Один день из жизни мистера брюна

Брюн проснулся резко, словно от звона будильника. В ушах стояло послезвоние, которое через несколько минут сменилось оглушением от тишины, царившей вокруг. Ошалело оглянувшись по сторонам в поисках раз-будившего его предмета, он ничего не обнаружил. Да и откуда в этой землянке полупещерного типа с одним тюфяком, столом–тире–тумбочкой, желтыми песочными стенами и дверным проемом, от которого шли три ступеньки наверх, мог появиться будильник? Это было решительно невозможно. Брюн даже улыбнулся своему первоначальному, чисто инстинктивному предположению и откинулся обратно на подушку, вытянув руки вдоль одеяла. Органы чувств постепенно восприняли его внезапное пробуждение. Тишина вдруг оказалась от-даленным птичьим пением. Свет уже вовсю обосновался на стенах, и, хотя ему было не очень удобно проби-ваться в помещение, снаружи его было столько, что землянка была освещена так, словно была и не землянкой вовсе, а открытой верандой. Если бы на стене висел градусник, он бы показал что-то около восемнадцати по Цельсию, поэтому лежать под грубым, но теплым одеялом было очень приятно. Воздух пах землей и лесом и поначалу вызывал некоторое опасение слишком настойчивого обволакивания всего вокруг. При таком воздухе было бы совсем не удивительно увидеть гусеницу рядом с постелью на стене, жука на одеяле или какую-нибудь иную живность, но, как ни странно, ничего подобного не наблюдалось. Можно было подумать, что стены со-держат пестициды, отпугивающие этих непрошеных гостей.
Брюн лежал на спине и смотрел в потолок. Мысли его были заняты поисками причины, разбудившей его так внезапно. Сознание Брюна было полно ощущений, столь неуловимых, что невозможно облечь их в слова, и в такой же степени значительных и глубоких, словно он когда-то прожил в них целую жизнь и досконально знал все их нюансы. Может быть, это были остатки сна, хотя сна Брюн совершенно не помнил. Это вовсе не означа-ет, что сна вообще не было — большинство наших снов мы забываем, еще не успев проснуться, но все же это было что-то другое. Что-то чуточку другое. Ну, что ли, сон без изображения. Может быть, даже без звука, хотя это трудно утверждать. Просто вдруг, во время сна, появилось острое чувство утраты. Спокойный и последова-тельный ток мыслей позволил Брюну восстановить это ощущение до мелочей и теперь уже четко сформулиро-вать. Да, это было чувство утраты. Причем возникло оно так внезапно и стремительно, что возымело почти что физическую основу. Как будто удалили кусочек тела. Только без боли — боли не было. Так, было два легких, а во сне выдернули — и осталось одно. А на месте другого — пустота. То есть, говоря точнее, чувство это было не утраты, а пустоты с примесью тоскливости (от какой-то неизвестности происходящего). Он еще полежал несколько минут, привыкая к новизне этого наваждения и ожидая, что оно наконец уйдет, но оно не уходило, а наоборот, как будто устраивалось поудобнее в бороздах его мозга, становясь чем-то родным и даже самим со-бой разумеющимся.
К этому времени вид потолка ему уже начал надоедать, в мышцах появилась потребность переменить по-зу — одним словом, пришло время вставать. Что Брюн и сделал. Выйдя из землянки, Брюн оказался в редень-ком смешанном лесу. Впрочем, само это место больше походило на опушку, особенно обилием разнокалибер-ной травы, приятно освежавшей ноги чистой холодной росой. Было бы неправдой сказать, что Брюн был боль-шим любителем пройтись босиком по траве. Его совершенно не устраивала необходимость при этом внима-тельно искать подвоха в виде многочисленных колючек, коровьих лепешек или чего-нибудь еще. Но тут было совсем другое. Основную массу растительности составлял клевер и какая-то еще трава повыше (извините, не силен в ботанике), колючек не было и в помине, да и вообще не возникало мысли, что надо чего-то опасаться. Земля была ровная, в смысле, без ямок от коровьих копыт, и мягкая — видимо, оттого, что сотни лет трава здесь полностью проходит свой жизненный цикл, который не нарушается ни человеком, ни чем-нибудь еще. Какой-то давней памятью, быть может, вымышленной, Брюн вспомнил, что недалеко к юго-западу от этого места должен протекать ручей. Ручей действительно обнаружился, стоило только спуститься в низину.
Он был метра полтора шириной, с довольно шустрым течением. Этакая маленькая речушка. Брюн подошел к самой воде, и вода отразила его беспокойное (за счет течения) лицо. Всклокоченные жесткие темно-русые (даже немного рыжеватые) волосы, широкие глаза и тоже широкий рот с выступающей верхней губой. Вообще, лицо изображалось ручьем довольно импрессионистично за счет игры теней и опять же беспокойства водной глади. На его теле была грубая льняная рубаха и льняные штаны. Вид почти что арестантский, если бы не бе-жевый цвет одежды и не глубокие карманы в штанах. Когда Брюн шагал, засунув руки в эти карманы, вид у него был даже пижонский — весь этот туалет довольно хорошо на нем сидел.
