Красный термос с зелёными павлинами

Желтый прямоугольник на полу стал пригревать линолеум.

     Наше окно выходило во двор с палисадником.   Между двух тополей — врезавшаяся в кору проволока.   Белье   дышало на ветру.  Весной пахло.
    
    Слетится наша родня, посокрушается , что не собираемся в радости, и опять кто куда... Где же моя черная  водолазка?
«Как живешь?» — будут спрашивать.
Первый солнечный день. Весной пахнет.
«Хорошо живу». — Они будут проницательно-мудро молчать, глядя на сына моего..
   — Денис, поторапливайся, ехать долго.
Куда же  я её  положила?
   —  Мам, а звезды  умирают?
   –- Угу.
   —  Значит, они живые. По телевизо-ру говорили, что они дышат. Вдох —   выдох, как люди.
   —  Угу.
   —  И Вселенная дышит. Сейчас   она делает выдох  и все звезды разбегают-ся, а потом она будет делать вдох    и все звезды соберутся. Понимаешь?
   —  Угу. Ты оделся?
   —  Нет еще.
   —  Так что же    ты    тут  философ-ствуешь?
   —  Ты сама ходишь из угла в угол. Что-то ищешь?
Посмотрела на него внимательно.
   —  Да. Черную водолазку.
   —  Она болтается на балконе.
   —  Спасибо.
Бедный мой. Я занята «черными» мыслями, а его глаза ищут понимания.  Водолазка пахнет ветром.

   —  Весной пахнет, — говорю, выхо-дя на улицу.
   —  Облаками, — смотрит   Денис на безоблачное небо.
   —  Бельем на ветру.
   —  А как оно пахнет?
   —  А вот так вот.  Если, у нас будет время, — зайдем в наш дом. В пали-саднике обязательно кто-нибудь сушит белье. Оно пахнет весной.

       Выходим на Первомайской. От оста-новки нам идти полчаса до села Ново-Луговое,  к дому, похожему на китай-ца.
Я любила у них бывать летом.  Дядя Андрей угощал меня чем-нибудь не-обыкновенным: то жареными огурца-ми, то проросшим горохом с прозрач-ными макаронами, а зимой — пельме-нями. В них добавлялись редька и мно-жество китайских травок. Но больше всего я любила чай — из большого, цвета морской волны с розами термо-са. От кипятка пахло пробкой. Плиток чая, который они привезли из Китая,  хватило на двадцать лет. Он, конечно, утратил букет настоящего китайского чая, но я любила в нем лег-кий черемуховый привкус...

      Подходим к «Детскому миру». Круглый  «терем-теремок». Денис настойчиво тянет меня за руку:
--   – Нет, мамочка, мимо ты не пройдешь! Хоть самую дешевую игрушку, но купи.
   – Ладно, – соглашаюсь я быстрее, чем он ожидал.
Из магазина мы выходим с конструктором.  Знакомая канавка на тротуаре до сих пор не заасфальтирована. Пересекаем улицу Героев революции. Вот дом на котором висел плакат – «Летайте в отпуск самолетом». Отсюда минута легкого бега до нашего дома.
   — Мам, дай я сам понесу конструктор.
   – Неси.
   Подходим  к музыкальной школе. Я говорю:
   — Вот музыкалка, в которой я училась.
   —  Давай зайдем, я ни разу не видел, какие бывают муэыкалки.
   —  Когда-нибудь в другой раз...

       Была пятница. Теплый майский воз-дух был настоян на тополиных листочках.  А в воскресенье — последний экзамен... Я шла из бани, захотелось по-играть на  концертом рояле.  Сторож,  женщина с интеллигентными чертами лица
— пустила   меня, улыбаясь, мол, какая  прилежная девочка...
Я играла легко и вдохновенно. На экзаменах бы так!
Сумрак окрасил окна, в сине-зеленый цвет, а  я все играла и думала: увидеть бы себя лет через десять или пятнадцать…
     Вот она я через четырнадцать лет. Смотрю на себя из сине-зеленого  майского окна, опьяненная весной и музыкой, девочка!
    Но не ужасайся, девочка, этому старенькому пальто и новенькому чувству одиночества…

