Константин Шелконогов или Жизнь провинциального актера том 1 кни

Несколько слов...
Нет ничего труднее, чем писать предуведомление...
Не успел я закончить фразу, как голос за спиной ехидненько спросил: - За каким чёртом тогда взял ручку?
Оглянулся - никого. Впрочем, я не очень удивился. Стоит возникнуть какой-либо завалящей мысли, как "заспинник" тут как тут. Вот и сейчас уставился на меня с портрета на стене. - Я твои мыслишки насквозь вижу. Попытаешься убедить, что у тебя есть оригинальный замысел. Тебя распирает от желания его поведать?
      - Питаю надежду...
      - Святая наивность. Нет у тебя замысла. Подумаешь - книга об актёрах. Посмотри на полки библиотек. Актёрских мемуаров - Монблан!
      - Согласен. Но, о чём пишут?
      - Ну, какие роли играл, как играл и ах-ах-какой успех! Кто их читает кроме актёров? Скучно!
     - Правильно, согласился я. - Вот поэтому я не буду писать об успехах и ролях...
    - Здрасьте! - удивился скрипучий голос, о чём же поведаешь?
    - Сцена, роли, - конечно, но между прочем... Главное  - есть жизнь за сценой. И смею утверждать прелюбопытная. Ты, скрипун, читал об этом? 
    - Кажется только у Островского. Про те времена...
    - А про сегодня? - Не припомню сходу.
    - То-то же. Актёрская работа, быт, вроде как у всех, а копнёшь поглубже - нюансики, изюминки...
Вот я и попытаюсь их выковырять из актёрской булки. Хотя бы несколько. Всего не осилить...
 - Тут конечно есть какая-то сермяга, - неуверенно согласился голос. - Да ведь наврёшь! Знаю я твою фантазию.
  - Не буду спорить. Без выдумки не обойтись. Наш недавно умерший классик признался, что в его писаниях 92% выдумки.
Я не могу этим похвастаться. Выдумки гораздо меньше и мои персонажи, что теснятся вокруг меня, не позволят.
   - Что всех знаешь?
   - Конечно...
   - Значит своих друзей - приятелей, или врагов обрисуешь?
   - Никаких конкретных портретов, сходство будет случайным.
А вот мысли... Впрочем и оные - продукт времени.
  - Ох, и скуку нагонишь, - опять засомневался скрипун.                - Хочу избежать.
 - Каким образом?
 - Читаю романы. Слушаю, что говорят читатели. Время смутное и... стремительное. Делаю выводы. Иной писатель на страницу красиво распространяется о погоде, о мебели в интерьере, одежде персонажей. Всё это к чертям! Сегодняшний читатель всю эту так называемую атмосферу пропускает. Ему подавай действие! Поступок! Как в детективе. Почти сценарно. Эскиз, намек - вот дело. Остальное читатель домыслит. Надо же и ему дать работу. Пейзаж - зима, и хватит. А уж, какая она - зима он поймёт из взаимоотношений персонажей. Из их переживаний... Ты замечал ли старче некую странность: тебе, допустим, на той стороне улицы ничего не надо, а ты переходишь. Зачем?                - Не знаю.
  - Человек - часть Природы. Эту мысль я содрал у  Бальзака. В природе всё закономерно. Как часы.
Человек же подвержен случайностям, которые непознаны, потому совершает ошибки. История общества - история. Впрочем, наверное, Ошибки - часть закономерностей. Нравы актёрской среды - часть истории Общества...
   Не так ли? А?
                Автор.
 
                Часть первая.
                КЛУБНИЧНАЯ ГОРА.
    Если, допустим, стать птицей, да посмотреть сверху на село, то увидим нечто похожее на четырёхугольную звезду. Два угла звезды - это улицы, протянувшиеся по берегам речушек. Дома, вместе с весёлыми говорливыми речками торопятся к площади, где стоит церковь, с ампирной папертью над колокольней.
  Третий угол - это огромный, раз в сто больше настоящего - дельфин! Вернее гора, совершенно лысая, удивительно похожая на это животное. Видимо на заре образования земли, когда она лепила свой облик, две подземные волны сошлись навстречу друг другу, и выдавили на поверхность это чудовище.
  Носом дельфин уткнулся в место слияния двух речек.
Людям понравился этот уголок, и они соорудили тут Нардом. И если встать спиной к дверям Нардома, да вздёрнуть подбородок, то можно увидеть на крутом, будто бугор, лбу дельфина часовню. А уж если не, поленишься, да вместе с мальчишками взлетишь вверх к часовне, а от неё рысью по хребту животного к его хвосту, то обязательно наткнешься на берёзу; одну-единственную на этой огромной горе!
  Речка, же, дальше уже одна, под названием Картя, в сопровождении домов по одному берегу, другой - крутой бок дельфина, шуршит по камням в четвёртый угол звезды, под удивительной кличкой - Шешмогул!
  По дороге Картя натыкается на плотину и образует большой пруд. Тут стоит мельница богатого мужика Усолкина. Человека с виду угрюмого, но работящего и честного. Люди сказывали, не знаю, правда, или нет, была у него молодая жена, а он, как домовой, пропадал всё время на мельнице, жена затосковала в одиночестве, да и сошла с ума. Живёт будто где-то на заимке, а раз в году появляется в сумерках на дельфиньем берегу, - там протоптана тропинка и остановившись напротив мельницы, вздев руки, зажатые в кулаки, вопит что - есть мочи: - Усолкина мельница, усолкина мельница-каторга моя!
Люди стараются в это время спрятаться в домах, потому что
лысая гора - чрево дельфина, начинает гулко урчать, будто камнищи у неё внутри перекатываются. Потом отворяется дождь с громом и молнией и жена, будто по той молнии взлетает к берёзке! Взлетает, потому как склон настолько крут, что даже мальчишки и те поднимаются ползком на четвереньках. Взрослые же даже не рискуют.
 Был, правда, случай: заезжий сапожник влез с хвоста животного в гору, расположился под берёзкой, выпил, закусил на воздушке, весело стало.
 - Чего, грит, ради я буду эту громадину обходить, спущусь прямо. Дак поначалу, будто на спине ехал, а потом в Картю и плюхнулся. Мужики с трудом его еле живого из бочага вытащили... Так вот, взлетает, будто жена мельника к берёзке, пляшет под дождём, воет волчицей, потом исчезает и появляется только через год.
 Вообще-то про эту Гору лучше всех и много жутко любопытного может рассказать Онуфриха, потому как дом её окнами распахивается как раз на Гору, напротив берёзки.
  Да вот хоть сейчас на скамейке, что притулилась к заплету дома Онуфрихи, собрались посумерничать бабы. Каждая делилась событиями, что случились у неё в доме, а потом, глядя как солнце ныряет за Гору, и предзакатный ветер начинает трепать кудри одинокой берёзки. Онуфриха, вздохнув, рассказывает, кто с какой нуждой обратился к ней сегодня. Собственно из-за этого бабы и собирались на скамейке; узнать деревенские новости. Бабке Онуфрихе, как сказывали соседи, было около ста лет. Она помнила, как жили при царском режиме, и рассказывала много такого, отчего бабы только ахали, да диву давались! «корова за три рубли! Ах ты, господи! Это же по нашим временам почти задаром!»
 - Было, истинне было, - подтверждала, бабка, - а уж что купцы на ярмонке вделывали, котора кажный год собирались около цуркви, так ни в сказке сказать, ни пером описать.
  Но, главным делом бабки было «править людей». Тут она была  признанный авторитет на все окрестные деревни. Не по годам прыткая бабка всё лето собирала в лесу травы. Точно знала, какую травку, в какой месяц и в какое время дня собирать, чтобы приготовить нужный отвар.
 - Ленись молодуха из Ярославки была, - сказывала она, - мужик у неё шоферит. Приедет из Месягутово, щец похлябат и спать. Она уж одним боком к нему, аль бо титькой жмётся, известно дело молодое – хотца бабе, а он – отстань грит, устал.               
Молодуха взметалась, да шасть ко мне: нет ли кого. Раскинула я ети карты, вижу - блуд!  Дала ей травку, чтоб под подушку ему положила, а отвару чуток, утром, как молоко пить станет, чтобы капнула. А ищше посоветовала, - бабка ощерила рот с двумя оставшимися клыками, что означало озорной смех и, взглянув на Костю, что сидел рядом, зашептала его матери что-то на ухо. Остальные тоже притулились поближе. Кончив, откинулась спиной на заплот, объявила, как приговор: дело – верняк! Бабы смущённо хихикали.
   - Охальница ты Онуфриха.
   - И откуда ты этакое знаешь?
   - А, што, и со мной всякое случалось, - ответила та, - как петушка-то родненького приласкаешь, он и заскверчит! Сёння как раз заскочила молодуха-то, лыбится, будто подсолнух на солнушке, всё, грит в порядке! Шмат сальца оставила.
 Бабка утёрла пальцами уголки губ, подтянула узелок платка под подбородком, вздохнув заявила: - Нады-ть помогать. Плохо, коли баба сохнет, а ишше хужей когда одинока, вон как та берёзка, - кивнула она на дерево на Горе.
  Все повернулись в ту сторону и сочувственно закивали.
И как её занесло, - пожалела мать Кости.
 Давно это было. Стары люди сказывали, - Онуфриха задумалась, будто нырнула в прошлое. Солнце совсем уж за Гору. На фоне красного заката, берёза на Горе казалась нарисованной чёрной тушью. Печальной и загадочной, как некая хранительница Тайны...
   Молчания не выдержал Костя: - Расскажите!
Ишь ты, - удивилась бабка, - значит антирес у тебя к жизни...
Ладно, коль так... Большую берёзу около Нардома знаете? 
- Все согласно кивнули. – Нардома, конешно, в ту пору не было. А берёзе почитай полтышшы лет. Под ней на берегу в те годы юрты татарские стояли. Дюже старая та берёза. От корня-то стволов пять поднялись. Одна так совсем над водой висит...
   - Знаю знаю, это нетерпеливо Костя, - я сам на нём качался.
Что дальше-то?
- Экой ты торопыга... Дак с той берёзы всё и началось.
Как-то пришла пора  старой берёзе детишек по миру сеять. Созрели зёрнышки, надо лететь новую жизнь зачинать. А на стволе на котором ты егоза качался, повадились девки с парнями сидеть. Сидят, ногами над водой болтают, в воду смотрятся, а парни им всякую белиберду на ухо лопочут. Дескать гляньте в воду, как в зеркальце, какие вы баские. Девки прыскают, платком рот закрывают, а верят. Оченно хоцца им красными быть.
 - А одно зёрнышко всё это враньё слушало и тоже в воду глядело.
  Чем, грит, я хуже девок! Ишо ветер-охальник добавил.
Трясёт старуху за седые космы, чтобы значит други зёрнышки матку покидали,  а эфтому на ухо шелестит: ох, грит, ты краше всех!
 А хорь, что в дупле жил совсем ей мозги запаутинил, дескать быдто оно - зёрнышко не простое, а волшебное! Ветер сызнова не унимацца, известно старый фулюган, дескать вырастет из тебя новая берёза и кто к тебе прикоснётся тому ты всю судьбу предскажешь! И будешь ты королевствовать над всей округой, а люди к тебе на поклон будут съезжацца! От этаких слов не только у зёрнышка, а и у человека голова может сикось-накось поехать. Ишше за мамкины ветки держится, а в мыслях-то завируха. Ночами не спит, мечтат, как повелительницей станет...
 Как пришло время, все подружки-другие зёрнушки позвали её лететь вместе с ними и поселиться на другом берегу, около церкви. Там, вдоль церковной ограды маленький колок берёзовый веселился.
Дак принцесса-то уж тронулась: - Чего ето я со всеми в куче буду скисать. Хочу на простор! – А как прилетел ветер, - скомандовала, неси, грит, меня вон на ту гору!
Он ей: - Там холодно, неуютно, скушно одной-то будет, - верно подумал старый дурак, - я, грозится, тебе все космы пообрываю, - да куда там.
Упёрлась, как коза, закапризничала. - Неси меня туда! Я лучше всех. Пусть всё село смотрит на меня, да любуется!
Ну, ветру что, в голове у него один ветер: - Ладно, грит, держись, задавака!
Поселилась она... Выбрала на горбушке-то ложбиночку небольшу, в ней талая вода весной долго держалась, да и поселилась. Дак таково быстро расти начала, прямо на удивление. Как в сказках говорят не по дням, а по часам.
 - Может она в самом деле волшебная, - не выдержал Костя. Сказ бабки поразил   его. Сколько раз он бывал около берёзки, а ничего особенного в ней не замечал.
  - А кто её знат. Можа и так. В наше время чудеса редко встречаются. Дак встречаются-то тишком. А ето кода было! Тут татары, да башкиры на конях весь край в страхе держали. С горы-то Дуван, да Чертан как на ладони. Озерцо-то в Чертане все чать видели?..
 - Я видел, я видел! - Снова вставил Костя - Круглое, как будто циркулем нарисовано. Говорят бездонное...
 - Дак сказывают, остановился там злющий презлющий хан, на коне с серебряными подковами, давай по ихнему лаяться на коня-то, да нагайкой его - бедного. Конь зауросил, хана с себя скинул, да копытами-то по земле - бряк!
 Землицу-то будто черт вместе с ханом сглотнул и озерцо сладенькое селянам - подарочек! Гора жа у ханов была главным местом, где они дуванили. Ето ежели по-нашему - на большой сход тут сбирались. Тьма, - значит тысяча их съедутся и решают - на кого напасть! Дак я село-то наше ихнее по названию: Тас-туба, Лысая гора значит. Расейские-то потом тут поселились, место до отчаянности баское!
  - Как с берёзкой-то? - опять не утерпел Костя.
  - А чё ей – живёт. Может и в самом деле есть в ней како волшебство, потому как вскорости девки вокруг неё хороводы стали устраивать. Особливо по весне. Тряпочки разноцветные на ветки ей вяжут... Ну, а где девки, там и парни... Ой, да чё там берёзка: сдаётся мне бабы - вся наша Гора, вроде как с придурью!
 - Эва, каку-таку блажь понесла на ночь глядя, - возмутились старухи.
 - Ну, сами судите. В грозу сколь в небе молний - всё над ней слетаются и таку пляску творят - смотреть жутко. Сами видели. Она ж проклятушшая, знай себе внутрях кишки перекатывает, да мычит, как недоенная корова. А клубника дикая! Сколь гор в округе есть - ягоды на них нету! Наша ж, как приходит пора, всю свою шкуру ягодой усыпает. От красноты глазам больно. Дух с той горы над всем селом будто пар над полком в бане. Люди шалеют, особливо молодь... Да, чё я вам - сами знаете, - бабы согласно закивали головами. Девки, да бабы  молодухи вёдрами несут! - Онуфриха, будто воочию увидела девок и ощеря рот, озорно зашипела. - Дурёхи! Поначалу ногами ходют, а потом бес их какой укачивает - ложатся в ямки, да лежмя ротом-то, ягоды-то,  как гусыни щиплют. Ну, а парни, извесно дело, тоже тут, как тут. Девки конешно по клубничному делу нарываются... А ты заткни уши-то, - это она Косте, рано тебе такое слушать.      
 Мальчик торопливо затыкает уши, но так хитро, что всё равно слышит. - Можа слыхали сказ ходит: кто под берёзкой, да в клубнике зачнёт, у той дитё будет смышлёным, удачливым, да здоровым. Под вечер, вот как счас, сбираются на Горе молодожены, которы недавно повенчаны, да и не только они… Хочется, чтоб дитё было краше всех! - Расшеперила губы в улыбке: - Гора только знай, вздыхает, кода они игры свои клубничные починают. 0на подняла голову, уставясь подслеповатыми  глазами в сторону берёзы. - Плохо видать, бабы, а гля, и счас там они... - Костя изо всех сил вытаращил глаза, но ничего не увидел. "Завтра же непременно туда полезу, - решил он, -как это я раньше ничего не видел и не слышал... А ведь ягоду со всеми вместе собирал?"
  -Не знаю, так оно, али нет, - это опять Онуфриха, - но кажну весну, набираю я из той берёзы сок. Настой на нём делаю – ух, помогат! Дак ладно бабы посумерничали, пора по домам. У меня шишо коза недоена - ленива стала как домовой за печкой.
 Утром, только начал заниматься рассвет, Костя выскочил из дома, перебежал по плотине мимо мельницы, потом по стволам липы, что отмачивались в бочаге, мужики с них потом лыко, да мочало надерут, и по крутому склону, на четвереньках, взлетел к берёзе. Обошел его вокруг. Дерево еле шумело на утреннем ветерке. Тихо, пустынно. Мальчик оглянулся - не видит ли кто, обнял ствол, приложил ухо. Ничего не услыхал. "Ну, что же ты? Скажи что-нибудь раз ты волшебная!" - мысленно просил он её. Дерево так же безучастно качало ветвями. "Обманула бабка!" - обиделся он. Мечтая поговорить с берёзкой, он полночи не спал, представлял, как это будет и о чём он с ней разговаривать начнёт. Теперь ему казалось - обманули! За что? от слёз набухли глаза и он вдруг начал пинать ногами ствол!  - Дура... Все дураки... - ярился мальчик, утирая кулаком глаза.
  - Ты слишком торопишься, - прошелестело над головой. - Я должна тебя узнать. - Костя оглянулся, поднял голову, никого. Но, ведь он слышал! Неужели показалось?  - Ты верь, верь и узнаешь многое. Многое... - Он быстро припал ухом к стволу.  И вдруг услыхал глухой  топот копыт. Гора тихо гудела, будто что-то перекатывалось у неё внутри, Костя оторвался от ствола, глянул вокруг и был поражен. Рядом стоял шатёр с красным пологом. Весь пологий склон, противоположный  от деревни, был усыпан повозками, с натянутыми на них шкурами. Около повозок горели костры. Тысячи всадников в малахаях с обнажёнными с мечами, скакали мимо повозок. Навстречу им, из-под горы неслась такая лава! Вот они столкнулись и началась сеча.   Крики, стоны, дикое ржанье лошадей, звуки рогов! У Кости замерло сердце от ужаса! Прижавшись спиной к стволу, он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой!
  К шатру подлетел всадник на муругом коне, крикнул: - Иих-чша! - огрел нагайкой лошадь, та взвилась на дыбы и звонко заржала.
Всадник соскочил с коня, скрестив ноги, опустился на подушки перед  красным пологом.
  Лицо сидящего было удивительно похоже на его собственное, костино лицо, когда он смотрелся в зеркало, только с морщинами и усами опускавшимися к подбородку. Костя не успел удивиться, как сидящий подал знак и двое нукеров, подхватили под руки человека, что стоял на коленях вдали, приволокли его и бросили перед сидящим с костиным лицом. В истерзанном халате, с кровоподтёками на лице и бритой голове, он производил жалкое зрелище.
  Когда нукер поднял нагайкой подбородок побитого, мальчик снова увидел знакомые черты своего лица. Дальше происходило совсем уж  удивительное. Сидящий превратился в Короля с накинутой горностаевой мантией и короной на голове. Нукер - в шута горбатого. Размахивая погремушкой в одной руке и деревянной саблей в другой, он обратился к Королю: - Как государь, казнить, иль миловать его? Но, Костю удивили не слова, а то, что шут тоже был с костиным лицом!
  Происходящее перед ним застыло как на картине и он услыхал шелест ветвей. Плакучие ветви, касаясь его головы, тихо шелестели: - Это твои предки...  А может быть потомки... Твоя участь – превращение... В этом жизнь твоя... Никогда не будет своего... Помыкать... Не свободен... Твоё последнее воплощение... Придёшь сюда, когда я...
  Усилился ветер и шёпот превратился просто в шум ветвей. К тому же снова ожила прежняя - татарская картина. Сидящий Костя вскочил и в гневе огрел коленопреклонённого Костю нагайкой по спине. Боль была настоящая! Костя обернулся. Рядом стоял Петька, размахивая концом удилища из ивы. Мальчик повёл глазами. Вокруг была знакомая, пустынная Лысая гора.
  - Ты чего? - хохотнул Петька, - я тебя зову-зову, а ты будто уснул...
  - Может и в правду я... Приснилось, может?
  - Чудик ты. Идём горох на делянках воровать.
  - Не...  Я домой...
  Дома мальчик был тих и задумчив. Мать приложила ладонь ко лбу - не заболел ли? Козлёнок, с которым любил играть Костя наскочил было и легонько боднул в ногу, но мальчик оттолкнул его от себя... Вечером вышел   на крыльцо. Долго смотрел, как солнце, облив закатом берёзу, уходило на покой.
  Было или не было? И если было, то что? Зачем?
                - - - - - -
  В сумерках уральский буран резвился, как молодой барашек.
Он внезапно боднул Костю в спину, завертелся волчком и будто встав на задние ноги, брызнул пучком снега в лицо. Мальчик задохнулся на мгновенье и прикрыл воротником рот. "Вот пристал, - подумал он скорее весело, чем с огорчением. - Первый, этой зимой-то, вот и буянит". Набрал воздуху я упорно двинулся вперёд.
  Вскоре очутился перед Нардомом. На трёх ступеньках перед дверями уже роилась молодёжь. Шутки, смех, лузганье семечек.
  - Эва, малец тож к нам в гости.
В снегу весь... Видать занесло по дороге-то...
  - Ты куда, воробушек?
  - Пустите, - очень серьёзно произнёс Костя, - я участвую!
  Молодежь грохнула: - От горшка два вершка, - но преувеличенно важно пропустила мальца во внутрь.
  На небольшой сцене ребята достраивали баррикаду. Костя прошел за кулисы, снял потрёпанную шубейку, шапку, бережно сложил на  табуретку, сел сверху и стал наблюдать за приготовлениями. Командовал паренёк с красной косынкой  - Гаврош: - Ты готов? - спросил он, увидев мальчика.
 - Ага-ага, я дак давно уж, - торопливо ответил Костя.
  Когда зрители с шумом и разговорами расселись на скамейках, Гаврош крикнул за кулисы:  Начали!
  "Версальцы" встали строем против баррикады, и когда Гаврош кричал "пли", другая группа ребят дружно ударяла железными прутьями по сиденьям табуреток. Герои заскакивали на баррикады и падали под выстрелами "версальцев". Наконец сам Гаврош схватил красное знамя, взял горн, заскочил на баррикаду, упал под собственный возглас "пли". Зрители замерли, увлечённые представлением. Наступила пауза.
  - Ну! - прошипел лежащий на баррикаде Гаврош. Пауза висела, как рок над зрительным залом.
 Костя был так увлечён представлением, что начисто забыл про выход!
  - Костя! Где ты? Выходи! - Грозно шипел "мёртвый" Гаврош. Мальчик очнулся и выскочил на сцену. Свет керосиновых ламп, стоящих на авансцене ослепил его. Он зажмурился на мгновенье, потом вспомнил, что должен поднять горн, выпавший из рук Гавроша. Нашёл его, и держа в вытянутей руке, как учили, шагнул вперёд.
  - Я беру трубку Лу и Ру... - начал он говорить дрожащим голосом и замер. Дальше он должен был сказать, что борьба не окончена, что эта труба в его юных руках, своим звуком ещё не раз призовёт к восстанию, но всё это роковым образом выпало из головы.
  Он начал снова: - Я беру этот горн... Лу и Ру... - тот же результат.
  Он повторил в третий раз, уже со слезами, но коварный текст, как сквозь землю провалился. Тогда разрыдавшись он тихо выдавил:
   - Мама...
   - Чего там, - загалдели зрители, - всё понятно, зачем бедного мальца мучить! - И разразились бурными аплодисментами: - Молодцы! - кричали они.
  Артисты стали раскланиваться, а к первому ряду с трудом пробилась мать Кости.
  - Здеся я сынок, - и обнимая плачущего ребёнка, бормотала, - дак пошто ты в старых катанках подшитых пошёл?
  Дома, уже успокоившись, Костя пил чай с творожными ватрушками и
объяснял сидящим напротив отцу и матери: - Я хотел чтобы вы вдруг увидели меня... Не сказывал вам... Убежал раньше...
  - Сюрпризец значит хотел нам преподнести? - одобрил отец.            - Добре!
  - А слова - то куда растерял?
  - Забыл... - горестно вздохнул сын и вдруг бодро - весело, - теперь вспомнил. Хошь расскажу, папка!
  - Ну-ну, чего уж там, верим, - оказал улыбаясь отец, - знать артистом будешь.
  - Что ты, Петя, - замахала руками мать. - Все артисты непутёвые: воры и пьяницы. Пусть идёт по отцовской линии - кузнецом. Кузнец в деревне уважаемый человек. Вот и наш старшенький Женя в отца – коней ковал, теперь в армии... Самолёты подковывает что ли.
  Мать улыбнулась своей шутке. - И ты подрастёшь тоже... В школе-то как? - спохватилась она.
  - Дак учительница маненько ругацца.
  - Пошто?
  - Хожу много. Классы-то первый и второй у нас вместе. Я задачку в первом сделаю, скушно, пойду во второй, там задачки решают с бассейнами - интересно. А она хмурицца... Грит ходить в пересменку надо. Ишшо с языком неладно. Не так слова выговариваю. Я уж смотрел в зеркало - язык, как у всех.
  Отец переглянулся с матерью. Та укоризненно: - Говорила тебе, не учи ты его своему языку. Вишь, что вышло. Парнишка слова путает.
  - Я с ним уж по-нашему не говорю - виноватился отец.
  - Усидчивости у меня нет - вздохнул сокрушенно Костя.
  - Вот видишь, мать, говорил я нашей Ольгуньке - не учи раньше времени мальца. Теперь ему скушно.
  - Ох хо-хо, - завздыхала мать, - как она там в Месягутово? Небось трудно выучиться на учительшу-то.
  - А я и во втором, а можа и в третьем задачки могу, - похвастался Костя. Писать - считать ух, как умею.
  - Не хвастайся, - построжел отец. - Сам знаешь, другим помогай. Будет тебе во благо. - Потом Матери. - Да он и сейчас у меня в кузне мехи  лихо раздувает. Молотком уж пошаливает. Ничего, Маша, вырастим!
Отец обнял её, мать, тронутая лаской, положила голову на плечо.
 Вспомни, как начинали-то. Почти на пустом месте...
  - Ето когда, от Колчака в Сибири сбежали?
  - Там ещё ничего. Страна богатая. Сибиряки - народ щедрый. Ведро ли сварганю, ухват ли скую – несут. - Глянув на слипающиеся глаза Кости, с улыбкой, - там наш пострелёнок на свет появился, - погладил сына по голове, -сибиряк.
  - А, Сибирь, это далеко?
  - Отсюда не видать. Тебе годик был, как мы на родину вернулись. А тут помнишь, мать, какой голод был. Деревнями вымирали. Коли б муки, да других припасов не привезли, сыграли бы всей семьёй в ящик. Спасибо НЭП начался. Интерес у людей появился. Кузнец всем понадобился...
  Мать подняв голову с отцовского плеча, вдруг звонко рассмеялась: - Как мужики-то на тебя - строй, грит, кузню, бороны нужны, мы поможем. Кузню-то в миг сварганили. И почал ты робить с рассвета до темна. Поле-то како плохо досталось! Ох, ты мнеченьки, сколь потов спустили пока под посев выгладили!
  Отец, увлечённый воспоминаниями матери, тоже улыбнулся. Когда труднее позади - приятно вспомнить: - А, дом-то, дом-то! Сколько раз помочь созывали. Мужики со всего села сходились. К первому снежку под крышу схлопотали, а там уж проще...
  - Уж так я за свово старшенького, Женю нашего переживала. Молот-то еле вздымал, боялась – надорвётся. Бывало, говорю ему, а он: не мешай матка, вишь папка умаялся! Ох, как трудно-то было!  Хорошо, что всё позади!
Отец вдруг посуровел, будто облако на лице: - Поднялись... Жить бы, да поговаривают...
  - Не пугай, отец, о чём ты?
  - Колхозы организуют... Чтобы, значит все сообща, вместе... Коровы, лошади, землю...  - Ох, ты выдумашь, отец! Дак можно ли? У кажной бурёнки свой ндрав, подойдёт чужа баба, она ж молоко откажет...
  - Я-то знаю, что ты мне... - Отец начинал сердиться, - ты им скажи...
  - Кому, им-то? 
  - А, я знаю?
  - Господи, спаси нас от злой напасти!
  - Ладно раньше времени вздыхать-то. Может, обойдётся... Утро вечера  мудренее...
                - - - - - -
  На Рождество ладили катушку в ограде, рядом с кузней. Соседские ребятишки, Нюрка - вся в конопушках, хоть и зима, Ефимко - рот до ушей, да Петька - брат Нюрки, на голову выше её, чернявый, глаза, как у комолой коровы, на выкате, орудовали лопатами. Сгребали снег в большую горушку. С одной стороны покато, с другой - ступеньки, чтоб с санками наверх взбираться. Когда нагребли выше голов - давай утаптывать. Нюрка топает, пыхтит - в снегу застряла, Ефимко хохочет, ему что ни сотворят - всё смешно; Петька больше командует: - Эй, куда Нюрка - корова запёрлась. Влазь, вот тут топчи. А, ты Коська лопатой по бокам, по бокам её заразу, шоб плотнее была.
  Подошел отец. В кузне по зимнему делу работы меньше, только что полозья к саням приладил, давай ребятишкам помогать. Потом набрал из колодца воды и ну поливать. Вёдер с десяток вылил.
 - Сегодня хватит, - сказал. - Ночью мороз её, голубушку закуёт, завтра ещё раз польём и готово!
  А на другой день на катушке ребячий гвалт. Собралось всё детское население с соседних домов. Всем хотелось скорее скатиться, а санки одни. Шум, споры и смех раскатывались в морозном воздухе.
Петька притащил Ледянку. Это на доску намораживают навоз, обстругивают ого, топором ровненько, потом поливают водой - образуется слой льда. Лёг животом, аль бо сел и катись с горушки.
Но всем хотелось кататься на санках, что сладил отец Кости.   Лебединые полозья подбитые старыми обручами от кадушки, со спинкой из металлического прута - вот что такое костины санки на двоих. Само собой усаживалось - три-четыре... С горушки скачала хорошо, а потом, как полозья носом в снег, так ребятня кубарем друг на друга! Девчонки понятно хнычут. Парни хохочут, и все снова торопятся наверх, чтобы начать всё с начала. Вот санки - опять несутся вниз, а за ними Нюрка на ледянке! Править-то не умеет, ни свернуть ни притормозить! Каак шарахнулась с визгом об санки - что было!
Такая куча мала скопилась - долго разбирались где чьи каталки, а где шапки...
  А, уж потом - дело серьёзнее. Помогать костиному отцу подковать лошадь. Отец обчищает наросты на копыте, лошадь стоя в станке, тревожно косится на мастера и фыркает на помощников. Отец берёт горячую подкову, прикладывает к копыту, пахнет палёным. Примеривши прибивает её плоскими гвоздями. Концы гвоздей, что вылезали из копыта, откусывались кусачками. Петька, как всегда командовал: - Ишше вот ефту гвоздюку откуси, Романыч. - Отца все звали только по отчеству, уважительно. Романыч и сам видит где нужно откусить, но заглядывая по петушиному поверх дужек очков, преувеличено громко удивляется: - Эх, слепошарый, совсем не заметил. Спасибо подсказали. Быть кому-то из вас кузнецом.
  Больше всего Костя любил смотреть на огонь в горне. Чего только там не увидишь! То цветком огонёк прикинется, то стрелкой прямо вверх прыснет, а уж как начнёшь поддувать - разбушуется и таких чертей - завитушек нарисует, что они потом Косте даже во сне снятся! Страшно, а на другой день огонёк, будто магнит к себе тянет. И снова начинается живее волшебство!
  А однажды отец сковал два полозка из железа, загнул носы и прибил их к деревянной основе. Просверлил в дереве отверстия, продел в них верёвки и получились коньки. Привязывай к валенкам и пошел во всю на речном льду фигуры выделывать! Ребята, ух, как Косте завидовали! Жалели, что у них отцы не кующие.
   А Косте что... Снимал коньки и давал кататься всем по очереди. - Полозья скованы на славу, износу не будет. Пусть катаются.  Не жалко!
                - - - - - -
  Гнедой пофыркивал, нетерпеливо, перебирал ногами и с хрустом жевал  подсолёную корку ржаного, хлеба, что принес ему Костя. Отец рассадил щебетавших ребят в кошеве, сел на облучок, взял вожжи и негромко сказал:    - Но, милый!   Лошадь взяла с места и понеслась вдоль домов.
 Отец любил катать ребят на масленице. Ребята это знали и заранее собирались у ворот, потому как прокататься на такой лошади как Гнедой - ох и удовольствие!
  Кошева была небольшая, ребят много, но удивительное дело - все умещались.     Кто на коленях у сидящих, кто стоя, а Петька вставал сзади на колонны полозьев и когда летели по улице кричал: - Раздайся народ, Романыч мелюзгу везёт!
  Проскакивали через мостик около Нардома, потом второй около церкви и останавливались у лавки. Отец доставал из кармана полушубка расшитого цветным узором, ржаной пятак и протягивал Косте. Тот заскакивал в лавку и через мгновение выходил с большим кульком. Таким большим, что конец синей обёрточной бумаги подпирал его подбородок.  Ребята со смехом запускали ладошки в кулёк.
 - Мой утёночек... Мне моего сладенького утёночка - трещала Нюрка и повернувшись к шустрому башкирёнку Идриске - протянула из второй руки пряник - зайца. - Малайка, держи...
  - Э, куяш хорош... Ашать будем, - воскликнул Идриска   и запустил зубы в пряник.
Ефимко долго ковырялся в кульке и вытащил целую горсть...
 - Го-го-го, всё моё, - гоготал он, снимая облатка и запихивая конфеты в щербатый рот.
  - Э, малышня, мой пряник самый большой, - заявил ломающимся баском Петька, а когда все снова расселись в кошеве, скомандовал: - Трогай, Романыч!
Доехали до больницы на краю села, развернулись и понеслись назад. Гремел колокольчик под дугой, развевались ленты, летел снег из под копыт Гнедого. Ребята закрывались воротниками, а отец изредка оглядываясь - не
вывалился ли кто, улыбался в усы. Он тоже любил этот праздник, когда неделю  можно не ходить в кузню, - а заниматься только мелкими домашними делами.
  Около церкви поехали потише. С паперти спускались молящиеся.
  - Кузнец ребят катает.
  - Хоть бы лоб перекрестил, басурман!
 Пётр Романович то ли не любил молиться, то ли был какой-то другой веры, и в  церковь не ходил.
 В селе всяк знал всё про каждого. Все подчинялись размеренному ходу жизни. И если кто-то делал не так, общество это осуждало. Кузнец был признанный мастер, но его самостоятельность, суждения не совпадавшие с общим мнением вызывали пересуды.
  - Патлы-то отрастил, как у монаха...
  - Уж чё хорошего - рассуждали бабы, степенно шагая посреди дороги.
  - Венчался и то тайком, сказывают. Басурман и есть.
 Сказывали, что появился он в Дуване откуда-то из далёкой балтийской стороны.  Будто приехало их, четверо братьев, стали работать где-то под Стерлитамаком, на нефти. А этот, младший, Пётр, будто непутёвый, отбился от них появился в Дуване, стал в ремесленном учеников учить жестяному делу. Был немногословен, а когда говорить начинал, то слова были русские, а с каким-то непонятным вывертом. Лавочник говорил, что это называется акцент.
  И это бы ничего, да вдруг наделал шуму на все окрестные села. Повадился в Ярославку. Там у купца Гурина - из татар вышел - лавка была. А помогала ему торговать младшенькая Манька. Придёт в лавку, молчит, смотрит только на Маньку-то, а та краснеет. Купит пряников, потопчется и уходит, а пряники на прилавке оставляет, то ли забывал, то ли подарок.
  Долго ли, коротко ли так ходил, неизвестно. Был ли у него с купцом разговор тоже никто не знает. Только поздно вечером подъехал он к дому купца, лавка была уж закрыта, вышла из калитки Манька с узелком, села в кошеву, да только их и видели.
 Выкрал  значит.
  Поп будто долго не соглашался их повенчать, басурман ведь и без родительского согласия, - да они его как-то уломали. Купец Гурин шум поднял. Будто сначала проклял дочь – то, потом что делать, детишки пошли - простил.
А тут война, революция. Сказывают забрал басурмана с собой в Сибирь Колчак. Манька с двумя маленькими за ним. Что и как там у них было неизвестно,  только появились они назад в голодный год. И привезли с собой годовалого Костю.
  Купил басурман в Шашмагуле развалюшку - давай её отстраивать и стал бывший колчаковец кузнечить. Всяко дело у него в руках - кипело, лемех ли кому сковать, борону ли сладить, всё делал основательно - золотые руки, - и всё по сходной цене.
  Стал уважаемым человеком, но в церковь по-прежнему не ходил, чем заслужил осуждение особенно женской половины села.
  Вышла из церкви и подошла к кошеве мать. Нахмурилась: - Может, зайдёшь - кивнула на церковь, - люди смотрят, нехорошо.
  - Садись, Машенька, домой к блинам повезу - улыбался отец, - а бог, он добрый, простит мой грех. Гости соберутся, чарку поднимем, спасибо ему скажем  - нешто, - смеялся отец.
  - Эва, сколь слов наговорил. Раньше на неделю бы хватило.
  Небось клюкнул перед катанием, пока я за тебя, басурман молилась?
  - Было дело, хозяюшка, было.
  - Ох, баламут ты мой, - безнадёжно махнула рукой.
Улыбнулась, глядя на кошеву, набитую детьми: - Куда же мне? А?
Была - не была - стоя поеду. Она встала сзади отца с Костей, сидевших на облучке, обняла их, наклонилась к уху отца, зашептала: - День-то какой, Петруха! Сердце так и трепыхается.   
   Отец повернул голову, пощекотал усом её щёку. Мать легонько шлёпнула ладонью в разноцветной шерстяной варежке, его по спине: - Ну-ка, хозяин, прокати с ветерком, как когда-то.
 -  И тихо, опять на ухо. - Небось не забыл, как из дому меня увозил?
  Отец сморщился, втянул в себя морозный воздух и Костя увидел как отец постепенно вытер варежкой слёзы около щеки: Чего это он? - мелькнуло у мальчика, а отец расправил вожжи:
  - Иих, Гнедок, хозяюшка просит - уважим!
 Гнедого понукать не надо. Застоявшийся конь понял хозяина, сорвался с места и понеслись!
 Дома мелькали мимо и тогда казалось, ещё немножко, ещё чуть - чуть и они взлетят в воздух вместе с конём, кошевой.
   Вечером подвыпившие гости шумели об одном. Что такое колхоз?
  - Говорят все хозяйства - на общий двор.
  - И курей тоже? - удавилась мать.
  - Может я их... Да что курей, жёны будут обчие. Под одним пологом спать будем.
  - Ну, загнул.  Эта когда коммуна.
  - А кто знат, што будя, колхоз может та же коммуна.
  - Сказывают, уполномоченные с наганами в сельсовете заседают.
  - Ладно, Посмотрим.
  Расходились хмурые... И праздник не в радость. Село гуляло, но как-то не в удаль. Невидимая тревога нависла над домами.
 Костя уже лёжа, сквозь дремоту слушал, как мать сидя на постели рядом с отцом, говорила вздыхая.
  - Что будем делать, отец? Только от голодных - то лет поправились хозяйство завели, домишко, вздохнули чуть-чуть, неужто всё прахом?
  Отец долго, молчал, сопел, потом выдавил: - Уедем, В город. Не привык я, когда мною командуют.
  - А это всё? - мать обвела глазами горницу.
  - Продадим.
  - Может ещё образуется?
Подождём. Посмотрим... Задуй лампу.
                - - - - - -
  Апрельское солнце согнало с взлобков снег. Земля будто дышала, исходя паром. Дорогу вдоль домов развезло - не пройти, не проехать и мальчишки стали ладить ходули. К обыкновенной палке привязывали верёвку, продевали ноги в петлю, прислонясь к забору из жердей и пошёл через всю, всю  вселенскую грязь. За плечами холщовые сумки с бабками. Выбирали кусок земли посуше, повыше, около чьей-либо завалинки, ставили кон и начиналась игра. Сейчас собрались у Ефимкиного дома. В палисаднике перед окнами две пихты и скамейка - можно посидеть, посудачить зрителем, тем у кого не было своих бабок.
  У Ефимки, отец у него побогаче, была конская бита с залитым во внутрь свинцом... Он давал её посмотреть сидящим на скамье. Те передавали её друг другу и по-взрослому рассуждали.
  - Такой как шандарахнешь, весь кон сшибить можно.
  Все были уверены, что Ефимко выиграет. Первым бил Петька. Отошёл за черту, долго прицеливался, но промазал. Тут же закричал, отчаянно вытаращив глаза:
  - Чур, не игра! Бабки плохо расставлены.
Немного поспорили, но Петька смахнул ногами кон и начал устанавливать заново. Снова расставил бабки я снова промазал.
  - Рука ишшо посля зимы не приспособилась, - оправдывался он перед сидящими на скамейке.
  Шустрый Идриска в драном малахае, прищурил без того узкий глаз, замер на мгновение, - все притихли. Малец славился тем, что в нужную минуту, кому нужна помощь - он тут как тут. Умел всё. Все ждали - сейчас сшибёт кон. Он метнул биту, не сбил  только две бабки: - Эх, бачка, ядрёна вошь, маненько промазал, - не огорчаясь проговорил он сидящим ребятам.
  Потом бил Костя.
  - Ну-ка, Левша, давай.  Костю звали Левшой, он даже писать  пытался левой, за что был не раз бит линейкой по рукам учительницей. Брал карандаш в правую, но буквы получались, как пьяные.   К весне он кое-как привык писать правой, но всю остальную работу, то ли палку топором обтесать, то ли молотком по наковальне ударить, делал левой.
  Сейчас он прицелился - все снова притихли - ударил, не сбил  только одну бабку.
  - Ничё, для Левши и это хорошо, - решили сидящие.
Но вот вышел Ефимка. Все даже встали со скамейки. Тишина. Только воробьи в пихтах отчаянно выясняли свои  весенние дела. Когда он запустил свою биту, кон посыпался по сторонам. Ефимка подбросил шапку вверх и бросился собирать бабки. Окружающие восхищались.   
  - Неправильно! - заорал Петька. - Он у своего дома. Натренировался. Вот тута кон будем ставить. Он выбрал новое место, утоптал его.
Тут подошла Нюрка. В кармане пальтишка у неё были три бабки.
  - Примите меня. - Она показала бабки.
  - Вот ишшо чё, - загалдели ребята,  - у неё мало бабок.
Возьмёт, да выиграт.
Распахнулось окно, высунулась Фрося, ефимкина сестра. Свесив русую косу, толщиной с руку, с ленцой вальяжно проговорила:
  - Чё девчонок забижаете. Я вот вам выйду, задам.
Фрося была красавица. Невестилась. Парни около неё все гужем и всё норовили за косу потрогать. Но она выделяла Егорку - сына бондаря Чернецова, что ладил всей деревне кадушки. Сказывали, что сговорились они осенью свадьбу сыграть. Авторитет у неё среди мальчишек был, как у взрослой.
Идриска - Чё калякать... Казымка играть!
  - Ладно уж, чего там, пусть... - поддержал Костя, с восторгом  глядя на Фросю и особенно на её косу. Неизвестно почему, но ему нравились девушки с косами. Это пристрастие он сохранит на всю жизнь. И косы ещё не раз будут вставать на его пути.
  Конечно же Нюрку приняли в игру, там более, что пришла она, как все мальчишки, на ходулях.
  Кон поставили на новом месте. Нюрка попросила у Ефимки биту и хоть её не полагалось давать в чужие руки, но парень - рот до ушей, - дескать смотрите, как промажет, снисходительно положил её в ладонь девчонки.
  Она долго прицеливалась, даже побледнела и конопушки стали еле заметными, но промазала.
  - Невезуха, - сказала она по-взрослому, как неизбежность и               
присоединилась к зрителям.
И вообще счастье ушло от Ефимки, сколько он не старался, но бил мимо. Бита, знаменитая, известная всем мальчишкам деревни стала, как заговорённая.
  - Говорили, не надо давать в чужие руки, - шептались ребята на скамейке, - вот она и обиделась на хозяина.
Зато Петьке на новом месте везло. Он лихо косил все коны подряд и скоро бабки все перекочевали к нему в сумку.
  - Счас в другой околоток пойду, там всех обчищу, - сказал он довольно, забираясь на ходули.
                - - - - -
  В эту ночь колокола гудели во всю. Ещё бы. Раз в году, в этот, самый светлый праздник, на колокольню разрешалось влезать всем. Парни, мальчишки, мужики и даже молодухи из бойких, хотели показать свою удаль: влезть не останавливаясь наверх и хотя бы один раз, взяв большего Сысоя за язык, ударить по его боку.
  В конце службы батюшка Ипполит, тихий старичок с седой, как лунь, бородой, обременённый двумя дочерьми - близнятами тринадцати лет, сказал прихожанам, что хоть в эту ночь вельми зело потрудился, но в полдень будет крестный ход на гору.
  Мощные мужские голоса будто ударили в стены часовни:  «Христос воскрес из мёртвых, смертью смерть поправ и сущим во гробе живот даровав!» И ещё ниже: -"Воистину воскрес!"
  - Ой, ей, что это он? - шепчет Костя, широко открыв глаза и затаив дыхание, - сейчас часовня развалится!
