Пустыня

Не было ничего - ни эмоций, ни мыслей, ни восприятия ничего кроме чудовищной, нестерпимой боли, которая то волнами прокатывалась по всему телу, а то вгрызалась миллионами острых зубов в каждую клеточку. Его сознание как-то смутно отмечало этот факт, но, в целом и общем, оно находилось словно в ступоре. Новые болевые атаки обрушивались на его организм, заставляя, чисто интуитивно бороться. Тело ему не подчинялось, но разум, с отчаяньем загнанного зверя, вырывался из чего-то черного, липкого и до отвращения чуждого.
  У него сил не хватало даже на стон, но его дух отказывался принимать такой финал несмотря ни на что. Первая мысль, промелькнувшая в его мозгу, была трагически лаконичной: «Это только начало!» Сознание потихоньку прояснялось (но правда настолько медленно, что казалось, этому не будет конца).
Словно сквозь какую-то пелену, он осознал, что лежит лицом вниз, упираясь руками, судя по всему, в песок. Ладони горели огнем. Каждую секунду боль возрастала многократно – видимо к телу возвращалась чувствительность. Инстинкт подсказывал ему, что нужно сесть, хотя это вызовет очередную, многократно усиленную волну мучений. По микрону собирая останки своего разрозненного существа, он постарался принять более устойчивый упор, но перед рывком он чисто рефлекторно глубоко вдохнул и немедленно получил в глотку изрядную горсть песка. Руки тут же подкосились, он рухнул на землю, кашляя и отплевываясь. Его тело просто корчило от усталости, боли и нехватки воздуха. Когда же, наконец, он смог нормально дышать, силы покинули его окончательно, но, видимо, усилия, предпринятые в стремлении очистить легкие, помогли мобилизовать разум, и теперь сознание прояснилось практически полностью.
Он немного отдохнул и снова возобновил попытки сесть. И опять – бесконечно долгие мгновения борьбы и боли, отчаянья и решимости, злости и пустоты. Кровь бешено пульсировала в висках, создавая впечатление, что над ним стоит какой-то псих с кувалдой и со всей дури лупит по его черепушке. Разум несколько отстранено отметил его стон, некое подобие крика – это было верным признаком того, что он все-таки еще жив (несмотря на то, что он уже начал в этом серьезно сомневаться – слишком уж это соответствовало его представлению об аде). Несколько раз он терял сознание, но, очнувшись, продолжал свой бой.
Его рука случайно наткнулась на что-то твердое и большое. Понемногу он переместил свое тело так, чтобы опереться на это что-то. Он очень надеялся, что ощущения его не подвели, и это действительно огромный валун, а не какое-нибудь устройство для уничтожения таких вот  беспомощных людишек. Откуда взялась эта мысль, он и сам не понял, однако, несмотря на серьезность ситуации, она его позабавила. Несколько секунд он соображал, как ему лучше поступить – рывком приподняться на руках и потом, облокотившись о валун, отдыхать или же, наоборот, ухватившись за камень, потихоньку приподниматься. Прежний опыт и здравый смысл подсказали, что предпочтительнее все-таки второе.   
Глаза он все еще не мог открыть, поэтому приходилось действовать на ощупь. Очень медленно он обследовал валун, относительно каких- либо выступов. Обнаружив искомое, он призвал на помощь все остатки своих сил и всю свою волю, чувствуя, что выходит на финишную прямую. Уцепившись, он начал подтягиваться к спасительному монолиту, но пальцы соскользнули и он вдобавок ко всему прочему весьма ощутимо саданулся головой. Сознание помутилось, но ненадолго. Он почувствовал, как из рассеченной брови истекает теплый ручеек свежей крови. Однако обращать на это слишком много внимания он не стал – валун стал для него единственной целью, достичь которую следовало любым путем, а с мелочами он разберется попозже, когда все это закончится.
Когда  плечо коснулось камня, он, приняв более надежный упор, перевернулся на спину так, чтобы можно было облокотиться. Кровь с новой силой бросилась в голову, создав ощущение, что его сначала грубо выдернули из тела, а потом не менее грубо впихнули обратно. Но худшее уже было позади. Наконец-то он смог отдохнуть. Его тело, принявшее удобное полулежачее положение, теперь наслаждалось долгожданной истомой покоя и опустошения – непременными атрибутами тяжело доставшейся победы.
Измученный, но почти что счастливый, он заснул и, когда проснулся, вопреки ожиданиям, чувствовал себя вовсе не разбитым, а, наоборот, вроде как даже посвежевшим. Боль практически покинула его, и только руки и лицо доставляли неприятности. Он попытался открыть глаза, но запекшаяся кровь помешала этому. Руки его плохо слушались, но все же он заставлял свои пальцы аккуратно очищать веки и ресницы. Когда же ему это удалось, и он открыл глаза, кровь бросилась в голову с такой силой, что он чуть было вновь не потерял сознание. «Вот дурень!» - прошипел он сам себе, вполне осознавая теперь, что не стоило делать резких движений, пусть даже таких незначительных на первый взгляд.
Когда это ненормальное головокружение наконец-то прошло, он снова открыл глаза, но теперь, он учел предыдущий, столь печальный эксперимент и на этот раз  обошлось без неприятных последствий для его тела. Однако то, что он увидел, заставило его пожалеть о том, что он не умер несколько часов назад. Перед его взором раскинулась пустыня, правда, не совсем такая, какой ее рисуют на картинках – голая, безжизненная, с  беско-нечными барханами и раскаленным солнцем, -  но все же не признать ее было невозможно. Она простиралась во все стороны до горизонта. Пески перемежались с глинисто-каменными плато, то там, то сям возвышались глыбы, подобные той, под которой он нашел себе прибежище. Они показались похожими на острия каких-то скал, но  уверенности в этом не было, и быть не могло. Кое-где виднелись следы зверушек и птиц, иногда краем глаза он замечал какое-то движение. Солнце,  конечно, жарило нещадно, но все-таки  было еще терпимо, видимо, этому способствовала тень от камня.
Отчаяние, паника, ужас охватили его существо. Ради этого он столько боролся с муками и самим собой, чтобы теперь увидеть это? Один, непонятно где, непонятно почему… Он не знал, что ему делать дальше – все разом как-то рухнуло, потеряло смысл. По-ка он катался и стонал от боли, у него хотя бы была цель - выжить, а сейчас  не стало ни-чего. Он словно впал в какую-то прострацию, оглядывая пустым и бессмысленным взглядом место своего теперешнего пребывания. Все напрасно, не существенно. Конец.
А может быть, и нет. Недалеко, слева от себя он увидел, что что-то торчит из-под песка. Судя по некоторым следам, каким-то чудом еще остававшимся на земле, он приполз именно оттуда. Что-то мелькнуло в разуме - есть шанс, что он оказался здесь не случайно. И это само по себе подразумевало надежду. Очень медленно и осторожно он вновь перевернулся лицом к камню и, ухватившись за него, потихоньку начал приподниматься. Когда ему удалось встать, он сам этому удивился – слишком хорошо отпечатались в памяти сверхболезненные ощущения, посетившие его после того, как он чересчур ретиво открыл глаза в первый раз после своего столь  странного пробуждения. Еще больше его удивило то, что на ногах он держится довольно-таки уверенно и даже крепко.
О панике и отчаянии он забыл – у него снова появилась цель, хотя бы и не надолго.
Глубоко вдохнув, он сделал шаг навстречу предмету, привлекшему его внимание. Он был уверен, что рухнет, но этого не случилось. Наоборот, его ноги наливались какой-то скрытой силой с каждым последующим шагом, хотя следы на песке образовали весьма причудливую в своей извилистости линию. Задним числом он подумал, что стань он на четвереньки, то, пожалуй, преодолел бы свой путь значительно быстрее. Но сейчас вставать на четыре кости уже не имело смысла.
Подойдя поближе, он различил, что предмет его стремлений представляет собой подстилку из верблюжьей шерсти и рюкзак (явно не пустой). Кстати, песком они вовсе засыпаны не были, просто с того места, откуда он смотрел, этот участок загораживался каким-то песчаным наносом. «Что ж, - подумал он, - с этим мне действительно повезло. Если бы  поднялся ветер, пока я тут без чувств валялся, я и намеков бы не нашел, не то, что самого рюкзака» Ободренный этими мыслями, он присел на корточки дабы поднять свою добычу, избежав очередного приступа головокружения, который, безусловно, дало бы о себе знать, если бы он просто нагнулся. Чутко прислушиваясь к своим ощущениям, он захватил лямку рюкзака, подцепил подстилку и, медленно выпрямившись, побрел к своему валуну.
Добравшись до места назначения, он расстелил плед и, усевшись на него, принялся изучать содержимое рюкзака, выкладывая его перед собой. О парне, затерянном в пустыне, явно кто-то позаботился. Извлекая на свет Божий разные штуки, он все больше убеждался в том, что здесь он вовсе не ради того, чтобы тихо и незаметно для окружающих помереть. Кому-то такой исход видимо был не по нраву. Каждая вещица говорила об этом. Связка факелов, серая штормовка, какой-то огромный кусок белоснежной материи (который в последствии оказался точной копией его накидки), восемь коробков спичек, маленькая лопатка, прекрасно заточенный армейский нож, компас, хронометр (табло которого говорило о том, что завели его чуть больше суток назад). Помимо этого: толстый блокнот, авторучка, три смены белья, какие-то чудные тапки (ну может быть сандалии), круглая шапочка, моток капроновой веревки (ее особое плетение  обеспечивало очень высокую прочность и надежность), незамысловатые медикаменты и, наконец, пища и во-да. Сухой паек был рассчитан дней на восемь. Кроме того, он обнаружил пробирку с таб-летками из синтезированных питательных веществ (откуда- то он знал, что прежде ему уже приходилось сталкиваться с ними – удобная штука, между прочим). Что касается во-ды, то она содержалась в контейнерах из неизвестного ему материала. Судя по всему, та-ра была герметичной, что препятствовало цветению воды. Контейнеры были объединены медными перемычками, снабженными защелками, что позволяло без труда и потерь от-цепить и прицепить обратно любой из флакончиков. Помимо этого в рюкзаке обнаружилась удобная фляжка, также наполненная водой.
Прицепив флягу на пояс и сунув нож в ботинок, он впервые осмотрел самого себя, а точнее свою одежду. На нем была рубашка с широкими рукавами и замшевыми завязками вместо пуговиц, легкие, свободные брюки и накидка с капюшоном, отдаленно напоминающая крылатку фокусников - она крепилась специальными ремешками к предусмотренным на рубашке петелькам, а сверху была перевязана поясом, что в свою очередь наводило на мысль о плащах средневековых рыцарей. Все это, за исключением замшевых шнурков, было создано из, опять же, неизвестного ему материала, отдаленно напоминающего шелк, лен и синтетику одновременно и ослепляющего белоснежной белизной, благодаря чему он еще не ощутил столь изматывающей жары. Ноги его были защищены удобными высокими ботинками из тонкой кожи. Рассчитаны они, видимо, были на укус змеи, тарантула или кого-нибудь вроде них. Итак, он был в первоклассном обмундировании отважного первопроходца пустыни. С дополнительным удивлением и удовлетворением, он отметил, что, несмотря на его болезненные судороги и припадки, во время которых он валялся в песке, кроме нескольких небольших кровавых пятен, грязи на одежде не было. 
Кровь, кстати, навела его на мысль о том, что надо бы  осмотреть и тело на предмет распознания его работоспособности. Приступив к обследованию, он осознал, что неплохо владеет санитарными навыками – это могло сослужить хорошую службу в дальнейшем. Сейчас же он убедился, что в принципе, он находится в неплохой форме, переломов, вывихов, ранений (за исключением разбитой брови) нет. Что ж, это обнадеживало еще больше.
Мысли текли ровно и спокойно. Еще несколько часов назад он осознал, что не помнит ничего ни о себе, ни о своих родных и близких. Секундную панику он тогда легко подавил, заявив самому себе, что, вероятно, он еще пребывает в состоянии шока и скоро его память придет в норму. Однако время шло, а вспомнить хоть что-нибудь о себе ему так и не удалось. Сейчас же, он отогнал невеселые мысли об амнезии, твердо поставленной целью -  выжить. А его анкетные данные для этого требовались в самую последнюю очередь. Пока же он отметил для себя, что склонность к панике ему абсолютно чужда, и он умеет сохранять холодным свой разум даже в экстремальных ситуациях.
Он взглянул на солнце – оно находилось уже значительно ниже, часа через полтора должно было наступить время чудес, в обиходе именуемое сумерки. Нужно было подумать о том, чтобы устраиваться на ночлег. Да и вообще решить, как действовать дальше. Относительно пустынь его знания были несколько ограничены, однако где-то ему приходилось слышать о том, что перепады температур здесь не редкость, и ночью, обычно, значительно холоднее, нежели днем. Следовательно, этот факт стоило учитывать, если он собирался выжить.
    Камень, под которым он расположился, мог защитить от ветра, также хорошо, как и от солнца, однако, если ночью поднимется песчаная буря, его может занести с таким же успехом, что и везде. И все же валун был предпочтительнее по той простой причине, что это хоть небольшое, но все-таки убежище. Ему было неизвестно, есть ли тут хищники, способные напасть на человека, но узнавать это на практике почему-то не хотелось.
Учитывая все обнаруженные факторы, он решил, пока еще не очень поздно, выкопать что-то вроде норки в непосредственной близости от камня, а потом, воткнув пару факелов в песок, натянуть от камня к ним запасную накидку, создав над ямой своеобразный навес. Подобная конструкция давала возможность избежать захоронения под слоем песка, если поднимется ветер. И даже если бы песок действительно занес это прибежище, тент создал бы воздушный карман, что, несомненно, помогло бы ему выжить. Правда, от пустынной живности это его бы не спасло, но других вариантов он, все равно не видел. Оставалось надеяться на счастливый случай, ну и на Бога.
Желудок сводило от голода, но он знал, что если поместить в него хоть немного еды, через двадцать минут он успокоиться. Именно поэтому он, едва преодолевая желание наброситься на сухой паек, извлек из пакета всего лишь две галеты из обезвоженного мяса. Воды у него было относительно много (чему он несказанно был рад), благодаря че-му он слегка размочил галеты, как подсказывал инстинкт, а может быть и прошлый опыт. Пить он не стал, лишь после того, как подкрепился, чуть-чуть смочил губы -  ведь неиз-вестно, что его ждет дальше и сколько он тут пробудет. Вода была самой большой его драгоценностью, и не стоило ее тратить бездумно. Получив столь скудную пищу, желудок взбунтовался еще больше, но его хозяин был не из тех, кто идет на поводу собственной слабости. Он просто сказал себе: «Держись, парень! Всего лишь двадцать минут! Это не долго, потерпи».
Про себя он отметил, что видимо, ему не раз приходилось прибегать к подобным методам «насыщения». Да и вообще, он заметил за собой неплохую дисциплину духа. Наверное, он был военным или что-нибудь в этом роде. Он старался не забывать этих своих маленьких открытий по той простой причине, что однажды они могли пробудить его память.
Пора было приниматься за дело. Он еще раз внимательно осмотрел свой камень – на одной из сторон он обнаружил удобный уступ, к которому можно было бы приспособить край накидки. Что ж, это радовало. Он извлек лопатку и принялся за работу на заранее намеченном месте. Спокойный, неторопливый ритм соответствовал мирному течению его мыслей. Он даже сам удивлялся, почему его больше не заботит этот расклад – неизвестность и одиночество. Попытавшись разобраться в этом, он начал прислушиваться, как его сердце воспринимает этот факт, какие чувства возникают в связи с этим.
Одиночество было ему не в новинку. И, как это не странно, он любил это состояние. Однако, что-то ему подсказывало, что в последнее время общаться с людьми ему приходилось гораздо чаще, чем того хотелось. «А может я здесь по своей воле?» - мелькнула мысль. Но он отверг ее тут же. Что-то не совпадало с чем-то в этой теории. В конце концов, он пришел к выводу, что сюда он был именно заброшен кем-то, но в целом и общем, он сам не возражал против этого.
«Иисус уходил в пустыню и молился», - он сказал это вслух, сам того не ожидая. Эта фраза была ему невероятно близка, как будто он не раз пользовался примером Христа и уходил от людей, чтобы поразмыслить, отдохнуть от человеческой суеты. Это было еще одним маленьким открытием на пути к возвращению памяти. Он понял, что христианство для него не мертвая религия, а что-то живое и трепещущее. «Господи, помоги мне», -  прошептал он в твердой уверенности, что говорит сейчас не с самим собою, а именно с Ним.
Лопата мягко вгрызалась в грунт, а он, увлекшись своими размышлениями и работой, совсем забыл о боли и о голоде. Даже головокружение, сильно отвлекавшее его вначале, постепенно сходило на нет. Солнце уже царапало краем горизонт. Стремительно приближалась ночь в пустыне.
Уже с наступлением сумерек он понял, что пустыня это еще не вакуум. Вечерняя прохлада пробудила множество неприметных доселе существ. Над его головой прошелестела стайка каких-то насекомых, вроде бабочек. Со всех сторон доносились осторожные шорохи. Жесткая пустынная растительность подверглась атаке зубов и коготков ночного народа. Кое-где, на фоне быстро темнеющего пейзажа мелькали небольшие и быстрые силуэты – это выбирались на поверхность тушканчики, песчанки, жабы и прочая живность.
Он с любопытством разглядывал этих добровольных отшельников, одновременно размышляя о том, смог ли он вот так жить в постоянном страхе и одиночестве, среди застарелых солончаков и песка, с одним лишь воспоминанием о пышном зеленом ковре, который появляется здесь лишь когда редкая дождевая туча соизволит продефилировать над барханами и подарить иссохшей земле свою долгожданную влагу. 
Внезапно он как-то даже болезненно осознал, что не видит в этом ничего плохого. «Кто же тебя так обидел, что пустыня тебе кажется вполне нормальным местом существования? И почему ты тогда все же стремишься убраться отсюда?» - спрашивал он сам себя,  вполне понимая, что его здесь привлекает именно отсутствие людей. Все это казалось каким-то бредом. В очередной раз он попытался вспомнить что-нибудь о себе, но, как и прежде, получил лишь головную боль. Это подвигло его на новые размышления, итогом которых стал странный, несколько пугающий вывод, заключавшийся в том, что боль, причинившая ему столько страданий вначале, исчезла без следа, а источника ее он так и не смог обнаружить, однако, стоило ему  приложить лишь микроскопические усилия, призванные пробудить его память относительно себя самого, мученья вновь возвращались -  многократно усиленные и нестерпимые. При этом, он с легкостью мог цитировать классиков и воспроизводить в уме химические и математические формулы, проигрывать какие-то сцены из фильмов и фрагменты разнообразных лекций. Проще говоря, у него сложилось впечатление, что, засылая его сюда, кто-то хорошо позаботился о том, чтобы он никоем образом не смог узнать ничего о себе. «Бред какой-то», - в очередной раз подумал он, пребывая в полной растерянности.
 
