Дрипка, Мотей и страшная клятва

                Николай Новый

              Дрипка, Мотей и Страшная клятва.











Противная ранняя муха – "муха - жаворонок", разрази ее гром – проползла по губам деда Дрипки и прервала его беспокойный, полукошмарный сон.
Дед вспомнил все, и просыпаться ему сразу расхотелось. Каким бы неприятным ни был сон, но действительность была куда неприятней. Действительность была настолько ужасной, что волосенки на голове Дрипки зашевелились, будто живые и свернулись в маленькие вопросительные знаки. Как быть, что делать? Во всей своей пугающей красоте, во всем своем отвратительном великолепии пред ним вставала перспектива. Перспектива трезвой жизни. Новой, почти неизведанной и, потому, страшной до икоты.
Сам поражаясь своему малодушию, дед попытался снова уснуть, но противная ранняя муха словно того и ждала. Она зажужжала и попыталась пролезть в Дрипкину левую ноздрю.
Не тут-то было! Это ей не проходной двор!
Муха запуталась в волосах ноздри как рыбка в неводе, и Дрипка прихлопнул ее ладонью, не пожалев собственного носа. От боли искры посыпались у него из глаз, он сел на кровати и окончательно проснулся.
Высморкав муху на пол, дед гадливо плюнул вслед и растер босой ногой. Голова гудела. А может, все не правда? Может, все приснилось? Дрипка с опаской поднял глаза. Нет, не сон это, а явь, язви ее душу. Вон она, проклятая бумага, на стене висит. На самом видном месте.

Да, явно переборщили они вчера с Мотеем, явно. Это уж никуда не годиться. Это уж ни в какие ворота… Надо же до такого додуматься! Это ж сколько надо выжрать, матерь вашу! Да за такие дела убить на месте! Только вот кого? Самого себя что ли? Или, может, Мотея? Мотея, конечно, лучше, но ведь это не выход из положения. За это можно и в тюрьму загреметь на старости лет.
Нет, и раньше, конечно, нажирались. Бывало, даже, до поросячьего визга, когда и слова-то приличные не все выговариваются, а ноги восьмеркой заплетаются. Всяко бывало. Но такого!..
Вроде бы и выпили вчера не особенно много, судя по тому, что состряпать смогли эту бумаженцию чертову. А с другой стороны, состряпать такой документ можно только, совершенно ополоумев. Нет, видимо с мозгами не все в порядке, им щадящий режим нужен, а тут, как назло, еще и эта. Трезвость.
Дрипке стало себя жалко, и он тихонько заплакал.

Время шло, шло, то, топчась на месте, то, вдруг, бросаясь вперед как на амбразуру, и, в конце концов, пришло к полудню. К обеденному, стало быть, часу. К тому моменту Дрипка плакать уже перестал, потому что опохмелился. Сделал он это с чистой совестью, ведь похмеляться и пить совершенно разные вещи. Это вам всякий скажет. Все равно, что любить и влюбляться, или жениться и поджениться.
Похмелившись, дед подошел к проклятой бумаге и еще раз перечитал, написанный большими неровными буквами, текст.


                КЛЯТВА.

МЫ ДРИПЕЙ И МОТЕЙ ТОРЖЕСТВЕНО КЛИНЕМСЯ И ПРИСИГАЕМ НЕ ПИТЬ АШ ЦЕЛЬНУЮ НИДЕЛЮ (СПИРТНЫЕ НАПИТКИ). А ЕЖЕЛИ КТО ПЕВРЫЙ НАРУШИТ ЕНТУ СТРАШНУЮ КЛЯТВУ ТОТ ПУЩАЙ ПРОЙДЕТ ПО ВСЕЙ ДЕВЕРНЕ В САМЫЙ ЛЮДНЫЙ ЧАС БЕС ШТАНОВ А ИМЕННО С ГОЛЫМ ЗАДОМ. И ЕЩЕ ПУЩАЙ ОН КРИЧИТ КАЖНЫЕ ДЕСЯТЬ ШАГОВ Я ИУДА! Я КЛЯТВАПРИСТУПНИК! НА ТОМ СТАВИМ СВОИ АФТОРГАФЫ И ОТПИЧАТКИ".

