Шеметовское болото мистика

Откуда он появился, мы не поняли. Просто вдруг возник на тропе – обычный деревенский подросток в выгоревших штанах, длинной, почти до колен футболке и истоптанных кирзовых сапогах. Пастушок. Русые волосы падают на лоб, глаза смотрят настороженно.
— Привет, — обрадовался Кирилл, — вот ты-то нам и нужен. Не подскажешь, как к Заячьей пади проехать?
— К Заячьей..? — мальчишка почесал в затылке и прищурился. — А чего вам там?
— Нам там ничего, мы дальше, к скалам хотим проехать. А то плутаем, плутаем в лесу — похоже, не там повернули.
— Сразу не объяснишь, — парень замялся. — Там просека между болотами, непривычный человек не заметит…
— Может, проводишь? — Кирилл улыбнулся, словно рекламируя своего стоматолога, а заодно и зубную пасту. — Я тебе заплачу сто рублей.
— Устал я, — сообщил мальчишка, — на пасеку ходил, пятнадцать километров. Да и мамка уже ждет. Вы ехайте…
— Двести! А идти пешком не придется — сядешь позади меня, — Кирилл похлопал Брайана по крупу. Конь тихо фыркнул и укоризненно закосил взглядом.
— Давай лучше на моего Байярда, — впервые подала я голос. — Брайан слишком устал.
Действительно, за день пути под Кириллом, весящим без малого сто десять килограммов, и двумя вьюками с едой и палаткой, конь изрядно вымотался. Зря муж выбрал некрупного и немолодого Брайана, наверняка только из-за спокойного и покладистого нрава. Я-то в седле уже почти пятнадцать лет, а Кирилл все ещё новичок, и настоящим всадником пока не стал.
— Как тебя зовут? — спросила я мальчика, когда он влез на круп Байярда позади меня и кое-как устроился за седлом, сдвинув вьюк с нашими спальниками.
— Ромка, — коротко сообщил тот. — Ехайте вперед километра два, там свороток.
Кирилл достал из седельной сумки изрядно помятую во время пути карту и принялся на ходу расспрашивать мальчишку, в каком месте Шеметовского бора мы оказались. Получалось, что полдня мы двигались по краю леса, подчиняясь извивам заболоченного русла речки Таюрки, а нам надо в глубину, туда, где водится… Но лучше, наверное, рассказать всё по порядку, потому что я сама не верю, что позволила вовлечь себя в эту авантюру.
А все он, мой муж… Кирилл, солнце моё. Никогда не думала, что смогу так увлечься, потерять голову, пойти против воли отца. Хотя, что отец? Первый раз я вышла замуж за того, кого он счел подходящей мне парой. И что из этого вышло? Уже через год мы видеть друг друга не могли, а Игорёк начал жаловаться приятелям на мою фригидность. Я никому не жаловалась на его занудство и ханжество, меня просто тошнило при виде его прилизанных волос.
В конце концов, даже отец понял, что нам лучше разойтись и навсегда забыть друг о друге. Что мы с удовольствием и сделали. Восемь лет я прожила вполне счастливо, иногда от нечего делать принимая ухаживания более-менее приятных мужских особей  нашего круга. А наш круг, надо сказать, довольно гадок. Высший свет, сливки общества, олигарх на олигархе, как ни двусмысленно это звучит. И жены олигархов, дети олигархов… бррр.
Возможно поэтому я и влюбилась в Кирилла, нищего бастарда, как его прозвала Люка Тицына, не к ночи эта ехидна будет помянута.
Познакомились мы банально — через Интернет, долго болтали в чатах, потом встретились в маленькой кофейне на Арбате. И всё, я пропала… Высокий, черноглазый, с замечательно доверчивой улыбкой парень — счастье моё, Кирилл. Ну и пусть живет в хрущобе, пусть ездит на старом «жигулёнке», пусть стесняется крошечных букетиков, принесенных в кармане. Мне другого не надо! Лишь бы только знать, что любит меня саму, а не мои деньги… А меня любить сложно, я на этот счет никогда не обольщалась. Вылитая мама — блеклое личико, волосы не ахти, а то, что фигура неплоха — почти незаметно, рост подкачал. Серость, в общем, увидишь и не запомнишь. Кир говорил, что вначале полюбил мою душу, а потом уже всё остальное. И я поверила ему, и за тот год, что мы вместе, ни разу не усомнилась в его искренности.
