Господь Бог, господин секс

В белой комнате с множеством недостатков не было места для нас с вами. Здесь было тепло, очень сухо и радость от солнечного света сводила с ума слепого мужчину лет 50. Его радость была почти детской, очень доброй и жалкой, ему было грустно. Он мог только слышать солнце, которое видел очень давно. Он сделал несколько шагов, пошатнулся, потом еще один, потом еще несколько, ему стало стыдно за то, что  он ходит по белой комнате и ничего не видит, и он просто остановился, чтобы стоять так еще двадцать лет и одиннадцать дней, после чего умер и перестал даже слышать.
В ту самую минуту, когда мужчина остановился и больше не делал шагов по белой комнате, рядом с ним были еще двое, их было трудно разглядеть, поэтому их можно было только слышать.
Это были те, с кем мужчина в белой комнате никогда не разговаривал, но о ком часто думал и даже мечтал.
На белых крутящихся стульях сидели двое, их голоса были похожи. Я часто путался – кто есть, кто и поэтому хотел отойти от двери, но, услышав звуки приближающегося человека, остался. Я подслушивал, но ничего не слышал, я не был слеп, но почему-то не видел ничего, что происходило в комнате с белыми стенами.
Приятели говорили о людях, которые нам знакомы и о тех, кого мы никогда не знали. Они говорили о насущном и не имеющем значении. Их разговор был похож на разговор двух  людей, которые давно знают друг друга.
Я внимательно слушал, и думал о ней. Представлял себе, как мы вдвоем сидим в этой комнате и разговариваем. Может даже пьем чай из осиновых веток и смотрим, как в черных водяных пятнах растворяется сахар - частичка белой комнаты в капле черного мира.
Прошло ровно двадцать лет и десять дней прежде, чем слепой мужчина открыл мне дверь, и я смог войти в белую комнату с белыми окнами и белым солнцем вместо луны. Мы остались втроем. Мужчина вышел, тихо закрыв за собой дверь. Я не решился сказать ни слова. В комнате было очень темно от яркого солнечного света, и я не знал, куда дальше идти, поэтому я просто остался на месте и решил осмотреться. Комната действительно была белой, как мне и показалось с самого начала, поэтому я сел и стал слушать, т.к. видеть ничего больше не мог, солнечный свет ослеплял меня и дарил радость. Я долго ждал этого момента, и вот я здесь, в окружении белых стен и двух собеседников, которых я так и не видел.

Тон одного из них был подавляющ, он был переполнен уверенностью в себе и своем величии, он заставлял мое сознание страдать от страшных сцен насилия и разврата. Многие о ком он говорил, казались мне очень знакомыми, и я часто плакал, когда слушать становилось невыносимо. Я плакал белыми слезами, которые, падая на белый пол, становились еще белее, и я их больше не видел.

Тон второго из собеседников был спокоен, своим голосом он давал мне шанс и помогал жить. Я часто был с ним не согласен.
Они вершили судьбы. Делали людей счастливыми, обрекали их на вечное горе, обещали счастье и дарили проклятие.
Страшнее всего были разговоры о жизни и смерти. В эти моменты я, как правило, закрывал уши, боясь услышать знакомое имя, но это не помогало, их голоса давно поселились во мне самом, и иногда мне казалось, что звуки доносятся уже из моих уст, я говорил, кому жить, а кому умереть сегодня, завтра, сейчас. Люди рождались и умирали, я видел это, но боялся признаться, что все это делаю я.

Они тоже боялись, поэтому нас было трое. Он, я, он. Да, трое, все верно, не больше, не меньше, трое.

Меня никто не слушал, и я молчал, пытаясь рассмотреть, что-то, что скажет мне где я и кто те двое, что выбрали меня и теперь не замечают. Смотреть было можно до бесконечности, только вот видно все равно ничего не было. Странного было много, хотя бы, то, что я ничего не видел, не ощущал, казалось, что у комнаты не было стен, и идти можно было до бесконечности.
В один белый, как мне тогда казалось счастливый для меня день, я долго шел, потом долго лежал на белых простынях, потом опять шел, после чего остановился, услышав, что-то знакомое. Впервые, я услышал, что-то, что казалось мне новым в этой белой комнате. Это был джаз, да, да, джаз и ничто иное, играл саксофон. Я не верил своей удачи. Звук был чистым, играл кто-то из «великих», напряжение в музыке нарастало, я снова сходил сума. Прошло пять минут, после чего один из собеседников отложил саксофон в сторону, другой же, поблагодарив его, принялся надменным и безудержным голосом сладкого лжеца рассказывать о своем детстве, это было впервые, они еще не разу не говорили о себе. Мне снова стало интересно.

Потом я долго спал.

Потом разговаривал с ней.

Потом понял, что мы втроем.

И, наконец, закричал, за что?

Глухой вопрос звонким эхо разлетелся по комнате и, упав где-то совсем далеко, остался лежать на белом полу.


                15 февраля 2004 года.