Тысяча лун отрывок из романа

 «Если  бы  люди, открыв  нечто
новое, спокойно  принимали  это  к
сведению  и  начинали  тут  же
использовать  там, где  это  может
помочь, мир  двигался  бы  вперед
несравненно  быстрее!
     Но  вместо  этого  они  принимаются
устраивать  из  открытия  дешевые
аттракционы, чтобы  похвалиться  и
удивить  друг  друга.  Дети  играют
оружием.  Грани  бриллиантов  режут  им
пятки».
          Из  «Открытой  книги
                Великих  Дам».


     Аркиджар  Риф  был  никудышным  волшебником.  Он  сам  это  понимал, и  это  было  обидно.
     Он  мог  бы, конечно, стать  воином, или  устроиться  на  службу  в  замок, или, на  худой  конец, остаться, как  все  нормальные  люди, на  том  месте, где  родился, и  заменить  со  временем  отца  на  мельнице.  Но  его  с  малых  лет  неумолимо  влекло  к  себе  все  таинственное, и  эта  тяга, в  конце  концов, привела  его  к  дому  старого  чародея  Гулла  и  заставила  постучать  в  увитую  магическими  знаками  дубовую  дверь.  С  этого-то  времени  и  начались  его  мытарства.
     Гулл  начал  с  того, что, скептически  оглядев  мнущегося  возле  порога  Аркиджара, не  перестающего  мямлить  что-то  об  ученичестве, погладил  бороду  и  сказал  нежно:
     - Не  годишься.
     Аркиджар, решительно  не  умевший  перечить  старшим, развернулся  было, не  говоря  ни  слова, но  тут  же  остановился  и  жалобно  спросил:
     - Почему? - а  про  себя  подумал: «Какая  проницательность!  Вот  бы  и  мне  так…»
     - Кой  тебе  годик, детонька?
     - Двадцать  третий…  Скоро, - ответил  Аркиджар, млея  от  благоговения  перед  почтенным  чародеем.
     - Двадцать  третий!  Ах-ах-ах…  Скажите  на  милость!  Великоват.  Великоват, батенька.  Пожалуйте-ка  вон.
     Аркиджар  тихо  обиделся, уставился  в  пол  и  произнес  упрямо:
     - Хоть  помощником…  Подавать, к  примеру, склянки…  Я - это…  Ну…  Опять  же - писанина!  Я  умею…
     Гулл  потерял  терпение.
     - Какая  писанина?  Какие  склянки?  Вы, молодой  человек, есть  мельник?
     - Мельник.  Отец - ну, то  есть…
     - Вот  так  и  будьте  мельником.
     - Но  почему?!  У  вас  же  нет  ученика.
     Гулл  вознегодовал:
     - И  предпочту  девицу  в  обученье  взять, нежели  тебя!
     - Почему? - уперся  Аркиджар.
     Чародей  воздел  руки  кверху, тоскливо  посмотрел  на  потолок  и  воскликнул:
     - Вот  бестолочь, Господь  меня  прости  за  сквернословье!  Да  говорят  же  тебе, - он  перевел  глаза  на  Аркиджара, - что  не  годишься.  Нет  в  тебе  спокойствия  духа, юноша, какое  необходимо  магам.  В  смятенье  ты  легко  приходишь, подобно  деве  робкой  и  пугливой.
     - И  нет.  И  не  легко.
     - Нет?
     - Нет.  Стою  же  вот…
     - Феврония  и  Готмунд!  Так  ты  стоять  умеешь?  Надо  же!
     - Писать  умею, - бубнил  Аркиджар, стараясь  не  обращать  внимания  на  возгласы  Гулла. - Дрова  рубить  могу…  Я  все  могу…
     - Моранна, Фубия  и  Лола!  Вот  навязался!
     Аркиджар  тихо  подивился  странному  соседству  в  речи  чародея  герсиотских  полубогинь  опасных  заблуждений, безумия  и  тут  же - утренней  зари, и  продолжал  перечислять  свои  достоинства:
     - Я  сильный.  Ловкий.  И  сметливый.
     - И  скромный…
     - И  скромный…
     - Эдмор  и  Валлея!  Уйдешь  ли  ты?
     Аркиджар  немного  подумал  и  начал  по  новой:
     - Писать  умею…
     Старец  продолжил  перечень  древних  божеств, красочно  перемежая  его  разнообразными  по  форме  предложениями  выйти  вон, но  поскольку  он  был  совестлив  и  не  решился, подобно  Аркиджару, начать  заново, когда  герсиотский  небесный  список  окончился, то  махнул, в  конце  концов, рукой  и  молвил  в  раздражении:
     - Ступай  рубить  дрова, коль  ты  такой  умелец.
     «Ну  вот, я  и  остался! - помыслил  Аркиджар. - А  там  понемногу  удостоюсь  и  ученичества».
    Несмотря  на  свою  почтительность  и - Гулл  был  прав! - даже  некоторую  стыдливость, в  душе  Аркиджар  Риф  был  крайне  нетерпелив, и  потянувшиеся  вслед  за  этим  дни, недели  и  месяцы, за  время  коих  старик  не  сделал  ни  малейшего  намека  на  готовность  начать  обучение, постепенно  приводили  его  в  уныние.  Он  прилежно  работал  по  дому  и  во  все  глаза  наблюдал  за  действиями  Гулла, когда  приходили  страждущие  с  просьбами  помочь  в  том  или  ином  деле, но  не  понимал  в  них  решительно  ничего, а  если  и  пробовал  тайком  повторить  некоторые  из  них, то  никаких  результатов  не  добивался.  Гулл, казалось, не  замечал  этого, и  вид  его  при  взгляде  на  Аркиджара  ясно  говорил: «Я  нанял  работника, это  недурно, но  о  чем  тут  еще  можно  рассуждать?»
     Аркиджара  несколько  удивляло  то  замеченное  им  обстоятельство, что  Гулл  чаще  под  тем  или  иным  соусом  отказывался  помочь  посетителям, чем  соглашался, и  его  при  этом  не  очень  заботило, что  некоторые  из  них, осердясь, уносили  с  собой  принесенное  в  качестве  предполагаемой  платы - в  основном, продукты.  Тем  не  менее, еды  в  доме  непостижимым  образом  всегда  хватало.  Один  подобный  случай  произошел  в  середине  осени, когда  уже  начинало  порядком  холодать.  День  не  предвещал  ничего  особенного, но  ближе  к  вечеру  в  дверь  постучали, и  после  обычного  Гулловского  «Войдите, кто  бы  вы  ни  были»  на  пороге  появилась  румяная  девица  в  заячьем  полушубке.
     - Ты  не  Ходдов  ли? - оживился  Гулл, увидев  ее  и  не  дав  ей  сказать.
     Девица  покосилась  на  Аркиджара, широко  улыбнулась  и  подтвердила:
     - Папаша  мой  Корис  Ходд  в  селе  старостой.  А  правда, я  на  него  очень  похожа?  Все  говорят.
     - Бывал  у  меня  твой  папаша, - ухмыльнулся  Гулл. - В  пору  молодости.  Надо  сказать, хе-хе… по  деликатному  вопросу…  Ну  да  тебе  этого  знать  не  положено.  Садись.  Как  звать  тебя?
     - Меня-то?  Сина, - представилась  девица, усаживаясь  и  снова  бросив  взгляд  на  приготовившегося  внимать  Аркиджара.
     - Работник  мой, - произнес  Гулл  небрежно, кивнув  в  его  сторону. - Добрый  малый; помогает  мне, старику, управляться.  Так  коли  дело  у  тебя  секретное, я  его  вышлю.
     Аркиджар  насупился.  Такое  случалось.  Он, конечно, все  равно  подслушивал  под  дверью, но  необходимость  делать  это  его  удручала.  Поступая  столь  недостойным  образом, он  всячески  оправдывался  перед  собой, мол, я  так  делаю  лишь  из  желания  учиться.  Привычки  же  разглашать  чужие  тайны  за  ним  не  наблюдалось  никогда  в  жизни.
     Однако  девица  хихикнула  и  произнесла:
     - Да  пусть  его  слушает.  Дело  мое, конечно, девичье, да  не  секретное.  Я  уж  и  в  селе  всем  разболтала, что  к  вам  иду.
     - Какое  ж  дело?
     - А  дело  вот  какое. Есть  у  нас  парень, Тудор, кузнецов  сын - веселый, добрый, сильный, красавец  каких  свет  не  видывал, нравится мне ужасно... Желательно бы мне за него замуж, мастер Гулл; уж так хочется, что прямо сил нет. Да вот беда - увивается он за дочкою священника, что звать Анеллою. Анелла же сия по уши самые влюбилась во вдовца молочника  Бонефа, который, в  свою  очередь, захаживает  часто  к  пастуху, авансы  делая  сестре  его  Ларине.  Опять-таки, Ларина, у  которой, с  позволения  сказать, ни  кожи  нет, ни  рожи, глаз  положила  на  Тореда, что  брат  Тудора.  Торед  же, будь  ему  неладно, мне  шагу  не  дает  ступить, в  мужья  досадно  набиваясь…
     У  Аркиджара  наступило  легкое  головокружение  от  потока  имен  и  описания  сложных  взаимоотношений  их  владельцев, торопливо  излагаемого  звонким  голоском  девушки.  Она, тем  временем, продолжала:
     - Так  вот  меня  и  осенило: не  присушить  ли, например, ко  мне  Тудора, к  Анелле  же - Бонефа, Тореда  же, что  до  смерти  мне  надоел - к  Ларине, и  все  остались  бы  довольны!  Чем  плохо  я  придумала?