Отец тогда буркнул; «Мезальянс!», за нашими спинами шипели «сливки общества», а те, кто ещё недавно строил глазки мне и папиным капиталам, демонстративно отворачивались. Кирилл хранил каменное спокойствие, и только я понимала, как ему нелегко. Ничего, через пару лет станет своим,  никто и не вспомнит, кем он был когда-то. А пока нужно потерпеть, ведь мы есть друг у друга — бьющее в окно утреннее солнце, просыпающиеся влажные розы в саду, шелковая прохлада кровати и первый, ещё затуманенный сном взгляд любимых глаз.
Черт! Я не заметила ветку, нависающую над превратившейся в узкую тропу дорогой, и едва не налетела на неё. Кирилл уже не мог ехать рядом, и мы двигались маленьким караваном.
Я не знаю, кто из нас придумал это — отправиться в неведомые дебри, чтобы проверить нашу любовь. Кир считал, что я. А я — что он. Легенду о Лунной Сове мы вычитали в старом журнале, одном из тех, что муж перетащил ко мне из своей крошечной квартирки в Сокольниках. Кирилл большой любитель таких таинственных и романтических историй. «В безлунную летнюю ночь на высокой скале двое влюбленных могут увидеть полет Лунной Совы». Могут. А могут и не увидеть. Или увидит кто-то один. Тот, кто увидел — любит по-настоящему, искренне и навсегда.
Что-то нас зацепило в этой легенде, тем более что говорила она о совершенно конкретном месте, которое мы без труда отыскали на карте. Ещё месяц ушел на споры, сомнения и уточнения маршрута. Мы оба делали вид, что считаем затею несерьёзной, проверки не боимся и только уступаем капризу другого. Так ли это было на самом деле? Наверное, уже неважно. Сегодня утром мы, два наивных романтика, вышли из поезда на крошечной станции, навьючили на выведенных из специального вагона лошадей нехитрый скарб и отправились через Шеметовский бор к тем самым скалам. И я была уверена, что если легенда не врёт, мы оба увидим там Лунную Сову. Хотя, конечно, глупо верить легендам…
— Эй, не спи! — Ромка ощутимо ткнул меня кулаком между лопаток. — Вот он, свороток!
Я потянула повод, и Байярд неохотно свернул в едва заметный просвет между кустов ольшаника. Зафыркал, запрядал ушами, нервно переступая копытами. Я похлопала атласную шею, успокаивая коня. Бояться в лесу нечего, крупные звери тут не водятся, а мелких можно отогнать выстрелом из пистолета, на всякий случай прихваченного Кириллом.
Тёмные каменные стены выросли сбоку совершенно неожиданно. Полное отсутствие крыши, скорбные  провалы окон, сквозь которые кое-где просвечивало сумеречное небо. Что это — разрушенный замок, дворец? Только не обычный дом, слишком уж он огромен. И сколько лет этим мрачным руинам?
— Ох ты ж, ёжкин папа… — ахнул у меня за спиной мальчишка. — Шеметовское гнездо снова поднялось! И зачем я только согласился с вами ехать…
Позади громко всхрапнул Барайан, он пятился в  кусты и в лошадиных глазах плескался панический страх. Я испугалась, что Кирилл с ним не справится. Пришлось мне срочно спешиться и схватить повод. Почувствовав уверенную руку, конь притих.
— Что это? — спросила я у Ромки, указывая на стены и стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.
—  Тебя как зовут? — почему-то спросил мальчишка.
— Яна, — слегка смутилась я. Действительно, не сочла нужным представиться. — А это мой муж Кирилл.
— Так вот, Яна, — Ромка по взрослому вздохнул и полез с лошади. Я протянула ему руку, боясь, что он свалится, всё-таки Байярд в холке метр семьдесят. Но парень только головой помотал и спрыгнул сам. — Тут вообще-то — болото. Шеметовское болото. А раньше стояла усадьба, графская. И парк был, говорят. После революции дворец ихний сожгли, а самих графьев постреляли и тут же зарыли. А потом всё в болото ухнуло, ничего не осталось, всё затянуло.
— В болото? — Кирилл спрыгнул с лошади и подошел к нам, ведя Брайана в поводу. — Какое болото?
Перед нами простирался абсолютно ровный луг, поросший травой.