Но тут вступает женский хор. Нежные, светлые звуки летели в небо. Солнце и облака. Среди них мальчик мог дать слово, он видел Христа. Махая белыми крыльями, он скрылся за парусами, напоминающими яхту «Дункан», из только что прочитанной книжки Жюль Верна, что привезла сестра Ольгунька.
  - Крестись, - крестись, сыночек, - шепчет мать. Она стоит на коленях, рядом с входом в часовню.
Мальчик, очнувшись, торопливо крестится и начинает перебирать коленями: ищет лунку помягче в траве. Колени затекли, хочется встать.
  - Потерпи, - также продолжает мать, - скоро кончится служба.
Но ему уже скучно. Он искоса смотрит назад. Весь крутой склон усеян коленопреклонёнными молящимися. Бабы в чистых белых платках а мужики с обнажёнными головами.
  - Сколько народу - думает он, - небось  всё село здесь. Вон Идриска, Ефимка, Фрося с родителями.
Мальчики встретились глазами и Ефимка расплылся в улыбке. Кивнул головой и Костя понял: "Сбежать бы".  Но мать держала за пояс, расшитый цветными узорами бархатный пояс. А где же Петька? - Он шарит взглядом по склону и видит в самом низу компанию ребят с Петькой. Поколебавшись, встаёт на ноги.
  - Потерпи, батюшка прощаться будет, - жалобно шепчет мать, утирая концом златка слезы. - Просил в церкви последнюю службу провести, так не дали, изверги-то. Церковь на замок. – Народное дескать достояние, а ключ в кожанку. Иди, грит на воздухе, у часовни прощаться.
  - Больше служить не будет? -  удивляется мальчик.
  - Всё. Ох, антихристы окаянные, чё делают! Гореть им в аду.
 Отец Ипполит поднял руки, призывая внимание.
  - Прощайте дорогие мои, - Голос тихий еле пробивается сквозь слёзы. Собрал я вас, дети мои, не только потому, что сегодня светлый день воскресения Христа. Я ухожу. Не на небо...
В жизни два начала: свет Христов и Диавол всегда рядом. Сегодня он торжествует...
  - Воистину, так и есть, - загомонил склон.
Уполномоченный - активист, стоявший рядом, забеспокоился: разжалобит поп, ещё плакать начнут. Вредная пропаганда.
  - Кончай, поп. Нам недосуг.
  - Видите, дети мои. Слуги Диавола ждут меня, Христос с вами. Не поминайте лихом, коли обидел кого. Простите мя грешного.
  - И ты нас прости, - выдохнула толпа.
  - Живите с миром, не обижайте друг друга и воздается вам сторицею! Старик спустился на колени, хотел ещё что-то сказать, но слёзы душили его и он махнул рукой.
Бабы голосили. Мужики хмуро спускались в село.
  - Вставай, поп. - Уполномоченный легко толкнул сапогом. – Кончилось ваше время.
  - Куда его, - спросил Костя.
  - Сошлют наверно. Дети - сиротки куда теперь...
Куда Макар телят не гонял...
  - Я к ребятам, мам?
  - Иди - иди, - улыбается та. - Устал небось, порезвись. Вот тебе яички, небось поиграть хочешь. - Мать достала яйца из узелка, он запихивает за пазуху, отчего рубаха пузырится, нависая над поясом.
Мать уходит домой, а Костя осторожно поддерживая рубаху – не разбились бы - спускается к ребятам.
  Железный лоток, поставленный на камень. Петька катит разноцветные яички.
 - Шустрит, - думает с завистью Костя. Небось обыгрывает. Игра в разгаре. Петька азартно кричит: - Ну, кто смелый, налетай. - Около него холщовый мешок, почти полный яиц.
 - У кого куры толстые несут - давай. 
 Костя пристраивается с другой стороны лотка, начинает катать, но Петькино яйцо крепче и скоро он проигрывает весь запас яиц из-за пазухи.
Ребята расходятся, а Петька командует: - Нюрка, давай свой кузовок, а то у меня уж полно.
  Сложив яйца, ребята поднимаются в гору - так пройти в свой Шашмагул короче.
  - Тас-туба, тас-туба, гора выше ястреба, - напевает Нюрка.
  - Шашмагул - Шашмагул - мужик бабу обманул, приплясывает Петька. Около берёзки останавливаются.
  - Давай, робя, яйца лопать? - восклицает Петька.
Он в выигрыше и щедрый. Все садятся я весело лущат крашеные яйца.
  - А ты чё, Левша, молчишь? Жалко, что яйца проиграл?
  - Не-а... - Он вообще не умеет жалеть. Странно, но когда ребята с азартом кричат, проигрывая, он удивляется. Ему интересен сам процесс игры.
  - И правильно, кур во дворе много.
 Петька ложится на спину, раскидывает руки: - Эх, ма, кутерьма!
 Гогочет во всё горло, потом поднимает голову и уставя глаза на свои штаны, показывая пальцем, сквозь гогот, удивляется: - Ишь ты, покормился, на волю выскочил!
Из открытой ширинки холщовых штанов, застёгнутых на одну пуговицу, нахально таращилось на мир Существо, с розово-бодрой головкой.
  - Здорово, паря! - весело приветствовал Существо Петька, чё, пехаться захотел? Счас сопроводим!
  - Нюрка, ложись и отворяйся. - Та легла, завернула подол холщового платья.   - Вот так... Выпучив глаза, он неожиданно закудахтал ласковым голоском: - ко-ко - ко, идёт петушок топтать пеструшку-Нюшку, - И шагая по петушиному, бросил по дороге Косте. - Мы с Нюркой завсегда пехаемся, как матка с батькой уйдут, - навалился на девочку.
  Дети в деревне рано узнают про это и относятся по-разному. Чаще серьёзно, как к необходимости продолжения рода. Чем больше детей тем легче жить, работать. Девочки, как например Нюрка, нянчат братиков и мечтают, как придёт время, иметь много своих. Мальчишки смеются, рассказывают, как это происходит в больших семьях, где все спят на полу, рядом друг с другом. Но серьёзность и у них побеждает. Костя, не задумываясь, принимал это  как неизбежное, но когда за его дворовой Пальмой шла свадьба, жалел ее, как сейчас  жалеет Нюрку.
Жаловался отцу и обижался, когда тот говорил, будто про себя - шкурки надобны, сынок, тулуп шить, зима - дюже холодная.
  Возмущаясь на Петьку, стыдясь происходящего, он покраснел, отвернулся, сорвал стрелку ранней черемши, стал со злостью её кусать.         
  Потом не помня себя, наскочил на вставшего Петра.
  - Ты знаешь кто ты? 
  - Ты чё с куста сбрендил? - Выставил вперёд правую ногу.
  - Кто я?
  - Дурак ты...
  - А ежели я тебя по сусалам? - он стал засучивать рукава.
Нюрка, женским чутьём понявшая вспышку Кости, встала между ними, повернулась к мальчику и тихо, просяще, - Не надо чё ты... – притронулась будто погладила, его плечо. Потом почти весело скомандовала, - бежим купаться.
  - Ты не дури, - это по-взрослому Петька, - холодно ишшо.
  - Надо, - твёрдо Нюрка, - а то грех! Смыть полагацца.
Ребята кубарем скатились к заводи. Нюрка сбросила платьишко и с визгом - ох ты, ешь ты, - бросилась в воду. Тут же выскочила – ух, холодная! Ребята жались на берегу.
  - Во трусы! Это решило дело. Они последовали примеру девочки.
                - - - - - - -
  Там, где напившаяся из соседней речки Картя ныряет под второй мост и бежит к Горе, была заводь. Маленькая, но своенравная Картя напала в половодье на боковину Горы, сжевала крутой склон и обессилев повернула в мельников пруд. В обрыве шустрые стрижи наделали норок, чтобы выводить потомство, а внизу, в заводи завелась рыба.
Ребятишки - Ефимка, Идрис, Костя, Нюрка да Петька расположились на противоположном от крутого обрыва, пологом берегу, на поднятых корягах, в тени ветлы.
У Петьки было самое длинное ореховое удилище. На конце лески сразу три крючка.
  - Больше всех пескарей наловлю, - хвастался он.
Нюрка сидела подогнув коленки, натянув на них подол. Смотрела на неподвижный из пробки поплавок, и каждый раз, когда Петька вытаскивал сразу три рыбки, горестно восклицала: - Вот гадство!
Ефимка с Костей, да Идрисом стояли поодаль. У них тоже плохо клевало.
  Костя вытащил леску: - Хитрые пескаришки, опять червяка слопали.  Наладил нового червяка, поплевал на него, снова забросил в воду. Глядя на обрыв и на торчащую на самой верхотуре часовню, мечтательно произнёс: - Думаешь это просто Гора? 
  - Знамо. Чё ишшо-то? - лениво подтвердил Ефимко.
  - Она, брат, живая. - Сосед хмыкнул. - Ей, бо - живая!
Она только старая. Устала. Пришла к людям, легла у деревни, сказала: отдохну. Рядом с людьми ей любо. В компании. Всё, чё мы делаем она или одобрят, или нет. Когда не нравится - урчит, - дураки - говорит. Сам слышал.
  - Врёшь, небось, - Ефимко лёг спиной на корягу.
  - Слышал! Помнишь, как церковь на днях зарить начали?
  - Ну?
  - Дак мы стояли наверху около часовни, помнишь... Как большой колокол с колокольни полетел, да об землю шмякнулся, бабы-то  вокруг запричитали, а Гора-то как заурчит, будто больно ей, да скала наружу и выпырнула.
  - Ничё не слыхал.
  - Дак мы с тобой на эти скалы потом лазили. С них ещё Дуван видно стало.
  - Они и до того были.
  - Были маленькие. А сейчас воон какие, будто клыки.
  - Не, она живая!
  - Врёшь ты всё. У тебя... - Ефимко встал, покрутил пальцем у виска.
  Пойду свербиги нарву. - Он отошёл от берега к тыну, что огораживал огороды и стал ломать невысокие стержни с жёлтыми цветами на макушке. Принёс на берег и, снимая шкурку, стал ломать дольки запихивая их в рот: - ешь, сладенькая.  Ребята начали жевать траву.
  - Вот гадство, - опять воскликнула Нюрка и стала сматывать леску на удилище.  - На канаву пойду, там рыбы больше.
Вода из пруда через лоток устремлялась на мельничное колесо, падала на лопасти- крутила их, сливалась в канаву, по ней бежала снова в Картю. Под колесом вода выбила широкий бочаг, в нём водились пескари. Туда и собралась Нюрка.
 - 0й, бачка, не надо мельница, - испуганно проговорил Идриска, - там маненько шайтан...
  Он имел ввиду таинственную историю, что случилась недавно на мельнице. Трое уполномоченных приехали на подводе отобрать мельницу у Усолкина и конфисковать муку.
Мельник встретил их с оглоблей в руках: - Не пущу! - будто сказал он и огрел оглоблей-то одного из них. Тот упал. Другой стрельнул Усолкину в руку - оглобля выпала. Насели вдвоём на него. Избили до бессознательности, связали, бросили на  телегу, туда же погрузили мешки с мукой. Потом раскопали плотину, что подпирала пруд, вода ушла и замерла мельница. Дело было к вечеру... Онуфриха, она шла мимо и спряталась за ветлой, всё видела.
  - 0х, драка была, миленькие мои, - сказывала она сельчанам хлопая ладошками. - Как мимо меня заехали, гляжу мельник лежит на мешках с мукой, как куль, рядом с подводой идут нехристи, у одного голова тряпкой замотана, матерятся во всю.
  На утро ребятишки собирали рыбу в спущенном пруду, а в заброшенной мельнице поселились летучие мыши да совы. Ухали по ночам.               
Люди обходила мельницу стороной, потому, как сказывали, поселилась там мельникова душа и голосила по ночам вместе с уханьем сов. Это и имел в виду Идриска, когда Нюрка собралась на канаву.
  - Эх вы, бояки, - сказала Нюрка и уж направилась было к мельнице, как со стороны Нардома донёсся громкий мужицкий гул.
  - Знать мужики на сходе орут, - заметил Ефимко. – Антиресно. Пошли, послухаем. Ребята направились к Нардому.
  На дороге, в окружении мужиков, стояла странная машина. Два большущих колеса сзади с железными шипами на торцах, между ними железное сидение и руль, а два маленьких колеса впереди. Машина пыхтела, выбрасывая кольца дыма через высокую, узкую трубу.
  - Вот, мужики, этот трактор называется Катарпиллер, - объяснял уполномоченный в чёрной кожанке: - Железный конь. У него внутри много десятков лошадиных сил. Ваша коняка тащит один плуг и надо ей давать время на роздых, а эта тащит к примеру пять плугов без отдыху. На этой коняге мы с вами въедем в светлое колхозное будущее!
Мужики стояли вокруг.
  - Здорова!
  - А коней куда?
  - Коней на колбасу, - с восторгом ответил уполномоченный.
  - Все ваши делянки к чертям собачьим... Что вы с них получали? Еле до нового урожая дотягивали. А этот перепашет всё подряд. Будет огромное поле и не менее огромный урожай. Этот трактор идёт в Ярославку, там поголовно все в колхоз записались. У нас есть ещё несознательные единоличники. В затылках чешут. Не понимают своей пользы. Как только все впишитесь, государство и лично товарищ Сталин пришлёт нам такой же и не один. Трогай! Трактор заурчал и осторожно стал спускаться на мост.
  - Счас раздавит, - заволновались мужики, - в речку бабахнется. - Но трактор переехал мост и затарахтел мимо домов, ребятня за ним.
  - Карасином воняет.
  - Это у него вместо овса, кормёжка.
  - А овёс куда?
  - Дяденька, а прокатиться можно?
  Трактор остановился.
  - Я, чур я первый. - Петька карабкался наверх, встал рядом с  трактористом и победно осмотрел толпящихся внизу ребят.
 - Ого-го -го! - заорал он.
Трактор тронулся. За ним мужики вместе с ребятишками сопровождали его до выезда из села.
                - - - - - -
  Утро выдалось неспокойное. И хоть на небе играло солнышко, тревога висела над селом. Полным ходом шло раскулачивание. Отец с матерью убежали из дома, когда Костя ещё спал. Теперь он стоял у раскрытого окна, слушая, как разговаривают воробьи в кустах малины в палисаднике. Сквозь воробьиный щебет прорывался отдаленный человеческий гул, женские крики, плачь.
К заборчику подошла Нюрка, хныкая и вытирая тыльной стороной ладони слёзы,
  - Ты чего?
  - Ой, божечки...
Костя впустил её во двор: - Ну?
  - Снилось мне утреком, что Ванюшку, нашего младшенького титькой кормлю. Таково сладко мне. - Идём в бане, расскажу. Спрячемся, чтоб матка не видела.
Известно, все важные дела женщины выясняют в бане. Особенно, когда гадают.
  Зимой при морозе молодуха, что сговорилась с парнем, туда же укрываются.
  - Ну, дак чё?
  - Просыпаюсь, Ванюшка хнычет рядом. - Это уже в бане. - Ты ведь знаешь, мы все на полу спим. Взяла его, титьку ему толкаю, а она у меня маленькая ишшо, - вот видишь, - она расстегнула ворот и показала еле намечавшуюся выпуклость. - Ванька орёт, молока-то нету. Хорошо матке, у неё титьки, как у коровы вымя. Когда кормит, я смотрю я таково завидно. Хочется самой поскорее... А Ванятка орёт!
  - Матка-то где?
  - С утра с батькой на сход умыкнулись. Пришла тут она чернее тучи. Увидела, как я Ванятку-то... Ишшо пуще взметалась - Дура, грит,- малолетняя, - да как даст мне по шеям. Я так в печку я вклеилась, будто тесто. А потом взяла вожжи, да начала меня вываживать по заднице. Смотри, она подняла подол и мальчик увидел рубчатые красноватые полосы. - Таперя неделю не сяду.
  - Неуж из-за Ваньки она тебя...
  - Да не. В колхоз собирают. Село, как пчелиный улей.
Петька, он теперь, как это... Камса сказал, с рассвета с батькой убежал к этим, которы в кожаных спинжаках, помогат им. Они кулачивают одёжу отбирают и беднякам, вроде нас отдают, нас ведь четверо дитёнков. Твои небось тоже там? - Костя кивнул головой, - наверно, я не знаю.
  - Дак матка начала кормить Ванятку, потом охнула, в пелёнку его кое-как завернула и драла из дому. Грит, Ефимкиных родителей раскулачивают.
  - Дак бежим туда.
В тишине полутёмной бани, за каменкой, под потолком, будто паутина, плавали тени. Нюрка шептала:
  - Подожди... Добрый ты... Ласковый... - Она водила пальцем по запыленному стеклу маленького окошка. Потом отвела его в глубину.
  - Тебе по нраву, чё тогда у берёзы?..
  - Не знаю... Идём. - Он потянул Нюрку за руку.
  - Постой... Торопыга... Чё тебе там?.. Сказывают, чем чаще...
Скорее родить можно... Я каждую ночь вижу - маленького рожаю, ты мне вот как по нраву...
  - Подожди, вырастешь... Дак чё делать-то? - Недоумевал так же шепотом Костя.
  Нюрка подошла вплотную, обняла одной рукой, другой стала шарить в ширинке.
  - Ты чё? Не надо...
  - Чё тебе жалко... - По конопушкам покатилась слеза.
  - Ладно - ладно, - испугался Костя.
  - Ты сядь на лавку, - заторопилась Нюрка. - Задница-то у меня... Нельзя ложиться. Вот так. А я на тебя сяду. Ты сиди, я сама, - шептала она, задирая подол, усаживаясь на Костю. - Матка с батькой когда так делали, дак матка говорила: сызнова рожать придётся... Родись, маленький...
  Только она начала так приговаривать, как вдруг остановилась, глаза больше бобов сделались, а из-за костиной спины кто-то тихо-тихо проскрипел: - Эх хе-хе... Чё удумали, охальники...
Нюрка свалилась с колен мальчика и сидя на полу, начала мычать что-то непонятное, указывая рукой в угол на полок.
Костя повернулся я замер.
В тёмном углу за деревянной кадушкой копошилось какое-то серое существо... Борода, как веник и космы, вдоль худого маленького, как у ребёнка, тельца, до колен.
  - Банник! - мелькнуло у него в голове. - Бежать! Но ноги стали ватными.               
  Мгновенно вспомнился сказ Онуфрихи.
  - Банник-то любит, когда купаются. При хозяевах сидит смирно. А как девка голышом, тут вылазит. Веселится. Ждёт. Надо, чтобы все помылись и ему мочалку, веник оставили. Зовёт своих подружек - ведьмов разных, чё они в баньке выделывают! Страсть, как моются!
  Нюрка взвизгнула и на четвереньках поползла к двери. Открыла её головой, вывалилась в предбанник.
Нюркин визг заставил очнуться мальчика и он выскочил вслед за ней. Отбежали. Прислонились к огородному тыну.
  - Видел? - еле выдавила девочка.
  - Ага... А может, показалось? - Любопытство занозой засвербело в груди.    - Неуж в самом деле? Посмотрим?
  - Ой, боюся... Он значит не хотел, чтобы мы...
  - Не боись. Он из бани не должон... - мальчик не договорил, на цыпочках прокрался к двери. Девочка в стороне, готовая убежать. Только он прикоснулся к ручке двери, раздался крик.
  - Ратуйте, люди!! - донеслось с улицы. Крик был жуткий, отчаянный; - Помогите, люди добрые!!
  Нюрка с Костей выскочили на улицу. Около ворот, прислонясь к столбу, стояла мать Ефимки и задыхаясь кричала одно: - Ратуйте! - указывая дрожащей рукой на свой дом. Туда бежали люди. Около распахнутых настежь ворот стояли подводы с пожитками. Отец Ефимки сидел на земле, со связанными руками, прислонённый к крыльцу. Ефимка плакал рядом. Посреди двора двое уполномоченных, у одного лицо в крови, связывали избитого сына бондаря Егорку. На земле валялась берданка. Народ толпился, заглядывая в сарай. Нюрка с Костей приблизились туда. На соломе лежала Фрося. Голова в сторону, коса в другую. Около неё хлопотали бабы. Какой-то парень сводил ей руки на грудь и раскидывал в стороны.
  Костя онемев, ноги стали тяжёлыми, смотрел широко раскрыв глаза и вдруг, пошатываясь, прислонился к стенке сарая, наклонил голову, его тошнило. Боковым взглядом увидел, как старая женщина почему-то размахивала косой над головой Фроси.
Нюрка, вытирая ладошкой слюни с открытого рта, что-то шептала.
Вездесущая Онуфриха стояла в толпе баб, размахивала руками как клушка крыльями.
  - Фроська-то одна дома была, как они подъехали. Начали они её приданное из сундука... Бросилась она отбивать, а они её снасильничали! Я в окошко как увидала, кинулась к родителям-то, а они уж навстречу бегут... Чё тут началось! Егорка-то, как сказали, схватил берданку, прибежал, стрелять начал, - убью, грит, всех. Вон тот, с наганом, стрельнул в Егорку, ранил, видать... А Фроська-то с отчаянности схватила вожжи, в сарай, да голову в петлю... Успели вытащить... Можа откачают... Мужики бережно подняли Фросю, положили на телегу.
  - Дышит ишшо... Давай в больницу! Пшол!
Уполномоченные, матерно ругаясь, погрузили связанного отца, Егорку в подводу, повезли.
  - Чё деется, чё деется... - причитали бабы...
  На другой день увезли Ефимку с матерью.
                - - - - - -
  Приспела пора клубники... Бабы, девки, ребятишки с корзинами, туесками, а кто даже с ведром, ежели пошустрить и ведро набрать можно, шли с трёх околотков к Горе. Село пустело. И только мужики собираясь в кучки, нескончаемо, хмуро спорили о событиях, ломавших их вековой крестьянский уклад.
  Клубничная Гора! Она словно живая притягивала к себе всё молодое здоровое, цветущее... А может Костя я был прав, когда утверждал, что она живая, потому что стоило подняться но крутым склонам наверх, как люди становились другими. Споры, пересуды, трагические события в связи с раскулачиванием, колхозной принудиловкой, да и просто ежедневные бытовые работы оставались  где-то позади. Девчонки тихо смеялись, шепча о своих маленьких тайнах, рассредотачиваясь по всей Горе. Молодухи также тихонько, боясь нарушить утреннюю тишину, что разлита под Горой, пели:
                По клубнику я ходила
                Рано собиралася,
                Под берёзкой на Горе
                С парнем целовалася!
Ребятишки - неугомонное племя, зорко раскали глазами и, увидев куст, громко кричали: - Чур мой куст! - Не, мой! Я раньше увидел!
Но кустиков было много, всем хватало и скоро Гора, если смотреть от часовни, была усеяна группами, будто цветочными клумбами, рассыпанными по огромной спине животного. Клубники было много. Ягоды красноватого цвета, с бледно-розовым боком с теневой стороны, посыпанные нежным пушком, росли плотной кучкой. Эти краснеющие среди зелени островки были видны издали.
  Девушки склонялись над ягодами и отражённый их свет румянил щёки молодух. Казалось Гора, накопившая силу за зиму, удовлетворённо дышала, отдавая свои живые, красноватые соки людям.
  Ешьте, не жалко, здоровейте, люди! И даже потоки воздуха над Горой были окрашены в розовую сиреневость.
Но бывало на Горе и другое: Из-под Горы вынырнул Петька с кучкой ребят-активистов. Лениво шагая, дошли до берёзы, где Нюрка с Костей собирали ягоды. В последнее время девочка была тихая, будто думала о чём-то и, как привязанная, ходила за Костей. Ребята расселись поодаль, бросая ягоды в рот, а Петька прислонился спиной к берёзе.
  - Нюрка, подь сюда, - негромко позвал он.
Девочка с туеском, склоняв голову, нехотя подошла к брату.
  - Дык ты чё... не даесся? - с лёгкой угрозой, пустив струю слюны сквозь зубы, спросил он.
  - Не буду больше? - упрямо, твёрдо ответила Нюрка.
  - Так. Значит с ефтим, - он кивнул на Костю, - слаще?
  - И с ним тоже не буду.
Девочка жила своими заботами, не очень вникая в происходящее вокруг. Но последние события будто перевернули её. Тихая, задумчивая со сведёнными бровями она молчала, думая о чём-то, что не давало ей покоя. Взрослела.
  - Врёшь, сука! - сорвался Петька.
Костя, услыхав возглас, с тревогой подбежал к ним.
  - Вы чё тут?
  - А, явился, подкулачник. Книжечки ей почитываешь. На остров с сокровищами путешествуешь. Мозги девке дуришь, а та и уши развешивает...
  - Дак читаем. Чё плохого?
  - А то... Коли ты от неё не отлипнешь, пеняй на себя. Завтра же позову уполномоченных. Раскулачим и вся недолга.
  - Причём тут книги? И вообще, не имеешь права... - Костя хотел сказать, что принуждать сестру нехорошо. Она сама должна решать, что ей делать. Но слова куда-то выскочили.
  Петька сгрёб рубашку на груди мальчика: - Права? - он сжал в кулак другую руку и поднёс к носу, - видал право?! Понюхай! Наши таперя все права! Мальчик побелел. Тихо: - Отпусти! Я папе скажу. Он тебя...
  - Ах, ты ишшо грозишься! Дак я тебе рожу растворожу!
Петька ударил кулаком в нос. Костя упал навзничь, прямо на лукошко. Ягоды рассыпались. Налетела Нюрка: - Не тронь его!
  - Чё ето? - удивился Петька. Отстранил девчонку и снова шагнул к Косте. Девочка ящерицей вывернулась из под руки и вцепилась в грудь брата. Глаза, как большие ягоды, конопушки вовсе исчезли. Глядя снизу вверх, раздувая ноздри:
  - Коли ты ишшо... Ночью, как спать будешь, возьму ножик... Порешу. Так и знай!
Привлечённые схваткой, прибежали бабы.
  - Ты ето чё тут, камса, вытворяшь? - загалдели они. - А ну брысь отсюда!
Окружённый молодухами, матерно ругаясь, Петька отступил к своим.
  - Но-но! - грозился он. - Ишь раскудахтались, мать вашу... Я ишшо с ним разберусь...
  Кучка активистов, плюясь и оглядываясь, исчезла под Горой. Бабы разбрелись по ягодникам. Нюрка сидела около Кости, вытирая ладошкой кровь из-под носа.
  - Из-за чего он?
  - Лез ко мне под подол... А я больше не хочу... Я тебя люблю. За тебя замуж пойду, как  вырастем. И мы с тобой больше тоже не  будем... Ладно?    Костя кивнул головой. - Ето я дура была. - Не понимала, что стыдно. Петька заставлял... А мне и не в разум, что нельзя, когда малолетки. - Девочка торопилась сказать, всё что удумала последнее время. - Ты меня не бойся... Я только на днях раскумекала, кода ты мне книжку про капитана Гранта читал. Какие они все баские. А мы с тобой дружить будем. Ладно? - Мальчик снова кивнул головой. - Ты подрастёшь и поженимся. Давай ягоды собирать. Ну, сукин сын, - это уже о Петьке. - Я дома матке с батькой пожалюсь, тот ему...
  - Не надо ничего...
  - Ну не надо, дак не надо. Сами разберёмся. Ягода будем собирать?
  - Не... Домой.
  - Домой, дак домой.
  Костя взглянул на берёзку. Постоял, будто размышляя о чём-то.
  - Ты чё? - она проследила за его взглядом. - А берёзка. Она всё видела. Сколь она перевидала на своём веку... - По - взрослому проговорила девочка и так же серьёзно - Идём, любый мой.
  Дома обедали молча. Отец пришёл из общественной кузни темнее тучи. Вышли на крыльцо, отец закурил. Мать села рядом на ступеньки.
  - Всё, Марья! Один говорит - коня ковать, другой - обод на колесо. Коровы на скотном дворе орут не доеные... Стадо пасти некому... Развал творится... Ссоры, гвалт... - Через паузы, будто вспоминая прошедшее. И как вывод: дела не будет! Продадим дом, порушим хозяйство и в город! По первопутку и тронемся. Мать тихонько захлюпала. - Как же, Петенька, родной... Второй раз хозяйство рушить... Ну, ладно, там была война...
  - Сейчас хуже войны. Хоть и стреляют редко...
  - Не молодые ведь. Худой ты вон какой стал. Выдюжим ли?
  - Выдюжим. Надо, мать, выдюжить. Силёнки есть. Да и ты у меня... Ого-го! - Он обнял её, прижал к себе...
Мать затихла, потом откинулась от него, открыла рот - желая что-то сказать, не сказала, обмякла и стал медленно ускользать из рук отца на пол.
- Маша, Машенька! - засуетился отец, поднял её, отнёс на кровать, побежал за водой.
                - - - - -               
  Мать смотрит в окно. Рассвет. Хмурый, тихий, как ель в палисаднике. Лампа без стекла. Фитиль чуть горит, досасывая остатки керосина.
  Онуфриха. Карты уже разложены меж зёрен чечевицы. Передвигая зёрна, шепчет что-то про себя. Мать, отворотясь от окна, с тоской оглядывает опустевшую избу. Кое-что продано за бесценок, но больше просто роздали. Гнедой у крыльца. Фыркает, гребёт копытом снег...
  - Не балуй, - ласково просит отец, проверяя подпругу.
  - Дорога длинная, поклажи много, уморишься ещё... - приоткрыв дверь в избу, - сынок, дай ему сладенького на дорогу.
  Костя выносит ломоть хлеба, посыпанного солью. Гнедой осторожно берёт ломоть, не торопясь жуёт, потом мягкими губами собирает крошки с ладони. Фыркнув, ожидающе смотрит на мальчика ж тот даёт ему кусок сахара. Громко хрустя, тычется мордой в костину шапку, явно собираясь благодарно лизнуть его в нос. Мальчик смеётся.
Длинная синяя тополиная тень на снегу становится короче, сугроб розовеет: вылезает солнце.
  - Отец, пора уж. - Зовёт мать. - Сядем на дорогу. Сидят все тихо на кухонной лавке. Молчат.
  - Дак вота, милые - начинает тихо, строго Онуфриха. - Лиха хлебнёте...
  - Не привыкать, - крестится мать.
  - Не перебивай. Хлебнёте. Дорога гладкая выпала, а вот там, в городу... Но видно: силёнки есть, сказывают карты, обживётесь. Потом полегшат.
  - Слава богу, - снова, чуть улыбаясь, крестится мать.
Выходят на двор. Мать закрывает дверь на замок, ключ отдаёт Онуфрихе и садится с Костей в розвальни. Отец открывает ворота, выводит гнедого на дорогу, закрывает ворота и выходят со старухой через калитку.
  - Не сумлевайтесь, милые, всё будет в сохранности. Сышшу покупателя - деньги вышлю. - Хочет ещё что-то сказать, но раздаётся глухой, далёкий взрыв с вершины Горы. Все смотрят. Там, где стояла часовня - столб пыли и языки пламени. Подбегает Нюрка в еле запахнутом полушубке:
  - Петька, гад, с активистами часовню рушит.
  - Прости их, господи, - шепчет Онуфриха, - не ведают, что творят, антихристы.
  Нюрка залезает в розвальни: - Я провожу. Подвода трогается. Бабы с коромыслами через плечо идут по воду.
  - Доброго пути, Романыч.
  - Как мы теперь без кузнеца-то...
Потом у колодца: - Что деется, бабоньки. Охальники Бога рушат.
  - Не иначе, конец света близко.
  У больницы, на выезде из села, Нюрка чмокает Костю в щеку, тихо: - Ждать буду. - Выпрыгивает из розвальней. Маленькая среди пустынной дороги, долго стоит, помахивая рукой.
Дорогу Костя плохо помнит. В большом селе Мясогутово плачет в голос на печке. Мать, растирая ему ноги муравьиным спиртом, шепчет: - Застудился, родненький. Проклятая ревматизма. Будешь теперь почаще соскакивать с розвальней, бежать рядом для сугреву. Отец, возьми мальца. Отец, закутав ноги мальчика в полушубок, берет его на руки: - Смотри, электричество, - показывает на тусклую лампочку, свисающую с потолка. Костя никак не реагирует. Потом, обогревшись под тёплым одеялом, задрёмывает на печи и снова смотрит сон, что был на яву. Он у берёзки. Прощается. Гладит шершавый ствол. Отбирает тонкие полосы бересты
прячет в карман.
Не забудешь, - шепчет берёзка, лаская его голову голыми, длинными ветвями.
  - Помнить буду...
  - А я всегда с тобой... Навещай, коли сможешь... Трудно будет, подумай обо мне. Помогу. Прощай.
Костя стал спускаться, обернулся, и будто увидел в кроне дерева голову девушки с длинными косами - ветвями.
  - Потом они ехали по узкой дороге, среди скал мальчик с трудом задирая голову в шапке с повязанным сверху платком, пытался рассмотреть их вершины с висящими соснами.
  Наконец, через много дней они въезжают в распахнутые ворота. Мальчик удивляется: двор крытый и светло - две лампочки горят сверху - электричество - соображает он.
Горд. Встречает тётя Анюта и старший брат матери, дядя Миша Гурины. Отец распрягает Гнедого, ведёт его в тёплый сарай: всё равно, как дом, - думает Костя.
  Потом пьют чай и он сквозь дремоту слышит, как отец с матерью рассказывают, что происходит в селе и как трудно было в дороге. Приехали.
 
                ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
                ДОМ.
  Ранним утром, после завтрака - картошки с морковным чаем, отец ушёл искать работу. Дядя Миша - старший брат матери, глядя на Костю сквозь очки одним глазом, другой оставил на войне, задумчиво произнёс: - Ну-с, племяш, идём на экскурсию. Он любил свой город. Гордился им. После войны и революции, не  стал заниматься торговым делом, как все Гурины, а подался в город. И правильно сделал. Видимо чувствовал, что НЭП ненадолго, У старика Гурина лавку-то отобрали. Переживал. Обнищал ведь! Плакал всё, да вскорости от тоски и помер. А дядя Миша устроился в инструменталку на машзавод. С одним глазом - самое место.
  - Сегодня последний день шестидневки - выходной, самое время гулять.
  - Да куда ты его, - это тётя Анюта, маленькая вечно хлопочущая по хозяйству старушка. - Мороз. Вон окна-то как залепило.
  - Ничего. Дело молодое - кровь горячая. Идём.
Вышли на улицу. Дом стоял на горе, почти в конце Петровской улицы. Город, вернее его центр лежал внизу, как на ладони.
  - Видишь, прямо гора Косотур. Город наш так раньше и назывался - Косотур, по имени горы. У подножия её машзавод на берегу речки Ай, где я работаю.
Инструмент делаем, куём сабли, клинки, не хуже дамасских. На Косотуре башня деревянная стоит, говорят, ещё с демидовских времён. Много про неё разных легенд рассказывают. Справа опять гора Бутыловка. Между Косотуром и ей - пруд. Ай перегородили... еще в старые времена.
 Мальчик смотрел и удивлялся про себя. Город весь был среди гор. Улицы то карабкались вверх, то, подчиняясь изгибу гор, сбегали вниз к площади у завода.
  - Налево, видишь, много труб и дымище из них - горе наше, внизу дышать нечем - металлургический завод, тоже старый, на нём плавят чугун, сталь... Теперь пойдём вниз. Они спустились на центральную улицу Ленина.
  - Ого, какие домищи - охал Костя, - в них небось много народу помешается.
  - Порядочно. Тут кинотеатр. "Ударник".
  - Это, как у нас нардом?
  - Примерно.
  - И каждый день кино?
  - А как же. И по несколько сеансов. С утра. Это магазины с товарами.
  - А у нас одна лавка. Народу-то!
  - Очередь, брат. За хлебушком по заборным книжкам. Спустились на площадь, где стоял собор, но внимание Кости привлекли пушки около завода правления.
  - Стреляют? - мальчик с уважением похлопал ладонью по стволу.
  - Нет, Это старинные. Такие пушки делали тут ещё при Петре!
  - Ядрами стреляли, видишь, горки их рядом.
Вышли к замёрзшему пруду.
  - Какой большой! А у нас маленький был у мельницы. – Спустились на расчищенный лёд. Каток. Народу - уйма.
Мальчик с удивлением смотрел на коньки, прикрученные к ботинкам,
  - Это снегурки называются. Их у нас тоже делают.
  - У меня были коньки, только на колодках - к валенкам привязывать. Я их взял с собой, а по дороге украли. Вот бы мне такие снегурки! - позавидовал Костя глядя, как лихо проносились мимо него ребята.
 -  Будут и у тебя. Со временем. Когда Романыч на   работу устроится. А ты видать замёрз, - Костя утирал сопли варежкой. - Идём обедать. А завтра в школу.
                - - - - - -
  Утром под окнами раздался мужской зов.
  - Романыч, ты тута иль нет, обитаешь?!
Отец оделся, пошел на улицу, следом Костя.
  - Эк, туды-тх твою, значит правильно, на Петровской сорок три тебя нашёл! - Восторгался мужик собственной находчивостью, пожимая Романычу руку.
  - Что так рано?
  - Дык путь-то не близкий, мать его, хрен задери; а в городу-то твоём голодно...
Романыч вывел Гнедого, запряг его в розвальни, выехал на улицу. Потом Косте:
  - Сынок, принеси-ка краюшку хлеба, да попроси у тёти Анюты кусочек сахара.
  - Ты вот чё, растуды её... Не ерши брови-то на меня, - мужик мешкотно топтался около коня. - Не моя воля. Конь-то теперь колхозный, велено возвернуть, как знат ты управился.
  - Знамо дело. Ты не виноват... - Романыч обошёл вокруг розвальней. - Я тут овсеца положил, да сена, не мори Гнедого. Не привык он у меня голодать-то...
  - Во и ладно... Расходу мне меньше...
Вышел Костя.
  - Ну, сынок... Такое вот дело... - Отец с трудом выдавливал слова. - Попрощайся с Гнедым... - Замолчал. Мужик тоже притих.
Мальчик, отламывая кусочки хлеба, скармливал их лошади. Гнедой брал осторожно, не торопясь, будто желая продлить мгновение, жевал хлебушек и тихо пофыркивал.
  - Осиротели мы, - бормотал отец, ни к кому не обращаясь. - Как без него?
  - Знамо дело, - поддакнул мужик тихо. И вдруг громко, безвыходно, - говорю - не моя воля, туды-т твою мать!
  - Теперь сахарком закуси, - прошептал Костя, швыркая носом.
Конь схрумал сахар, поднял верхнюю губу, обнажил зубы, выдохнул по-человечьи и потянулся к мальчику. Тот всхлипнул, обхватил морду коня, стал целовать. Гнедой слизывал солёные слёзы и тихо, часто дышал. Подошёл отец, обнял коня. Затих.
  - Всё. Поезжай. - Отступил в сторону, вытирая скупую слезу.
Мужик, уже в санях, взял вожжи: - Но... Трогай...
Конь скосил испуганные глаза на отца, упёрся передними и присел на задние ноги. Заржал, вернее зауросил высоко- высоко подняв морду, стал пятить сани назад.
  - Не хочет, падла, - удивился мужик.
Мальчик всхлипнув, прижался к ноге отца:
  - Не отдавай! - с отчаянием, на высоком крике.
Отец прижал голову мальчика. Мужику:
  - Чего стоишь! Поезжай, мать твою...
Мужик встал огрел кнутом коня, тот снова присел и бросился вниз по улице.
Отец с мальчиком долго стояли обнявшись, пока подвода, далеко внизу не скрылась за поворотом.
                - - - - -
  Всю зиму Костя, после школы ходил с отцом по городу смотреть дома. Наступила весна, а отец так и не мог найти... Но, наконец, нашёл. Заплатил задаток и сейчас вместе с матерью они собирались его смотреть.
  - Идем. А то тётя Анюта нашу мамку грызёт - зажились, - говорит.
Костя представил, когда мужчины уходили на работу, он в школу, тётя Анюта загоняла мать на печь и там в темноте за занавеской тихо грызла её плечи, грудь, бока.
 - То-то она совсем худая стала, - беспокоился Костя, - надо скорее переезжать.
Домов много продаётся, да дорогонько, а тут случай подвернулся, - говорил возбуждённо отец.
Люди с панталыку сбились, - говорила мать, глядя на проезжающие мимо подводы с пожитками.
  Кто по своей воле, кто по чужой, но народ суетился по стране, как в муравейнике. В теплушках приезжали существа, мало похожие на людей, с Украины. Рассказывали, как там отобрали весь хлеб, будто продали за границу; народ к весне стал помирать и будто даже ели трупы детей... "Счастливцы" прорвавшиеся через кордоны, попрошайничали на вокзалах, потом исчезали, как сквозь землю проваливались.
Местные, руша свой веками налаженный кержатский быт, спасались от голода кто в Ташкент, кто в Сибирь.
  - Вот и пришли, - Это отец, - Первая Нижне-заводская улица называется.
Улиц Нижне-заводских было три. Они ободками, одна под другой, обтекали очередную горушку. Наверху кладбище. От него, разрезая улицы поперёк, сбегали проулки прямо к церкви.
  - Хорош, наш красавец, - похвастался отец.
Красавец был - ткнувшаяся левым боком развалюха в три окошка,
  - Какой плохой, - вырвалось у Кости, - Наш был лучше.
  - Рад бы купить лучше, да грехи не пускают. Цены кусаются.
Ладно, Онуфриха прислала, да твой дядя Миша, добрая душа, помог.
Повезло. Храм-то закрыли, - он показал на церковь, стоящую на берегу реки. - Батюшку по этапу - Магнитку строить. Попадья за ним торопится, вот и продала недорого.
 - Что ж вы на улице-то стоите, - это попадья открыла калитку,
- Проходите, хозяева... Горе-то какое на нас свалилось! – Причитала она. - Знать за грехи наши.
- Все под богом ходим, - поддержала мать, - у нас тоже...
Хозяйство разорили...
Вошли во двор, заросший травой. Карабкавшийся на пригорок за домом огород был запущен.
- Не до огорода знать было хозяевам, - решил отец.
Через деревянные со щелями сени вошли в дом. Кухня. Два окошка в огород. Русская печь с притулившейся плитой. Горница с покатыми полами.
  - Чё это она, будто носом клюёт, - удивился Костя.
  - Осел угол-то. Будем поднимать фундамент, - это отец.
  - А горница-то большая, - обрадовалась мать. - Мы её, Петенька, перегородим... И будет у тебя комнатка, - это Косте, - с окошком на улицу.
Видно было, мать устала жить у брата. Ей не терпелось устраивать свой уголок. Вышла во двор.
  - Крышу перекроем. Здесь - отец махнул рукой поперёк двора, как бы отсекая огород, поставим каменную стенку из плитняка.
Тут его много, прямо на улице из земли выпирает. Калитку в огород. За калиткой - кабинет задумчивости соорудим, - под названием ватерклозет, то бишь - сортир.
Рассказывал он вдохновенно, было впечатление, что ему также не терпится начать всё это сейчас. Прирождённый хозяин, дважды разоренный, снова планировал, как он будет устраиваться в третий раз.
Всю зиму он был омрачён и молчалив.
Теперь, скупо улыбаясь в усы, поднял руки, - от стены соорудим навес, прямо до ворот. Будет крытый двор, как у всех коржаков. Под навесом я поставлю верстак, будем с тобой вёдра клепать...
 - А над навесом голубятню, - поддержал Костя, захваченный вдохновенными планами отца.
Тот внимательно, так же улыбаясь, посмотрел на сына: - ты у меня, брат, с фантазией. Это, хорошо. Однако голодно. С чего начнём?
  - Огород, - догадался сын.
  - Молодец! Попросим у дяди Миши лопаты, потом я свои сделаю, и начнём.
                - - - - -
 На другой день отец нанял подводу, перевёз все пожитки в новый дом   и они втроём, после работы, копают огород.
Костя работал отчаянно, но начал останавливаться, отдыхать, а вскоре и совсем выдохся.
Мать, внимательно наблюдавшая за ним, вымолвила: - Сынок, супчик бы чем заправить... Слетай-ка на гору, щавель, да молодую крапиву пособирай. А по дороге щепок, где попадётся, набери. Костя рад. Это тебе не тяжёлой лопатой ворочать. Взял сумку и по проулку, поперёк всех Нижне-заводских, пошёл в гору. А я отец, заборну книжку возьму, да за хлебом... Очередь там, знать долго простою, дак ты, как совсем сморишься, за водой сходи.
  Поздним вечером они сидели за столом, хлебали суп, откусывали маленькими дольками жёлтый хлеб.
Настоящего хлеба совсем не дают, - вздыхала мать. - Кукурузный придумали. Он пока тёплый - ничего, а остынет – камень – камнем.
  Голодно.  Но надо было жить. Летом Костя торговал водой. Набирал воды из колодца, на своей улице в большой чайник – медный, жестяная кружка на носике и шёл на базар, около церкви.
  А вот - холодная вода! Кому воды! - звонко кричал он и отбоя от желающих попить не было.
На базарчике было весело. Спиной к церковной ограде стояли ларьки. Дальше китайцы продавали  разноцветные  фонарики, чесучу. Надували резиновых чёртиков и от их рядов раздавалось разноголосое: уди-уди!
  Живо воспринимая внешнюю сторону базара - толкучка, мальчик не задумывался  почему это происходит. Да и у взрослых была одна мысль: достать, выжить...
  У ларька была, очередь. Сбоку подошел парень в капитанке на голове. Во рту золотая, фикса: - Пусти, сука! Мужик, стоящий у окошка  взъелся:
- Ещё чего... Ишь, ходят всякие. Как двину, - он замахнулся   голой рукой.