Пока мы разглядывали мистера Брюна и его одежду, он успел умыться и даже искупаться. На обратном пути его немного знобило от казавшегося теперь колючим ветерка. Когда он подошел совсем уже близко к своему пристанищу, у него возник вопрос, а чего это он, собственно, там забыл. С удивлением обнаружив, что никаких причин, ни теоретических, ни фактических, возвращаться в землянку действительно нет, Брюн повернул чуть левее и прошел мимо нее, в сторону сгущения леса. Может показаться странным, что он так легко и быстро изменил свой дальнейший путь, да еще не куда-нибудь, а прямо в самую чащу. Действительно, почему было не вернуться к ручью и не идти вдоль него, не удаляясь от воды, или почему бы ему просто не выбрать другое на-правление? В его распоряжении было триста шестьдесят градусов, а он взял и повернул чуть левее и пошел в сторону чащи. Причина тому — чувство голода.
Дело в том, что при подходе к дому он захотел есть. О, конечно, чувство голода — это не компас, чтобы по нему выбирать направление, но Брюн ощущал колебания интенсивности этого чувства в зависимости от курса движения. Собственно, это и заставило его задуматься о необходимости возвращения в дом. Дорога к землянке шла не строго по прямой, когда ему приходилось идти чуть правее, голод усиливался, чуть левее — уменьшался. Так, чисто эмпирически, Брюн установил направление. Это был путь на север.
К счастью, лес сгущался не настолько, чтобы стало трудно идти. Солнце постепенно поднималось все выше и легко пробивалось сквозь листву и хвою, бесчисленными зайчиками играя на земле, устланной толстым сло-ем той же хвои и опавших листочков. Держать верный курс не составляло никакого труда — его желудок был лучшим навигатором. Думаю, небезынтересно будет узнать, что о пункте назначения Брюн не имел ни малей-шего представления. Когда приходилось идти вверх, Брюн начинал задыхаться, ему приходилось останавли-ваться, ждать, пока дыхание и учащенное сердцебиение вернутся к приемлемому темпу, и только потом про-должать свой путь. В минуты остановок особенно обострялись те самые, уже привычные чувства пустоты с тоской. Брюн опускал тогда глаза и подолгу смотрел в одну точку на земле. В голове его рождались самые раз-ные ассоциации, то на какой-нибудь предмет, попадавший в поле зрения, то из какой-нибудь уходящей мысли рождалась новая, формируя бесконечные цепочки из раздумий и вымыслов.
Когда солнце преодолело зенит, Брюн вышел на опушку. Слева от него стоял большой одноэтажный бре-венчатый дом, украшенный с фасада разноцветными огоньками и металлической вывеской «БАР ЛЕСНОЙ КОЗЕЛ». Оттуда доносились звуки музыки. Играли, кажется, Rainbow. Знакомые слова припева “now where do we go” заставили его улыбнуться, оторваться от созерцания картины и двинуться прямо к дому. Крепкое дере-вянное крыльцо, не скрипевшее под ногами, тяжелая темно-коричневая дверь с бронзовой ручкой и добротный, благородный звук Rainbow производили благоприятное впечатление.
Когда он вошел, зазвенели колокольчики. Секундой позже за спиной захлопнулась тяжелая дверь. Брюн оказался в просторном помещении, в котором располагалось несколько массивных деревянных столов с такими же деревянными стульями. Кое-где стояли плетеные кресла. Напротив входа находилась барная стойка, обитая вагонкой. Все дерево было лакировано и выдержано в темно-коричневом тоне. В середине стойки была прибита латунная табличка с надписью красивыми буквами “made by the carpenter of St. Wood in  before the end of time”, расположенными по периметру, а в центре красовался герб, детали которого были столь многочисленны, что пересказать их не представляется возможным.
За стойкой хозяйничал, по-видимому, сам лесной козел. Он стоял на двух ногах, у него была довольно большая для козла голова, может, чуть приплюснутая морда, но в остальном внешность была вполне козлиная. Еще бросались в глаза руки, которыми он вытирал стоявшие в ряд рюмки (извечное занятие барменов всех времен и народов) — пятипалые, без копыт, но густо покрытые жесткой серой шерстью. В зале было еще три посетителя, один из которых был обладателем волчьей, другой — лосиной головы. Сидели они за одним сто-лом, раскуривая трубки и о чем-то оживленно дискутируя. У лося на кончики рогов были надеты разноцветные колпачки, очевидно, чтобы случайно кого-нибудь не поранить. Они даже не обернулись на звон колокольчиков. Третий же, с кабаньей внешностью, сидел за столиком в углу и читал газету с крупными буквами «Лесные ве-домости». Перед ним стояла тарелка с чем-то недоеденным. Вид тарелки напомнил Брюну о пустом желудке, и внимание его вновь переключилось на козла, который все это время пристально за ним наблюдал. Внешность посетителей и хозяина бара почему-то не произвели на Брюна особенного впечатления. Максимум, что возник-ло в его голове в связи со всем этим, — легкое чувство удивления и уважительного к природе любопытства. Мол, надо же, и такое, дескать, бывает. К тому же, голод на тот момент делал неактуальными все размышления на посторонние темы, и Брюн, отметив в голове, как ловко его голод запеленговал это симпатичное заведение и как удачно получилось, что он на него вышел, даже и не мечтая об этом, направился к барной стойке с намере-нием заказать себе чего-нибудь вкусного (впрочем, сейчас любой обед показался бы ему вкусным). Вдруг, у самой стойки Брюн остановился. Руки его машинально полезли в карманы и беспомощно там затихли. Денег у него не было. Раньше Брюн об этом не задумывался, но сейчас этот факт оказался неожиданностью, грянувшей как гром среди ясного неба. Брюн посмотрел на козла, не в силах что-нибудь сказать в такой дурацкой ситуа-ции. Однако козел заговорил первым.