— Болото тут было ещё недавно, сам видел. Вообще-то наши, деревенские это место обходят. Нечистое место. Но мы с пацанами сюда бегали — лозу резать.
— И куда это болото делось? — прищурился Кирилл.
— Так я ж и говорю, слухи ходят, что иногда дворец из болота поднимается. И это не к добру, ох, не к добру, — по-старушечьи запричитал Ромка. — Беда будет или помрет кто-то. В последний раз, как его лесничий видел, пять дворов в Разине выгорело и двое маленьких ребятишек там, живьем…
— Чертовщина какая-то, — пожал плечами муж. — Не может быть так, чтобы болото поднималось и опускалось без следов.
— Не может, — шмыгнув носом, согласился парень, — но вот же — есть.
— Ну, ладно, всё это, конечно, занимательно, — в голосе Кирилла звучал откровенный скепсис, — но как нам к Заячьей пади проехать?
— А вот так и ехайте, тропинка прямо туда ведет. Да и я с вами, обратно одному возвращаться страшно, так я до пади доберусь, а оттуда — напрямик до дома. Так даже ближе получится.
Мы снова сели на лошадей. Сумерки становились всё гуще, и я с тоской думала, что мероприятие оказалось не таким легким и занятным, как нам казалось. Мы ведь рассчитывали, что ещё засветло доберемся до скал, а оказались в непонятном, пугающем месте… и кто знает, где придется ночевать.
Позади запикал сотовый, это Кирилл пытался дозвониться  до дома, мы клятвенно обещали сообщать, где мы и что с нами. Судя по звукам, дозвониться не получалось. Я придержала Байярда.
— Нет связи, — сообщил муж. — Странно, днем все было в порядке.
— Наверное, рельеф такой, что волны не проходят, — неуверенно предположила я, потому что и в связи, и в волнах ровным счетом ничего не понимала.
— Будем надеяться.
На всякий случай я попыталась позвонить со своей трубки, но она тоже только издавала растерянные трели, не в силах обеспечить контакт. А ведь нам гарантировали «роуминг по всему миру»!
Синий вечер смазывал очертание близких зарослей, и я не сразу поняла, что тропинка закончилась. Байярд остановился и тревожно заржал. Ромка спрыгнул на землю и попытался пройти вперед.
— Стойте, здесь болото! — раздался его крик.
— Ты куда нас завел? — раздраженно спросил Кирилл.
— Не знаю, тут точно была тропинка к Заячьей пади, я эти места вдоль и поперек исходил, — мальчишка вынырнул из темноты у самой лошадиной морды, и мой конь испуганно дернулся. — А сейчас болото. Откуда оно тут взялось?
— Ну, наверное, переехало — от графского дворца сюда. По закону сохранения… — Кирилл запнулся, — по закону сохранения болот в природе. Хотя я тебе не верю ни на грош, сочинять ты, братец, мастак. Ну да ладно, раз проехать мы не можем, нужно возвращаться и ждать утра. Там разберемся.
— Ты собираешься тут ночевать? — мне стало не по себе.
— Ну почему тут? Вернемся на луг, разобьем палатку, разведем костер, — бодрился Кирилл.
— Возле этого ужасного обгорелого дворца, где закопаны мертвые «графья»?
— А что делать? Тут ведь рядом больше нет мало-мальски пригодных для ночлега мест. Точно? — спросил он у Ромки.
— Нету, — подтвердил тот. — Тут кругом либо болота либо густющий лес.
— А «графья», — слишком уж жизнерадостно продолжал муж, — давно умерли, так что тихие. В этом мире нужно бояться живых, а мертвые никому ещё вреда не причинили.
Мне эта его фраза не понравилась. Но выхода действительно не было, и мы вернулись к дворцу Шеметовых. В темноте он был почти уже не виден, так что если не смотреть в ту сторону и не думать о нем, то вполне терпимо.
Первым делом Кирилл разыскал во вьюках мощный фонарик и топор. Сноп яркого света разрезал тьму, и сразу стало веселее. Мы довольно быстро набрали кучу валежника, и скоро уже на лугу горел, потрескивая, костер.