Его размышления были прерваны звуком, от которого хотелось упасть на землю и зарыдать в голос. До этого ему не приходилось слышать ночные песни шакалов, наверное,  поэтому сейчас они его просто заворожили. Боль и отчаянье звучали в них. И в то же время, в этом плаче слышались нотки внутренней силы и совершенства, присущей в той или иной степени, всем существам, сотворенным мудрейшей природой. Казалось, что вся сущность забытой, разграбленной земли, называемой пустыней, отразилась в этом вое. Жуть, охватившая его вначале, теперь уступила место любопытству и чувству родства с этими животными, да и вообще со всем этим одиноко-суетливым миром.
Он даже на время забыл об опасности, подстерегавшей его в ночи. Казалось, что он уже давным-давно сидит здесь, под скалой и слушает шакалов. Однако, рациональный ум вновь вернул его к действительности довольно скоро. Вряд ли змеи ночью выйдут на охоту, да и шакалы, скорее всего, не станут нападать на человека. Однако, подобные возможности не стоило исключать. Но все-таки, основную тревогу у него вызывали многочисленные насекомые, к ночи решившие проявить поразительную активность. Как-то встречаться с местными крылатыми и восьминогими не особенно хотелось.
Его ночлежка была готова еще до того, как темнота, буквально, обрушилась на пустыню. Тщательно проверив яму на наличие всякой ползучей шушеры, он опустился вниз и, как смог, опустил полог из накидок – получился своеобразный балдахин. На дне уже лежали плед, штормовка и нож. Рюкзак он также забрал с собой. До сего момента он и не догадывался, насколько устал и измучился его организм. Он отключился буквально через три секунды после того, как его тело растянулось на подстилке.
Однако, несмотря на усталость, проснулся он довольно-таки скоро. Пробудило его имен-но то, от чего он всею душою желал убежать (хотя бы  в тот же самый сон). Раздирающий желудок голод и нестерпимая, беспощадная жажда. Он сел, достал из рюкзака пайку и фля-гу. Медленно, тщательно пережевывая, он принялся насыщать свой организм. Опять ров-ный, неторопливый ход мыслей и какой-то чуть ли не равнодушный взгляд в самого себя. Да, он действительно был приучен к спартанским условиям существования. Даже сейчас он не набросился на пищу и воду, а ел понемногу, запивая маленькими глоточками влаги (хотя желание опрокинуть всю флягу в рот было болезненно соблазнительным). Потом он вспомнил, что, попадая в пустыню, люди терпят наибольшее обезвоживание организма в самый первый день. Поэтому, задумчиво взглянув на флягу, он все же вылил в глотку остатки воды. Что ж, далее такая роскошь будет просто непозволительна. Он отцепил один из контейнеров. И пока манящая влага тонкой струйкой переливалась во флягу, в его глазах то вспыхивали, то гасли искорки сменяющихся эмоций. Настоящая пытка, иначе не скажешь. А сколько подобных мгновений ему еще предстояло пережить!..
Ночной холод начал забираться к нему под одежду, поэтому он натянул на себя штормовку, которой укрывался во время сна (предварительно не забыв проверить ее на наличие всяких непрошеных квартирантов из царства насекомых). Легкие шорохи, возникающие то там, то сям, пробуждали фантазию и уносили его куда-то далеко отсюда, где было также одиноко и тихо. Вспыхивали и тут же гасли всполохи воспоминаний, столь быстрые и размытые, что ему никак не удавалось их поймать. И вот, когда ему уже почти удалось что-то ухватить за хвост, как на него вновь обрушилась боль. Вместе с ней вернулось восприятие чего-то чуждого, враждебного и липкого в его мозгах.
«Так, мне это уже надоело!» - прорычал он. Все это приобретало вид какой-то чудовищной игры, где ему была отведена роль подопытного кролика. Злобно стиснув зубы, он все свои внутренние силы, уже в который раз, бросил на подавление боли. Когда «черная лапа» отпустила, по его лицу струились холодные ручейки пота. Глотнув воды, он завинтил фля-гу и снова растянулся на подстилке. Он был измучен и зол. Выводы, сделанные за последние сутки мешали заснуть, но все-таки постепенно пустыня убаюкала его, и он перенесся в Морфеево царство. Но даже там тревога и гнев не покинули его. Он проспал всю ночь тя-желым, беспокойным сном.

**********************
За ночь он просыпался не раз. Однако, окончательно ему пришлось пробудиться, когда где-то поблизости отчаянно заголосила какая-то птица. Парень лежал и слушал ее верещание, искренне желая ей, поперхнуться собственным языком. Настроение было на нуле. И все же, он заставил себя сосредоточится на сегодняшнем дне.
Перво-наперво, он безапелляционно заявил своему желудку, что тот может успокоиться и не ныть, так как пищу он получит еще не скоро. Далее следовало решить, куда идти даль-ше. Хоть в его норке под камушком было довольно-таки уютно, но, если он желал выжить, когда закончатся припасы, необходимо двинуть куда-нибудь. А выжить он не просто же-лал, а страстно жаждал.
Он выбрался из своего укрытия, чтобы еще раз осмотреть местность. Затекшие мышцы отозвались на это резкой болью, но он за последнее время так часто с ней сталкивался, что практически перестал обращать внимания на подобные мелочи. Привычно потянувшись, он услышал хруст суставов, сразу боль уступила место сладкой, мгновенной истоме.
Взобравшись на свою скалу, он огляделся. Во все стороны убегала каменистая земля, только на северо-западе вдали виднелось нагромождение барханов. Туда ему идти вовсе не хотелось. Спрыгнув вниз, он вновь принялся разрабатывать план своего маршрута. В блокноте быстрым, резким почерком он записывал все за и против. Ручка так и мелькала по бумаге. Изначально, он определился с наилучшим временем перехода. Ясно, что если бы он пошел днем, солнце просто убило бы его. Но если идти ночью можно сбиться с курса, а нарезать круги по пустыне особого желания не было. Если же жечь факелы, он останется без подпорок на навес, без которого солнечная радиация уничтожит его без «зазрений совести». Да и вообще. В свете факелов видно не так уж и много. Глаза бегали по бумаге в попытке найти решение. Казалось, что он зашел в тупик, однако, что-то ему подсказывало, что такого слова он не знал.
«Нужно найти компромисс между днем и ночью, - сказал он сам себе, - а что у нас находится между ними?» Ответ пришел сам собой – ну разумеется сумерки. Только ведь длятся они не настолько долго, чтобы можно было совершить переход. А так, это был бы идеальный вариант. Что ж, над этим стоит поразмыслить. Он нутром чуял, что разгадку он найдет, причем очень скоро. Однако, его благородный порыв не возымел действия. Все-таки он был человеком, а не сверхзвуковым самолетом, чтобы пешком обогнать движущееся по небу солнце и постоянно пребывать в одной и той же временной фазе. Хотя такая мысль преследовала его на протяжении нескольких минут. Неотвязная, бешеная думка, не давая ему покоя, шептала: «Если долго идти в нужном направлении, то солнце будет оставаться постоянно позади. Нужно только выбрать это направление». К счастью, он был рассудительным, прагматичным человеком и, осознав всю бредовость этой идеи, он принялся разыскивать иные варианты.
Какое-то неприятное, холодное чувство охватило его, под ложечкой засосало от нехорошего предчувствия. Подавив, усилием воли, подступающий приступ паники и депрессии одновременно, он уставился в свой блокнот. «Давай же, малыш, ты ведь можешь что-нибудь придумать. Всегда выкручивался и теперь выкрутишься!»
Что-то произошло. Это была не его фраза – кто-то когда-то говорил это ему. Он застыл в изумлении. Не понимая, что случилось, он хватался за каждое слово, одновременно отмечая, что на него не обрушилась та чудовищная боль, преследовавшая его истерзанный разум при любой попытке что-то вспомнить. Ему хотелось закричать от бессилья – он ничего не мог вспомнить ни о том, кто это сказал, ни при каких обстоятельствах. Но, в то же вре-мя, он постигал свою маленькую победу над обстоятельствами – еще совсем недавно он бросил чему-то или кому-то вызов, и  теперь его сознание видимо очищалось от чьей-то чуждой воли. Он уже хоть что-то мог вспомнить и не рухнуть на землю, корчась от мучительной боли.
Эмоциональный взрыв окончательно выбил его из колеи. Ни о своем маршруте, ни о чем-либо другом он думать не мог. Отложив блокнот, он задумался над тем, что говорила ему эта фраза о нем самом, если уж не удалось вспомнить ее автора. Итак, основные выводы были приблизительно таковыми: у него есть кто-то, кто очень любит его (внутренние ощущения говорили о том, что он не потерпел бы обращения «малыш» от абы кого). Далее, этот кто-то отмечал в нем целеустремленность и изворотливость. Он знал, что это правда. Эх, вспомнить бы все то, что пока закрыто от него.   
Сейчас ему было грустно. Просто грустно. Не хотелось ничего делать. Ему было не по себе не от одиночества или от мертвенной тишины, а оттого, что это воспринималось им как нечто должное, повседневное. Это пугало. Не в первый раз он заметил это за собой, просто теперь он был на грани. Чтобы как-то собраться с мыслями, он принялся разговаривать с самим собой, а потом с Богом. Понемногу он начал приходить в себя – он снова стал решительным, целеустремленным парнем-одиночкой, который привык со всем справляться без нытья и истерик. «В тебе сердце война», - это еще одна фраза из прошлого. Он сладко смаковал ее. Щемящее чувство заполнило его существо. Он знал, что скоро все разрешится, его память освободится, а разум все-таки найдет выход из сложившейся ситуации. «Итак, пора приниматься за дело», - сказал он сам себе.
Открыв блокнот, он вновь сосредоточился на ближайшем будущем. Судя по всему, идти, все же, придется днем. Но, разумеется, ему придется где-то пережидать самые жаркие ча-сы. Ориентируясь на кой-какие соображения, направлением своего движения он избрал за-пад. Далее, он распределил еду и воду, составив своеобразный график питания. Получилось довольно-таки неплохо. Помимо этого, он решил во время пути собирать плоды и коренья растений, которые можно было бы съесть.
Немного позже у него возникла мысль о том, что поход по пустыне может лишить его как физических, так и моральных сил, поэтому есть вероятность возникновения соблазна оставить тяжелый рюкзак где-нибудь и идти дальше налегке. Это было чревато неминуемой смертью, лишением последнего шанса на выживание. Однако, он был рад тому, что это пришло ему в голову именно сейчас, когда еще есть время что-нибудь придумать и  избежать подобной участи. Ответ он нашел довольно-таки скоро. Его окружали глинистые зем-ли, а глина – это прекрасный материал для развития творческих способностей парней, по-павших в передрягу, называемую «пойди туда – не знаю куда, выживи так – не знаю как».
Гончарное дело было ему не известно, но зато он был большим специалистом в области спасения своей шкуры. Накопав глины, он принялся мастерить что-то вроде реечек, пожертвовав на это дело немного драгоценной воды. В результате получилось нечто, отвечавшее его требованиям. Положив свое творение на солнце, сам он вновь забрался в свою норку – наступало время сиесты с чудовищной жарой и беспощадной солнечной радиацией. Отправиться в путь он решил по ее окончании, а пока нужно было отдохнуть – ведь неизвестно, что ждало его впереди.
После того, как глиняные рейки высохли, он соорудил из них нечто вроде санок. Веревки на это дело и на примотку рюкзака пошло не очень много, но отрезать ее не хотелось. Его мозг работал, словно мощная турбина, он просчитывал свои действия на много шагов вперед. Пропустив шнур через дугу санок, он сделал дополнительные постромки, чтобы мож-но было санки пристегнуть к поясу. Тем самым он освободил себя от лишнего груза и за-страховался от случайной потери самого необходимого. Это его особенно порадовало, так как он прекрасно помнил о том, что люди иногда выпускают из рук что-нибудь, совершенно не осознавая этого. К тому же, он вполне постигал, что пошлявшись по пустыне, он вполне может стать невменяемым и творить то, о чем впоследствии пожалеет. Это не было недоверием к себе, скорее это был опыт, основанный на многочисленных наблюдениях за людьми.
К тому же, устраиваясь на ночлег, можно было разобрать санки и использовать их  составляющие в качестве подпорок для навеса. То есть, построением этой конструкции он снял проблему неприкосновенности четырех факелов, что давало возможность некоторое время идти по темноте. Правда, при таком раскладе было бы сложно устроить себе ночное логово. Однако, это его не расстроило. Казалось, что этот человек был рожден для того, чтобы бороться с трудностями.
Он распеленал рюкзак, загрузил в него  свои вещи и, снова замотав его веревкой, пошел вперед, навстречу закату. Он шел и думал о том, что, скорее всего, столь удобного гнездышка он здесь уже не найдет. Солнце уже стояло не очень высоко, жара немного спала, время от времени шелестел травой легкий ветерок. Как ни странно, ходьба заметно взбодрила его. Иногда, правда, вновь накатывала знакомая боль, но он ее уже научился отгонять силой воли. И, так как это происходило почти что инстинктивно, обращать внимание на это явление он практически перестал.
Он упивался своей победой. Разговаривая  то с собой, то с Богом, он кое-что вспомнил о себе и сейчас, тщательно анализировал полученную информацию. Он всегда был одиночкой. Свой железный непробиваемый характер он воспитал в себе сам. В его жизни было много боли, но он никогда не убегал от нее. С самых ранних лет, он заставлял себя глядеть в глаза страху, пока тот не переставал быть таковым. Люди его не любили, считали опасным. Он был этому рад. Все переменилось как-то сразу. Появились те, кому он был нужен. Он с улыбкой вспомнил, что тогда это основательно выбило его из колеи, но позже, он на все бы пошел ради этих людей. Воспоминания вызвали кучу эмоций, но почему-то сильнее всего было чувство непередаваемо-болезненной потери.
Он долго шел, размышляя о жизни, иногда (для пустыни крайне редко) поднося флягу к губам. Все было настолько мирно и тихо, что порой ему казалось, будто это просто сон. Безмятежный, легкий сон. Он вполне мог увериться в этом, если бы не тяжесть санок, которые он волочил за собой, если бы не падающий на глаза капюшон накидки, если бы не напоминающая о себе боль в обожженных ладонях, если бы не чувство голода и жажды.
   Спокойно текли мысли непрерывным потоком. Иногда на мгновение всплывало чье-то лицо, в памяти прорисовывались различные фразы, возникали редкие картинки из прошлого. «Иисус уходил в пустыню и молился, - произнес он вслух, - и в этом Он был прав. Хотя, не только в этом».
Он очень устал, в основном от душевного напряжения – теперь, когда его разум потихоньку «приходил в себя», желание поскорее узнать о себе стало просто невыносимо. Но усталость и ожидание не опустошали его, а наоборот, вроде как приносили удовлетворение.
Между тем он вспомнил свое имя. Пока только его, но и эта малость привела его в состояние безудержного восторга. Произошло это так. Он шел уже довольно-таки долго, понемногу начиная ненавидеть солнце. Рука непрерывно тянулась к фляге, притороченной к поясу. Противостоять отчаянному желанию опрокинуть в глотку этот сосуд и залпом осушить его, становилось невероятно трудно. « Держись, парень! Держись, дружище… » - непрестанно говорил он сам себе. И однажды вместо какого-нибудь абстрактного обращения, он процедил сквозь зубы: «Держись, Паоль».
Сначала, он не заметил этого, но, вдруг остановился, пораженный догадкой – его подсознание выдало нужное обращение, а разум только сейчас это осознал. Он знал, что такое бывает сплошь и рядом. Вот только он не уверен был в том, что это действительно его имя, может, он просто оговорился или начинает бредить от жары. Он знал, что частенько он обращался к себе как бы со стороны, по имени или по прозвищу. Или как-то иначе. Убежден в этом он был по той простой причине, что  даже здесь это было для него самым естественным действием.
Он попробовал прочувствовать насколько подходит ему это имя. Бросая фразы, наполненные разным смыслом, окрашенные разной интонацией, он чутко прислушивался к то-му, как его сердце воспринимает имя Паоль. Он попробовал его модифицировать – Пауль, Пол – это окончательно убедило его в том, что его подсознание не ошиблось. Это действительно было его имя. В мозгу победно звучало: «Паоль! Братишка!» Он помнил радость парня, воскликнувшего это когда-то, интонации, но сам голос вспомнить не мог, собственно, как и все остальное.
Усталый, но счастливый он начал устраиваться на ночлег, пока еще не совсем стемнело. Соорудив из обеих накидок и составляющих санок нечто наподобие палатки или балдахина, он залез вовнутрь. Яму рыть он сейчас не стал - подземные убежища он будет рыть, чтобы укрыться от палящего солнца, а ночь можно пережить и так. Укутавшись в куртку, он снова выбрался наружу. По дороге ему удалось набрать сухой и жесткой травы, из которой он намеревался развести костер. Когда язычки пламени облизали травинки, Паоль почувствовал себя так, словно он всю свою жизнь провел здесь, любуясь на  огонь. А потом запели шакалы. Он слушал их песню, все больше проникаясь симпатией к этим животным.
Глаза слипались, и он вновь забрался в палатку, не забыв предварительно убедиться в отсутствии насекомых в своей «постельке». Часы сегодня «накрылись медным тазом», видимо от перепадов температур. Поэтому он «завел» свои биологические часы на то, чтобы проснуться через пять    часов. Это всегда действовало, иначе, его уже давно не было бы в живых – для Паоля это было ясно, как дважды два. Разумеется, после этого он с рекордной скоростью уснул.
 