Парень спокойно достал нож из-за голенища и полоснул по руке от локтя до ладони, потекла кровь. Костя в ужасе попятился и спрятался за чью-то спину. Очередь, отхлынув от окошка, замерла Парень протянул руку, взял что-то в окне и также спокойно удалился.
  - Бандит!  - вопила очередь вслед.
Мальчик долго не мог прийти в себя. "Должен кто-то что-то сделать, - думал он, - позвать милицию..."
Но толчок продолжал жить, будто ничего не произошло.
Конечно, воду продавать догадывался не он один, конкуренция была большая, но за день набегавшись к колодцу, к вечеру мальчик приносил целый карман медяков. Попадались и серебрушки.
  - Кормилец ты наш, - вздыхала мать и гладила по светлой голове.  А к вечеру совсем было ловко.
Рядом с церковью, через мостик, речушка впадала в Ай, располагался Веденеевский садик. Сказывали, был до переворота богатый купец Веденеев. Держал такие же сады в Астрахани, в Уфе и ещё где-то... В садиках стояли деревянные, ярусные театры. В одном из таких театров в Уфе, Костя сам играл много лет спустя. В местном же садике была одна аллея со скамейками, вдоль Ая.  В конце был театр. Когда НЭП разоряли, сожгли и театр. Купец куда-то исчез, название же садика осталось.
  Новая власть на месте театра и влево от него протянула футбольное поле. На нём сдавали нормы на значок ГТО. Это значит: готов к труду и обороне.
Костя, как заправский гуляющий, покупал билеты на вход за десять копеек, доставал из-за пазухи сто штучную пачку папирос "Абхазия" и шёл не торопясь по аллее: - А вот шикарные, дорогие папиросы  Абхазия"! - негромко предлагал он, - штука - пятак кури хошь едак, хошь так.
На эту несложную шутку клевали гуляющие. Намётанным глазом Костя замечал парочки и нахально останавливаясь около, повторял свою шутку. Он знал, парню будет стыдно перед девушкой жмотничать и он обязательно купит одну, а то и две папиросы. Иногда он продавал даже "Сафо", "Нашу марку", которые доставал в Торгсинах. Были такие магазины. У населения государство скупало золото, серебро, драгоценности. Взамен давали боны. На эти-то боны в Торгсине можно было купить всё, чего не было в остальных магазинах, вплоть до икры, копчёной колбасы и даже костюм. Старушки сдавали свои припрятанные колечки и продавали боны около магазина. Им икра была ни к чему, лишь бы на молоко наскрести.
Костя покупал бону, естественно переплачивая немного, он знал, сколько надо давать, и вместе с матерью, детям товар не отпускали, входил в магазин. Мать набирала папиросы, какие он командовал, лишние пачки уносила домой, а одну, если "Сафо" - две брал и шёл в садик. Но "Нашу марку" или "Сафо" продавать поштучно было не выгодно - слишком дорогие, их мало брали. Лучше "Абхазия". Вот и сейчас он шёл по аллее, бойко торгуя папиросами.
В конце аллеи была беседка, где пожарные в медных касках, играли на трубах "Амурские волны".
   Дождавшись перерыва, предлагал папиросы трубачам. Потом заворачивал налево и шёл к скамейкам, которые были поставлены вдоль футбольного поля. Если были игры, зрителей было невидимо. Увлечённые игрой, они покупали папиросы все подряд, не забывая следить, за игрой.
Сегодня в одной из команд играл Тарочка, знаменитый футболист, невысокого роста, причёска - ёжиком, под бокс, он выделывал чудеса с мячом и зрители млели от восторга. Он мог пронести почти через всё поле мяч на голове, встать спиной к вратарю и с подачи через голову забить гол, или уж совсем виртуозно изловчившись, ударить пяткой, так незаметно, что вратарь только руками разводил, доставая мяч из сетки.
Костя как и все, любил Тарочку. Дождавшись перерыва, он подошёл к отдыхающим на скамейках футболистам. Папирос осталось совсем  немного. Он продал их и с последней папиросой в пачке подошел к Тарочке. Костя знал, Тарочка был богатым и за папиросу платил всегда серебрушкой.
- А, шкет, - холодно проговорил на этот раз знаменитый футболист, взял папиросу, прикурил у соседа и отвернулся. Мальчик ждал деньги... Тарочка повёл ёжиковой головой, - ты ещё здесь? - Встал, поставил Костю спиной и ударил бутсой по заднице. Мальчик упал, заплакал. - Иди сюда! - Тот стал испуганно отползать. - Кому говорю! - Что делать, от него не убежишь, всё равно поймает. Хныкая, осторожно подошёл.      - Какие, сколь выторговал?
Это было уж слишком. Он продал сто штук и денег было много.
Давай всё сюда. - Тарочка подставил ладонь. С отчаянием, слёзы катились градом, он стал выгружать из кармана монеты в ладонь грабителя - футболиста. - Знатно! - пересыпал из руки в руку монеты. - Что купишь? - Хлеба буханку... У церкви продают.
 - Знаю... - Повернулся к соседу, - Витька, положи сюда рупь,   - тот исполнил. Мальчику: - Давай подол. - И когда Костя расщеперил рубашку, высыпал ему все деньги. - Иди!
Так развлекался Тарочка, знаменитый футболист, в голодное время. Так проходит лето...
                - - - - - -
Зима. Парень в капитанке бежит за ним: Стой, падла! - догоняет, прижал к кирпичной церковной ограде, достал из-за сапога гармошкой нож: - счас руку отрежу, - замахнулся...
  - Не надо! - вопит отчаянно Костя и ... открывает глаза.
Отец трясёт его осторожно за руку: - Вставай, весь выходной
проспишь, не хорошо. Помощник мне нужен, доску держать, пока я пилить буду...
Костя видит наполовину готовую перегородину, смотрит на свою руку - цела; отлежал значит и окончательно просыпается. Вскакивает, ныряет ногами в валенки, набрасывает пальтишко, выбегает во двор, в кабинет задумчивости.
 - Задумаешься тут, когда морозяка вон какой, - бормочет он, расстёгивая пуговицу на кальсонах.
Вместе с клубами морозного пара заскакивает на кухню, раздевается, хватает краюшку хлеба: я готов.
 - Ты хоть мордоплясию свою ополосни, да штаны надень, - смеётся отец.
Они тут же на кухне пилят доски, подгоняют их так, чтобы не было зазора между ними - полом и потолком.
 - Ну-ка, работнички, за стол, - зовёт мать. - Картошка поспела. Хороша картошка-то на новом огороде выросла. Рассыпчата.
Завтракают. Одеваются, выходят во двор. Костя берёт санки, отец лом, лопату и - за ворота. По тропинке, мимо столба с лампочкой наверху, поднимаются к небольшому карьеру- тут вся улица рубит плитняк для хозяйственных надобностей.
- Горы наши Уральские старые, будто знали, что людям понадобятся, - отец очищает лопатой мёрзлую землю с камня.
- Пожалуйте, говорят, вот вам готовые плиты, пользуйтесь...
Костя представляет себе, как гора ворочается под снегом, выпрастывает огромные руки и придвигает к ним плиты, расположенные друг на друге, как слоёный пирог.
Отец орудует ломом, отделяя одну плиту от другой и разбивая на нужные для стены размеры. Работа тяжёлая, от отца идёт пар.
  - Дай я, - не выдерживает Костя.
  - Ну-ну - попробуй. - Он передаёт лом, достаёт кисет, скручивает козью ножку и набивав её самосадом. Закуривает. Костя всаживает лом между плитами, подставляет под него плечо и с натугой поднимает верхнюю плиту.
 - Тяжёлая, - пыхтит он, теперь и от него идёт пар.
 - Не надорвись, сынок, дай помогу.
Они кладут плиты на санки и наступает самая весёлая часть работы. Костя садится на плиты, отец подталкивает санки и они катятся вниз. Ударяются в ворота. Отец спускается по тропинке, затаскивает салазки во двор, прямо к фундаменту стены. Переворачивает их.
  - Летом будем класть.
В воротах стоят коренастый в шапке с отвислым ухом Андрейка и длинный, бледный Витька.
 - Пошли, Шкилет, - У Андрейки в руках мешок.
Косте ужасно не нравится прозвище - Шкилет, которое ему дали в городе ребята за его худобу, но что делать? Вот у Витьки ещё хуже - Глиста, а терпит.
- На промысел собрались, - не то спрашивает, не то подтверждает отец... Хмурится, явно, всем своим видом не одобряя затеянное, но что делать. Голодно. - Ну-ну, идите...
Ребята спускаются по проулку, идут мимо базара к мосту через Ай. Переходят и направляются к проходной абразивного завода. Рядом столовая. Заходят во двор. Андрейка достает спрятанный, в углу ящик. Идут к помойке, куда вываливаются столовские отходы. На помойке полно голубей. Вспугнутые ребятами они отлетают в сторону. Ребята переворачивают ящик открытой стороной вниз. Витька достаёт палочку с намотанной на ней бечёвкой, разматывает её приподнимает одну сторону ящика и подпирает её палочкой.
 - Шкилет, положи под ящик чего ни наесть, - командует Андрейка и отбегает с размотанной бечёвкой к забору.
Костя с Витей брезгливо подгребают под ящик гнилые капустные листья и присоединяются к Андрейке. Тот держит в руках длинный железный прут.
 - Держи, - протягивает Косте, - будешь на шухере.
  Мальчик безропотно направляется к воротам.
 - Да, смотри, бей первым, не жди, когда тебя сомнут, размазня деревенская, - добавляет Андрейка вслед, и ложится в снег, рядом с Витькой. Теперь их почти не видно. Надо ждать.
Костя прячется за столбом у ворот, внимательно осматривает улицу - пока никого. Ширкает носом. На его маленьком исхудавшем личике этот нос, как у отца, торчит, выдаваясь вперёд и почему-то не худеет, утирая его варежкой, бормочет: - Ишшо дразнитца!   -  Это он по поводу Андрейки.
  Андрейка ему не нравится: груб, задаётся, хотя в данном случае, Костя должен честно признаться, он прав. Дело было позавчера. Они расположились, как сегодня, но охотников до голубей много. Появились пара ребят со своим ящиком и Костя, вместо того, чтобы сразу бить, как договорились, - лучший способ защиты - нападение, стал вежливо объяснять, что место занято. Один из парней молча ударил его поддых, а когда Костя очнулся, второй, сложив ладошки в один кулак, дал ему по шее. Костя ткнулся в снег рядом со слетевшей шапкой и заорал, прибежали Витька с Андрейкой. Началась потасовка. И хоть Костя несколько реабилитировал себя: поднявшись со снега взял прут, начал обхаживать нападавших по спинам, те побежали; но упрёк, что он размазня, был справедливым. Сейчас вокруг не было ничего подозрительного, но обиду на Андрейку он таил в себе.
Во-первых потому, что в тот раз он получил от них одного голубя. Во-вторых, когда Костя недоумевая сказал: - А ишшо! - Андрейка категорически отрезал: - Научись говорить, тогда тебе и будет - Ишшо, - передразнил он. И опять Костя признаёт про себя - упрёк справедлив: говорит он совсем не так, как городские ребята. Да и учительница в школе его всё время поправляет. Может и надо бы не водиться с такими, как Андрейка, но опять, если быть справедливым, хоть и дразнится, но на промысел берёт его с собой. Да и в драке, а случаются они нередко, Андрейка всегда защитит, как это было позавчера.
Сейчас, постукивая - валенок о валенок - мороз даёт себя знать зорко следит за улицей.
А голуби возвращаются на помойку. Клюют, постепенно приближаясь к ящику. Один уже под ним.
 - Дёргай, - шепчет Витька.
 - Дура, Один он, пусть побольше зайдут, - возражает Андрейка.
Но вот под ящиком уже три голубя, и Андрейка дёргает бечеву. Ящик захлопывается. Ребята подбегают, осторожно достают голубей складывают в мешок.
 - Вчерась я пять штук принёс, - хвастается Андрейка, - вкуснятина   - страсть.
  Охота повторяется несколько раз. Оживлённо разговаривая, возвращаются на свою улицу с мешками набитыми голубями.
Косте жалко птиц. Он засовывает доставшихся на его долю трёх голубей в полы пальто, приносит домой. Мать молча достаёт их.
 - Ты иди к отцу, подмогни чё-либо. Я всё сделаю...
Костя выходит на крыльцо, молчит. Подходит отец, легонько похлопывает по плечу.
  - Что делать, брат. - Кусать-то хочется.
  После ужина Костя сел за уроки, но сон уже летал у него за спиной. Он ткнулся носом в тетрадку и закрыл глаза.
Мать с отцом улыбнулись, переглянувшись и отец осторожно поднял сына  с табуретки.
Растет малец наш, Машенька, - прошептал он, - длинный стал, да тяжёлый, - отнёс его в постель, раздел и прикрыл одеялом.
                - - - - - -
  Зима длинная, голодная... Но забот всяких было выше головы. Отец после работы ладил верстак и Костя помогал ему, ходил за водой, мёрз в очереди за хлебом, да и уроки успевал делать. А пришла весна, согнала снег - огород! Ох, уж этот огород! Хорошо в деревне был Гнедой. Отец вспашет - и сажай. А тут лопатой помаши-ка. И хоть Костя надевал брезентовые рукавицы, но мозоли на ладонях не переводились. Зато летом раздолье. Один футбол чего стоит!
Пасуй сюда, Шкилет, пасуй, говорю, - орёт Андрейка.
Костя изо всех сил хочет дать пас, но от волнения нога попадает мимо мяча, набитого тряпками; противник - совсем маленький, но юркий шкет по прозвищу Сопля, уводит мяч, шустро гонит его к воротам, — два камня на дороге, и забивает гол.
  - Эх, ты... - Андрейка замахивается, - как дам...
 - Темно ведь, - оправдывается Костя. Наступали действительно сумерки, - мяч серый, в пыли не видно.
Другим видно, а ему... Ещё один тайм сыграем? - обращается он к противникам.
Иди-кось, ты знаешь куда, Лоб, - так звали Андрейку, -
проговорил вызывающе Сопля. Мы договорились. Кто проиграет - лезет  огород. Самая пора - темно уж.
  И в самом деле. Наступило самое волнующее время: залезть к кому-либо в огород, наворовать морковки, репы, бобов. По договорённости это должна делать проигравшая команда. Огороды были у всех. Каждый из ребят мог пойти в свой огород и принести желаемое, но это так не интересно. А вот тихо - так, чтобы не застукали, забраться в чужой огород, потом спрятаться в карьере, лопать уворованное и рассказывать разные истории, это было таинственно и волнующе.
 - Ладно уж... - Согласился Андрейка. - К кому полезем: - К тетке Самохвалихе, - предложил Витька, - Глиста. - 0на всё время кричит, что мы в её окна пылим, гоняет нас... И спать ложится рано.
  - К тётке, так к тетке. Пошли.
Дальнейшее происходит по давно разработанному плану. Проигравшая команда находит лазейку и шурует в огороде. Выигравшие собираются у окон, - дескать мы здесь, на улице и громко начинают разговаривать, отвлекая на себя внимание. Так происходит и сейчас. Команда Андрейки скрывается  темноте. Победители собираются у завалинки дома Самохвалихи.
 - А вот ещё был случай, - звонко начинает шустрик- Сопля, -
 залезли воры в один богатый дом и давай грабить...
Ребята зорко наблюдают за окнами. Видно, как тётка ходит по комнате, прибирается что ли... В доме свет и из темноты всё видно. Тётка останавливается у окна. Слушает. Потом не выдерживает, отодвигает - занавеску, раскрывает створки.
 - Вы чего тут, охламоны, собрались?
Ребятам того и надо - затеять разговор.
 - Так мы ненадолго, тётенька, - заискивает Шустрик, - вот попьём водички, - он показывает на колодец напротив, - и разойдемся.
  - Дома, что ли воды нет?
  - Здесь вкуснее, холодненькая.
  - А ещё какая история произошла, - поддакивает один из парней, - расскажи, Сопля.
Тётке скучно одной, да и рассказы любит слушать, хлебом не корми. - Какая история? - Она кладёт локти на подоконник, устраивает на руках свои объёмистые груди.
 - На Третьей Заводской знаете богатый дом на краю?
 - Ну. Петровых дом-то. Старый кержак.
 - Вот-вот... Влезли воры...
 - Ах, ты бандиты...
 - Да. Так влезли значит...
Но тут сбоку дома, около тына раздаётся треск. Тётка поворачивает голову. Заподозрив неладное, захлопывает створки, бежит во двор, потом в огород. Скоро откуда доносится её сердитый голос:
 - Ах, ворье! Ну, бандиты, морковки подёргали! - Схватив дубину, выбегает на улицу, но ребят уж и след простыл.
Вот они собрались в карьере. Оживленно обмениваются рассказами о происшедшем.
 - Крапиву развела тётка, - жалуется Глиста, - все руки у тына обстрекал.
 - Ништо, - доволен  Лоб, - зато сейчас почавкаем.
 - А ты, Шкилет, шуруй мозгами - Сопля очищает ботвой морковку  от земли.  - Под твои байки овощ хорошо трескать.
  Костя и сам не  заметил, как это произошло, но на вечерних посиделках мальчишек он стал признанным рассказчиком. Если в остальных ребячьих делах им помыкали, он всё молча сносил, то тут с нетерпением ждали, когда он заговорит. Ему и в ум не приходило, готовить рассказы заранее, все получалось на  ходу, само собой.
Сейчас он, набив бобами рот, с трудом прожевывая,  проговорил: Пацан жил один, - помолчал, собираясь с мыслями. Давно было, когда ишшо в шкурах ходили. А стойбище у его семьи было как раз над Третьей Заводской, на Горе,  где сейчас кладбище.
  - На кладбище? - удивился Витька - Глист.
  - Кладбища в ту пору не было, одни деревья...  Народу мало на земле было. И города не было. - Эй, Лоб, брось мне репку!  - Скомандовал  Костя уверенно. Никто из ребят не мог с ним соперничать в рассказах, он это знал. Поднял репку,  очистил её приготовленным листом лопуха, начал обдирать зубами шкурку.
 - Ну, - подтолкнул Шкет,  - давай про пацана!
 - Баранки гну, - огрызнулся Костя.  Однако, чтоб не испытывать терпения,  начал. - Корешки съедобные собирал. Забрёл вот в этот карьер, где мы сейчас.   Раскопал корешок-то, вот как раз на этом месте, где ты, Сопля, сидишь, вытащил, а на корешке самоцвет приклеился. Алмаз вроде.  Они и сейчас попадаются, а в старое время их много было... С горошинку.
Ребята уставились на Соплю, тот привстал, посмотрел под себя.
 - Не ищи. Мы с папой зимой все выбрали.
Ребята рассмеялись.
 - А что?  Может он, как курица, последний алмаз высиживает, - проговорил Андрейка.
 - Ну, так почистил он камушек об шкуру, а тот как лучом ему в глаз брызнет! "Спасибо, грит, что меня освободил. Скучно мне было под землёй. Не отдавай меня никому. Ты мне нравишься, я тебе счастье принесу. - Какое? - Сокровища покажу. Как царь жить будешь!"
 - Вот бы нам, - заторопился Шкет, - мы бы в торгсин его сдали, наелись бы конфет от пуза!
 - Пацан любуется. А камешек играет, лучики разбрасывает.
На Косотуре в ту пору жил ворон. Там, где сейчас башня, скалы были, а на скалах его гнездо. В гнезде этот ворон, как сажа чернущий. Глаза у него так устроены - за сто вёрст зёрнышко видит.
  - Точно, сам видел, - опять встрял Шкет, - около колодца тополь высоченный, вверху ворона,  бабы воду брали, кусочек хлеба размочили,  так она - стерва сверху спикировала и унесла.
  - Не перебивай, - осадил Лоб и Косте, - ври дальше.
  - Я не вру. - Сейчас он был убеждён, что рассказывает правду.
  - Ты что, тогда жил?
  - Может и жил. Только не человеком. Может вот этим камнем был.  Ребята расхохотались.
 - Да не вру, - убеждал Костя. - Сам видел... А то бы, откуда
 я это знаю...
 - Читал небось?
 - Да, нет... - не очень уверенно проговорил Костя.
 - Ладно. Был, видел, - валяй дальше.
 - Увидел ворон, прилетел, сел на плитку, где Сопля сидит, да не вставай, следов там нет... Дай, грит, посмотрю.
  - Ишь, хитрый, только дай. Не дал конечно?
  - Что он дурак?
  - Правильно.
 - Ворон тоже не промах: - Ладно, грит, каркнул, как хотица, взлетел на Гору.
  Приходит пацан домой, а там следы: Ворон сестричку унёс...
Нюрку. - Бросился пацан на Косотур, - ворон, грит, верни.
А тот прокаркал: - Отдай, - говорит, - горошину - отпущу, а то всю жизнь у меня проживёт.
 - Нюрка, - так сестру пацана звали, сидит в гнезде, в вороновом навозе испачканная, кричит:
- Не отдавай. Я ему глаза повыцарапаю! - Ну, дак чё пацану
делать?
 - Что-что, послать Чёрного к едрене фене. На хрена пацану сестра, - это Андрейка.
- А Нюрка - стоящая, - Костя вспомнил, как она держала Петьку за грудь.
 - Может тогда отдать камушек? - предположил Сопля, жалко конечно...    С камушком-то жил бы, как кум королю.
 - Ха. Не репой бы питался, как мы... А Нюрок ему родители
новых с десяток нарожают, - это опять Андрейка.
 - Но, Нюрка, тоже стоящая, - колебался Костя.
 - Какая ни наесть... Небось пацана била, девчонки все драчливые.
 - И это было...
 - Ну и пусть этот Чёрный в своем гнезде с ней поживает. Она ему все перья повыщипает - сам отпустит. Костя решил: - Отдал он камушек-то!
 - Вот дурак! - хором воскликнули ребята.
 - Отдал... Нюрку за руку..., спустились к пруду, да и выкупались, чтоб от вороньего дерьма очиститься.
А Ворон-то так радостно: - Кар-кар! - добился своего.
- Урр-рр, - заурчал на дороге мотор, будто откликнулся на Вороново - кар! Ребята осторожно выглянули, из карьера.
Машина остановилась у дома Трусовых.
 - Во. Лёгок на помине, Чёрный ворон. Это тебе не в сказке.
 В натуре, - Боязливо зашептал Сопля, - Людей глотает и не охнет, каждую ночь почти лютует. Гля, повели Трусова-то. Чего он им сделал? В ящик засунули. Бежим, а то нас...
 - Сиди, дурак, - это Андрейка, - кто знает, что мы тут...
  Дома-то скорей заметут.
Все эти мгновения, пока выводили арестованного, Костя явственно, почти физически ощущал над головой стаю Воронов. Они зловеще каркали, летая над ним и казалось он чувствовал холод их крыл, от которого мурашки бежали по спине. Заурчал мотор, машина уехала. И тишина. Ночная тишина. Ребята с трудом приходили в себя.
 - За что его?
 - Кто знает... Теперь врагов по всему городу ищут.
 - Говорят, капиталисты шпионов засылают.
 - Пошли, - это Сопля, - жутко штой-то...
 - Жалко, что твой пацан камушек этой сволочи отдал, - вздохнул Андрейка.
А может пацан придумает, как отобрать у Ворона счастье?
- с надеждой проговорил Витька- Сопля, - а, Костя?
 - Не знаю, - ответил тот.
В небе мигали звёзды, спокойно, тихо, будто им нет дела до того, что произошло на земле. Ребята стали расходиться.
                - - - - - -
 - А ну, сынок, ещё подтолкни, - просил отец, - я в упор-то
плиту потолще подложу.
 - Сынок, это старший брат Женя. Здоровый, выше отца и шире его в плечах еще в кузне работал молотобойцем, он только что вернулся из армии и сейчас в гимнастёрке без ремня, с расстёгнутым воротом, держал в руках бревно, слева подталкивая под угол дома, там, где был разобран фундамент.
Костя смотрел на брата, - какой он стал сильный, большой! С таким не пропадёшь!
 - Марья! - мать выглянула в окошко. - Раскрой окна-то, а то, как поднимать начнём, рамы скособочатся, стёкла к чертям полетят. Вы, орлы, приготовьте противовес, - это он двум соседям, - Чтоб на конец слеги повесить, как угол поднимем.
Противовес - связка камней в верёвках. - Приготовились.
Костя уже залез на слегу чтобы своим худым телом добавить веса.
  -Начали!
Все навалились на здоровенную слегу и угол дома с треском и стоном старых бревенчатых стен, пошёл вверх. - Молодцы!
Теперь противовес вешай! - худенький в старинных очках с металлическими дужками, с неизменной каплей в конце носа, когда он волновался, отец азартно давал команды, сам налегая на слегу.
 - Вешай противовес, говорю, мать вашу...
 - Соседи с трудом подняли связку и повесили на противоположный конец слеги. Дворняжка Жучка тут же крутилась, лаем помогая командовать отцу.
 Теперь дом, скособочившись в другую сторону, с разинутым в пустом углу ртом, как больной в кресле зубного врача, замер на слеге.
 - Счас будет совсем просто, ты Жень подбей вот этот кусок бревна под угол, для опоры, на всякий пожарный... Кувалду, кувалду возьми. А я с ребятами буду класть каменный столб под угол. Ты, Костя, размешивай глину, чтоб не сохла в корыте-то, а то жара.
Незаметно к работающим присоединился ещё один человек. Бородка клинышком, голос теноровый, снял пиджак, повесил на щеколду ворот и стал подтаскивать камни. Когда уже кончали класть опорный каменный столб под угол, отец обратил на него внимание.
 - Сенченков я, Дмитрий, - отрекомендовался он вежливо, в ответ на недоуменный взгляд отца.
 - А, это тот, который... Ты же в лагерях, как лишенец...
 - Совершенно верно изволили заметить. Лишили всего, отправили на исправление.
 Отец вспомнил, что у Маши в родне был какой-то князь Сенченков, которого экспроприировали, как класс.
 - Князь значит...
 - Бывший, с вашего позволения. Теперь нищ и наг, как Иов. Выпустили за примерное поведение. Сказали: трудись на благо, так сказать, светлого будущего. - И торопливо. - Дядя Миша Гурин сказал, чтобы я у вас... временно. Пока приду в себя, осмотрюсь.
 - Маша, - позвал отец, - к нам гости.
 Князю соорудили лежанку в углу кухни. В комнате, за готовой перегородкой поселились Женя с Костей. Отец с матерью в горнице. Князь был тих, отменно вежлив, помогал во всём по хозяйству, устроился на работу в контору связи, видно разбирался в технике, а по вечерам играл на мандолине и Костя с восхищением слушал его. Тот заметил и однажды принёс маленькую мандолину.
 - Пиколка называется, - объяснил он. - Очень удобно для
неокрепших пальцев. - Теперь займёмся нотами.
Костя быстро усвоил нотную грамоту и скоро они вдвоём стали играть танец маленьких лебедей.
 - Князь-Митя, ударим по струнам? - весело обращался Костя,
усвоив манеру его поведения.
 - Ударим, милейший Константин Петрович, - так же серьёзно, с еле заметной иронией подхватывал князь.
Мать отрывалась от плиты, слушала, потом звала отца со двора. - Ты послушай, отец, что они вытворяют.
Отец молча стоял у притолоки. - Настоящие артисты. Глядь и выступать будут...
 - Будем, уважаемая Марь Прокопьевна. Выступление запланировано в конторе на светлый праздник Октября.
Но все это будет потом. Сейчас за ужином мужчины пропустили по стаканчику и отец улыбаясь, он очень редко улыбался, откинувшись на спинку стула, скупо мечтал.
 - Силы-то у нас теперь вон сколько! Доски я привез для навеса, завтра выходной, - Поставим дом на Фундамент... Будем ладить столбы под навес... А уж, как верстак сооружу, - кусок рельсы я уже присмотрел на свалке у абразивного, - такие ведра буду клепать - вся улица будет с моими вёдрами по воду ходить! - Встал, распрямил худые плечи под чёрной косовороткой. Подходя к каждому из сидящих со спины, клал большие ладони на плечи, - на суставах пальцев, как волдыри - желваки, - говорил глуховато, неудержимо:
 - Отстроим дом, братцы! В третий раз заведём хозяйство!
Конечно не как в деревне, по-городскому, но будет у нас дом, огород.
 - Курочек бы, Петенька, - вырвалось у матери... И козу... -
Подняла глаза на мужа. Поправилась смущённо: - Маленькую такую козочку... Сидящие рассмеялись.
 - Чего гогочете, - обиделась мать. - Дитёнок, - она кивнула
на Костю, - без молока растёт...
 - Хорош дитёнок, - Женя похлопал Костю по выпирающим лопаткам.
 - Скоро с отца ростом будет...
 - Всё будет, Машенька, - вставил тихо отец, сквозь смех сидящих. Серьёзно: - Будет. Силёнка ещё есть...
  - Со злинкой — судьба - стерва, думала добьёт Романыча, не поднимется в третий-то раз, а я ей, - вдруг почти ёрничая, - накося выкуси! - показал фигу, куда-то в окно.
Снова раздался смех.
 Видно было, что мысли эти сидели давно в его голове и вот поди ж ты вызвались наружу. Выложил старый свою мечту, быть может последнее, к чему стремился в жизни. Увы, он не знал, что ему ещё приготовила судьба...
На другой день кончали фундамент. Дом будто приободрился, стал весело смотреть окнами на улицу.
А вечером стали собираться в баню. Отец достал большую сумку, сшитую им самим из телячьей кожи, ворсом наружу. Мать стала укладывать бельё, а Костя слазил на чердак и принёс берёзовый веник. Заодно вспомнил, как они ходили резать венички с матерью в лес, лап его нажгли злые комары и как он, бесконечно отбиваясь от них, плакал, а мать смазывала чем-то ему лицо, тихо приговаривала: - Потерпи, родной, им ведь тоже есть хочется - живые. Шли долго, Баня была на берегу речушки у подножья горы. Заняли очередь в парикмахерскую. Процедура была такая: - сначала стричься, денег не брали, после бани - бриться, чтоб была мягкой щетина и уж тогда расплачиваться под тройной одеколон. Пока мужчины ждали стрижки, Костя стерёг очередь в баню, - Но вот они раздеваются - у каждого свой шкафчик, вешают номерок на ручку шайки и идут в мыльню. Тут самое главное - смыть первую грязь - и в парильню, прихватив старую шапку и рукавицы, чтоб пар не кусался. Парятся не торопясь, спускаясь несколько раз с полка, обливаясь холодной водой, отдыхая и снова ныряя в серые  клубы пара в котором еле различаются голые фигуры. Очередь доходит до Кости. Он понимает необходимость парильни, но не любит её. И когда отец зовёт его, с неохотой направляется к дверям.
Огорчает его и ещё другое. В одно из первых посещений городской бани, он, рассматривая голые тела ребят и глядя потом себе между ног, убедился, что у него не так, как у остальных - выглядывала головка! Он осторожно, прикрываясь ладонями старался спрятать ее, но как только начинал мыться, головка нахально высовывалась наружу. Он конечно понял, всё это из-за того, что у него произошло с Нюркой в деревне. Было стыдно до слёз. Если, моясь в мыльне можно было сидеть отдельно, то в парной... Это была мука. Вот и сейчас отец раскладывает его на полке, легонько помахивает веником над телом, потом начинает хлестать, И покуда Костя  лежит на груди - ничего, хоть он и кричит, что жарко, но вот он переворачиваете я на спину и с ужасом ждет, что отец заметит, будет расспрашивать, соберутся остальные мужчины, будут разглядывать... Это невыносимо! Он прикрывается ладонями... Но отец ничего не видит без очков, помогает ему слезть с полка, легонько хлопает веником по заднице, говорит: - Иди, облейся холодной водой. - Костя радостно выскакивает в мыльню, обливается и бежит одеваться. Пронесло.
Потом мужчины бреются, идут в буфет, берут по кружке пива, Косте пирожок с горохом, и не торопясь, тихо ведут беседу.
 - Ничего нет на свете вкуснее русской бани, - изрекает отец
как истину в последней инстанции.
Помолчав, тихо - жалостливо: - В деревне у меня была банька. Каменка - камешек к камешку, сам собирал. По - белому, без дыма, Зимой, как в кузне намаешься, помнишь сынок, - это Жене, - ты у меня хорошим молотобойцем был, спасибо...
 - Ну, о чём ты, папа, - странно было слышать от здорового
басовитого мужика это - папа...
Отец, будто не слышит его, своё: - Заберусь на полок, а доски чистые, одна к одной... Скажу: ну-ка всыпь сынок отцу по-нашенски... Эх! - Потом после паузы бодро: - Но зато у нас сызнова есть дом! Вот кончим обустраивать, женю тебя, сынок, - он хлопнул Евгения по плечу - внуки пойдут, а я буду сидеть на лавочке, да жевать морковку, с бабами судачить. Нет, банька хоть и общая, а хорошо!
Видно было - отцу очень приятно сидеть вот так с сыновьями и попивая пивко мечтать о будущем. Неразговорчивый, он редко, разве только с матерью, говорил о том, что он хотел бы в жизни, - В армии не то удовольствие, - делится Женя, - всё по команде бегом, не успеешь грязь снять, уже - строится.
 - Но все-таки баня есть, - не торопясь, будто лениво споря
заступает князь - Митя, - а вот там, в Карлаге... Одежду заберут - вшей выжарить, а сами... - не окончив обречённо махнул рукой...
Все оглядываются по сторонам. Отец предостерегающе поднимает взгляд на Митю и вдруг громко, чтобы все слышали:
                Ох ты, банька моя,
                Банька сладенькая,
                парил в баньке я матаньку,
                Ох и гладенькая!
 Окружающие смеются. Отец Женя, князь- Митя замолкают. Каждый  думает о своём. Молчат долго, изредка прихлёбывая пиво.
Костя недоумевающе смотрит на них. Чего это они? Вдруг.
 - Раньше разговорчивый после бани, отец подсаживался к другим столикам, даже к незнакомым, а сейчас... Будто кто-то невидимый придавил их, заставил замолчать.
Уже затемно приходят домой.
- С лёгким паром родные мои, - встречает мать, - садитесь ужинать, завтра трудовая шестидневка начинается.
                - - - - -
 Зимой отец устроился работать в "Весотеплоприбор". - Это такая организация, где ремонтируют весы, - объяснил он Косте. - Весов всяких систем в городе уйма. Все надо проверить и если врут - наладить. Работы, доложу тебе, брат, невпроворот.
Было видно - отец радуется, что работы невпроворот. Он любил любую работу. Не было минуты, чтоб он чего-либо не делал. А уж если работа ему нравилась - не оторвать. Пребывая в хорошем настроении говаривал Косте:
 - Сестричку твою, Лёльку, перетащить бы к нам и вся семья в сборе. Хорошо бы...
 - Ох хо-хо, - вздыхала мать. - Забыл, старый, - за басурмана замуж вышла: Миникарям Миникарямыч, - с трудом выговорила она, - Тьфу. Неуж в этой Уфе русского не могла найти. Отец, улыбаясь в усы: - А сама-то? Я ведь тоже басурман, Мать смущенно: Меня бес попутал... Подсунул тебя - чёрта, под руку-то...
 - Вот и Дочку твою тоже видно бес объегорил, - Любовь, Маша. Она, как говорят, зла, выйдешь и за козла. У нас видно так на роду написано. А по мне - все нации хороши, лишь бы человек был неплохой,
 - Как же он неплохой, коль татарин, - упрямилась мать.
 - Приедут - увидим, Вспомни, у нас в шашмагульском конце татары жили - все хозяева, хорошие люди - заключил отец. И уж к Косте, - что читаешь?
 - Про Грюнвальдскую битву.
 - Эк, тебя куда занесло.
Костя ещё летом, как-то залез на чердак. Он еще в первый  год, как купили дом, порывался туда залезть. Чердак был полон самых удивительных вещей, оставшихся от прошлого хозяина – попа. Косте не терпелось всё исследовать. Но тогда было не до чердака. - Потом посмотришь, - сказал отец, - может ещё хозяин вернётся.
Не хорошо чужое трогать. - Тогда Костя согласился. Но всё
время чердак занимал его мысли, - Прошло вон сколько лет, а хозяин не возвращается, - думал он. - Может его в живых нет. Костя достаточно наслушался о том, как ликвидируют попов. А как церкви рушат, сам видел. Около школы номер три, где он учился, стояла закрытая церковь. Начали её ломать. А там в стене были могилы. Сказывали, хоронили только священников. Так они в перемену все туда бегали смотреть. Рабочие гробы цинковые выворачивали. А в гробах - мумии. Бороды длиннющие. Ногти на сухих руках сантиметров десять. Было жутко смотреть, но и страх, как интересно! Он хорошо помнит, как ребята притащили в класс такую руку и повесили ногтями на лампочку.
Рука-то во время урока возьми и оборвись, да прямо девчонкам. на парту! Девчонки визг подняли. Страшно стало. Замерли. Все смотрели на руку, а она - ногтями вверх - будто покойник из-под земли, с того свету, зовёт к себе. Потом от жути видно, стали нервно смеяться... Урок, конечно, сорвали.
И вот вскорости, как отпустили на каникулы, Костя решился. Сгорая от любопытства, когда дома никого не было, влез на чердак.
Старая прялка со сломанным колесом, какая-то шкура... Наверное   шуба домового - подумал Костя, - морозы-то у нас вон какие, он около трубы в этой шкуре и грелся. Интересно, где он теперь? У нас в деревне он жил за печкой и в - подполе. Мать всегда говорила, когда теряла что-либо: "Ну, хватит шалить, Домушка, поиграл и отдай. Ты говоришь, в подпол запрятал? Чё мне туда и лезть? - после паузы. - Ин полезу. - Она открывает дверцу, спускается по лестнице в четыре ступеньки, шебуршит там и вылезает, держа в руках скалку. - Озорник, чё ты там, в подполе катал?"
А в этом доме он не подаёт знака может, ушёл, когда уехал старый хозяин? Обиделся, что купили дом? А без Домового не дело. Домовой - счастье в доме. Без размышлений Костя и подходит к сундучку, который занимал мысли его в эти года. Сундук видно старинный, с горбатой крышкой с ручками по бокам. Такой был у матери в деревне. Она в нём хранила своё приданое: сарафаны, полотенца, вышитые петухами. Костя всё это рассматривал, когда мать летом вывешивала их сушиться на солнце. Куда он пропал - неизвестно. Приданое же мать продала в первый год приезда в город -голодно было.
Костя пробует открыть крышку - не поддаётся. Нашёл щепку,  всунул в прорезь между крышкой и сундуком. Крышка со звоном откинулась сама. Он тоже отскочил от неожиданности С внутренней стороны крышки - картинки, вырезанные из "Нивы", В центре – портрет царя с семьёй, написано: Трехсотлетие дома Романовых, внутри - риза. Он уже видел такие, когда разоряли могилы около школы. Осторожно вытащил её. Под ней книги. Таких Костя ещё не видел. В кожаном переплёте, с серебряными украшениями по углам.
С застёжкой! Написано: Библия. Открыл. Попробовал читать - не получается, слова вроде русские, а непонятно. "На старославянском" - догадался он. Потом "Пластырь", а еще переплетённая "Нива" несколько экземпляров. Этот журнал он видел ещё в деревне. Очень толстая книга "История царства Польского". "Хорошо, что по-русски" - обрадовался мальчик, когда открыл книгу. "История искусств" - несколько книг. Цветные иллюстрации ошеломили его. Он ни сном, ни духом не предполагал, что существует на свете такое.
  У них в доме висела на стене одна картина, сестрёнка Лелька привезла: дорожка, по ней женщина несёт на коромысле вёдра воды. Все коромысла в деревне и здесь в городе были гнутыми, чтоб нести на плечах. На картинке оно было прямое и он неодобрительно отнёсся к рисунку, считая это неправдой.
Особенно его поразило обилие обнажённой натуры. Само собой разумелось - раздетым быть нехорошо, а тут...
Открытие сундучка было вторым потрясением в жизни Кости. Первое - библиотека. В деревне только сестрёнка привозила книги, читала их Косте и увозила обратно. Тут же, в детской библиотеке, стеллажи стоявшие рядами, развалы книг на столе у библиотекаря казались невероятными.
Это всё можно читать? - робко спросил он, когда впервые
появился в библиотеке.
Конечно, - согласилась женщина - библиотекарь с добрым лицом. Внимательно посмотрела в широко открытые глаза мальчика, улыбнулась:  - Возьми вот "Остров сокровищ".
 - Я знаю её.
 - Тогда вот Сетон Томсон - о животных,
Он брал по три - четыре книги, но их не хватало на пятидневку. Мать ворчала, что он портит себе глаза по ночам. Костя ложился в постель и когда мать с отцом засыпали, тихо поднимался и продолжал, читать, было какое-то поветрие, вроде болезни. В библиотеке он скоро стал своим человеком и уже сам солидно командовал приходящим школьникам, что читать. Особенно поражали его стихи. И не просто стихи, а стихи в пьесах. Оказывается можно разговаривать и так. Он даже сам попробовал и когда что-то получилось - обрадовался.      
                Самовар кипит тихонько, будто шепчет невзначай, Подходите и садитесь
                Пейте сладкий, вкусный чай.
Библию он вернул в сундук, прикрыв сверху ризой, а "Нивы"
и "Истории" ту и другую приспособил на столик, за которым делал уроки. Когда Костя показал все это отцу, тот строго:  -  Почитаешь, верни  на место.
Начал с "Истории царства Польского. Потом началось невероятное. Он читал книгу взахлёб. Все события казались настолько необычными, что Косте каждый раз казалось - он попадал в сказку. Но ведь это не сказка. Это было. Это история. Он настолько погружался в действия королей, что казалось, вместе с ними участвует в битвах и когда отрывался от чтения, с трудом возвращался к действительности.
0днажды после чтения, Костя вышел во двор и увидел, как осторожно дергается щеколда у калитки. Открыл. Перед ним стоял парнишка его, примерно, возраста, в старом, с порванными карманами пиджачишке, из-под которого выглядывала грязная тельняшка. Парнишка нерешительно ощерил толстогубый рот, с дорожками от слёз на помятом лице.
"Неужто кажется" - подумал он. Протянул руку, парень сунул свою: - Здоров!
 - Ефимка?
  - Я... - тихо ответил тот. И через паузу заторопился, - только тебя увидеть... Ты не бойся, жить не попрошусь, у меня тут такая фатера...
 - Всё равно - заходи, чего ты... - Позвал мать. Та разохалась, скупо прослезившись, обняла.
- Ох ты, мальчонка... Грязнущий-то! Сынок, неси-ка во двор корыто. - Пошла на кухню, взяла ведро тёплой воды с плиты. Ефимка что-то лопотал, вроде он не надолго, но мать подала сыну ковш, щётку с мылом: - отмывай гостя, - пошла в огород: - отец, смотри, кто явился-то... Отец, будто вчера расстались, пожал по-взрослому руку Ефимке: - Мойся. Заходи. Паренёк с удовольствием намыливаясь и ухая под струями воды из ковша, почти с гордостью сообщил: - Я, брат, месяца три не мылся... Ух, ты... Не до того было...
Потом, уписывая за обе щёки жареную картошку, рассказывал через паузы.
 - Сбежал из приюта-то... Одно слово - каторга. Ух, как голодно... Думаю чё буду ждать, когда подохну... Пойду, матку поищу.
Сбежал... Расспрашивал. Сказывали, она где-то у Караганды. Приехал. Лагерища, я вам скажу! Бараки- бараки на много вёрст. Заводы, строят, чтоб руду плавить.
 - Чем кормился-то? - это мать.
 - Всяко, кода попросишь, кода стибришь, Матку не нашёл. Сказали, в Сибирь увезли. Дюже домой захотелось... Приехал. В доме контора, Фроська у Онуфрихи живёт. Вылечили её, да не совсем. Голова скособочена, - он показал, как теперь сестра держит голову. - Пожил в бане недолго. Петька ездил с уполномоченными по району - кулачил. А теперь главный начальник комсомола в Дуване.
Ишшо узнал, батьку с Егоркой порешили эти бандиты, мать иху...
Он грязно выругался, посмотрел на взрослых, - извиняйте, привык в дороге-то. Фроська грит - утекай. И верно, - думаю, - жизни не будет. Смылся вот сюда. Тут в городу приволье, народу много, никому до меня дела нет...
  Отец: - Что делать думаешь?
  - Можа работать возьмусь...
Отец, после размышления: - Во всеобуч устрою, учиться надо и профессию схлопочешь. Как? - тот кивнул головой. - Лады. А пока живи у нас.
 - Хлопотно чужого по нашим временам держать, дядя Петя, - возразил Ефимка.
 - Ничего. Не объешь. Маша, одежонку какую дай. Его тряпки вшивые все сожги.
Спустя время, переодетый Ефимка сидел с Костей во дворе. Затягиваясь «Красной звездочкой», пуская дым через нос, он уважительно говорил:
Батька у тебя, будь спок. Сызнова обустроился.
 - Не совсем. Стенку ещё не всю склали. Навес - только стол бы...  Как ты меня нашёл-то?
 - Ха, - рассмеялся тот. Захочешь, что хошь раздобудешь. А  как на твою Нижне-Заводскую пришёл, тут ребята:  это, грят, белобрысый Шиклет, что разные истории рассказыват, показали дом. Эх, ты, - спохватился он, побежал в дом. Вернулся с бумажкой в руках. - Испугался, думал, тётя Маня штаны мои на растопку, ан успел. Твое письмо, - лукаво улыбаясь, - Нюрка. Костя покраснел, сунул бумажку в карман.