Мы кое-как поставили палатку и, усевшись у костра, стали ждать, пока закипит вода в котелке, чтобы заварить чай. Готовить что-то существенное уже не было ни сил, ни желания — достали батон и колбасу и сделали толстые бутерброды. Только тут я поняла, насколько голодна. Кирилл предложил мне выпить коньяка из припасенной фляжки, но я отказалась. Ромка жевал молча, он больше не заговаривал о возвращении домой. Видимо, решил заночевать с нами, трусишка. Хотя если бы мне сейчас предложили идти куда-то одной, в темноте… Хлеб с колбасой встали у меня поперек горла, потому что сзади отчетливо послышались чьи-то шаги.
Кирилл, не торопясь, поднялся во весь свой немалый рост.
Ромка опустил руку с зажатым в ней бутербродом и уставился круглыми глазами мне за спину. Я обернулась.
Он вступил в круг света — среднего роста, гибкая тонкая фигура и неожиданно широкие, сильные плечи. Черная шелковая рубашка и черные брюки, заправленные в пижонские сапожки. Темные слегка вьющиеся волосы зачесаны назад, открывая высокий лоб. Тонкие усики и надменные, неожиданно яркие на бледном лице губы. Мне не нравятся мужчины такого богемного типа. Обычно они эгоистичны и избалованны. «Тараканьи усы — стрелки часов» — некстати вспомнился глупый детский стишок.
— Вечер добрый, — произнес гость спокойно. А вот голос у него приятный, глубокий и низкий, мужской. Хотя у Кирилла лучше. Почему я сравниваю?
— Здравствуйте, — муж вглядывался в пришельца довольно напряженно. В глухом лесу, где кроме одного парнишки, мы за весь день не встретили ни души, вдруг разгуливает некий франт.
— Здравствуйте, — эхом повторили мы с Ромкой.
— Вижу, что вы случайно оказались в здешних местах, — незнакомец улыбнулся и подошел к костру.
— Вообще-то, мы хотим добраться до скал, — Кирилл снова уселся к огню, убедившись, что гость пришел один и с пустыми руками, без оружия. — Милая, вода закипела, где у нас заварка?
Я протянула ему пачку «Липтона».
— Вы, конечно, не откажетесь от чашки чая с коньяком? — Кирилл сыпанул в котелок заварку и снял его с огня.
— Не откажусь, — снова улыбнулся гость. Сверкнули безупречные зубы. — Но вначале, если позволите, представлюсь. Николай. Приехал для сбора материалов, так что живу тут бирюком.
— Каких материалов? — сразу заинтересовался Кирилл, доставая серебряную фляжку с коньяком и пластиковые стаканчики. — Ну, за знакомство. Я — Кирилл, это моя жена Яна. А сей отрок — Ромка, местный краевед и наш неудачливый проводник. — Он подмигнул насупившемуся было мальчишке.
— Книгу я собираюсь писать об истории графов Шеметов, вот и приехал посмотреть, что осталось от имения, — пояснил гость, пригубливая стаканчик. — А ведь отличный коньячок, право слово, отличный.
— Шеметовых? — удивился Кирилл.
— Не Шеметовых, а Шеметов. Может быть, читали «Локис» Проспера Мериме? Он как раз об одном представителе этой фамилии, графе Михаиле. Но это совершенно другая ветвь — западная, а я хочу писать о здешних Шеметах, восточных. Это их уже местные жители Шеметовыми окрестили.
Я заметила, что Ромка слушает Николая, раскрыв рот, хотя вряд ли он читал Мериме.
— Вы хотите написать о том, как сожгли поместье, а хозяев расстреляли? — не выдержала я.
— Об этом — в конце. История рода интересна во многих отношениях. А гибель… мученическую смерть последние из Шеметов приняли от своего же отпрыска, в каждой семье не без выродка, — Николай поморщился и допил коньяк.
— Как это? — удивилась я. — Разве их не крестьяне с большевиками казнили?
— Они, родимые, — Николай отвечал мне, но словно избегал встречаться взглядом. — Да только кто привел их? Кто безжалостно стрелял в старого графа и его жену, кто взорвал фамильный склеп, а потом плеснул керосином на книги в библиотеке и поджег?
— И кто? — мне вдруг стало зябко возле пылающего костра.
— Младший сынок, убийца и изгой. Не ведали, что творили, когда от каторги спасали, вот он и отплатил им.
— Расскажите! — выдохнул Ромка и даже привстал.