Ниже красовались подписи, зеленые отпечатки пальцев и печать, сделанная пробкой от водки, намазанной зеленкой. А в правом нижнем углу наискосок было начертано совсем другим, уверенным подчерком: "Утверждаю", и стояла неразборчивая, но красивая подпись.
Дрипка долго с ненавистью глядел на документ. Эх, сорвать бы его, да в печку! Нельзя, дома у Мотея висит точно такой же. Второй экземпляр. К тому же кто-то его утвердил. Но кто? Насколько помнил Дрипка, во время подписания никто из посторонних не присутствовал. Только он и Мотей. Однако резолюция была, и резолюция положительная. Дед не мог осмелиться поднять руку на документ с резолюцией.
Надо крепиться. Без штанов по деревне, да в самый людный час… Никогда!

Без выпивки было скучно, и Дрипка решил прогуляться. В полдень на улице было почти безлюдно. К разочарованию деда, никто не замечал: какой он трезвый. Дрипка даже нарочно подходил к людям, заговаривал. Все без толку. Сначала он подошел к Микитишне.
– Добрый день, Микитишна.
– Нету!
– Чего нету?
– Ничего нету. Не гнала еще.
Потом дед подошел к Захар Палычу.
– Как поживаешь, Захар Палыч?
– И не проси, и не проси! Лучше не начинай! Прошлый раз когда, говорил, отдашь? А сам, по сей день, не отдал! И не начинай!
Наконец Дрипка подкатился к Соломону Израилевичу.
– Хэлло, Соломон Израилевич!
– Тьфу, ты! Напугал. Не стыдно вам Дрипей Архипыч к честным людям среди бела дня приставать? Вот я участковому пожалуюсь!
– Сам ты… гусь толстозадый, Соломон Израилевич!

Бедные люди, – вздыхал Дрипка. Жалко мне вас.
С высоты своего теперешнего трезвого положения дед стал по-другому смотреть на вещи, и, неожиданно для себя, заметил, как много в мире несправедливости.
В задумчивости брел Дрипка по деревне, не пытаясь уже привлекать к себе внимания. Словно мудрый слон среди мелких каракатиц. Сам не заметил, как добрел до клуба.

На дверях клуба висел плакат:

СЕГОДНЯ, В ЧАС ДНЯ ЛЕКЦИЯ НА ТЕМУ: "БУДДИЗМ И ДАОСИЗМ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ".

"Интересно", – подумал Дрипка, – "что еще за даоссызм такой? Название какое-то интригующее. На лекцию, что ли, сходить?". И хоть не любил дед буддизма, (да и кто любит, когда его будят?), зашел, таки, в клуб.
В клубе было человек восемь с половиной слушателей, в основном старухи, которым делать нечего. Все грызли семечки. Перед самым появлением лектора, в зал важной походкой зашел Петька Петюкин. Что еще нового надеялся почерпнуть этот вундеркинд, знающий, казалось бы, все обо всем? Однако раз он пришел, значит, лекция ожидается интересная. Дрипка воспрянул духом.
Появление лектора –  лысого потного мужичишки, к тому же явно под "шафе", –  поубавило у деда энтузиазма. Несолидный был какой-то лектор, провинциальный. Таких  и в правлении колхоза было как собак нерезаных.
Как Дрипка и предполагал, лектор начал пороть чушь. Что-то там про китайцев, японцев и других лиц нерусской национальности. Бабы негромко комментировали и плевались шелухой, а Петька быстро строчил в блокноте. Семечек у Дрипки не было, блокнота тоже: так что он положил голову на локти и закрыл глаза. Под монотонное бубнение лектора дед задремал.