 - Ты чё читай! Я отойду.
«Здравствуй, мой хороший. Шлю тебе наш деревенский привет. Я работаю в поле, в колхозе. Как четыре класса прошла,  надо дальше учиться в Дуване, дак матка грит - далеко ходить, но я всё равно пойду. Какой ты стал? Небось вырос. Я хожу на Гору, к нашей берёзке. Разговариваю с ней. Она слушает... - Костя неожиданно всхлипнул. - Помню тебя с тем и остаюсь. Нюрка». Когда Костя снова сунул письмо в карман, Ефимка сел рядом.
- Помнишь, как мы с тобой сбежали, - тот кивнул головой. - детство конечно. Всё твои рассказы про путешествия. С нами ишшо поповны - близнецы увязались. Помнишь? Батьку-то ихнего, как церковь закрыли, замели. Ха их тоже собирались они дёру и задали. Сухари-то Дуване съели, тут нас и сцапали. Батька дома вожжами по заднице...
Костя перебивает: - у меня по-другому было... Мамка на отца: чё смотришь. Неслух, голова набекрень, погрей его. - Костя улыбается. - Думаю, сейчас начнётся. А папка пыхтел - пыхтел в усы, потом говорит: - Одобряю. Путешествовать - это хорошо. Только ты как в следующий раз соберешься, мне скажи. Я тебя как следует эки... Сейчас вспомню слово... Экипирую. - Это значит соберу, - а то на одних сухарях далеко не уедешь... На том и кончилось.
 - Твой папка - молоток. Нужна эта...
 - Экипировка.
 - Вот. Я помотался по стране-то... Знаешь, страшно вроде, а
интересно до жути. Куда хошь - едешь, где хошь сойдёшь. По шеям, конечно, достаётся, потому как не по закону, да ишшо бесплатно. Но верное дело - слёзы: мамку потерял, ишшу... Отпускают, Но запас нужен. Мешок, пара верёвок, ножик, еда какая ни наесть.  День дрова поколю на станции - накормят, в дорогу дадут. Книжка, какая - ни наесть в мешке нужна. На книжку клюют уважительно - дескать малец читает...
Конечно интересно... Только ты не вздумай сейчас...
 - Чё я дурак. Твой папка устроит. Остановлюсь.
                - - - - - - 
Снег, как огромным одеялом прикрыл огород. По краям и на взлобке в дальнем углу кусты репейника. Любимая еда чечёток, щеглов и снегирей. Ребята расставили около кустов ловушки и спрятались за домик задумчивости.
                - Куст репейника стоит,
На нём клеточка висит,
  Эй, чечётка прилетай,   
 Прямо в клетку попадай!
 - Шепчет заговор Костя.
 - Наловим, я снесу на базар, продадим, - деловито планирует Ефимка.
 - Я тоже, я тоже, - нетерпеливо подхватывает Шкет.
Но птиц пока нет. Крупные снежинки блестят под солнцем так, что Костя прикрывает глаза.
    - На полянке у опушки,
     Стоят ёлки - три подружки,
                Тра-та-та, да три - татушка,
                Снег на лапах, как подушка.
Андрейка. – Ну, Шкилет, хватит про подушки. Давай байку.
Костю долго просить не надо. У него с утра особое настроение, Мать, когда, смотрит на него в эти минуты, то ли с огорчением, то ли с восхищением, говорит: опять летает.
  - Значит, пацан жил один...
 Сызнова про пацана, надоело, - это Витька - давай про
Королей.
  - Что ж я могу поделать, коли у пацана сестрёнка Нюрка заболела.
 - Это та, которую ворон брал? - это опять Витька.
 - Ну! Третьего дни свалилась. Доктор смотрел - смотрел, хмыкал. Бородёнкой потряхивал, даже таблетки-примочки приспосабливал.
 Не помогает. Лежит Нюрка горячая, как печка, еле дышит...
 Доктор руками врозь - дескать шабаш, придётся помирать. Родители в  рёв пацан тоже.
 - Девка, что надо, хоть и в конопушках... Я её знаю, -
это Ефимка, - небось снега нажралась.
В самый раз угадал, - подтвердил Костя.
 - От дура, - возмутился Шкет. - Нешто помрёт?
Костя сбил шапку на затылок, утёр варежкой нос:
 - Вот... Ревут значит...
 - Знаем, что ревут, - это опять Шкет, - ври дальше.
 - Я не вру, - обиделся Костя, - можете сами... Не буду...
Андрейка налетел на Шкета:
 - Дам в лоб, узнаешь, как мешать! - И Косте: - Давай!
 - Пацан наловил чечёток, щеглят, был даже снегирь... Вон
там выше нашего огорода, кусты репейника видите:
Место хорошее, - подтвердил Витька- Глиста.
- Вот. Летом они у него в дому - вольготно живут... И среди
них жил старый щегол. Учёный. Совсем домашний. Года три в доме, видит, закручинилась семья, сел в сахарницу, клюёт крошки - сахар любил до страсти - и прочирикал: - цвип-цивок, знаю, как вылечить Нюрку.
Семья нему: - Сказывай!
 - Надо, грит, добыть у Ворона волшебную горошину, растолочь, дать вопить с еловым отваром. Выздоровеет...
- Кинулся пацан на Косотур, щегол за ним. Просит у Ворона
зёрнышко, а тот фордыбачит - не отдаёт. Тогда щегол взлетел, сел тому дураку на голову, чирикает: отдай, грит, зёрнышко и взамен Нюрку, как выздоровеет, в жёны себе выговори. Чёрный-то, еще когда девку заприметил, понравилась ему, прокаркал своё условие. А щегол уже на плече у пацана: соглашайся, соглашайся, чик-чривик, тот и согласился.
 Тут уж возмутился Ефимка: - Ты чё, - это он Косте, - сдурел,
чтоб она воронят наплодила!
 - А чё делать, когда девка помирает?
 - Ну, тогда, конечно... Выздоровела она?
Растолкли зёрнышко в отвар. Поправилась.
 - А с Нюркой-то дальше как?..
Тут на репейник опустилась стайка снегирей. Ребята замерли,
 - Будто жарки на снегу, - прошептал восхищённо Андрейка.
Ловушки начала хлопать.
 -  В мою...
  - И в мою...
Ребята, увязая в снегу, бросились к ловушкам...
А ночью забрали отца...
                - - - - - -
 Утром Костя вынес клетки на улицу и открыл дверцы. Птицы  недоумённо выпрыгивали сначала наверх клетки, потом, будто сообразив, что это свобода, с весёлым щебетом поднялись в небо.      
 Арест потряс Костю, Раньше, когда он видел несчастья окружающих - переживал, как все, но и быстро забывал. Сегодня, пожалуй впервые, он почувствовал, что есть события, которые оставляют глубокий след в душе, заставляют по-новому взглянуть на происходящее вокруг, рождая в голове много вопросов, вопросов – пока без ответа. Поразило его также поведение князя-Мити, так он просил почему-то называть себя в этой семье. Когда отец стал собираться, засуетился и князь.
 - А вы куда? - строго спросил страж держа руку на расстёгнутой кобуре.
 - Разве меня не...
 - Фамилию Сенченков я не называл, - на лице князя возникло
радостное недоумение, - Так что гражданин, подождите... пока.
Князь-Митя вдруг выпрямился: - Пожалуйста, я этого человека знаю, - горячо начал он, - ничего предосудительного ему нельзя инкриминировать. Это ошибка!
 - У нас не ошибаются.
 Мать молча прильнула к отцу. Тот, утешая её, обнял Костю:
 - береги маму, - потом тихо, - я ничего такого... Чист, как перед богом... - хотел что-то ещё сказать, но махнул рукой, вышел.
  Ефимка все это время сидел в горнице, под божницей, почему-то прикрывшись шубейкой. Вышел на улицу, проследил, как уехал "чёрный ворон",  вернулся: - Вот гадство,  - бормотал про себя,  - заметут, мать иху... Дождался рассвета - исчез.
                - - - - - - 
  Жизнь продолжалась... Утром Костя пошёл в школу.  Ему казалось, что все уже знают об аресте и начнут расспрашивать, но всё было обычно и он немного успокоился. Школьная жизнь, особенно уроки, не задерживались в его памяти. Всё это шло где-то рядом, как нечто повторяющееся изо дня в день, почти не заслуживающее внимания. Не главное.
 Каждое мгновение, он будто оглядывался вокруг - вот сейчас произойдёт что-то интересное. Так было с шахматами. Вдруг он стал чемпионом школы. На собрании его поздравляли, а Костя будто недоумевал про себя, ведь он не приложил к этому никаких усилий. Бывает же такое, когда не ждёшь.
 Вот он уже защищает честь школы на чемпионате города.  И проигрывает... Проигрывает с позорным счётом, оказавшись на предпоследнем месте. Нельзя сказать, что он не огорчился, но тут же начались репетиции, он с увлечением принялся учить роль Хлестакова в «Ревизоре» Гоголя. Ему ужасно нравился этот персонаж, особенно монолог вранья: "Арбуз. В семьсот рублей арбуз... Суп кастрюльке прямо из Парижа..."
Он моментально выучил этот монолог и надоел всем, повторяя его к месту и не к месту. Зато теоремы давались ему с трудом. Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов! Ну и что? Ничего необычного. Кстати монолог и не понадобился в спектакле. Он не был даже запланирован для показа. На вечере играли сцену сватовства. Дочку играла Зоя Часович, Анну Андреевну - Нина Авдеева.
Зоя вышла, сказала Ох! Но не испугалась, а так, как учила Надежна Николаевна, учительница по литературе, - дескать хочу встретиться. - Ты, Костя, ухаживай комплиментами, - она так и  сказала комплиментами.
 - Потом рассматривай её, обойди вокруг... Ну вы знаете...
Костя взглянул в глаза Зои и подумал: никогда не видел такого - синие искорки. Вслух: - А ваши глаза, лучше, чем важные дела...  - Он предложил стул, сдул с него пылинки и когда Зоя села, как на трон, сказал про платочек, потом: - А ваши губки, сударыня, лучше, чем всякая погода. - Верхняя губа, как будто она плачет - подумал он уже про себя. Согласился написать стихи в альбом и: - Я представлю свою любовь, - придвигаясь к Зое. - Как я был бы счастлив, сударыня, если б мог принять вас в свои объятия и со словами - Сорока - поцеловал в плечо.
Он впервые увидел оголённые плечи Зои, ощутил тепло вздрагивающего плеча и не отдавая отчёта, почему он это делает, поцеловал её несколько - раз. Наступила пауза. Зоя растерялась. Надежда Николаевна из-за кулис:
 - Говорите дальше, Зоя, про наглость...
 - Наглость какая, - проговорила наконец Зоя, почти весело и
кажется даже рассмеялась.
 - На колени, - шептала Надежда Николаевна.
Костя, не очень соображая, опустился на колени и когда вошла Нина - Анна Андреевна, почти искренне сказал: - А чёрт возьми... Помешала, - скороговоркой провёл диалог с Ниной, - обрадовано, увидел Зою, еле дождался конца спора матери с дочерью и взял дочку  руку с радостью:
 - Благословите постоянную любовь!
 Вышли поклониться на аплодисменты. За кулисами Надежда Николаевна поцеловала их: "Молодцы". Костя стоял молча, не спуская глаз с оголенного плеча Зои.
 - Ну, что же вы, - это опять Надежда Николаевна, - переодевайтесь. Зоя, тебе поручение - научить Костю танцевать.
 - Хорошо, Надежда Николаевна, - стрельнув взглядом на Костю, кокетливо: - Уж я его... Достанется ему...
 - Ты у нас боевая. Пойду объявлю следующий номер.
Она ушла. Костя и Зоя стояли у окна.
 - Ты напишешь? - Зоя вопила пальцем не заиндевелому стеклу.
  - Чё?
 - Что обещал? - В ответ на недоуменный взгляд Кости, - когда был Хлестаковым. Стихи в альбом.
 - Ах, догадался тот и торопливо: - Конечно, конечно...
Обязательно!
Зоя вытащила из портфеля альбом, подала Косте, тот спрятал его в свой.
 А теперь я буду выполнять поручение Надежды Николаевны, - она подняла указательный палец, как это делала учительница и в той же интонации: - Научить Костю танцевать. Вставай напротив, вот так.
 Костя знал свою неуклюжесть. Когда мать поручала ему делать домашнюю работу у него всё валилось из рук. Она улыбаясь, ворчала: "Пошёл мастер мостки строить". Сейчас ему вовсе не хотелось обнаруживать свой недостаток:
 - Может, досмотрим концерт?
 - Никаких концертов, - решительно заявила Зоя. - Я тебя быстренько научу, как танцевать вальс. Когда начнутся танцы, я хочу, чтобы все видели, я танцую с Хлестаковым.
Итак, бери меня за талию правой рукой... Раз-два три...
Скоро Костя с грехом пополам, но начал кружиться. Может быть у него могло получиться лучше, если бы не валенки! Рядом с Зоей, -туфельки на каблуках, -он понимал, что нелеп, может  даже смешон и краснел... Вдобавок ко всему - не мог сосредоточиться. Лица Зои не видел, а только глаза! Какое-то наваждение. В голове, не в такт Зоиному счёту мелькали строчки: Зоя - Зоя, стрекоза, с искрой синие глаза.
Не выдержав он сказал их вслух. Зоя отступила на шаг, посмотрела, как будто впервые увидела и серьезно, через паузу: - Вот это ты напишешь мне в альбом.
Увлечение среди девчонок альбомами было всеобщим. Это пожалуй самое постоянное среди всех увлечений школьниц еще с дореволюционных времён. Ребята посмеивались над этим, но если девчонка хоть немного нравилась, парни смущённо совали альбом в сумку и  будьте уверены - завтра там появится очередное откровение.
Но вот беда: прозой писать не полагалось, а где взять стихи? И ребята бросились к классикам. Можно с уверенностью сказать, если на уроках литературы они с трудом декламировали "Памятник"
Пушкина, или сон Татьяны, то всю любовную лирику они с восторгом переписывали в альбомы. Парни по своей воле осваивали необъятный кладезь - сокровищницу русской литературы.
Более того, стало делом престижа - откопать нового автора. И не только запрещённых в школе - Есенина, Тютчева, Надсона, но и западных поэтов - Шелли, Байрона, Ронсара, Овидия...
Библиотекари читального зала детской библиотеки знали об этом увлечении. Подбирали томики стихов и с готовностью давали переписывать. Свои библиотеки в то время были редкостью...
Костя тоже пришёл в библиотеку. Взял томик Пушкина, но тут в голове сами стали складываться строчки. Он открыл альбом и почти не задумываясь, написал.
Когда идешь на физкультуре, Смотрю с восторгом на тебя, всё нравится в твоей Фигуре, и всё полно огня, огня...
Хотел уж закрыть альбом но вдруг вспомнил лето, сад, представил, как идёт Зоя.
Вечерами по над Аем,
                в веденеевском саду,
Когда музыка играет,
я тебя в аллее жду.
Ты идёшь под фонарями, Ножки стройны, юбка клеш, Под вечерними огнями,
                Как танцуешь, ты идёшь.
Перед глазами вдруг возникла картина Крамского  "Незнакомка", которую он видел в "Истории искусств."
В чёрной шляпке, под вуалью, Взгляд испуганно гоним,
полон нежности, печали,
и зовёт, как пилигрим.
Ему особенно понравилось слово - пилигрим, он полез в словарь, выяснил что это такое и с удовлетворением закрыл альбом.
 На следующий день он отдал альбом Зое. Та мгновенно исчезла, Потом на перемене в коридоре, оглядываясь шепотом.
  - Это ты сам? Нигде не содрал?
 - Сам...
 - А другим девчонкам ты?..
 - Только тебе...
 - У тебя талант! - заявила решительно. - Будешь поэтом!
 - Не знаю...
Зоя улыбнулась, потом вдруг: - Ну, смотри. Если я увижу у других твои стихи, - жалобно, с лёгкой угрозой: - Я... Я не знаю, что я с тобой сделаю!
Обычно мрачноватый коридор, на следующей перемене казался Косте светлым а весёлым, даже откуда-то музыка доносилась. Он ходил, мычал что-то про себя и когда подбежала Зоя, выпалил:
   Снегири поют, щеглёнок,
                у моих свистит дверей,
                Но твой голос нежен, звонок, Слаще пенья снегирей.
Та отступила на шаг, ширкнула носом, даже всхлипнула, пробормотала что-то непонятное. Потом таинственно поманила его пальцем и нырнула на сцену. Костя за ней; там, закрывшись кулисой, тяжело дыша, шепотом: - Ты такой... - встав на цыпочки, притянула к себе за лацканы куртки и ткнулась носом в шёку, едва коснувшись губ.
  Тут же убежала.
Был мороз. Костя шагал домой в расстегнутом пальтишке, шапка на затылке. Опушенные инеем деревья улыбались ему. Солнце пело, как пионерский горн в лагере. Он на всю жизнь запомнил, когда на линейке поднимали флаг, пел горн и сердце сжималось так сладко, что наворачивались слёзы. Ощущение невыразимого не  рассеивалось даже тогда, когда вожатый кричал: - Штриккер, пузо подобрать! Сейчас с ним происходило нечто подобное.
                - - - - - -
 - А ну, робя, возьмём! - командовал Андрейка. - Ты, Шкилет, чё филонишь? - В атаку, вперёд! Последний рывок! - Эх!
 Сани, облепленные ребятами, под дружным напором, почти бегом вкатились на Гору, где кончалась Нижне-Заводская улица. Был вечер. Излюбленное время катания, когда движение стихло, и вдоль по улице, круто уходящей вниз, горят фонари. Город, как на ладони. По мигающим огням можно угадать, где какая улица и даже на Косотуре видны сигнальные огоньки на башне. Наверное потому, что город расположен в горах, молодежь изобрела этот способ катания. На своих санках мелкие ребята катаются днём. А к вечеру собираются подростки, девчата, десятка полтора, берут сани, оглобли вперёд, загоняют их своими силами вверх.
Вот и сейчас, отдохнув, все рассаживаются в санях. Меж оглобель привязываются крепкие санки. В них садится взрослый парень посильнее. В обеих руках по металлическому штырю. Верёвочными кольцами они прикручиваются на запястья - это рули. Когда нужно притормозить, или объехать колдобину, штыри запускаются в укатанную дорогу и сани послушно поворачивают в нужном направлении.
   - Все сели? - спрашивает Андрейка и не дожидаясь ответа, -раскатили что ли? С двух сторон они толкают сани и когда те тронулись, уже на ходу заскакивают сами.
Сани несутся вниз по длинной улице девчата визжат, когда они круто опускаются в яму, или взлетают вверх, ребятишки орут:  Берегись!, когда видят впереди человека.
Редкие прохожие жмутся в сугроб сбоку дороги, ругая почём свет летящую кавалькаду.
Ради таких минут стоит толкать сани вверх. Обычно они делают два- три заезда. Сейчас спускаются в последний раз. Оживлённо обмениваясь впечатлениями, загоняют сани во двор. Расходятся. Шкет и Сопля заходят к Косте в дом. На столе самовар, сухари и конфеты - подушечки. Ребята раздеваются.
 - Садитесь, гостенёчки дорогие, чем в снегу-то мокнуть, посидите в тепле, - мать берёт чайник с самовара, заваренный
прессованной в плитки грушей, либо морковкой и разливает чай.
Ребята не торопясь пьют, закусывая сухариками и конфетами. Мать довольно улыбается, не забывая подливать в чашки.
 - Как с Нюркой-то, - нетерпеливо спрашивает Шкет. Костя понимает в чём дело. В прошлый раз, когда ловили птиц, остановились на полдороги.
 - А что... Давайте решать, - неторопливо предлагает Костя.
Поведет пацан девчонку к Ворону или нет.
 - А во ему, - Шкет показывает кукиш, - чтоб живую, да этому
Чёрному в лапы. Ни в жисть!
 - Однако, слово дали, - возражает Костя, - коли ты обстоятельный человек слово надо держать. Ребята заспорили.
 - Можа всё-таки обмануть как, - настаивает Андрсйка-Лоб.
 -  А ты как думаешь, мудрый щегол, - обратился Костя к
 что сидел на картине, где девушка несла вёдра воды на прямом коромысле.
Однажды щеглёнок заболел, помер, Костя горевал. Отец препарировал его, набил внутрь ваты и прикрепил на палочку к картине. С тех пор щеглёнок сидел наверху, заглядывая чуть скособоченной головкой на обеденный стол. Ребята знали о нём и дружно подняли головы.
 - Не живой он, что может...
 - Душа-то его у нас в доме живёт, - это мать. Прислушайтесь, ребята замерли. Тишина. Гуляка ветер налетел на дом и зло хлопнул форточкой. Головы все повернулись туда.
Не знаю уж, как поняли они этот знак, но Костя серьёзно, по взрослому сказал: - Слово надо держать. Пацан отвел сестрёнку к Ворону!
  Тут хлопнула дверь на кухне. Вошли брат Женя и князь- Митя. Мать встретила их. Они заговорили и ребята услышали, как мать со слезами принялась причитать.
Что-то случилось. Ребята быстро оделись и побежали по домам.
 - У тебя, - говорят, - отец сидит, - хмуро продолжал рассказ  Женя, - и ты сядешь. Лучше уплати, что причитается и уматывай из города!
 Как-то раз, после ареста отца, когда без его зарплаты стало совсем туго, брат принёс домой небольшую связку детских чулок. Украл на базе, где работал возчиком.
 Мать сначала плакала, просила отнести обратно, но Женя уверял, что там много, не хватятся и мать смирилась, продала чулочки на базаре.
 - Стервец, поганец! - ругал себя Женя, хватаясь за голову,
  - ну, словно бес тогда попутал: возьми да возьми, другие-то
берут, я же сам видел и побольше, чем я...
 - Ох ты, Женечка, я виновата... Да как же было не взять,
когда копейки в доме не было, а малец, - она кивнула на Костю, растёт, вон какой вытянулся, есть хочет... Худющий, не дай господи, не даром его ребята Шкилетом обзывают.
 - Ладно, мам, хватит причитать, - почти по-отцовски,  будто
 проснулся, сказал сын. - Давай собирать, что есть.
 Мать выложила всё, что у неё было. Князь-Митя торопливо обчистил свои карманы. Денег не хватало. Она побежала к соседям. Принесла. На другой день брат отдал деньги. Собрал нехитрые пожитки и уехал в деревню.
Надо было жить. Мать устроилась посудомойкой в столовую. Костя с Митей перенесли его кровать в горницу, а в комнатку за загородкой поселились квартиранты: муж с женой - молодожёны.
                - - - - - -
 Был стоячий мороз. Дым из труб шёл прямо серым столбом. Деревья были неподвижны. Закутавшись в заиндевелость, они, казалось, сжались, чтобы сохранить, не выпустить из себя тепло. Птицы не летали. Воробьи, спрятавшись по застрехам, тихо переговаривались, греясь малым теплом, идущим от окон.
Костя с десятком парней и девчат расчищали трамвайные пути - на отведённом им участке. Накануне был буран... По дороге на вокзал, с другой стороны Косотура намело двухметровые сугробы. Трамваи не могли пройти.
- У кого шиш в кармане, блоха на аркане, кто хочет заработать на косушку, подходи ко мне! - кричала около диспетчерской на площади перевязанная крест на крест платками в мужской ушанке баба.
Подходящие получали кто лопату, кто лом, вчерась была оттепель, рельсы, огладились льдом, а сверху ночная заваруха прикрыла всё снегом.
 - Резвей подходи, кержаки. Надо помочь родимому Отечеству!
 - А когда Родимое нам помогать будет? - поинтересовался снулый, будто-то с перепоя мужик.
 - Гляжу, ты своей счастливой жизнью не доволен? - подозрительно спросила хозяйка - лопат, - дак я могу тебе устроить тёплое местечко на казённых нарах. Свистну и поедешь индустрию поднимать на Магнитку.
 - Я думал, там нашего брата под завязку, а оказывается – не хватает  - скалился мужик.
  - Там такие клыкастые всегда нужны.
 Костя начал резво работать лопатой и скоро от него пошёл пар.
 "Ничего... Тяжело, зато принесу деньги, мамка обрадуется"
- думал он, выбрасывая снег фанерной лопатой с подбитым жестью концом.
 - Ох и хваткий ты парень. Мотри, так быстро скуксишься, на
смену не хватит.
  От голоса повеяло чем-то далёким, деревенским. Он обернулся. Рядом стояли две девушки. Одинаковые крылатые брови, подпирающие платок на лбу и две курносости, будто отлитые в одной опоке.
 - Хо-хо-хо, вот так встреча!
 - Кузнецовский Коська? - и голоса, будто говорит одна.
Костя вспомнил. Каждый раз проходя мимо поповского дома, он останавливался, садился на дальний уголок скамейки у калитки и слушал. Окно было открыто. Из-за цветов герани доносилось пение. Сестры играли на пианино в четыре руки и пели "Зачем тебя я милый мой узнала, зачем ты мне ответил на любовь..." Складно так пели, жалобно, слушать было их хорошо. Потом смеялись, щебетали о чём-то, одна из них подходила к окну, пританцовывая пела:
 Ходит парень по деревне,       ходит улыбается.
У мово окошка станет И молчит - стесняется.
Костя на цыпочках, будто его застали на месте парня, убегал от дома.
Когда они с Ефимкой убежали путешествовать, сестры нагнали их уже за больницей. Шли обе хмурые. Одна из них только сказала:
 - Скажете, что нас видели - узлом завяжем.
В Дуване ребята притомились, взялись за сухари, запивая колодезной водой, а сестры пошли дальше. Больше Костя о них ничего но слышал. И вот сейчас - нос к носу.
 - Видать не сладко живешь, парень, коли тут...
 - Ага.
 - Всем не сладко... Мы вот тоже... На работу не берут – классовый элемент...
 - Ну, давай работать, - это вторая.
Сестры тогда были подростками, сейчас это уже крепкие две девицы лихо работали лопатами.
В полдень сестры сели на лопаты, достали свой узелок. Костя не догадался взять еду и продолжал работать. Руки отваливались. Он с трудом шевелил лопатой. С трудом сдерживал слёзы. Надо бы уйти, - думал он, - но сил не было. Ноги были тяжёлыми. Сестры переглянулись. Одна из них подошла к нему. Просто: - Брось. Иди к нам.
 Кажется никогда картошка с луковицей не казалась ему такой вкусной, как на этот раз.
 - Ты учишься?
 - В седьмом...
  Сестры участливо расспрашивали его, от их присутствия веяло чем-то теперь уже далёким, родным и он рассказал всё, что произошло.
  - Ой, что творится на родимой землице, - вздыхали сестры.
  - Ты не очень налегай...
  - Хлипкий-то какой, - жалостливо проговорила вторая, глядя
на торчащий из-под шапки Костин нос. - Мы поможем.
Глаза Кости наполнились слезами и он быстро убежал на отведённое ему место.
Сестры быстро управились на своих местах и к вечеру бросали снег на Костином участке.  Получили деньги.
  - Пошли что ли... А то кишка кишке кукиш кажет. Костя собрался было домой, хотел даже поблагодарить за помощь. Но сёстры заупрямились.
 - Одна компания... Пошли- пошли, земляк, Пошли к нам.
Косте было хорошо с ними и пробормотав что-то вроде: мать будет ждать, пришёл к ним в дом.
Сёстры снимали маленькую комнатушку на Таганайской улице недалеко от площади. Когда разделись, Костя снова удивился про себя  - до чего же они похожи, друг на друга, в одинаковых ситцевых кофтах, под которыми торчали груди. Это было так вызывающе что он отвернулся, смущаясь. Быстро накрыли стол. Теперь уже картошка в чугунке была горячая из печи.
 - Давай, земляк, за встречу, - проговорила одна из них,
разливая из бутылки водку.
 - Я не пью... Никогда еще...
 - Значит с нами начнёшь. Когда-то надо...
 Подошла села рядом на лавку и тихо, просто, даже не Косте,
а будто себе: - Выпей, кузнецкий сын, ты теперь гегемон;  К нему: - Над чем... Над кем ты гегемонишь?
 - Не знаю... не над кем...
 - Не задумывался, значит... Пора - вон уже какой вымахал, а мозги куриные.
 - Костя нахмурился. - Ты не обижайся, я не со зла.
Только газеты пишут, что ты гегемон, хозяин страны... Вот я и думаю - над кем я хозяйка, коли даже своими руками, покажи руки, вон какие мозоли набил, коли даже своими мозолями, ты не можешь распорядиться, как тебе хочется...
Костя молчал. Разговор для него был внове. Конечно, он видел всё что происходит вокруг, он же был частью происходящего, но занятый своими делами он не догадывался себя спросить - почему?
  Вика между тем, положила руки с трещинами на пальцах, в которые въелась грязь, положила руки и вдруг запричитала:
 - Рученьки мои, поганенькие, вы же на форте пианах играли...
 - Ну, хватит! - это вторая сестра Таня, - Ты её не слушай, она у меня, - покрутила пальцем у виска, - задумывается. А это страшно, когда человек начинает задумываться.  Это беда... Как болезнь... Давайте выпьем.
Костя выпил, закашлялся, на глазах слёзы. Сестры рассмеялись,   - Закусывай, земляк.
Картошка была вкусная, сестры были какими-то простыми, домашними и Костя  разомлел.
Когда выпили по второй, лампочка, что свисала с потолка, стала двоиться. Вика взяла Костю за руку, улыбаясь повела за занавеску,
 - Красивенький ты мой, белобрысенький, - шептала она, прижимаясь горячей грудью, - такой свеженький, румяный... Дай я тебя поцелую... Вот так... Так... Давай повеселимся, любенький... Ложись, ложись, - продолжала она, пытаясь расстегнуть ширинку. Костя в панике упирался изо всех сил! Тут раздался стук в дверь, вошли два парня.
 - Здорово, сестрички.
Таня позвала:  - Вика иди сюда,  ёбари пришли. Вика вышла из-за занавески,  поправила кофту.
 - Вот и хорошо, - спокойно будто ничего не было. - А то я тут чуть не соблазнила...
 И когда Костя красный, как рак, вышел из-за занавески,
 - Иди, земляк, - взяла пальто, одела его, аккуратно застегнула, сунула в руки шапку, вывела на улицу, - прости, коль что не так... Жизнь такая. - Поцеловала, - иди.
Когда Костя пришёл номой, мать напустилась: - Где пропадал, я уж всё глаза проглядела! - Расстёгивая его, охнула: - Митя, смотри, да он пьяный! Ох, ты горе! Отца-то нет. Митя, возьми хоть ты ремень, да поучи стервеца!
  - Мам, не ругайся тихо попросил Костя. - Я принёс... вот... - Он протянул деньги... - Трамвайные пути чистил... Мать взяла деньги, внимательно посмотрела на Костю. Тихо, спокойно, будто не было предыдущего.
 - Спасибо, сынок. Вот и ты... Первые трудовые! - всхлипнула
жалобно, - пьяный-то пошто?
Нельзя было иначе. Мужики заставили отметить... - соврал он,
                - - - - - -
  А жизнь продолжалась. Костя теперь был занят по горло. Волейбольные тренировки. Он член команды и скоро городские соревнования. Записался в кружок по фото в ДТС.  Детская техническая станция.   Он и не знал, что это так интересно - фотографировать. Главное - дают фотоаппарат - "Фотокор" и можно идти, куда хочешь. Он уже два раза ходил на гору Бутыловку,  там сосновый лес. - Снял чудесные зимние виды. А на крутом спуске к театру  стоит старик. Кто-то из старого соснового пня вырубил старика с метлой. Получился потрясающий снимок. Он даже научился делать горельефы - так зовёт их Иван Петрович - руководитель кружка.  Это когда на негативную пластинку накладываешь позитивную, чуть сдвигаешь и отпечатываешь. Получается, как фризы, фотографии которых много в «Истории искусств».
Он так занят, что даже на каток, что на пруду некогда сходить. А тут ещё надо и учиться, скоро конец зимы - экзамены на носу. Не забывал он и князя Митю. Тот затащил его в свой струнный оркестр при конторе связи. Костя аккуратно ходил на репетиции. Теперь он почти с листа играл свою партию на мандолине. И уж совсем неожиданно, то ли на беду, то ли на счастье. Костя разобраться пока не может, в его жизни появился театр.
Как-то раз было коллективное посещение театра. Смотрели "Любовь Яровую". Костя был ошеломлён спектаклем.  - Куда там наш "Ревизор" - думал он и вдруг представил себе: вот он в театре играет на сцене! Дух захватило!
Безбожно стал клянчить деньги у матери, стал покупать самые дешевые билеты на балкон и в короткое время посмотрел "Стрелок Телль", "Без вины виноватые". Даже себе он боялся признаться, как ему хочется сыграть Незнамова. Это было какое-то наваждение. Теперь он и во сне видел, как смотрит спектакли. А однажды, он сам не сообразил, как это получилось, начал писать пьесу! Ему нравилось, как люди говорят друг за другом. И не только говорят, но затевают спор. Как-то после спектакля "Таланты и поклонники" он был прямо возмущён, что Великатов увёз актрису к себе в имение. Пришёл домой и сам не заметил, как начал писать.  Эраст Громилов - вот человек, вот настоящий человек, несмотря на то, что пьёт, стоял буквально у него за спиной. - Костя даже оглянулся, нет ли там в самом деле кого. Эраст уговаривал Негину не бросать сцену.
  - Вася, где мой Вася. - За правым плечом Кости выплывает  Негина.  - О, нимфа,  ты делаешь неверный шаг. Ты бросаешь славу, поклонение зрителей.
 - И нищенскую  актёрскую жизнь,  - возражает Негина.
 - Но ты актриса! и в  рубище почтенна добродетель.
 - Что делать? Иди чистить трамвайные пути, а по вечерам -
театр. - И вдруг голосом Нюрки - ребёночка хочу. Тёпленького, чтобы пищал, а я бы его кормила. - Актрисе нельзя иметь ребёнка. Они за спиной спорили, а Костя едва успевал записывать их слова.
 Утром забыв про школу, он бросился к служебному ходу в театр и стал дожидаться актёра, который играл Громилова. Он почти был убеждён, что если тот скажет в спектакле слова, его слова, то Негина останется в театре.
Громилов прочитал диалог Кости, внимательно, очень внимательно посмотрел на него: - Идём-ка, юноша, - подвёл к лысому человеку,  по-моему у него есть душа. Актёрская душа. - Тот тоже прочитал, переглянулся с Громиловым. Косте даже показалось, что они усмехнулись, может быть это было в самом деле, а Громилов продолжил: - Ибо кто в этом дрянном мире будет переживать за заблудшие актёрские судьбы, как не такие отзывчивые души. Надо его пригреть.
Мы подумаем, - это Лысый, - А для начала не хотите нам помочь? - Костя закивал.
 Катя, - позвал он проходящую женщину, - дай этому молодому, с красивыми волосами человеку, переписать роли "Коварства и любви'  Катя принесла пьесу, объяснила, как надо писать роли и дала пачку бумаги.
Костя побежал домой, прочитал пьесу. Тут же решил, что когда-нибудь будет играть Фердинанда и сел писать роли. Писал остаток дня, прихватил ночь, - к сожалению уснул за столом, на утро продолжил и к вечеру принёс их в театр.
 - Так быстро - удивился Лысый, - молодец. - Катя, - позже Костя узнал, что это помощник режиссёра, - прими работу и расплатись.
Вот этого Костя никак не ожидал. Оказывается за это еще дают деньги.
 -  А теперь, - это Лысый, - молодой человек, как вас звать,
 - Костя назвался, - а по отчеству? - Петрович. - Теперь Константин Петрович пожалуйте в зал. Надеюсь вы не откажетесь посмотреть спектакль.
Ещё бы он отказался! Костя смотрел и ждал, когда пойдёт диалог, что он написал. Спектакль кончился, но его вставки не было. Костя немного огорчился и тут же рассудил: - Нельзя же так, сразу. Он сказал - подумает.
 - Приходите к нам запросто, - Лысый. Костя узнал, что его зовут Казимир  и тоже Петрович, пожал ему руку. - Катя, распорядись у дежурного. Так Костя стал своим человеком в театре.
 - Мама, вот деньги, - гордо заявил он.
 - Откуда?
Костя объяснил, потом: - Теперь буду работать в театре. Переписывать роли.
 - А школа?
 -Ну и школа... А в театр бесплатно...
В короткий срок он пересмотрел все спектакли, иные по несколько раз.  Казалось,  ему открылся какой-то новый мир,  по сравнению с  которым всё остальное было почти  несущественно. Тем не менее он успевал всюду. Так же посещал кружки, даже учиться, как это  ни странно стал   лучше, потому что Надежда Николаевна как - то сказала:
 - Ты стал правильнее писать, меньше ошибок. Особенно прямая речь. Засел за синтаксис?
 - Ага, - соврал Костя. Откуда ей было знать, что прямая речь это его конёк. Ведь он переписывал роли. А уж там ошибаться было нельзя, актёры скажут - какой неграмотный. Как-то на перемене его поймала Зоя.
 - Ты где   пропадаешь?
 - Дела, - нахмурив брови неопределённо ответил Костя. Не мог же он выдать свой секрет о театре.
 - Ты совсем меня забросил, - капризно, - я скучаю.
0х, уж, эта Зоя...
В школе его теперь дразнили: Часики. - Эй, Часики, иди сюда, - Косте это не нравилось. А Зоя почти не скрывала их отношений. Она затащила его на сцену, это их место свидания, и как всегда таинственно:
 - Как ты узнал о моей чёрной шляпке?
 - Какой?
 - Ну,  той, что в твоих стихах. Забыл?
 - Неет... - Он конечно забыл, но не   признаваться же.
 - Ты меня в ней видел весной?

 - Конечно, - подхватил Костя.
 - Где?
 - Там... на площади... - Зоя выпятила губку, - у машстроя...
 - Ты угадал, хоть может и врёшь. Я тебе тогда понравилась?
 - Угу.
 - Ты мне тоже... Сегодня идём в кино "Красные дьяволята", в
"Ударнике" идёт,
Косте хочется в кино, но денег нет. Тем более, что теперь надо покупать два билета. Зоя так и командует: иди, купи билеты, а сама крутится перед зеркалом в фойе. Надо деньги просить у матери. Та конечно даст, но ведь он знает, что их в обрез.
  - Может лучше в бибку, - так Костя называет библиотеку, - там  «Тысяча и одна ночь»  восемь томов, дают читать только в читалке.
 - Фи. Скукота. И ты все восемь читать будешь?
 - Интересно.
 - Балда, Нет. Идем в кино.
В кинотеатре Костя с ужасом ждет: сейчас попросит   лимонад, а денег нет.
 Но Зою, видимо занимает другая мысль. Как только они усаживаются, она берёт его под руку, прижимаясь шепчет.
 - Почему ты мне не пишешь стихи?
Она уже не первый раз задаёт этот вопрос. Костя бы и рад написать, но теперь не пишется.
 - Некогда... Ты знаешь, мне надо на вечере "Вольность" читать. Потом монтаж делаем в военкомате выступать.
 - А в монтаже твои стихи есть?
 - Есть, - легкомысленно соглашается тот.
 - Вот видишь, в какой-то монтаж пишешь, а мне нет. Чтобы завтра, когда мы будем на катке, были стихи!
 - Как на катке? Завтра я не могу...
 - Через "не могу". Я буду в красной шапочке, тебе понравится. Отец купил мне шикарные "Снегурки" со специальными ботинками, - увидишь.
Косте стыдно признаться, что у него нет коньков и что он берёт напрокат, когда мать даёт деньги. А теперь надо покупать билеты на двоих, да за прокат, да не за час платить, а больше. Он раз уже был с ней на катке. Катается и катается - угомону нет, не думает,  что часы тикают и стоимость проката растёт. Видно отец у неё богатый, раз купил коньки. Как-то раз они гуляли на ленинской и остановились у дома на котором была вывеска "Горком партии".
 - Мой папа здесь работает секретарём, - с гордостью сказала Зоя. - К нему обращаются все за помощью. Хочешь, я попрошу, тебе нужна какая-либо помощь?
Не мог же он сказать об отце.
 - Мне ничего не надо.
 - Ну и дурак, - пошутила Зоя. - Взяла его ладонь в свою.
Погас свет.
На другой день вечером на катке, Зоя прямо-таки извертелась перед ним.
 - Видишь, какая я красивая. Цени.
В красной шапочке, разноцветном толстом свитере, короткой юбочке, она была действительно красива. Косте было стыдно за своё потрёпанное пальтишко, за старые хлопчатобумажные штаны под которыми были тёплые кальсоны и ноги в них казались толстыми, неуклюжими, тогда как ножки Зои были обтянуты шерстяным трико.
 - Давай танцевать. Слышишь вальс. Я тебя научила. Теперь попробуем на коньках.
Костя катался хорошо, но танцевать... Он неуклюже пытался выполнить её команды.
- Какой ты... - Она подъехала к высокому парню в шапочке с
козырьком, специально для катка, на Косте была всё та же шапка, и они закружились в вальсе.
  Костя ехал тихонько, чувствуя себя самым последним человеком в этой катающейся, смеющейся под разноцветными фонарями толпе молодёжи. Подъехала Зоя.
 - Ну.
 - Что?
 - Ты обещал стихи. Я жду. - Потребовала она.
- В красной шапочке,
     в красной шапочке,
         на снегурках своих летишь,
- мямлил, импровизируя, Костя.
 - Хорошо.
 - Тра-та-та, тра-та-та... твои тапочки...
   Улыбаясь, беспечно скользишь...
Зоя недоумённо взглянула на него: - Причём мои тапочки?
Не знаю...
Ты сегодня мне не нравишься, - решительно заявила Зоя.
 - Иди, погрейся. Но без меня не уходи. - Она снова подъехала к высокому парню.
  Костя пошел в раздевалку, снял коньки, сдал их, одел старые валенки и ушёл домой.
 - Ты почему меня не дождался?! - это Зоя на другой день в
коридоре. -  Не проводил домой!..
 - У тебя небось нашлись провожатые...
 -  Ревнуешь. Это хорошо. Конечно нашлись. А я хочу, чтобы ты...
- Я хочу, я хочу - вдруг передразнил Костя, - всё - я, да - я... Рабство у нас что ли!
 Костя хотел сказать, что он тоже человек - есть мысли, она не считается с его желаниями, что так не полагается, как полагается он и сам не знал, поэтому только махнул рукой.
  - Вот оказывается ты какой! - Очень удивилась Зоя, тряхнула головкой. - Я думала ты... безумно счастлив... Самая красивая в школе с тобой... У меня папа... А ты возражать мне... - вдруг на самой высокой ноте: - Не сметь!
Набрав воздуху тихо,  презрительно: - Стихоплёт несчастный!
Ушла.
                - - - - - -
Экзамены. Костя сидит, пишет шпаргалки. "Оказывается писать, на маленьких листочках тоже утомительный труд, думает Костя, хорошо, что у меня почерк мелкий". Он вспомнил, как был диктант по русскому и Надежда Николаевна на другой день, разбирая ошибки, вдруг открыла его тетрадь и показала классу. Класс так  и грохнул! Весь диктант уместился на трети странички.
А вот это сочинение Кости. Разве можно тут что-нибудь разобрать? - Посыпались шуточки:
 - Бумагу экономит.
 - Лень страницу переворачивать...
 - Он заработал полновесную двойку.
Костя вообще учился странно. Вдруг на него нападало огромное желание  и он усидчиво зубрил уроки, отвечая на пятёрки.
В такое время Надежда Николаевна говорила: наш "без пяти минут отличник", - такая у него была кличка, - взялся за ум. Однажды он даже попал в городскую газету. Были помещены фотографии и подпись - отличники школы №3. Но хватало его не надолго, тут же начинал пропадать в театре, фото, в струнном у князя- Мити, или просиживал в библиотеке и в дневнике дружно выстраивались двойки. Мать ходила в школу, возвращалась и сидя напротив Кости на кухне по обычаю причитала: - Что же ты делаешь, сынок!? Мне в школе за тебя стыдобушка. Отца-то нет, вот беда, он бы снял с тебя штаны, да ремнём... Ты вон какой вымахал - не стыдно?
Когда мать так говорила, Костя готов был провалиться сквозь землю. Он давал обещание исправиться и действительно вскоре приносил пятёрки. Почему-то четвёрок у него было очень мало, То двойки - тройки, то пятёрки. Мать успокаивалась, начинала улыбаться, а Костя, как это было недавно, брал аппарат и в лес. Смотри, мам, первые подснежники, - показывал ей фотографии. Снимки действительно были действительно красивы. Она скупо хвалила и вопросительно смотрела на сына. Тот понимал, успокаивал. - У меня одна двойка. На пестиках по биологии срезался, но я завтра исправлю, А тут ещё Зоя. После того случая она долго не замечала Костю. Сначала он чувствовал себя виноватым. Так получилось, что вроде бы он обидел девушку. Потом чувство вины стало пропадать, он успокоился и тут, будто невзначай, Зоя остановилась около него.
- У меня два билета в Шапито. Там французская борьба... - Костя недоумённо посмотрел на неё. - Цирк только что приехал... - На базарной площади. Ты был? - Тот отрицательно покачал головой, Зоя почти просяще: - Может, сходим... Если ты свободен.  Как он мог ей отказать!
