно прибил бы подлеца.
Уж не беспокойтесь, прибил бы непременно. Может. Вот третьего дня возвращался автобусом домой с работы. Хорошо было. Полторашка пива крепкого, в салоне тепло, сиденье просторное, двойное. И тут, мля, подходит один – дескать, не могли бы Вы подвинуться? Серёга повертел головой – вон седушка свободная, вон ещё одна… Тебе чё, козёл, свободных мест мало? А он: выбирайте, мол, выражения, и вообще транспорт общественный, имею право! Серёга доходчиво так ему объясняет: имей своё право, где хочешь, только передо мной тут яйцами не тряси – вырву… Но тот – тупой, даром что в очки вырядился! – навалился тем местом, где на брюках ширинка, Серёге на плечо: подвинься! «Подвинься? – переспросил Серёга. – Что ж, проведём морфологический анализ данного слова. «По-» – это приставка, «-ся» – это постфикс, или, в иных лингвистических традициях, окончание. А корень здесь какой?» «Двинь…» – отвечает зануда, слегка удивлённый. «Ну, уговорил…» – вздохнул Серёга, встал и двинул. Очки около кабины водителя валялись.
Или вот в прошлое воскресенье утром: вышел Серёга из своей квартиры, начал было спускаться во двор с целью поскорее пересечь оный и достичь ближайшего источника, а навстречу поднимается этот… хрен знает, кто таков… в руках тортик и букет роз – не иначе в гости к той фифе, что каждый вечер на пианино бренчит до одиннадцати, долбит по мозгам. Посторонился бы, так ведь нет – прёт как танк, чуть своим вонючим букетом в морду не заехал. «Извините, - говорит ему Серёга, – дозвольте поинтересоваться: как, по-вашему, скажется на индексе Доу-Джонса нынешняя отставка кабинета министров? И есть ли вообще смысл делать долгосрочные экономические прогнозы?» «Эээ?..» - проблеял фраер и мигом покатился вниз по лестнице как доллар по отношению к евро. Но голову, вроде, сильно не ушиб – на голове была коробка. С тортом. Типа шлем.
Вообще-то Серёга нормальный парень, мужики на работе его уважают, однако те же самые мужики знают, что если вдруг между пятой и шестой он начнёт рассуждать о проблеме авторства Шекспира – пора сваливать подобру-поздорову.
Возможно, кто-то подумал, что наш герой – осколок великого Поколения Дворников и Сторожей, интеллектуал-нонконформист… забудьте, и не вздумайте ляпнуть такое Серёге, а то как бы он не спросил вас, хорошо ли вы помните квантовое уравнение Шрёдингера. Между нами: его и в школе-то еле до девятого класса дотянули, после чего со стоном облегчения сбагрили в ПТУ. В хорошем настроении ничто подобное не тревожило Серёгину ментальность, но едва по какой-либо причине возникало раздражение, тотчас на ум невесть откуда лезла всякая заумь. Эта заумь распаляла раздражение настолько, что и сам Серёга не смог бы сказать что от чего возникает: всякая мудрёвина от злости, или злость от этой всей мудрячьей муйни.
Ещё раз придирчиво осмотрев и закрыв рот, Серёга задумался: если Карл Густав Юнг прав, и коллективное бессознательное действительно существует, то, наверное, существует и коллективное либидо? Ему очень захотелось обсудить эту проблему с тем чудаковатым старичком, посему он поспешил вернуться в столовую, однако там предполагаемого оппонента не оказалось. «Смылся, падла» – сплюнул в сердцах Серёга и вышел на улицу. Совсем уж было собравшись вернуться к исполнению своих служебных обязанностей, он ещё раз напоследок огляделся и… увидел у забора, ограждавшего строительство кинотеатра «Сталкер», того самого деда. Дед стоял аккурат под надписью «Опасная зона» и следил за Серёгой, но будучи замечен, отодвинул болтавшуюся на одном гвозде доску и нырнул на территорию стройки.
- Эй, мужик! Стой, покалякать надо! – гаркнул Серёга и бросился следом.
По ту сторону забора его ждал нехороший сюрприз: семеро абсолютно одинаковых белобородых стариков с чайниками на поясе и посохами в руках стояли полукругом и пристально смотрели на Сергея. Который из них тот самый – выяснить было невозможно, как невозможно было нащупать за спиной треклятую доску, послужившую калиткой. Пока наш герой в поисках выхода панически тёрся задницей о забор, один из старцев выступил на шаг вперёд, приподнял посох и в самых торжественных выражениях объяснил, что-де блестящий зуб мудрости – это Знак особого призвания, и сейчас они произведут над Серёгой обряд инициации, после которого он станет подобным им магом из клана Мудрейших.
Серёга не знал, что такое инициация, но само слово ему очень не понравилось. И ходить лохом с чайником на верёвке тоже как-то не улыбалось. Тем временем говоривший кивнул своим товарищам, и те, приподняв посохи, стали приближаться. Оставалось только одно, известное Серёге с детства и, можно сказать, волшебное средство, кое он не замедлил применить: присев на полусогнутых, энергичным жестом растопырил руки со скрюченными пальцами и, вытаращив глаза, заорал во всю глотку:
- Анукышбосотавсехнахуроюбляааааааа!!!!!!