— Мистер Брюн? — спросил он слишком хорошо поставленным для козла, но все же козлиным голосом. Сказано это было очень вежливо, козел даже участливо наклонил голову.
Такой поворот событий, пускай и неожиданный, сразу разрядил обстановку, чему Брюн был несказанно рад. Он ответил утвердительно, вложив в интонацию оттенок теплой признательности.
— Замечательно, — сказал козел, повернулся в сторону, достал планшет с какой-то исписанной бумажкой, свободной рукой взял лежавшие на стойке очки и приложил их себе почти к кончику носа. Очки, надо сказать, ему очень шли. Помимо очков на нем была рубашка в продольную полоску и черная атласная жилетка. Потра-тив несколько секунд на изучение загадочного листка, он отложил планшет, произнес «одну минуточку», вы-ставив при этом вверх указательный палец, и скрылся на кухне. Брюн наблюдал за всем этим как заворожен-ный. Пахло вкусным табаком, деревом, чем-то жареным — в целом, очень приятный запах, но когда Брюн по-пытался вдохнуть его полной грудью, то почувствовал, что задыхается, и знакомая тоскливая иголочка больно кольнула его в самое сердце. В этот момент с кухни вернулся козел с огромной тарелкой в руках, на которой щедро лежала гора пышного картофельного пюре с подливкой, украшенная зеленью, помидорчиками и огурчи-ками, и толстая сочная отбивная.
— Прошу вас, — произнес козел и поставил тарелку перед мистером Брюном. Рядом с прибором поставил корзиночку с хлебом. Видимо, довольный произведенным впечатлением, козел скрестил руки на груди и позво-лил себе чуть улыбнуться, насколько можно было различить улыбку на его козлиной морде. Брюн тут же, за стойкой, уселся на высокий табурет. Козел тем временем что-то вспомнил, опять показал вверх указательным пальцем и налил гостю кружечку холодного светлого пива.
Брюн с нескрываемым удовольствием сразу же сделал несколько глотков. Зачерпнул вилкой картошки, сле-дом отправил в рот дольку огурчика. Затем переложил вилку в левую руку, взял нож и принялся за мясо. Отре-зав первый кусок, он вдруг замер. Это была явная свинина. Брюн повернул голову и посмотрел на кабана в уг-лу. Тот все так же читал газету перед недоеденной тарелкой и потягивал что-то через соломинку из высокого стакана. Не меняя позы, Брюн перевел взгляд на козла, который чуть отошел в сторону и наблюдал за отлич-ным аппетитом мистера Брюна, по-прежнему скрестив руки на груди. Брюн, поджав губы, посмотрел на кусок мяса, затем снова поднял взгляд на козла. Тот понял значение вопросительного взгляда и поспешил разъяснить ситуацию:
— Это немая свинина, мистер Брюн.
Брюн непонимающе поднял брови, чуть повернул голову и, кажется, покраснел от мысли, что кабан в углу может услышать их разговор. Однако посетители и не думали отрываться от своих занятий. Козел продолжал:
— Видите ли, мистер Брюн, наши немые э-э… аналоги не имеют к нам ровно никакого отношения. Я имею в виду зверей, не умеющих говорить. Нет, конечно, у нас имеется некоторая схожесть вкусов. Вот, синьор Ка-бани, например. Обожает желудевый соус. Сегодня, правда, аппетит у него не очень, но это лишь частный слу-чай.
Услышав имя кабана, Брюн решил, что неплохо было бы узнать и имя своего собеседника.
— А с кем имею честь, простите?..
— Пан Козельски, хозяин этого заведения.
— Очень приятно, — Брюн кивнул и со спокойной совестью продолжил уничтожение своего обеда.
Пан Козельски ждал, пока мистер Брюн покончит с едой. Когда у того осталось только полкружки пива, бармен продолжил разговор.
— Вы ведь из землянки, мистер Брюн? — спросил Козельски, забирая пустую тарелку.
— Вы, я вижу, хорошо осведомлены, пан Козельски. — От обеда Брюну стало очень хорошо, разве что ды-шать было тяжеловато. Но ничего против того, чтобы поговорить с приятным собеседником (а именно такое впечатление произвел на него пан Козельски) Брюн не имел. Вместо ответа пан Козельски продолжил:
— Вы хорошо выспались?
— Да, спасибо. Там вообще очень уютное место.
— Хм, — Козельски задумчиво улыбнулся. — Земляночку эту все хвалят.
— Там бывает много гостей? Вы знаете, может, это кажется наивным, но у меня возникло впечатление, буд-то я там первый и сделана она как будто для меня.
— Ну, на моем веку вы первый, а так, говорят, что бывают. Часто или редко — сами знаете, мистер Брюн, это такие неопределенные понятия. Хотя вы правы, для вас там, конечно, все подготовили специально. На реч-ке были? Разумеется, были, иначе бы вы нас не нашли. — Козельски вновь принялся вытирать стаканы.