     - Пожалуй  что  неплохо, - ответил  Гулл, и  в  голосе  его  проскользнула  ехидца, которой  Сина  по  простодушию  своему  не  заметила, но  Аркиджар, хорошо  знавший  старого  мага, уловил  моментально.  «Ой, что-то  он  ей  сейчас  скажет!» - подумал  юноша.  И  Гулл  не  замедлил  подтвердить  его  опасения, вымолвив:
     - А  почему  б  не  поступить  мне, например, наоборот?
     - Как - наоборот?! - удивилась  девушка  и  непонимающе  хлопнула  ресницами.
     - Тебя, допустим, присушить  к  Тореду, Ларину  бы - к  Бонефу, Анеллу  же, негодницу, к  Тудору.  И  все  остались  бы  довольны! - пояснил  старик, уже  не  сдерживая  сарказма.
     Сина  на  мгновение  опешила, потом  разразилась  бурной  тирадой:
     - Так  вот  как  вы  просителей  встречаете, почтенный!  Насмешками, характер  коих  непристоен!  Уж  не  гадала  я  попасть  в  такое  место, честно  вам  скажу…  И  вправду  говорят - от  колдунов  да  магов  помощи  не  жди, одна  надежда  на  себя.  Ноги  моей  здесь  более  не  будет! - и  раскрасневшаяся  от  гнева  девица  вылетела  вон.
     Аркиджар, оглушенный  ее  громоподобной  отповедью, посмотрел  на  Гулла.  Тот  беззвучно  смеялся  и  качал  головой.
     - Какое  вспыльчивое  создание, - сказал  Аркиджар, нахватавшийся  уже  к  тому  времени  от  старца  словечек, которые  ранее  называл «заумными».
     - В  папашу, - коротко  ответил  Гулл, переводя  дух. - Тот  тоже  не  понимал  шуток.
     - Шуток?  Так  вы  бы  помогли  ей?
     - Конечно, нет, - рассердился  Гулл. – Однако  же  не  собирался  я  делать  и  противоположного.
     - Почему?
     - Ну  вот!  А  просился  в  ученики!  Да  видишь  ли  ты  вообще  разницу  между  магией  черной  и  белой?!
     - Никакой, - признался  Аркиджар, краснея  заранее. - Я  разумею  так, что  помочь  хорошему  человеку - это  белая  магия, а  плохому - черная.  Приемы  же, должно  быть, одинаковы.
     - Ишь  ты!  А  если  два  хороших  человека  хотят  различного?  Или  вот  шесть - как  в  случае  с  девицей?
     Аркиджар  вынужден  был  признать, что  история  запутанная, и  разобраться  в  ней  трудно.
     - Так  где  же  разница?
     - Разница  в  том, что  магу  позволено  работать  с  предметами  и  телами  человеческими, кои  по  сути  своей - тоже  предметы, вместилища  духа; последнее  же  называется  целительством.  Но  ни  души, ни  духа, ни  рассудка  трогать  нельзя, - разве  только  с  позволения  и  полного  разумения  их  владельца.  И  если  ты  до  сих  пор  не  понял  этого  сам, то  это  лишь  подтверждает  лишний  раз, что  ты  к  учебе  непригоден.
     Однако  это  стало  первым  уроком.  Правда, начавшись  этой  репликой, ею  же  он  и  закончился.  Но  Аркиджару  было  над  чем  поразмыслить  после  этого  случая.
     Второй  урок  последовал  на  исходе  ноября, и  начался  он  тоже  с  визита  женщины.  На  сей  раз  посетительница  вошла  без  стука.  Гулл  как  раз  отлучился  лечить  какого-то  мальчишку, разбившегося  при  падении  с  крыши, и  встречать  ее  пришлось  Аркиджару.  Он  был  озадачен  манерами  гостьи: та  держалась  словно  у  себя  дома.  Войдя, она  отряхнула  от  снега  шапку, бросила  на  стул  перед  печью  подбитую  мехом  снежного  кота  куртку  и  только  после  этого  заметила  оторопевшего  юношу.
     - О! - сказала  она  изумленно. - А  это  еще  кто?
     - Это  еще  я, - ответил  Аркиджар  хозяйским  тоном, заподозрив  в  молодой  женщине  заплутавшую  охотницу - то, что  она  подъехала  на  лошади, он  слышал. - А  вот  вы, сударыня, кто, еще  предстоит  выяснить.
     - Ого!  Да  ты, братец, суров, как  вижу!  Ну  ладно, - она  подошла  к  столу  и  деловито  проверила, нет  ли  чего  в  двух  стоявших  там  кастрюльках. - Каша, - констатировала  она. - А  мясом, что  же, не  разжились?  Страсть  как  есть  хочется.
     - Да  кто  вы  такая?! - разозлился  Аркиджар.  Подобное  поведение  в  доме  почтенного  Гулла  он  счел  недопустимым.
     - Это  я  тебя  должна  спросить.  В  прошлом  году  тебя  здесь  не  было.  И  нечего  выкать.  Меня  зовут  Нея.  А  тебя?
     - Меня-то  Аркиджар, но…
     - Ты  ученик?
     - Да, - зачем-то  соврал  Аркиджар.
     - Причудливые  у  старика  вкусы! - воскликнула  таинственная  Нея  и  осведомилась  бесцеремонно: - Так  ты  меня  накормишь  или  позволишь  похозяйничать  самой?
     - Сперва  я  должен  выяснить…
     - Какой  зануда!  Не  бойся, за  меня  тебе  нахлобучки  не  будет.  Старик  разве  не  предупредил  тебя, что  я  приеду?
     - Нет…
     - Странно.  А  где  он  сам?
     - Если  ты  имеешь  в  виду  уважаемого  мастера  Гулла, то  он  в  данное  время  удалился  для  исцеления  отрока…
     - А, ну, значит, к  вечеру  вернется.  А  может  быть, к  утру.  Что  с  отроком?
     - Расшибся.
     - Сильно?
     - Говорят…
     - Тогда, точно, к  утру.  И  ты  же  еще, небось, занял  мою  кровать.
     - Твою  кро…  Ты  ему  что, родственница?
     - Ага, дальняя.  Что-то  вроде  семиюродной  кузины  троюродная  племянница.  В  общем, неважно.  Ну, так  где  же  мне  расположиться?  Ах! - воскликнула  она, не  дожидаясь  ответа. - Устроюсь  на  печи.
     - На  печи?!
- Ну  да, элесские  печи, конечно, не  очень-то  для  этого  приспособлены, но  думаю,
что  сумею  как-нибудь  угнездиться.
- Элесские  печи, - буркнул  Аркиджар. - Можно  подумать, ты  видела  какие-нибудь  другие.
     - Конечно, видела.  У  нас, в  Соловии, спать  на  печке - самое  обычное  дело.
     - В  Соло…
     - Так  мы  будем  обедать?
     Аркиджар  принялся  возиться  с  котелками, изредка  украдкой  поглядывая  на  девушку.  Первый  раз  в  жизни  он  видел  иноземку - и  не  распознал  этого: в  речи  ее  не  слышалось  даже  намека  на  акцент!  Внешность  Неи  тоже  не  была  отмечена  никакими  особенностями.  Если, конечно, не  считать  особенностью  несомненную  привлекательность.  В  детстве  Аркиджару  пару  раз  доводилось  увидеть  русалок, - заметив  его, они  с  визгом  и  смехом  уплывали  прочь.  Так  вот  Нея  очень  даже  походила  на  русалку.  За  исключением  вполне  человеческой  нижней  части  тела.
     «Семиюродной  кузины  троюродная  племянница» тем  временем  неторопливо  разбирала  свои  громадные  дорожные  мешки, которые  без  видимых  усилий  приволокла  из  конюшни - сразу  оба.  По  мере  того, как  пустел  один  из  них, стол, напротив, заполнялся  маленькими  бочонками, бутылками, какими-то  плетеными  корзиночками  необычной  формы, которым  Аркиджар  даже  не  мог  подобрать  названия, - и  все  это  с  гостинцами.  Нея  поминутно  требовала  тарелку  или  блюдо, чтобы  все  это  выложить, и  в  конце  концов  Аркиджар  взмолился:
     - У  нас  не  так  много  посуды!  Осталось  две  тарелки - нам  с  тобой  для  трапезы.
     - Как  всегда! - поморщилась  Нея. - Как  же  быть…  Тут  у  меня  еще  много  чего.  А, ладно.  Потом.  Ну  что, согрелось?
     - Согрелось.
     - Тащи.  Но  запомни: отныне  едой  в  этом  доме  занимаюсь  я.  Ты  ученик - вот  и  учись.
     Аркиджар  наполнил  тарелки  овсянкой, сел  за  стол  и  поинтересовался  осторожно:
     - Так  ты, выходит, надолго?
     - На  всю  зиму.
     - Ты, похоже, и  угощений  привезла  на  всю  зиму.
     - Угу.  Что-то  около  этого.
     Некоторое  время  они  ели  молча.  Потом  Аркиджар  снова  нарушил  тишину:
     - Как  это  вышло, что  у  почтенного  Гулла  есть  родня  в  Соловии?
     - Его  троюродная  сестра  вышла  там  замуж.  А  мне  она - двоюродная  бабка.  Считай  сам, как  называется  степень  нашего  со  стариком  родства.  Меня  это  мало  интересует.
     На  вид  Нее  было  лет  двадцать.  Аркиджар  предположил:
     - Должно  быть, ты  ему  пятиюродная  внучка.
     - Возможно  и  так.
     - И  часто  ты  наведываешься?
     - Да  уж  четвертый  год.  Я  ему  привожу  травы.
     - Магические?
     - Может  и  магические.  По  мне - травы  как  травы.  Просто  целебные.  У  вас  тут  такие  не  растут.