Разбудил его стук откидных сидений и жидкие аплодисменты. Дрипка взглянул на сцену: лектор уже закончил бухтеть и раскланивался. Его рожа была довольной и красной. Или он прикладывался к бутылке во время лекции, или привык к тому, что его закидывают гнилыми овощами, а здесь аплодируют, только, уже собравшись уходить, он вдруг вернулся.
– Сограждане! – с пафосом воскликнул лектор. – Очень мне радостно видеть, что проблемы мироздания так затронули ваши сердца. Я уверен, что отныне вы будете гораздо вдумчивее относиться к вещам отнюдь не очевидным, но весьма вероятным. Я бы даже рискнул заявить: к вещам реальным. Как бы ни парадоксально звучало утверждение о том, что прошлое, настоящее и будущее – суть одно и то же, очень похоже, что так оно и есть.
Последнее заявление вызвало ропот в зале, грозящий перейти в обструкцию, и лектор поспешил ретироваться.
– Тьфу, ты, пришлют же дурака! Будто у нас своих не хватает! – громко высказался дед Дрипка, поднимаясь.
Публика охотно с ним согласилась. Дед нашарил взглядом Петюкина. Тот был, как ни странно, серьезен. Что-то было здесь не то.
На выходе Дрипка слегка подтолкнул Петьку локтем:
– Во лектор заливал! Он что, пьяный или дурак? Может, то и другое?
– Зря ты так, Дрипей Архипыч. Он очень даже грамотный мужик.
Ни тени улыбки не было на лице Петюкина.
– Да ты слышал, что он сказал? Прошлое, говорит, настоящее и будущее, мол, один хрен!
– Именно это утверждали восточные философы еще две тысячи лет назад.
– Ну, так это когда было! Что же с тех пор люди не поумнели?
– Именно к такому же выводу пришла современная физика.
– Да ты что, всерьез или шуткуешь?
– Абсолютно серьезно. Ты что, лекцию проспал?
– Да, нет, я слушал с закрытыми глазами, – соврал Дрипка, – только не все понял насчет этого самого.
– Насчет времени? Это, конечно, сложно представить, но все дело в том, что человек в силу своей природной ущербности не способен воспринимать время, как единое целое, а вынужден подсознательно делить его на отрезки, переживать события, так сказать, по очереди. А на самом деле все события во вселенной происходят одновременно.
– Все, все?
– Да. Но ты об этом не особенно задумывайся, у тебя мозги слабые, могут не выдержать.
– Спасибо, Петя. Только как же это получается? Вчера и сегодня это одно и то же?
– И завтра, и послезавтра и год спустя. А также позавчера, год назад, век назад и так далее.
– Но ведь век назад меня еще не было.
– Да, тебя не было, ты родился, и ты помер. И все в один момент.
– Я помер?!
– И я, и все остальные, и даже те, кто еще через тыщу лет родится, уже родились и уже померли. Вот так вот!
– Чушь собачья!
– Думай, как хочешь, а я пошел, некогда мне тут тебя переубеждать, да и бесполезное это занятие.

Петюкин ушел, а Дрипка еще долго стоял на крыльце клуба, почесывая голову. Потом медленно побрел, куда глаза глядят. Шел и думал.
Мир полон тайн. Куда не кинь – всюду тайна. Если Петька не кривил душой, то тайна это время, и как жить с этим –  неясно. Если он просто потешался над бедным трезвым стариком, то уж не задумал ли он какую-нибудь очередную пакость? Какую? Вот тайна номер два. И, несмотря на всю великомасштабность первой, вторая тайна могла ударить по Дрипке гораздо больнее. Какую же правду выбрать?
Если бы была возможность выпить стакан-другой-третий, выбор не составил бы никакого труда, а решать такие глобальные вопросы на трезвую голову… Нет уж, увольте! Дрипка решил отложить решение до лучших времен и сделать вид, что ничего не случилось. Тем более что этот буддизм-даоссызм ни касался его, ни с какого боку.
Действительно, ведь люди раньше думали, что солнце крутится вокруг Земли, а потом узнали, что, наоборот. И что, стал кто-нибудь от этого ходить на голове? Нет, все как ходили на ногах, так и ходят. А еще люди думали, что земля плоская, а когда узнали, что круглая, тоже никто вниз не попадал. Так и здесь. Ну и что, что время никуда не движется, нам то от этого ни горячо, ни холодно. Все это – ф-и-л-о-с-о-ф-и-я, то есть пустая болтовня.
Таким образом, отринув враз все свои сомнения, дед вынырнул из тяжких, но красивых дум в обрыдлую, но привычную действительность.
Вынырнув, он огляделся, а, оглядевшись, удивился.

Слепая судьба занесла его в весьма примечательное место, и Дрипка счел это знамением. Примечательным местом была избушка деда Мотея. Впрочем, поразмыслив немного, Дрипка пришел к выводу, что дело, скорее, не в судьбе, а в подсознании.
Стоя перед покосившейся избенкой, которую можно было снимать в фильмах про Бабу Ягу, дед размышлял: что же именно хотело от него подсознание? Ведь неспроста он шел "куда глаза глядят", а пришел именно сюда. Что-то вело его сквозь сумрак, в котором пребывал мятущийся разум.
Постепенно, по мере восстановления в памяти вчерашних событий, это "что-то" приобретало все более знакомую округлую форму.