— Да, только я удивляюсь, как я ее отыскал.
— Ничего удивительного, мистер Брюн. Просто вы пошли в сторону самого низкого места, к тому же, вы, может, и не осознанно, слышали журчание воды. Вы ведь долго не плутали, сразу нашли?
— Довольно быстро.
— У вас хорошая интуиция. Это лишь подтверждает, что вы не зря сюда попали, — пан Козельски накло-нился к мистеру Брюну и понизил голос. — Эта поляна ведь лучшее место в нашем лесу, и придти сюда может далеко не каждый, — Козельски вернулся в исходное положение. — Простите, как глубоко вы зашли в воду?
— Это имеет какое-то значение?
— Несомненно.
— Вода была настолько чистая, что сначала я зачерпнул ее ладонями, чтобы попить. Затем я искупался.
— По всей видимости, вы нас искали не более трех-четырех часов, не правда ли?
Брюн не совсем видел связь между этими событиями, поэтому его лицо приняло скептическое выражение. Козельски мигом уловил ситуацию.
— Вода помогает отыскать сюда дорогу, попросту говоря. По слухам, официальное ее название — интуитивный поляризатор. Чем обильнее был контакт, тем точнее выбирается направление. У каждого свой навигатор. Вы вот по чему шли?
— По голоду.
— Так я и подумал. Некоторые идут по половому влечению. Но приходят они, конечно, не сюда. Речушка эта, знаете ли, хоть и узенькая, но очень длинная, — Козельски задумался, направив мутный козлиный взгляд куда-то под стойку. В таком положении пан бармен пробыл пару минут, за которые Брюн успел осушить круж-ку. Затем Козельски вдруг встрепенулся и спросил:
— Чего-нибудь еще, мистер Брюн? Не стесняйтесь, все в вашем распоряжении.
Брюн попросил сигару, свежую газету и рюмку коньяку. Пан Козельски выдал ему свежий номер «Лесных ведомостей», сигару и спички, с которыми Брюн отправился за столик с удобным креслом, а коньяк пан Ко-зельски принес сам.
Незажженная сигара пахла изумительно, и Брюн долго вертел ее перед носом, прежде чем закурил. Как и ожидалось, дым немного испортил впечатление, но так как Брюн совсем не затягивался, вкус сигары вносил свою долю в его послеобеденную негу. Дышать при этом стало заметно сложнее. Может быть, оттого, что сига-ра сама по себе привлекала внимание к дыханию. Да и что-то острое внутри снова засверлило. Брюн отхлебнул коньяку и развернул газету.
Заголовки не отличались оригинальностью. Статья номера: криминал. За южной просекой Сент-Вуда обна-ружен медвежий капкан с приманкой. И материал на весь лист с разбором предыдущих подобных находок и несчастных случаев в эпизодах, когда капканы не были вовремя найдены, а также восхвалялся некий господин Бобр, который вовремя распознал ловушку. Сообщалось, что последние несколько лет именно медведи, кото-рых, кстати сказать, не так уж и много в здешних краях, подвергаются этой позорной, «антигуманной» охоте. Еще задавался риторический вопрос о путях проникновения в Сент-Вуд медвежьих капканов, потому как ника-кие металлические предметы без специального разрешения попасть на территорию леса не могут. Были статьи с анализом миграционной тактики пернатых, а также много других заметок, особо ценной информации не содер-жащих, но приятно расслабляющих мозги.
Пробежать глазами всё Брюну не удалось, его прервал раскатистый баритон из-за газетного листа:
— Простите, мистер Брюн, что отвлекаю вас, но здесь нет ровным счетом никакой полезной информации.
Брюн опустил газету и поднял глаза. Перед ним стоял тот самый кабан.
— Синьор Кабани, — сказал кабан и чуть кивнул головой. Уверяю вас, я только что потратил на это занятие сорок минут своей жизни и не стал от этого ни умнее, ни осведомленнее. Позвольте составить вам компанию.
При этих словах Кабани подался вперед. Брюн приглашающим жестом указал на кресло напротив. Он был даже рад, что его оторвали от действительно посредственной газеты.
— Табачный дым вам не помешает?
— Нет, что вы. Я сам долгое время был заядлым курильщиком, теперь вот клыки мешают. Вообще моя форма челюсти чертовски неудобная для курения — негерметичная. Но если кто-то курит рядом хорошую си-гару, то я с удовольствием посижу под дымком. Знаете, я слышал, как пан Козельски объяснял вам про свини-ну, и заметил, как вы покраснели. Такая деликатность очень тронула меня, мистер Брюн.
В это время пан Козельски решил поинтересоваться, не надо ли собеседникам чего (а то какая беседа всухо-мятку, да еще между малознакомыми людьми?), и вышел к ним из-за стойки. Ноги его оказались с копытами (до этого Брюн гадал: копыта или нет?), хвоста не было. Оба попросили еще коньячку. Пан Козельски превзо-шел все ожидания. Вместо двух заказанных рюмок с коньяком он принес две пустые и графинчик.
— Так вот, — продолжил синьор Кабани. — Я краем уха слышал… Простите, вы из землянки, я правильно понял?
— Совершенно верно.
— Знаете, сюда все попадают по-разному, поэтому чрезвычайно интересно услышать историю вновь при-бывшего.