       Оглядываюсь на школу. Из ограды выходит женщина с тросточкой. Узнаю в ней свою учительницу по музыке.
   –  Виолетта Викторовна! — Я возвращаюсь назад, ругая  себя за то, что так и не позвонила ей ни разу, целую её троекратно.
   – А я о тебе вчера думала, — говорит она, слегка   смущенная неожиданной встречей. — Тебя и не узнать! Это твой такой здоровый?
   —  Да, мой. Первоклассник. Вы приходили к нам,   когда ему было всего три месяца,  и мы собирались в деревню.
   — И я говорила тебе не будь дурой, не оставляй  мужика  без присмотра. Помнишь? Я с твоей   мамой    иногда встречаюсь, так что в курсе…
    – А ваша Наталья, наверное, уже невеста?
   – Послезавтра шестнадцать исполнится. Она сказала, чтобы никаких наших пьянок, она приведет девочек и чтобы оформлено было интересно.                                Ду-майте, родители! Вот я о тебе и поду-мала. Может, какие-нибудь стишки с юмором подберешь, плакатики. Ты се-годня будешь дома?
   —  Нет, мы на похороны. Завтра только.
   —  Кого хороните?
   —  Бабушкиной сестры мужа.
   —  Сколько ему было?
   —  Восемьдесят.   
   —  Жаль, конечно, что у вас обста-новка траурная... Может быть, что-то вспомнишь?
Я выпячиваю губы, вспоминаю.
   —  К сожалению,   крутится только одна шутка: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет».
      У Виолетты все такой же смешной смех. Я недавно узнала, что она перенесла инсульт.  Нет, она не изменялась: выражение лица все такое же — как будто она над всем незло посмеивает-ся,  глаза чуточку уставшие...
   —  Да, такое не пойдет, — говорит она. — Ну, я на всякий случай позво-ню. До свидания.

       Мы проходим мимо новой  девятиэтажки,  выросшей на левом берегу Ини.
   – А знаешь, кто в этом доме живет? -  спрашивает Денис.
   – Знаю.
   – В этом доме живет баба Катя, на первом этаже.
   – А еще в этом доме живет,– говорю я, –  моя первая любовь.
   – Да?  А на каком этаже?
   – А вот на каком этаже, не знаю. Мне сказали, что живет он теперь в этом доме.
      Я ищу глазами окно, которое может быть его окном, но Денис уже смотрит на правый берег Ини, куда мы перейдем сейчас по мосту, и тянет меня за руку.
   – Мам, смотри, и церковь отсюда видно. Голубая, как игрушечная.
   – Да. Тебя крестили в этой церкви. День был солнечный, тридцать первого марта и много луж было. В одной леля Нина поскользнулась и чуть не опрокинула тебя с колясочкой.
   – А ты что?
   – А я чуть не опрокинула лёлю Нину.
Он засмеялся. Мы прошли мост. Речка еще замерзшая.
   – А вот мертвое дерево, – говорю я, –  его бы спилить.
   – Почему?
– Потому что голое, страшное.
–Да, на других деревьях почки, а это страшное, мертвое. А
 дядя Андрей тоже страшный?
   – Ну почему? Ты его помнишь?
   – Помню.
   – Такой же, только как будто спит.
   – А это что за шпиль?
   – Это памятник бойцам из этого села, погибшим во время войны.
   – А веночки пожухлые, - говорит он, удивляя меня наблюдательностью.
   – Девятого мая обновят.
   – А крест на церкви из настоящего золота?
   – Не знаю.
   – Смотри, мам, сорока - белобока полетела.
   – Кашу деткам варить.
   – О, села, видишь? Мы пройдем мимо, не спугнем?
   – Не знаю.
   – Она, оказывается, красивая. Такая чистенькая и крылышки переливаются…
   – Ну, вот и дом виден, – сказала я.
   – Где?
   – Побеленный. Дым над круглой трубой.
   – Уже пришли? А мне еще идти хочется, хотя я еле ноги волоку.
       Подходим к дому. Занавески на всех семи окнах задернуты. Две ласковые собачки провожают нас до крыльца.
       Когда входишь в дом, где лежит покойник, боишься особого запаха.
      Нас встретил запах щей, приготовленных к поминальному обеду.
      В каждой из пяти небольших комнат есть что-то экзотическое. На кухне в правом верхнем углу несколько икон под занавесками, к которым приколоты розовые и малиновые китайские цветы. В комнате дяди Андрея – фотографии: он и тетя Нюра, молодые, на фоне китайских домов и природы. В комнате тети Нюры – старинные сундуки, накрытые китайскими шерстяными одеялами.
       Денис разложил на одном сундуке конструктор, не обращая внимания на свою бабушку Пану, захлопотавшую возле внука. И вот уже на темно-зеленом поле с желтыми птицами, вырос самолет.
      В комнате Геры, их сына, - японские и китайские словари, а на столе, под самый потолок, - лимонное дерево. На полу, занявшее всё свободное пространство, - мандариновое дерево. Оно всё в цветах, похожих на цветы земляники. В прошлом году на нем было около восьмидесяти мандаринок. Его принесли из общей комнаты. Сейчас на его месте стоит гроб, обтянутый черным ситцем.
   – Здравствуйте, -  говорю я сидящим вокруг гроба.
   – Здравствуй, Люда, - отвечает тетя Нюра, остальные кивают. Хотя она бабушкина сестра, я зову её тётя Нюра.
   – Ты сейчас приехала?
   – Сейчас. – Я сажусь возле ног дяди Андрея.
       Как восковая кукла – маленький, высохший.
Двадцать лет назад они приехали из Китая. Тогда они удивили нас тем, что купили десять килограммов конфет «Ласточка» и сто коробков спичек. В Китае это было дифицитом. Они так много пили чаю.… И нас приучили. Так что все «Ласточки» незаметно улетели за один месяц.
Они подарили всем какие-то необыкновенные в нашей жизни вещи. Мне – веер расписной, тапочки из черного бархата, расшитые бисером и авторучку с золотым пером. Родителям – шерстяные вещи и великолепный красный термос с зелеными павлинами.
     Однажды я надевала пальто и смахнула со стола этот термос. Все меня ругали, на чем свет стоит, только дядя Андрей спокойно сказал, чтобы я была внимательнее, но виноват тот, кто поставил термос на край стола.
 