     Аркиджар  опасался, что  после  еды  наступит  неловкое  молчание, но  непоседливая  Нея  понеслась  в  прихожую, некоторое  время  гремела  там  ведрами  и  дверьми, затем  вошла, подбросила  в  печь  дров  и  снарядила  на  нее огромный бак, доверху наполненный водой. Пока Аркиджар прикидывал, каким образом он проглядел помещение, в коем таких размеров  вещь  могла  разместиться, Нея  сообщила  ему  следующую  новость:
     - Я  собираюсь  помыться.  Славный  край  ваш  Элес, но  в  смысле  мытья  совершенно  варварский.  Сколько  раз  предлагала  старику  срубить  баньку - сама  бы  справилась!  Так  нет  же: предпочитает  плескаться  в  кадушке…
     Аркиджар  хотел  уточнить, что  такое  банька  и  кадушка, но  Нея  ошеломила  его  вопросом:
     - Ты  потрешь  мне  спину?
     Нельзя  сказать, чтобы  юноша  был  невинен  по  части  женского  пола; случались  с  ним  приключения  в  укромных  уголках…  Но  такая  прямота  и  обыденность  тона  повергла  его  в  глубочайшее  смущение.  Аркиджар  был  грубоват  и, зная  это  за  собой, в  девицах  ценил  проявления  романтичности  и  скромности.  Несколько  времени  румянец  разгуливал  по  его  лицу, вспыхивая  то  на  щеках, то  на  ушах, и  единственное, что  он  сумел  выдавить  из  себя  в  конце  концов, звучало  неподобно-ханжески:
     - И  не  стыдно  тебе!
     Нея  фыркнула  и  расхохоталась:
     - Так  и  знала!  Мыться  я  собираюсь, мыться!  Каб  что  другое - так  и  сказала  бы.  Ну, выдь  вон  в  таком  случае.  Погуляешь.
     Аркиджар  так  и  сделал, причем  до  того  спешил, что  наступил  на  кочергу, и  та, понятное  дело, в  отместку  хлопнула  его  по  подбородку.  Нея  смерила  его  взглядом, и  когда  дверь  за  юношей  затворилась, до  него  донеслось  тихое  хихиканье.
     Спешить, собственно  говоря, не  было  смысла: вода  еще  не  согрелась.  Аркиджар  постоял  в  прихожей, раздумывая, чем  занять  время.  Присел, в  очередной  раз  попытался  испепелить  взглядом  старый  выцветший  половичок.  Ни  разу  он  не  видел, чтобы  Гулл  проделывал  нечто  подобное, но  по  непонятной  причине  был  убежден, что  истинный  чародей  должен  уметь  совершать  такие  пустяки.
     - Возгорись! - произнес  Аркиджар  напыщенно, сделал  некий  пасс  и  угрожающе  уставился  на  половик. - Воспламенись, во  имя  всех  стихий!
     Половик  лежал  себе  смирнехонько  возле  наружной  двери  и  не  обращал  на  манипуляции  Аркиджара  ни  малейшего  внимания.
     - Заклинаю  тебя  огнем, - прорычал  Аркиджар  сердито. - Гори, кому  сказал! - он  представил, как  из  его  рук  исходят  два  луча…  Или  из  глаз?  Если  из  рук, тогда  зачем  дырявить  несчастный  половик  взглядом?  Если  из  глаз, тогда  зачем  руками  махать?  Над  этим  стоило  подумать…  Последней  мыслью  перед  тем, как  задремать, было: а  не  испустить  ли  эти  самые  лучи  из  ног, ха-ха, а  почему  бы  и  нет?…