********************************
Ночь выдалась тревожная. Паоль во сне метался из стороны в сторону, неоднократно рискуя жизнью, так как под навес все-таки забрались два паука, весьма недружелюбных на вид, и если бы он придавил гостя, ему бы не поздоровилось.
Ему снилось прошлое. Боль и радость смешались в одно. Сквозь сон Паоль отмечал причины и следствия. Воспоминания обрушились на него, словно вода, прорвавшая плотину. Этот поток был ошеломляюще неуправляем. Это заставляло его рычать и скрежетать зубами во сне. Яркие, оглушительные, не связанные друг с другом  картинки вспыхивали и гасли. Он пытался их ухватить, но не мог.
Он, десятилетний мальчишка, размазывающий в бессильной ярости слезы по щекам.  Рыба трепыхающаяся в его руках. Рычащая собака. Та же собака, но теперь, скачущая вокруг него. Чей-то крик. Мертвый солдат. Лицо женщины, со взглядом полным невыразимой нежности – его мать. Удар по ребрам. Бренчание гитары. Снова собака, но уже другая. Взрыв. Яркая вспышка, он бежит и что-то, бьет его по спине. Детский приют. Отец. Перевернутая машина. Фейерверк. Вокзал, недружелюбные лица полисменов, он перепуган и растерян, но вырываясь, ныряет в толпу и растворяется в ней. Снова он в приюте и кто-то с силой бьет его по лицу – в голове звенит от обиды и боли, слезы капают на пол, а кулаки и зубы плотно сжаты. Хохочущий парень в кимоно – Джек. «Поверь, Паоль, я очень хочу чтобы именно ты был моим братом. Я такой же, как ты». «Братишка, я никогда не был счастливее, чем сейчас. Я тебя буду там ждать. Только ты смотри, мы обязательно должны там встретиться». «Джек!» - собственный крик разбудил его.
Он ошалело озирался, еще не понимая, что уже проснулся, видимо рефлексы вояки слегка притупились. «Джек. Его звали Джек». Все напряжение последних дней вылилось в этот сон. Паоль никак не мог придти в себя. Все стало вдруг понятным. Настолько понятным, что хотелось выть от отчаянья. Он остался один. Один в целом мире, потому что самые близкие его люди – родители и Джек – мертвы. А ведь только их он любил. И только они любили его. Теперь же все казалось бессмысленным. Он знал, что был солдатом, а потом и спасателем, но это не смогло приучить его к человеческому горю. Он не раз сталкивался со смертью, но смерть этих троих … Это было выше его сил. Когда-то он уже пережил это, но теперь приходилось переживать заново, а это куда как сложнее. В бессилии он снова и снова сжимал челюсти, абсолютно лишившись своей пресловутой сдержанности и бесстрастности. Он уже и сам забыл, что умеет плакать. Но сегодня был такой день, когда вспоминалось все – и плохое, и хорошее.
Когда слезы кончились, пришло опустошение. До рассвета еще было далеко, а заснуть он больше не мог. Лежа на спине, он пытался хотя бы расслабиться – отдых был ему крайне необходим. Впереди ждал долгий и опасный путь. Он вспомнил, что участвует в каком-то эксперименте. Подробности его памяти пока не были доступны, но одно было ясно: когда умер Джек, ему уже нечего было терять, и кто-то этим воспользовался. Теперь же он испытал, что жить все-таки хочется. «Выберусь отсюда, подам в суд на того гада, который затащил меня сюда. А что? Могу даже выиграть процесс – я тогда явно был в состоянии аффекта». Он уже вполне успокоился и взял себя в руки. Все же он оставался Паолем Рэдком, парнем-солдатом, парнем-скалой. Вечно одиноким, осторожным, с титанической силой воли и какой-то ненормальной самодисциплиной.   
Забыться сном ему так и не удалось. В результате, он отправился в путь абсолютно неотдохнувшим, что само по себе было отвратительно. Однако, ему не впервой было повелевать своему телу идти вперед и не сметь жаловаться.
Он шел вспоминая свою солдатскую службу, приют, годы одиночества и то невообразимо прекрасное время, когда у него появилась семья. Теперь все это в прошлом. Правда, военным он так и остался, но остальное – и счастье, и горе – кануло в Лету. Сначала он переваривал картинки из сегодняшнего сна, многократно возвращаясь к смерти родных людей.
Родители умерли три года назад. Вместе. Они всегда были вместе. Они поехали в Африку  как представители "Красного Креста" и погибли там от какой-то местной лихорадки. Паоль и Джек однажды получили телеграмму, что их родители находятся в тяжелейшем состоянии. Они вылетели в тот же день, но… Но было уже поздно. Паоль вспомнил, что творилось у него в душе, что происходило в сердце Джека. Тогда братья нуждались друг в друге больше, чем когда-либо. Только друг другу они могли открыться – ведь они пережили одно и то же. Они оба были усыновлены этой молодой христианской парой уже будучи взрослыми, сформировавшимися личностями. Обоим пришлось прочувствовать то, что людям нельзя доверять. Обоим пришлось осознать, что и  в данном правиле случаются исключения. Это они поняли именно благодаря родителям, которых вдруг не стало.
О смерти Джека он думал еще больше. Брат был для него всем. Они понимали друг друга без слов. И именно благодаря Джеку Паоль несколько лет назад приобрел семью. Сейчас ему хотелось чувствовать себя… обиженным что ли. Но память вновь и вновь возвращала его к последнему разговору с Джеком и вместо обиды появлялось что-то вроде зависти, как ни странно это звучит. Ведь Джек был уже свободен от всего  и счастлив, а Паоль все еще оставался здесь – одиночка, вмиг потерявший все, что мог.
Джек попал в аварию и был доставлен в местную больницу. Паоль примчался к брату как только узнал о случившемся. На Джека было страшно смотреть – он был весь изранен и абсолютно потерял свой привычный облик. Несколько дней врачи пытались отправить Паоля домой, видимо предчувствуя, что если его неотлучное дежурство у постели брата продлится еще немного, у них появится еще один пациент. Джек пришел в сознание всего лишь один раз. Измученный Паоль тогда заснул, но почувствовав сквозь сон на себе взгляд, моментально вскочил. Меньше секунды они смотрели в глаза друг другу, читая в них отражение всех чувств.
Джек заговорил первым, хотя ему каждое слово давалось с превеликим трудом. Он попросил брата не перебивать его сейчас, поскольку долго он не протянет. Паоль весь превратился в слух. «Не жалей, братишка. Я был там. Паоль! Знал бы ты как там здорово! Я буду ждать тебя там. Только, Паоль, мы обязательно должны встретится именно там. Понимаешь?» Джек буквально не позволял ему сказать ни слова. Это было прощание и они оба это прекрасно осознавали. Его слова обрывались при каждом вдохе так, будто грудь стянули стальными тросами. Паоль пребывал в странном состоянии – смесь отчаянья, боли и дикой, последней надежды. Когда Джек замолчал, судорожно пытаясь вдохнуть, Паоль готов был разрыдаться в голос. Джек снова заговорил. Он сказал, что он идет домой, что теперь он узнал вечность, что их родители тоже здесь. Паоль пытался проглотить комок, подступивший к горлу. Ему не хотелось верить словам брата. Это означало лишь одно. Однако, взгляд Джека, несмотря на боль, был вполне осознанным. Взглянув на Паоля, он сразу понял о чем тот думает.
Он снова заговорил. И то, что он сказал невероятно поразило Паоля. Они жили в христианской семье, регулярно посещали церковные собрания. Им неоднократно приходилось слышать о том, что физическая жизнь человека – это всего лишь ступень на пути к жизни вечной. И тогда они оба принимали эту позицию. Сейчас же Паоль увидел, что просто не понимает этого.  Однако Джек воспринимал свою смерть спокойно и даже радостно, как бы странно это ни звучало. «Братишка, я никогда не был счастливее, чем сейчас. Я тебя буду там ждать. Только ты смотри, мы обязательно должны там встретиться». Слабеющим голосом Джек успокаивал брата. В конце концов, Паоль наконец осознал, что брат хотел ему сказать. Он не мог понять, как можно радоваться смерти, но Джек реально стремился туда. Это было ошеломляющим фактом.
"Не умирай", - тихо прошептал Паоль.
«Эй, солдат! Хватит ныть, - Джек, в свою очередь, уже чуть ли не смеялся.– Не будь эгоистом, братишка. Ведь я иду в самое прекрасное место, которое даже вообразить невозможно, пока не увидишь»
Таким Паоль его и запомнил. Джек всегда ассоциировался у людей с весельем, иногда -  с легкой иронией, часто – с откровенной издевкой и насмешкой. Даже на смертном одре он не смог удержаться, чтобы не «подколоть» брата. Его шутки, между тем, никогда не воспринимались как злые или обидные. У него был удивительный талант успокаивать людей, он мог вывести кого угодно из любой депрессии. И даже в таких обстоятельствах он остался верной поддержкой и опорой Паоля. С первой встречи и навсегда.
Сейчас Паоль шел, переваривая все это заново. Он почти отключился от реальности и «вернулся на землю» лишь когда внезапно поднявшийся ветер швырнул ему в ли-цо горсть раскаленного песка. Паоль протер глаза и осмотрелся – ощущение было такое, будто  все это время он шел на автопилоте, ничего не воспринимая и не видя. Местность заметно видоизменилась – стало появляться больше растительности и животных, навер-ное, где-то неподалеку была вода. Он решил воспользоваться этим – три контейнера бы-ли уже пустыми и не мешало бы их вновь наполнить.
Внимательно осмотрев почву под ногами, он убедился в правоте своих предположений – не так глубоко под землей, судя по всему, протекал ручей. «Наверное, стоит устроить здесь привал». Солнце поднялось уже высоко и прервать путешествие нужно было в любом случае.
Когда навес был установлен, Паоль приступил к «раскопкам», предварительно соорудив кой-какие ловушки на мелких зверьков – вдруг да повезет. Пустыня колоссально выматывала. Паоль уже понял, что прогулки по ней днем ни к чему хорошему не приведут. Он уже решил, что останется здесь до вечера, отдохнет и отправится в путь уже ближе к ночи. Усталость, словно навязчивый сосед, постоянно присутствовала рядом с ним. К тому же снова вернулись головные боли.
Немного порывшись в песке, он решил сделать небольшую передышку. Тело гудело, но настроение было неплохим. Забравшись под навес, Паоль уже в который раз за сегодняшний день  стянул с себя ботинки, чтобы вновь вытряхнуть песок и мелкие камушки, вытереть насухо ступни. С этим ему пришлось смириться с самого начала перехода – ноги нужно было особенно беречь, в таких условиях опасность их лишиться достигала своего апогея. Занятие это его доводило до белого каления, но он всегда был человеком, который уделяет особое внимание потенциальным опасностям (благодаря это-му он, собственно, и был еще жив). Боль усилилась, но Паоль стиснул зубы и, мысленно взывая к Богу о помощи, продолжал тщательную подготовку к столь долгожданному от-дыху. Ведь нужно было еще позаботиться о безопасности самого бивака. Так много нужно учесть, а силы все убывают и убывают. Солнце уже жарило вовсю, и Паоль чув-ствовал, что еще немного и он грохнется в обморок от духоты и перенапряжения. Одна-ко, как всегда, ему удалось справиться со своим телом и отключиться только когда все необходимые приготовления были совершены. Заснул он с поразительной быстротой и проспал около шести часов, что впрочем не входило в его планы – его биологические часы впервые в жизни отказали, он «заводил» их на три часа. Но, впрочем, о дополнительном времени отдыха он ничуть не пожалел.
Пробудился он посвежевшим и жутко голодным парнем, уже когда сумерки опустились на пустыню. Сладко потянувшись, он втянул вечерний воздух - от песка все еще исходили одуряющие тепловые волны, но дышать стало заметно легче. Недалеко прошмыгнул шустрый тушканчик, и Паоль решил проверить будет ли у него сегодня на ужин мясо. Однако слишком рассчитывать на это не приходилось, поэтому особого разочарования он не испытал, когда обнаружил силки нетронутыми. Желудок же, тем не менее, начал предъявлять свои претензии. Паоль как-то рассеяно осмотрелся и извлек из рюкзака очередную порцию сухого пайка и флягу. «Странно все это»,- подумал он: «Я брожу по пустыне. Да, Джек, знаешь ли ты об этом?»
После отдыха его изыскательские работы в области копания увенчались успехом – уже минут через тридцать на поверхность ямки стала выступать вода. Окрыленный этим Паоль так рьяно зарылся в песок, что вскоре образовался симпатичный (особенно в таких условиях) колодец. Отбросив лопату, он взирал на то, как понемногу поднимается вода. Ему хотелось тут же припасть к живительной влаге, пить ее, играя  языком с каплями, окунуть в нее ладони и забыть обо всем. Но он не делал этого, словно гурман, он смаковал предвкушение, втягивая ноздрями животворный  запах. Наконец, когда колодец достаточно наполнился, Паоль осторожно опустился на землю и зачерпнул ладошкой воды. Когда он напился и вновь наполнил опустевшие контейнеры, он понял, что ему не хочется уходить отсюда – ведь неизвестно, может ли ему также повести в дальнейшем с водой. Но идти все-таки было надо.
Еще утром он понял, что его идея относительно глиняных полозьев санок несколько не выдерживает практической проверки – за время перехода его творение потихоньку начало разваливаться на куски. Видимо глину нужно обжигать при более высоких температурах. Паоль еще раз пожалел, что не посещал в детстве какой-нибудь кружок из категории "сделай сам". Однако, как бы там ни было, санки значительно облегчали путь. Следовательно, нужно было попробовать какие-нибудь альтернативные варианты.
Побродив некоторое время в округе, он наткнулся на останки какого-то копытного зверя. Обитатели пустыни хорошо над ними потрудились – гладкие, ровные, чуть ли не полированные косточки. То, что надо. Паоль улыбнулся. Похоже, что еще не все потеряно и удача на его стороне. Быстренько управившись с поставленной задачей, Паоль двинул обратно к колодцу. Новоявленные санки легко скользили по песку. К тому же они были существенно прочнее и сама их конструкция была удобнее. В целом, жизнь казалась прекрасной.
 Собрав все свои вещи, он напоследок еще раз курнул черноволосую голову в колодец. «Вот такой у меня душ»,- усмехнулся он про себя. Несмотря ни на что, на сердце у него было легко и хорошо. Он стянул с себя всю одежду и погрузил ее в воду, хоть ненадолго, но это поможет ему забыть о чудовищной жаре. Кроме того, он наконец-то решился сменить ботинки на тапки – до этого он все еще опасался укусов местной фауны, поэтому из последних сил жарился в ботинках. Но в конце концов он решил, что так можно с рекордной скоростью загубить свои ноги. И тогда будет уже все равно – кусали его или нет, но выбраться он не сможет.
Когда он был солдатом, чтобы выжить он внутренне возвращался к тем годам, когда он был одиноким пацаненком. Это придавало какой-то решительности что ли. Сейчас повторялась та же история. В детстве он приучал себя к мысли, что он никому не нужен и помогать ему никто никогда ни в чем не будет. Люди, работавшие в приюте, опасались его и откровенно мечтали о том времени, когда малышу Паолю придет время покинуть их в связи с совершеннолетием. Не раз он слышал за спиной: «Кто же из него вырастет?» А Паоль, сжимая зубы, молча удалялся. Он уважал людей, независимо от их точки зрения, но вовсе не любил. Возможно, он и стал бы нормальным ребенком, если бы люди его не оттолкнули бы сами. До десяти лет он был обычным пацаном, но однажды его обвинили в воровстве. Хоть Паоль и не был виноват, ему никто не поверил, так как все обстоятельства говорили против него. С этого-то все и началось. Тогда Паоль впервые узнал, что такое удар человека, который заведомо сильнее тебя. Ему тогда никто не поверил. Не поверили тому, что он не просто выгораживает себя, а действительно говорит правду. Не поверили и тому, что воспитатель избил его.  Глупейшая ситуация, которая, может быть, встречается не так уж и редко, но для десятилетнего мальчишки она стала переворотным моментом в жизни. Он замкнулся в себе. Все теперь выглядело по-другому.
С того дня он принялся закапываться в книги. Умный, наблюдательный паренек… Он впитывал информацию с жадностью высохшей губки. Не пустые детские стишки, а то, что могло пригодиться тому, кто вынужден жить среди людей, оставаясь при этом всегда в одиночестве. Взрослые, ловя на себе его то тяжелый, то удивленный, то задумчивый взгляд, смущались и перебирали в голове свои последние фразы, невольно приходя к выводу, что было сказано или сделано что-то не так. Его начали бояться и ненавидеть именно взрослые – от детей он сам как-то отстранился, вполне осознавая, что им непонятна его позиция. А взрослые… Да что там говорить, день, когда его забрали из приюта, стал чуть ли не величайшим праздником в жизни сотрудников этого учреждения. Четыре года им пришлось ждать этого дня. И, вероятно, что они очень опасались того, что приемные родители Паоля не смогут с ним справиться и он вернется обратно. 
Паоль улыбнулся – как хорошо, что страхи его воспитателей не оправдались. Так лучше для всех. Они – наконец-то избавились от его осуждающего взгляда, он – обрел семью. Нельзя сказать, что они с Джеком были самыми послушными сыновьями, но глубокое почитание и благодарность к родителям ощущали абсолютно все, кто сталкивался с Рэдками. В принципе, это было вполне логично. Оба парня ведь обрели пристань и понимание уже будучи взрослыми людьми, испытавшими боль и отчаянье  в полной мере.
Он снова и снова возвращался в мыслях к тем временам, когда он познакомился с семейством Рэдков. Тогда ему было четырнадцать. Он подрабатывал разносчиком пиц-цы. Каким-то образом Джек тогда почувствовал, что паренек, привезший им заказ, точная копия его самого. Он умудрился наладить контакт с Паолем, мальчишкой, которого уважали, но предпочитали обходить стороной. Джек попросил его составить ему компанию в боулинг-клубе. И до сих пор Паоль недоумевал, как это он сам согласился пойти с ним – к тому времени  он практически превратился в настоящего бирюка и люди его несколько напрягали. Но их дружба началась внезапно и получила бурное развитие.
 Паоль стал частым и желанным гостем в доме Рэдков. И однажды случилось то, чего Паоль никак не ожидал. Когда они все вместе пили кофе в гостиной, Мать Джека, как-то очень просто спросила Паоля о том, хотелось бы ему стать полноправным членом их семьи. Паоль подумал, что она над ним издевается, но взглянув на нее, он убедился в том, что это был не праздный интерес и не злорадство. Он опустил глаза – его застали врасплох. Конечно же он об этом уже мечтал, откровенно завидуя Джеку, но о том, что его мечты могут стать реальностью он даже помыслить не мог – слишком уж хорошо он знал свой характер и то, как на него реагирует подавляющее большинство людей. Сейчас же вся его жизнь проносилась у него перед глазами, голова шла кругом, к горлу подступил противный комок, который он никак не мог проглотить.
Его не торопили. Наконец, он смог совладать с собой и тихо сказал, что конечно же ему хотелось бы влиться в их семью, но он не уверен, что он является именно тем, кто нужен им. Он не мог обманывать их. Тот день стал новой вехой в его жизни. Они рассказали ему о том, что уже давно решили, что если и будут усыновлять еще кого-нибудь, то это будет именно Паоль. Рассказали и том, что у Джека были те же сомнения, что и у него сейчас. В приют он в тот день не вернулся. Миссис Рэдк позвонила туда и предупредила об этом. Всю ночь они проговорили с Джеком, с Мари и Клодом – родителями Джека, а теперь и его потенциальными родителями. К утру, они разрешили все его сомнения. Он был удивлен и ошарашен таким отношением к нему. Поверить в это ему было невероятно трудно. И он долго еще пребывал в состоянии смятения.
Его размышления снова были прерваны уже привычным и даже полюбившимся воем шакалов. Серые хищники бродили где-то совсем недалеко. Паоль приостановился и, поведя плечами, чтобы размять мускульные узлы, вслушался в эти песни пустыни. С шакалами он последнее время ощущал какое-то невиданное доселе родство – казалось, это кусочки его души вырвались за пределы тела, чтобы рассказать (вот только кому?) о том, как он сейчас одинок.
С благодарностью он внимал их перекликающимся с ветром голосам, ловя практически неразличимые оттенки, пытаясь проникнуть в суть и гармонию мелодии, впитывая звуки и эмоции всем своим существом. «Наверное так моряки сливаются с океаном, а охотники с лесом», - подумал он.
Шакалы вызвали у него очередную порцию воспоминаний. Когда-то у него была собака, удивительно огромный ирландский волкодав. Умная и хитрая псина. Паоль «познакомился» с ним во времена своей солдатской службы. Пес жил при штабе и был всеобщим любимцем. Однако, несмотря на это, хвостом таскался он только за Паолем. Когда срок контракта истек, Паоль отправился домой, забрав собаку с собой. Зверь не возражал. 
Паоль улыбнулся своим мыслям. Эту собаку он воспринимал скорее как человека. Правда, прожил пес после своей «отставки» недолго – меньше года, что было вполне естественно, учитывая его почтенный возраст.  Умирал он, глядя в глаза Паолю. И сейчас это особенно четко воспроизводилось в памяти. Столько наимельчайших деталей всплывало из глубин его подсознания: травинка, застрявшая в седой шерсти, тонкая дымка в глазах, чувства и эмоции этого момента, легкий ветерок, ощущение тяжести собачьей головы, которую он придерживал руками… да, он всегда любил собак, а эта – была для него настоящим другом, боевым товарищем, и эта смерть легла очередным пятном на жизни Паоля.
Снова усталость навалилась на него. Опять разболелась голова. Паоль осмотрелся, казалось, что пустыня давила на него со всех сторон. Ночью идти было значительно лег-че и до сего момента он как-то умудрился забыть о том, где находится. Но сейчас он об-ратил внимание, что стало заметно холоднее, чьи-то тревожные и победные крики слы-шались в воздухе, как-то удивительно громко шуршали камешки и песок под его ногами… Он снова пожалел о том, что у него больше нет хронометра – он не знал, как долго он уже бредет по пустыне. Его тело говорило, что не меньше четырех-пяти часов, но разум сопротивлялся этой точке зрения. Нужно было что-то решать. В конце концов, Паоль пришел к выводу, что передышка ему не повредит.
Как-то само собой получилось, что он принял для себя нехитрую схему перехода: около четырех часов пути должны сменяться отдыхом, продолжительностью не менее двух часов. Паоль прикинул, сколько времени у него может занять передышка и насколько приблизится рассвет, и пришел к выводу, что возможно, он будет в норме еще до зари, а это значило, что переход, будет совершен в самых приятных условиях, когда уже светло, но еще не жарко. Этот вариант его весьма порадовал. Тем более, если учесть, что факелы он старался не жечь, а в темноте вполне можно было не заметить что-нибудь важное, вроде колодца или нерасторопной дичи. Предполуденные же часы просто снимали эту проблему. Быстрыми, уже отработанными движениями он соорудил свое прибежище и, как обычно, забравшись в него, тут же уснул.