Брюн немного удивился:
— А как же пан Козельски узнал, что я из землянки?
Кабани хотел что-то ответить, но вместо этого поднял рюмку.
— У вашей истории хорошее начало, мистер Брюн, возможно, что будет и хорошее продолжение. Такое редко, но случается. Я вам очень этого желаю.
Брюн поднял свою рюмку, они звонко чокнулись и выпили. Брюн закусил дымом от сигары, Кабани, не-смотря на свои клыки, решил последовать примеру мистера Брюна и пошел к стойке. Когда он вернулся с при-куренной сигарой, Брюн уже наполнил рюмки.
— Чертовски приятно, хоть и ужасно неудобно.
Курить ему и впрямь было неудобно, приходилось вставлять сигару у самых коренных зубов, чуть оттягивая щеку. Кабани положил сигару на край пепельницы, оставляя ее, по-видимому, только для «закусывания».
— Насчет вас Козельскому еще с утра было сообщено, что вы здесь появитесь, чем вас накормить и краткая информация о вас. Землянка — хорошее место. Практически легендарное, потому что из наших мало кто отту-да. Видимо, не так уж у вас все и плохо.
— Вы хотите сказать, что у всех здесь все плохо?
Синьор Кабани улыбнулся, отчего его пятачок покрылся морщинами. Он взял сигару и поднял рюмку.
— За вашу наивность, мистер Брюн. За то, что к нам попадают такие люди.
Брюн поднял рюмку и улыбнулся
— За то, что я попал к вам.
У Кабани взгляд потух.
— Вот это уже лишнее. Давайте оставим только первую часть тоста, а, мистер Брюн?
Брюн не возражал. Они выпили, с удовольствием приложившись после этого к сигарам. Немного помолча-ли, вглядываясь в сизый дым. Синьор Кабани прервал паузу:
— Скажите, мистер Брюн, вот вы очнулись в землянке, потом шли по лесу и ничему не удивлялись?
— Нет, — ответил Брюн, и это была чистая правда.
— Но у вас возникали сомнения, как вы сюда попали и, самое главное, откуда?
Брюн задумался, пытаясь найти ответ на этот вопрос, но мысли его совершенно не хотели зацикливаться на этом: похоже, его действительно не интересовало, откуда он здесь взялся. Хотелось отложить этот вопрос до другого раза.
— Но было хоть что-то необычное, на что вы обратили внимание? — не унимался синьор Кабани.
— Д-да, — немного подумав, ответил Брюн. — Мое пробуждение.
Кабани подался вперед и наклонил голову.
— Знаете, синьор Кабани, я проснулся будто от звона будильника.
И он рассказал, как это было. Кабани серьезно, без тени иронии, переспросил:
— Так значит, внезапно, словно что-то вырвали?
— Тогда мне показалось, что легкое. Да и дышать с тех пор стало как-то труднее — должно быть, слишком я сильно вбил себе это в голову. Тоска еще эта подкатывает… да ведь я вам уже рассказывал.
Синьор Кабани разлил коньяк и с какой-то грустью произнес:
— Ваше здоровье, мистер Брюн.
Похоже, легкого действительно не было. После небольшой паузы Брюн спросил:
— А почему именно легкое?
— Не знаю. У всех по-разному. Такого я еще не видел. Может быть, легкое ближе к душе.
Музыка успела смениться несколько раз. Сейчас играли Fun Lovin’ Criminals — очень кстати под коньяк. За музыку они выпили следующую рюмку.
Волк и лось в другом конце залы все продолжали спорить. Синьор Кабани тоже посмотрел в их сторону. Почувствовав на себе взгляды, они обернулись. Волк вынул трубку изо рта и поднял ее в знак приветствия. Лось счел нужным подойти поздороваться. Волк последовал за ним. Синьор Кабани представил их Брюну — дон Люпус и господин Лось.
— Как приятно видеть человеческое лицо, — произнес дон Люпус.
— И немного грустно, — добавил господин Лось.
— Вам очень идут колпачки на рогах, — заметил Брюн Лосю.
Комплимент явно пришелся тому по душе — взгляд рогатого господина заметно потеплел.
— Спасибо, — сказал он. — Их любезно подарил мне дон Люпус на мой прошлый день прибытия, после то-го, как я поцарапал морду мсье Тиграну. Неприятная была история.
— Заметьте — hand-made, так сказать, — хвастанул Люпус.
— Здесь ведь дни рождения не помнят, — уточнил синьор Кабани, — поэтому отмечают дни прибытия.
Несмотря на отсутствие любопытства, информация все же поступала в сознание Брюна, накапливалась там, каким-то образом обрабатывалась. Этот день казался ему очень длинным. Так всегда бывает при перемене об-становки. Например, когда приезжаешь на курорт, первый день кажется просто исполинских размеров — только удивляешься, как такое количество событий и впечатлений могло в него вместиться. Ну, да что я буду рассказывать — эти вещи знает даже трехлетний ребенок, которого привели в гости. Я лишь напомнил о такой закономерности, чтобы дать более полное представление о восприятии происходящих с Брюном событий. Есть основания предполагать, что реальностью для Брюна был только период времени с сегодняшнего утра (на-сколько это можно понять по его мыслям и поведению). Может, сам Брюн и не был очень озадачен этой ситуа-цией до какого-то момента, но определенный объем событий, слов и просто окружающих вещей уже сформи-ровал в его голове способность сильно удивиться, готовую реализоваться после какого-либо пускового момен-та. Таким моментом и стала фраза синьора Кабани о днях рождения.