  На французской борьбе были помешаны все. Знали, что это
представление, что всё вроде бы понарошку и всё равно валили в цирк.
В цирке она забрала его ладонь в свою, как делала это когда-то и отпускала только затем, чтобы похлопать. Была необычайно оживлена.
 - Вот скоро выйдет Абдурахманов, Ты помнишь его? Мы с тобой смотрели «Остров сокровищ». Помнишь, как он взял бочку и как шарахнет...
В противоположность всем, Косте не очень нравилась борьба. Смотреть, как полуголые мужики кряхтят, производя иногда не очень эстетичные звуки, было почему-то не очень удобно. Особенно, когда выходили толстые тяжеловесы и мокрые от пота валялись на ковре, смотреть было — невыносимо. Костя вспоминал иллюстрации из  «Истории искусств», где тела были красивы, гармоничны и, как говорят, прятал голову под крыло.  Но вот появился Абдурахманов. Зал разразился аплодисментами. Посмотреть на кино-героя в натуре - ради этого стоило пойти в цирк.
Перед этим боролся "Чёрная маска", естественно победил и Зоя долго отбивала ладошки. Теперь она замерла, шепча:
 - Какой он большой, - а когда партнёр Абдурахманова, толстый, потный борец, тряся жирными сосцами стал удирать по кругу арены, - так полагалось по комедийному сценарию, - разразились восклицания:
  - Ага, попался. Струсил!..
Костя приводил Зою до дома, подал руку, прощаясь.
 - Уходишь, - разочарованно, потом неуверенно, - может, посидим? Они сели на лавочку у ворот.
Зоя запустила свою руку под Костину, прижалась к плечу так, что тот почувствовал её маленькую грудь. Долго молчали.
 -  Ты прости... - это Зоя. - Я не знаю, как это вышло тогда.
Мама говорит, я строптивая, вся в отца, может поэтому... Я не хотела...
Сидеть рядом, ощущая близость девушки было хорошо. Она что-то еще шептала, но слова доносились издалека, не очень застревая в сознании.
 - Ты мне по ночам снишься... Совесть у тебя есть?.. Задурил
девчонке голову и бросил...
- Это ты...
 - Ну, да я... - согласилась быстро Зоя, - но ты даже ни разу после этого не подошёл. Почему?
 - Не знаю...
 - Тоже значит гордый. Это хорошо. Не люблю размазней. - После паузы, просяще... Ты не прочитаешь? Мне без твоих стихов... ух, как...
Кусты вверху чуть шепчутся,
                Сирени аромат.
                Под этим тихим шелестом,
                Сидеть с тобою рад.
  Зоя подняла голову, ойкнула, над ними действительно кусты сирени свешивались из-за забора.
  - Это ты прямо сейчас, - потянула носом. - Ой, как пахнут!
Ты в самом желе рад, что рядом со мной? Упрямая, строптивая,
                Сейчас со мной сидит
                и ласково, красивая,
                Мне что-то говорит!
Зоя всхлипнула, на вдохе издав какой-то нечленораздельный звук, вскочила, отвернулась, упёрлась головой в столб у ворот, вытерла тыльной стороной ладони, слёзы.
 - Я так этого ждала... - К нему, - Нет, ты не человек... Сирена какая-то... Тебя убить мало, до того ты хороший... У Кости пощипывало в носу от этих её слов. Сейчас ему в самом деле казалось, что эта неуклюжая импровизация чего-то стоит.
   - Ну, хорошего понемножку, - вздохнула Зоя, - тебя надо отпустить, а то я... Спасибо и до свидания. Иди... - Костя повернулся уходить - Постой! - подбежала, положила руки на плечи,
 - Ну! - протянула губы. - Костя стоял столбом,
 - Какой, недогадливый, - сама не очень ловко поцеловала его.
 - Целоваться бы научиться... - Костя ощутил её грудь под тонкой кофточкой, руки сами обняли её, прижали к себе.
 - Я хочу ещё раз, она протянула губы, потом отстранилась. - Я уж теперь не ухожу из-за тебя, стервеца... Отпускать не хочется, - это жалобно. - Иди...
                - - - - - -
Какие уж там экзамены! Зоя не тащила теперь в кино. Они гуляли по берегу пруда, потом в Веденеевском саду выбирали скамейку, в тени и сидели тесно прижавшись друг к другу. Молчали, слушая музыку. Проходящие мимо парочки относились по-разному. Одни были заняты собой - не замечали, другие осуждали.
  - Гляди, молоко не обсохло, а жмутся, - это девушка.
  - Природа берёт своё, - глубокомысленно заключал кавалер,
тиская свою матаню, отчего та взвизгивала и шутливо отбивалась кулаками.
  - А ты, парень, знаешь, что с ней делать-то? - преувеличенно серьёзно спросил третий, - а то скажи, я научу.
 - Как же не знает, небось... - возражала его подружка. -
Вот принесёт в подоле, мать от "радости" коровой исстонется.
Костя с Зоей сбегали, садились в трамвай, потом сидели на лавочке у Зоиной калитки.
Костя, находясь в состоянии эйфории, сочинял стихи. Это был какой-то обвал. Некоторые говорил вслух, а другие приходили и уходили не успев попасть на язык.
 - Так дальше нельзя! - заявила однажды благоразумная Зоя.
 - Так завалим экзамены. А я отличница. Ты на меня плохо влияешь. Давай заниматься. Зоя снова командовала, Костя на этот раз безропотно подчинился. И кто знает, если бы не она, сдал ли бы он экзамены.
                - - - - -
  Была пора собирать черемшу. Этот продукт уральские жители запасали основательно. Замачивали в маленьких бочонках и зимой она спасала от многих болезней.
Ребята собирались на рассвете и уходили на Александровскую сопку. Сопка просматривалась с любого возвышенного места в городе и была излюбленным местом горожан. По дороге собирали свербигу. Кисло-сладкие дольки травы, когда с них снимешь шкурку, были лакомством для ребят.
  - Вона сколько её, - говорил рассудительно Андрейка, -окидывал взглядом поляну, покрытую жёлтым цветом, - а на базаре пучками не наберёшься.
  У подножия сопки ребята разбредались и набив мешки черемшей поднимались наверх. Выбирали полянку, с которой был виден город. Доставали еду - картошку, хлеб, - начинали завтракать, объяснять  друг другу, какой район города попадал в их поле зрения.
  - Ай-то вон откуда течёт, - показывает Витька на тоненькую извилистую голубую полоску среди зелени.
  - Маленький какой.
  - Далеко, вот и маленький, - это Костя. - Вон мет завод в яме, дымы только жёлтые видать.
 - А нашей Нижне-Заводской не видать. Косотур с башней закрывает.     - Меланхолически говорит Шкет и после паузы, обращаясь к Косте -   Как она там?
 - Кто?
 - Нюрка.
Ребята, закрывая шею, руки от комаров, а их туча, поворачиваются к Косте. Он молчит. Со времени последнего рассказа прошло много дней, совершилось столько событий!.. Нюрка отошла вдаль.  Теперь ему самому интересно как же она поживает.
 - А вы как думаете?
 - А что думать-то, - это Витька- Сопля уныло. - Он же над всей местностью властвует. Заставил небось рожать воронят.
Вон их какие тучи над городом каркают.
  - Ну, нет, - горячо Андрейка, - не такая девка Нюрка, чтоб
этому охламону рабой быть!
 - Видел я её, - это Костя. Все снова повернулись к нему.
- На Фрейгентале, когда последний сабантуй был. Совсем недавно.
Ну, все нетерпеливо подтолкнули его.
 - Как привёл пацан Нюрку, стал её Ворон обхаживать. Хоть и злодей, а ведь душа-то тоже есть. Не хотел силой заставлять, давай уговаривать. Влюбился ну и размяк. Это Нюрка мне сказывала. Плачет, говорит, вороньими слезами. Нюрка-то тоже человек, -  жалеет его. Но не сдаётся. Ни? Ни в какую! Есть, говорит на нашей улице Андрейка - его люблю.
 - Это она тебе ну, то есть Ворону так сказала? Андрейка даже придвинулся к Косте.
 - Что я врать буду?
 - А что, я бы такую девку взял, женилка у меня уже выросла.   Ребята грохнули. - Мы бы с ней кучу детишек настрогали.
 - Ну, дальше.
  - Хочешь, говорит, буду сестрой названной?
  - Неужто согласился?
Перед глазами Кости возникла Зоя.
 - Полюбишь, как... Ворон, на всё пойдёшь. Всякие дурацкие капризы выполнять будешь. Стихи сочинять начнёшь. К экзаменам вместе готовится.  - Ну в цирк ходить.
  - Как в цирк, он же Ворон, - это Шкет.
А что ему стоит превратиться в Человека? Ты думаешь, кто
сидит в Чёрном ящике, что по ночам по городу шастает? Люди что ли?  Это всё Вороны - перевертыши. Вообщем согласился он. Только, говорит, ты меня не покидай. Приходи почаще.
 - Неуж ходит? - ревниво Андрейка.
 - Ходит. Пирожки ему домашние приносит, в Гнезде прибирается.
 - Ну нет, я на это несогласный, - Андрейка встал. - Ишь ты,
какую сладкую картинку рассказал.
 - А что бы ты сделал на месте Нюрки?
 - Извести Ворона надо? Чтоб по ночам не щастал. Ты смотри, и народ дрожит. Вот я её увижу, скажу, чтоб в пирожки какую отраву положила!
  - Этого изведёшь, а остальные? Их вон сколько. Тучи над городом.
  - Хоть  одного что ли... Главного, - растерянно проговорил
Андрейка. - Потом остальных...
 - Может и придёт время, - печально произнёс Костя, вспоминая отца. - Домой пора, братцы.
                - - - - - -
 - А ну, Асенька, жёнушка моя, - принимай гостя. - Женя подталкивает Костю к крыльцу на котором стоит молодая женщина с большими карими глазами. Из-под подола выглядывает девочка – матери по локоть и карапуз с такими же, как у отца льняными волосами.
 - Принимай братца моего, приехал отдохнуть от городской жизни.
Ася сдержанно, - учительница в здешней школе, - обнимает Костю отстранясь, оглядывает его и глубоким, обволакивающим голосом:
 - Как время-то идёт. Помню, вот такой бегал по Горе, она показала рукой, какой был Костя. Ребятишки с любопытством взирали на приехавшего.
 - Ну-ка, подайте руки, познакомьтесь со своим дядей.
Костя с удивлением отметил про себя, что он теперь уже дядя?
 - Это Валюша, - та подала руку, - а это Лёнчик - Лёня. - Карапуз спрятал обе руки за спину. - Что, не хочешь знакомиться? Он у меня немножко личёк. Ничего, потом познакомитесь, надоест ещё.
 - Просто, по-домашнему, - проходи гостенёк, вечерять будем. Костя поставил на табуретку сумку из телячьей кожи, всё ту
же, с которой ходили с отцом в баню, достал палку колбасы и буханку хлеба.
 - Вон, брат, какие гостинцы привез, - удивился Женя, - у
нас таких разносолов нет. - И детям - Быстро мыть руки. -
Ребятишки пошли к рукомойнику и тут же уселись за стол.
Ася достала из печи чугунок с картошкой, нарезала колбасы  и тоненькими ломтиками городского хлеба. Лети жадно набросились на еду.
 - Не торопитесь, - мягко проговорила Ася, - прожёвывайте как следует. А у нас вот какой хлебушек-то, - Костя взял ломтик чёрного, мокроватого хлеба. - Всё туда кладём. Муки немного, овсеца, шкурки картофельные, да кислицы чуток... - Она не договорила, сморщила нос, будто собирался заплакать.
 - Ладно, мать, - с интонацией отца проговорил Женя, - что есть, то и жевать будем. Он тоже не от царского стола приехал...
Костя вспомнил, как наказывала мать, отправляя его в дорогу. "Поезжай к брату, сынок, может там на деревенских харчах, у них не так голодно. Да смотри в оба. Коли в тягость будешь возвращайся".
Поели. Детишки пошли спать. Братья вышли в вечер на крыльцо.  Женя закурил. Сели на ступеньки.
 - Ну, как там? - это старший. - От отца ничего не слышно?
 - Нет!
 - Сволочи.
Помолчали. Вечер был тихий и Костя уже отвыкший от тишины, почти с удивлением слушал, как трещали кузнечики, да переговаривались воробьи, устраиваясь спать на тополе.
 - Хорошо тут... - Почти шепотом, боясь спугнуть тишину. -
Мамка бегает, князь- Митя работает, только хмурится последнее время стал. Ефимка сбежал...
 - Форся-то, сестрёнка его у Онуфрихи живёт, - сказал Женя
- вроде не в себе она. А я вот шоферю за трудодни в колхозе.
- Чуть улыбнувшись: - Ничего, браток, жить можно, в двадцатых, ты  не помнишь, голодуха похуже была - выжили. Как о себе думаешь?
Косте почему-то стыдно сказать, что он увлёкся театром. В тайне держал мысль стать актёром. Вспомнил последний разговор с матерью, когда сдал все экзамены. "Учиться дальше будешь?" - робко спросила она. - Костя понимал, что матери приходится трудно. Вспомнил так же,  как он восторженно рассказывал отцу, ещё когда он был дома, о театре и как тот скупо вымолвил, скупо, но твердо: "Ну-ну... Может и станешь артистом. Только сначала надо  хлебную профессию иметь. В нашем роду, братья мои и я, все по металлу... Быть тебе металлистом!"
  - Я техникум пойду! - ответил Костя после молчания.
  -  Правильно, - одобрил Женя. - Отец, помню, когда мы о тебе с ним говорили, тоже мечтал, чтобы ты техникой занялся. Рабочие руки без хлеба не останутся.
 - Я книжки, тетрадки с собой привёз,  буду готовиться к экзаменам, - в техникум поступать.
Это ты верно решил, - вновь одобрил брат, чего зря по
деревне-то мотаться. А что трудно будет - Ася подскажет. Она, брат  у меня учителка хоть куда. Сейчас каникулы - вот и поможет. Прорвёмся, не горюй.
Косте было хорошо рядом с таким сильным, уверенным братом. Он хотел оказать, как здорово, что Женя у него есть, но слова не шли на язык. Он благодарно взглянул на него и как маленький прильнул к его груди, обнял.
                - - - - - -
Утром, позавтракав - тюрей, - сухари в кипятке, забелённые молоком, Костя поднимается по крутому взлобку "дельфина" к разрушенной часовне. Оглядывается. Село, как на ладони. Улыбается про себя, любуясь знакомой картиной. Жаль, колокольня без колоколов, да может так и надо, коль строим новую жизнь... Подпрыгивая бежит по гребню к берёзке.
 - Здравствуй, - оглядывается - не видит ли кто.
 - Здравствуй, - отвечает та тихим шумом листвы.
Костя подходит к стволу, ощупывает его, прислоняется ухом, обнимая.
 - Рада, что ты не забыл меня, навестил. Вырос ты...
 - Да и ты потолстела. Сильнее стала.
 - Я на ветру, надо крепко за землю держаться.
 - А я вот оторвался от нашей Горы... - сожалея оглядывается
Костя.
 - Ничего. Я всегда рядом, и в горе и в радости - рядом, хоть ты и далеко. Помнишь наши праздники?.. Твои предки навещают меня, особенно и бурные ночи. Я ведь одна из них. Беседуем. Тебя вспоминала. Оглянись.
  Невдалеке стоит девушка. Как молодая берёзка. Она несмело подходит  к Косте.
  - Я узнала, что ты приехал... Подумала - может, захочешь увидеться, придешь сюда...
 - Я пришёл... - После паузы – Здравствуй...
Ладошка мягкая. Робкое рукопожатие. Теперь у Нюрки большая русая коса и конопушек совсем немного. Смотрят друг на друга, как бы вновь узнавая.
 - Чё не писал-то?
  Костя и сам не знает, почему он тогда не ответил, когда Ефимка принес письмо.
 - Я хотел...
 - Ещё бы.... В городу столько всего... Красивых много...  Я хуже стала?
  Глядя на разрумяненные щёки, на грудь обозначившуюся под кофточкой, Костя стал уверять, что она похорошела. Это было правдою и ему было легко говорить об этом. Он даже хотел сказать, что он помнил о ней, что невольно она стала героиней его рассказов, но удержался почему-то.
Нюрка тоже оживилась, - стала рассказывать деревенские новости.
 - А Ефимка, как ушёл, так и ни слуху...
 - 0н жил у нас. И тоже исчез.
 - Фрося у Онуфрихи живёт.
 - Пойдём к ней.
Фрося сидела в ограде на скамейке, рядом с колодцем. Распускала старую шерстяную кофту.
 - А, пришли, - спокойно сказала она,  будто виделись вчера, взгляд её был направлен куда-то в сторону и чуть вверх.
Немного спустя Костя догадался, что видимо у неё повреждены шейные позвонки.
 - А я вот клубок наматываю. Онуфриха грит - зимой свяжем новую кофту,  -    так же однотонно сказала она.
 Косте было странно смотреть на красивую молодую девушку, говорящую без интонации.
  Нюрка  поняла состояние парня и оживлённо как с подружкой стала разговаривать на житейские темы.
 - Ты вчерась картошку окучивала?
 - Окучивала…  Жучки какие-то...
 - А это Костя приехал. Помнишь его?
 - Как же... В бабки плохо играл. Ты сейчас тоже плохо играешь? - взгляд   в сторону. - Ты встань сюда к колодцу, - Костя поспешно переместился, так, чтобы быть у неё перед глазами. - Что это ты вроде большой стал.
 - Вырос...
 - Разве теперь растут?.. - Вдруг без перехода Нюрке: - у меня ножик  вот такой... Зарежу.
 - Кого?
 - Себя... Он за оградой ходит. - Так же однотонно. - Подождите, вон крадётся. - Она встала, подошла к калитке, выглянула вернулась.
 - Убежал. Хитрый. - Нюрке, - у тебя детки-то есть?
 - Что ты, Фрося. Я ишшо не замужем.
  - Девок не рожай. Беда с ними. Пейте, вода в колодце холодная... А у меня ножик вот такой. Как приставать начнёт, - я себя ножиком...
Костя с Нюркой переглянулись.
 - Ну мы пошли, Фрося.
 - Идите - она вышла вместе с ними за калитку, заглянула в палисадник. - Он тут прячется. Удрал. - Нюрке, - ты никому не сказывай. У меня ножик вот такой. Я не боюсь...
Они молча идут по улице, потом спускаются к заброшенной мельнице.
 - Мельника-то забрали, - думая о своём, говорит Нюрка. - Плотину порушили... Пруд спустили. Рыбы было страсть. Ребятишки собирали. Ой, чё я, ты ведь был тогда, - и без перехода, - Она вот ходит по деревне и всем говорит про ножик. Все боимся за  неё. Вдруг ей покажется кто-либо похожий, она враз может...
 - Лечить надо...
 - Не... Это на всю жизнь.
  - Что же это такое? - с отчаянием вырвалось у Кости. – За что?
 - Новая власть... - Посмотрела на его сведённые брови, поняла, что лучше, если она сейчас уйдёт. - У, мне ишшо козу надо на прикол... Прощевай пока. Лепёхи с горохом сляпаю, тебя позову.
Костя шёл по знакомой улице. Солнце грело во всю. Работящие воробьи купались в дорожной пыли... По дороге, когда попадались  дома с заколоченными окнами, у парня нехорошо начинало посасывав под ложечкой. 
Чему радуешься? - думал он, неприязненно глядя на солнце.
                - - - - -
  Костя, как только начинало светать, доставал книжки, тетрадки и начинал готовиться к экзаменам. Потом, когда просыпались детишки, скрывался в огород, снимал рубашку и ложился на траву. Зубрил. А мысли о том, что происходит в деревне упорно не оставляли его. Он видел, как бедно, если не сказать хуже, живёт брат. А тут ещё он появился нахлебником. Вот подкапывают картошку, а она ещё мелкая. Да и морковка не успела как следует вырасти - рвут. Может уехать? Он ведь видит, как бьётся Ася, сочиняя, чтобы сделать на обед. Мясо было в первый день приезда, Ася где-то достала. А с тех пор его не видно. Ответа не находил.
Нюрка долго не показывалась. Видно не хотела мешать. Но вот однажды не выдержала.
 - Я тебя грозилась лепёхами угостить. Пойдём. Они сидели в нюркиной избе. Гороховые лепёхи были клейкими, но Костя хвалил и та - улыбаясь, по-хозяйски объясняла.
- Чё уж там. Не такие, как раньше. Масла нет. На воде всё, да немного подсолнухового. Матка с младшеньким в поле ушли трудодни зарабатывать. Батька, как вы уехали, скорича тоже в город подался. Обещал нас забрать, да уж которы год не слуху. Видно у вас тоже не сладко. Да теперь и не вырвешься. Никого из колхоза не выпускают. Документов не дают. Петька в Дуване в горкоме или ещё где не знаю работат. С наганом ездит. Такой ирод стал не приведи господи.
 - Стой, падла, - раздалось у калитки,
 - Во. Лёгок на помине, на лошади приехал. Ему теперь лошадь выдали, как начальнику.
В дверях показался здоровый парень. Костя даже не сразу узнал его. Только выпученные по-прежнему глаза говорили о его хозяине.
 - А, приехал, городской ухажёр. Здорово. - Подал руку, крепко пожал. - Я вот тут пайку привёз, возьми, - он подал сумку Нюрке.
- Надо подкармливать. Нам, антеллигенции выдают...
- Посмотрел на молчащих. - Ну, раз такое дело, я счас, - вышел, вернулся, держа в руках бутылку. Вышиб пробку опытным ударом ладонью по донышку.
 - Нюрка, давай посуду. - Налил. Поднял кружку. - За встречу. Костя стал отказываться.
 - Ну-ну! - веско возразил тот, стукнув легонько здоровым кулаком по столу. - У нас не полагается так. Небось в городу-то во всю за воротник - закладывашь. Чё это у вас - лепёхи. Ерунда.
  - Нюрке, вынь из сумки, там сало. - Та исполнила. Он вытащил из кармина складень, порезал сало крупными кусками. - С увиданьицем! - опрокинул содержимое кружки до дна в рот, закусил.
 - Костя с Нюркой пригубили.
 - Ну, как там у вас?
 - Но всякому, а тут?
 - У нас хорошо. Строим новую жисть. Конешно, сопротивляются другие. Но мы их под ноготь... Давай ишшо. - снова налил и не дожидаясь их выпил, - Захмелел. Навалившись боком на стол, опрев руку на кобуру нагана оглядел Костю. - Я всё знаю. Отца посадили. Правильно. Сбежал от колхоза. Брат твой замарался...
Ништо. Пока работат... Из милости держим. Шоферей пока мало.
 - Вдруг подозрительно. - А вы тут чем занимались? Пехались небось?
 Костю бросило в краску. Нюрка встала: - Чё несёшь, охальник!
 - А чё такого? У меня теперь в Дуване по этому делу разлюли малина. Какую не поману - идет. Попробуй, откажись - я власть.
  Повернувшись к Косте, угрожающе: - Но ты мотри у меня! Чтоб Нюрку в замуж!.. Просто так не дам! Костя вскочил.
 - Ты! Ты хам! Таких надо!..
 - Чё... чё тако... - въелся тот, хватаясь за кобуру. - Да я тебя...
 - Попробуй только... - Лицо вплотную к пьяной харе Петьки.
 - Я ... не знаю, что я с тобой...
Не помня себя, выскочил на улицу! Прибежал домой. Ушёл в огород. Приехал брат. Видимо Ася сказала ему, что Костя не в себе. Тот в огород.
 - Что ты, братка?
Костя с трудом дыша, рассказал о встрече с Петькой.
 - Ну, сволочи! Они весь район в страхе держат. Ладно. Успокойся. Мне он ничего не сделает. А коли что... Я ему морду-то растворожу! Не бойсь! Идём обедать.
                - - - - - -
Под утро Косте снится сон. Будто Зоя, обнимая его, опять шепчет: "целоваться бы научиться". И вдруг, как удар тока под живот! Он в ужасе просыпается, лезет рукой в чёрные сатиновые трусы. Внутри всё мокрое... Лёжа на спине смотрит на рассвет за окном, проверяет свои ощущения. Под животом болит. С трудом дождавшись, когда проснётся брат, он зовёт его и отведя в дальний угол двора:
 - Еня, - он с детства не выговаривал "ж", звал брата - Еня, да так и привык, - Еня.., я кажется заболел!
 - Что такое? - встревожился брат,
Костя оглянувшись, отвернул трусы:
  - Вот, жидкость из меня... И болит...
Брат рассмеялся. Костя недоумённо посмотрел на него.
 - Это, братишка, хорошая болезнь. Значит стал ты совсем взрослым. - Пойдём-ка. - Они прошли через калитку в огород, сели на травку: - Давай по-мужски. И не красней. Тут нас никто не  видит. Это хорошо, что ты меня спросил. - Я, брат, тоже этим страдал, тоже поначалу испугался, а спросить было не у кого. Отца стеснялся... Ты ботанику-то изучал. Пестики- тычинки знаешь?
 - Я на пестиках погорел. Пересдавать пришлось.
Брат снова рассмеялся: - Господи, прости наше образование и темноту нашу. Из всего секреты... Ты же деревенский. Знаешь, как бык корову покрывает и телята рождаются?
 - Ну, знаю, видел... - Он даже хотел сказать, что с Нюркой у него в детстве было такое, но удержался.
Брат просто, как дело обыкновенное, даже чуть грубо объяснил процесс оплодотворения. Вот из тебя соки и брызжут. Организм твой вырабатывает. Такое случится еще не раз. Не пугайся. Трусы сам стирай. И смотри, сам себе не помогай. Дурная привычка будет. И снова уже улыбаясь: - Девок обходи, коль нарываться будут. Беду им принесёшь. Они ведь такие, не все, но дурные.
 А женишься, вот тогда валяй, строгай детишек. Но я так полагаю жениться тебе рано. Учись сначала. Пошли завтракать.
 - И снова Костя подумал, как хорошо, что у него есть такой сильный, красивый и весёлый брат.
Он не знал, что Жене осталось жить совсем немного...
 - Куда вы пропали? - Это Ася. - Я уж на стол накрыла.
 - Мужской разговор, - ответил Леня и заговорчески подмигнул брату. Полагая, что лучше не оставлять его одного со своими мыслями, предложил: - А не скатаешься ли ты со мной в Месягутово? Скаты получить нужно? - Костя кивнул головой.
                - - - - -
  В одно из утр, когда Костя, позавтракав, ушёл в огород продолжать готовится к экзаменам, Ася вышла к курящему мужу на крыльцо. Повздыхав, осторожно:
 - Ничего не видишь?
 - О чём ты?
 - Косточка-то наш...
 - А! Вижу... Сложно у него... Мужчиной становится. Ломка характера идёт... А тут ещё с Петькой, я тебе говорил. К Фросе они с Нюркой ходили. Ну и конечно, видит он нашу житуху...
Вчерась ко мне пристал: почему де такое в деревне? Кто виноват?
Что я ему мог ответить, когда во всей стране страшное творится, Взбаламучен народ. Мечутся все. Ну и он... Должно пройти.
 - Да уж очень он, вижу я всё к сердцу принимает. Сидит, молчит вроде твоего отца и видно, что у него в голове-то куча задачек крутится.
 - Последыш... Родился-то хлипкий, мать думала не выживет.
Но нет, оклемался. А душа-то получилась тонкая, ранимая. Да и город влияет, жизнь там не такая грубая, как у нас. Фантазёр страшный, стихи сочиняет...
 - Господи, твоя воля, что из него выйдет... Хоть бы умом
не тронулся!
 - Ну, что ты, Асенька. Порода у нас деревенская, хоть мать
и купеческой дочкой родилась. Время надо...
 - Рано задумываться стал. Другие-то в его возрасте хвосты телятам крутят. Плохо это, как с таких лет о житухе голову ломать.
 - А может и хорошо - кто знает...
 - Тяжело ему у нас, а молчит... Что я думаю... Может он вернуться хочет? А сказать стесняется. Боится обидеть. Наблюдала я издалека: сидит, в тетрадки не смотрит. На Гору уставится и замрёт, как пень. Не учится. Он же может на экзаменах срезаться В техникум-то строго принимают.
 - Поговорю. Меня как раз за швеллерами на машзавод командируют. Отвезу.
 - Только ты осторожно, ладно? - Ася ушла в избу. Женя пошёл в огород.
 - Зубришь, студент, - он вытянул морковку из земли, вытер её  ботвой, сел рядом, начал хрумать.
  - Неправильно это всё, Еня.
  - Что неправильно?
  - Всё, что в деревне...
  - А в городу?
  - Там тоже много несправедливого...
 - Вот видишь. Жизнь, браток, не из одних анютиных глазок состоит. Где это ты видел, чтоб всё тебе на тарелочке... За добро драться надо. Локоточками, кто мешает пораздвинуть. И не обижаться, коли  тебе в морду заедут. А утираться, да снова за своё.
 - Что и так всю жизнь?
 - Всю, братка! - жестко подтвердил Женя. - До самой смертухи.
 - Это жестоко.
 - А ты не боись! - улыбнулся брат. - Душа дрожит, а мозги
крутятся, руки делают!
 - Не думал я раньше... Всё как-то само собой шло...
 - А вот задумался - это хорошо. Знать дальше со смыслом
жить будешь. - Обнял его, тихо, - главное - куражу не терять!
Костя тоже улыбнулся: - Какой ты! Всё у тебя вроде просто...
 - Не просто, братка, не просто. Я ты знаешь у отца в кузне вырос. Молотобойцем. По началу думал - кулаком можно всё решить.
 Ты ещё знаешь - дрался не раз.
 - Ага, Помню ты ещё с забинтованной головой ходил.
 - Дурная была голова. Вот и били. Ты у нас в семье вижу умнее всех получился. Когда надо подраться, а обижать будут часто,  - дерись, только не кулаком, а извилинами. Это надёжнее.
 - Да кулаком-то не умею...
 - Верно, слаб он у тебя. Лучше мозгой.
 - Наверно ты прав...
 - Не наверно, а точно! И вот что. В город я еду за металлом,
Не надоела тебе тишина?
 - Ох, надоела! - вырвалось у Кости. Потом поспешно поправился.
 - Только ты не думай. Мне у тебя хорошо. И Ася у тебя такая добрая и ребятишки - Валя с Лёней...
 - Вот и лады. Завтра поедем. Вон Нюрка к тебе пришла. Хорошая девушка выросла.
 Что её ждёт, бедолагу с таким братцем... Ты её не обижай. - Он направился в избу.
  - Здравствуйте, дядь Женя.
  - Здравствуй, красивая...
  - Скажете тоже...
  - Глаза не врут. Что есть, то есть. Ну, беседуйте!
 Нюрка прошла через калитку в огород.
  - Я пришла... Ты на меня не сердишься?
  - 3а  что?
  - За то, что Петька...
  - Ну,  что ты...
  - Я не знала, что он приедет...
  - Да, ладно...
  - Вот и хорошо. А то я волновалась.
  - Забыли.
Помолчали.
  - Может я мешаю?
  - Нет- нет... Ты садись.
Нюрка села, аккуратно закрыв коленки юбкой.
  - Как готовишься?
  - Не очень... Мысли всякие... Может в городе лучше пойдёт.
  - Уезжаешь?
  - Завтра с Еней.
  - Уезжаешь! - выдохнула она, прижав ладошками щёки. - Ох, ты господи! Тогда я... Времени-то нет... Что уж там... Надо тебе сказать... Чё уж стыдиться-то... - несвязно лепетала она.
Встала, зачем-то прошла между грядками, вернулась. - Погоди, я сейчас... - Села, не глядя на Костю. - Тебе неловко со мной? -Он хотел возразить. - Да-да неловко, я вижу, вроде стесняешься потому что в детстве, тогда мы с тобой... - Повернулась к нему приблизила лицо, тихо, просяще: - Ты забудь! Дети же были...
  - Что я понимала? - Даже не знала, что это стыдно. Разве бы теперь я... Забудешь?!
 - Нет... Конечно нет! - Костя тоже смотрел ей прямо в глаза,
 - Ты правильно поняла - стеснялся. Хорошо, что заговорила. Сам бы я ... Не смог...
 - Не забудешь мой позор? – Она снова обхватила ладошками щёки.    - Как мне жить-то теперь.
 - Это не позор... Не надо так... Ты правильно - детство...
Я не знаю, как тебе сказать... Я помнил о тебе... Краснел, вспоминая - стыдно было... Но вот тут, - он показал на грудь, - что-то тёплое... Тёплое осталось... Я даже сказку о тебе сочинил... Я не связно... Ты понимаешь?.. Не надо стыдиться... Не надо!.. Нюрка часто кивала головой, на глазах были слёзы.
  - Хорошо-то как... Вот так разговаривать... Честно... Открыто...
 - То... Ты не знаешь, какой ты камешек с моей души снял. Какой ты добрый. Я теперь всем прямо в глаза буду смотреть... А то шла по деревне, казалось, все пальцами показывают... - Она глубоко вздохнула, вытерла тыльной стороной ладошки слёзы. - Ну, вот. Теперь всё. - Встала. - Давай прощаться. - Подала ладонь. Костя взял её руку, долго держал, будто собираясь что-то сказать.
Молчали. Потом она выдернула руку и бросилась к калитке. Остановилась, вернулась. - Совсем уж последнее скажу. - По-взрослому, Люблю я тебя! Кто знает, свидимся ли. Хочу, чтобы ты знал. Может навсегда прощаемся. Дай, поцелую тебя...
  Прижала треснувшие на сгибах от полевой работы пальцы, со сбитыми не  отмывающимися козонками к его щекам, и осторожно прислонилась к его губам. - Отстранилась. - Теперь уж совсем, все.
 - Помни Нюрку – дуру. А я тебя не забуду!
Убежала. Костя долго стоял, ощущая на губах её  поцелуй. И...бог знает, что творилось в его душе...
   Сон был тревожным и улетел, как вспугнутый воробей,         
 на  рассвете. А может не улетел. Может он продолжался и ему снилось, что он проснулся. Если бы кто-то спросил Костю, зачем он это делает, зачем появился на Горе, когда вылезшее солнце облило  космы берёзы нереальным красно-бурым светом, он вряд ли бы ответил. Какая-то неведомая сила, он это заметил недавно, заставляла совершать поступки, которые явно не вязались со здравым смыслом. Потом, когда пройдёт немалый кусок его жизни, он научится ощущать наступление таких моментов. Смирится с их приходом, как с неизбежностью. Будет принимать их, как знак судьбы, который существует независимо от него, в космосе, а может быть в нём самом, кто знает...
 - Пришёл... Пришёл... - шелестела берёза, превратившаяся почему-то в молодую женщину с каштановыми длинными волосами.
 - Я ждала тебя... Сейчас ты уйдёшь надолго, может навсегда. Подойди ко мне. Видишь порезы на моём теле? - Костя действительно, увидел нарост, похожий отдалённо на грудь женщины, из которого капал сок. Кора вокруг пореза была розовая, как заря. – Это  сок Земли. Она наша с тобой кормилица. Приложись!  Не стеснялся, пей! Пей! Вот так! - Юноша обнял ствол женщины и пил- пил...  И чем больше  насыщался соком   Земли, тем становилось ему веселее. - Пей, как можно полнее. Ведь часть этой радости ты будешь отдавать людям. Ты будешь упругим под ветрами жизни, они будут тебя гнуть, но ты будешь упругим! - И ты будешь помнить обо мне, когда тебя будут сгибать. И не поддаваться, не поддаваться!
 - Где ты был? - это Женя.
 - Там, - неопределённо ответил Костя. На лине была загадочная улыбка.
  - Поехали что ли?
 - Поехали. - Они сели в машину.
                - - - - - -
  Всё, что происходило с ним потом, было мало похоже на реальность. То есть, внешние события были, как сама жизнь. Он сдал экзамены, был зачислен на курс холодной обработки металлов, начал учиться...
Весь первый год был, как в тумане. Потом он пытался вспомнить, что же было особенного в этот год и не мог. Вернее - помнил только одно - нескончаемая полоса уроков. Без передышки! Он пришёл в техникум с семью классами. Остальные ребята были старше. Приходилось догонять. Привыкшему к вольной жизни в школе Косте казалось - никогда не кончится этот поток материала, который надо осваивать. Порой он даже плакал, сидя над учебниками, когда матери не было дома. Но тут на память приходили слова брата: дерись... Всю жизнь... Но только извилинами...
Глубоко вздыхал, утирая слёзы и... принимался вновь. С грехом пополам закончил год, лето вывалилось из памяти, наступила снова зима. Казалось бы пора очнуться - вернуться к реальности, но тут появилась опера!
С ним стало происходить совсем невероятное. Будто буран, носящийся по улицам, засыпающий снегом дома до крыш,    закружил его.
                - - - - - -
  Конечно же, как только приехавший на гастроли оперный театр поднял занавес, Костя был в театре. Поразил оркестр. Он и не предполагал, что можно собрать столько инструментов, поставить над ними одного человека и тот, как волшебник, взмахнув палочкой, заставит этот оркестр творить такое от чего захватывает дух. Куда там струнному маленькому оркестру на работе у князя-Мити, где он играл на пикколке. Так - было с ним, когда кончилась увертюра к опере  «Кармен». А дальше происходило совсем уж неправдоподобное. Оказывается, разговаривать можно пением!
Чем дальше развивался сюжет оперы, тем глубже он погружался в это волшебство. И когда в какой-то короткий момент актёры заговорили, почти как в жизни, он принял это, как неправду.
Потом, когда Костя слушал оперу в третий раз, он уже знал, что это называется речитативом, исполнял актёр, играющий Данкайро.  И эта-то "неправда", как сказали бы теперь, "достала" его. Ребята с курса предлагали пойти в кино и он, повторяя фразировку Данкайро, отвечал: "Придётся подождать, друзья". В техникуме, кому-то из ребят: А мы пойдём с тобой узнать, есть ли билеты в "Ударнике".
Опера необычайно нравилась ему. - У любви, как у пташки крылья..., мычал он, шагая по техникумовскому коридору, оглядывался и если никого не было, в точности повторял движения Кармен. Руками изображая на хлёст воображаемой юбки вокруг ног певицы. Его волновала судьба Кармен, Хозе, но как ни странно, больше всего он любил сцену контрабандистов, тревожный и таинственный марш... Тускло, безжизненно - флейты, альты, виолончель заставляли его сердце учащенно биться. Кто знает почему? Может быть потому, что это были смелые люди? Даже женщины - Фраскита и Мерседес, не говоря уже о мужчинах. Смелость и риск, Это здорово! Он восхищался ими. Не отдавая себе отчета, он мечтал быть таким храбрым, таинственным, видимо потому, что в его характере этого не хватало. Уже потом, став актёром, он радовался, когда ему выпадала героическая роль. Играл он такие роли с наслаждением, видимо дополняя то, чего не было в его жизни и редко было в окружающей жизни вообще. Но это будет потом...  А сейчас...
  Нечего говорить, что с ним творилось дальше. Он тут же выучил песенку Герцога, из "Риголетто", напевал ее к месту и не к месту, болтаясь по коридорам техникума.
  Приходил в ужас от пенья Риголетто над трупом Джильды,
пел арию Мельника из "Русалки", точно также подымал руки, как птица с подбитыми крыльями. Появление Мефистофеля под гром и вспышки огня в "Фаусте" заставляло замереть сердце. И конечно он знал наизусть арию Мефистофеля о том, как люди гибнут, за металл. А знаменитый марш из "Аиды... Плакал, не стесняясь, когда убивали Ленского на дуэли, хотя сама опера ему мало понравилась. В драмкружке в техникуме, когда репетировали «Квадратуру круга», он пытался петь свою роль поэта Емельяна Черноземного. Участники смеялись, а он серьёзно обижался и доказывал, что эту роль можно играть только так. На занятиях он вдруг ни с того ни с сего начинал мычать, вызывая дружный смех своих сокурсников. А однажды на математике, когда изучали бином Ньютона и он запел: - «Люди гибнут за металл», дядя Миша, так звали между собой студенты преподавателя Михаила Александровича, - встал из-за стола и почёсывая пальцами бородку гнусаво произнёс: "Товарищ Шелконогов, пожалуйста к доске". - У доски Костя стоял пень пнём и тогда дядя Миша окончил. - Товарищ Шелконогов, пожалуйте в коридор.  Конечно же об этом узнали все студенты и острили в коридоре: - Ну, как спел бином Ньютона?
  Он конечно видел, как подсмеиваются над ним его сокурсники, но ничего не мог с собой поделать. Переживал. Давал себе слово - быть, как все и срывался. Про себя он решил, что будет только певцом!
  Однажды он решил певцу, который исполнял партию Мефистофеля, подарить цветы. Но где их взять зимой? На глаза попался материнский кактус - декабрист, цветы только что распустились.
  Он завернул кактус вместе с горшком в газету, принёс под полой пальтишка в театр. После спектакля он не решился преподнести  - было много вокруг народу, оделся и стал ждать на улице у служебного входа. Когда "Мефистофель" вышел на улицу, под руку с женой, которая пела партию Керубино в "Севильском цирюльнике", Костя выступил из тени в свет фонаря и отбросив полу куцего пальтишки, протянул горшок, завёрнутый в газету.
 - Это вам, - вымолвил он, стоя перед Парой
 - Что это? - недоумённо "Мефистофель".
 Костя развернул газету, показал цветок. Мефистофель был ревнив. Он вообразил, что его молодой жене, только что окончившей консерваторию и предназначается это подношение.
  Раньше он категорически пресекал всякие ухаживания потенциальных поклонников, которые всегда начинались с преподношения цветов. Он посмотрел на Фигуру юноши в расстегнутом пальтишке, с выбившейся из-под шапки вьющейся прядью волос.
 - Чёрт знает что! - гневно пророкотал он, Взял горшок и
небрежно кинул его в сугроб.
 - Торчат тут всякие блондины, - жене, - а ты их приваживаешь. Идём! - Обнял её за плечи и она стали удаляться. Потом остановились. Видно было, что жена в чём-то убеждает мужа. Тот рокотал возмущённо, но постепенно рокот стал переходить в   пьяно и жена вернулась к Косте, Подняла цветок, завернула в газету.
 - Спасибо вам, - проговорила она.
 - Это я ему хотел... - лепетал растерянно Костя.
Вы не огорчайтесь. Он чуточку ревнив, а вообще-то добрый...
Я вас вижу всё время за кулисами... Знаете что... Проводите нас. Костя шагал рядом с женой, которая оживлённо щебетала о том, как прошёл спектакль.
Снимали они квартиру рядом, на Таганейской, недалеко от техникума.
  - Зайдите на минуту, - это жена когда они оказались у калитки.
 Костя посмотрел на "Мефистофеля" и тот обречённо, как муж под сапогом у жены.
 - Чего уж там... Как вас звать, юноша? - тот назвался. -
Входите, юноша Константин. Будем чаи гонять.
Такого Костя совсем не ожидал. Конечно же он с готовностью согласился. И вот они сидят за столом. От самовара веет теплом, посреди стола горшок с кактусом. Пьют чай.
 - Где вы достали этот цветок? - мило улыбаясь допрашивает хозяйка. - Зовите меня просто Машей.
 - У меня мама - Мария, - вырвалось у Кости.
 - А отчество?
 - Прокопьевна.
 - Великолепно, - веселилась хозяйка. Я тоже Прокопьевна. Это какой-то знак, правда, Проша? - это мужу. Тот скупо улыбался, явно любуясь женой. - А этот цветок он хотел преподнести  тебе. Ты же, бука, напал на него как... Мефистофель. Напугал, юношу. Вы любите оперу? - Костя хотел сказать в каком он восхищении, но Маша без умолку продолжала. - В наше время это такая редкость. Вы наверное любите петь? - Костя кивнул. - Я так и знала. Проша, ну-ка проаккомпонируй нам. Послушаем, какой голос у Кости. - Тот безропотно откинул крышку пианино. Костя растерялся. Что он мог петь в такой компании!
   - Я не знаю... Нужно ли?
 - Нужно - нужно... Для начала ну-ка "Катюшу".
Они спели один куплет песни и Маша захлопала в ладоши.
 - У тебя...- можно, буду на "ты" - не дожидаясь согласия, - у тебя тенор и может быть драматический.
 - Проша, - песенку Герцога. Костя был в эйфории. Неизвестно откуда взялась отчаянная смелость и он почти без ошибок спел "Сердце красавицы". Даже сходу взял сносную фермату, которую Проша поддержал кивком головы.
  - Вот видишь, какое чудо появилось у нас в доме! - воскликнула Маша, обнимая со спины мужа. - Но, пора - пора, трубят рога, у нас завтра репетиция. Заходи, Костя, будем рады: - Помогла ему надеть пальто. - Какой ты юный, да красивый, - чмокнула его в шёку. - Гуляй. - Костя вышел на улицу.
 Вечер был настолько колдовски - нереальным, что потом через много лет, вспоминая его Константин Петрович начинал волноваться: - было ли это... Конечно, в таких случаях нужна Луна. И она действительно, полная, круглая - висела в ночном небе над Косотуром, и как казалось Косте, улыбалась ему.
  На другой день он побежал в ДТС, выпросил у руководителя фотоаппарат «Турист» с пластинками, дождался конца репетиции и предстал перед четой.
  - Можно, я сфотографирую вас?
  -  0, да ты оказывается ещё и фотограф! -  удивилась Маша. - Проша, пошли, - скомандовала она.