"Да, я! Ни в жисть! Да, чтобы я… Кремень! Ты меня плохо знаешь!", – это Мотей.
"Да, знаю я тебя, алкоголика! Не выдержишь, пойдешь без порток по деревне, как пить дать!", – это Дрипей.
"А вот и нет! Хочешь в ухо? Вот и нет! Ежели хотишь знать, у меня в подполе двухлитровая бутыль! На черный день, вот! Так я к ней и не притронусь", – это опять Мотей.
"Ха! А у меня двадцатилитровая канистра в лесу закопана, еще с войны", – это опять Дрипей.
Дальше все неразборчиво, кроме мата.

Ну, насчет канистры Дрипка, конечно, мягко говоря, нафантазировал, а вот  Мотеева бутыль… Чем черт не шутит! Уж больно соблазнительная перспектива – заставить Мотея выпить первым, ведь, насчет второго, в клятве ничего не сказано. Второй может пить беспрепятственно. Только, как это сделать?
"Эге!" – подумал Дрипка. – "А ведь тут нам новые знания и пригодятся. Знание – сила!".
И он решительно зашагал прямиком к двери, висевшей на одной петле.

Едва ступив на крыльцо, Дрипка чуть не упал – под ногой провалилась сгнившая доска.
"На меня что ли капканов понаставил?", – проворчал дед и пошел осторожнее.
Дрипка понимал, что визит к Мотею в не оговоренный заранее час может оказаться весьма опасным мероприятием. Только лишь хозяин этого, с позволения сказать, дома знал все тайны и опасности, подстерегающие беспечного визитера на пути внутрь.
Дед с величайшей оглядкой потянул дверную ручку, дверь отворилась с каким-то радостным визгом, и Дрипка тут же получил по лбу ухватом, прислоненным к ней изнутри.
"Ладно", – сказал сам себе дед, потирая шишку, – "еще дешево отделался, идем дальше".
Он удвоил, а потом утроил бдительность, но, тем не менее, вляпался в полутемных сенях во что-то липкое, а перед самой внутренней дверью разорвал штаны о здоровенный гвоздь.
"Фу, ты! Кажись, пронесло!", – облегченно вздохнул Дрипка, припоминая, как в прошлую попытку проникнуть в избу Мотея без сопровождения хозяина ему за шиворот свалилось осиное гнездо.
Дед толкнул ногой дверь в горницу, что-то звякнуло, булькнуло и откуда-то с потолка окатило его целым потоком воды. Вода была не холодной, даже тепловатой, но подозрительно попахивала мочой.
"Сволочь! Террорист старый!", – ругался Дрипка, отряхиваясь, будто пес. –  "Бен-Ладден местного пошиба! Все воров боится, а что у него воровать-то? Тараканы и те с голоду подохли".
Не переставая проклинать Мотея, на чем свет стоит, дед, наконец, вошел в горницу.

Он застал хозяина, сидящим на лавке в позе Роденовского "Мыслителя". Из глубокой задумчивости его не вывели ни грохот в сенях, ни само появление разгневанного гостя. Дрипке пришлось несколько раз съездить дружку по затылку, прежде чем тот обратил на него внимание.
– О! Какие люди! – произнес Мотей грустно-грустно.
– Какие люди! – набросился на него Дрипка. – Ты так друзей встречаешь? Ухватом, а потом еще помоями?
– А крысоловка? – поинтересовался Мотей.
– Какая еще крысоловка? – опешил Дрипка.
– На дверной ручке. Как из сеней входишь. Неужто не сработала?
– Идиот! – заорал Дрипка. – Я к твоему счастью дверь ногой толкнул!
– М-да… – огорчился Мотей. – Надо еще снизу медвежий капкан присобачить. Кстати, а почему к моему счастью?
– Потому что я бы тебя тогда убил!
– А-а-а…
– На-а-а! Ты мне весь выходной костюм испортил. Как я теперь в нем на людях покажусь? Сам трезвый, а несет как от общественного сортира.
– Ну, ничего, – успокоил Мотей, – всего-то недельку потерпеть осталось. А потом напьешься, и все станет на свои места.