Внимание Брюна невольно зафиксировалось на этом сообщении, и у него возник первый серьезный вопрос за сегодняшний день. Однако любопытство, которое человек испытывает при постановке вопроса и ради утоле-ния которого он его и задает, приобрело у Брюна необычную форму. Всю его грудную клетку, начиная от щи-товидного хряща гортани и заканчивая диафрагмой, начало скручивать по часовой стрелке. Говорить он не мог. Перед глазами появился плавающий туман, челюсти сдавили одна другую, словно соревнуясь, какая из них первая не выдержит и рассыплется. Тоска. Такая вот злая тоска, какой у обычных людей почти никогда не бы-вает. Без какой-либо осознаваемой причины и никуда не направленная. Просто так, сама по себе. Любопытству она не дала и шанса на реализацию.
Собеседники его, конечно, увидели, что с мистером Брюном творится что-то неладное, но суетиться осо-бенно не стали. Видимо, подобное было для них не в новинку. Господин Лось с сожалением сомкнул губы и опустил взгляд, дон Люпус смотрел на мистера Брюна, полный готовности ему помочь, хотя и понимал, что всякая помощь тут бесполезна. Синьор Кабани задумчиво уставился на тлеющий кончик сигары и периодиче-ски повторял:
— Дышите. Дышите глубже, мистер Брюн.
Однако дышать глубже Брюн не мог. Он даже с трудом улавливал слова синьора Кабани.
Отпустило его также внезапно, как и скрутило. Лоб был холодный и влажный. Спина была мокрая. Брюн взял со стола салфетку и вытер ею глаза, затем все лицо и шею. Дыхание было глубоким и частым. Внезапно в поле его зрения появился поднос, на котором стоял стакан с прозрачной пузырящейся жидкостью. Брюн немед-ленно взял стакан и залпом выпил половину. Это была холодная содовая. Поднос держала волосатая рука пана Козельски. Брюн допил воду и поставил стакан обратно, благодарно улыбнувшись Козельскому. Поднос исчез.
— Ну, вот и первая ласточка, мистер Брюн, — произнес господин Лось.
— Вы сказали это таким тоном, дорогой друг, словно хотели его с этим поздравить, — возмутился дон Лю-пус. Он выбил прогоревший табак в пепельницу, положил трубку рядом и сложил перед собой руки. Потом он обратился к Брюну:
— Вы, вероятно, хотели что-то спросить? Хм. Такая штука. Вы щедро одарены равнодушием к происходя-щему с вами, но стоит вашему разуму чуть взбунтовать — это мгновенно карается. Вы и сейчас не задавайте вопросов. Мы постараемся сами вам рассказать. Столько, сколько знаем, а знаем мы, поверьте, немного. Из ле-генд, передающихся из уст в уста, и собственного опыта. А легенд в нашем райском уголке, — (при этих словах синьор Кабани изобразил лукавую улыбочку, словно услышал добротный анекдот, и принялся разливать по рюмкам), — предостаточно. А все потому, что точной информации ни у кого нет. Вот, например, в нашем лесу нет кладбища и никто не видел мертвых. Случается, что жители исчезают, но куда и как — никто не знает.
— Простите, а капканы? — озадачился Брюн, вспомнив давешнюю газету.
— Я же говорил вам, мистер Брюн, что в газете нет никакой полезной информации. Может, то, о чем они пишут, и происходило в лесу, но никто и никогда этого не видел.
— Газеты — это элемент общественного развлечения, — авторитетно заключил господин Лось и принялся раскуривать новую порцию табака.
Брюн слушал и чувствовал приятную усталость. Дышать по-прежнему было тяжело, но это казалось сущим пустяком после такого припадка, а первые минуты после него можно было назвать блаженством. Коньяку не хотелось. Слушать своих новых друзей Брюну было очень интересно, но информации за день действительно было много. Хотелось разобраться со своими многочисленными мыслями и желательно одному. Кроме того, Брюн засиделся. Казалось, что в баре он несколько часов кряду. Хотелось размяться, табачный дым надоел. Он посмотрел в окно, и вид поляны, деревьев, кусочка чистого неба показался ему самым заманчивым, что только может быть в эту минуту.
— Извините, господа, мне надо выйти.
Кажется, дон Люпус в этот момент собирался взять бокал и произнести тост.
Сообщив, что он скоро вернется, мистер Брюн поднялся и вышел на улицу. Похоже, что он и вправду уже несколько часов как находился в баре. Дело шло к закату. Свежий воздух был наичистейшим. Его можно было бы назвать вкусным, если бы к воздуху подходило такое определение. Ветерок снова знобливо пробежал по ребрам и позвоночнику и продолжал потрепывать ворот его льняной рубахи. Брюн попрыгал на месте, затем попытался пройтись колесом, но неудачно. Он упал навзничь, раскинул руки, посмотрел в небо, потом резко вскочил и побежал, снова раскинув руки в стороны. Наверное, он очень походил на сумасшедшего. Стесняться, однако, было некого, а того, что эта сцена станет известна нам с вами, он в тот момент и вовсе не знал. Носился по поляне он недолго: стало больно жечь в груди. Тогда он кинулся на траву «пингвинчиком», как футболисты после гола. Трава была не такая густая, как на поле, так что получилось не так красиво и даже неприятно. Этот трюк окончательно отрезвил Брюна. Он улыбнулся собственному кратковременному безумству, потом вернул-ся на крыльцо, сел и стал разглядывать природу.