— Вкратце история такая. Было у графа Шемета два сына. И надумал старший жениться на воспитаннице отца, красавице и умнице Наденьке. Да только перед самой свадьбой нашли его убитым. Поехал на охоту и не вернулся, застрелил кто-то. И видели рядом с тем местом младшего сына, который, как говорили, проходу невесте брата не давал. Арестовали было убийцу, но старый граф связи имел — договорился с кем надо, и дело замяли. Дескать, сам охотник по неосторожности на курок нажал. Больше младшего сына отец видеть не хотел, отправил за границу. И вот как вышло — вернулся тот нехорошим летом восемнадцатого года с отрядом матросов и толпой пьяных крестьян в родной дом и отомстил.
— А Наденька? — не выдержала я.
— Наденька сразу после гибели жениха ушла в монастырь, и о судьбе её ничего не известно.
— Здорово… — восхитился Ромка.
— Что же тут здорово? Братоубийство и убийство родителей — это страшно, — не согласилась я.
— Рассказывает здорово, — уточнил мальчишка. — А книжку я непременно куплю, это же всё тут было.
— Ну что, не сильно я вас напугал? — улыбнулся Николай. — Пора мне, завтра вставать рано. Он легко встал и, не оглядываясь, зашагал, растворяясь в темноте. Когда звуки шагов затихли, Кирилл пожал плечами:
— Странный какой-то.
— Писатели все странные, — я зевнула. — Давайте-ка ложиться спать, у меня уже глаза слипаются.

Что меня разбудило – не знаю. Может быть, крикнула ночная птица или просто я вздрогнула во сне. Рядом тихо похрапывал Кирилл. Он всегда храпит, когда выпьет, хотя делает это крайне редко. И тогда его из пушки не разбудишь.
Сон слетел, словно его и не было. Я поерзала, пытаясь устроиться поудобней, но твердость земли ощущалась сквозь спальник и вызывала раздражение. Всё-таки я неженка. И ещё какая неженка!
Похлопав  в темноте глазами, я вылезла из мешка, погладила по щеке безмятежно дрыхнущего мужа, обулась и расстегнула молнию палатки. Снаружи было темно, ни малейшего намека на рассвет. Значит, спала я совсем недолго, ведь летом светает рано. Колкие холодные звезды вразнобой мигали на небе. Стоп, а наш костёр? Ромка остался ночевать около него, в палатку лезть отказался. Мы соорудили ему удобную постель из двух наших курток, и он тут же уснул, свернувшись трогательным калачиком. Но теперь костер потух и ничего не видно.
Рядом послышался громкий вздох, и я обернулась. В темноте проступили два силуэта  — спутанные лошади. Тревожно жмутся друг к дугу.
— Ромка, — тихо окликнула я, боясь впотьмах наступить на мальчишку, — ты спишь?
Ответом мне была тишина.
Вспомнив, где Кирилл оставил фонарик, я вернулась  в палатку и на ощупь нашла его. Потом подергала супруга за пятку. Он застонал, отдернул ногу, но просыпаться не собирался. Черт!
С фонариком я сразу же отыскала пепел костровища. Ромки не было, только скомканные куртки, моя и Кирилла, отброшенные в сторону. Куда мог уйти ребенок, один, ночью, без фонарика? И что мне делать — попытаться разбудить мужа, влезть обратно в палатку и до рассвета терзаться неизвестностью и страхом за Ромку или попробовать поискать глупого мальчишку? Я подняла глаза. Отсюда стены дома не видны, даже мощный луч фонарика не достигает их. Но одной страшно.
Я быстро сняла путы с ног Байярда, взнуздала его и вскарабкалась на теплую лошадиную спину.
Почему-то я была уверена, что искать Ромку нужно в доме.
Копыта коня ступали почти неслышно, я выключила фонарик и изо всех сил всматривалась в темноту. Вначале мы объехали луг по краю, я шепотом звала: «Ромка! Ромка!» и не получала в ответ ни звука. То есть вообще ничего — безмолвие было полным: не шелестел в кустарнике ветер, не кричали на болотах птицы. Только густой, как мазут воздух и тишина.