Большой Проша - Мефистофель расчистил снег на парапете, около входа в театр. Подстелил полу шубы, уселся, а Маша тут же забралась к нему на колени. - Валяй, Костя.
  Тот сделал два снимка, а потом робко, обратясь к Проше:
  - Можно, я с вами? – тот польщённый, кивнул головой.
Костя объяснил Маше, где надо нажимать и встал рядом.
  - Теперь меня с Костей, теперь меня обязательно - затараторила Маша и в ответ на хмурый взгляд мужа, - И не зыркай, тиран, мучитель, как я только с тобой живу!
 - Костя переменил кассету, открыл её, а Маша уже по-хозяйски объяснила мужу, где нажимать я уселась рядом с Костей.
Ещё через день Костя принёс фотографии и заставил артистов что-либо написать на тех экземплярах, которые он напечатал для себя.
  Само собой разумеется, вечерами он пропадал в театре.
И не просто, как  зритель, а как бы участник волшебства, которое называется спектаклем, или торчал, как приклеенный, в грим уборной у Прохора Кудеярова. О, эти грим уборные! Это какой-то другой, можно сказать третий мир и в провинциальном театре. Настольные лампы около зеркал на подставках, сколоченных на скорую руку в поделочном цехе, со скособоченными, иногда патронами, коробки грима, пудра, лак для приклеивания париков костюмы на вешалке при взгляде на которые безудержная фантазия уносит в мир, далёкий от обыденности. Наконец, стены! Чего только там не написано - наклеено!
 «Святое место Трошки Громилова», «Был здесь и потерпел фиаско», "Привет из Костромы, лицедеи!", "А идите вы все на хрен".  Портреты персонажей, нарисованные гримом, полуобнажённые дивы, вырезанные из афиш, облатки от сигар, наклеенные столбиком, репродукция "Трех богатырей" рядом с "Махой" Гойи.
А сам процесс преображения артиста в Мефистофеля, например, - волшебное действо!
Растушёвка над глазом - раз! И вот уже взлетела бровь, ещё раз!
 - И глубокая морщина, лак по подбородку и борода на месте.     - Идёт нынче Прохор по улице, - Кудеяров любил говорить о себе в третьем лице. Сейчас его пальцы бегают по клавишам пианино. - Идет он... миама миа - берёт звук, начиная от нижнего «до». - А старушка рядом. Прохор и говорит ей: ммама миа, мать твою... - Это уже верхотура, кончающаяся ферматой, - А старушка этак воззрилась на него: охальник, прости господи! - речитатив.
А облачение в костюм! Именно облачение, когда мгновение и рядом нет уже артиста, а есть Мефистофель.
Наконец, ночные бдения после спектакля под рюмку водки с бесконечными рассказами кто, где, когда играл, пел и как это было...
Тут Костю выставляли из грим уборной.
 - Не для твоих ушей, юноша! - говорил Прохор, легонько подталкивая его к дверям.
 Всему приходит конец. Кончились и гастроли.
Костя ходил по пустой сцене и вспоминал, как Маша прощалась с ним. - Я тебя полюбила, - шепнула она, обнимая его, - только не говори моему тирану, он тебя съест. Пиши. "Тиран" крепко пожал ему руку.
  - Ты, брат, того... Дерзай. И воздастся тебе сторицей.
Он глядел со сцены в пустой зал и ряды расплывались перед набухшими от слёз глазами.
Вышел из театра. Улица, уже казалась серой, несмотря на искрящийся снег...
                - - - - - -

 - Давай сыграем в твоём струнном увертюру к "Кармен", -приставал Костя, когда князь-Митя возвращался с работы.
Митя мычал что-то неопределённое, ложился на свою койку в углу, закладывал руки за голову и так долго лежал, рассматривая потолок.
 Мать манила его в горницу и шепотом: - Не приставай, у человека вишь на душе муторно. Ох, ты мнеченьки, что деется. Вызывали его... Скоро ли отец вернётся и вернётся ли ишшо... Навес-то так и не достроен. Камешки надо для стенки-то опорной под навес возить... Некому...
  Занятый своими делами Костя почти не замечал, что происходило вокруг него. Если бы он был немного повнимательней, он бы увидел, что оба - князь Митя и мать были последнее время удручены. Но молодость эгоистична. Однако напоминание об отце вернуло его реальности. Он оделся, вышел во двор, взял санки, лом и вот он уже отламывает плиты в карьере, очищая их от снега.
 Ожесточённо разбивая плиты на удобные для укладки в стену куски, мыслями остаётся там, в театре. Почему-то вспоминается балет. Раньше, в самодеятельности он видел характерные танцы: яблочко, плясовую и принимал их, как все. Тут же целый вечер в танце рассказывается сюжет. Ему нравилась музыка, но чего-то не хватало. Становилось скучно, танцы в опере больше нравились ему,  - но надо бы покороче - думал он. И вдруг приходила мысль - а если бы вставить в оперу драматические дуэты, то было бы совсем интересно.
Так фантазировал он, работая ломом. Отвёз полные санки во двор, свалил камни. На вторую ездку пороху не хватило. Мать ушла по воду, князь-Миша исчез. Надо делать уроки. Только он сел, как зовёт квартирант. Костя приоткрыл занавеску в их комнату. По пояс голый, он стоял как раз напротив. Из ширинки торчало что-то тонкое, длинное, вроде свиного хвоста.
  - Смотри какой, - заржал пьяно квартирант, - уникальный.
 В мире нет ни у кого такого прибора.
  Из-за стола выскочила жена, повернула его спиной, толкнула на кровать.
 - Что делаешь, дурак. Извини, Костя. Совсем разум-то пропил!
Костя задвинул занавеску, сел за уроки. А из-за перегородки доносилось: «Я их всех е...л! Самого директора куплю. Эй, хозяйский сын, иди сюда, я тебя рублями засыплю!»
 - Заткнись, чего орешь, - это жена.
 - Тогда иди сюда. Я тебя...
Вскоре из-за перегородки стали раздаваться вздохи и междометия. Было стыдно слушать и Костя закрыл ладонями уши. Потом не выдержал, вскочил, быстро оделся и вышел на улицу. Происходящее в доме расходилось с миром, в котором жил он. Куда же теперь? Конечно в театр. По дороге, уже около театра, его перехватил Аникеев с их курса.
 - Ты, тоже на стрельбы?
Костя совсем забыл, что по расписанию сегодня тренировка по стрельбе из малокалиберной винтовки. Он не увлекался этим, но обязали всех. Всё время говорили, что допризывники должны готовиться к службе. Костя колебался.
 - Да что ты! - удивился Аникеев, - сдадим на "Ворошиловского стрелка", лыжные костюмы дадут.
Довод перевесил. Костя мечтал о лыжном фланелевом костюме. Завидовал тем ребятам, которые уже ходили в них со значком  Ворошиловского стрелка" на лацкане. В тире было холодно, неуютно. Он отстрелял положенное.
 - Плохо Шелконогов, - сказал инструктор. - Из пятидесяти - половина.
 - Винтовка не пристрелена, - оправдывался Костя.
 - Вот тебе другая, Давай ещё раз.
Но результат был таким же.
 - Плохой из тебя будет боец Красной Армии, - резюмировал
инструктор.  Костя совсем огорчился: Не видать лыжного костюма. А когда вернулся домой, мать встретила оханьем:
Пришла я с водой-то, наши молодые-то квартиранты - с чемоданом.  Заплатили и чуть не бегом... А вроде через час - милиционер их спрашивает, Я сказала. Огорчился. Аферистов, грит, пускаете! Кто же их знал...
                - - - - -
Всё-таки великое это дело - каникулы! Зимние каникулы. И хоть наш герой пришёл к ним с двумя "гусями", - так в техникуме называли двойки, по механике и математике, он не унывал: "Каникулы длинные, успею подготовиться к пересдаче."
 Настроение было прекрасным и потому, что появились обновки. Мать получила плату с  квартирантов, князь-Митя добавил и вот перед новым годом у него появилось пальто. Осеннее правда, но из толстого сукна, на подкладке с фасонистым кармашком, почему-то снаружи, слева, а не внутри, но зато дёшево, мать выторговала на барахолке. Почти новое. Она пришила старую овчинку к воротнику - получилось зимнее пальто. И бурки. Такие стёганые, до подколен, на кожаной подошве. Летом Костя бегал в баретках, а как они износились, перелез в старые ботинки, в которых зимой приходилось не ходить, а бежать всю дорогу до техникума. Вот теперь тёплые бурки. Живём! Сейчас он надел белую ситцевую рубашку, впервые - галстук в горошек, тоже купленный на толчке, совсем новый, даже не видно, что ношенный и хоть костюм был старый хлопчатобумажный, Костя выглядел в этом наряде совсем кавалером, как сказала мать, и отправился в маскарад.
  По случаю каникул в театре педагогическое училище, медицинское и техникум устраивали бал.
Почти все участники были одеты в маскарадные костюмы, из костюмерной театра. Косте тоже предложили какую-то купеческую поддевку. Он же хотел гусарский костюм, но такого не выпало на его долю -раньше предлагали, а он гордо отказался. Сделал себе маску теперь гулял по фойе, стараясь угадать знакомых под масками. Фойе было украшено по-новогоднему. Гирлянды самодельных флажков от колонны к колонне, еловые ветки, аттракционы по углам, буфет и цветные лампочки.
 Сначала была художественная часть. От техникума выступал чемпион  в среднем весе по поднятию тяжестей Подтеляев,  потом группа ребят с четвёртого курса на турниках, а Костя читал пушкинское:               
                Зима, что делать нам в деревне,
                Я встречаю слугу, несущего мне утром
                чашку чаю, Вопросами...  и так далее.
  Девчонки из педагогического делали пирамиды, из медицинского показывали смешную сценку, как зубы в сельской больнице выдирают.
  Костя надел маску и вышел в коридор перед фойе.
  - Маска, я тебя знаю. - Это Зоя. Не отдавая отчёта он ринулся мимо  потому что увидел стоящую у окна   Веру. С ней он познакомился в читалке городской библиотеки. Однажды он пришёл и спросил на раздаче вольтеровского "Кандида". Экземпляр был один.
  - Вон та девушка взяла, - сказала библиотекарша.
Костя, немного огорчённый, потому что уже почти заканчивал читать повесть и предвкушал узнать концовку, повернулся к девушке. Та, видимо услыхав разговор, тоже повернулась в его сторону.
 Огромные внимательные глаза, под навесом густых, почти сходящихся бровей. Девушка кивнула и показала на соседний стул. Костя сел.
  - Вы извините... Библиотекарь сказала, что вы читаете, но в
экземпляре, что я брала у подруги - выдран конец, - спокойно,
 тихо пояснила она, - вот я и...
  - Мне тоже надо закончить... Но вы читайте, я в другой раз.
 - Зачем же. Давайте вместе. - Не дожидаясь ответа, положила книгу посредине.
 - Я вот здесь читаю.
- Костя посмотрел, сказал, на какой странице он с остановился.
Девушка нашла. - Мне до вашего места ещё две страницы, но это ничего, и так понятно. Если вам неудобно вдвоём... Как вас звать?  Меня Вера. Если вам неудобно, Костя...
 - От мягкого тона её слов веяло удивительным спокойствием, он поторопился сказать, что всё нормально. Рядом с ней было уютно молчать и пробегать страницы, взглядом.
 Когда они кончили, Вера закрыла книгу. Снова молчание:
  - Конечно, философия Панглосса - возделывать свой сад, - 
удивительно не стыкуется с нашим временем. Пока мы наш сад стараемся выкорчевать. Что-то посадим... - Спохватилась; - нет-нет, конечно мы строим... Но Вольтер хорош... Вы не находите?
  Костя кивнул. Его поразило, что она прочитанное тут же соотносит с сегодняшним днём. Наверное потому что, как он узнал она училась в педагогическом и должна была уметь анализировать.
  - Мне надо знать Вольтера, как говорится, по долгу будущей
профессии. – А зачем вам при холодной обработке металлов?
Не знаю. Просто интересно.
Мне нравится ваша искренность. Другой бы на вашем месте начал рисоваться, говорить о расширении кругозора. Я не люблю, когда парни кокетничают. Это так не идёт мужчине.
Они вышли на улицу и Костя заметил, что Вера слегка прихрамывает. Он раскрыл рот, спросить отчего хромота, но удержался, а в голове появились предположения: так от рождения, - нет, это не интересно; может подвернула ногу... Разве у девушки с такими глазами может быть прозаический вывих скорее, попала в аварию. Костя представил, как она перебегает улицу, а из-за угла грузовик - раз, падает, крик, скорая помощь... Ему стало жаль Веру. Это чувство сохранилось в нём всё последующее время. Сейчас же у него вырвалось - бедная!
 - Это вы обо мне? - Костя поразился, как она догадалась.
 - Нет-нет... Это о Панглоссе - как ему доставалось...
 Вера просто: - Не надо врать. У вас это плохо получается.
Нога - от рождения. - Почти печально, - зовите меня Хромоножкой, как все... Вера - хромоножка...
Потом были незапланированные встречи в библиотеке. После  каждого разговора с Верой к Косте приходило какое-то ощущение мудрого спокойствия что ли... При его разбросанности в интересах в постоянном неосознанном ожидании, - вот он сейчас завернёт за угол и случится неожиданное, эта девушка о, её умением оценивать
 окружающее, была, как ключ в горах: пьёшь, зубы ломят от
холодной воды, но приходит бодрое понимание. Чего? Он не мог ответить. Но так казалось...
  Сейчас, на маскараде, он устремился к Вере, но Зоя не отпускала, Тащила танцевать.
 - Куда ты пропал? - Это после того, как они проделали несколько па танго. - Ты стал хорошо танцевать, не зря я тебя учила, неблагодарный. Так куда? Ведь больше года! - Нотки притворного хныканья. - Бросил одинокую, беззащитную. Увлёк и бросил.
 И без перехода, - Я могла бог знает что натворить!
  Зоя была оживлена. Первая часть её задумки - найти Костю -осуществилась и она не собиралась его отпускать. - У вас бал
великолепен. А у нас в девятом скучища. Всё по школьному. Потом, после конца танца, стоя около ели в углу. - Так рассказывай.
 Впрочем, не надо. Сейчас начнёшь что-нибудь врать, что тебе некогда было...
 - Но мне   действительно некогда, - вставил наконец Костя.
Всё, связанное с Зоей из-за последующих событий отошло куда-то в прошлое, казалось даже далёкое прошлое... Он даже не предполагал, что встретится с Зоей, так это было далеко. Теперь он нехотя мямлил о своих делах, а та старалась, чтобы он обратил внимание на её платье. Полупрозрачное, сшитое специально для этого случая, оно почти не скрывало сформировавшихся форм девушки.
  Наконец она не выдержала.
 - Как тебе платье? - повернулась, коснувшись плечом.
 - Хорошее...
 - То-то... Я тебе нравлюсь?
 - Да... - Она действительно была хороша. Что-то неуловимо трогающее было в этой девушке и он залюбовался ею.
 - Я всем нравлюсь. Ребята около меня гуртом...
Костю смутило это хвастовство. Он не любил, когда вот так в открытую, независимо был это парень или девушка, кто-либо так говорил о себе. Он считал, что лучше пусть если ты стоишь, об этом скажут другие. Но самому...
  - А ты меня забыл, как старую варежку.
 Видно было, что Зою действительно волновало отсутствие Кости. Она привыкла к тому, что в школе и дома все ею восхищались. Что она всегда была ведущей в любых взаимоотношениях. И она, только она решала, как ей поступать. А тут вдруг...
  - Идём, выудим чего-нибудь. - Она подтащила к аттракциону с надписью: «Счастливая удочка».
 - Я загадала. Если я вытащу... - Не договорила, закинула удочку и вытащила маленького зайчишку. Захлопала в ладоши. - Вот ты - заяц. Мой талисман. Мой заяц. Смотри, какой он красивый, похож на тебя. Такой же блондин. Теперь ты мой на весь вечер! И не возражай, когда дама тебе приказывает.
 Костя томился, оглядываясь по сторонам.
 - Зайчик! - позвала она, суя мордочку куклы в гороховый галстук Кости, - дама хочет лимонаду. Ей жарко.
  Они прошли в буфет. Костя купил лимонад и с ужасом ждал, чтобы Зоя не попросила ещё чего-либо. В кармане была только мелочь.
 - Хочу тот бутерброд с колбасой. - Костя замер. По спине
пробежал холодок. - У тебя есть деньги? - Она полезла в сумочку,
 - Впрочем, платить должен кавалер... Нет, бутерброд не надо, я сыта. Кавалер с облегчением вздохнул. Лучше вон то заварное пирожное.
  Костю бросило в краску. Он дрожащей рукой вытащил из кармана мелочь. Стал считать. Денег не, хватало. Костя мялся нелепо передвигая монеты на ладони. Зоя ждала недоумевая. Потом подошла к Косте посмотрела на ладонь. Догадалась. Хихикнула. Вытащила из  сумочки три рубля, сунула Косте.
 - Я забыл взять... Дома есть... - лепетал тот.
 - Не беда. Бери два пирожных.
Костя купил и подал Зое сдачу.
  - Положи в карман, мы ещё вернёмся сюда.
Они пили, Зоя с удовольствием откусывала пирожное, а Костя давился, во рту было сухо, кашлял, запивая, деньги жгли карман. Наконец он вытащил их, положил на стол.
 - Я сейчас... Забыл. Мне надо за кулисы... Ты подожди... - И он бросился из буфета.
Нашёл Веру, которая всё также стояла у окна.
 - Если можно... Если ты, вы хочешь... Впрочем всё равно надо. Мне надо уйти...
 Глядя на бегающие глаза Кости, Вера поняла, случилось что-то необычайное.
 - Что с тобой? - спокойно спросила она. Ты можешь идти. Мы с тобой не договаривались о встрече. Иди, ты же не обязан...
 - Нет-нет... Конечно не договаривались, - уже отрезвляюще проговорил Костя. Спокойный тон Веры вернул его на землю. Ему бы впору воспользоваться и уйти, но что-то уже несло его. Что? Он едва ли бы мог ответить. Но сейчас ему казалось, - она ему необходима. Казалось, её взгляд больших глаз что-то говорил ему.
  - Если вы не против... Я бы хотел с вами на улицу... Снег...
Хорошо...
 Вера улыбнулась, - Идём...
 Они вышли на улицу и тут прогремел глухой - будто землетрясение,  взрыв.
 Купол собора, что стоял рядом с театром, скособочился, осел в поднявшуюся пыль. Набежавшая серая волна заставила их спрятаться  за угол театра. Блестевший в свете   фонарей снег стал вдруг печальным, как старая занавеска.
Они вышли из-за угла. На фоне зимнего неба безкупольный собор был, как заброшенный замок рыцарских времён. Пробежав через садик перед домом бывшего губернатора, они выскочили на площадь. Толпился народ. Собор был оцеплен милицией.
 - Я же был в нём, когда открыли музей, - взволнованно говорил Костя, обходя с Верой оцепление, - Помнишь, там стояли старинные кареты с цветными занавесками на окнах, - та кивнула головой. - А в алтаре были выставлены иконы, потиры, церковная утварь. Сверху надпись "Религия - опиум для народа".
  - Бог с ними - иконами, - Это Вера, - какое там было каслинское литьё! Мефистофель, Христос Антакольского в человеческий рост... 
 - Не волнуйтесь, ребята, - это милиционер из оцепления, он
услыхал их разговор, - Христа вместе с каретами вывезли из храма, Зачем добру пропадать - продать можно.
  - Ироды, - вздыхала стоящая с группой таких же, как она,
старушка.
  - Не иначе, как приходит конец света.
  - Христопродавцы! -   тихо вопила третья, утирая слёзы.
 Раздался второй взрыв и стоящие на четырех углах храма звонницы,  как подрубленные повалились на землю.
 Общий вздох стоящего на площади народа был, как эхо.
Он отзывался в беспорядочных мыслях Кости. Ему вдруг показалось, что маскарад с его полу реальностью продолжается здесь, на площади... Только с оборотной стороны всех маскарадов жизни. В полу реальность врезались причитания и слёзы реальных людей...
- Господи, услышь меня! Да светится имя твоё. Не оставляй
без наказания этих бандитов! Ввергни ты их в гиену огненную! Костя обернулся. Сзади в толпе стояла поповская дочь Вика.  Она истово крестилась, а по румяным от мороза щекам текли слёзы.
Увидела Костю, подошла.
  - Кузнецкий сын! Здравствуй. Посмотри, что власти-то творят... - Тише. - Перевешать бы их на этих святых кирпичах. Вытерла слёзы, просто, будто вчера расстались. - Чего не заходишь? Мы с Танькой вспоминали... Напугала я тогда тебя... - Тихо, просяще. - Не бойся. Это я сдуру. - Совсем виновато. Я тебя трогать не буду, земляк, Нам этого дерьма - мужиков, хватает. Мы этим промышляем, жить-то надо. Тайком, конечно, если узнают, сразу куда Макар, телят не гоняет, сошлют.
  - А по настоящему на работу?
  - Чудик ты. Пробовали, Как услышат - поповские дочки - от ворот поворот. Да ты за нас не переживай, Танька подцепила Главного. Ну, который за городом наблюдает. Он к ней раз в пятидневку приходит, когда жена дежурит. Тут я на всю ночь к хозяйке ухожу. - Ширкнув носом, хихикнула хитровато. – Иногда Таньке нельзя - месячные, я её заменяю. Он дурак, хоть и главный - не разбирается. Мы же с ней, как две капли воды. Так что крыша у нас прочная. Увидела стоящую на шаг Веру. - Это твоя краля? - Господи, чисто твоя Богородица с иконы, с такими же глазами. Ты-то как?
   - Учусь в техникуме.
  -  Не выперли из-за отца-то?
  - Ее знают...
  - Правильно. - Вере. - Ты не смущайся, мы земляки и только.
Так ты, ей бо, заходи. - В сторону разрушаемого храма.
 - Боженька, - перекрестилась, - придёт время - накажи. А люди тебе новый храм построят, ещё краше. - Ушла.
Костя огляделся в ночи... И вдруг нет уже разрушенной церкви, нет города на площади, а только девчата из деревни.
  В разряженных сарафанах, с лентами в косах, они выступают цепочкой по снегу, поют: - А мы просо сеяли, сеяли...  Навстречу такая же группа ребят, в кожанках, как у   Петьки, грозно – а мы просо вытопчем, вытопчем...
 - Где-то сверху, как эхо - вытопчем, вытопчем!
  - Что с тобой?
  - Не знаю... Показалось что-то...
  - Ты очень... поддающийся, - назидательно сказала Вера, Так
нельзя. Вспомни историю. Человечество только и делает, что разрушает старых идолов и строит новых.
  - Разве без всего этого нельзя?
 - Можно, наверное... Но пока оно ещё не додумалось до этой
простой мысли. Да ты дрожишь...
Костя поспешно застегнул новое пальто. Проводи-ка кралю домой.  Хорош выдался маскарад.
 Они зашагали с площади. Около дома Вера помялась, оттягивая прощание. Богородицины глаза будто вопрошали Костю. Не находя отклика, потухли. Пожатие вялой ладошки...
  Нет, нет луны на этот раз не было. Только серое небо.
                - - - - - - -
Весна. Практика в мастерских, расположенных на первом этаже техникума, рядом с общежитием девчат.
Костя зажимает в тиски чугунную квадратную отливку и зубилом начинает снимать верхний слой. Надо рубить ровно. Не дай бог сделать углубление, тогда придётся снимать ещё раз весь слой. Потом обработать драчёвым напильником и шабрить до блеска так, чтобы между мерительным угольником и поверхностью не было микронного зазора.
  В школе, на уроках труда он делал табуретки. Дерево поддавалось легче, а тут чугун. И хоть сырой, всё равно обрабатывать трудно.
 Но Косте пока весело. Перед практикой он разделался со всеми хвостами и получил наконец стипендию. И хоть огорчительное прозвище "без пяти минут отличник" каким-то странным образом пришло из школы сюда, сейчас ему было хорошо: есть стипендия. Матери будет легче.
Костя был левша, поэтому стоял у тисков с другой стороны и мешал работать соседу. Ребята усмехались, дескать уж он нарубит с левым уклоном, но тот легко переносил смех, потому что во-первых получал стипендию, а во-вторых рядом был Алёшка. Алёшка Белугин. Легко, будто играючи обрубая свою отливку, он внимательно наблюдал за Костей. Это был удивительный парень, Приехал из деревни, жил в общежитии и удивил всех тем, что на каникулы не поехал домой, а пошёл работать на завод.
  Но Костя обратил на него внимание ещё раньше. На вступительных экзаменах по математике он кончил письменную раньше всех и проходя мимо Кости сунул ему шпаргалку. Как он узнал, что тот мучается над теоремой про квадрат гипотенузы, осталось секретом. Шпаргалка была спасением и Костя потом поблагодарил его.
  - Чего там... Пошли по костянику.
 Осенью эта ягода усыпает распадки между скал красным ковром.  Алёшка, повиснув на руках, как акробат, перебирался со скалы на скалу. Костя попытался сделать то же, но сорвался. Проверяя его руки - не вывихнул ли, Алёшка, как старший, сказал.
  - В гимнастическую секцию запишешься. Руки у тебя слабые. Мышцы надо наращивать.
На гимнастике им выдали майки и тапочки, чему оба были рады. У Алексея и тут получалось, всё хорошо. Он легко поднимал штангу в пятьдесят килограмм, тогда как Костя мотался где-то между двадцатью и тридцатью. Алексей подтягивался на турнике и легко делал "склепку". Ох, уж эта "склепка"! У Кости доходило дело до слёз.
 Но Алексей будто не замечал костяного пота, был неумолим, пока не добился своего. Костя с трудом, но сделал таки эту проклятую "склепку". А Алексей уже крутил "солнце".
 На уроках, особенно по математике, он по прежнему ненавязчиво подсказывал Косте. Костя не задумывался, почему этот деревенский парень помогал в трудную минуту, но был благодарен ему.
Да вот хоть бы сейчас, когда в цехе гром молотков... Костя тоже вошёл в азарт и рубил, стараясь не отстать от остальных. И конечно же промахнулся! Со всего маху врезал молотком мимо зубила по большому пальцу. Содрал кожу на казанке.  Алеша, он работал рядом и уже шабрил свою отливку, посмотрел на палец. Костя держал руку на отлёте и с ужасом смотрел, как капает кровь.
 - Ну и что, - просто сказал Алёша, вроде бы даже одобряя событие. Почти как умудрённый жизнью, - До свадьбы заживёт... Впереди много такого, когда и сам себя и другие - тебя... Привыкай. Иди, залей йодом. Перевяжи, Встал за костимы тиски и начал доделывать его работу. Пока Костя обрабатывал свой палец; он удивительно быстро довёл до шабровки отливку. - Теперь бери шабер и подгоняй, - сказал он вернувшемуся Косте.
А вообще практика проходила весело. Не надо было бежать по звонку на занятия. Делать домашние задания, чертежи, сдавать и исправлять очередных "гусей " которые, как неизбежность преследовали Костю, не успеет выправить одного, глядь в журнале уже второе.
На следующей практике они уже работали на станках в заводском цеху. Мастер даёт задание и уходит. Тут ты сам себе хозяин.
  Костя довольно быстро освоил свой "ДиП" /догнать и пере-
гнать, имелось ввиду Америку / и сноровисто точил болты, нарезая леркой резьбу. Особенно хорошо работалось в ночную смену.
 В ночь назначали практикантов, чтобы они днём не мешали в
цехе. - Во-первых, а во-вторых ночью было больше освободившихся станков. Ребята удивительно быстро справлялись со своими заданиями и после обеда - гречневая каша от пуза за двадцать копеек, - собирались в бытовке, откуда просматривался через широкий стеклянник весь цех и можно было видеть, если появится мастер.  Доставали из карманов заранее запасённые спички и начиналась игра в очко. Денег ни у кого не было, поэтому спички с успехом их заменяли. Банкомёт ставил, допустим, десять спичек
и сдавал карты. Скоро ребята приходили в азарт и в банк летели уже целые коробки. Косте почти всегда не везло. Он никак не мог уследить, какие карты уже вышли и всегда попадал впросак. Когда игра кончалась, Алёша ожидающе смотрел на Костю. Все уже знали в чём дело и поощряюще подначивали:
  - Давай, трави байку.
  - Интересно, что он сегодня выдумает.
  Эта ночь - тот редкий случай, когда Костя был не расположен рассказывать. Неизвестно почему, в памяти возникла клубничная гора. Щемящее чувство тоски, когда он стоял на развалинах часовни. Стеснение, стыд, радость от впитываемых соков берёзы. Потом он заметил, воспоминания эти приходили, когда с ним должно было что-то случиться. Память воскрешала стон берёзки - "Не поддавайся", как бы предупреждала - надо собраться. На этот раз он не отдавал себе отчёта в происходящем в его душе. Просто не хотелось и всё. Раньше Костя рассказывал потому, что... Да кто его знает, почему.
 Рассказывал потому, что так получалось. Теперь, повзрослев, он понял, что люди не могут жить без этого! Миллионы библиотек на Земле, триллионы книг в этих библиотеках для чего-то существуют!
 Человечество кормится в этих стойлах и никак не может утолить голод. Он бесконечен! Одни поглощают научную пищу, другие, - их большинство, - хотят, чтобы их... обманывали. Ах, как они этого хотят? Даже практичный, с крестьянской жилкой в характере, Алёшка не может жить без этого. Они знают, что это обман, но как хочется прочитать про обман, похожий на их жизнь, на правду. Эта потребность неистребима! Как неистребимо и то племя людей, которые заполняют библиотеки. Пока Костя понял только это. Еще не пришло время, когда появится вопрос - почему? Зачем это людям надо? Пока не пришло... И Костя относился к своим рассказам... легкомысленно что ли... Зная, что выдумывает, он как это ни странно сам верил в свои выдумки и даже немного обижался, когда говорили, что это враньё. Ведь слёзы или смех, вызываемый рассказом, были настоящими! Раз так, коли от него ждут, так и быть... 
 - Жил, значит один пацан, на Второй Нижне-Заводской. И была у него сестра Нюрка, Коса у неё - во, - Костя показал руку, и ниже пояса. И что удивительно цветом, как старая медь. - Он улыбнулся - И вся в конопушках...
 - Это та, что у нас на инструментальной учится? Так её зовут  Алёна.
 Костя удивился про себя, как Алёшка угадал, кого он имел ввиду.  Дело в том, что Алёна действительно жила в его крае. Однажды она проходила мимо его дома, он увидел её косу  и как привязанный шёл за ней до самого техникума. Так он узнал, что она учится вместе с ним. С тех пор он всегда находил момент, чтобы посмотреть на косу Алёны. Он не отдавал себе отчёта - почему, но коса, как магнит, притягивала его взгляд. Девушка, конечно, заметила это. Такое они спиной даже чувствуют, Легко улыбалась ему, как бы приглашая подойти, но Костю охватывал всякий  раз какой-то столбняк. Он опускал глаза и уходил.
  - Нет, то была Нюрка. Давно ведь это было, при царе. Хотя ты прав, Алёна похожа на Нюрку. И взбрела ей в голову мысль - буду учиться отцовскому ремеслу. Отец-то у неё дамасские клинки ковал на нашем машзаводе.
 - Ну и сейчас куют. И монголки ещё...
 - Во точно. Мы ещё в детстве на свалке бракованные клинки
воровали. Сторож с берданкой, глухой, как столб. Один ему зубы заговаривает, а другие - воруют. Потом делали щиты из фанеры и улица на улицу сражались. Один раз мне так врезали, - во видишь,  - Костя показал рубец около уха. - Кровища. Пришёл домой, реву. Мать разохалась, давай лечить, а отец клинок отобрал.
  Тогда я завёл монголку. В нашем районе все ребята с такими ножами ходят...
  - Ты о Нюрке хотел...
 - Ах, да. Так вот. Вздорная была девка, упрямая с детства, -Костя хотел сказать, что она маленькой у Ворона на Косотуре служила, но вовремя удержался. Отец ей - не женское это дело. А та - хочу! Взяли её в цех. Сейчас в нём фрезы точат. Много ли мало прошло времени - освоила она всю технологию и подалась на гравировку.
Тут приезжают царь с царицей. Посмотреть, как знаменитые клинки делают. Мастер водит, показывает. Дошли до Нюрки. Та вырвала из своей косищи волос, подбросила, да клинком его... свист только раздался. А потом клинок в дугу согнула, да дугу-то на шею. Кокетливо так на царицу – зырк, та ахает. Хочу, говорит, эту девицу к себе в свиту. Я, грит, её буду заморским гостям казать.
Слово царицы - закон. Оказалась Нюрка в Петербурге. И   начались там удивительные дела...
 - Ну-ну, какие? - Загорелся Алёша.
 - Не знаю ещё...
 - Эх, ты... На самом интересном... Так ты не забудь, потом
доскажешь.
 - Само - собой... - Рассказ явно не получался и Костя то ли
с огорчения, то ли от того стеснения в душе - оно не покидало его, - воскликнул: - Давайте джаз! - Он любил это развлечение: однажды случайно возникнув, оно доставляло студентам  удовольствие и они с охотой предавались ему. Слово джаз было в то время запрещено. Считалось, что в нашем обществе это растленное явление с Запада, разлагает нашу молодёжь. Но всё запрещённое манит. Ребята достали расчёски,  тонкую бумагу и началось!
Расчёски солировали - вели мелодию, остальные кто бренькал пальцами по губам, кто зажав ноздри изображал саксофон, другие работали на ударных - кулак по табуретке. И вот уже в странном оркестре явно слышна мелодия румбы. Потом вступают певцы,   
Румба, закройте двери,
                Румба, тушите свет.
                Румба, ах поскорее,
                Румба, терпенья нет.
В разгар пения из-за дверей начинает доносится другая мелодия. Ребята, переглядываясь, останавливают свой оркестр. Дверь распахивается и вваливается группа девчат. Алёна несёт играющий патефон, другая  вторит пластинке:
                Матчиш я танцевала
                С одним кадетом,
                Его очаровала
                Своим корсетом.
Девчонка, по имени Нюся, - многие не помнят это имя, а зовут просто Дылда за её длинный рост, басит, пританцовывая:
                Случилась раз беда
                С швеёй - красоткой Ниной,
                Проезжий офицер
                Сломал - её машину.
                И кое-что ещё,
                О чём кричать не надо,
                И, кое-что ещё,
                О чём сказать нельзя,
 - Откуда патефон, - удивляются ребята.
  - В красном уголке слямзили, - это Нюся, - рабочий класс в
перерывы тоже потанцевать не дурак. Давайте Рио-Риту.
Танцы в то время были общим поветрием. Какое бы мероприятие не проводили, где бы где бы оно не происходило, вплоть до спектаклей в театре, но начиналось всё с танцев. Это был действенный метод привлечь молодежь на любое собрание. В отличие от теперешнего времени, в те трудные времена танцевали трезвыми. Подпитие не считалось доблестью. Более того, пьяного парня девчата игнорировали.
Вальс, фокстрот, танго, вальс-бастон, румба, чарльстон, подэспань танцевали все. Сейчас это стало делом профессионалов, а тогда было просто неприлично, если парень стоял в стороне. А парень, это Костя, действительно стоял в стороне. Дело в том, что среди девчат была Алёна. И он, таращась на её косу, по обыкновению не знал, куда себя девать.
  - Что ты всё смотришь, - почти с досадой произнесла подошедшая Алёна. Оглянулась. - Неприлично. - Чуть кокетливо.   - Еще подумают, что влюблён. - Костя хотел брякнуть, что он действительно влюблён, во всяком случае сейчас ему это - казалось, но Алёна положила руку на плечо. - Пошли танцевать.  Молчать было невмоготу.   
 - Где ты взяла такую косу, - глуповато улыбаясь промолвил Костя.
 - Мама с папой подарили, - рассмеялась та. - После смены пойдём домой вместе? - Костя кивнул головой. Кончилось, конечно, всё плохо. Мастер накрыл.
- Шалопуты! Бездельники! - кричал он. - Завтра же в техникуме будут знать!
                - - - - - -
Костя и Алёна по крутой лестнице поднимаются на Голую гору с выходов скал. Гора буквой "Г" упирается в Косотур. Внизу на берегу и углу образуемом горами, расположился машзавод. По другую сторону горы - за линейный район с вокзалом и маленькой деревянной церквушкой около железной дороги.
  - Чудно как, - это Алёна, глядя на панораму города. - Речка,
будто споткнулась о гору, да и повернула под угол.
А куда же ей... Речку переходила девушка. Это было давно.
Когда ещё города не было, а девушка из древнего племени, ещё в шкурах ходили, поскользнулась на камнях, упала в воду, крикнула
  - Ай! - Так реку и назвали. - Фантазировал Костя. Увлечённый свиданием с Алёной, он был в приподнятом настроении.
  - Откуда ты знаешь?..
  - Мне Чёрный Ворон рассказал. Он живёт вон в той башне, что торчит на левом берегу Косотура. Идём туда.
Они идут по вершине горы, поворачивают на Косотур и через сосновый лес Подходят к башне.
  - Здесь был раньше мрачный замок среди скал. Время разрушило его, а хозяин по-прежнему тут. Властвует невидимо над городом. Всё видит.
И сейчас? - Алёна с испугом посмотрела наверх башни.
 - Ага.
 - Позови его.
 - Днём он спит. Нельзя тревожить. А по ночам я с ним беседую запросто. Он ко мне прилетает. Злющий. Недоволен всем, что люди тут натворили.
Алёна, глядя на Костю неуверенно хихикнула:
  - Ой, какой ты оказывается... - она хотела сказать - врун,
но сдержалась; ей всё больше начинал нравиться этот парень, долго смотревший на неё издалека. Он так уверенно говорил - хотелось верить. А может быть так и было?..
 - А вон наш техникум. И пруд рядом.
 - Какой он маленький отсюда.
 - А на Бутыловке, что нависла над техникумом древние люди жгли костры, ритуальные костры. Ребята в шкурах прыгали через них и выбирали себе подружек.
 Костя, глядя на удивлённое лицо Алёны, во всю распустил хвост. Если бы он знал, что его ожидает очень скоро в стенах техникума! Но пока он не чувствовал угрозы.
         Горы, башня - мир волшебен,
         слышишь, скалы шепчут сказ,
               Сосны древние молебен
               Нам поют, шумят для нас.
Алёна была сражена. Все ребята, что были вокруг неё до этого времени, никогда так не разговаривали.
 Костя подал руку - спускаемся. В техникуме собрание. Наверняка будут танцы. Ох и потанцуем.
 Если бы он знал, какие ждут, его танцы.
                - - - - - -
Двухскатный зал клуба техникума был разделён посередине колоннами. По одну их сторону сцена и ряда скамеек, поднимающихся по пандусу к кинобудке, по другую - широкий коридор - там были танцы. Как всегда, с начала собрания играла музыка чтобы собрать студентов. Впрочем сегодня зазывать на комсомольское собрание не надо было. Студенты, привлечённые слухами, которые ходили по техникуму собрались сами. Никто толком не знал в чём дело,
 а потому слухи роились один хлеще другого.
 - Говорят, пожар в цеху устроили.
 - Да нет, станок поломали...
 - Ну да, стали бы из-за поломки собрание созывать.
 -     Конечно... Там другое... Говорят, там девчонки с парнями,
ох чем занимались...
- А что, ночь ведь, самое время...
На галёрке, около кинобудки самодеятельный хор, - это было почти всегда перед собраниями, - исполнял с азартом известную песню о Стеньке Разине.
Сначала заставляли петь Костю и тот звонко, распевно начинал:
                На передней Стенька Разин,
                обнявшись сидит с княжной.
                Свадьбу новую справляет,
                Сам весёлый и хмельной.
Соль заключалась не в самой песне, а в последующих припевах, когда вступал хор. 
                - На Волге тронулся лёд,
                На Волге тронулся лёд.
                На Волге полный ледоход.
Другая группа,  - Радуйся ты, сорока,
                Радуйся ты, ворона
                И ты - во-ро-бей,
                Превеликий чудодей!
Третья группа, - басы - иронически: на молитвенных нотах.
                Отец Геннадий
                Залез на печку с Надей...
                И лежит ухмыляется.
Другая группа с восторгом.  - Радуйся ты, сорока,
                Радуйся ты, ворона,
                И ты,  воробей! - высокое фермето,
далее опять, как молитва: -  Превеликий чудотворец!
 Но вот на стол, накрытый красным полотном, с графином воды  посередине, заходят парторг и секретарь комсомола.
  - Прекращайте петь похабщину, строго обращается парторг.    - Все стихают, молча рассаживаются…  - У нас, можно сказать, выходящее из ряда вон, чрезвычайное событие, а вы... Давайте серьёзно. Он кивнул секретарю комсомола. Тот взошёл на трибуну.
  - Товарищи! Наша Родина невиданными темпами строит социалистическую индустриализацию. Надо ли приводить примеры, они у всех на виду. Достаточно указать на легендарную Магнитку. И вот на этом фоне всеобщего энтузиазма грязно раздаётся скрежет зубов капиталистов. Они стараются помешать нам, засылают агентов, чтобы разлагать нашу молодёжь. Мы окружены врагами. Их клевреты проникают повсюду. Тлетворное влияние этих бандитов проникло и в наш здоровый коллектив. Комсомолец Белугин, чем вы занимались на практике? Алёша  встал:
   - Работали...
   - А ещё?  Только не врите, нам всё известно. Говорите честно, открыто, по комсомольски, умейте признавать свои ошибки.
  - Кончили задание... Играли в очко...
  - Вы слышите, товарищи! У нас азартные игры, запрещены. А они на работе - в очко! С этого начинается разложение.
  - Но мы же не в азартные... Не на деньги...
  - А как?
  - На спички.
  В зале раздался смех.
  - Напрасно смеётесь, товарищи, разложение начинается со спичек. Враг не дремлет. Садитесь. Белугин. Мы вас знаем, как примерного студента, почти отличника и вот такое... Как не стыдно?
  - Комсомолец Шелконогов, - Костя встал, - Чем вы занимались во время рабочей смены?
  - Ничем... - пожал плечами Костя, - разве что играли в оркестр...
 - Какой?
 - Джаз...
 - Как? У вас же не было инструментов?
- Ну мы... Кто чем... Губами там... - Костя надул щёки ударил кулаком по щеке и блямкнул пальцами по губам.
В зале снова раздался смех. Секретарь грозно обратил свой взор на смеющихся.
 - Товарищи! Вы знаете, что у нас запрещен джаз, как порождение буржуазной культуры. Но музыка толстых проникает к нам во все щели и мешает нам строить социализм!
- Я не знал...
- Что не знал?
- Что мешает... - Костя, недоумённо улыбаясь, развёл руками, Он всё ещё не понимал к чему клонится дело... Думал - поболтают, как обычно, и разойдутся.
  -  Посмотрите, товарищи, как коварно пробираются в нашу здоровую среду враги. У них не было инструментов, и всё-таки, чтобы подражать  Западу, они ухитряются пропагандировать у нас разлагающую музыку. Где твой отец?
  - Вы же знаете...
  - Скажите здоровому коллективу.
  - Сидит, - еле слышно произнёс Костя.
  - Вы слышите, товарищи? Отец - враг народа, и сын идёт по
его стопам, разлагает молодежь.
Костя был ошеломлён. Недоумённо улыбаясь, он стоял с разведёнными руками.
 - Вы посмотрите на него, - это  комсорг, - он ещё улыбается, -
издевается над нашим собранием.
Костя хотел согнать улыбку, но губы не слушались. Хотел крикнуть, что он не враг, но голос пропал.
- Мало того, он вовлёк в свои порочные игры с джазом девчат
с инструментального. Они также приняли участие. Говорите Неустроева, как вас вовлекли в это грязное дело. Алёна встала, Запинаясь начала говорить.
- Не вовлекали нас. Мы сами хотели, с ребятами интереснее -
патефон достали. Он не виноват...
- Вы видите, она выгораживает врага народа! Какая же ты комсомолка, если поддалась, да еще защищаешь...
Алена заплакала.
 - Мы не знали, что это так плохо... Простите... - По-детски всхлипывая.  – Я, мы больше не будем...
  - Садись Неустроева. И помни каждую секунду - вокруг только и ждут, чтоб сбить нас с правильного пути в светлое будущее.
  - Что скажешь, Шелконогов?
Костя молчал. В горле стоял комок, Алёша дёрнул за рукав. - Скажи не буду...  Ждут... Но Костя продолжал молчать.
Секретаря будто кольнули шилом, в одно место.
 - Товарищи! Фальцет бился трагическими нотами прямо над трибуной под потолком. Наши с вами сверстники погибают от пуль белофинских снайперов! Маннергейм может захватить колыбель революции Ленинград. Социалистическая Родина в опасности! А перед, нами стоит агент империализма и ...
  - Что нам делать, товарищи?
  - Исключить!
  - Гнать из комсомола!
- Выгнать из техникума! - Кричала активная группа из первых рядов.
  - Разрешите считать ваш возглас решением собрания. Кто за?
  - Группа в первых рядах вскинула руки, остальные мялись.
  - Кто против? – Ни одной руки не поднялось.
  - Бывший комсомолец Шелконогов, вы показали своё гнилое нутро.  Выйдите. - Костя, запинаясь о ноги сидящих, выбрался в коридор. - Вопрос о пребывании в техникуме будем решать с дирекцией.
  Костя стоял под лестничной клеткой и прислонясь головой к перилам и плакал. Взахлёб, громко, ойкая и подвывая, как раненный.