Над лесом показалась полная луна, очень бледная на еще светлом небе. Брюн встретил ее как старую знако-мую — сколько раз он смотрел на нее, разглядывая ее пятнышки и выдумывая всякие небылицы. Брюн с детст-ва не переставал удивляться, как близка она, особенно если смотреть в полевой бинокль, аккуратно примощен-ный на дымовой трубе загородного дома, чтобы изображение не тряслось. И в то же время какая пропасть из пустоты и мрака отделяла ее от земли! Эти детали Брюн вспомнил абсолютно не напрягаясь. Он обратил на это внимание и решил порассуждать дальше. Память его была аморфной. Она казалась гладкой и круглой, без ка-ких-либо выступающих частей, за которые можно было бы зацепиться. Точно она втянула все воспоминания внутрь, превратилась в шарик и замкнулась. Но, если что-то, поступающее извне по органам чувств, когда-либо было ему знакомым, оно тотчас активировало соответствующий участок воспоминаний. Вот, например, музы-ка, доносящаяся из бара, была джазовой композицией “Take Five” Дэйва Врубека. Брюн мог представить себе все инструменты, на которых она исполнялась, даже обложку альбома, на котором композиция записана.
Брюн точно знал, что он не сегодня родился. Он точно знал, что был ребенком, хотя ничего конкретного от-носительно своего детства Брюн вспомнить не мог. Не помнил он и своих знакомых, хотя, думал он, покажи ему фотографию — тотчас вспомнит, так все будто бы лежало на поверхности и в то же время как будто было заперто. Фотография. Родился. Эти понятия не составляли для Брюна какой-либо тайны. Вот люди… Брюн так увлекся размышлениями, что ему привиделся серебристый шарик с матовой поверхностью, медленно вращаю-щийся внутри его головы и представляющий собой сгусток его воспоминаний. Когда на него, скажем, попадала зрительная информация в виде лучика света (с изображением луны, например), это место на шарике загоралось, как маленький экранчик, и воспоминание оживало. Шарик очень напоминал елочную игрушку. Елка, игруш-ка — откуда-то из детства. Определенно.
Цепь его рассуждений прервалась — он снова взглянул на луну. Волосы на затылке приподнялись, а по спи-не побежали мурашки. Ее силуэт к этому времени стал более четким — но… Рисунок на луне был другой. По-хожий, но другой. Нет, Брюн, конечно, не был астрономом и не знал досконально все лунные моря и кратеры. Да и каждый из нас, не глядя на Луну, вряд ли сможет изобразить рисунок ее пятен. Но все мы, тем не менее, так много раз в своей жизни ее видели, что любое малейшее изменение в ее рисунке стало бы сразу же замет-ным. Можете себе представить, что бы вы при этом почувствовали? Даже если бы вы считали, что Земля пло-ская, а небо — разрисованный купол, это бы вас ошеломило, могу вас уверить. Так вот, луна была другая. В самый разгар удивления (пожалуй, это впервые за сегодня Брюн удивился) дверь открылась и на крыльцо вы-шел пан Козельски.
— Мистер Брюн, вас ждет горячая ванна.
Брюн уже начал зябнуть, к тому же после своих акробатических номеров он был грязен, как черт. Эта но-вость пришлась очень кстати, и он поблагодарил пана Козельски за его бесконечное внимание и заботу. Пан Козельски провел мистера Брюна через зал, где его друзья приканчивали коньяк, проводив его звонким чокань-ем.
Комната за дверью в углу зала действительно оказалось ванной. Ванна, раковина, унитаз — все как полага-ется. И все черного цвета. Кафель тоже черный, с ярко-красными прожилками, все металлические части были из белого металла. На стене напротив висело огромное овальное зеркало, под ним табличка “Made by the prime designer of St. Wood in  before the end of time”. На хромированной решетке у стены висела новая одежда и по-лотенце, под зеркалом — мыло, бритва, блюдечко с помазком, зубная щетка и расческа.
Пробыв в ванной около сорока минут, Брюн вышел в новом льняном костюмчике, с легким пиджачком и в сандалиях. На вороте его рубахи был вышит красный витиеватый узор. В зале сидел один синьор Кабани.
— С легким паром! — воскликнул он, когда Брюн подошел к столу. И продолжил, окинув его с головы до ног: — Вы отлично выглядите.
Брюн сел. Он побрился, зачесал волосы, открыв высокий лоб. Костюм сидел на нем замечательно.
— Спасибо, синьор Кабани. А где же два заядлых курильщика?
— Сегодня полнолуние, мистер Брюн, и дон Люпус отправился выть на луну, а господин Лось его сопрово-ждает, чтобы помочь нашему благородному дону, когда у того начнется припадок. У него ведь припадки не то что у вас — благо, случаются только в полнолуние.
— Да, кстати, луна — она вам не кажется странной?