***************************
И снова его сны отразили все внутренние переживания. Странное чувство присутствовало в этих грезах – ощущение непрерывного напряжения и близости какой-то непонятной, но долгожданной развязки. В этих снах Паоль был разным, иногда совсем не похожим на себя реального, но всегда – молчаливым и лишь наблюдающим, но никак не действующим лицом. Если бы кто-нибудь сейчас взглянул на него, то заметил бы, что глаза под сомкнутыми веками метались, разглядывая тревожные картинки. Перед его взором, словно слайды или открытки, проносилось прошлое, возникали образы, рожденные его фантазией. Все такое до рези в глазах яркое, но непреодолимо разрозненное. Так странно.
Сквозь сон Паоль почувствовал на себе чей-то взгляд. Рефлексы работали безукоризненно, он тут же вскочил, готовый в любую секунду броситься на перехват ночному гостю. Натренированный мозг мгновенно оценил обстановку – еще довольно-таки рано, его своеобразный балдахин слегка покосился, открывая его обитателя на обозрение пустынному народу, чем тот незамедлительно и воспользовался. Свет почти полной луны позволил увидеть темный силуэт каракала, пустынной рыси. На него в упор уставились светящиеся кошачьи глаза. Паоль заметил, что кисточки на ушах чуть-чуть подрагивают. Напряжение нарастало с каждым мгновением.
Несколько секунд человек и рысь изучали друг друга. Зверь припал на передние лапы, также готовясь к бою, но нападать первым не стал. Паоль лихорадочно прорабатывал в мозгу наилучшие варианты обороны в подобных условиях. Ориентируясь на это, он осторожно сменил позу, приняв более устойчивый упор и четко продуманную позицию. Каракал прищурился, оценивая потенциального врага – видимо, драться ему не особенно хотелось и разглядывал он человека всего лишь из праздного любопытства.
Противостояние их взглядов продолжалось ничтожные крохи времени, но Паолю казалось, что это длится уже целую вечность. Наконец рысь отступила на шаг, едва заметно припадая к земле. Еще раз взглянув на человека, она опасливо попятилась, а затем, одним прыжком, исчезла из поля зрения. Паолю хотелось вздохнуть с облегчением, но недремлющий параноидальный синдром (в его понимании, высшее проявление инстинкта самосохранения) еще долго не давал ему расслабиться. До этого, каракалы ему как-то не попадались и этот ночной визит, натолкнул его вечно анализирующий мозг на новые размышления. Однако, он опять не выспался, да и  рассвет был еще далеко, в свя-зи с чем он решил все же продолжить прерванное занятие созерцания сновидений и, по-правив свою палатку, снова задремал.
Много раз он в грезах проигрывал эту ситуацию, оценивал, были ли промахи в его поведении, как действовать в будущем, если подобные обстоятельства повторятся еще раз. Но все это проносилось в его мозгу, оседая лишь глубоко в подсознании, но не в памяти. И, пробудившись, он почувствовал себя отдохнувшим. Уже довольно таки дав-но Паоль заметил, что яркие, эмоциональные сны выматывают его порою сильнее, чем действительность. Сейчас же он ощущал легкость и прилив новых жизненных сил. Мысленно поблагодарив ночного гостя за внутреннюю встряску, он принялся собирать вещи – пора было двигать вперед.
Его ждал приятный сюрприз. Прежде, чем бухнуться спать, Паоль, как вчера расставил несколько ловушек на всякую животную мелочь. В одну из них, ночью угодил какой-то зверь из породы грызунов. Паоль перерыл закрома своей памяти с целью узнать кому же так не повезло. Его биологические познания подсказали ему, что возможно это слепыш. Что ж, слепыш, так слепыш. Какая разница чьим мясом утолять недостаток необходимых организму питательных веществ.
Однако, сейчас возиться со зверьком было не с руки, поэтому Паоль задумался, что же с ним делать. Зверушка была еще теплая, но если что-нибудь с ней не сделать в ближайшее время, она могла быстро прийти в пищевую негодность. Задерживаясь на привале, он подверг бы себя опасности, заключавшейся в оттягивании окончания пути. И кто знал, сможет ли он выдержать в таких условиях столько времени, сколько нужно для перехода. И все же добычу бросать не хотелось. Он взглянул на солнце – пару часов еще можно было оттянуть, но не больше.
Не откладывая, он принялся за дело. Паоль Рэдк умел выживать, и с этим не поспоришь. Молниеносно он разделал тушку (так виртуозно обращаться с потенциальной пищей могли только те, кто частенько испытывал голод и нехватку времени на кухарство). Затем он развел костерок из подручных материалов (сухих пустынных трав и кустарников, обнаруженных в ближайшем радиусе), пожертвовав на это благородное дело один из своих неприкосновенных факелов и половину листов из блокнота. Так как воду надо было беречь, то мясо он просто пожарил над огнем.
Паоль был готов проглотить собственный язык от запаха, разлившегося над пустыней. Казалось, что это мучение не закончится никогда. Желудок и скулы сводило, челюсти как-то странно ныли. Все его существо готово было наброситься на мясо и глотать его огромными кусками, не жуя, но Паоль сдерживал себя, пусть и из последних сил.
Он уже в который раз вспомнил те дни, когда служил в армии. В принципе, это было не столь давно. В армию он попал по собственному страстному желанию. Еще в приюте, он как-то просто осознал, что истинные лица людей он сможет увидеть только там, где всякая мишура, навязанная человеческим обществом, абсолютно не будет котироваться как нечто значащее. Проанализировав варианты, он, тогда еще совсем пацаненок, решил, что идеально под эту схему подходит только армия, причем такая, где главной задачей будет выжить и не сломаться. С этим стремлением он жил постоянно.
Однако, когда момент исполнения мечты приблизился, Паоль засомневался в ее правильности. Колебания возникли отнюдь не из-за страха перед тяжелой жизнью солдата и не потому, что присмотрел себе новую мечту. Просто теперь он жил в христианской семье и  научился ценить то, что было дано ему Богом.  И ныне его постоянно терзали сомнения относительно того, может ли христианин быть солдатом, воином, бойцом, сохраняя при этом близкие взаимоотношения с Иисусом.
Он перерыл массу литературы, шарил по Библии в поисках ответа, разговаривал со многими людьми и, в конце концов, он пришел к выводу, что одно другому, в целом, не противоречит. Снова и снова Паоль искал подтверждения этому, не желая потерять то, чем дорожил больше всего. Наконец он решился на этот шаг. И как-то настолько хорошо он проработал эту тему, что никто из его окружения не сомневался, что Паоль Рэдк сделал верный выбор, что именно в вооруженных силах он реально будет на своем месте.
Паоль улыбнулся, вспомнив лица тех людей, которые принимали новобранцев, когда он попросил направить его туда, где самые жесткие условия жизни и где командует какой-нибудь офицер с завышенными требованиями, но из-под руки которого выходят настоящие солдаты. Тогда ему мягко посоветовали провериться у психиатра. Однако, просьбу его выполнили.
Майор их отделения действительно слыл чудовищем и зверем. Он орал на них не жалея глотки, заставлял проходить невообразимые препятствия. Что и говорить, это был настоящий узурпатор, который никому не давал выспаться положенное время и существовать с насыщенным желудком. Его дружно ненавидели. Лишь Паоль был по-настоящему доволен. Он шел сюда, чтобы научиться выживать в самых ненормальных условиях, это он и получал. Остальные ребята смотрели на Паоля, как  на извращенца или психа, но здесь его любили.
Паоль знал, что у него неплохие задатки лидера, и люди за ним действительно шли, когда он этого хотел. К его мнению прислушивались, его по-настоящему уважали. И глядя на отношение Паоля к постоянным издевательствам со стороны майора, солдаты начали задумываться о том, что же от них реально хотят добиться. Ропот постепенно сошел на нет. Люди поняли и, обретя цель, стремились к ней. Все это не стоило Паолю какого-то особенного труда, он просто мягко и доходчиво объяснял свою позицию, а его друзья уже сами делали необходимые выводы. Да, здесь у него появились друзья, помимо родителей и Джека.
Но что кривить душой, прекращение ропота и проклятий в адрес майора еще не означало, что трудности прекратились. Тот гонял их в десять раз сильнее, однако, когда время их службы подошло к концу, каждый из них подошел и поблагодарил офицера, которого несколько месяцев назад крыл последними словами. Они невероятно сроднились, очень сильно возмужали и переменились. Они стали солдатами, на которых можно было положиться и которым можно было доверить свою жизнь. Любого из них с готовностью принимали в свои ряды элитные воинские подразделения. Сам Паоль именно после армии с легкостью устроился в службу спасения, где числился одним из лучших и незаменимых кадров.
Сейчас обо всем этом он вспомнил потому, что когда-то их группа была подвергнута очередному тиранству со стороны майора. Дело заключалось в том, что куча солдат, исключительно по его воле, осталась без пищи на два дня. В их задачу входило позаботиться о себе в данной ситуации. Причем вокруг была голая степь (до ближайшего селения почти восемдесят километров), из транспорта – только ноги и т. д. И еще, никто не должен был остаться ни у дел, майор за этим строго следил, на их глазах отправляя в рот пончики и апельсины.
Наверное, он кожей чувствовал тогда ненависть, разлившуюся в воздухе. Но потом, однако, тот день все припоминали как абсолютно новую веху в своей жизни. Воспоминания о том, как они ловили по всей степи всякую живность, хоть отдаленно напоминающую пищу, как тесно сгрудились у костра – плечом к плечу…Воспоминания о жадном блеске в глазах, о дурманящем запахе, забиравшемся в расширившиеся ноздри…Воспоминания о столь вожделенном куске еще пахнущего костром мяса, в который вонзались их зубы…
Впоследствии все это приносило сладкую истому, отдававшуюся где-то за ушами и сводящую скулы. В тот день они впервые увидели, что их майор по-настоящему гордится ими – его просто-таки питомцами. Тогда, в знак своего уважения, майор добровольно отказался от всякой пищи на два дня. Он сдержал обещание. После того дня любой, кто посмел бы заявить, что их майор бесчувственное животное и эксплуататор, немедленно получил бы по зубам. Рейтинг майора моментально возрос. Они поняли, что стали настоящими войнами только благодаря этому «узурпатору». Теперь их жизнь рез-ко менялось, как собственно и взгляды на нее…
Слепыш же к тому времени уже весьма подрумянился. Паоль снял мясо с вертела, раздувая ноздри в сладостном нетерпении. В глазах появился алчный огонек. Секундная заминка настоящего гурмана, чтобы до конца прочувствовать этот момент. И его зубы просто-таки впились в добычу. Разумеется, он тут же обжег себе и язык, и нёбо. Поперхнувшись от резкой боли, Паоль проглотил столь долгожданный кусок, чуть было не застрявший в глотке. «Да, дружок, забыл ты видимо, что пищу надо есть не торопясь», - усмехнулся он сам себе, восстанавливая сбившееся дыхание. Однако, этот казус вовсе не испортил его прекрасного настроения. Впервые за много часов он ощущал это странное, бьющее через край счастье. 
 Насытившись, Паоль отметил про себя, что тогда у них было всего лишь пара каких-то птиц...и  десяток голодных мужиков. Так что сегодняшнюю трапезу вполне можно было отнести к категории «пир». Паоль рассмеялся – все сейчас бы-ло как нельзя лучше. Пустыня просто вошла в него, пропитав собою до мозга костей. И вот теперь он, обычный парень с джентльменскими (как это ни странно звучит) манерами, с упоением рвет зубами мясо какой-то пустынной крысы, обсасывая со смаком косточки. Все было просто, в детстве Паоль приучил себя к возможности спартанской жизни и в стесненных обстоятельствах уже тогда бы не стал привередничать, однако для жизни в обществе он также был подготовлен и в отношении этикета никогда бы не ударил в грязь лицом. В зависимости от того, какова было окружающая его среда, он вел себя либо, как светский денди, либо как дикарь, никогда не сталкивавшийся с человеческим обществом. Что и говорить, жизнь без придуманных людьми правил была ему как-то ближе и роднее, поэтому здесь, в полном одиночестве, Паоль чувствовал себя в своей тарелке. Так что, пустыня с легкостью стала неизменной частью этого человека.
После столь сытного завтрака идти никуда не хотелось, однако, Паоль был не из тех, кто идет на поводу собственных желаний. Запаковав остатки мяса в фольгу от сухого пайка, которую он предусмотрительно не выкинул в свое время, Паоль начал собираться в дорогу. Вернее, «собираться» это было несколько не то слово, так как все, что нужно было сделать – разобрать палатку, сложить все необходимое в рюкзак, привести себя в порядок – он уже сделал пока слепыш проходил термическую обработку, а проще говоря, висел над костром, обжариваясь. Он вытащил из золы кусочки дерева, умудрившиеся не догореть, и также замотав их в фольгу, бросил на дно рюкзака. Мотивировано это действо было тем, что еще не известно, какая ерунда может ему пригодиться в пути.
Он еще раз, словно прощаясь, осмотрел место своего нынешнего привала и, сверившись с компасом снова двинул на запад. Он шел и распевал песни, так ему было хорошо. Правда длилось это не долго.
Солнце сегодня жарило как никогда. Паоль невольно порадовался, что он сумел совладать с собой и съел лишь столько мяса, чтобы заглушить резь в желудке на первое время. Иначе, его бы просто вывернуло наизнанку. Он и так уже держался из последних сил. Жестокое, беспощадное светило, казалось, решительно вознамерилось уничтожить его. Пот с него лился в три ручья. Каждый шаг давался с неимоверным трудом. Его мутило, изображение в глазах то двоилось, то покрывалось черно-красным туманом, ноги подкашивались. Но он шел. Если бы кто-нибудь сейчас увидел его, то, наверняка, решил бы, что это не человек, а машина – с такой целеустремленностью и несгибаемостью этот парень рвался вперед.
Паоль же брел, посекундно приказывая себе переставлять ноги. Он не мог думать ни о чем другом, кроме как, что он сейчас рухнет здесь, не успев развернуть палатку, и его путешествие подойдет к концу. Мысленно попрощавшись со всем миром и обратившись к Богу с просьбой не оставлять его в последние минуты, Паоль, преодолевая чудовищное головокружение, мутным взглядом обвел пустыню. Он очень сильно сомневался в том, что сможет сейчас выкопать яму, осознавая тем не менее, что это его последний шанс.
Что ж, Бог его действительно не оставил. Два валуна возвышавшихся  метрах в шестистах от него, предстали ему спасительным кровом. «Два херувима пришли мне на помощь», - бормотал он, рванув к камням. Один их вид, одна только надежда придали ему сил. Валуны были просто огромными. Соприкасаясь друг с другом верхушками, они образовывали своеобразный свод с довольно-таки обширной расщелиной что ли.  Паоль буквально рухнул под эту арку, обжегшись, однако, о раскаленную поверхность камня. Около получаса провалялся он в состоянии близком к обмороку. После этого, трясущимися руками он отцепил от пояса флягу и припал к горлышку пересохшими губами. Во-да и отдых в тени камней несколько оживили его. А этого ему уже было достаточно, чтобы заставить себя обустроить свое прибежище. Благодаря расположению валунов, яма ему была не нужна. Вместо этого, он растянул свои накидки так, чтобы получился своеобразный домик из ткани и камня. После этого он вновь почувствовал себя вполне счастливым. Его накидки были сделаны из отличного материала, прекрасно отражающего солнечные лучи, поэтому в его «берлоге» за этими занавесками было довольно-таки уютно и даже, отчасти (от очень малой части), прохладно. Так здорово, что просто не верилось. Паоль растянулся на земле. Болезненное состояние стало потихоньку отступать, но все же его влияние он ощущал каждой клеточкой своего тела.
Заснуть ему удалось. Правда, спал он отнюдь не спокойно. Несколько раз он просыпался в холодном поту от беспричинного животного страха, пару раз начинал бредить. Продолжалось это довольно-таки долго, пока не проснувшись в очередной раз, Паоль не  вспомнил, что у него в рюкзаке были какие-то медикаменты. Копаясь в сумке, он неожиданно осознал, что абсолютно не воспринимает окружающую обстановку. Он смотрел, но не видел ничего. Призвав на помощь всю свою хваленую силу воли, Паоль заставил себя хоть ненадолго сосредоточиться на том, что фиксировали его глаза.
Еще когда он впервые осматривал содержимое рюкзака, Паоль отметил про себя, что предоставленные в его распоряжение лечебные снадобья как-то уж слишком незамысловаты  (ну конечно же за исключением  таблеток синтезированных питательных веществ, но их он относил скорее к еде, чем к лекарству). Сейчас же, он абсолютно не понимал, что из имеющегося может ему помочь в данной ситуации. Наконец, заглотив жаропонижающую пилюлю, Паоль почувствовал себя немного лучше и смог наконец просто отдохнуть, забывшись сном.