     Приехала мамина двоюродная сестра Раиса, со слезами прошла к гробу.
   – Здравствуй, дядя Андрей! Все собиралась к вам в гости, вот и приехала.
От причитаний у меня наворачиваются слезы. Тетя Нюра выходит.
   – Не угостишь теперь нас вкусными пельменями. А  какие он пельмени делал, – говорит Раиса, вытирая платком слезы и нос. – Пятьдесят штук съешь и не почувствуешь.  Двадцать специй положит.… Любил угощать.
Все начинают вспоминать, как дядя Андрей вкусно готовил. А мне припомнились разговоры с дядей Андреем, когда они только что к нам приехали в шестидесятом году.
     (Вообще-то он Ван-Кан-Чин, принял советское гражданство).
   – Дядя Андрей, а змей в Китае едят?
   – Котато ели, очнь тавно, сейчас никто не ест.
   – А вы ели?
   – Отин рас ел.
   – Когда поваром работали?
   – Нет, кокта  первый раз их Харбина пошли – на сароботки. Степи толко шли, кушать хотели, попробовали.
   – А вкусные они?
   – Не помню, сорок лет прошло. – Он помолчал, а потом задумчиво добавил: – На Ротина все вкусно.
Я тогда не понимала, почему он отвечает неохотно.
   – А где лучше, здесь или там?
   – Стесь Кера хорошо. Учиться мошно. Врачем хочет, а там – сапошником только.
   – Дядя Андрей а вы много букв знаете?
   – Нет, тысчу.
   – Ого, если бы у нас столько букв было – с ума сойти можно! – удивлялась я, ученица первого класса.
Он улыбался…

      Я ухожу в маленькую комнату. Те-тя Нюра и тетя Катя, ее родная сест-ра, нюхают табак. Его мятный запах пробуждает во мне далекое видение детства: моя бабушка сидит на крылечке и нюхает табак. Я прибежала с речки, голодная, радостная. «Баб, от тебя конфетами пахнет. Я хочу конфетку». Протянула руку. Бабушка на-сыпала мне на ладошку щепотку табаку.  Я нюхнула и долго чихала...

