Соль. Минор

Полуденный зной. Обычное явление в этих местах. Мухи плавятся на солнце, не успев доползти до тени. Меня спасает ведро с колотым льдом и огромные лопасти вентилятора под потолком. Они тоже еле вращаются и расплавились бы от жары, будь они не из металла. Вокруг мертвая тишина, и только ржавый лязгающий звук, тоже будто бы не живой вентилятора. Я кладу кусочек льда на тело, и он в считанные секунды исчезает, оставляя полоску талой воды, от которой тоже уже не осталось и следа. Скрипит вентилятор. Здесь в домах не вставляют в оконные проемы рамы со стеклами. Окна и двери – это просто дыры в стене. Я люблю музыку. Закончилась последняя композиция, надо снова нажать клавишу.
Одна мысль застряла в моей голове с прошлого вечера и не уходит. Прошел год. Она стала единственной мыслью.
Я почти заснула. Этот человек смотрел на меня и что-то спрашивал. Я никак не могла этого понять – разве со мной можно разговаривать.

Это доктор. У него синие глаза. Синие-синие как океан. От них становится немного прохладнее. Будто он принес свежий бриз сюда, в эту пустыню. Желтый песок и синий океан, желтое Солнце и синее небо, синие глаза и желтая кожа. Как инь и янь. Стихии, которые отталкивают и одновременно стремятся друг к другу.
Эти глаза окутывают мою кожу прохладой летней ночи, и я узнаю, что я люблю его уже много лет. Или много дней. Это одинаково долго. Жара выжигает ощущение времени, и я не знаю, сколько я уже сижу в этом плетеном кресле год или час после завтрака, ведь 7 треков могут играть и час, и целый год.
Это мой муж, я вспомнила,  мы вчера венчались в церкви – желтый купол посреди пустыни, синие глаза, белое платье, синие глаза и золотые запонки в манжетах его рубашки.
Я ушла от него, не предупредив. Просто перестала приходить. Он принял и отпустил, потому что это на время, которое было нам нужно потратить на другое. Он сказал, что вернется. Но откуда он узнает, когда будет пора. И тогда я пришла сама в эту пустыню. А он был уже здесь. Я не спросила – "кого ты ждешь?" Зря. Теперь я никогда этого не узнаю.
Мы позовем гостей. Они будут дарить подарки, петь песни, желать нам чего-нибудь вечного, например, любви. Потому что не знают о чем говорят. Всегда легче говорить о том, чего не знаешь, и не утруждать себя пониманием.
Его глаза. Они такие холодные. Мы еще ни слова друг другу не сказали. А вечность уже прошла. Пусть так. Даже лучше. Зачем говорить о том, чего не знаешь.
Он мог бы смотреть по-другому, но этого не делает. Чего он добивается? Я сейчас расплачусь. Надо убежать. Спрятать себя.
Мы не можем двигаться, потому что неподвижны. Статуи всегда неподвижны. В реальности. Только в сказке какой-нибудь может быть по-другому.
Сухой ветер приносит песок. Нас засыпает. Еще немного и мы останемся здесь навсегда. Давай не будем соревноваться. Перестань так смотреть на меня. Я знаю, что виновата.
Между нами пустыня, и даже если стану кричать, ты не услышишь меня, а значит, не  поверишь, значит, не простишь. Неужели так будет всегда?
Я отвожу взгляд и ухожу. Я надеваю наушники, и по радио передают концерт ре минор Баха, это невероятно. Это действительно ре минор на Европе плюс. Что-то случилось. Буш и Блэр напали на Ирак. Началась Мировая война. Чтобы стихла паника, на всех радиостанциях крутят диски с концертами Баха. Третья Мировая панихида.
Я иду по желтому океану. Вокруг только голубая линия горизонта. Откуда в пустыне увядшие листья? Разве в пустыне наступает осень? Здесь и так довольно желтизны.
Ре минор – и слезы высыхают очень быстро. Остается соль. На лице. Щиплет. Минор. Соль минор. Что я делаю в Мексике? Я иду к океану. Там играют на саксофонах. Целый оркестр. И только саксофоны. Потому что исключительное сочетание стихий – вода, воздух, песок. Берег – это граница всех, и на этой границе рождается четвертая специфическая субстанция – голос саксофона. Соло саксофона. Это наше соло, наше одиночество. Потому что мы очень большие статуи. Больше, чем Свободы и которая в Рио. Мы большие белые статуи. Нам нужны пустыни для нашего одиночества. Поэтому твои глаза холодны. Они отражают пустыню. Отражают, чтобы не впустить. Она абсолютна как время. Время безгранично как пространство. Может, дождемся ночи?  Ночью ничего не видно. Мы теряем  очертания физических, метафизических и собственных тел. Солнечный луч, отраженный полированным блеском обручального кольца, растопляет синеву твоих глаз, и ты начинаешь плакать. Соль щиплет и твое лицо. Минор.
"Зачем ты плачешь?" – одновременно говорим мы. "Потому что я понял", – говоришь ты. "Потому что я поняла", – говорю я. Я люблю тебя.
Наши близнецы плещутся в фонтане, укрытом в глубине зеленого сада, который мы вырастили тайком друг от друга в этой мексиканской пустыне, пока были белыми статуями. Я в это верю. А ты?