*****************************
Паоль лежал на спине, разглядывая «потолок» своей берлоги. Вставать и топать дальше у него не было сил. Видимо сказывался вчерашний перегрев (хотя, может и не вчерашний, потому что счет времени был утерян). Ему нужно было отлежаться, именно этим он и занимался. Паоль знал свой организм и сам повелевал им. Однако, он никогда не пренебрегал внутренними сигналами. Сейчас же он совершенно ясно понимал, что ему необходимо просто-напросто расслабиться, чтобы мобилизировать запасные резервы сил.
Его мысли как-то сами по себе опять обратились к семье. Он нередко задумывался каким образом такие разные люди, как Паоль и Джек Рэдки, могли одновременно быть столь похожими. Сейчас он снова думал о брате, сопоставляя его характер и устремления, мотивы и цели со своими.
Джек был старше его на два года. Поразительно обаятельный парень. Паоль долго удивлялся как это его брат умудрился до тринадцати лет не влиться ни в какую семью, ведь его все не просто любили, а души в нем не чаяли. Правда он был весьма раздражителен, выходил из себя по поводу и без повода. Однако, он также быстро и остывал, подходил к человеку и совершенно искренне просил прощения. Обижаться на него было абсолютно невозможно и его с легкостью прощали, практически тут же забывая о его выходках. Он любил находиться в центре событий, любил радовать людей, таскал Паоля за собой на бесчисленные вечеринки. При этом он мало кого впускал в свой внутренний мир. Остряк и зубоскал, одновременно он умудрялся чуть ли не наплевательски относиться к окружающим людям, совершенно не оскорбляя их этим. Но в целом, Джек действительно был отличным парнем, чего не скажешь о его брате.
Паоль, наоборот, сторонился людей. Необщительный и малоразговорчивый, он всегда говорил правду в глаза. Непрестанно наблюдая за окружающими, Паоль оставался для всех загадкой. Многие его считали гением. Однако сам он такой точки зрения не придерживался – эрудированный, сообразительный, превосходно сопоставляющий даже мельчайшие крохи информации, это – да, но гений – наивно и глупо мнить, его таковым. Как и в детстве, окружающие старались не нарываться на его взгляд. Это присутствовало в его жизни постоянно. Однажды кто-то сказал, что в любой тусе Джек ассоциируется с королем, а Паоль – его приближенным, постоянно находящийся где-то рядом, но незаметный и реально руководящий ходом действия процесса. Определение было весьма точным. Джек всегда, хоть просто взглядом или жестом, консультировался с Паолем. Правда, по истечении какого-то времени, Паоль и сам начал проникаться добрыми чувствами по отношению к человеческому обществу, таково, видимо, было влияние любимого брата. Чтобы довести Паоля  до грубостей или драки, нужно было очень и очень постараться, однако, испытав на себе его гнев, люди как-то переставали иметь к нему претензии.
 Что и говорить, Паоля уважали, с его мнением считались, его пытались разгадать, но иметь дело все-таки предпочитали с Джеком. Правда довольно-таки быстро их стали воспринимать как единое целое. Они прекрасно дополняли друг друга. К Паолю люди шли, когда нужна была реальная, практическая помощь, к Джеку – когда требовалось поднять настроение, организовать тусовку или что-нибудь в том же духе. Все быстренько уяснили, что в присутствии одного из Братьев Рэдков не стоит пренебрежительно отзываться о другом или об их ценностях и взглядах. Все-таки это были парни, привыкшие к тому, что мир враждебен и за свои интересы нужно непрерывно бороться. В связи с чем, любой из них мог съездить по зубам. Правда, и Паоль, и Джек потом без труда бы убедили пострадавшего, что это было необходимо для его же блага. Почему-то это всегда действовало.
Солнечный свет, просачивающийся сквозь ткань занавесей, создавал приятный мягкий полумрак. Странно, но Паоль сейчас чувствовал себя так хорошо, словно не валялся под камнями среди неизвестности, а отдыхал дома, в своей комнате. Он улыбнулся шальной мысли, пришедшей в голову, - раньше, когда он и догадываться не мог о том, что когда-нибудь попадет в пустыню, оазисы ассоциировались у него с двумя торчащими в разные стороны финиковыми пальмами и ручейком, протекающим между ни-ми. Сейчас же, этот образ был для него смехотворен. «Ну и где твоя хваленая гениальность, а, Паоль?» - спросил он себя, скаля зубы от распиравшего его изнутри хохота. Каменная комнатка, уютная от золотистого света, легкая прохлада и рюкзак с водой и пищей – все это в совокупности вызывало ощущение невероятного покоя и расслабленности. Именно это было его оазисом. «Да, парень, весьма оригинальный у тебя кусочек земного рая», - снова рассмеялся он.
Приподнявшись на локтях, он перевернулся на бок, чтобы уяснить сколько сейчас времени и когда он сможет вновь двинуться в путь. Откинув занавесь, Паоль непроизвольно зажмурился – раскаленное солнце моментально резануло по глазам с такой силой, что голова закружилась. Медленно и осторожно он вновь приоткрыл веки. На этот раз обошлось без световой атаки. Он осмотрелся. Судя по всему, у него еще уйма времени, чтобы окончательно придти в себя, потому что сейчас было около одиннадцати утра, самые кошмарные часы в пустыне – сиеста. Переход в таких условиях означает лишь то, что метров через пятьсот ты станешь полноценным трупом.
Паоль вновь откинулся на спину. Прекрасный повод еще немного побездельничать. Не вставая, он притянул рюкзак к себе и, развязав ремни и тесемки, он зарылся в него. Потом, переместив свое тело в сидячее положение, он извлек завернутое в фольгу мясо, флягу с водой. Все это время Паоль опасался, что его добыча испортится на такой чудовищной жаре, но, благодаря тому, что на прошлом перевале он его помимо прожарки еще и прокоптил, этого не случилось. И теперь он снова с жадностью впился зубами в него, каждым атомом своего организма ощущая, как его силы вновь возвращаются, волнами вливаясь в его клетки. Для полного эгоистически утробного счастья сейчас не хватало только каких-нибудь сочных фруктов.
Силы возвращались просто-таки с рекордной скоростью, если не считать, что голова кружилась при малейшем движении глаз. Времени было еще много, а делать было нечего. Поэтому, Паоль принял представляющееся  единственно верным решение – поспать. Прохлада, сытость и  уют каменной комнаты служили прекрасными предпосылками к этому. Однако, вопреки ожиданиям, забыться ему не удавалось довольно-таки долго, пока он просто не приказал себе заснуть.