Хоть и был Дрипка довольно злопамятным человеком, но в этот раз решил переломить свою гордую натуру, ибо цель им поставленная, того стоила. Поэтому дед ругаться перестал и  аккуратно сел на табурет, опасаясь, что ловушки Мотея присутствуют и в самом доме. Однако ничего не произошло, табурет не развалился и Дрипка не полетел в глубокий подвал, прямо на врытые в землю, острые колья.
– Э-хе-хе хе-хе, – сказал Дрипка, барабаня пальцами по столу. Без выпивки разговор не клеился.
– Угу, – согласился Мотей.
– А чего ты задумчивый такой? Захожу, гляжу – думаешь. Что за думы такие?
– Хандра у меня, – вздохнул дед Мотей, – Душевный кризис.
– Вона?! И что за хандра?
– Вот сижу и думаю: в чем смысел жисти?
– Придумал?
– Не-а. По всему выходит, что нету никакого смысела. Что все енто… суета сует, вот.
– Понятно. Что еще?
– Ну, енто… Все в мире преходяще. Что наша жисть? Игра енто, вот.
– Понятно. А ну дыхни!
– Ты чего?! Ты что думаешь, я выпил? Да, я что? Вон она, бумага, на стене висит. И резолюция черным по белому: "Утверждаю". Да, если бы я выпил, на кой черт мне был бы ентот смысел жисти? Когда я выпью мне и без него хорошо!
– Ладно, – сказал Дрипка, несколько смущаясь, – забудем. А чья это резолюция, не знаешь?
– Не-а. А ты?
– Вот и я тоже.
– Я бы вспомнил, если б выпил хоть половину от вчерашнего, а так – не-а.
– Да это козе понятно. В том-то и фокус, что недоступно нам сие средство. Хотя…
– Что "хотя"? – подскочил Мотей.
– Так, ничего. Не для слабых это мозгов. Меня и Петюкин предупреждал: не говори, мол, Мотею о коварстве времени, сойдет он, мол, с ума от такого счастья.
– И ты не скажешь? Своему лучшему другу не скажешь? Сам будешь счастливым, а я? Да, я бы тебе сказал, если б знал. Только я не знаю. А ты знаешь, и не говоришь своему лучшему другу, вот.
Мотей надулся как мышь на крупу. Дрипка внутренне торжествовал.
– Ладно, так и быть, как лучшему другу тебе скажу. Только ты не слишком того… Сдерживай свои радостные эмоции, чтобы они тебя того… не захлестнули.
Значится так. Был я сегодня на лекции. Название тебе говорить не буду, ты все равно не поймешь. Лекция закрытая, секретная, меня туда Петюкин по блату провел. Обсуждался там вопрос о парадоксе времени и как с ним бороться.
– Парадокс это что? Вроде дихлофоса? – подал реплику Мотей, который сидел с открытым ртом.
– Слушай, не перебивай. Короче, так, чтобы тебе понятно было. Вчера, сегодня, завтра это одно и то же. Усек?
– Ты че, Дрип? Рехнулся?
– Ни в коей разе. Между прочим, современная физика это утверждает. А еще древние люди. Они что, по-твоему, тоже рехнулись?
– Древние люди?
– Нет, современные физики. Это трудно себе представить, но наши мозги не переваривают все враз, а разделяют все на кусочки. Поэтому нам кажется, что мы живем, а на самом деле мы давно умерли.
– Ты че? – испуганно пролепетал Мотей.
– Не радуйся, не радуйся. Хоть ты и умер уже, но ты еще не родился. Вернее родился и умер одновременно. И одновременно сидишь тут передо мной и пучишь глаза.
– Так, что же, я, по-твоему, мертвый тут сижу?
– И мертвый и живой о-д-н-о-в-р-е-м-е-н-н-о. Да, ты не радуйся, я точно в таком же положении.
Мотей и не думал радоваться. Напротив, он все больше отстранялся от Дрипки как от чумного.
– Поверь, Мотеюшка, поверь. Правда, она какая ни на есть, а все ж правда. Все ж лучше сладкой лжи.
– И… и как порешили с ентим бороться?
– Решили жить теперь по-новому. Плевать на все с высокой колокольни, ведь все уже было, даже то, что будет. Только ты, смотри, никому! Если все будут плевать с высокой колокольни, всемирный потоп начнется. Это только между нами, друзьями.
– Вот оно что! – подпрыгнул вдруг Мотей. – А я то смотрю – откуда?
– Что откуда? – заинтересовался Дрипка.
– Идем! Сам увидишь. Только ты тоже никому, ладно?