Один раз мне почудилось, что неподалеку кто-то движется, я дернула повод, но все тут же стихло. И тогда мои до предела напряженные нервы не выдержали, я сжала коленями лошадиные бока и послала Байярда рысью вперед, через луг. Уж лучше скакать, чем вглядываться и вслушиваться в обволакивающую тьму. Я отнюдь не такая уж папина дочка, какой привыкли меня считать. Моё детство прошло в обычном дворе и в обычной школе, где нужно было уметь постоять за себя. Это уж потом отец превратился в олигарха…
Стена выросла прямо перед нами, и Байярд коротко заржав, словно спрашивая: «Куда дальше?», напряженно затанцевал на месте и остановился. Интересно, где живет наш странный вчерашний гость? Зря мы не спросили. Господи, не о том я думаю, не о том.
Показалось мне или нет? Краем глаза в одном из провалов окон, в которые совершенно не хотелось смотреть,  мелькнул тусклый огонек. Кто это может быть — безумный писатель, нагоняющий на себя жуть для создания нужной атмосферы или отправившийся в поисках приключений мальчишка?
«Ромка?»
Тишина.
И снова мелькнул огонек.
Нужно решаться. В конце концов, это только пустой полуразвалившийся дом, руина. Я не верю в привидения, хотя тут можно бы и поверить. Похлопав коня по шее, я медленно поехала вдоль стены. Вот тут, похоже, была дверь. Луч фонарика вырвал из темноты почти сравнявшиеся с землей разрушенные ступени и черный провал. Что-то зашуршало. Крысы? Тут не может быть крыс, крысы живут около людей, а этот дом уже три четверти века мертв.
Нужно быть полной идиоткой, чтобы идти туда.
Но повернуть и уехать, не проверив, не попал ли Ромка в какую-нибудь ловушку, таящуюся в этих развалинах, я не могла. Вдруг он лежит там с разбитой головой, свалившись в какой-нибудь провал? Вдруг сломал ногу и тихо плачет от боли? Никогда потом себе не прощу!
Я спрыгнула с коня и замерла, вслушиваясь. В ушах звенело. Чудились мне или нет чьи-то вкрадчивые шаги и шорох осыпающейся земли? Проклиная собственную глупость и трусость, я шепнула Байярду «Жди!». Лошадь — не собака. Но кое-что мой конь понимал, ткнулся мягкими губами мне в плечо, словно стараясь удержать, но я не могла остаться с ним. И взять с собой не могла.
Желтое яркое пятно света плясало передо мной. Выгнивший или выгоревший порог, за ним — довольно хорошо сохранившийся каменный пол. Хорошо, что не деревянный, ноги бы переломала. В помещении, когда-то бывшем огромной прихожей или холлом, я высветила ещё два дверных проема и лестницу. Когда-то мраморные ступени были расколоты и угрожающе горбились.
Я обследовала правый вход — он вел в лабиринт комнат, большинство из которых совершенно точно давно никем не посещались — превратившийся в черную труху паркет был нетронут. Я брела по коридору, упорно освещая каждый закуток. Где-то среди черных стен терялось эхо моих шагов. Дойдя до заполненного звездным небом проема, который выходил в торец дома, я повернула обратно. Тут никого нет. Но именно с этой стороны я видела огонек в окне.
Левая дверь из холла когда-то вела в большой зал. Что это было — гостиная, где устраивали балы с танцами или столовая? А может быть, библиотека? «Ромка-а!»
Эхо заметалось и вернулось ко мне: «А-а…» Или это было не эхо? Я бежала вперед, рискуя не заметить какую-нибудь яму или выпавший из стены камень, которые во множестве валялись повсюду.  Мечущийся круг света, и в нем, словно в калейдоскопе: лепнина расколотой коринфской капители, обломки скульптуры — рука, сжимающая что-то, удивленный глаз на половине лица, какие-то железки, трубы. Только бы не зацепиться, тогда придется разыскивать уже меня.
Лестницу, ведущую вниз, я едва не пропустила, её скрывала полуразрушенная стена. Эти ступени выглядели куда прочнее, но спускаться вниз было жутко. Наверху хотя бы звезды иногда видны. А тут – могильная темень и запах сырости. Что если там вода? Мне стало тошно. Лезть в заболоченный подвал, одной… «А-у-уу!» — заорала я вниз. Ни ответа, ни эха. Вместо этого я услышала позади вкрадчивые шаги и шелест, словно чья-то одежда задела стену. Не в силах обернуться, я медленно покрывалась гусиной кожей — от кончиков мизинцев до пяток, именно в такой последовательности. Если кто-то подойдет сзади и столкнет меня вниз, то это будет конец. Всё стихло. Или ничего и не было?