*****************************************

- Осторожно, он чуткий, как собака.
- Да ладно вам, шеф. Еще слишком далеко, чтобы он услышал. К тому же, датчики показывают, что он спит.
- Тихо, я сказал! Не так уж мы и далеко. Тем более, что мы не знаем как на него повлияла пустыня. Не забывайте, Чарли, что он военный…да к тому же параноик. Так, а теперь всем стоять и не дышать. Альберт, как он?
- Спит. Вроде все в порядке.
- Хорошо. Теперь наша задача – застать его врасплох. Чак, готов?
- Да, сэр.
- Приступаем.

Их было четверо и направлялись они в убежище Паоля. Крадучись, как мыши, они приблизились к валунам. Пот струился по лицам, искаженным гримасой сосредоточенности и страха. Их опасения были вовсе не напрасны – Паоль действительно был изначально опасен: сильный, решительный, бескомпромиссный и, как верно было отмечено, склонный к паранойе, он мог искалечить их прежде, чем они умудрятся произнести хоть слово. К тому же, пребывание в пустыне в полном одиночестве могло негативно отразиться на его психике.
Один из мужчин был в маске, в его руке был зажат шприцевый пистолет. Как и Паоль, он был военным, к тому же собственно  Паоль когда-то и был его наставником. Именно он сейчас подвергался наибольшей опасности и именно он должен был максимально приблизиться к спящему человеку. Остальные остановились поодаль, чтобы не мешать своему соратнику в  выполнении этой операции. Чак был уже у входа в грот. Подняв пистолет, он взглянул на своих спутников, чтобы убедиться в том, что ему пока удалось не разбудить Паоля. Утвердительный кивок и Чак бесшумно проскользнул за ширму.

Паоль сквозь сон почувствовал нечто неладное. Его рефлексы были отточены безукоризненно, однако, Чак был его лучшим учеником по части выживания, в связи с чем, Паоль проснулся уже когда было поздно. Ситуацию он оценил мгновенно – рыпаться не имело смысла, он действительно был в ловушке. Что-то было знакомо ему в фигуре человека, который выстрелил в него из шприц-пистолета. Это мозг отметил буквально за те доли секунды, пока были открыты его глаза. «Надеюсь, что это снотворное», - подумал Паоль, за мгновение до того, как отключился.

*****************************
Очнулся он как-то рывком. Резко. Сразу открылись глаза. Было темно и он лежал лицом к стене. Память моментально воспроизвела образ парня с пистолетом. Дуло направлено прямо на Паоля. Чуть побелевший от напряжения палец на курке. Легкое движение…
Паоль осторожно осмотрелся. Он определенно находился в какой-то комнате. В пустыне он натренировал свои глаза к ночному видению, поэтому здесь, буквально через какие-то секунды, он уже смог рассмотреть кой-какие подробности. То, что кроме него в комнате никого не было придало ему побольше смелости. Помещение он разглядывал  с огромным интересом, но все это казалось нереальным – только вчера он валялся на песке под раскаленными камнями, а теперь – стоит ему протянуть руку, и она зароется в мягкий ворс ковра на стене.
Он лежал на кушетке возле окна. Жалюзи были закрыты не плотно, и это давало возможность узнать, что на дворе – ночь, но довольно-таки ясная. Рядом с его кроватью стоял торшер, но Паоль предпочел пока его не включать. Помимо этого в комнате был большой стол, несколько кресел, шкаф, тумбочка, трюмо. Две двери. Это уже интересно. Паоль прислушался, почему-то ожидая услышать, как капает вода – срывается  с крана и падает вниз, разбиваясь со звонким, чмокающим звуком о полированную поверхность раковины. Однако ответом ему была лишь ночная тишина. 
Ему очень хотелось понять где это он оказался и что происходит. Еще больше хотелось узнать есть ли у него шанс удрать отсюда в случае недоброжелательного отношения хозяев хаты к парню по имени Паоль Рэдк. Однако, пока об этом можно было даже не думать. Чертов укол все еще действовал в его организме, вызывая судорожные боли в кистях и тошноту.
Паоль сел на кровати, сжав голову ладонями и уперевшись локтями чуть выше коленей. Хотелось пить, но к этому он уже несколько привык. Казалось, что-то обрушилось на него – в мозгу непрерывно вспыхивали и гасли образы пустыни. Понемногу тошнота начала отступать, его организм боролся с чужеродной заразой. Ощущение нереальности, однако, все больше усиливалось. Паоль попытался придумать зачем он мог понадобиться этим людям. Вероятнее всего, это как-то связано с тем экспериментом, о котором он ничего так и не смог вспомнить. Убивать, видимо, его пока не собирались – это можно было сделать уже много раз, так что пока можно было слегка расслабиться. Но только слегка.
Он потянулся, пытаясь сбросить оцепенение. Резкая боль, тут же сменившаяся легкой истомой. Он включил торшер, предусмотрительно прикрыв веки. Однако, свет, разлившийся по комнате, вовсе не был резким или неприятным, что, в свою очередь, доставило немалое удовольствие Паолю. Это позволило ему осмотреть свое пристанище внимательнее. Комнатка довольно-таки светлая, с коврами на стенах и полу. Оч-чень интересно. Книжный стеллаж, забитый так, что на полку уже невозможно было бы впихнуть школьную тетрадку. Еще какой-то шкаф. Что касается самого Паоля, то он с немалым удивлением обнаружил, что душ ему не требуется – кто-то потрудился отмывая его от въедливой пустынной пыли и «трудового» пота. Одежда тоже изменилась. Теперь на нем были темно-серые тренировочные брюки и такая же мастерка нараспашку, под ней – черная футболка. Недурно.
 Однако, несмотря на эти приятные метаморфозы, побриться все-таки не мешало. Некоторое время он пытался встать, но понял, что пока это бесполезно. Все было как тогда, в пустыне, в первый день – организм отказывался повиноваться своему хозяину. Правда, не было той чудовищной боли, о существовании которой он ни за что бы ни поверил, не испытай он ее на собственной шкуре. Наконец, отложив напрасные порывы погулять по этой берлоге и найти ванную, он вновь залез с ногами на свою кушетку. Обхватив колени руками, он застыл в этой древней позе для рассуждений и копания в самом себе.
Сколько времени он так просидел, он не знал. Это было какое-то странное состояние, похожее на транс – ни одной мысли, ни одного движения. В дверь постучали. «Паоль, можно войти?» Он поднял голову и мгновение смотрел на дверь, потом, словно опомнившись, он произнес: «Да, конечно».
Роберт. Он его сразу узнал. Тут же вспомнилось, что именно он долго и нудно уговаривал Паоля поучаствовать в каком-то авантюрном эксперименте. Значит догадки Паоля, относительно пребывания здесь его бродяжнической персоны, были верны.
- Привет, Паоль. Я подумал, что ты наверняка голоден, поэтому приволок тебе кой чего, - Роберт вкатил в комнату маленький столик, уставленный какими-то яствами.
Паоль ничего не ответил. Не отрывая тяжелого взора от вошедшего, он лишь облокотился спиной о стену. Почему-то, после пустыни, Роберт вызывал у него ассоциацию с ядовитой гюрзой. Тот же начал суетиться вокруг столика, словно не замечая взгляда Паоля. Он откинул крышку и Паоль невольно втянул ноздрями аромат свежей, дурманящей своей доступностью еды.
- Фасоль с тушеным мясом и морковью, - безжизненным голосом констатировал он, хотя желваки у него заломило, а желудок просто-таки взвыл от нетерпения.
- Да, а еще с грецкими орехами. Всё как ты любишь, - Роберт вновь прикинулся шлангом, мол и не заметил некоторую неприветливость Паоля.
- Да,  - задумчиво подтвердил Паоль, - и с грецкими орехами. Только вот к чему такая роскошь? После пустыни мне и овсянка показалась бы верхом кулинарного мастерства.
Как ему до сих пор удается сдерживать желание наброситься на еду, он и сам не понимал. Но внутренний голос призывал его быть предельно осторожным, а к этому советчику он прислушивался беспрекословно. К тому же хотелось хоть немного потрепать нервы этой конторской крысе, так спокойно бросающей людей в жерло вулкана под гордым  названием «наука»
- Вот чудак человек! – искренне удивился Роберт. – Я же хотел тебя немного порадовать.
Паоль бросил на него еще один красноречиво-недоверчивый взгляд и, молча придвинув к себе столик, принялся жевать с видом предельного безразличия к еде и питью (хотя такового вовсе и не испытывал). Наблюдая за ним, Роберт как-то слишком ясно осознал, что в нем одновременно растут и крепнут уважение и неприязнь к этому человеку. Что ж, похожие чувства к нему испытывали человек двадцать девять из каждых тридцати его знакомых. Маска абсолютного равнодушия к другим людям и подчеркну-тая грубость Паоля действительно способствовали развитию антипатии по отношению к нему. Разумеется, Паоль об этом был прекрасно осведомлен и именно на такой эф-фект он и рассчитывал. Роберт же, не менее прекрасно понимал, что сейчас реагирует на происходящее именно так, как от него ожидалось, но ничего не мог с собой поде-лать, чувствуя, что закипает от внутренней злобы, вызванной поведением Паоля. Одна-ко, при всем при этом, он не мог отрицать, что восхищается выдержкой и силой воли сидящего перед ним парня.
- Что ж, довольно-таки неплохо. Спасибо, - наконец произнес Паоль.
- Довольно-таки неплохо?! – и опять Роберт вполне понимал, что играет Паолю на руку, но не смог удержаться от удивленно-возмущенного возгласа. Ведь этот парень последнюю неделю провел в жаркой пустыне, питаясь сухой гадостью, из которой составляются пайки, и вот теперь он говорит «неплохо» относительно своего любимого блюда, которое, в принципе, ему светило отведать еще нескоро.
Он готов был высказать что-нибудь вроде того, что мол зря мы тебя, Паоль, из пустыни вытащили, похоже, тебе там понравилось, но замолчал не успев начать, уразумев, что тот просто играет на то, чтобы пробудить в нем, Роберте, ненависть. Теперь стало особенно ясно, почему большинство его знакомых старались обходить этого паренька стороной. Он вызывал ассоциации с волком – справедливым, но хищным и расчетливым, умным и невероятно опасным.
Они оба замолчали. Тягостная, гнетущая тишина повисла в воздухе. Роберт прекрасно осознавал, что Паоль опасный игрок, поэтому ему стало немного не по себе. Что ж, повод для этого имелся весомый. Но все же, на этот эксперимент было поставлено слишком много, чтобы отступить сейчас – в самом конце пути. Роберту до сих пор бы-ло неизвестно о том, что удалось вспомнить Паолю об этом опыте. На это и была став-ка. Однако ж узнать это было необходимо, независимо от того, какие кошки пробежали между ним и его «собеседником».
Паоль сидел не отрывая взгляда от него. По коже пробежала холодная волна. «Он все знает!» - Роберт почувствовал, что начинает паниковать. «Странно, ведь понятно было, что рано или поздно это случится, так почему же это так сложно сделать. Может он просто блефует»
- Э-э, Паоль, - протянул он, вновь пытаясь вернуть утраченные позиции, - тебе не ин-тересно узнать где ты оказался?
- Это имеет какое-то значение? – скрывать нечего, этот ответ снова выбил Роберта из колеи, а Паоль, словно издеваясь над ним, спокойно продолжил, - Ты воспользовался моим состоянием и вовлек в эту авантюру с пустыней. Теперь, вероятно, последует очередная стадия твоего эксперимента. Ежу понятно, что я нахожусь сейчас отнюдь не дома, сбежать я отсюда без документов и денег не смогу, а поддерживать такое положение у вас пока есть все шансы. К тому же, вы вполне можете мне вколоть что-нибудь такое, от чего я не то, что ходить, думать не смогу. Так что, на данный момент географические координаты моего пребывания не имеют никакого смысла.
Все это было сказано с какой-то отчужденностью и явным пренебрежением к собеседнику. Роберт просто физически ощутил, что не может находиться  в обществе этого человека. Паоль давил на него своей безупречностью, словно многотонный монолит. Роберт поджал губы и попробовал объясниться,  причем так тихо, что Паолю даже пришлось слегка напрячься, чтобы услышать его.
- Паоль, ты все неправильно понял. Никто не собирается удерживать тебя здесь силой. Просто ты нуждаешься в реабилитации. Это оговорено в контракте. Пробудешь ты здесь двадцать дней. За это время тебе придется пообщаться с разными людьми в целях завершения эксперимента. Но это тоже оговорено в контракте. Потом мы отправим тебя домой персональным самолетом.
- Какая забота! Аж слезы на глаза наворачиваются! – всплеснул руками Паоль, вы-ражая всем своим видом ехидство, - А то, что мне промоют мозги так, что я и имя-то свое вспомнить не смогу, тоже оговорено в контракте? Откуда я знаю, что он вообще существует, этот твой контракт? А? Что-то мне подсказывает, что я на такое не подписался бы.
- В тот момент тебе было все равно, - лишь уже произнеся это, Роберт понял какую он только что совершил глупость, что сам себя загнал в ловушку, фактически признавшись в подлом подходе к вербовке добровольца на это дело.  Ноздри у Паоля раздувались от бешенства, крепко сжатая челюсть не сулила ничего хорошего, а взгляд был такой, что оставалось только удивляться, как это стены еще не начали плавиться. Лишь несколько секунд это длилось, но вдруг Паоль как-то быстро сгруппировался, мышцы на его лице расслабились, в глазах вновь появилось так свойственное ему отрешенно-задумчивое состояние. Он умел укрощать себя. А вот Роберт не мог похвастаться уверенностью, что когда-нибудь он сумеет набраться храбрости для разговора с этим парнем тет-а-тет.
- Ты меня ненавидишь? – спросил, а скорее даже просто констатировал Роберт.
- Нет, - спокойно произнес Паоль, - просто презираю.
После долгого молчания Роберт тихо сказал:
-   Ты не должен был забывать о том, кем ты являешься. Гипнотическая амнезия должна была касаться только эксперимента и всего, что с ним связано. Мы не знаем, почему ты очнулся в таком состоянии. Наверное что-то пошло не так.
И снова тишину между ними можно было разрезать ножом. Роберт не знал, как ему стоит сейчас реагировать на происходящее. Ему очень хотелось уйти отсюда и никогда больше не встречаться с Паолем Рэдком, но почему-то подняться и направиться к две-ри он не мог. «Что он, загипнотизировал меня что ли?» Было настолько неуютно, что громом раздавшийся стук в дверь стал своего рода спасением.
Не дожидаясь ответа, в комнату печатающим, военным шагом вошел Чак. Одного взгляда на него Паолю хватило, чтобы понять кто был тем парнем в маске, там, в пустыне. Ведь не случайно еще тогда он увидел что-то знакомое в его фигуре. Чак подошел поближе, козырнул Паолю и обратился к Роберту:
- Сэр, вы позволите поговорить с капитаном, наедине?
- Да, конечно. Мы уже закончили.
Паоль с легкой улыбкой наблюдал как тот поспешно ретировался. Прямо бальзам на душу.
- Вольно,  лейтенант. Садись сюда, - он кивнул на освободившееся кресло.
Чак послушно сел. По его лицу Паоль без труда читал какую-то внутреннюю муку. Парень, видимо, никак не мог решиться начать разговор, а Паоль спокойно ждал. Такова была его политика. Он, в принципе, понимал о чем пойдет речь, но Чак должен был сделать этот шаг, пусть даже пересилив себя.
- Рок, - Чак по привычке применил армейское прозвище Паоля. Там его все называли исключительно Гай-Рок, Парень-скала. – Рок, я хотел с тобой поговорить. Это я в тебя выстрелил в пустыне.
- Я знаю.
- Знаешь? Откуда? Хотя не важно… Не знаю, поверишь ли ты мне, но я здесь исклю-чительно для того, чтобы прикрывать твои тылы.
- Чак, прекрати извиняться и оправдываться и давай говори по делу, - Паоль отлично разбирался в людях и он мог не доверять кому угодно, но только не этому человеку, хотя бы просто потому, что врать и лукавить он чисто органически не умел – на его лице все читалось как по книге.
Чак умолк, пытаясь собраться с мыслями. Паоль пришел к нему на помощь:
- Кстати, зачем это ты нацепил маску, когда стрелял в меня.
- Не хотел, чтобы ты, когда очнешься, возымел ко мне претензии. А сейчас решил, что все равно это тебе расскажу. Так что, маскарад, в принципе, не имел смысла.
- А просто подойти ко мне вы видимо не решились, опасаясь, что я немного тронулся умом в пустыне?
- Ну, в общем-то так.
- Ладно, давай, начинай с самых истоков.   
- Хорошо. Короче, началось все с того, что Берт узнал о смерти твоего брата. Связаться с тобой ему не удалось, поэтому он позвонил мне и остальным ребятам из нашей команды, объяснил ситуацию. Разумеется мы тут же поднапряглись, пытаясь тебя найти. О том, что ты здесь мы смогли узнать только дней через шесть. Ринулись тебе на выручку, но оказалось, что тебя уже перебросили в пустыню. Далее последовала разнообразная ерунда не имеющая практического значения. И коль скоро мы не смогли вытащить тебя из этой заварухи, то решили сделать так, чтобы не оставлять тебя одного наедине с этими эскулапами. Быстро уйти в отпуск смогли только мы с Браеном. Проще говоря, мы устроились сюда охранниками. Вот такая вот предыстория.
- Понятно. Это присказка, не сказка, сказка будет впереди. Учти рассказывать придется подробно. Я практически ничего не помню об этом эксперименте.
- Ладно. Мы собственно так и думали. Судя по всему твое участие в этом эксперименте – это какая-то афера. Ты видел контракт?
- Нет. А он существует?
- Теоретически – да. Я видел его. Правда возникло такое чувство, что человек, который его подписывал  (в данном случае – ты), был либо пьян в дымину, либо под какой-то наркотой. И то, и другое на тебя не похоже, мы решили, что тебя чем-то просто накачали без твоего ведома. Так что вопрос о реальности этого контракта довольно-таки спорный.
- Может и так.
- Так. Не сомневайся. Будь ты в здравом уме ты никогда бы не подписал такого.
- Ладно поверим на слово. Что дальше? Да, кстати, ничего, что тебя нет на рабочем месте?
- Там сейчас Брайен. А моя смена закончилась, так что все в норме. Кстати, можешь помахать ему ручкой вон в ту лампу. Мы установили здесь видеокамеру, благодаря чему твой покой будет неусыпно охраняться либо мной, либо им. Надеюсь, ты не против.
- Салют, дружище! – рассмеялся Паоль, глядя на лампу.
- Видимо не против, - в свою очередь улыбнулся Чак, - считай нас своими личными телохранителями. Но в случае, если тебя это начнет доставать, то имеется запасной вариант – помимо прочего Брайен установил у тебя в двери сигнализацию. О ней кроме нас никто не знает. Сигнал она передает к нам на пост. Так что мы сможем наблюдать за твоими гостями, чтобы не натворили чего, а когда ты один – следить не будем.
- Да, так, пожалуй, будет лучше. Находиться под чьим-либо неусыпным оком все время мне как-то не особенно хочется.
- Да, вот еще что, мы проверили твою комнату на наличие всяких "жучков" тут чис-то. Чему ты улыбаешься?
- В пустыне, прежде, чем лечь спать, нужно убедиться, что в твоей постели нет всяких насекомышей, то бишь жучков и паучков. И здесь получается то же самое.
- Ага. Все верно. Итак, вернемся к сказке. Участвуешь ты отнюдь не в одном экспе-рименте. На самом деле их около пятидесяти. Самые разные – биологические, пси-хологические и т.п. Нашлось место даже испытанию нового чуда текстильной  про-мышленности.
- А, мой чудесный плащик!
- Он самый. Но это так, - он махнул рукой, - мелочи. А вот все остальное уже серьезнее. Придется пообщаться с кучей медицинских светил, горой психиатров, ватагой географов и прочими жрецами науки. Так что, дышите глубже, вас ждут неприятности. Что касается  нас, то мы с Брайеном уже скопировали все файлы и бумаги, которые нам удалось обнаружить ну и пока будем продолжать сие начинание, параллельно, по мере возможности разумеется, оберегая тебя от всяких злостных посягательств. Когда выйдешь отсюда, вполне сможешь подать на всю эту братию в суд. Айк уже работает над этим.
- Понял. Спасибо, друг. Хорошо, когда у тебя есть команда прикрытия, - задумчиво произнес Паоль. Он  словно ушел в себя, обдумывая положение, но потом, словно пробудившись, спросил, - Чак, а где мы все-таки находимся?
- Вот ведь шулер! - засмеялся его друг, - "Сейчас это не имеет никакого смысла", - передразнил он Паоля, - В Малайзии ты, Гай-Рок. Весьма удаленное от твоего дома местечко. Причем не особенно приятное.
- Не знал, что в Малайзии есть пустыни, - буркнул Паоль.
- А их и нет. Здесь просто расположен главный исследовательский центр. Вот и все. Сюда тебя переправляли на самолете.
- Ясно. Еще один вопрос. Как вы меня нашли?
- Не знаю, помнишь ты или нет, но прежде, чем отправить тебя в пустыню, под кожу тебе вживили миниатюрный чип, который считывал твои жизненные показатели, транслируя их каждый час сюда, на главный компьютер. Одновременно, таким образом, он выполнял и роль передатчика. Когда ты перегрелся на солнышке, тут все забили в барабаны. Разговоры только и были о том, что такой уровень солнечной радиации может тебя убить и тогда все их опыты и надежды пойдут прахом. Боль-ше разрешения на подобный эксперимент им не дадут. Ну по крайней мере в обо-зримом будущем. Вот и решили снарядить спасательную экспедицию раньше по-ложенного срока аж на целых два дня.
- Понятно. Эта гадость еще во мне?
- Ну а ты как думал?!
- Никак. А что за штуку ты мне вколол?
- Снотворное. Я его проверил – вполне безопасная водичка. Для этого-то и вызвался тебя подстрелить, чтобы была возможность узнать это.
- Экспертизу провел?
- Ну, в целом и общем, да.
- Что ж, хорошо, если безопасная водичка, - опять же задумчиво произнес Паоль, вспомнив судорожную боль в кистях, заявившую о себе чуть ли не в первое же мгновение после того, как он очнулся. 
 