     Волей-неволей  ему  пришлось  проснуться, почувствовав  сокрушительный  удар  в  спину  и  откатившись  оттого  кубарем  в  угол.  Аркиджар  протер  глаза  и  тут  же  ощутил  желание  их  закрыть…  Нет, открыть - и  пошире!  Нет…  В  виде  компромисса  он  двусмысленно  прищурился.  Нея - в  самом  восхитительном  наряде, какой  только  может  иметь  молодая  женщина, - стояла  к  нему  спиной  и  заливала  из  большого  кувшина  полыхающий  половик.  Затем  она  развернулась, прикрывшись  все-таки, насколько  это  было  возможно, кувшином, уперла  в  бок  свободную  руку  и  произнесла:
     - Практикуемся?
     Аркиджар  прищурился  сильнее  и  виновато  пообещал:
     - Я  уберу… сидел, вот…
     - Уберу-у, - передразнила  девушка. - Ишь, сожмерился, яко  бы  хомяк  на  току.  Почто  сам  не  залил?
     Аркиджару  не  хотелось  сознаваться, что  он  попросту  заснул.  Отчасти  это  бы  значило  низко  пасть  в  глазах  племянницы  чародея  не  только  как  начинающему  ученику, но  и  как  мужчине.  В  самом  деле, здоровенный  бугай, способный  заснуть  в  то  время  как  за  дверью  совершает  омовение  такая… такое… словом, это  черт  знает  что!  Аркиджар  подумал, что, пожалуй, воспламенять  половики - более  глупое  занятие, чем  натирать  спины  хорошо  сложенным  разбитным  особам, и  несуразно  соврал:
     - Нечем…
     - Тьфу  ты, дурень  какой, - сказала  Нея  невыразительно  и  отправилась  домываться.  Аркиджар  почувствовал  себя  ущемленно  и  в  оставшееся  время  вознаградил  себя  за  перенесенное  подглядываньем  в  щель  меж  досками.  У  него  было  два  повода  для  ликования, - то, что  упрямый  половик  таки-загорелся, хотя  и  почему-то  не  сразу, и  прелестный  вид, открывавшийся  в  щель, - и  один  повод  для  сожалений - дурацкий  его  отказ  помочь  Нее  управиться  с  мочалом; и  он  никак  не  мог  решить, какому  же  из  сиих  бурных  чувств  надлежит  отдаться  более.  До  сих  пор  юноша  считал  себя  толстокожим  в  чувствительных  делах  человеком, и  когда  до  него  наконец  дошло, что  вот  так, недостойно, подсматривать  в  некотором  роде  приятнее, чем…  В  общем, он  сам  себе  тихо  удивился.

                *          *          *

     Гулл  к  вечеру  так  и  не  вернулся.
     Аркиджар  удалился  в  сарай, где, переделав  все, что  могло  быть  сделанным, принялся  заклинать  лопату  с  целью  поднять  ее  в  воздух  без  помощи  рук.  Несколько  раз, памятуя  о  предыдущем  опыте, он  даже  притворялся, будто  засыпает, косясь  на  лопату  одним  глазом.  Та  не  реагировала.
     На  дворе  темнело, по  углам  завозились  мыши, самые  смелые  прошныривали  прямо  у  ног  и  выжидательно  присаживались  у  дальней  стены, наблюдая  за  сидящим  человеком  искоса.  Аркиджару  стало  холодно  и  скучно.  Из  дома  потянуло  вкусным  духом - вначале  едва  ощутимо, потом  все  сильнее.
     Зашедши  в  комнату, он  сперва  услышал  коротенькое  деловитое «На» и  почувствовал, что  уже  держит  в  зубах  что-то  сдобное, теплое, сладкое  и  воздушное, - только  потом  огляделся.
     - Заканчиваю! - радостно  сообщила  Нея. - Старика  не  видать?
     - Нет  вроде…
     - Жалко.  Он  эти  коврижки  страсть  как  любит.
     Опять  она  была  какая-то  другая - не  стремительная  охотница  в  походном  костюмчике, не  разомлевшая  от  пара  купальщица, а  такая  уютная, круглая, пахнущая  тестом, в  обычном  домашнем  платье…  Хозяйка!  ТАК  она  понравилась  Аркиджару  больше  всего.
     - Красивая  ты, - промолвил  он, усаживаясь  за  стол, на  коем  громоздилась  гора  коврижек, источавших  райский  аромат.
     - Эвон, заметил! - Нея  обернулась  через  плечо, спрятала  улыбку. - Ты  обиды-то  не  держи  на  меня.  Ведь  знаю, что  у  вас  это  за  срам  почитают, а  все  как-то  непривычно.  У  нас  ежели  моются - так  все  вместе, никому  дурного  и  на  ум  не  приходит.
     Аркиджар  подумал, что  народ, в  коем  мужчинам  не  приходит  на  ум «дурное» при  виде  таких  девушек, должен  был  бы  давно  вымереть, и  Нея - либо  очень  уж  наивна, либо  очень  уж  игрива; но  вслух  ничего  не  сказал.  Кивнул  и  потянулся  за  очередной  коврижкой.