Я шарахнулась от лестницы и на цыпочках пошла обратно. Нет, тут никого нет, это просто обман слуха. Но в подвал я отправлюсь в последнюю очередь, когда буду уверена, что Ромки нет и на втором этаже.
По широкой парадной лестнице приходилось подниматься с осторожностью —  после того, как кусок мрамора опасно вывернулся у меня из-под ноги, я полезла вверх, хватаясь обеими руками за металлическую решетку, к которой когда-то крепились перила. Фонарик пришлось держать в зубах, рискуя выронить. Когда я, наконец, поднялась, смогла перевести дыхание и оглядеться, то поняла, что тут уже не побегаешь — под ногами и над головой обугленные балки. Каждый шаг приходилось рассчитывать и пробовать опору на прочность, прежде чем ступить на неё.

И вот я, балансируя, иду по скользкому черному брусу, стараясь не думать о том, выдержит ли он мой вес, иду в неизвестность, туда, где ждет меня дрожащий безжизненный отсвет. Приходится выключить фонарик, чтобы не потерять из вида этот едва заметный ориентир. Я дойду. Впереди кусок довольно хорошо сохранившегося пола. Ступив на него, я понимаю, что ничего хорошего меня не ждет — слишком мертвенно сияние впереди, оно разгорается, но в нем нет тепла. Нет. Совсем.
И, повернув за угол, я вижу, что служит источником света. Это груда гнилушек, источающих тусклое зеленоватое свечение.
— Стой! — раздается позади. И я, так и не успев ничего понять, чувствую сильный и жесткий толчок в спину и лечу вперед и вниз, в провал, где меня ждет смерть.
В последний момент я всё-таки успеваю ухватиться руками за края досок, но они начинают крошиться под моими пальцами, и мне приходится вновь и вновь искать, за что уцепиться. Надежды нет. Наконец попадается что-то прочное, и я замираю, чтобы поднять голову и глянуть в глаза своему убийце.
Он стоит, наклонившись надо мной, уперевшись ладонями в колени и улыбается. Мой любимый, мой самый добрый и нежный… Как долго он ждал этого момента, как, наверное, не терпелось ему покончить с необходимостью притворяться и унижаться. И сейчас на его лице, подсвеченным зеленым гнилостным светом, выражение настоящего, неподдельного счастья и торжества. Оно не было таким даже в день нашей свадьбы, хотя он наверняка очень старался.
Заметив, что я смотрю на него, он улыбается ещё шире. И выпрямляется. Ему нужно только наступить каблуком на мои отчаянно цепляющиеся за балку пальцы, и я рухну вниз.
— Стой! — опять тот же голос.
Кирилл медленно поворачивается, и я вижу, как искажается его лицо.
— Ты снова пришел сюда убивать?
— Не подходи, иначе ей конец, — голос моего мужа звучит злобно и отчаянно. Мне хочется заткнуть уши, чтобы не слышать, но я не могу.
— Дело не в ней, а в тебе. — Слова падают размеренно, словно капли с высоты. — Настало время покончить со всем этим.
— Ошибаешься!
Я слышу металлический щелчок и знаю что это. Предохранитель пистолета. Кирилл достает его из кармана, но тот, в кого он целится, всё ещё остается для меня невидимым. Одновременно я чувствую, как начинает саднить разодранная при падении щека и что-то теплое медленно стекает по ней. Ненавижу, я с детства ненавижу боль и кровь! И помимо своей воли я начинаю судорожно подтягиваться на руках, одновременно пытаясь зацепиться ногами хоть за что-то. У меня сильные, привыкшие управлять строптивыми лошадьми руки, я отчаянно карабкаюсь вверх и всё-таки умудряюсь взобраться на балку, которая удерживает непрочный остаток перекрытия. Только усевшись и прижавшись спиной к стене, я вижу их обоих.
Они стоят друг против друга — мой муж и Николай, оба с ног до головы в черном. И только теперь я замечаю в чертах нашего вечернего гостя что-то неуловимо напоминающее мне того, кого я так бесконечно и отчаянно любила. Его лицо тоньше и бледнее, но глаза… Как я могла не заметить тот же разрез глаз, со слегка опущенными наружными уголками, росчерк бровей?! Я зажмуриваюсь и одновременно пытаюсь рукавом отереть со щеки кровь.
— Собираешься застрелить меня?