************************************************
Огромное здание лаборатории. Куча ученых, пристающих к нему по поводу и без повода. Чье-то постоянное внимание к твоей персоне… Все это уже изрядно достало Паоля буквально через два дня пребывания тут. Он с ненавистью отвечал на бесконечные вопросы, проходил бесчисленные тесты и ощущал постоянно растущее чувство озлобления.
Он вспомнил, как подписывал этот контракт. Тогда он не был пьян, как подумал Чак. Просто все слишком быстро утратило свой смысл. К моменту гибели Джека, Роберт надоедал ему уже около месяца, а Паоль от него лишь отмахивался, не желая ввязываться в подобные авантюры. А потом… потом была та самая больница, последний взгляд брата, последние слова. Похороны. Да, тогда съехалось очень много народа. Даже слишком много народа. Это и не удивительно, Джека ведь все любили. Плохо было то, что каждый лез к Паолю, пытаясь его утешить, рассказать о том, что и для них покойник значил много. Каждый считал своим долгом сказать что-нибудь вроде: "Держись, Паоль" или: "Для всех нас это невосполнимая потеря". Паоля это злило. Он не хотел никого видеть, не хотел слышать этих наигранных речей. Ему хотелось убежать куда-нибудь, где никого не будет рядом и где он сможет прочувствовать все то, что приготовил ему этот горестный момент. Да, именно так. Он стремился убежать не от боли и потери, а от людей. Тогда единственное о чем, он мечтал было в полноте принять эту гамму отчаянья и горести. Так было надо.
Но сочувствующие не выпускали его из своих цепких объятий. Он рвался на волю от всех этих вздохов и заплаканных глаз. Это была только его боль, и он не желал делить ее с кем попало. После похорон он отправился в кабак. С одной единственной целью – напиться, хотя с малолетства питал отвращение к алкоголю. Заказав бутылку виски, он просидел бессмысленно пялясь на нее где-то около получаса, так и не притронувшись к содержимому.
Домой он вернулся только через день. Где он был все это время? Даже сам Паоль Рэдк не смог бы внятно ответить на этот вопрос. Наверное, он просто бродил по городу. А может и нет. Однако, так или иначе, но буквально через пару дней после смерти брата, Паоль вроде как случайно наткнулся на Роберта. И тут же сам ему выпалил, что мол теперь ему терять нечего и тот вполне может использовать его в качестве морской свинки. Роберт не замедлил этим воспользоваться. Так Паоль и подписал этот злосчастный контракт.
Ему купили билеты на самолет. Потом был утомительный и неприятный перелет. Хо-тя почему же неприятный? Просто в нем не было радости полета, не было чувств и эмоций. Вакуум.
И вот теперь он здесь. Как насекомое под лупой. В тот день, когда он здесь очнулся, ему нанес визит еще один человек. Это был незнакомый парень, который представился как Карли. Суть их разговора сводилась к тому, что Карли признал некую вину организации за недобросовестность по отношению к Паолю. Да, сэр. Только, пожалуйста, позвольте нам довести эксперимент до конца. "Не скрою, - сказал он, - я был в курсе того в каком вы находились состоянии, когда подписывали контракт. Но большинство этих ученых не знают этого и полагают, что все в порядке. Они очень много вложили в это дело. Ваш отказ сотрудничать будет хоть и закономерным, но сокрушительным. Они в момент потеряют все". Поразмыслив, Паоль дал свое согласие, предупредив однако, что иск в суд все равно подаст. Карли все прекрасно понял, единственная его просьба была о том, чтобы Паоль повременил с этим до конца срока реабилитации. На том и порешили. И сейчас Паоль честно выполнял свое обещание, то есть стиснув зубы, мужественно переносил все "радости" пребывания здесь, хоть все, что здесь происходило, способствовало скорее развитию чувства постоянного напряжения, а не покоя, который подразумевает само слово "реабилитация".
Его просто бесило отношение всей этой ученой братии к его переживаниям. Они садились в кружок и, рассматривая показания подкожного датчика (который ему до сих пор не удосужились удалить), восклицали: "смотрите, как здесь у него подскочило давление! Мистер Рэдк что вы чувствовали тогда-то и тогда-то? Что с вами происходило?" Паоль уже замучился отвечать этим дурням, что, мол, уважаемые господа, вы просите нереального. Когда ты один в пустыне, и на много километров вокруг нет никого, с кем можно было бы перекинуться парой слов, то в голову приходят разные мысли, за всеми и не уследишь. Иногда идешь и ловишь себя на том, что буквально секунду назад ты обдумывал нечто, а вот что именно даже не можешь сообразить. Что, помимо этого, часов у него там не было и сказать точно что происходило в девять вечера четырнадцатого числа просто невозможно. Ему говорили: "Ну хоть приблизительно?" и он с нескрываемым раздражением замечал, что в связи с экстраординарной ситуацией, в которой он оказался, счет времени он терял неоднократно
Однако, они не отступались, выуживая из него воспоминания, строча что-то в своих блокнотиках. Паоль приходил после этого к себе в номер и, в отчаянии, бросался на кровать. Обычно он лежал некоторое время лицом к стене, заново прогоняя сквозь сознание все что происходило здесь и там. Ему больно было осознавать, что все его переживания, вся его боль – это для них всего лишь способ сделать себе имя. Он вновь и вновь прокручивал в своем сознании весь ужас первого дня в пустыне, все муки и терзания, стараясь не забыть ничего. Он так боялся, что заразится духом этой лаборатории и тоже станет воспринимать это лишь как графики его сердечных ритмов или что-нибудь в том же роде. Боль физическая, боль душевная, слабый всплеск надежды, отчаяние и решимость бороться до конца. Память рисовала ему черный силуэт каракала, подрагивающие кисточки на ушах зверя, всегда ожидаемый, но все равно неожиданный плач шакалов, колодец, вырытый им собственноручно… Да мало ли было всего! Но все это было эмоционально значимо только для него. Он не хотел делиться этим с посторонними людьми, которые к тому же преследовали в этом свои цели. Каждый день он делал все, чтобы эмоционально себя вымотать настолько, чтобы потом отвечать на бесконечные вопросы с предельным безучастием. Эта черта закрепилась за ним с самых ранних лет, а здесь проявилась просто-таки в крайней, наивысшей степени. 
После этого, он обычно уходил в спортзал, чтобы отвлечься. По необъяснимым причинам, там его практически не беспокоили, чего не скажешь о его номере – сюда народ ходил чуть ли не толпами, как к себе домой. А на его лице по-прежнему была маска отчужденности, его ответы на расспросы были сухи и безжизненны. Он твердо знал, что эти лю-ди хотят от него услышать именно это он и говорил, то есть он не рассказывал о своих приключениях, а просто их констатировал. К тому же, он прекрасно осознавал, что каждый местный врачишка считает, что Паоль просто обязан немедленно откликнуться на малейший зов. Разумеется, Паоля это выводило из себя. Но его натура не позволяла ему показывать своих истинных чувств так часто. И они все делали вид, что ничего вроде как и не происходит. Что все именно так и должно быть.
Он по сотне раз за день говорил себе, что быть таким мнительным – просто-таки позор для солдата. Но тут же выступал оппонентом этой позиции, заявляя, что это не мни-тельность, а банальная осторожность. Однако осторожность осторожностью, но  Паоль за-метил за собой, что уже с опаской воспринимает даже таких проверенных людей как Брай-ен и Чак. Ему все казалось, что уж слишком они стремятся оградить его от всевозможных напастей, что как-то подозрительно их пребывание здесь. Но эту мысль он отгонял просто с негодованием – эти ребята действительно готовы были жизнью пожертвовать за него. Любой из их военной команды рискнул бы всем, только чтобы вытащить другого из беды. Чуть позже он сумел связаться по сети с остальными и все подозрения, относительно его "телохранителей" развеялись в пух и прах. Но сказать, что это произошло легко и спонтанно, он бы просто не смог, ведь его душевные терзания длились множество часов.
Но после этого парни стали его отдушиной в этом замкнутом мирке. В другое время он облазил бы всю Малайзию, окажись случайно здесь, но пока ему не позволялось покидать пределы лаборатории. И хотя это было довольно-таки крупное здание со множеством коридоров, комнаток и интересных уголков, Паоль просто задыхался, потому что особого интереса это не вызывало уже не третий день его пребывания здесь. Он любил свободу и путешествия. Его брат был настоящим бродягой, в связи с чем, они вдвоем, или всей семь-ей нередко отправлялись куда-нибудь, где еще бывать не приходилось. А тут словно стены давили на него, ну а долгие разговоры с Чаком или Брайеном отвлекали его от неотвязного чувства какой-то ущербности сложившегося положения. Уже давно прошли те времена, когда они были всего лишь его подчиненными, теперь они стали его самыми близкими друзьями вне семьи. Конечно он понимал, что они бросили все свои дела только для того, чтобы быть с ним в трудную минуту и был бесконечно им благодарен, просто сомнения и недоверие были частью его натуры. Когда же он убедился, что они не преследуют никакой своей выгоды в этом, все стало намного проще. Так было всегда. Просто он был Паолем. И этим все и объяснялось.