Пассы и заклинание подействовали безотказно – магов как ветром сдуло, причём в буквальном смысле. Серёга даже удивился – так легко отделаться от семерых с дрекольём, но, впрочем, какая, блин, разница! Главное – жив, здоров, можно идти заканчивать работу, а вечером ехать к подруге.
Придя к Женьке, Серёга сперва долго и с усилием вытирал ноги о коврик, затем отступал на шаг и робко выстукивал по облезлому дерматину: «Дай-дай закурить». Спустя несколько минут дверь приоткрывалась на длину цепочки, в щель выглядывала Жопа и со злым недоверием, точно впервые видела, разглядывала Сергея. Тот торопливо лез за пазуху и предъявлял бутылку. Женька молча снимала цепочку, разворачивалась и шла в зал; Серёга, войдя и быстро разувшись, семенил следом. В полутёмном из-за немытых годами окон зале на застеленном газетами столике уже стояла закуска: разделанная солёная селёдка, порезанная кружками луковица и небрежно наломанный батон. Два захватанных стакана дополняли натюрморт.
Так же без единого слова хозяйка ногой подвигала гостю расхлябанный табурет, сама оставаясь стоять – да и, право, трудно представить, чтобы она могла на чём-нибудь сидеть. Серёга скручивал пробку, наливал по трети стакана. Пододвинув один стакан Женьке, он поднимал второй и говорил:
- Ну…
- Заткнись, - прерывала тост Жопа и, ткнув своим стаканом в Серёгин, залпом выпивала, морщилась, протягивала пустую посуду. – Запить.
Серёга наливал до краёв той же самой водки, которую Женька на сей раз выпивала в несколько глотков, как воду, переводила дыхание, причмокивала, ставила стакан на стол, говорила:
- Жарко… - и начинала раздеваться. Пока она этим занималась, гость преспокойно успевал принять ещё пару рюмок, закусить селёдочкой с лучком, выкурить сигарету и почитать заменяющую скатерть газету.
Голой Женька-Жопа походила на огромную оплывшую свечу, где тюрбан играл роль фитиля.
- Ну ты чё, читать сюда пришёл? – резонно спрашивала она, и Серёга наливал ещё полстакана. Лихо опрокинув порцию, Женька вздрагивала, взвизгивала и с прибауткой: - Эх, маманя, где честь твоя девичья? – резким движением, будто решившись на что-то отчаянное, сдёргивала тюрбан.
Соломенный ливень обрушивался на Женькины мяса – роскошные, никогда не знавшие ножниц волосы цвета спелой пшеницы покрывали её до пят, так что сама она сейчас напоминала копну. Копна начинала медленно раскачиваться, в недрах её рождалась Мелодия; Серёга, напряжённо ждавший этого момента,  растворялся в пространстве, которое вращалось вокруг жёлтого косматого солнца.
Женька-Жопа пела тем же самым голосом, которым она на рынке спорила с товарками за место у прилавка, препиралась с контролёрами по поводу  лицензии, лаялась с дотошными покупателями из-за двухсот грамм недовеса. Тот же шершавый визг простуженной самки неандертальца – но как он сейчас напоминал отсыревшую надтреснутую скрипку Страдивари.
Summertime, time, time,
Child, the living's easy.
Fish are jumping out
And the cotton, Lord,
Cotton's high, Lord, so high…
Женька ни бельмеса не понимала из того, что пела, да и вообще – откуда взялась эта песня, исчерпывающая её репертуар? В иное время в ином месте поставьте Жопе запись этого блюза – если не получите по загривку «за издевательство», считайте, что результат прослушивания нулевой. Но здесь и теперь… здесь и теперь музыка и слова лились вместе со слезами. Причиной ли тому присутствие Серёги, выпитая водка или освобождённые волосы – или же все три фактора совокупно – неизвестно.
Сам Серёга в это время был далеко-далеко – пятилетний мальчик шлёпал босыми пятками по тёплому мелководью, и от каждого удара из моря выпрыгивали радужные рыбки, а в небе бутонами хлопка распускались облака белее белого.
Hush, baby, baby, baby, baby, baby,
No, no, no, no, don't you cry.
Don't you cry!
Он и не плакал – это всего лишь такой яркий свет, такие блестящие плавники рыбок и такие искристые облака, и эти облака так манили…
One of these mornings
You're gonna rise, rise up singing,
You're gonna spread your wings,
Child, and take, take to the sky,
Lord, the sky.
Until that morning
Honey, n-n-nothing's going to harm you now,
No, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no
No, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no, no
No, no, no, no, no, no, no, no, no,
Don't you cry,
Cry.
Серёга отделялся от Женьки, когда та уже спала на размётанной соломе – тихая и чистая, как сама мать сыра земля. Открыв форточку, он пускал табачный дым под мерцающий купол ночного неба и улыбался. Завтра утром хозяйка крайне изумится присутствию в своей квартире какого-то незнакомого типа, поднимет дикий ор и вышвырнет гостя, едва позволив ему прикрыть срамоту. Но теперь и здесь… теперь и здесь можно было подумать о том, как непроста – ой, как непроста! – Женька-Жопа, да и сам-то Серёга… эх, Серёга!..
Окурок чертил идеально параболическую траекторию падения на асфальт. Серёга с хрустом зевал на звёзды. Коронка на зубе мудрости тускло поблёскивала отражённым лунным светом.


НА_16
15600 зн.