Мотей потащил Дрипку куда-то за сарай, умело обходя собственные ловушки и западни.
– Уверенно ведешь, – похвалил Дрипка, – часто ходишь этим маршрутом?
– Часто, – кивнул Мотей, – я за сарай по малой нужде бегаю.
– Ишь, ты, культурный какой! – возмутился Дрипка. – Все нормальные люди с крыльца или в окошко, а он за сарай! Интеллигенция! А по большому, что, в овраг ходишь?
– Нет, по большому я как раз наоборот… – Мотей уловил гневный взгляд Дрипки, засмущался и добавил: – Нет, нет, не всегда, только когда мороз сильный или дождь идет.
"А ведь он, пожалуй, прав", – подумал Дрипка с удивлением.

За сараем рос бурьян, а на веревке меж двух столбов висели широкие семейные трусы.
– Угадай с трех раз: зачем они здесь? – предложил другу Мотей.
– Ворон пугать? – неуверенно начал Дрипка.
– Не-а.
– Сигнал кому подаешь?
– Не-а. Остался один раз.
– Неужели выстирал и сушишь? – обомлел Дрипка.
– Ну, вот еще! Не угадал, стало быть.
– А каков правильный ответ?
– А хрен его знает! Знал бы, тебя не спрашивал.
– Чего? – не понял Дрипка. – Сам повесил трусы и не знаешь зачем?
– Да, не вешал я их. И не мои трусы это вовсе. Я долго думал: откуда они взялись, а теперь понял. Они, наверно, висели здесь когда-то давным-давно или будут висеть в далеком будущем, а так как прошлое, настоящее и будущее это одно и то же, они и возникли здесь.
– Логично, – согласился Дрипка. – И сколько лет назад они тут висели, не знаешь?
– Не знаю. Но лет сорок, насколько я помню, не висели.
– А ты их осматривал?
– Что ты?! Я и подходить-то близко боялся, а теперь и подавно не подойду. Вдруг они такие древние, что от прикосновения рассыплются? Вдруг они самому фараону принадлежали?
– Ну, это ты, конечно, загнул. Фараоны в трусах не ходили, они ходили в этих, как их… в сакрофагах. Ну их, в малину, пойдем лучше в дом.

В доме Мотей разошелся пуще прежнего. Теперь уже Дрипке оставалось лишь умело направлять его мысли в нужное русло.
– Это что же получается? Что жил, что не жил? – кричал Мотей.
– Что пил, что не пил, – кивал Дрипка.
– Точно! Ты только наливаешь, а уже и пьяный, уже и проспался, уже и голова болит. На хрена тогда вообще пить?
– Уже и похмелился, уже и голова прошла, уже и снова наливаешь…
– И снова пьяный, снова уже проспался, снова голова…
– Снова похмелился, снова прошла, – добавлял Дрипка.
– Замкнутый круг какой-то!
– Вот именно.
– Карусель!
– И заметь, Мотеюшка, все это происходит одновременно.
– Так какой же тогда смысел во всем? Какой смысел в том, что мы с тобой мучимся, терпим, не пьем? Ведь через неделю я все равно нажрусь от души. А значит я и сейчас пьяный, так ведь выходит по современной науке?
– Выходит так, – согласился Дрипка, потирая руки.
– Выходит, наша клятва это просто иллюзия наших жидких мозгов, галлюцинация сообразительности? Выходит, неделя пролетает мгновенно и сегодня суббота и, в то же время, воскресенье будущей недели?
– Да хоть понедельник, – подтвердил Дрипка. – Говоря точнее, сегодня даже не суббота и не воскресенье, а субресенье. Или что-нибудь еще в этом роде.
– Так это же меняет дело! – просиял Мотей. Сегодня – какой угодно день! А мне угодно, чтобы был любой день, но через неделю. Я прав?
– Естественно. Наука полностью на твоей стороне, – произнес Дрипка, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, хотя ему хотелось пуститься в пляс.
– Блин! – воскликнул дед Мотей, кинулся в одну сторону, налетел на печку, отскочил, кинулся в другую, остановился на мгновение, хлопнул себя по макушке, молниеносно открыл подпол и нырнул вниз головой.
Снизу послышалась возня, заходили ходуном половые доски, и вот уже Мотей появился в люке обвешанный паутиной, рожа так и сияет, а в руках вожделенная двухлитровая бутыль.
Он торопливо выбрался на свет божий, взасос поцеловал бутыль, оставив на толстом слое пыли отпечаток своих губ, и торжественно водрузил сокровище в центр стола. Дрипка ждал, словно тигр в засаде и почти не дышал.
Мотей откупорил бутыль.
Дрипка напрягся и совсем перестал дышать.
Мотей, словно загипнотизированный, ничего не видя вокруг, налил себе стопку.
Дрипка чувствовал, что еще немного и сосуды в его голове лопнут от напряжения.
– Мы будем жить теперь по-новому! – провозгласил дед Мотей и поднес стопку ко рту.
Дрипка маленько напустил в штаны, но этого даже не заметил.
Мотей залпом выпил.
Дрипка напустил в штаны уже порядком, но снова ничего не заметил.
Все было кончено… Фенита ля комедиа.