Срок его пребывания здесь подходил к концу, чему он был несказанно рад. Ему надоели  бесчисленные замеры его биоритмов и нудные расспросы, ему надоели эти фанатичные лица вокруг, ему надоело чрезмерное внимание уделяемое его персоне. Жрецы науки уже серьезно опасались, что Паоль наотрез откажется сотрудничать с ними после реабилитационного периода, когда контракт уже не будет иметь силы. Поэтому они выжимали из него все, что только могли. Он же по-прежнему душой отдыхал только в спортзале и в общении с боевыми друзьями. Каждый день он отправлялся на тренажеры и занимался там чуть не до полного изнеможения. Кто-то из докторов однажды заметил ему, что так ис-тязать себя вредно. В ответ на это, Паоль сухо посмотрел на него и сказал, чтобы тот не лез не в свое дело. Больше к нему претензий и поучений как-то никто не возымел. Что-что, а отваживать от себя нежелательных собеседников он умел мастерски.
Однажды он проснулся ночью - мягкий, ровный свет луны проник в комнату через не опущенные жалюзи. Спать больше не хотелось, наоборот хотелось подумать о сложившейся ситуации. Уж слишком долго он гнал от себя эти мысли, и вот теперь настало время реально взглянуть на вещи. Некоторое время он лежал, разглядывая потолок, а потом встал, оделся и отправился в спортзал. Наверное, к тренажерам его приучил Джек,  но он как-то никогда не задумывался об этом. Подобная мысль посетила его только сейчас. Он несколько грустно улыбнулся ей в ответ и, неслышно ступая, вышел в коридор. 
Его номер с двумя комнатами располагался на верхнем, пятом этаже, занятом гостиничным комплексом лаборатории. Весь четвертый этаж занимал ресторан. Ну а далее следовали три этажа с лабораториями, кабинетами и т. д. Сам спортзал располагался в подвале, поэтому Паолю предстояло протопать одиннадцать лестничных полетов. Конечно же он вполне мог воспользоваться лифтом, но почему-то не захотелось привлекать к себе внимание – в лифте была установлена камера.
Итак, Паоль отправился по лестнице. Со стороны он мог бы выглядеть так, словно пытался подкрасться к кому-то (его тихая и осторожно-плавная походка была выработана годами). Но его никто не видел. А вот он заметил. По пустому коридору третьего этажа, уткнувшись в какие-то бумаги, шла Бэкки. Паоль застыл как вкопанный. Секундное желание броситься к ней навстречу было беспощадно сметено лавиной тут же обрушившихся на Паоля мыслей.  Бэкки, ничего не заметив, зашла в какую-то лабораторию, а Паоль, круто развернувшись на пятках, бросился обратно в свою комнату. Правда "бросился" несколько иное слово, скорее просто прошмыгнул.
Все это воспринималось как мерзопакостный кошмар и основывалось на двух моментах. Во-первых, за все это время он не получил даже намека на то, что она находится тут же. Во-вторых, до этого момента, он не разу не вспомнил о ней, ни в пустыне, ни здесь. Они встречались уже около трех месяцев и Паоль всерьез подумывал о том, что наверное через годик он женится на ней. Поэтому как-то само собой вызывало подозрение то, что она не разу не зашла к нему, а из того, что она даже не смотрела куда идет, можно было заключить, что здесь она не впервые. Как-то не вязалось это с образом влюбленной девушки. Не меньшие подозрения вызывала и его забывчивость, ведь он до деталей вспомнил все, кроме некоторых моментов, связанных с этим экспериментом.
Паоль пытался понять истинную картину происходящего. Его мозг усилено работал. Да, Бэкки была неплохим биологом, но никогда она не говорила ни о чем, хоть отдаленно похожем на этот эксперимент. Да, именно она познакомила их с Робертом, но та встреча на вечеринке выглядела воистину случайной. Он рассматривал это дело и так и эдак, прокручивал вновь и вновь различные ситуации, но все равно выводы напрашивались весьма однозначные. Разумеется, в эту ночь он больше не заснул.
Утром Паоль зашел к друзьям. Они сидели за столом и резались в карты.
- О Паоль, здорово.
- Привет. Ребята, слушайте, не могли бы вы мне оказать одну маленькую услугу?
- Нет проблем, капитан.
- Тут есть одна девушка, мне она известна как Ребекка Страй… Хотя может быть это и не настоящее имя. Вы ее знаете?
- Ну в общем да.
- Хорошо. Передадите ей, чтобы  она зашла ко мне?
- Ладно.

Вот так и начался новый день. За ночь Паоль много думал об этом. Избегать этого разговора он не собирался, но как же тяжело ему было признать истинное положение вещей. Все время, пока проходили уже надоевшие процедуры и расспросы, он думал о том моменте, который так стремительно приближался. Паоль не знал чего он хочет больше – оттянуть роковую встречу как можно дальше или же побыстрее покончить со всем этим. Он ежеминутно смотрел на часы. Время, казалось, застыло на месте. Его уже начинало слегка трясти от напряжения.
Наконец он отправился в свою комнату. В горле застыл комок, язык пересох. Его душевное состояние просто невозможно было описать привычными словами. Это была смесь решимости и страха, гнева и внутреннего смирения со сложившейся ситуацией. На лбу сверкнули бисеринки пота. Он ждал.

Паоль стоял у окна, устремив равнодушный, почти бессмысленный взгляд вдаль. Он пребывал в глубокой задумчивости. Ожидание вымотало его, и в конце концов  он просто смерился со своей участью. Легкие шаги в коридоре вновь вернули его пронзительным глазам осмысленное выражение. Он чутко прислушивался  - да, это без сомнения она. Чем ближе к двери, тем неувереннее поступь. Они застыли у самой двери. Видимо Бэкки не решалась войти.
Грудь его что-то сдавило, к горлу вновь подкатился комок. Его кулаки сжались сами собой так сильно, что костяшки побелели. Сквозь стиснутые зубы он тихо прошептал: "Господи, прошу Тебя, дай мне силы". Он чувствовал, что теряет контроль над собой. Мир вокруг бешено закружился. Казалось, что прошла целая вечность, пока наконец не раздался стук в дверь. Пересилив себя, Паоль буркнул: "Открыто". Она вошла так тихо и осторожно, почти неслышно. Назад дороги не было.
Когда утром Брайен сказал ей, что Паоль хотел бы с ней повидаться, она не поверила своим ушам. Почему-то до этого момента она не задумывалась над тем, что этот разговор когда-нибудь да состоится. И вот сейчас она вдруг внезапно осознала, в какое болото она добровольно залезла. Расчет был на то, что Паоль под воздействием гипноза навсегда ее позабудет, что она просто тихо уйдет из его жизни и он никогда о ней и не вспомнит. Оказывается, они тогда недооценили этого парня. Это грозило весомыми неприятностями. Правда еще неизвестно, что он знает, а это оставляло хоть какие-то шан-сы выкрутится. Но если он все понял, отпираться бесполезно –  зная характер Паоля можно было с уверенностью сказать, что это повлечет за собой еще более серьезные неприятности.
И вот она здесь. Он стоял к ней спиной, оперевшись на подоконник, и даже не повернулся, когда она вошла. Бэкки прикрыла дверь и остановилась, разглядывая его силуэт на фоне окна. Он был во всем черном – верный признак того, что настроение у него сейчас хуже некуда, но он всеми силами пытается совладать с собой. Оч-чень весело.
-Паоль…
Он не ответил, даже не пошевелился. Однако она заметила, как напряглись его мышцы, вонзившись в майку. Бэкки застыла, не смея шевельнуться. Страх лавиной обрушился на нее. Паоля во гневе она видела всего лишь раз, но и этого хватило, чтобы заключить, что этот человек опаснее, чем тонна динамита.
Несколько минут продолжалось это молчаливое противостояние. Бэкки тихонько подошла к кушетке и присела на краешек. Она явно чувствовала себя не в своей тарелке, мысли сотнями проносились в голове. А он все молчал и пялился в окно. Она  пыталась представить с чего он начнет и в каком ключе будет происходить этот разговор.
- Ты встречалась со мной только из-за эксперимента? – не оборачиваясь произнес Паоль. 
Как не старалась она себя подготовить к этому моменту, все равно он стал для нее неожиданностью. Разумеется вероятность этого вопроса была определена как очень высокая, но Бэкки предполагала, что он возникнет как-то уже в процессе. А тут так сразу… Она молчала, не в силах сказать. Паоль все понял.
- Значит только ради эксперимента, - констатировал он.
- Нет, так было сначала, но не теперь…
Он резко развернулся и с видом человека, которого вот-вот выведут из себя, взглянул на нее:
- Да нет никакого " теперь", Бэкки!
Его голос прозвучал так, словно он произнес приговор. Хотя как же еще можно это назвать? Не выдержав его взгляда, она уткнулась лицом в ладони и разрыдалась. Несколько секунд Паоль равнодушно смотрел на нее, а потом снова отвернулся к окну. Он выждал время, пока она успокоится и, не меняя положения, безучастно произнес:
- Ну а теперь рассказывай. Говорю сразу, иск на вас я подавать не буду, но если ты сейчас упустишь хоть одну деталь, не обижайся – напишу заяву и на вас с Робертом, и на всю вашу лавочку. А уж проверить твои слова особого труда не составит. Так что советую не юлить, себе дороже выйдет.
- С чего начать? – ее голос прозвучал глухо, словно из-под земли.
Он опять обернулся к ней и несколько злобно произнес:
- Ну хотя бы с того было ли наше знакомство случайным.
- Нет.
 Паоль вздрогнул, словно его хлестнули кнутом по спине. Как же больно было это слышать! Его глаза сузились от негодования и обиды, но смотрел он на нее явно ожидая продолжения. Бэкки опустила голову, казалось, что все ее кошмары разом ожили в этот момент. Но просто промолчать было невозможно.
- До тебя в этом же эксперименте участвовал один парень. Но он оказался настолько неприспособленными к тому, чтобы бороться за свою жизнь, что чуть не умер на второй же день. Эксперимент нам проводить запретили, как бесчеловечный. Мы долго обивали пороги различных инстанций, пока нам не дали разрешение. Но оно содержало в себе условие, что привлеченный человек должен будет пройти серьезную подготовку на предмет выживания в этих условиях, что само по себе перечеркивало саму сущность эксперимента, так как исследуемый должен был попасть в пустыню абсолютно этого не ожидая. Оставался вариант – привлечь кого-то из тех, кто когда-то уже проходил эту подготовку, а потом, загипнотизировав, бросить в пустыню. Таким образом мы отступили от первоначальных установок эксперимента. Но при таких условиях, на это никто из претендентов не согласился, к тому же нам нужен был не просто человек, а человек с определенным набором психологических качеств. Так что найти нужный объект представлялось сложным.
 Паоль внимательно, не прерывая, слушал. Он старался уловить все до мелочей. Как же все это было низко и недостойно. Но он заставлял себя слушать и вникать. Бэкки обреченным голосом продолжала:
- О тебе мы узнали совершенно случайно. Кто-то в разговоре обронил, что всем нашим требованиям может соответствовать только весьма необычная личность. К тому времени было принято решение искать человека в среде военных, поэтому мы и начали незаметно расспрашивать различных вояк, кто же из их коллег им представляется самой удивительным человеком. Все эти расспросы велись как бы невзначай, так, в контексте. Четыре человека из пятидесяти указали на тебя. Согласись, это много. Так мы и взяли тебя на заметку. Я решила познакомиться с тобой, чтобы узнать насколько ты нам действительно подходишь. Знаешь, это странно, но подошел ты нам идеально. Мы вцепились в тебя как в спасительную соломинку. Предполагалось, что однажды мне удастся убедить тебя помочь нам в этом деле. Не удалось. Тогда в игру вступил Роберт. Понимаешь, ты очень нам был нужен.
В ответ на это он как-то горько усмехнулся:
- О чем ты говоришь, Бэкки? Я был вам нужен! Надо ж так извратить идею! Вам, по-мешанным на почве науки, был нужен не я, а абстрактный носитель определенной комбинации психологических качеств (это выражаясь твоими же словами).
Она хотела ему возразить, но как-то не получилось. Умолкнув, глядя на то, как он буравит взглядом стену где-то над ее головой. По спине пробежали мурашки. Она снова почувствовала приступ панического страха. А ведь совсем недавно, ее Паоль был самым нежным и ласковым. Но не теперь. Ведь нет больше никакого "теперь". Только сейчас она поняла, какого человека она потеряла навсегда.
- Пол, прости меня, если сможешь.
Он как-то странно посмотрел на нее и процедил сквозь зубы:
- Не смей меня так называть. Тебе прекрасно известно, что это мое семейное имя. А ты отнюдь не член моей семьи.


Паоль летел домой, как и было ему обещано на комфортабельном частном самолете. Чак и Брайен тоже были здесь. Они не мешали ходу его мыслей, отлично понимая, что сейчас их друг не настроен на разговоры. После того разговора с Бэкки он замкнулся в себе, как когда-то. Теперь вытянуть из него хоть слово представлялось серьезной проблемой. На все вопросы он отвечал односложно, иногда отделывался просто взглядом или жестом. В конце концов они оставили его в покое. И сразу же ста-ло понятно, что он безмерно благодарен им за это.
Лететь оставалось около сорока минут. За время полета он не разу не сменил позу – как лежал, откинувшись в кресле, так и продолжал лежать, старательно изучая потолок. Как много ему пришлось пережить всего лишь за месяц. Сейчас он, уже в который раз, шаг за шагом воспроизводил в памяти события этих дней. Ему хотелось вновь оказаться в пустыне и остаться там навсегда, чтобы ни один человек не встретился ему больше на пути.
Сначала ему казалось, что его жизнь закончена на такой абсурдной ноте. Но теперь, как и много раз до этого, он говорил себе: "Держись, малыш. Ты выкрутишься. Всегда выкручивался и теперь сможешь". Так мог бы сказать ему сейчас Джек, а для Паоля это было самой нужной поддержкой. Он смирился. Хоть и было тяжело осознавать себя пешкой в чье-то подлой игре, Паоль знал, что справится. Впереди еще много и плохого, и хорошего. А пустыня… пустыня теперь навсегда слилась с его существом. Наверное, это могло бы показаться странным, но самой пустыне он был безмерно благодарен за предоставленный урок, ведь именно благодаря ей он узнал так много и о самом себе, и о других людях. Да и вообще ничто и никогда не смогло бы так ясно и просто показать истину об окружающем мире, чем такое вот беспомощное пребывание в пустыне.