     Перед  сном  они  еще  поболтали  в  темноте.
     - Это  что  же  тебя  в  ученики-то  потянуло? - спросила  Нея.
     Аркиджар  пожал  плечами, хотя  она  этого  не  могла  видеть.
     - Хочу  быть  волшебником.
     - Вот  еще  слово  какое  выдумал - волшебником!  Сказал  бы - колдуном, или  еще  как-нибудь.
     - Нет, - возразил  юноша. - Я  и  сам  об  этом  думал.  Колдун - слишком  мрачно, маг - слишком… безрадостно, что  ли…  Чародей - слишком  загадочно.  Вот  волшебник - слово  хорошее, светлое.  Без  чертовщинки, понимаешь, да?
     - Ну, - хмыкнула  Нея. - Слова  словами, а  суть-то  одна.  Вон  старик - живет  как  филин  в  дупле, один-одинешенек, людям  вроде  помогает, а  думаешь, любит  их?  От  такого-то  умища  да  умения  люди  муравьями  кажутся  либо  дурнями.  Никого  у  него  нет - тоска!  Тоже  так  хочешь?
     - Я  не  то  хочу, - оживился  Аркиджар. - И  ты  это… не  права  ты!  Один  одно  умеет, другой - другое.  Дом  ему  кто  сложил?  Всяк  в  своем  деле  дока!  А  я  хочу - знаешь, чего  я  больше  всего  хочу? - по  дорогам  ходить  и  детишек  радовать - всякие  им  показывать  чудеса  и  фокусы.
     - Ох, это  ты  не  по  адресу! - прыснула  Нея. - Тебе  б  тогда  надо  было  к  артистам  бродячим: они  такого  напокажут, что  и  глаза, и  рот  разинешь, ничего  не  поймешь, и  на  вид, в  общем, полное  чудо  получается.  А  на  самом  деле  просто  пальцы  ловкие, что  у  тех  бесов.  Тренируй  себе  руки  с  утра  до  вечера - никакого  колдовства  не  нужно.
     - Красивая  ты  деваха  и  печешь  вкусно, а  ведь  дура, - обиделся  Аркиджар. - Сама  подумай: разве  дело - детей  обманывать?  Руки - это  я  знаю, видал, потайные  карманы  всякие, ниточки…  А  ну  как  оборвется  чего-нибудь, вывалится?  Как  бы  ты  там  ни  тренировался…  А  если  уж  взаправду  умеешь, без  шельмовства - ну, значит, умеешь.  Так  ведь?
     - А  хлеб  тебе  какой  с  такого  занятия?
     - Ну, хлеб  я  потом, у  взрослых  людей  заработаю.  Исцелю  там  кого-нибудь…
     Нея  чуть  помолчала  и  продолжила  разговор  уже  не  столь  запальчиво:
     - Я  вон  однажды  жениха  в  зеркалах  высматривала - ну, со  свечой, знаешь? А со мной - пять подружек. Две вовсе ничего не видали. Две - одного и того же парня узрели - чуть космы друг дружке не повыдергали. А последней - до-о-олгонько ничего не являлось... А нрав у неё упёртый такой, - сидит  и  сидит  себе, все  повторяет: «Приди-приди, суженый!»  Мы  уж  ей  говорим: ну, не  появляется, брось, знать, не  быть  тебе  в  этот  год  сватаной, на  следующий  вдругорядь  погадаешь…  Нет, сидит, глазищи  перит  да  опять  свое: «Приди-приди, суженый…»  А  потом-то  и  примолкла.  Смотрим: неладное; глаза  ровно  бельмы  стали - глядят  да  не  видят, а  сама  дрожьмя-дрожит, в  столешницу  вцепилась, вроде, встать  хочет, а  не  может.  Уже  мы  ее  тянули-тянули  из-за  стола, еле  вытягнули…
     - Так  надо  было  зеркала  убрать! - перебил  Аркиджар. - Либо  свечу  задуть.
     - С  ума  сходишь?!  Нельзя  так  делать: зеркало  уберешь, а  душа  там  останется, потом  заблудится - не  достанешь.  Ну  вот, мы  после  спрашивали, чего, мол, увидала  такого?  Ой, говорит, чтоб  я  еще  раз  гадать  села - упаси  Господи!  Привиделся, говорит, мне  сперва  мОлодец - красивый, статный, чернобров, черноус, по  одеже  видать - к  войсковым  относится.  А  потом  в  тако-ое  превратился - сказать  нельзя: зверь  не  зверь, черт  не  черт, и  чего  мужику  иметь  положено - так  не  там  где  положено, а  саблю  он  в  руках  держал - вот  она  в  это  дело  и  превратилась.  И  как  взмахнул  он  раз  этой  саблей - словно  душу  напополам  разрубил, взмахнул  другой - в  глазах  потемнело, а  взмахнул  третий - тут  вы  меня, подруженьки  милые, и  выручили…  Потом  смеючись  вспоминали, а  у  Лады  с  тех  пор  волос  поседел - не  весь, сдалека  не  видать, только  кажется, что  коса  по-особому  блестит, а  подойдешь  поближе - в  каждой  пряди  по  пять-шесть  волосинок - как  есть  седые.  И  людей  ратных  теперь  пуще  смерти  боится: пойду, говорит - хучь  за  купца, хучь  за  кузнеца, а  только  чтоб  никакого  оружия  отродясь  в  руках  не  дёрживал!  Так  это  я  к  тому  говорю, что  и  в  колдовстве  оно  может - оборваться  да  вывалиться.  Всяко  бывает.
     - А  ты? - спросил  Аркиджар.
     - А  что - я?
     - Кого  в  зеркале  увидела?
     - А  тебя  увидела, - рассмеялась  Нея.
     Аркиджар  усмехнулся:
     - Это  ты  неправду  сказала.
     - Неправду, - сказала  девушка. - Тебе-то  что?
     - Да  все  глупости  какие-то  вышли: то  один  на  двоих, то  никого, то  чертяка…  Хоть  раз-то  толк  был?  А  то  и  на  ворожбу  непохоже.
     Нея  надолго  замолчала.
     - Не  хочешь  рассказывать? - произнес  Аркиджар  извиняющимся  тоном.
     - Да  я  себя  увидала.  Одну.
     - Вот  так  невидаль!  Себя  в  зеркале  увидать…
     - Да  нет, не  эдак, как  сидела, а  далеко-далеко, в  белом  платье  посреди  чистого  поля.  И  одна  была, никого  вокруг.
     Аркиджар  задумался.
     - Знаешь, Нея, а  ведь  это  нехорошо.
     - Чего  уж  хорошего.  Век  в  девках  вековать.
     - По-моему, хуже.
     - Я  знаю, что  ты  имеешь  в  виду.
     - А  к  гадалкам  ходила?
     - Ходила.
     - Ну  и  что?
     - То  же  самое.
     Аркиджар  стиснул  зубы.  Он  не  мог  с  этим  согласиться.
     - Сколько?
     - Двадцать  пять, - ответила  она  спокойно.
     - А  сейчас?
     - Двадцать  два.
     - А… мастер  Гулл  знает?
     - Может  быть, - вздохнула  она. - Я  не  говорила.  Давай-ка  спать.

     Аркиджару  пришло  в  голову  сразу  две  мысли: первая - что  ему  следует  быстрее  учиться, и, как  знать, возможно, он  сумеет  уберечь  девушку  от  преждевременной  смерти.  И  вторая: ей  осталось  три  года!  Что  ж  она, так  жизни  и  не  порадуется?  В  смысле…
     Соседство  столь  разных  побуждений  в  душе  и  неоднозначность  возникающих  по  этому  поводу  мыслей  были  для  Аркиджара  непривычны.  Сон  навалился  сам  собой - от  усталости, которой, которой, вроде  бы, неоткуда  было  взяться.