— Хм. Вы довольно быстро это заметили, дорогой друг. Да, луна действительно другая. Почему так — точно не знаю. Разное говорят. Может быть, это темная сторона луны. Ведь это Святой Лес Забвения. Вы еще не слышали этого названия? — синьор Кабани искренне удивился. — Говорят, что сама Луна, мол, от нас от-вернулась. Да, Святой Лес Забвения. Где он находится — никто не знает. У меня на этот счет был миллион до-гадок, и все какие-то нелепые. Умом я решил для себя, что Луна та самая, просто моя память что-то путает. Но если бы только моя!.. Сердцем я в это не верю. Здесь, куда ни пойдешь, все равно выйдешь на эту поляну. И никаких ориентиров. Святой Лес Забвения... — Синьор Кабани заметно захмелел. — Здесь каждого кто-то за-был. Там, в прежнем мире. Говорят, что тот, кто отсюда исчезает, вечно блуждает в этом лесу, не находя выхо-да. А я вот выхожу на поляну. Все время. И не хочу выходить, специально иду прочь, а все равно возвращаюсь. Один раз долго выходил, несколько часов. Встретил блуждающего. Почти озверевший. Ну, думаю, выведу его. И действительно, он пошел за мной, я уж и бар издали увидел, оборачиваюсь — а он исчез. Как сквозь землю. Но он уже и не говорил. Мы ведь здесь звереем потихонечку, мистер Брюн. Каждый в меру своей испорченно-сти. Вот пан Козельски, например, — (пан Козельски, услышав, что о нем речь, вопросительно указал на новую бутылку коньяка и после отрицательного жеста синьора Кабани продолжил вытирание рюмок), — пару лет на-зад остановился и с тех пор ни на йоту. У меня вот каждый год клыки все больше и больше. Хотя, все осталь-ное — тьфу-тьфу.
Пан Козельски все же принес графин с коньяком и две чашки горячего шоколада с пышной, красивой пеной.
— Пан Козельски, окажите нам честь! — пафосно пробасил синьор Кабани, сделав приглашающий жест. При этих словах обе рюмки наполнились, Козельски сходил за третьей, наполнилась и она. — Ну, а вас кто за-был, а, Пан Козельски? — Кабани положил ему руку на плечо.
— Да кто-то, видать, забыл, — при этом пан поджал губы и посмотрел куда-то вдаль. — Теперь ведь и не узнаешь…
Брюн взял графин и долил себе коньяка до самых краев.
— Интересно, а кем я стану? — произнес Брюн, ни к кому конкретно не обращаясь.
Кабани улыбнулся и изрек:
— Люблю людей с чувством юмора.
А пан Козельски поднял бокал и сказал:
— За братьев наших меньших.
Все, сдержанно усмехнувшись, чокнулись и выпили. Шоколад после коньяка показался восхитительным.
— Пан Козельски, вы волшебник.
Ударная порция коньяка приятно накатила восходящей теплотой к вискам и затылку.
Играла музыка Дунаевского — «Дети капитана Гранта». Разговор зашел про море. Потом про речку — решили, что она должна куда-то впадать, а значит, и море должно где-то быть. Синьор Кабани божился, что он покинет поляну, дойдет до речки, а оттуда обязательно доберется до моря, а пан Козельски уже прикидывал, какую провизию он соберет ему в дорогу. Мистеру Брюну являлись новые воспоминания, впрочем, неодушев-ленного характера. И они пили, говорили, смеялись, снова говорили и снова пили. За окном уже стемнело. Му-зыка была просто подарком для Брюна в этот вечер — играли Led Zeppelin, “Since I’ve been lovin’ you”. Он даже перестал участвовать в разговоре, а только слушал, покачивая в такт головой.
Вдруг раздался звонок. Он был до неприличия громким, но еще и противоестественным в этом месте. Пан Козельски как ни в чем не бывало подошел к стойке и вынул из-под нее аппарат в стиле двадцатых годов, на длинном шнуре. Дождавшись окончания очередного сигнала, пан Козельски поднял трубку.
— Алло. Одну минуту, — и, повернувшись в сторону, — вас, мистер Брюн.
Брюн взял трубку.
— Алло.
— Привет, Брюн.
— Привет, — сказал Брюн, улыбнулся и присел. Дышать сразу стало легче. Пустота в груди начала чем-то заполняться. Она заполнялась так быстро, что от давления в груди к горлу подкатил ком.
— Чем занимаешься?
Это был родной, знакомый голос. Этот лучик, попавший в серебряный шарик воспоминаний звуковой вол-ной, оказался слишком горячим и взорвал его, разом окатив Брюна морем осколков ощущений и воспоминаний. Сердце бешено колотилось. Ему хотелось смеяться, и он еле сдерживал смех, чтобы выговаривать слова.
— Да вот с друзьями выпиваю. А ты откуда?
И они говорили еще долго-долго, обо всем на свете. Когда Брюн повесил трубку, он был очень уставшим. У него даже не было сил вернуться к своим друзьям. Он только посмотрел на них, они оба ему подмигнули и подняли бокалы. После этого Брюн заснул.
Проснулся Брюн от звона будильника. Он открыл глаза и увидел свою комнату. Сознание Брюна было пол-но ощущений, столь неуловимых, что было невозможно облачить их в слова, и в такой же мере значительных и глубоких, словно он когда-то прожил в них целую жизнь.