     Денис уже сидит на сундуке, на коленках, учит летать свой самолет, даже язык высунул от старания. Я смотрю на фотографии. Говорю:
   —  Красивые.
   —  Молодые    все красивые, — отве-чает тетя Нюра.
   —  Андрей, наверное,    в    молодости «рутил мозги    девушкам?  — спрашивает тетя Катя.
   —  Крутил? Кого крутил, — машет рукой тетя Нюра.
   —  Вон какой красивый...
   —  А женился на русской, — гово-рю я. — Влюбился, значит.
   —  За китайку выкуп большой надо, а он бедный был,  а русские  дешевые.
   —  Вы жалеете, что в Китай уехали?
   —  Молодая была, ума мало было, вот и поехала с хозяевами, у которых в прислугах была.
   —  Нет, теть  Нюр, — говорит мама, — ты умная была.
   —  Кого умная.  Был бы ум, никуда бы не поехала.
   —  Ты боевая была.
   —  Прям,    как    пугливая    корова... Может, судьба такая. В детстве играем, найдем стеколку,  желтенькую или  зелененькую, смотрим, я говорю:  «А за границей, наверное, такой свет». Че к чему?  Вот  тридцать лет  за границей и прожила.
   —  На Родину хотелось? — спраши-ваю я.
   —  Всегда   хотелось.   Как   солнышко садится за гору, все смотрю, смотрю...
   —  Ну,  приехали  бы раньше.
   —  Это   туда было  легко  попасть,   а оттуда... То восстания, то война, то ре-волюция, — границу и закрыли.
   —  А дядя Андрей сюда с охотой по-ехал?
   —  Кого  с охотой.     Три дня таскал вещи   с телеги на  телегу.    Гера-то     в первый день ушел, как границу откры-ли. Андрей только из-за Геры и решил-ся — в последний день.
Вошел Гера.
   —  Присядь,  Герочка, отдохни, все крутишься.    Мы с  ним  до  трех ночи гроб оббивали, — говорит мама, —  а гроб   легонький,   сухой,   —   десять  лет на крыше пролежал разобранный.
   -– Андрей уж десять лет назад при-готовил себе дом, — говорит тетя Ню-ра.
Гера садится к окну:
   —  Мужики    должны скоро придти, могилку докапывают. Василий     при-ехал с машиной. Говорит, земля сразу пошла на черенок...
       Я думаю о том, что он хорошо раз-говаривает по-русски, хотя небольшой акцент  все-таки есть. Он учился  в рус-ской школе. Шесть лет в Чугучаке,  в школе имени Молотова, и три года а Кульдже — в школе-интернате име-ни Сталина. Гера рассказывал, что их западная провинция Синь-Цзян — Но-вый край — богатая провинция. В Чугучаке (по-китайски — Тачэне), городке на тридцать тысяч жителей, была своя
электростанция, железная дорога, но самое знаменитое — Ботвинские сады. Природа в Тачэне богатая, как в Алма-Ате. Недавно Гера собирался пере-ехать в Алма-Ату.
   —  Гера, а у дяди Андрея есть род-ственники в Китае, с которыми он пе-реписывался?
   —  Есть  племянник  в Харбине.   На-до ему сообщить. Больше ни с кем он не переписывался.
Гера встает, смотрит поверх задернутых занавесок:
   —  Вот и мужики идут.
И выходит их встречать.

     Пришло время прощаться. Все под-ходим к гробу. От последнего поцелуя долго остается ощущение ледяного прикосновения.
     Мама гладит ему густые седые волосы:
   —  Прощай,     дядя Андрей.  Не оби-жайся на нас, что не приехали рань-ше...
Кто-то спрашивает:
   —  Ноги развязали?
   — Развязали, — отвечает тетя Нюра.
   —  Ну, пора...
      Четверо мужчин поднимают проб, легко проносят в широкие двери.
     Последняя дорога. Последнее весен-нее солнце над маленькой, словно вос-ковой фигуркой дяди Андрея.
    Дорога уходит в гору. Небо голубой пиалой с золотистой заваркой солнца опускается над Ново-Луговым.
   Мне вдруг  становится жалко поте-рянную авторучку с золотым пером и тот великолепный термос — красный с зелеными павлинами.
   Начинают закапывать могилку, я го-ворю Гере:
   —   Хоть  на  чужбине,   но  в  желтую землю.
   —  Да, —   коротко  и грустно     улы-бается он, — в желтую. Теперь и мне отсюда     никуда — могилы     предков здесь.

г. Новосибирск. 1980г.