                *          *          *

     Утром  Гулл  растолкал  Аркиджара  со  словами:
     - Ведь  спит, спит, чертов  сын; не  слыхал, как  хозяин  воротился, встретить  некому  старого  человека!  Работничек…
     Аркиджар  заметался, словно  сполохнутый, и  навернулся  с  лежанки:
     - Мастер!  С  возвращеньицем!
     - Спасибо  на  добром  слове…
     - Племянница  ваша  приехала!
     - Ступай, лицо  умой  со  сна…  Как  приехала, так  и  уехала.
     - Как  это?…
     - А  вот  так.  Не  дело  вам  вдвоем  жить  в  одном  помещении.  Оба  молодые, в  голове  ветер  гуляет…  Отправил  я  ее  восвояси  спозаранку.
     - Так  зима  ж  на  носу! - воскликнул  Аркиджар. - Куда  ж  вы  ее - в  такой  путь, да  по  холоду!  Эх, мастер…
     - Это  тебе  по  холоду, а  она  соловийская, она  к  таким  холодам  привыкла, что  тебе  и  не  снились.
     - Небось, обиделась.  Столько  подарков  привезла, а  вы…
     - Жалеешь, что  уехала?
     - А  то!  Лучше  б  меня  выгнали, мастер.
     - Я  тебя  полгода  тому  назад  гнал - больно  ты  пошел?
     - Ваша  правда.  Но  все-таки  зря  вы  так…  Мы  уж  и  сдружились.
     - То-то  и  оно, - хмыкнул  Гулл. - Такая  дружба, знаешь  ли…  Отвлекает.
     - От  чего?
     Старец  почесал  под  бородой  и  как  бы  само  собой  разумеющимся  тоном  ответствовал:
     - От  ученичества…
     Аркиджар  застыл, не  натянувши  до  конца  сапога.
     - Мастер!…  Так  вы  станете  меня  учить?
     - А  что  ж  с  тобой  делать?
     - А  Нея…  Вы  знаете, что  ей  по  всем  гаданиям  три  года  жить  осталось?  Если  не  знаете, так  я  побегу, догоню, а  вы  с  нее  порчу  сведете, а?
     - Никакой  на  ней  порчи  нет, - оборвал  его  Гулл.
     - Как  же  нет, коли  смерть  ей  выходит?!
     - Нет, да  и  все  тут.
     Аркиджар  насупился.
     - А  раз  так… - вымолвил  он  взволнованно. - Раз  помочь  отказываетесь…  Вот  ведь  правду  она  про  вас  сказала - никого  вы  не  любите, никого  вам  не  жалко!  Ну  и  черт  с  ним, с  учением, тогда!  Даром  оно  мне  не  надо, - юноша  хлопнул  дверью, выбежал  вон, но  на  крыльце  остановился, кусая  губы, в  полном  отчаянии  от  того, что  наделал.
     - Дровец  занеси, - долетел  до  него  невозмутимый  голос  Гулла.  Аркиджар  начал  тихо  закипать, еще  не  успев  как  следует  остыть.  «Дровец  ему  занести?!  Ясно - с  одной  стороны, вроде, понимает, что  я  вернуться  хочу, - разрешает, мол, а  с  другой - вроде  и  внимания  не  обратил  на  мои  слова…»
     - Шиш!!! - выкрикнул  Аркиджар, на  мгновение  заглянув  обратно  и  еще  оглушительнее, чем  в  первый  раз, хлобыстнув  дверью.  Теперь  у  него  достало  душевных  сил  решительно  направиться  прочь  от  дома  чародея, однако  решительность  сия  стала  быстро  иссякать  с  каждым  шагом.
     - Стой, дурачина! - гаркнул  Гулл  от  порога. - Не  было  никакой  Неи.  Вот  чумной!  Жил  полгода, тише  воды, ниже  травы, и - здрасьте  пожалуйста…
     - Как  это, то  есть, не  было? - обернулся  Аркиджар.
     - Да  вот  не  было.  Я  это  был, ясно?  Проверку  я  тебе  устроил, экзамен, то  бишь…
     - Мастер, - с  сомнением  произнес  юноша. - Не  знаю, повернется  ли  у  меня  язык, но  сдается  мне, вы  лжете.
     Гулл  противно  захихикал.
     - Минуту  назад  у  тебя  язык  и  не  на  такое  поворачивался…  А  теперь  вспомни: видел  ты, чтобы  я  и  Нея  перед  тобой  в  один  момент  появлялись?
     - Ну… не  видел.
     - Вот  так-то.  Дальше  про  половик  слушай.  Сделал  ты  все  правильно, только  силу  из  себя, покуль  не  заснул, не  сумел  выпустить…
     - А  гостинцы  откуда? - не  унимался  Аркиджар. - А  эти… корзиночки?  Как  она  их  называла - туески, что  ль?
     - Поди  поищи.
     - Так  я  ел!
     - Ел  ты  то, что  мне  мамаша  мальчишки  того  дала, который  с  крыши  упал.
     - А… а  как  он?
     - Жив  будет, только  малость  хромой  останется.
     - Ну  вот!  Как  глаза  отводить - так  все  чин-чинарем, а  как  дело - так  и  не  доделали.
     - Это  тебя, бестолковище, не  доделали! - осердился  чародей. - Я  не  Господь  Бог, и  за  ручку  с  Ним  не  здоровался.  Возвращаешься  или  нет? - боле  не  стану  упрашивать!
     - Так  не  прогоните?
     - А  я  тебя  и  не  гнал.
     - Экзамена-то  я  не  выдержал…
     - Выдержал, - хмыкнул  старик. - По  всем  статьям.
     - Ох  и  хитрый  вы, мастер!  Так  вы  меня  на  этот…  Как  его…  альтруизм, во!  На  него  проверяли?
     - Умен  не  по  годам, - ехидно  произнес  Гулл. - Прямо  вон  дым  из  ушей  валит  от  кипучей  мозговой  деятельности, - тут  Аркиджар  и  впрямь  почувствовал, как  в  ушах  у  нег  что-то  пыхает, от  чего  принялся  испуганно  трясти  головой  и  озираться.  Дым  шел  красивыми  кольцами.
     - Мастер, это  вы  опять  с  шуточками  вашими?!
     - Маршируй  за  дровами.  Я  завтрак  покуда  соберу.
     - А  когда…
     - Когда  надо!