 Все обходили его стороной. Никто не решался подойти.
Потом Коптя шёл домой. Долго шёл. Над головой шумели листвою деревья, а ему казалось... Тысячи всадников несутся над зловеще- красной клубничной горой и рубят саблями по спине...
                - - - - -
  Костя вошёл на кухню. От плиты по дороге в горницу сияющая мать. Со  сковородой жаренной картошки.
  - Посмотри, сынок, кто пришёл!
 За сколом сидел человек похожий до боли на отца. На голове  вместо шапки волос седой пух, глубоко пропаханные морщины вдоль носа вдоль опущенных усов на небритый подбородок. Дыхание почти остановилось - комок к горлу.
 - Папа! - Сын бросился к отцу, тот встал, повис на шее, приникнув щекой к впалой груди, - Паа-паа! - стонал он, а слёзы лились ручьём!
 - Ну, что ты сынок... - бормотал отец, тоже утирая скупую слезу.   - Я же вернулся... Всё хорошо... Заживём...
Костя никак не мог оторваться от отца. Обнимая его, ощущал под ладонями выпирающие лопатки - худющий какой, - хотел тут же сказать о своей беде, но спохватился - зачем же сейчас...
 И только теперь увидел сидящих за столом. Новые квартиранты. Здоровый мужик, рядом одноглазая жена с младенцем на руках и Клава  - сестра жены, сверстница Кости.
  - Вот и хорошо, что пришёл, - хлопотала мать, накладывая
картошку на тарелку Кости. - Ешь. - Костя сел за стол.
  - Вот и ладно, - это квартирант, - вся семья в сборе.
Разливая водку по рюмкам. - Ещё раз за встречу!
Костя не любил спиртное. Сколько раз собирались ребята в общежитии, затаскивали его, но он под разными предлогами отказывался, теперь выпил. Закашлялся. Водка обожгла горло.
 Квартирант хохотнул. - Неопытный, видать. Ничто. Нашему люду без чёртова зелья нельзя. - Откинувшись на спинку стула, тихо запел: - Хаз Булат удалой...  Семья подхватила.
  - Где Митя? - это отец у матери.
Мать скупо всхлипнула. - Забрали...
Мгновенно Костя вспомнил последний поход с князем- Митей в горы. В этот год Митя почему-то всё время рвался уходить из дому. Вот и тогда:
 - А не поискать ли нам речку Багруш, - обратился он  к Косте, - там, говорят, знатные  хариусы.
 А Косте хлебом не корми, лишь бы в лес, в горы.
 В первый день речку не нашли. Заночевали у ключа. Во второй день по распадку, вдоль расселин, под которыми бился ручеёк, снова стали подниматься в горы.
 - Должна же эта чёртова речка быть где-то здесь, - бормотал Митя. Вдруг слышат - перекатываются камушки и кто-то сопит за высоким, выше человеческого роста валуном.
Во, знать живая душа, сейчас спросим.
 Метнулись за валун и замерли. Медведь стоял на задних лапах, передними загребал высокие кусты малины и с удовольствием чавкал ягоду.
 Тоже увидел людей замер, а потом недоумённо рыкнул. Костя бросился бежать, за ним Митя. Забрались на валуны и по россыпи с камня на камень перепрыгивая бежали, не зная куда. За спиной у Мити, привязанный к рюкзаку, гремел котелок и Косте казалось, что медведь вот-вот догонит их. Наконец он упал и лёжа на камне тихо: мама...
  - Подожди реветь-то, - это Митя. - Оглянулся, тяжело дыша, далеко от них, уже тихо доносились стук камней и колыхание кустов. Митя хохотнул: - Тоже знать испугался... В другую сторону от нас... Чёрт косолапый... И я тоже хорош... Летом же они смирные... Костя утирал слёзы.
 - А где твой рюкзак? - Тот развёл руками. - Понятно, Там же у нас картошка, чай...
  - Кепку потерял... Новая кепка была...
  - Новая... - проворчал незлобиво Митя. Взглянул на Костю,
давай хохотать. Костя тоже неуверенно улыбался. - Что ж, брат, пошли искать.
 Но сколько не ходили, прыгая с валуна на валун, заглядывая вниз, пропажа не находилась. День покатился к вечеру. Стал накрапывать дождь.
 - Где же мы?
Митя давно уже понял, что они заблудились. Слева на фоне вечереющего неба торчали острые пики. Таганая.
 - Тысячу сто над уровнем моря, - зачем-то пробормотал Митя.
- Тревога закралась в сердце, но виду не показал, - Давай подсчитаем ресурсы. У меня в рюкзаке хлеб и немного масла. Есть мой котелок. Всё? Всё, Давай, пока ещё видно, поищем грибы. И будем спускаться вниз - там должна быть -вода. Не журись. Переночует а утром солнышко выйдет - определимся и домой - бодро говорил Митя, собирая грибы и поглядывая на приунывшего Костю. Довольно скоро набрали боровиков, маслят, рыжиков.
 - Теперь замрём. Здесь низко, послушаем разговор природы. - Они долго стояли прислушиваясь - не слышно ли журчания воды.
 - Вон там, - с надеждой сказал Костя.
Действительно, уже в темноте они вышли к ключу. Разложили костёр. Почистили, нарезали грибов в котелок, повесили над костром.
Стало вроде веселее... Но дождь тоже знал своё дело. Не торопясь но с чувством верно выполненного долга он наращивал силу. Густо-синяя туча, цеплявшаяся за острые пики Таганая, вдруг сорвалась вниз, погнав впереди себя ветер. Обозлённый таким бесцеремонным отношением, он полетел из распадин у ключа и как мочалку начал трепать ели и сосны. Треск ломаемых ветвей, скрипы стволов!
 - Может под ёлку залезем? - Пролепетал Костя, прикрываемый полой пиджака Мити.
 - Нет, брат... Дерево сломается, тут тебе и каюк, давай, вон валун здоровенный - под него...
 Едва они залезли под каменную защиту, как начался треск; молодые  сосенки, как поломанные спички стали падать на валун и вокруг.
 - Ничего-ничего... Камешек крепкий, - бормотал Митя, обнимая Костю, прижимаясь к мокрому боку валуна. - Сейчас этот дурак покатится вниз, - на одном месте он не умеет топтаться...
Действительно, сразу вдруг наступила тишина. - Вот теперь, паря давай под ель погуще. Рюкзак прихвати. - Только они устроились на сухих еловых иголках, около ствола, как обвалился дождь. Настоящий водопад! Костя вдруг начал по щенячьи пищать.
 - Ты что?
 - Комары...
Это их место, под елью... Тепло, уютно... Мы в их логово
залезли. Терпи... - говорил он, как бы между прочим занятый своими  мыслями.
 Костя безостановочно размахивал руками хлопал себя по шее, щекам скулил, размазывая слёзы. Водопад прекратился внезапно. Они вылезли наружу.
  - Потух костерок... Давай искать сушнячок. Иголок сухих из под ели...
 - Не полезу, - упрямо сказал Костя.
 - Только не раскисать! - почти зло ответил Митя и Костя полез за сухими ветками.
 Снова загорел костёр. В котелке с грибами забулькала вода. Князь-Митя попробовал: - Вроде готово. - Бросил кусок масла в котелок. Жаль, соли нет. Садись, путешественник. Поставил котелок на плоский камень, разломил на две части остатки подмокшего хлеба, дал Косте и они принялись есть. Более вкусной еды Костя не ел никогда!
Князь-Митя всё медленнее опускал ложку в котелок. Наконец, совсем прекратил есть. Опущенные руки между колен. Про себя: - Кончается... - с тоской обвёл взором окружающий лес. Выронил из руки ложку, приложил ладони к лицу, завыл... На одной низкой ноте.  Костя ошеломленно молчал. Он понял, с Митей что-то происходит, но что? Вдруг сама собой в голове зароилась картина последних дней, а с ними вопросы. Почему он часто сидел дома - во дворе? Почему забросил струнный? Почему, наконец, он дружит только с ним, ведь у них такая разница лет? А Митя будто цеплялся за него. Занятый своими делами он не обращал внимания на него. Тут же укорял себя за это. Теперь он вспомнил, что несмотря на постоянно бодрый, даже чуть иронический тон разговора Митя был погружён в свои мысли, будто решал какую-то задачу и никак не мог решить!
 А Митя вытер ладонями лицо, встал, обратил лицо туда, где невидимое ещё солнце нарисовало на фоне светлеющего неба зубцы елей. Долго так стоял, будто прощался. Потом глубоко вздохнул.
  - Прости, брат... Сорвался.
  - Но, что случилось, Митя, - вырвалось у Кости.
Случилось... Не надо тебе этим голову засорять. Потом всё
поймёшь. Ты с матерью... внимательнее... - Почти весело - А вот и Ярило к нам явилось, значит шагать нам вон туда. В город. - Тише. - Там наш крест.
 Когда пришли домой, мать со слезой:
  - Приезжали, Митя, за тобой... Сказали, чтоб явился...
  - Знаю... - Собрал в рюкзак, вытащил маленький образок из-под подушки, сунул Косте. - Помни обо мне. Присядем на дорожку.  Сели, помолчали. Митя обнял мать. - Спасибо за всё. Свидимся ли... - Обнял Костю и вышел быстро за ворота.
Мать и сын долго молчали... Вдруг в тишине раздался тонкий ревущий звук! Оба вздрогнули. Глаза на мандолину, висящую над кроватью князя-Мити... Лопнувшая струна качалась у колка...
 - Ох ты мнеченьки, - еле выговорила мать.
Сейчас, будто вспомнив прощание, мать со слезой повторила, - забрали его... Знать на погибель...
 У отца заходили желваки: - Сволочи. Паразиты! Эх, давайте еще по одной!
Гости кончали петь Хаз булата, загомонили.
 - Правильно, Пётр Романович, - это квартирант, без её проклятой, какая жизнь. Все выпили. Клава встала: - Барыня ты моя, сударыня ты моя... - раскинула руки, затопталась.  Все поднялись подхватили.
 Отец взял печную заслонку и начал по ней аккомпанировать ножом.
Костя сидел осоловевший от водки и всё происшедшее с ним отдалилось, казалось не таким трагическим, как в начале.
 Отец вдруг сник, сел на стул, заслонка в руке до пола.
  Квартирант увидел.
  - Всё, ребята. Хозяину пора отдыхать. - Они ушли, в свою
комнату за перегородку.
  Мать с Костей принялись убирать со стола, Когда убрали, мать весело: - Петюша, ты знать с заслонкой спать собрался? Отдай. Раздевайся, ложись.
 - Костя вышел во двор, потом в огород. Тихая ночь. Сел на грядку, нащупал стручки молодого гороха. Начал есть. "Что же завтра? - крутилось в голове. - Идти или нет в техникум? Не пойду..."
Когда Костя вернулся, мать с отцом уже спали. Он разделся и лёг на митину постель в кухне.
Утром рано отец ушёл искать работу, ушла куда-то жена квартиранта с ребёнком, мать в огород. Костя слышит сквозь утреннюю чуткую дремоту.
  - Иди ко мне... Жену-то хорошо отделал... А я лежала, маялась,  еле утра дождалась... Вот так... Со мной слаще, чем с одноглазой. Вот так... Ох... Костя сжался, затих.
 Потом квартирант вышел, умылся под рукомойником и тоже ушел.
Вышла Клава, присела к Косте на постель,
 - Спишь?
Костя открыл глаза. - Кофта - распашонка, завязка на талии. Склонилась над ним.
  - Я подумала, бедненький, одинокий, дай согрею... - Пальцы ласково перебирают Костины волосы. Полуобнажённая грудь налезает на Костю, она горячо начинает целовать его.
  Сердце Кости переполняла горечь случившейся с ним беды. В такое время, когда у него... Вдруг представил, как она только что... "Стерва" - выругался мысленно он. Затвердел. Резко, брезгливо: - Отойди!
 Клава чуть отстранилась, недоумённо: - Не хочешь? - Посмотрела на него с сожалением. Встала. Лениво: - Ну, и дурак. - Убрала грудь под кофту, ушла в свою комнату.
                - - - - - -
 Следующие дни были нереальными. Как во сне, Знаешь - впереди обрыв но надо не подавать вида, что опасно. Он смотрел, как весело мать хлопотала по дому, стараясь, чтобы отец был доволен. Тот уходил с утра искать работу, приходил мрачный, ложился, лежал молча, глядел в потолок. На работу не брали...
 - Ты что, сынок, всё время дома?
 - Готовлюсь к экзаменам... - Брал книги, сидел, глядя в окно - мучился - сказать не сказать. Язык не поворачивался огорчить их - особенно отца.
На базарчике, около церкви, наткнулся на Зою. Та сначала метнулась в сторону, будто увидела прокажённого, потом остановилась  и оглянувшись:
 - Что, схлопотал, зазнайка?! Это тебя судьба за меня... Я знала, что у тебя ни черта не получится. - Не удержалась, похвастала: у меня теперь такой парень!
 Костя обозлился. - Тебе купить "уди-уди" у китайцев?
 - Он ещё хамит! - удивилась Зоя... - Будь здрав... Если сможешь.  Ушла.
 Было жалко смотреть на отца. Веселясь сверх меры:
  - Родители, я вам купил билеты в кино. Звуковое и даже кажется цветное.
  Мать после сеанса, охала, как обычно удивляясь до чего дошла техника она впервые была в звуковом кино, а Костя, злясь на себя бодро болтай по дороге домой чепуху.
Как-то зашла Алёна.
 - Я купила билеты в кино. Ты не обижайся, в разных рядах...
 - И тут же торопливо, - но обратно пойдём вместе.
Уже у её ворот, после кино у неё вырвалось:
 - Что делать-то думаешь?
 - Не знаю.
 - В техникуме болтают разное. По-моему тебе надо идти к директору. Просить. Пока приказа о твоём отчислении нет.
  - 0 чём? Я ничего такого... А меня за врага...
Знаю-знаю... И многие так говорят, - заторопилась Алёна. 
  - А на коленки надо. У нас это любят.
  - Женщины, они мудрее, - отметил про себя Костя, - может и правда надо...
  - Говорят, Алёшка уже ходил к директору. - У Кости комок под горло - настоящий друг, - тот его выгнал, сказал, пусть сам придёт... – Ну, иди, поздно уже. - Она поцеловала его в лоб, - Как покойника, - мелькнуло у Кости. Он бросился от неё прочь.
Потом появился Алёша, Костя обрадовался, но тот сурово отстранил его.
 - Выйдем за ворота. - Под фонарём на столбе, дело было вечером.    - Ты что, дурак, делаешь! Ждёшь, что к тебе с поклоном придут!
 «Пожалуйте Константин Петрович на занятия!» Тебя же, дубину ослиную отчислят просто за пропуски. Зачем даешь повод?! Ты что не понимаешь, они в каждом учреждении ищут врагов. Может они и в самом деле есть, мешают нам, я не знаю... Но ты то, вот это я знаю, какой ты враг? - Он умолчал о том, что после визита к директору, его пригласил парторг и побеседовав с ним, сказал: не советую, ох не советую товарищ Белугин, защищать. - Имей ввиду на тебя тоже ляжет пятно. Там, - он показал пальцем наверх, - уже тогда заинтересовались тобой. А там шутить не любят.
На следующий день они были у директора. Алёшка стоял у дверей огромного кабинета, Костя перед директорским столом, директор - тучный, с лысой головой ходил по другую сторону стола и кричал, тряся толстыми брылами, пересыпал свою речь матерными словами. Сбоку сидел парторг. Было такое впечатление, что он кричит не столько на Костю, сколько для того, чтобы парторг убедился, какой он настоящий борец с врагами. Разнос продолжался долго. Костя вспотел, страх молотил его сердце на 120 ударов. Теперь ему казалось, что он на самом деле последний подлец, который кладёт пятно на весь техникум.
 - Простите... - лепетал он сквозь слезы, ноги подкосились, он опёрся о стол и опустился на стул. Склонил голову так, что казалось он опустился на колени. - Я больше никогда... -
Он ещё хотел сказать что-то, как его перед этим учил Алёшка, но слова вылетели из головы.
  Наступило тягостное молчание. Директор тоже выдохся, опустился в своё кресло. Стал перекладывать на столе бумажки.
 - Ну, а ты, - это он Алексею, - чего там торчишь?
Алексей шагнул вперёд: - Я по поручению группы, - он действительно добился, чтобы группа поручила ему это. - Мы будем наблюдать... берём ответственность за Шелконогова!
 - Ишь ты, храбрый мать вашу... - Косте. - Иди, учись, дурак!
Но чтобы у меня, - он постучал толстым пальцем по столу, - тише, воды, ниже травы.
  - А с комсомолом, - это парторг, - придётся подождать с восстановлением.  Посмотрим, как себя покажешь. Ты ведь на инструктора по стрелковому спорту учился и военрук говорит, плохо стрелял до врагам революции... Оно понятно...
 - Я сдам норму, - заспешил Костя, поднимаясь со стула. –  Я выучусь...
 - Ну-ну, идите. - Это парторг. И назидательно, даже пожалуй,
как бы с отеческими нотками в голосе: - Помните, партия и правительство каждую секунду заботится о вас. Цените, радуйтесь - мы кончили победоносно войну с финнами, освободили от капиталистического ига наших братьев в Белоруссии, Украине, Прибалтике и всё, - голос особенно потеплел, - всё делаем, чтобы наш народ жил хорошо и мирно трудился во имя светлого будущего!
Костя ещё не знал - такое в жизни будет случаться с ним не раз, поэтому особенно остро принял происшедшее; зарубка осталась на много, много лет. Слова о трудности жизни он слышал не раз. Тот же брат Женя говорил, но не знал, - люди, во всяком случае большинство, не умеют учиться на чужих ошибках, пока не набьют собственных шишек.
                - - - - - -
Нет необходимости рассказывать о том, что Костя с Алёшей стали вскоре инструкторами, получили вожделенные лыжные тёплые костюмы с бутсами, активно водили первокурсников в стрелковый тир, учили их стрелять. На груди у Кости красовался значок "Ворошиловский стрелок" и он даже получил премию 25 рублей за отличные показатели в стрельбе.
 Также нет смысла упоминать, что они с Алёшей защитили курсовые проекты, сдали экзамены на пятёрки, перешли на последний, четвёртый курс. И вот вечер по случаю окончания учебного года.
  Буквально накануне Костю вызвала секретарь директора и сказала, что звонили из театра, просили зайти его, Митю Гичева и Алёну Неустроеву.
Недоумевая, они явились в кабинет главного режиссёра.
 -  Садитесь, друзья, - Главный - сама любезность. - Нам рассказал актёр Горич, который ведёт у вас драмкружок, что вы подаёте надежды. Мы заботимся о пополнении нашей труппы талантливыми молодыми людьми. Одного из вас, - он кивнул на Костю, - я уже знаю, как приятного молодого человека, который показал своё дарование у нас в массовках, - Костя покраснел, - о вас, - он кивнул в сторону Мити и Алёны, тоже хорошее мнение. Что, если вы поступите к нам в театр?
 Наступило молчание. Ребята были ошеломлены. Занимаясь в самодеятельности с увлечением они и мысли не допускали, за исключением Кости, что они могут работать в театре.
 Костя сорвался: - Я хоть сейчас...
Остальные молчали. Потом обстоятельный Митя Гичев: - Надо подумать.  Главный: - Я понимаю, предложение застало вас врасплох, идите, подумайте и дайте мне знать.
  Выйдя на улицу, они заспорили. Конечно попасть в театр, это здорово но как же техникум?
  Дома Костя рассказал матери и отцу о предложении, и с нетерпением ждал ответа.
  - Как, Петенька, - мать с надеждой смотрела на отца. - Он
же спит и видит... Вон смотри, что делает, - Она показала на гримировальные принадлежности на костяном столе. - В такого чёрта себя однажды превратил, я испугалась...
 Отец долго молчал. Потом тихо, откашливаясь:
  - Что ж... Раз у тебя такое стремление... Не было у нас в
роду артистов-то... Боязно... Все металлисты, да вон купцы, как у Маши... Я не против... - Костя засиял. - Но... - у сына замерло сердце. - Но надо кончить техникум! Там ещё неизвестно что, а тут кусок хлеба верный. Учиться тебе немного осталось. Через год получишь диплом технолога - валяй!
  И глядя на поскучневшее лицо Кости, твёрдо: - Так надо, сынок! Так надо! Три года из жизни кобыле под хвост? Зачем же её, свою жизнь так разбазаривать? - После молчания, -
Не огорчайся. Потом спасибо скажешь!
  Когда Костя рассказал своим друзьям о домашнем разговоре, те согласились, что отец прав.
Матвей Гичев, не торопясь: - Я говорил, надо подумать...
- Посмотрели друг на друга, рассмеялись: - вот и подумали!
  А сейчас на вечере они готовились сыграть "Предложение" Чехова. Так же на галёрке зрители пели про Стеньку Разина, также танцевали рядом Рио-Риту, а они гримировались.
Пока директор рассказывал, какие техникум, под руководством партии и лично товарища Сталина, сделал успехи за отчётный год, Матвей, натягивая на свою кудрявую голову лысый парик, ворчал: - Подумаешь - успехи, а как мне успешно сыграть старика Чубукова - вот задачка.
Во втором отделении ребята работали на двух турниках. Особенно здорово крутил "солнце" Алёша Белугин, штангисты поднимали тяжести; Алёна спела популярную песенку о том, как заливался скворушка и настойчивее становился Егорушка; он оборвал все оборочки на кофточке, и больше ничего. Под финал вечера начали играть "Предложение". Сначала всё шло хорошо. Но вот Ломов - Костя заспорил с Натальей Степановной - Алёной о Воловьих лужках. Спор разрастался, подошёл к кульминации и вдруг Костя вспомнил, как рядом бился о перила лестницы, стало жалко себя и он заплакал. "Вот она шляпа... Сердце... Ох! Умираю..." И он повалился на стул. Алёна с Мотей были в недоумении.  - Ты что, Костя, - тихо шептала Алёна... - Тебе же надо уходить. Вставай... Умирать надо в конце пьесы... Ты перепутал. -  Она тормошила Ломова.
  Зал, до этого принимавший комедию, как положено, замер. Наступила, такая тишина, будто там никого не было!
Костя очнулся и вышел за кулисы... Дальше всё шло, как положено.
  Они поспорили об Отгадае и Угадае и благополучно кончили сватовством под шампанское.
  - Ну-с, господа-актёры, - обратился режиссёр Горич к ребятам, когда они разгримировались, - подведём итоги. - Сыграли вы хорошо, но случилось отклонение, о котором есть смысл сказать. Это слёзы Кости и его неположенный по пьесе обморок.
  - Алёна: - Я так испугалась. Вижу, побледнел Костя под румянами  и шмяк на стул.
  - Вот-вот - шмяк на стул, А почему?
  - Костя - Я не знаю... Так само собой вышло.
  - Горич - Произошла минута настоящего мастерства актёра! - торжественно заявил он. - В это время, - повернув голову к Косте, - ты вспомнил что-то ужасное, из своей жизни. Так? – тот кивнул головой и поразился про себя: как Горич это угадал. - В предлагаемых обстоятельствах ты использовал, не отдавая отчёта, элемент системы Станиславского - эмоциональную память. Вы заметили, что произошло в зале - они сопереживали вместе с тобой, дорогой Ломов, это драгоценные мгновения! Кого бы мы не играли, короля или оборванца, но мы в нашей работе всегда используем свои - нервы, сердце и всё, что происходило с нами в действительной жизни. И чем больше бед, или радости в нашем обыденном существовании, тем чаще актёр использует это на сцене, тем он талантливее.
 - О-го-го! - удивился Матвей - Значит всё своё? А если моя жизнь гладкая, как отшабренная болванка, то я уж не смогу быть актёром?
 - Во-первых - такого не бывает. Жизнь наполнена всякими событиями. Гладкость только кажется даже при нашем малом житейском опыте обязательно есть уходы, а во-вторых, даже отшабренная болванка- это материал для актёрской работы. Её ведь не тяп-ляп делали. Что-то переживали.
Костя тут же вспомнил с каким трудом давалась ему эта работа Эти переживания - актёрский хлеб.
  - Ох, трудная работа, - это Алёна. - А мы думали - прикинься
и всё.
  К сожалению, многие так считают. Смотрят на сцену и говорят и я так могу. Поговорил, прикинулся - аплодисменты, которые мы нынче получили, цветы. - Легко. Обманчивая лёгкость!
Костя жадно слушал этот первый урок актёрского мастерства. И как он был потом благодарен Горичу за него. Всю трудную актерскую жизнь он использовал этот урок. Но это будет потом.
А сейчас они пошли танцевать.
  Прощаясь с Костей около своего дома, Алёна как-то по особенному смотрела на него. И хоть была поздняя ночь, не отпускала домой.
  - Знаешь...  - перекинув косу на грудь, - мне кажется, ты будешь актёром. А я не смогу...
  Костя удержал её косу в своих руках.  Это была чудо-коса.
 Расплетая ее, притянул к себе, Алёна чуть сопротивлялась, повернулась  спиной, прислонилась к   костиной груди. Теперь её ухо касалось, костиных губ и он невольно поцеловал его. Алёна тихо засмеялась - щекотно. Повернула головку так, что губы её оказались    у костиных губ...
    Дома Костя зажег на кухне свет, взял зеркало и долго смотрел на себя. Огорчал большой нос, курносый на конце. Корявины на щеках. Мать говорила, что он болел оспой, когда ему бы год, - уж и не надеялась, что выживешь, - рассказывала она. - Хилый ты был, хоронить собирались. 3аснула я, а ты руками в варежках себя и покарябал. Очнулась, а у тебя всё лицо в крови...
  «Куда с такой рожей в актёры, - уныло думал он, - нет, ошибается Алена, видно быть мне технологом».
Сабантуй. Фрейгенталь. Уж откуда взялось это чудное название  неизвестно, но все в этот день съезжались на ту сторону пруда, в сосновый лес, среди которого стояли ларьки с разными нехитрыми лакомствами. Открытая эстрада на которой выступала самодеятельность города и аттракционы: бег в мешках, высокий шест с сапогами наверху, или, например зажать ложку в зубах, в которой яйцо и пробежать не уронив его. Попробуй-ка. Раскинув скатерть на траве располагались семьями, раскладывали снедь, приготовленную дома. Играл оркестр из Веденеевского сада.
Ребята - Костя, Алёна, Матвей, Алёша - переправились на лодке тоже расположились на траве. Хозяйственная Алёна разложила на полотенца шанежки, печёную картошку, лук, морковку, а Матвей достал из кармана бутылку вина.
  - Живём! - завопили они хором.
Перекусив, в приподнятом настроении стали участвовать в беге в мешках. Увы, удачи не было... А вот Алена смогла пронести раньше всех яйцо в ложке и получила приз - матрёшку. Всех перещеголял Алёша.
  - Мне нужны сапоги, - внезапно заявил он, показывая ноги в
рваных баретках. Смельчаков около шеста была куча. Все азартно брались за шест, но достигнув половины, скатывались вниз.
Ребята знали, что Алёша был чемпионом в подъёме по канату в техникуме. Но там канат, а тут гладкий шест.
Осуровев брови - сама решительность, он сбросил баретки, поплевал на ладони и полез. Добравшись до половины, он остановился и ребята завопили на разные голоса подзадоривая его.
 Но Алёша не был так прост. Он отдыхал. Зажав ногами шест, он опустил руки, помахал ими, освобождая от напряжения.
  Костя смотрел, как ловко Алёша поднимался вверх и не сомневался в успехе. Чтобы его друг, такой красивый спортивный парень, который крутит "солнце" на турнике, да не долез, - быть этого не может! Гордость, как говорится, распирала его грудь.
Вдруг стоящая перед его глазами картина - шест, толпа, вдали пруд, стала расплываться. Вместо неё Костя увидел другую:
меж соснами бежит Алёша. За ним гонятся странные люди, лиц по чему-то не видно. Они настигают его друга и начинают бить. Алёша кричит, падает...
Картина исчезла, оставив острую травму в душе.
 А Алёша, отдохнув, снова поплевал на ладони и отчаянным рывком взлетел вверх! Снял сапоги с крючка, бросил их наземь и вслед за ними скатился сам.
 - Ура! - орали ребята, размахивая сапогами. Алёша сел на
землю! Обул сапоги.
 - Великоваты малость, - заметил он, - но на два носка сойдут. Что мне полагается?
 - Вина! - воскликнула Алёна. Все снова сели около полотенца выпили оставшееся вино и умяли еду.
 - Что, это всё? - грозно спросил Алёша, обращаясь к Алёне.
 - Тю-тю! - развела та руками. Я не знала, что вы такие обжоры. Свернули полотенце, убрали мусор и пошли смотреть татарский танец на эстраде.
Как это случилось, никто не заметил, но Алёша вдруг исчез.  Они горячо похлопали танцорам и только тогда   Костя осмотревшись, спросил: - где Алексей?
   - Небось гуляет, хвастается сапогами, - заметил Мотя.
 Но Костя взметнулся: - Надо найти!
Обходя сидящих на траве, они вышли в лес за территорию гуляния и тут услыхали жуткий вопль знакомого голоса! Бросились туда. Группа, человек пять, била Алёшу. Костю поразила их похожесть на тех, что мелькнули в его видении. Откуда это у него? Он ведь не знал, что это произойдёт в действительности. Потом Костя не раз ловил себя на том, что если его что-то тревожит - оно обязательно случится. Люди были без лиц! Один прыгал на лежащем Алексее. Увидев бегущих ребят, люди скрылись в лесу.
 Было страшно смотреть! Лицо всё разбито, в крови, порванная рубашка... Алёна плакала:
 - За что? Кто такие?
 Но Алексей не мог отвечать. С трудом подняв его, повели к воде. Алёна смочила полотенце, стала вытирать кровь.
 - Знаешь их? - это Костя.
Алексей отрицательно чуть мотнул головой.
 - Небось сапоги отобрать... - предположил Мотя, но увидев
их на ногах Алексея, не договорил.
 Поймав лодку, они бережно разместили Алексея, привели в вестибюль техникума, вызвали скорую.
 Потом, навещая его в больнице, они снова спрашивали Алексея, но тот твердил одно: - Не знаю. Разговаривали со следователем, тот пожимал плечами:
 - Обычная пьяная драка. В тот же день на Сабантуе их было несколько. Но Костя не верил. - "Не то, - думал он, - что-то тут не то..." И тревога не покидала его. И не напрасно... Ох, не напрасно...
                - - - - -               
Костя плачет. Сидя на брёвнах около верстака, опираясь спиной на кусок рельсы - отец клепал на ней вёдра, -
тихо поскуливает, как брошенный щенок. Тихий, крупный снег падает через непокрытую крышу навеса на волосы, тает, стекает на зарёванное лицо, смешивается со слезами. Кутаясь в старое осеннее пальтишко, Костя время от времени вытирает рукавом слёзы, думает иногда почти вслух.
 Он и из дому-то выскочил потому, что не мог смотреть на больного  отца. Исхудавший, на лице с проваленными щеками седая небритость, тоскливые глаза. Сидящая с опущенными руками на кухне  мать, повторяющая: "ох, ты моченьки". Кто может выдержать такое?
И в техникуме дела чернее чёрного: Во-первых - указ. Теперь за учёбу нужно будет платить. А где брать деньги? Отец так и не смог устроится на работу, теперь вот болен. Единственное спасение - квартиранты, да огород. Во-вторых... Ох, уж это во-вторых! Парторг сказал: - Выбираем тебя председателем Осоавиахима. Покажи делом, на что ты способен. И вот теперь он целыми днями в хлопотах по Осо: организация химических соревнований, походы в противогазах. Студенты не хотят. - Иди ты, - говорят, со своим походом! Членские взносы не платят. Всё равно, - говорят — бросим техникум. Платить-то, как у него, у многих нечем. Хорошо ещё, что военрук Водолеев - герой боёв на озере Хасан, со звездой на гимнастёрке помогает. Надо заниматься с инструкторами по ПВХо, - те филонят. А теперь вот на носу военизированный поход с полной, выкладкой. Учёбу совсем забросил. Двоек похватал - полны карманы.  При таких делах надо бы бросить репетиции в кружке, не бегать на танцы, тем более не мотаться каждый вечер в театр, сосредоточится и делать главное, но какая-то злая воля помимо его желания мотает его, заставляя разбрасываться, браться за одно и не доделав, хвататься за другое. Смутно понимая, что так нельзя, Костя... ревёт, как младенец.
 Мир кажется ему серым и безысходным, как снежное, небо над головой. Неизвестно почему, но вспомнилась недавняя встреча с Верой.
Та образовалась: -   Сто лет тебя не видела... Только думала. Почему-то очень думала. Я сейчас пишу работу... о трубадурах. Вспомнила, как ты мне четыре строчки сымпровизировал:
                В замке тоскует графиня,
                Слёзы текут из глаз,
                Трубадур утешает графиню,
                Поёт ей под лютню сказ.
 - Можно, я вставлю твои строчки в работу?
 Потом присмотрелась: - Ой, да ты совсем посерел, один нос, как у Сирано торчит. Что случилось? Ну-ка зайдём в подъезд, а то дождь.
Костина душа, живущая одиноко среди техникумовского коловорота, вылилась потоком слов, в ответ на сочувствие Веры.
  - Господи, сколько же на тебя навалилось! - Ресницы её богородициных глаз были влажными. - А я думала - живёшь весело, напоминать о себе боялась. - Она осторожно поправила прядь мокрых соломенных волос на лбу. Пальцы скользнули по щеке, чуть задержались на подбородке и отскочили, как от ожога. - Бедный!
 У Кости комок в горле. Чтобы переменить разговор: - Ты как?
- Что я... Хромоножка. Со мной нельзя гулять, ходить на танцы... Парни стыдятся. Я уж не раз навязывалась. Стыдно было каждый раз, но пыталась. Пока сидим, разговариваем, парень птичкой заливается. Встала, пошла, тот увидел - как ветром сдувает. А ведь мне уже много лет... Ты единственный, кто от меня не бегает. Я тебе очень благодарна. И я уже приняла решение.
  -  Какое?
  - Не скажу! Но твёрдо решила. Выполню. Сердце знак дает. Утешаюсь трубадурами. Как синий чулок, буду. - Помолчала, потом будто из души: - Господи! Время-то какое, Костя! Что в мире творится... Один договор с Гитлером чего стоит. А здесь? Мы стоим в очередь за хлебом, потому что надо кормить немцев, ребята бегают в противогазах, нас готовят на медсестёр... Так тревожно на душе, что и сказать нельзя!
Занятый своими мыслями, Костя удивился про себя, как остро воспринимает она окружающее. Ему даже в ум не приходило подумать, оглянутся вокруг. Видимо женщины глубже понимают не только свои беды, - подумал он.
Вера перебила его мысли: - Ты бы напоминал о себе иногда, - попросила она. Интонация, как выдох души! - А я помню о тебе! Очень! Сердце толкнулось в рёбра и она уж собралась рассказать о случае в библиотеке. С трудом удержалась, хоть в памяти этот случай всплыл ярко.
Было тошненько в одиночестве. Так тошненько от жалости к себе, что, невольно навернулись слёзы. Выскочила в коридор и там взвыла, благо никого не было.
Утирая слезы, сама не заметила, как вслух твердила, - Костя, Костя где же ты? А воображение рисовало, как он её утешает, прижав к груди. Вслед за ней вышла практикантка - студентка.
 - Вижу, метнулась. Что-нибудь произошло?
И от этих добрых слов она выплеснула всё, что накопилось в душе, почти незнакомой девушке.
  - А он, парень-то хоть знает, что с тобою?
  - Нет, конечно нет, - это торопливо Вера. - Даже не подозревает...
  - Ну, так всё ещё впереди...
  - Боюсь, оттолкнёт, как другие...
  - Всё равно... Хоть будешь знать и не надеяться...
 
 - Нет-нет, пусть лучше мука... 
  Сейчас она только повторила, будто в забытьи, - я помню о тебе. Очень!
Костя очнулся, когда на крыльцо вышла мать. Поперёк лица,  через нос и голову её охватывал бинт. Позавчера она пошла по воду, поскользнулась у колодца, упала, разрезала нос об острый выступ колодезного сруба...  Костя отвёл её в больницу, нос зашили, но мать еле ходила. Держась за перила она слёзно проговорила.
 - Ты бы, сынок, сходил за водой... Картошку надо сварить...
 - Вот так у меня всегда, - думал он, неся на коромысле вёдра с водой, - раз такая дома беда, надо что-то делать, а я - плакать. Даже воды не догадался принести. Сопли распускать - чего проще...
Мать, подняв руки на уровень глаз, в одной руке нож, в другой картошка, пыталась почистить клубень, но из-за бинта было плохо видно. Острая жалость кольнула сердце Кости.
  - Дай я, мам.
Он почистил картошку, поставил чугунок на плиту, разжёг её, а в голове уже созревало решение:
 - Я скоро вернусь, мам. - Он бросился на завод. Чертежи он делал неплохо. И когда объяснил в техотделе, что ему надо подзаработать, там охотно пошли навстречу. Теперь ночами он до рези в глазах работал рейсфедером, а когда получал в кассе деньги - хотелось петь.
 - Проживём, - улыбался он, отдавая матери заработок. - Это за гайки и болты, которые я режу на практике. Двадцать семь рублей. - Это стипендия - сказали, последний раз. Стипендии теперь отменяются. Но если "хорошист", да неимущие родители...
  - А ты то как, сынок?
  - Я, мам, за ум взялся. К Новому году увидишь, - похвастался он.
                - - - - -
А жизнь продолжалась. Костя, как это всегда было у него после уныния, закусив удила, принялся за учёбу. Исправил двойки по станкам, тех нормированию, сопромату, сдал по остальным предметам и скоро оправдал своё прозвище - без пяти минут отличник! Он с гордостью прочитал на доске приказов свою фамилию в отощавшем списке на назначение стипендии.
Вы думаете, штурмуя учёбу, он забросил всё остальное? Ничуть не бывало. Тот же Осоавиахим, струнный, драма, ещё - вечерний театр, где он стал уже как бы штатным массовочником и танцы...   В эту зиму танцевали особенно часто, с каким-то отчаянным, яростным весельем. Может быть так бывает, когда в стране происходят крупные события. Вокруг все говорят о войне.  В воздухе прямо Физически определяется тревога! Молодежь интуитивно идущая в неведомое грядущее торопится взять своё.
 Танцевали везде. Не говоря уже о клубах, любой уголок, где можно было поставить патефон или радиолу, превращался в танцзал. И танцевали долго до трёх - четырёх утра, пренебрегая запретами. А иногда даже ухитрялись за вечер потанцевать в двух-трёх местах.
Костя танцевал с Алёной. После летнего приключения Алёна была рада, что он занят выше бровей, как говорила она, и меньше уделяет ей внимания.   Всё образуется, - думала она. Вот и в этот вечер, казалось ничто не предвещало грозы. И вдруг...
К Косте подходит девчушка,
  - Вы так хорошо танцуете бастон... Моя подруга... Вы не смогли бы немножко её поучить?
Костю распирает от гордости. Чего-чего, а танцевать он уж давно насобачился. Не раз бывало, когда попадалась хорошая партнёрша,  танцующие расходились по сторонам, оставляя их в центре одних, как бы   давая пространство, чтобы он мог развернуться во всю и  награждая его аплодисментами.
  - Костя давно уже заметил: смуглая с жгуче-чёрными кудряшками девушка не спускает с него глаз. На фоне белобрысых и шатенок она резко выделялась не русскими румяными скулами.
 - Вы такой знаменитый танцор, - проговорила Рая, когда девушка подвела её к Косте, - мне было боязно подступиться, вот я и послала к вам парламентёра.
  - Вы у нас учитесь?
  - На первом... Ох, трудно!
  - Желание и труд всё перетрут, - мудро с высоты четверокурсника изрёк Костя. Танцуя со смуглянкой он, как петух стучал шпорами, распуская веер студенческого красноречия, забыв, что на танцы пришёл с Алёной. Та мрачнела, стоя у стены, отказывала приглашавшим её кавалерам, стараясь поймать взглядом глаза Кости и наконец исчезла.
 - Не переходи улицу - стучало в голове Кости, но увы...
 Счастливая Рая, танцуя танго, так прилипала рогастыми грудками  к Косте, что тот сбивался с ритма.
Теперь на всех вечерах Костя появлялся только с Раей. - И не только на вечерах. Затянув его в общежитие, она, упираясь кудряшками в подбородок Кости просила:
  - Нарисуй срез микроструктуры. - Или: - Реши задачу по математике. А я тебя поцелую... потом.
Ошалевший, легко поддавшийся Костя безропотно выполнял все её задания, провожая его, она неторопливо приспосабливала свои губы к его, и так присасывалась, что у Кости кружилась голова. Он не замечал, что окружающие ребята неодобрительно относятся к его увлечению. Зная, что он вечно "витает в облаках", они снова решили "лечить" его хотя бы поначалу словами.
  - Ну, как дела, райкин раб, - встречаясь в коридоре, спрашивал Мотя Гичев.  «Райкин раб» - так они окрестили его. Костя смущённо улыбался: - Ничего...
  - Ну-ну, из ничего случается лужа - острил по-студенчески
 Мотя. - Ты бы хоть поинтересовался сколько у неё двоек.
А причём тут...
  - Верно, дело не только в двойках. Ночами её постель остаётся не разобранной. Так говорят девчата.
Это был удар поддых. Костя взметался.
 - Дурачок, - не смущаясь говорила Рая в ответ на его робкие ревнивые намёки, - они завидуют, неужели не понимаешь, - и деловито опытно снова так целовала, что у Кости рассеивались все сомнения.
К счастью или нет, неизвестно, но понимая разумом все отношения мужчины и женщины, в повседневности он был также робок, как раньше и никак не мог опуститься с той ступеньки, которую называют романтической. Когда он слышал, как ребята рассказывают случаи типа «Я её...», краснел и отходил в сторону. Разговор ребят.
 Алёша. Да ну его, этого дурака. У меня... - Он не договорив, нахмурился, желваки заходили. В последнее время к нему в общежитие заходили какие-то мужики. После их ухода Алёша был особенно мрачен. Ему было не до Кости.
Паша.    Ну, пусть бы он её того..., это по-мужски. И нам встревать нечего. А то ведь по ночам она  ложится под другого. Это оскорбляет наше мужское братство. Я б её, эту б... - он не любил красивых слов и называл вещи своими именами.
Митя. Так оставлять нельзя. Она же его просто эксплуатирует. Ещё женит, пожалуй, на себе. Ладно, я займусь.
  Однажды поздно вечером, когда Костя выполнил все задания Раи и зацелованный вышел на улицу, Мотя, вывернув из - подворотни, остановил его.
 - Здорово... Дай закурить.
 - Ты же знаешь, я не курю.
 - Тю, этот младенец ещё не курит, а туда же... Достал папиросу, закурил. - Погода хороша. Снежок и морозец в меру.
 - Ты меня за этим...
 - А что? Иногда надо обратить внимание на природу, особенно если на  её фоне будут, происходить любопытные события.
 - Какие ещё...
 - Не спеши. Отойдём в тенёчек. А вот действие первое.
К дверям общежития подошёл парень в ушанке, нырнул вовнутрь,
 - Видишь? - это Митя.
 - Ну и что?
 - Сейчас узнаешь.
 - Мне надо идти, - Костя почувствовал что-то неладное, двинулся из тени.
  - Нет, подожди. Надо же досмотреть второе действие Айн, цвей, дрей! Двери открылись. Вышли Ушанка и Рая.
  - Тепло оделась? - Это Ушанка, - а то мороз.
  - Ага, Ух, еле тебя дождалась. Обними скорее. - Ушанка поцеловала, девушку и обняв её за плечи, повёл в темноту. Скоро оттуда раздались вздохи...
  - Во, - это Мотя, - а ты говоришь природа не причём. На фоне этой снежной экзотики происходят прелюбопытные истории. -
Костя молчал. - Э, да ты я вижу, остолбенел от мороза. Теперь иди. Спектакль окончен.
  Почти до Нового года Костя избегал общения с девушкой. Встревоженная Рая с трудом затащила его в дальний угол коридора в общежитии.
 - Ты что? Ты понимаешь, что делаешь? - Я вся измучилась, а ты ходишь по техникуму, как посторонний фрайер... Тебе что-то наговорили - сыпала она жарким шепотом. - У меня столько заданий скопилось. Конец семестра, полугодовые экзамены, меня ж выпрут из техникума, ты меня угробить хочешь... - она громко, может быть даже излишне громко, заплакала, уткнувшись головой в створку торцевого окна.
  Костя испуганно смотрел в коридорную даль и лепетал успокаивающе - несвязное:
 - Чего ты... Тише... Услышат...
 - Пусть слышат... Пусть все знают, что ты со мной делаешь...
Костя взвился: - Я с тобой! Это ты, ты мне душу... Я тебе
верил, я для тебя, а ты с Ушанкой... Эх! - Он махнул рукой и бросился по коридору.
Рая догнала, загородила дорогу, раскинув руки. Она поняла, если сейчас не сделать что-то решительное, он уйдёт насовсем.
  - Стой! - лучший способ защиты - нападение. Это она знала по опыту, тем более с такими, как Костя, - стой, говорю! -
 Жестоко, сильно, тихо, угрожающе, - подглядывал значит, как последний сексот! Не стыдно? А ещё артист...
  - При чём тут...