Дрипей поднялся суровый как прокурор и неумолимый как сам закон. Он навис над, ничего не подозревающим, счастливым Мотеем как скала, готовая обрушиться на отдыхающего под ней путника.
– Ты выпил, – проговорил Дрипка и сам не узнал своего голоса.– Ты выпил, презренный. Ты нарушил клятву.
– Но… ведь… Ты сам говорил… – залепетал испуганно Мотей. – Что сейчас, что через неделю – все равно. Этот… дихлофос времени. Ученые древние… Ты, что же наврал мне? Специально обманул, чтобы…
Вид у Мотея был самый, что ни на есть убитый. Но Дрипка зверем не был. Отнюдь. Даже в его проспиртованной душе осталась частичка милосердия.
– Успокойся, – Дрипка усадил Мотея на лавку, – не врал я. Все действительно так, как я говорил.
– Правда? – жалобно спросил Мотей.
– Правда, правда, – Дрипка ласково гладил друга по голове, тот закрыл глаза и млел. – Только клятву нашу, нашу священную присягу никто не отменял, и никаким парадоксам времени она не подвластна. На ней наши подписи, печать и резолюция. Неизвестно чья резолюция. А вдруг самого… Так что, без порток по деревне, да в самый людный час тебе придется пройтись и не далее, как сегодня. От этого, милый мой, никуда не денешься. Рад бы тебе помочь, да не в моей это власти.
Оставив на время в покое застывшего как изваяние Мотея, Дрипка, не спеша, налил себе дозу и, не спеша, выпил. Умные глаза Мотея все понимали, но разинутый редкозубый рот, пока еще, не в силах был вымолвить ни слова.
Однако, вскоре, до него дошло, что Дрипка на одной стопке не успокоится, и тогда Мотей начал действовать по обстановке. Он разом бросил думать о бедах, так внезапно на него свалившихся, – что случилось – то случилось. Былого не вернуть, а жизнь продолжается. Медлить нельзя было ни секунды.
– Что же мы все по одиночке пьем? – залебезил Мотей. – Я сейчас еще стопку достану, закусочку. Погоди, Дрипа, остынь чуток.
Он пулей сгонял куда-то, принес два зеленых яблока и лафитник. Порезал яблоки на куски, а лафитник протер штаниной.
– Ну-с, я готов.
– Больно уж мелкие у тебя стопки, – проворчал дед Дрипка, – грамм по тридцать, не больше.
– Ничего, – успокоил Мотей, – дело не в емкости посуды, а в частоте ее наполнения.
– Ага. Ты еще формулу напиши и график сострой, – продолжал ворчать Дрипка, недовольный тем, что Мотей умудрился, таки, составить ему компанию.
– Ну, поехали! – не обращая внимания на недовольство Дрипки, сказал Мотей.
И понеслась…

События развивались с головокружительной быстротой. Мотей пил с такой скоростью, что Дрипка едва успевал закусывать. Лишь после одиннадцатой стопки деды смогли обменяться фразами.

– Ах! Ух! Ух, ты! Пей, Дрипей, все одно помирать! Да и умер ты уже, а я еще не родился! – воскликнул возбужденный Мотей.
–  Кряк! Не потей, Мотей, – парировал его собутыльник. Еще вспотеешь сегодня, как по деревне пойдешь. Без порток, а вспотеешь!
Снова наступила пауза в разговоре, было слышно лишь бульканье разливаемого самогона, да судорожное чавканье.

После шестнадцатой Дрипка с тревогой заметил, что с дружком происходит нечто странное. Вместо того чтобы расстраиваться по поводу предстоящего позора, он весь цветет.
–  Что-то ты радостный такой? – спросил он. –  Забыл, что тебя ожидает? Между прочим, про нашу квятлу, тьфу, клятву, небось, вся деревня знает. Небось, тот, кто ее утвердил рассказал. Небось, уж все бабы семечками запаслись и на скамейках сидят, ждут, когда ты без порток выйдешь. Кино бесплатное!
– А потому я радостный такой, – отвечал Мотей, излучая сияние, –  что весь организм во мне возрождается. Вся душа поет и скачет. Да я от счастья такого, может, сам, добровольно без штанов бы прошелся. Вот такой я есть человек! Счастливый я человек! Спасибо тебе, друг!
Он полез к Дрипке целоваться, но тот не дался.