                *          *          *

     Орудуя  топором, размышлять  несподручно, так  что  Аркиджар  взялся  за  это  занятие  уже  по  пути  обратно, - и  тут  же  поймал  себя  на  мысли, что  так  до  конца  и  не  поверил  мастеру  Гуллу.  Не  то  чтобы  его  смущало  правдоподобие  и  длительность  иллюзии, а  скорее  излишняя  ее  детальность.  Для  чего, например, Гулл  сочинил  Нею  соловийкой?  Сошла  бы  и  какая-нибудь  манорская  окраина; там, говорят, тоже  всяческие  чуднЫе  травы  растут!
     Хотя - тогда  не  прошел  бы  эпизод  с  купанием.  Свят-свят, а  что  было  бы, согласись  Аркиджар  на  провокацию?!  Тут  же  бы  его  и  прогнали!
     Ну  ладно, с  этим  разобрались.  Если  допустить, что  старик  не  слукавил, это  объясняет  и  отсутствие  акцента…
     А  дальше…  А  дальше  все  понятно!  Обыкновенная  проверка  на  вшивость.  По  всем  статьям, как  сказал  Гулл.  А  все-таки  жаль  было  Аркиджару, что  Неи  никогда  не  существовало…  Может, из-за  этого-то  сожаления  он  и  сомневался!
     - Вы, мастер, как  хотите, - рек  он, взошедши  в  дом  и  сложив  дрова  возле  печки, - а  терпежу  моего  нету.  Что  я  там  с  половиком-то  напутал, объясняйте.
     - Первое  напутал, что  занятие  бестолковое, ну  да  это  тебе  простительно.  Второе  напутал, что  ногами  воспользовался: сила  дорогу  пробила, теперь  и  не  знаю, как  тебе  ее  к  рукам  выводить.  Оно, в  общем-то, разницы-то  нет, но  ежели  ты  ногами  лечить  станешь, так  это  смех  и  грех  получается.  А  третье  напутал, что  в  себя  не  веришь, да  сам  же  себя  боишься.  Это  у  нас  выходят  две  крайности: не  веришь, что  сумеешь, а  боишься, что  сумеешь, да  не  эдак, как  нужно.
     - Есть  такое, - согласился  Аркиджар, присаживаясь  на  табурет. - Вот  у  нас  в  селе  один  раз  драка  была, шестеро  на  троих.  А  я  стою  и  думаю: за  тех, кого  меньше, вступиться?  Так  зашибу  кого-нибудь  ненароком, а  жалеючи  бить - самого  уделают…
     - И  как  же  ты  поступил?
     - Да  не  сдержался, встрял.  Одному  челюсть  набок  своротил - потом  вправлять  пришлось.  Другого  об  сарай  двинул - вроде, легонько, а  сарай  чего-то  покосился, да  ведь  чужой  еще, был  бы  свой-то, оно  ладно!  Ну, с  братаном  починили  наутро…  А  остальные  сами  разбежались.  Я  их  после  вином  угостил, что  в  грех  не  ввели, не  попались  под  руку.  Чего  вы, мастер, смеетесь-то?  Я, правда, когда  дерусь, так  это… не  соображаю  нисколь.
     - А  те, что  втроем  были - друзья  тебе?
     - Так  все  друзья - и  те, и  эти.
     - А  сыр-бор  из-за  чего  поднялся?
     - Да  их  поймешь  разве!  Сидели, разговаривали.  Слово  за  слово…  Скучно  у  нас  там  на  закат.  У  соседей  вон  в  деревне - пять  человек, которые  на  инструментах  умеют; как  вечер, как  праздник - соберутся, музыку  играют; девчата  в  пляс, бабки  в  пляс, ну  и  парни  не  отстают.  Помните, дочка  Ходдова  приходила?  Вот  она  оттуда.  А  у  нас - как  в  берлоге.
     - Не  с  того  ли  тебя  на  чудеса-фокусы  потянуло?
     - Не-е, - деловито  возразил  Аркиджар. - Я  это  в  себе  сызмальства  чуял.  Эдак  за  день  понаработаешься, руки  гудят, умоешься, сядешь, поешь, кота  на  колени  заберешь…  Мать  сидит, вяжет  чего-нибудь, в  печи  поет - уют, благодать, все  как  у  добрых  людей.  А  не  хватает  чего-то, вот  понимаете, мастер, - не  хватает!  Думаешь: завтра  опять  все  то  же  самое.  И  послезавтра…  И  такая-то  вдруг  тоска  подопрет, вот  прямо  к  горлу  подкатит, дышать  не  дает, свет  застит…  А  то  еще  на  полную  луну, бывало, делалось  такое: обморок, не  обморок, а  на  пять  минут  как  заснешь  на  ходу…  Потом  шестнадцать  стукнуло, - Перелияние.  Ух, мастер, вот  это  было  здорово!  Я  аж  просыпаться  не  хотел.
     - Кем  был-то?
     - Да  как  мать  сказала, так  и  вышло - не  совсем, правда.  Она-то  говорила - быком  себя  увижу, ан  получилось - зубром.
     - Не  прирученный, то  есть, зверь, лесной, вольный, - заметил  Гулл.
     - Вот!  Вот  и  я  о  том  же  подумал, что  неспроста  это  меня  мысли  такие  одолевали.  Что  бык, что  зубр - вроде, суть  одна, корова  и  есть  корова, а  только  зубр  ярма  не  носит, и  ежели  на  убой  идет - так  с  дракой, а  не  на  веревочке.  Ну, это  я  потом  уже  рассуждал, проснувшись.  А  во  сне  так  дух  захватило, что  мозгами  шевелить  некогда.  Все-все  чувствовал: как  ноги  задние  коленками  навыворот, и  копыта… главное, пока  не  испытаешь, думаешь - человек  лучше  всех  тварей  сложен, все  эдак  ловко  пригнано, ко  всем  делам  приспособлено; а  вот  птица, к  примеру, - как  она, бедная, на  двух  ногах  да  без  рук  равновесие  держит?  Или  копытные  те  же - телеса  во-он  какие, а  стоят, что  на  гвоздиках; небось, скользко…  Опять  же - бодаться, тоже  вроде  бы  неудобно: башку  опустишь, куда  прешь - не  видать.  Только  после  Перелияния  и  понял, до  чего  славно  все  в  природе  устроено.  Уж  какое  там  неудобство! - так  и  не  вылезал  бы, кажется, из  шкуры-то  зубровой.  И  там  по-другому, и  тут  по-другому, а  все  вместе - в  полном  ладу…  Так  это  я, мастер, к  чему  про  птицу-то  вспомнил: подружка  у  меня  тогда  была, месяцем  младше, - она  в  петуха  переливалась.  Смеху  было, когда  рассказывала - не  передать!  Ей  говорят: как  же  ты, девчонка, мол, стало - курица?  Нет, говорит, хоть  убейте - петух.  Ну, по  ней  и  видно: худая, рыжая, нрав  задорный  такой…
     - Так  это  у  тебя  уже  тогда - подружки  водились?
     - Да  она  по-хорошему  подружка, я  это… имею  в  виду, что… как  парень, понимаете, мастер?  Сейчас-то  она  замуж  вышла, малость  остепенилась.  Но  тоже  вон, перед  тем  как  мне  из  села  уйти, один  там  у  нас - с  женой  чего-то  разбирался  по-строгому, - та  бежать, а  эта  не  стерпела  глядеть, как  звезданет  ему  сковородкой!
     - Аркиджар, сколько  я  тебя  буду  учить  правильному  слогу?  «Та», «эта»…
     - Ну, мастер, вы  ведь  все  поняли!
     - Понял, понял…  Помимо  мордобития  у  вас  кто-нибудь  чем-нибудь  занимается?
     - Оно  как  же!  Только  это  ведь  неинтересно.
     - Н-да…  Знаешь  что?  Давай-ка  нынче  капитальный  порядок  наведем, а  вечерком  и  займемся.
     - Учебой?!
     Гулл  кивнул.

