Рука обещаний

Странное сознание проникновенно завлекало в себя создание, являвшееся неким средним родством моря и ветра. Появлялся туман, заставлявший глаза смотреть поверхностью облаков.
Я стоял на горе и наблюдал за происходящим. Зачем мы печалимся о пропажах и пропащих, когда сами таковыми и являемся. Что навевает такие мысли? Это песни и слова стихов, которые я так не люблю, потому что слишком они гладки и завораживающи  на асфальте рядом с переходом на Площадь Революции. Я там танцевал иногда, глядя на красивых и уродливых прохожих, получал деньги, становился не собой, поднимая волосы антеннами в небо. Но все ж таки я был собой, непохожим на образ в паспорте, на свое имя, на свою фамилию. Прерывистые линии чаек, пикирующих на воду за баркасом, тащившим сети куда-то в невидимое пространство за далекие горизонты. Солнца не было заметно, потому что таинственное светило образовывало дорожки кокаина на белеющей поверхности холодной воды. Откуда тогда здесь эти ясные создания… Призадумался и отшвырнул окурок, побежал за ним в ежовые кусты, покрытые щетиной наледи. Воздух обжигал ноздри влажностью нежной, как будто женской. Нежной и страстной, как при первом поцелуе, втором объятии или пятом сношении. Да, я любил. Да, я был ценителем женских ног, груди и ресниц. Но любил мужчин не меньше, причем они же мне и отвечали взаимностью томных взглядов и пальцев по внутренней части ног. Ты ешь таблетки, а я – кислоту, но оба мы похожи своей несостоятельностью в этом мире, погрязшем в социальности бытия. Нет вариантов.
Я всегда боялся перейти на следующий уровень, на следующую строчку, но зато с легкостью перемахивал через одну. Вернемся в отель? Нет. Пойдем в беседку. Я сел, закурил снова, пожурив себя тайно за очередную сигарету, ведь обещал же тебе бросить курить, но сам-то не хотел прерывать это вездесущее занятие по причинам лишь тебе известным. Провел рукой по твоим волосам, да, меня всегда тянуло на брюнетов и длинноволосых блондинок, этаких морских русалок без хвоста и соли. Еще я не люблю, когда при мне плачут женщины, я теряюсь. А мальчики так мило обхватывают меня за шею, тянут на постель и долго-долго целуют запястья. Я для них бог и повелитель, которого положено бояться и терять посреди квартиры туфли и штаны, чтобы предаться ужасающей войне полов, перерастающей в сбивчивый шепот, стон и сон. А утром ты просыпаешься, когда я уже на кухне завариваю крепкий чай или варю кофе, потирая руки и ставя на стене еще один крестик. Тюрьма прошедших связей, перекатывающихся с потолка на землю. Я всегда считал своих обожателей дураками, потому что они тянулись руками и губами ко мне, пытаясь обмакнуть свое естество в мое совершенное нутро, но нет же. Я сильней в сто крат, потому что горд и высок, как та скала, смотри. Смотри на этот изгиб линии, береговой и женской. Schlanke Linie. Талия моря, которой нет, которая присутствует лишь в моем больном воображении, расстегивающем сейчас твое пальто, обливающем слюной твою грудь. Почему-то.
Когда придет твоя мама, я ей тут же расскажу о твоей похоти и порочности. Да, и не пытайся меня удержать, прислоняясь тугим ударом камней к моей мягкости мокрого от дождя песка. Я все знаю, я, похитивший твою душу, заключивший ее в тонкий латекс и угнетающий собой. Закрою дома окно и буду дышать и курить в открытую форточку, чтобы видеть, как водопадом брызг сверху каплет вода из разбрызгивателя. Заклею тебе рот, чтобы никогда больше не слышать твоих умирающих слов, возвращающихся бумерангом от моих длительных речей за столом с бокалом вина в тонкой руке. Я привяжу тебя к рифленым стенам наручниками из цепей и оставлю так дня на три, приходя иногда с фотоаппаратом и мобильным телефоном, чтобы ты позвонил все-таки своим родителям и пищащим голосом сообщил им, что ты останешься у меня. А я сяду в угол комнаты, освещенный светом фиолетовой лампочки и буду крутить в руках упаковки от презервативов, найденных за кроватью. И смотреть… и мечтать, сжимая в руках меч победы.