Утёс

Жил утес. Он стоял в пустыне и тысячу двести лет пустыня сушила его и обдувала ветрами. Когда он был маленьким, он смотрел в небо и представлял, что летит в эту бархатную глубину.
Потом он понял, что летать нельзя, что лишь вершиной он стремится к облакам и звездам. Желтые, тяжелые барханы рассказывали ему страшные повести обитателей пустыни. На изгибах утеса появились шершавые белесые пятна соли. Он стал хмуреть, грузнеть и уходить в себя.
Однажды пришли люди и взрыли белые болячки, открыли вены утеса. Прожилками золота, цветными кристаллами они вытащили наружу все его тайны. Острая боль разбудила утес, он открыл два ясных глаза. Свободный от ненужного, пустой утес возвысился над пустыней.
Он был повелителем, одиноким гордым великаном и сотни лет пустыня подлизывалась к нему своим сухим жарким ветром – трусливо, легко и вкрадчиво. Но он был одинок. Утес думал: «Мне никто не нужен. Меня никто не поймет. Мои мечты – в холодном ночном небе; моё сердце – леденящий душу вой гиены, диск луны, безразличный ко всему живому – вот мой брат. Моя душа недоступна этому миру».
В душный нестерпимо жаркий полдень пришел путник и долго умирал у подножья от жажды. Но утес не открыл путнику своих недр, и иссохшее тело растащили по кускам гиены.
Гладкий холодный камень сказал: «Я один». Он никого не любил. Он ненавидел жалость и презрел все живое. Он не слушал больше страшных рассказов пустынного народца об иссохших и исстрадавшихся, об усталых и постаревших. «Я горд» - говорил утес – «Ваша любовь –     ничто. Вы – посмешище. Вы стары своими страданиями. Я вечно молод своим бесстрастием». Так стоял утес. Но однажды, на исходе дня, когда пустыня затихла и что-то бурчала своими подземными водами утесу.… Это был час, вы же знаете его, когда всем хочется нежности. Утес стоял и думал о звездах. Розово-бурое марево плыло над миром и плачущее жаром солнце отходило за черту.
Что-то странное прошебуршала пустыня, на горизонте показалась тучка. Утес забыл, о чем он думал и стал, почему-то смотреть на неё.
Золотистая, в нежном дыхании вечера, она плыла из последних сил, она устало двигалась к утесу. Тучка устало опустилась на угловатый неровный склон, тихо прошептав: «Я только посплю».
И утес вдруг застеснялся своей угловатости, которой раньше так гордился. Он начал сглаживать неуютное ложе, а ночь уже наступила, и завыли гиены, и мороз с неба смотрел тысячами звезд. Луна сурово и бесстрастно освещала грешный мир людей и тварей божьих. Холод растекался по низинам. Тогда вершины-руки поднялись над спящей тучкой, но холод заползал все выше, окутывая любящих и равнодушных, хотящих и не хотящих холода.
Утес укрыл тучку от холода и откуда-то из-под земли, из дневного жаркого солнца зачерпнул светлого, мягкого тепла и укутал им свою гостью. Он постелил ей пышных, глубоких мхов и всю ночь следил, чтобы ни одна гиена не забрела слишком близко, не помешала тучке, всю ночь укрывал её и грел теплом столетий, отмеченных одиночеством. И казалась ему эта тучка такой маленькой и беззащитной, что не думал он даже, будто сможет она существовать без него. Без него – большого, сильного и щедрого. Кто же защитит её от холодного синего неба, от страха и одиночества ночи, от колючих звезд, от пугающего бледного лика луны? Он прижимал её к груди и искал новых опасностей, от которых надо было защитить тучку, и улыбался. Утром слишком яркая розовая заря могла ослепить тучку и новая глыба поднялась на склоне, спрятав тучку в тень. Но тучка уже проснулась, потянулась и, поднявшись в небо, быстро и весело поплыла за горизонт, играя в лучах солнца и переливаясь радостью и светом.
А утес остался стоять. Ненужный и пустой, среди бескрайней холодной от ночи пустыни. Ложбинка, поросшая сочным мхом, согретая теплом нежности, укрытая от резких солнечных лучей, стала жалкой, пустой и ненужной – в ней ведь уже не было тучки. Она приходила лишь отдохнуть, так почему же утесу кажется, что у него вырвали главное и самое большое, что у него было? Он так берег её, а вот стоит один. И лишь большие, ясные, как озера, глаза глядят на горизонт – туда, где исчезла тучка. По серым изломам и впадинам его морщин текут крупные, прозрачные слезы. А пустыня все так же огромна и все так же ласкается к нему  ещё не потеплевшим от ночи ветром, и этот ветер залезает в теплые закоулки, выдувает тепло, студит сердце утеса. Вой гиен ещё не затих, долетающие до утеса отзвуки его так ясно будят воспоминание о мягком журчании тучкиного дыхания.
«Что мне теперь делать?» - спрашивает утес у тысячи двухсот лет, прожитых в одиночестве. Но никто не может ему ответить.


1996 год.


Рецензии