  - При том... Артисты так не делают! - нелепость довода была
очевидной, но Рая интуитивно понимала - важно выбить его из колеи решительности, даже если обвинение вздорно. Не давая опомниться, добила. - А знаешь, кто это был?
 - Ну, спроси, кто это был! Спроси...
 - Ну, кто, - растерянно Костя.
 - Кто - кто! Это мой брат!
Костя ахнул про себя и чуть не рассмеялся: - С братом обниматься, целоваться, ну знаешь... Думаешь я совсем уж...
 - А что! Я же по-братски его... Мы любим друг друга... Я, как сестра... У меня в общежитии ничего нет; лопать хочется.
Брат... Старший брат, у него семья - накормит... Он еду приносил...
Нелепость довода казалась Косте теперь почти убедительной, хотя сомнения оставалась. А Рая уже тащила его обратно к окну, ворковала успокаивающе.
  - Я конечно сдуру тогда. Раз поцеловала, как сестра. Ты сам сочинил про меня стишок: ах, какая ж ты милашка, в голове твоей кудряшки. У меня кудряшки не только на голове, но ты прав, в голове тоже... Ну, прости ты Райку - дуру; если ты хочешь я не буду встречаться с братом... по ночам...
 - Днём что ли...
 - Ты злой, злой, но я тебя люблю, - обвила шею руками, мелко почмокивая его губы. - Так ты мне поможешь?
Пройдет Новый год с танцами, маскарадами, тогда уж...
  - Хорошо, мой ласковый... Тогда уж...
 Но этому, тогда уж  не суждено было сбыться.
                - - - - - - -
А для Алёны это были беспокойные дни... Все попытки поговорить с Костей кончались ничем.
  - Некогда - некогда, - отвечал он, когда она звала его в кино, тем, чтобы после поговорить с ним, - видишь, какая запарка.
  - Ты же находишь время для... - намекала она.
Физиономия Кости приобретала трансцеднтный вид. Потом спохватывался и убеждал.
 - Ты что! Я просто помогаю ей. Она такая бестолковая... Что
тут плохого – помогать?
 - Я тоже нуждаюсь в твоей помощи.
 - Не дури. Я же видел, как ты здорово рассчитала рациональный угол заточки резца. Блеск.
  - Я о другой помощи говорю, - снова намекала она.
Костя речитативом: -     Ах, коса ты моя,
                Дереза ты моя,
                Краше нет той косы,
                Краше нет той красы,
                Чем Алёнка моя,
                Рыже - ласковая!
     - наспех обнимал и убегал.
  - Вот несчастье моё! - делилась она с Таней, своей подружкой.    - Не понимаю я его... Проводит он меня, сядем у дома на лавочку и думаешь что?
 - А что думать. Обнимает, целует...
 - Как бы не так. Судьба человека, - говорит...- как это -
 детерминирована, еле я это слово выучила.
 - Это что такое?
 - Вроде вся жизнь заранее расписана. Только мы об этом не знаем. И ещё говорит, люди не просто умирают, а душа их переходит в другого человека. В тебе, - говорит, - может, живёт душа татарской княжны из пятнадцатого века.
 - Бред.
 - Вот! Надо, - говорит - только услышать её и она тебе расскажет, как жили тогда. У него кто-то в деревне остался. Так он, поверишь, на расстоянии разговаривает.
 - Девка что ли?
  - Может и девка... Да вроде нет... Он не говорит. То ли Берёза, то ли... Не знаю... Жутко становится! Я поддакиваю, а сама думаю - обнял бы что ли. Он ласково так обнимает, когда захочет.
  - Нет, я люблю, чтобы косточки трещали, чтоб задохнуться можно. Мы  с моим так... - Таня смеётся, - а потом еще тумаков друг другу надаём. Я люблю шутя подраться, - вздохнув, - да и не шутя тоже...
  Алёна своё: - А то вдруг встанет и пойдёт не простясь. Куда? - говорю. - Домой. - Так дом-то у тебя в другой стороне. -  Верно, - говорит.
  - Ох, Алёна, с кем связалась! Может он, - Таня крутит пальцем у виска.
  - Непохоже. - Вздохнув. - Я, дура, такая привязчивая. Думала кончим техникум - поженимся.
 - Обещал?
 - И не заикался. Я намекала, он не понимает.
 - Все они непонятливые. Мужиков надо во держать - она показала сжатый кулак и с плохо скрываемым любопытством: до дела-то дошло?
 - Что ты! - Алёна покраснела и после колебания, - я бы решилась, чтоб привязать крепче. А он не пытается. Такой стеснительный, прямо беда. Только стихи читает. Такие, что дух захватывает, Откуда они только у него берутся.
 - Начитался. Вызубрил - дурит голову девкам.
 - Нет, он их когда на лавочке сидим, выдумывает. Когда его из комсомола выперли, он так переживал! - И всё твердил вот это. Я запомнила:
             Стать Белой Бестией увы, мне не дано,
             Герои Ницше - то удел избранных,
             Как мир паршив! - хочу кричать я, - но
             Судьба раба – судьба всех окаянных.
 - Ничего не поняла... Какие-то Бестии...
 - Я тоже... Сказать, что не понимаю - стыдно, но почему-то
Нравится. А вот ещё:   
                - Когда идёшь по тротуару,
                Любуюсь вслед тебе всегда.
                Коса, пылая ярким жаром,
                Меня манит, как та звезда.
  - Всё про косу! Не тебя он любит, а твою каштановую. С такими малохольными это бывает. Вот обрежь её, да подари ему. Он повысит её на стену, будет ей стихи читать, а про тебя и не вспомнит.
  - Да ну  тебя. Скажешь тоже. Чего делать - то?
  - Забудь стихоплёта.
  - Пробовала. А он даже во сне... Так меня... Умереть можно..
Проснусь - пусто...
 - Тогда борись.
 - Как?
 - Кудрявую надо отшить.
 - Он такой увлекающийся. Может пройдёт?
 - Знаем мы этих увлекающихся. Я бы на твоём месте дала ему раза два по сусалам.
  - Что ты! - испугалась Алёна. - Не могу.
  - Тогда с кудрявой. Ох, руки чешутся. Так и подмывает ей врезать. Не кисни. Подвернётся случай - разберёмся.
                - - - - - -
Новый, 1941 год. Каждое учебное заведение, заводские клубы, даже школы считали необходимым устроить бал-маскарад. Конечно, это были не "Маскарады у Энгельгардта".  Это были пролетарские маскарады. Но и на них случались драмы. Так сказать - пролетарские драмы - драки, недоразумения. Ибо утверждалось, что в новом, обществе нет места ревности, зависти, честолюбию и прочим нравственно - моральным пережиткам гнилого капитализма, который, судя по газетам, должен вот-вот умереть. Новому человеку не пристало копаться в личных переживаниях. Все помыслы надо направить на строительство светлого будущего. Новый человек, конечно, направлял помыслы, но в каждодневности, наперекор газетам, почему-то с удовольствием погрязал в пережитках. Как, например, сегодня... Впрочем об этом чуть позже. Впереди я где-то рассказывал о бале- маскараде, но кое-что  уточню.
  По залу ходил обязательный Чарли Чаплин. Фильмы "Новые времена", "Огни большого города" - сводили всех с ума. И песенка  Я бедный Чарли Чаплин" с танцем была непременным номером в концертных программах. Рядом вышагивал непременный Буржуй с толстым животом, которого изображали почему-то девчонки. Гусары в костюмах из театральной костюмерной роились по залу, изредка заглядывая в буфет. На сцене обязательно выступали штангисты, упражнения на турниках и конечно пирамиды. А в общем, это были те же слегка костюмированные, танцы до утра. Именно до утра. Конечно же, техникум не был исключением. В фойе клуба стояла ёлка. Этот буржуазный пережиток, запрещённый много лет, на конец-то вернулся в быт.
  Украшений в магазинах конечно не было, поэтому кроме гирлянды огоньков на ней было всё самодельное. Тем не менее, её присутствие, запах хвои, сразу придавал вечеру праздничное настроение...
 Перед  художественной частью тоже танцевали, но так чинно, вроде бы в полсилы.
  Главным негласным событием праздничного бала до двенадцати часов, было   "путешествие в рай ". Пока шёл доклад директора об успехах, о международном положении, ребята небольшими группами да, и девчата тоже исчезали в общежитие, благо оно было тут же в боковом знании, через дверь. Даже одеваться не надо, это и называлось  "путешествием в рай".
В каждой комнате, везде по-разному, но была приготовлена, собранная в складчину шамовка. Самое дешёвое вино, водки не было -дорого, да и не принято было у студентов, - селёдка, варёная картошка, хлеб, - чего ещё надо.
«Путешественники» ныряли в свои злачные комнаты, прикладывались, закусывали и преувеличенно серьёзные, рассуждая громко о режиме резания, например, возвращались в фойе. На будничных танцах таких путешествий не существовало. Веселья хватало и в трезвом виде. Никому и в голову не приходило, как это делается сейчас - "поддавать" каждый день. Поэтому праздничные "путешествия" приобретали пикантность и особую таинственность.
Ребята, в ожидании художественной самодеятельности, спутешествовавшие по второму разу, в дальнем углу фойе, с воодушевлением сообщали хором окружающим старую истину о том, что:
                Коперник целый век трудился,
                Чтоб доказать Земли вращенье,
                Дурак! Зачем он не напился,
                Тогда бы не было сомненья!
 Мигающие на ёлке цветные огоньки тихо сурдинящая танго радиола, девчата, гуляющие парами, как было принято в то время,   вокруг лесной  красавицы.
Если отодвинуть занавеску на окне и посмотреть на улицу, где медленно, как, бы нехотя падают белые хлопья, - чем не идиллия? А всё-таки в этой новогодней праздничности чувствовалось что-то тревожно-непонятное! Ребята, отбарабанив про Коперника куда-то исчезают, девчонки, нарушив парное гуляние, вдруг собьются в стайку, и склонив головы о чём-то шепчутся... Кто знает, может «это» заползло с улицы? Меж тихо падающих снежинок "это" невидимое насыщало морозный воздух...
 Наверное, не стоит рассказывать про худ часть? Да, не стоит.
Ведь всем и так известно её содержание... Она прошла незаметно - начались танцы.
Вернее сказать, началось с языка. Да, вот так иногда невинно высунутый меж хорошеньких губок язык может поднять бурю. Рая, танцуя с Костей, увидела стоящих у стены Алёну, Таню и не в силах выдержать своего торжества, задорно выбросила свой язычок из-за плеча Кости. Только и всего.
Девчонки закудахтали, будто в их курятник у стены влезла лиса. И когда кончился танец, Таня подошла к Рае, - извиняй, кавалер, - улыбнулась она в сторону Кости, - уж так хочется покалякать с твоей подружкой, так хочется, сил нет, очень уж красивый у неё язык, идём, кудрявая.
 Рая, почувствовав недоброе, хотела увернуться, но Таня уже тащила её в дальний угол, где была грим уборная около сцены. Открыв пинком дверь, она втолкнула Раю, вошла туда с группой девчонок.
  - А ну, покажи ещё раз свой поганый язычок, - ласково попросила она.
Что бы Рае, поняв ситуацию, повиниться или другим каким способом погасить конфликт и ничего бы не произошло. Но увы, это было не в её характере. Тем более, она знала, что была, как говорится, на коне.
 - Что, взяли! - проговорила она с вызовом и снова высунула язык.
 В ту же секунду Татьяна вмазала ей кулаком в лицо. Рая отлетела к стене и опустилась вдоль неё на пол.
 - Ну, как твой язык. Может, покажешь ещё?
 - Значит все на одну, - прошептала Рая, вытирая ладошкой выступившую из носа кровь.
  - А ты не боись, - зловеще произнесла Татьяна,
  - меня одной на тебя хватит. Они смотреть, как в цирке будут.
 - Ты-то тут при чём? Вон с той, - она кивнула на Алёну, - я бы поговорила.
Испуганная Алёна бросилась к Татьяне: - Не надо... Хватит... - оборотясь к девушкам, - скажите ей.
  - Отойди, сопля косатая, раз за себя постоять не можешь, -после секунды колебания - а может, решишься? Кудрявая права, - ну, влепи ей!
  - Алёна отрицательно качала головой, и Рая поняла, - вот шанс раз и навсегда покончить с Алёной. Вскочила, схватила её за косу, и со злостью начала бить её носом о стену. Алёна закричала, На крик ворвались в грим уборную танцующие.
Девчонки ахали, а ребята, не зная, в чём дело, были рады посмотреть на девчачью разборку, такое происходило не раз в общежитии.
  - Держись, рыжая, - веселились они.
 Прибежавший Костя в мгновение понял, что происходит, схватил Раю за талию, стараясь оттащить от Алёны. Но та крепко держалась  за косу и волокла Алёну за собой. Когда Косте удалось таки оторвать Раю от косы, прибежал комсорг:
 - В чём дело?
 - Да, вон этого не поделили, - кивнули девчата на Костю.
 - Опять Шелконогов! Так, понятно!   Моральное разложение. Мы тебя кажется в комсомоле не восстановили. Хорошо, что не поторопились. Будем разбираться.
И тут с противоположной стороны фойе, от входа раздалось:
 -  Убили, убили! Все бросились туда.
В вестибюле техникума, на полу, лежал без сознания, весь в крови Алёша Белугин.
 Вызвали скорую. Увезли. А ребята, которые принесли Белугина,  рассказали.
 - Шли мы к вам на танцы...
Около плотины место глухое, безлюдное, слышим отчаянный крик...
  - Бросились на крик, а его трое...   - Увидели нас, убежали.
В фойе забытая радиола играла Рио-Риту.
                - - - - -
  Алеша умер, не приходя в сознание. Сейчас он лежал в гробу, в клубном фойе. Ребята несли дежурство у гроба. Пришла, очередь Кости.
 Он был сам не свой. Никогда не говорил он Алёше, какое тот занимал место в его сердце, не принято было это между ребятами. Но всегда, когда Алеша делово, немногословно объяснял ему что-то, у Кости теплело на душе.  «Какая светлая голова» - думал он и ему хотелось обнять Алёшу, но он сдерживался.
Сейчас он стоял в ногах, смотрел на неподвижное лицо друга и глаза набухали слезами.
 - "Я порядочная свинья", - ругал он себя, - Алёша давно просил его рассказать историю о Нюрке, а он так и не успел...
 - А ты сейчас расскажи, чем стоять столбом, да слезу пускать не люблю когда плачут. - Это будто сказал Алёша, или Косте показалось...
  - Сказывать? - он посмотрел на Алёшу и тот будто кивнул ему, Костя, сначала неуверенно, не разжимая губ, начал говорить,
  - Значит и повёз булгарский царь Нюрку в свою столицу - Казань.
  - Ты говорил в Петербург.
 - Извини, запамятовал. Тогда в Петербург, Про булгарского
хана - это другой случай. Как-нибудь потом расскажу...
Ты балабон, Костя. Потом-то я буду в земле лежать. Жизнь
закрутит - забудешь. Не придёшь...
Костя помедлил мгновение: - Приду! Слово даю!
 - Спасибо. - Косте показалось, что Алёша даже улыбнулся.
  - Мне  будет легче лежать и ждать. Всё-таки работа. Без работы не могу. Давай про Петербург.
 - Царь-то сразу глаз на Нюрку положил. Все к ней прилабунивался. Раз идёт по своему дворцу - посты проверяет. Около каждой двери гренадер стоит... Видит, Нюрка в апартамент зашла. Он шасть за ней. Чего он там с ней делал, не знаю, только слышит гренадёр, что за дверью стоял, его, как и тебя Алёшей звали... - Попович, что ли?
 - Не. Попович - это из былин. А этот с Урала, из нашей Медведевки.
  Так и я из Медведевки. Деда Алексеем звали.
  Значит, твой дед. Слышит он, как Нюрка повизгивает, вошёл. Царь-то уж кринолин Нюрке задрал: - Пошто, - грит, - девку забижаешь!
Царь вздыбился. Бородкой-клинышком трясёт:
 - Кто позволил? - и бегом в свой Зимний сад. У него там
Черный ворон жил, он завсегда с ним о государственных делах советовался.
А Нюрка: - Спасибо - грит, Алёша, - выручил. Я давно тебя приметила, Одиноко мне тут. Приходи, когда дежурство кончишь, на царский сеновал, что над конюшнями.
Пришёл он. А Нюрка уж там. Ему на шею: - Люб, - грит, - ты
мне. Ребёночка хочу, да не царского, а твово, - и на сено его тащит...
  Царь же Ворону жалится. Дескать - такая обида и от кого? От простого холопа.
Ворон ему:  - Не печалься, - грит, - царь. Я его изведу. Клюну его, ядовитой слюны пущу, волдырями изойдёт. Кончится, никто знать не будет.
 - Они это умеют, - это будто Алёша сказал. А может Косте показалось.
 - Ворон своё дело сделал и гренадёр вскорости помер в страшных мучениях, а Нюрка понесла. У царя переполох: девка брюхатая ходит. В ссылку её. Да и сослали в Медведовку. Там она, выходит твоего отца родила...
 Костя еле сдерживал слёзы...
  - Кто же это тебя, гренадёрский сын, посмел? За что?
  - За справедливость, - будто донеслось из гроба.
Пришла смена. Схоронили Алёшу на другой день, Был буран. Ветер шастал меж кладбищенских сосен, грозно трепал их кроны, будто возмущался несправедливостью жизни.
                - - - - -
Костя рубил дрова. Смаху, будто стараясь порубить все свои неприятности, всаживал колун в берёзовый чурбак и тот разваливался на две части. "Вот бы всех так", - думал он.
Кого - всех, он не смог бы сказать. Но казалось, все ополчились против него.
Звякнула щеколда у калитки, во двор вошёл парень в мятой собачьей шапке и телогрейке. За плечами котомка. Протянув руку в дыровастой варежке, проканючил.
  - Подайте, православные, сироте - погорельцу.
Костя не оборачиваясь: - Бог подаст. Проходи мимо, самим нечего...  Обернулся. В парне было что-то знакомое.
 - Так-то ты встречаешь земляков, мать твою... Парень улыбнулся до ушей.
 - Ефимко?!
 - Он самый.
Обнялись.
 - Ни в жизнь бы не узнал, кабы не улыбка.
Ей только и держусь.
Заматерел, Мужик - мужиком.
Годы и жизнёшка потрепали немножко,
- Откуда и куда?

 - Так вот я тебе тут на морозе всё и выложу. Зови в дом, лопать хочу. Курсак отощал, кишки к позвоночнику приклеились.
 - Мам, смотри, кто пришёл.
 Мать прищурилась через носовую повязку, узнала: - Ох, ты мнеченьки! А я уж думала - пропал. - Обняла. - В живых уж тебя не считала.
 - По нашим временам, мог бы очень просто и пропасть, но бог да смекалка не допустили.
 - Отец, смотри, кто пришел. Пройди в горницу к нему, Ефимко, болеет он.
 - Бог в помощь, Пётр Романович, - он протянул отцу руку.
Тот слабо улыбнулся.
 - Рад видеть живого. А я вот того... - он попытался приподняться.
 - Лежите - лежите...
Мать, накормить надо гостя, - тихо сказал отец.
 - Счас-счас. Разболокайся, Ефимушко. Я картошечки поджарю.  Вернулась на кухню.
Ефимко сбросил заплечный брезентовый мешок, развязал его, достал бутылку, водки поставил на стол. Потом снял телогрейку, старый, бывший раньше красным шарф, остался в бумазейной рубашке. Сквозь расстёгнутый ворот часть наколки на груди.
Костя улыбаясь смотрел на него. В груди шевелилось что-то  тёплое от встречи с другом. Сегодняшние его беды отдалились, ушли из головы.
- Помнишь, как мы с тобой путешествовать убегали.
- Ефимко высадил пробку из бутылки, ударив широкой ладонью по дну.   Разлил сразу по полной чашке.
- Так вот, напутешествовался я за эти годы во как, - он провёл ребром ладони по горлу. - За встречу! - выплеснул содержимое в свой широкий, губастый рот, проглотил, не поморщился, отломил кусочек хлеба - занюхал.
Костя отпил немного, в ответ на вопросительный взгляд Ефимки, - не умею.
  - Ништо. Жизнь научит.
  Мать поставила сковородку на стол, -   Извиняй, может не так скусно, немножко подсолнухового, да с водичкой.
- И тётка Марья, это же блеск, чего только я не ел... – Он насадил на вилку несколько кусков картошки, отправил в рот. Костя. - Чего тогда смылся-то?
- Струсил. Такой страх взял, думал, - найдут и тута. Сдуру, конечно, а может и нет, - кто знат. Услыхал я про Магнитку, подумал - скроюсь в многолюдстве, хрен меня найдёшь.
На Магнитке народу - тьма! Со всей страны привозили. Особенно с Украины. Радовались. Тут пайку хлеба давали и столовка, а у них там сёлами вымирали. Спец переселенцы назывались. В бараках жили. Нары в два этажа. А под нарами мы - пацанва бездомная -   Ты ешь, ешь, вон какой худой. Чем кормились-то?
 - Когда как, тётка Марья. Как птички небесные. Воровали, конечно. Пацанов много слетелось. Роились шалманами. Один зубы продавщице заговаривает, другие в это время с прилавка метут. Ну и по карманам... В трамвае. Присмотрим жука с брезентовым портфелем, толчёю вокруг устроим. Тот портфель-то на дыбки, к подбородку спасает, а мы шмон в карманах... Ничто. Жить можно было. Особенно летом. Вот зимой хреновато... Года полтора, может два я там кантовался. Только отца я там не нашёл. Я ведь на Магнитку подался - думал - отца с матерью встречу. Не встретил...  А тут пацанва: Сибирь - Сибирь, хлебная жисть. Думаю – может там встречу.
 В теплушку и до Челябы. А Челяба - что муравейник. Эшелоны - эшелоны... Однако, приткнулись. Пять архаровцев нас было. Лихие ребята. Друг за друга - железно. По началу - совсем жуть была. Из теплушек неделями не выпускали. Спец переселенцы мёрли, как мухи. Вонь от трупов! Мочу пили... За Курганом вагон разгрузили. Трупы - прямо на платформу. В вагоне людей немного осталось. А мы приспособились: ножи у всех были. В полу доску отодрали. На остановке одни хай у дверей поднимают, конвойный их матом. А другие - через щель на воздух. Тут основная работа - на станции. Еду раздобыть. Или к тётке с ножом - отдаст, или в пристанционных домах... До Барабы чуть не полгода ехали. А там состав в тупик. Везти некого - все перемёрли. Кругом степь да болота на тыщу вёрст - жуть. Тут мы крепко приуныли. Между собой цапаться начали. Однако добрались до Новосибирска. Город большой, развернуться есть где. И жили люда сытно, финская их не коснулась. А эшелоны шли...
Ефимко заметно опьянел. Но встрепенулся:
  - Давайте шарахнем! - вылил остатки водки, выпил одним духом, солёный огурец в рот, хрумая ощерился: - Не надоел?
Мать охая: - Дальше-то што?
 - А ничего. Замели нас в колонию. Детдомом называлась. Недалеко от Крапивино - село такое. Летом в колхозе. Кто на скотном дворе, кто в поле. Это мне нравилось. Да еще девки в  детдоме бедовые. Там я мужиком стал. В поле простор.  Ты, тётка Марья, заткни уши. Завалишься то ли под куст, то ли просто во ржи и давай её... Не силком, нет - сами хотели...
Зимой девки телогрейки шили, мы ящики снарядные сколачивали. Их в Новосибирск на военный завод отправляли. Только все под конвоем. Ефимко вдруг сморщился, шмыгнул носом со слезой: -Взяла меня, братцы, тоска. По началу во сне нашу проклятую Картю вижу,
 будто купаюсь в ней и таково мне хорошо. Дом свой...  Думаю - будь, что будет, а я домой. Да и в армию скоро.
  - Я уже приписался, - это Костя, - осенью, видимо...
  - Вот-вот... Хочу из дома... Вообщем, сбежал. И вот вам
надоедаю,  - Он раскаряча ноги, пьяно склонил голову.
Мать Косте: - Давай уложим бедного на митину постель. Укладываясь, Ефимко мычал: Эй, баргузин, пошевеливай вал, молодцу плыть недалечко.
 -Недалеко - недалеко, - шептала мать, снимая с него валенки.
                - - - - - -
На следующий день Ефимко поймал попутку и уехал в деревню, Костя провожал: - Ты пиши, где будешь-то. Не теряйся, - сглотнув  комок в горле, - ты моё... тепло...
-Лады. - Широко улыбнувшись, - Не журись. Прорвёмся.
А жизнь подталкивала к делам. Костя приступил к дипломному проекту. Чтобы не терять время на дорогу и иметь под рукой справочные материалы из библиотеки, он перебрался в общежитие. Теперь целыми днями пропадал в выделенной для дипломников аудитории. Делал чертежи, расчёты.
Приспела и проработка за "девчачью историю". Стоя с Костей перед кабинетом директора, Мотя Гичев наставлял:
 - Говори меньше. Не оправдывайся. Не возражай. Помни - надо защитить диплом. Веди себя, как прошлый раз.
 - Прошлый раз. При воспоминании о нём Костю заливала краска стыда. Но что - делать, коли ломают, надо гнуться, когда ты считаешь что прав. Такова жизнь. В данном случае каяться будет легче. Костя считал, себя немного виноватым. Что делать? По легкомыслию увлёкся.
  - Так и говори. Виноват, увлёкся. Иди.
Когда Костя увидел, что в кабинете нет директора и парторга, а только зам. и комсорг, стало легче. Значит, не придают значения.
Всё произошло по сценарию Моти Гичева. Было видно, что начальство прорабатывало, лишь бы поставить галочку, записать в протокол и в папку.
Комсорг попытался было обвинить Костю в том, что дескать из-за него пришлось отчислить Раю из техникума, но тот знал - у Раи была целая пригоршня  «гусей» и вряд ли бы она смогла освоить «мужскую» профессию.
  Рая кажется, не особенно переживала, а встретив Костю в вестибюле, раздула ноздри, потом злорадно: - Ох, дала твоей рыжей, будет помнить! А ты... хоть целоваться с тобой приятно, но ты порядочная свинья. Дрянь! Так бы и врезала по твоему курносому!
Но ничего, мои дружки с тобой разберутся, - пообещала она.
  Казалось - надо вздохнуть с облегчением: не считая "свиньи" легко расстался с девчонкой. Но облегчения не было. "Свинья" звенела в ушах. Тут же он подошёл к зеркалу, около гардероба, стал внимательно,  в фас и профиль рассматривать себя.
  Вроде бы удачно кончилась проработка - радоваться надо, но  почему-то на душе кошки скребли. Глядя на нос вспомнил, как в театре репетируют «Сирано де Бержерака». Надо было, видимо спрятать, что кошки скребли. Закрыться. Сам не заметил, как начал вслух, глядя в зеркало:
                Нет, не шутя я нахожу,
                Могли б не пощадить вы носа,
                Могли б сейчас со всех сторон
                Коснуться этого вопроса.
Тон описательный:   - Да это пик! – Утёс!
                Да это полуостров целый!
Любезный: "Верно вы большой любитель птичек?
                Чтоб не нарушать их излюбленных привычек,
                Вы приготовили насест удобный им".
Копируя артиста Ионова, встал на раскоряку.
Тон деревенский:  " Э, да это нешто нос?
                -Эх, ты! Не видишь что ли, размазня
                Что это репа, а не то, так дыня?"
Понимая, что его несёт куда-то не туда, вокруг люди, он не мог остановиться. Кривляясь перед зеркалом, комок в горле,
почти вопил: Корявый и курносый нос, Торчит на роже, как утёс!
 Повернувшись к окружающим у гардероба:
               Вот что сударыни могли б наговорить,
               Когда б хоть каплею рассудка обладали,
               Когда б Ростана раньше прочитали!
И тут он увидел широко раскрытые глаза Алёны. Комок в горле куда-то ушёл. Виноватыми слезами набухли глаза. Он рванулся к ней, но та отпрянула, как от чумы, выбежала на улицу. Соседская девчонка дёргала его за рукав.
  - Ты что, не слышишь, я тебе говорю, - Костя повернулся,
  - помирает!
  - Кто помирает? - не понял он.
  - Отец твой. Мать прислала сказать...
                - - - - -
  Во дворе толпилась соседи. Костя влетел в дом. Около кровати сидела мать. Увидела сына, запричитала: - Уходит наш родименький!
Тот, кто лежал, мало напоминал отца. Провалились щёки, освободившиеся от волос, большой лоб...
Сдёрнув шапку, Костя припал к его груди. Отец открыл глаза. Подобие улыбки тронуло губы, еле слышно шепнул: - Ждал тебя... Слушай, скажу, за что меня... Сбежал от Колчака... Сменил фамилию, мы ведь с братьями из Прибалтики ещё при царе... Кто-то донёс... Стал я ревельским шпионом... Допросы... Били... Дух вышибли... Береги мать... Ты теперь хозяин... Последнее моё гнездо... дом... Не достроил - судьба... Достр... - Не договорил. Голова упала на бок...
  Всё дальнейшее было, как в тумане. Казалось, какое-то огромное, невидимое Существо наполнило собой дом и обволакивало так что трудно было дышать. Порой оно принимало облик Чёрного Ворона. Сидело на крыше, каркало в печную трубу. Звук врывался на кухню как обвал, Костя вздрагивая, оглядывался испуганно по сторонам. Карканье торжествующе шастало по дому, как эхо, вылетело в трубу и снова обвалом врывалось в дом. Так все дни... Костя очнулся только на кладбище.
 - Простись с отцом-то. - Это мать, Он наклонился, поцеловал лоб и тут его прорвало. Упал на гроб и забился в рыданиях.
Бормотал что-то несвязное, цепляясь за гроб, не давая забивать крышку, его с трудом оттащили...
Дома, после поминок.
  - Как жить-то теперь, сынок это мать. - Осиротели...
Костя преувеличенно бодро. - Ничего, мам. Вот защищу диплом. На работу пойду... Дом достраивать с тобой будем... Отец велел... Костя говорил, но что-то тревожило его. Будто невидимое существо давившее все дни не ушло из дома и сейчас шептало: не будет  этого, не будет!..
 Сквозь тоскливое завывание ветра в трубе, отдалённо доносилось зловещее карканье...
                - - - - - -
 Костя с головой ушёл в подготовку к защите диплома. Одновременно бегал по инстанциям - хлопотал пенсию для матери.
  - Не вытанцовывается пенсия, молодой человек, - начальник похлопывал по трудовой книжке отца, замаран он - сидел...
 Стажа не хватает...
 - Как не хватает? - возмущался тот, - он же ещё при царе работал. Он всю жизнь работал. Кузнецом был...
  - Не спорю. Может и при царе... А вот трудовая - при Советской, мало народу послужил.
  - А как же мать? Как ей жить?
  - Ничем не могу помочь.
  Огорчённый, он рассказал матери об отказе.
  - Ничего, сынок, Огородик у нас есть, Скоро пойдёшь работать. Проживём как-нибудь.
Солнышко начало пригревать. По улицам побежали весёлые ручейки, а говорливые воробьи на карнизах окон аудитории, где Костя с ребятами сидел за дипломом, так громко выясняли свои весенние отношения, что, открыв окно, приходилось их гонять. Работа с трудом, но продвигалась.
  Отдушиной был театр. Теперь Костя просился, чтобы его заняли, как можно больше в массовках. Выходил почти во всех спектаклях и радовался, когда получал деньги за разовые выступления. Всё-таки помощь матери. Плюс стипендия.  «Ничего, - думал он, - оказывается, жить можно».
  В техникуме репетировали водевиль «Под дикой яблоней».  Это тоже был последний «дипломный» спектакль и ребята старались во всю.
  Военкомат не оставлял в покое Костю. Был на комиссии, набирали в лётную школу. Не прошёл из-за глаза. На последней практике стружка попала в глаз. Стружку-то вытащили, а глаз стал хуже видеть. Занятый дипломом Костя не особенно придавал значение, куда его пошлют служить. И не огорчился, что не попал в Лётную. Тем более, что тут же он оказался годным в Морфлот, и  - до особого распоряжения.
 Если бы Костю спросили, что в эти два месяца было определяющим в его жизни, он бы без сомнения сказал одно слово: диплом!
  Раньше сутки казались обычными, чаще длинными, теперь кто-то невидимый начал подгонять время. Он был убеждён: тот, кто командовал его судьбой, решил испытать его на прочность. Чем же иначе объяснить необъяснимое явление: раньше час был часом, теперь время взбесилось и час уже не час, а полчаса.
 Он даже мало заметил, как на майские праздники сыграли водевиль. Сыграли с успехом, их все поздравляли, танцевали потом; вообщем вечер был, приятным, а для Кости это было какое-то мгновение. И теперь в июльское воскресение то недавнее, казалось давно прошедшим.
 Сейчас они с руководителем Михаилом Александровичем Курбиным проверяли в мастерских режим резания. Где-то около дверей возник шум и потом, как холодная волна от станка к станку покатилось - война!!
Время бросилось в галоп. Костя смутно помнит, как состоялась защита двадцать седьмого и он два часа стоя перед развешенными чертежами, отвоёвывал право получить диплом технолога; как было распределение, его назначили в Новосибирск, помощником мастера с окладом 500 рублей; как он возражал, доказывая, что у него тут мать, недостроенный дом, ему нельзя ехать, в ответ слышал одно - война!
В результате состоялся выпускной вечер и он впервые напился пьяным. Чувствуя себя отвратительно, шатаясь от стены к стене, он выбрался на улицу. Глубоко вздохнув вечернего воздуха, он остановился на углу техникума под фонарём, прислонясь спиной к стене.  «Как же я пойду? - размышлял он. - Надо же прийти в себя...  Дурак - дурак... Как-то получилось незаметно... А! Я же был голодным... Я и сейчас...»
  С равнодушным удивлением смотрел, как старинная
с чугунными колоннами беседка - через дорогу, на берегу пруда, двоится. Плывёт над водой, но почему-то не уплывает. То же самое происходит и с Косотуром. Гора, нависшая над заводскими трубами оставаясь на месте в тоже время ползёт на него всей громадой, но никак не может доползти.
 - Чудеса в городе, - еле выговаривает Костя и повернувшись в сторону театра видит спешащую к нему двойную фигуру прихрамывающей девушки, - чудеса продолжаются. - Теперь перед ним два лица с четырьмя огромными плывущими глазами. - Ты привидение в образе Веры. О, Вера это потрясающий, фи... лог... Чёрт, сейчас скажу, фи-ло-лог, вот... - блаженно улыбаясь, - Умница! Эй, привидение, Ты мне кажешься? 
  - Нет. Я живая. Прикоснись,
  Костя положил руку на плечо: - Верно... Никогда бы не подумал, что привидения такие тёплые, домашние...
 - Обопрись-ка на меня, Вот так. Теперь пошли, новоиспечённый технолог.
 - Как ты со мной нежительно... не-не, неу -ва-житеьно -вот.
Они шагали через скверик к остановке трамвая. - Меня теперь следует именовать, технолог по холодной обработке металлов наркомата боепасов, не - бое-при-пасов! 0х, как меня мучили на защите! - Они с трудом влезли в трамвай, Вера усадила его на скамейку. - Представляешь, - продолжал Костя. - Планка. Приспособите. Нужно её - по копиру... Конфи...
Конфигурацию.
 - Точно. Откуда ты знаешь?
 - Я всё про тебя знаю...
 - На режимах резания  я погорел... Как они начали меня вопросами... Мой дипломный руководитель Курдин, ты его знаешь...
Ещё бы... Почтенный человек...
Во. Почтенный... И с душой... Меня спас! Я уже тонул.
 Пузыри пускал. - Костя показал, как пускал пузыри, - он вступился и доказал. Спасибо ему, - Костя попытался поклониться и чуть не свалился со скамейки. Видно было, что не легко дался ему диплом. Они уже сошли с трамвая, поднялись на этаж, Вера открыла дверь, провела Костю, усадила на диван, а он продолжал про защиту. -  - Представляешь шпиндель... Головка... Цапфа... Она воздухом - шш - и зажала... - Огляделся вокруг. Куда это мы пришли?
 - Ко мне.
 - Мне надо домой...
- Я отведу тебя, ты не беспокойся. Сейчас у нас другое...
 - Не, я пойду, - он попытался подняться.
 - Ну куда ты такой? Мать увидит - ругаться будет. Да и
ночь  на дворе.
 - Да... Нехорошо...
 - Ты отдохни... Я на стол накрою. Отметим твою защиту.
 - Она ушла на кухню. Когда вернулась через минутку с салатом, Костя спал. Вера присела на корточки перед ним и долго молча смотрела на спящего, будто пытаясь запомнить его черты.
 - Таким будет мой сын, - мысленно сказала она. Заторопилась на кухню. Быстро накрыла стол, поставила бутылку вина.
 - Эй, технолог, вставай. Уже зорю били.
  Чуть протрезвевший Костя с удивлением оглядывался вокруг, Вера рассмеялась: - Не узнаёшь? Правильно, ты здесь первый раз. И последний - мысленно добавила она. Садись за стол. Встать можешь? - Костя попытался. - Не можешь, Я помогу. - Она взяла его за руки.
 - Я сам... - Он действительно поднялся, подошёл к столу.
  - Какое роскошество. Я кажется, хочу есть...
  - Садись. - Она налила вина. - За тебя!.. " И за нас троих,
  - мысленно добавила она.
  Оживившийся от вина Костя, жадно набросился на еду.
  - Какой салат, я очень рад, чудесный, вкусненький салат.
Вера подливала вино, рассказывая, как она доставала в очереди продукты. Как она уже год работает после окончания института, в научной библиотеке, какая серая жизнь без перспективы.
Вскоре бутылка была пуста. Непривыкший пить, Костя снова опьянел.
  - Ну вот... А теперь главное. - Шепнула она и голос её дрогнул... Идём, мой хороший. - Она подвела его к постели, стала снимать рубашку. Костя не очень понимая, что происходит - бормотал : - Ой ей... Щекотно...
 Вера положила его на постель. Выключила свет, судорожно сбросила платье, легла рядом.
 - Господи, помоги... как сердце колотится, - шептала она,
обнимая Костю, и пытаясь забраться под него. Кабы знать, кабы знать, как всё делается... - Наконец ей это удалось. Теперь парень лежал на ней и сладко спал. Девушка испугалась.
 Так может не получиться... - бормотала она, - Он проспит нашу брачную ночь... Надо что-то делать... С отчаянной решимостью, она робко протянула руку между костиных ног... Нашла... и не помня себя направила, куда ей хотелось... Полу проснувшийся парень, ещё не отдавая отчёта в происходящем, пошёл ёй  навстречу... Дальнейшее природа взяла на себя.
  Потом они долго лежали в темноте. Молчали. Почти протрезвевший Костя краснел от стыда в темноте: «Что делаю, подлец, надо бежать скорее бежать!» Но Вера держала его ладошку. Так вот, как Это бывает, - проносилось в голове.    - Больно-то как... Наверное потому, что впервые...
  - Зачем ты это...
  - Молчи, молчи. Молчи мой хороший. Так надо. - Твёрдо, - пойми я не доставлю тебе плохого. Это ты знай. Уезжай и забудь про меня.  - Она робко погладила его по груди.
 - Встала, накинула халатик. Включила свет. - А теперь иди...
Костя молча оделся. Неловко потоптался и направился к дверям,
  - Подожди. Мы  ни разу с тобой не целовались. Поцелуй... В первый и последний раз. Больше я тебя не увижу.
 Костя осторожно приник к её губам. В окно заглянул рассвет.
                - - - - -
Костя ещё издали увидел маленькую фигурку матери у ворот. Замедлил шаги. А в голове: "Это она меня ждёт! А я идиот..."
Бросило в жар и он бегом к воротам. Остановился перед матерью. Та молча смотрела на него. Сын только сейчас увидел, что она поседела. Повязку с носа недавно сняли. Неровно сросшиеся половинки покосили его чуть в сторону и вверх. От этого лицо матери приобрело, не свойственное ей выражение удивления. Глубоко утонувшие в глазницах зрачки под седыми бровями, были пепельными. К горлу Кости поднялся крутой комок. Сглотнув:
  - Ладно, мам...  Я всё понял...
  Обхватив его шею, мать припала к нему, её худенькое тело забилось в  рыданиях:
  -  Тебе ехать... Я всё собрала... Тебя нет и нет... Все думы передумала  - убили или ещё что...
 - Слава богу, живой...
  - Так получилось, мама...
Он прекрасно знал, - мать ждёт его. Но, как это часто с ним бывало, вдруг решил - надо проститься с поповнами.
Он постучал, - дверь не открывалась. Постояв, он собрался уйти, как со своей половины вышла на крыльцо хозяйка.
 - Не ломись. Нету их.
 - А где? Куда? На работу, - догадался он.
 - Угу... На её самую. Далёконько небось теперь вкалывают...
Коль живые...
- А что случилось?
  - Да этот их, мать его...- она грязно выругалась. - Уж   они его обхаживали. Рази что задницу не лизали, Думали, под его крылушком проживут. - Она, охая, села на ступеньки. Костя подошёл ближе. - Старшая-то забеременела. Рожать, грит, буду. ****ун-то взметался. Как же - такое не утаишь. По головке за это не погладят…  Да что долго рассказывать - подъехал Черный ворон ночью и обеих девок - бедолаг... - Говорившая до этого ровным, равнодушным голосом хозяйка вдруг сморщилась, ширкнула носом.
 - Такие были работящие. Я глядя на них радовалась... Ух, моя бы воля, я бы этого кобеля... Отрезала бы ему срам-то!
Костя снова в который раз, физически ощутил, как вокруг него витает что-то грозно-невидимое. Бросился домой.
 - Так поучилось, мам, - повторил он и преувеличенно бодро.
 - Всё хорошо. Идём домой. Я тебе помогу, что надо... Чтоб тебе одной тут легче жилось.
 Весь день они хлопотали по хозяйству и к вечеру отправился на вокзал.
Ожидание неизвестного будущего, в данном случае - дороги,
всегда тревожит. Костя никогда не ездил так далеко. Да и недалеко тоже, не считая деревни. Теперь, когда билеты в кармане, документы в чемодане, нетерпение, тревожное нетерпение ходило вокруг него волнами и торопило начать путь в неизвестное.
  Он с трудом уговорил мать не провожать его. Мать будет плакать, это расстроит её, - неделя переживаний - зачем... Сходил во двор, обвёл глазами недостроенное... Вдруг комок в горле... вернулся... Перекусили в молчании. Костя обнял мать, та конечно заплакала, но это легче, чем у поезда и задолго до назначенного времени, появился на вокзале.
 Сел на скамейку в привокзальном скверике, никого не ожидая на проводы. Мысли будто ждали, когда он усядется, обступили его. Кадрами киноленты неслись воспоминания о происшедшем, а фантазия рисовала будущее. Интересное, захватывающее будущее. Раз дали назначение, значит его там ждут. Он постарался представить, как его встречают, как начинает работать...
 - Я постараюсь работать хорошо, - решил он.
 - Здравствуй, - рядом Алёна.
 - Как ты узнала?
 - Узнала... Разве это важно? Вижу - не ждал. - Села рядом.
Костя конечно обрадовался. Тревожно обрадовался. Мыслями он был уже далеко. Возвращаться не хотелось. Алёна стали, говорить отстранено, будто мысли вслух. - Ты ничего, такого не думай. - Улыбнулась печально. - 0 любви говорить не буду. Знаю - не любишь... «С чего она взяла, - мелькнуло у него, - он же был увлечён но так сложились обстоятельства, по-настоящему увлечён».
Будто услыхав, Алёна ответила, - Ты любил во мне себя. Просто я пришла... Знаю, когда никто не провожает - сердце щемит.
Вот и пришла...
  - Спасибо...
  - Пожелать тебе что-то надо...
  - Разумеется, Счастливой дороги, работы...
  - Не то. - Чуть взглянув, - весь ты как на ладони. Раньше не замечала... - вздохнув, решительно: - Хочу, чтобы ты испытал боль!
  - Разве я раньше... - Удивился Костя. Ему казалось, что он достаточно испытал её в прожитые годы.
  - Нет, пока не испытывал. То, что ты имеешь ввиду - семечки.
Ты катился по асфальтированной дороге, были кое-где колдобины, но в основном - гладь! Большой боли желаю! до крика! Чтоб взрослел... Мудрее становился что ли... Я её испытала из-за тебя...  Хлебнула... Не хочу, чтоб другие, кто встретится тебе на пути... Да что там... Как например Коля Харин. Сколько я ему причинила из-за тебя...
  Костя знал, что Харин безнадёжно влюблён в Алёну. Он испытывал удовольствие победителя, гордился этим, не задумываясь ни о чём. А Алена также отстранённо: - Ты приносишь людям вред тем, что сеешь надежду. А это больно потом, когда... Надежда пропадает...
 - Не думал об этом...
 - Знаю. Потому и говорю.
 - Я пожалуй выйду за Харина. - Где-то далеко у Кости шевельнулась ревность, но тут же погасла.
 - Ну, что же...
 Алёна поспешно: - Только не говори ничего. Глупость сморозишь.
  - Вон твой поезд. Прощай!
  Прощай страничка, научившая страничка моей жизни.
 - Почему прощай? Мало ли что...
 - Нет, прощай! - жестко. - Обниматься не будем. Лишнее. -
Повернулась, быстро ушла.
Костя стоял в тамбуре у открытой двери, белесо-серый дым
паровоза окутывал его... Откуда-то издалека - издалека доносилась Рио-Рита...