Выпитое, однако, оказывало благотворное воздействие и на Дрипку, потому что многое из вчерашней апупеи стало припоминаться. Он чувствовал, что еще немного и вспомнит нечто важное, основополагающее. Каждая стопка приближала его к разгадке великой тайны.

Где-то между двадцать второй и двадцать пятой Дрипка спросил, слегка заплетающимся языком:
– Мотей, э… тебя как зовут?
– Меня? Э… Мотей.
– Хорошо. Память э… работает. Может, уже вспомнил, чья резолюция на э…
– Э… Уже почти. Скоро уже э… совсем. А ты?
– Вот и мое э… состояние в подобном э… положении реа… риа… реаминации, – произнес Дрипка, и сам испугался мудрености своих слов.

Вдохновленные успехом, деды продолжили возлияние.

После двадцать седьмой Мотей воскликнул:
– Есть!
– Вспомнил?
– Вспомнил!
– Ну?
– Председателя это резолюция.
– Ксан Ксаныча?
– Угу.
– Ого!
– Чего "ого"? Ты сам придумал к нему на подпись клявту э… клятву отнести. Что б, говорил, железно было.
– И он, что, нас не погнал?
– Нет, он и опомниться не успел, как подписал, когда мы ночью его из постели вытащили. Потом еще говорил, мол, хорошее начинание, надо, мол, поддержать и распространить. Да, он, кажись, сам был в стельку. Вы еще с ним все обнимались, ты его внучком обзывал.
– Да ну? А я вспомнил, откуда трусы у тебя на веревке взялись. Не фараона это трусы, а того же Ксан Ксаныча. Когда уходили, ты их зачем-то прихватил и в карман сунул.
– Точно. На память, наверное. Я как пришел домой, сразу их на веревку и повесил. Проветрить. А потом э… забыл. Ну, поехали?
– Поехали!

– Постой, постой! – сказал Мотей после двадцать девятой.
– Чего стоять-то? И так стоя пью, не видишь?
– Вчера, сегодня – одно и то же?
– Ну.
– Наливай!

После тридцатой Мотей снова тормознул процесс:
– И час назад, и час вперед  – тоже?
– Ну. Ты на что намекаешь?
– Наливай!

Дрипке вдруг стало тоскливо, и он сам не мог понять, почему. Ощущение чего-то зловещего нависло над ним. Он вдруг понял, что пьет и не чувствует вкуса. С Мотеем творилось что-то неладное.

После тридцать второй и предпоследней Мотей вдруг расслабился, будто гора свалилась с его плеч. Он хитро посмотрел на Дрипку и сказал:
– По всему выходит, что минута назад это все равно, что минута вперед. Так?
– Ты что это задумал? – взревел Дрипка, до которого стало доходить.
– Говори, так?
– Ну, так. Дальше что?
– А то, что первую стопку мы с тобой выпили о-д-н-о-в-р-е-м-е-н-н-о. Ученой наукой это доказано. Так что вместе мы пойдем с голой жопой по деревне. Вместе или никто.
– А резолюция?
– Вот я и говорю: идти, все одно, придется.
– Наливай, – обреченно вздохнул дед Дрипка.
Минут через десять, оставив портки за ненадобностью на заборе, друзья вышли в свет. Зрителей, действительно, оказалось много, был полный аншлаг. Так в деревне, наверно, не хохотали еще никогда. Семерых пришлось срочно госпитализировать с диагнозом: острое растяжение пупа. Дрипка и Мотей, пошатываясь и держась друг за друга, шагали по дороге. Они весело выкрикивали ужасные самобичующие реплики, но это отнюдь не убавляло им настроения.
– Я Иуда! – гудел Дрипка.
– Я клятвопреступник! – заливисто вторил ему Мотей.
Шагов десять шли молча, затем все повторялось. Вслед за ними двигалась гогочущая толпа.
Долго еще вспоминали в округе эту поучительную историю. Историю о том, как даже такая чуждая, казалось бы, русской деревне вещь, как восточная философия, может, иной раз, во всеуслышание заявить о себе, и что из этого в результате может получиться форменное безобразие.



                5 февраля 2003 г.