— А почему нет? Ты напал на мою жену, а я убил тебя, борясь за её спасение. Жаль, не удалось, — в голосе Кирилла откровенная насмешка и злорадство.
— Значит, на этот раз захотел стать богатым вдовцом?
— Я практически им уже стал, любезнейший!
Николай не успевает ответить. Выстрел звучит коротко и сухо. Потом второй, третий. Сколько патронов в обойме — шесть или семь? Кирилл стреляет до тех пор, пока они не заканчиваются, и пистолет начинает издавать бессильные щелчки. И только тогда я открываю глаза. Кровь на черной рубашке Николая не заметна. Но почему он, как ни в чем не бывало, продолжает стоять и смотреть на Кирилла с печальной улыбкой?
— Ты забыл, брат, что однажды уже застрелил меня? Помнишь, что ты тогда мне сказал? Впрочем, неважно, твоя черная душа могла и забыть такие подробности.
— Тварь! — муж отшвыривает бесполезное оружие и делает шаг к Николаю. — Я давно забыл, кем был когда-то! Для того, чтобы продолжать жить, душа должна уметь забывать. Я забывал и возрождался, так было и будет!
Николай покачал головой:
— Но ты не забыл, как убивать… Мы знали, что ты вернешься. Нам надоели твои перерождения и бесчинства. Кому как не нам остановить тебя, Павел?
Павел?!
Николай, продолжая улыбаться, отступает в сторону, и за его спиной в холодном сиянии проступает угол комнаты. Стены, оклеенные бежевыми шпалерами, по которым разбросаны букеты чайных роз, изящный венский диванчик с гнутыми белыми ножками и желтой обивкой. На нем сидит сухощавый пожилой мужчина в светлом полотняном костюме. Рядом стоят полноватая дама с седыми волосами, уложенными в причудливую прическу, и.. У меня перехватывает дыхание. Потому что мальчик в длинной рубахе и синих штанишках — это Ромка. Все трое молча смотрят на Кирилла и не двигаются. И одежда у них на груди опалена, продырявлена и покрыта кровавыми пятнами.
— Папа… маман... — голос моего мужа переходит в хриплый стон.
— Мы решили не звать остальных, это дело семейное, — густым низким голосом произносит дама, поднося к глазам лорнет. — Хватит тебе, Павлуша, скитаться и убивать. Не дело это. Пора!
— Упокойся, выродок! — резко бросает мужчина и отворачивается.
Мальчик молчит и только смотрит. И под этим взглядом Кирилл начинает шататься, потом хватается за грудь и валится ничком на гнилые черные доски. И я вижу, как сверху с треском начинают медленно рушиться обгорелые балки, погребая под собой неподвижное тело. В меркнущем свете лица старика, дамы и мальчика сереют, покрываются трупными пятнами, и истлевающая на глазах плоть опадает с костей, открывая пустые глазницы черепов. Кто-то хватает меня за руку, тянет за собой и кричит: «Скорее!» Мы бежим, спотыкаясь, и едва не падая, по бесконечным коридорам, вниз по лестнице, вон из страшного, окончательно гибнущего дома. Сильные руки хватают меня и поднимают на спину Байярда.
— А Ромка?! — успеваю крикнуть я до того, как он хлестнет лошадь.
— А Роман, отцовский казачок, был убит тогда же, — печально отвечает Николай и резко хлопает ладонью по крупу Байярда. — Быстрей!
Непривычный к такому обращению конь срывается в карьер, и мы успеваем. Последние метры он преодолевает, с трудом вырывая копыта из густой болотной жижи и, наконец, храпя, вылетает на тропу. Нам навстречу несется кем-то расстреноженный перепуганный Брайан.
Я натягиваю повод и оборачиваюсь.
Прекрасный белостенный дом, освещенный и украшенный гирляндами цветов, словно сегодня в нем устраивают роскошный бал, медленно опускается в заросли камыша и осоки. И прежде чем над его крышей смыкается покрытый ряской ил, до меня доносятся отзвуки веселой музыки и человеческие голоса.
Последнее, что я вижу вдалеке — широкоплечая стройная фигура в черном, растворяющаяся в болотном тумане. Прощальный наклон головы…
Где-то высоко, среди гаснущих звезд, летает Лунная Сова, которую я уже вряд ли когда-нибудь увижу.
Робкая полоска рассвета появляется над Шеметовским болотом.