                *          *          *

     Спустя  пятнадцать  минут  после  начала  занятий  Аркиджар  был  уже  твердо  убежден, что  из  него  никогда  ничего  не  выйдет.  Гулл  поставил  перед  ним  задачу  столкнуть  со  стола  миску, не  прикасаясь  к  ней.  Некоторое  время  юноша  пыжился  и  топорщился, как  давеча  с  лопатой, потом  возроптал:
     - Мастер, я  думал, вы  меня  каким-либо  заклятиям  научите, или  там - духов  вызывать…
     - Духов?!  Ну  и  что  ты  с  ними  будешь  делать, с  духами?  Да  любой  дух  тебе  шею  свернет, если  увидит, что  сам  по  себе  ты  ничего  не  умеешь.
     - А  вы  добрых  духов  позовите.
     - За  добрыми - ступай  в  церковь.
     - Вы, что  ли, только  злых  вызываете? - недоверчиво  произнес  Аркиджар.
     - Нужда  придет - так  и  вызову.  А  по  большей  части  на  себя  полагаюсь.  Ты  что  же  думаешь: магия - это  дармовщинка?!  Оплошал, не  сумел  чего - ангелочка  кликнул, он  за  тебя  все  сделает?  Работай!  В  тебе  силища  огромадная, да  лени  еще  больше.
     - И  неправда  это!  Вы  хоть  подсказали  бы, мастер, - может, чего  приговаривать  надо  при  этом, либо  смотреть  по-необычному…
     - Драть  тебя  надо  по-необычному, вот  что.  Миску  видишь?
     - Вижу.
     - Тепло  в  руках  чувствуешь?
     - Вроде  чувствую…
     - Вроде  на  огороде.  Чувствуешь  или  нет?
     - Нет.
     - Снова  долодон…  Сложи  ладони  одна  к  другой.  Так.  Теперь  разводи  их  медленно, да  представь, будто  бы  кисель  густой  у  тебя  меж  рук, и вот  он  колбаской  вытягивается…  Чуешь  сейчас?
     - Угу.
     - Тепло  откуда  идет?
     - Со  спины.
     - Правильно.  Так  чего  ж  тебе  не  хватает?
     - Мастер, когда  умеешь  что - так  оно  всегда  кажется  проще  пареной  репы.  Вот  у  нас  хлюпик  один  в  селе - его  приятель, из  замковых, в  шахматы  обучил; так  тоже - пристанет, ровно  зуд, сыграем  да  сыграем, а  я  забуду, как  конь  ходит, так  он  прям  волосья  готов  рвать  на  себе; а  мне  что  его  конь  деревянный!  Я  знаю, как  настоящий  конь  ходит.
     - Это  я-то  к  тебе  пристаю?
     - Да  нет, я  к  примеру…  Ну, ляпнул, конечно.
     - Слушай, Аркиджар, объяснять  тебе  я  бы  взялся, кабы  ты  совсем  ничего  не  смыслил.  Но  у  тебя  уже  был  успешный  опыт, и  ты  должен  его  вспомнить.
     - Как  же  я  вспомню, коли  спал?
     - До  этого  момента.  Делай  так  же.
     - Делаю.
     - Теперь  выпускай  силу.
     - Как?!
     - Представь, что  у  тебя  внутри  рук  еще  одни  руки  спрятаны, и  вот  они-то  и  есть  настоящие.  И  вытянуть  ты  их  можешь  докуда  пожелаешь.
     - Ах  вот  оно  что… - Аркиджар  несколько  раз  дрогнул  плечами, потом  вздохнул: - Без  толку.  Не  получается, мастер.  Как  бы  мне  этот  процесс  облегчить, а?
     - А  когда  тебя  в  детстве  учили  ложку  до  рта  доносить, как  ты  этот  процесс  облегчал?  Старался-старался, да  и  вышло.  Правильно?
     - Этаких  подробностей  я  не  помню.  По  рассуждению - правильно.
     - Вот  и  старайся.
     Юноша  протянул  руки  и  затрепетал  пальцами, словно  дирижер  в  волнующий  музыкальный  момент.  Мускулы  напряглись  до  крайности; Аркиджар  чувствовал, что  это, чисто  физическое, напряжение  должно  сейчас  превратиться  в  нечто  другое, в  усилие  тех  самых, «настоящих» рук, о  которых  говорил  Гулл, но  как  осуществить  сие  превращение, он  не  имел  ни  малейшего  понятия.  Сила  будто  бы  упиралась  в  костяшки  первых  фаланг, причиняя  ощутимую  тянущую  боль, скапливалась  там, но  дальше  так  и  не  шла…
     - Что  это  гарью-то  пахнет  - проворчал  старец. - Никак, дрова  занялись, те, что  сушиться  сложены; пойду, уберу  от  печи…  Эй, эй!  Аркиджар!!!  У  тебя  ноги  горят!

                *          *          *

     Таким  образом  им  пришлось  разориться  на  новые  сапоги.  Первое  время, правда, Аркиджар  вынужден  был  ходить  в  башмаках, но  Гулл  скоро  над  ним  сжалился, не  в  силах  бестрепетно  наблюдать, как  после  каждой  вылазки  из  дому  юноша  вытряхивает  из  обуви  две  снежные  горки.
     - Дурень! - негодовал  старик. - Как  есть  дурень  темный!  Это  надо  же  было  такое  выдумать - ногами  работать!
     - Я  чё? - виновато  огрызался  Аркиджар. - Знал, что  ли?
     - Молчи, посмешище!  Позор  на  мою  голову…  Вот  дал  Бог  ученичка - не  позавидуешь…
     - Зато  необычно, - возражал  поношаемый. - Руками-то  все  могут, а  я, может, на  что  иное  сгожусь.
     - На  что?!
     - А  вот  как  пыхну  в  землю!  Чертей  поджарю.  К  примеру  там…
     Гулл  подходил  к  стене  и  принимался  скорбно  и  медленно  стукаться  об  нее  лбом.  Затем  восклицал  гневно:
     - Вот  жару-то  им  там  как  раз  и  не  хватает!  Как  раз  прямо  задрыгли, бедняги, без  твоего  вспомоществования!  Прям  усы  у  них  заледенели  от  недогреву…
     - А  чего?…  это… у  них  усы  есть, что  ли? - изумился  Аркиджар. - Я  думал, у  них  лица  совсем  босые…
     - Это  ты  теперь, шут  гороховый, босой  пожизненно!  Марш  с  тазом  на  двор!
     Аркиджар  уже  ждал  этой  реплики, означавшей  теперь  у  них  начало  занятия: приходилось, добротно  набив  тазик  снегом, опускать  затем  туда  ступни  и  только  при  этом  условии  продолжать  попытки  исправить  положение.  Не  сосчитать, сколько  раз  это  оканчивалось  вскипанием  воды, сопровождаемым, понятно, клубами  пара, заполняющего  собою  всю  комнату, и  обреченным  ворчанием  Гулла:
     - Фу, фу… сырь  развел  в  дому; духота, прямо  в  горле  першит…  Ой, горе; ой, горе, и  не  простое  притом, а  луковое!
     Но  эту  беду  они  кое-как  со  временем  перемогли; и  у  Аркиджара  уже  начинало  кое-что  получаться, он  было  воспрянул  духом  и  иной  раз  позволял  себе  побаловаться, заставляя  топор  самостоятельно  рубить  деревья…  Впрочем, тут  юноша  познал  на  себе  вполне, что  имел  в  виду  мастер, говоря  о «недармовом» свойстве  магии: сил  на  такое  баловство  уходило  едва  ли  не  впятеро  больше, и  в  конце  концов  Аркиджар, прекратив  выпендриваться  перед  самим  собою, предпочел  вернуться  к  прежнему, прозаично-бесхитростному  способу  заготовки  дров…  Но  все-таки  ему  ужасно  нравилось  то, что  он  делает.  Нравилось  слушать  один  за  другим  раскрывавшиеся  его  восприятию  голоса  сущностей, для  обычного  человека  безголосых (особенно  он  был  в  восторге, услыхав  однажды, как  собственная  печенка  явственно  и  укоризненно  посетовала  на  то, что  увлечение  хозяина  жирным  и  масляным  не  доведет  ее  до  добра, хотя  теперь  ему  и  кажется, будто  он  здоров, как  бык), нравилось  устраивать  маленькие  иллюзорные  фейерверки - хоть  пока  бледные  и  бесцветные, да  и  чувствовал  он  себя  после  этого  как  выжатый  лимон; нравилось  тихой  сапой  поражать  воображение  Гулловых  просительниц…  На  это  старец  в  конце  концов  заметил  ему:
     - Ты  остерегись  прилащивать!  Это  не  дело.
     - Да  я  разве  прилащиваю? - начал  оправдываться  уличенный  Аркиджар. - Так, волнение  легкое  наведу  да  и  на  попятную…
     - Это  тебе  забава, тренировка, а  девицам  одно  смятение.  Не  дело!
     - Нешто  я  не  понимаю?  Если  кто  с  горем  идет, так  я  же  таких  не  трогаю, а  свиристелок  одних…
     - Не  тебе  это  судить, кто  свиристелки! - рассердился  чародей. - Ты  покуда  еще  вдаль  не  видишь, а  туда  же - разбирать…  У  давешней  впереди - знаешь, сколь  горя  нахлебаться  будет?
     - Это  какого  же?
     - А  такого, что  муж  ей  предвидится  скотина, и  дети  перемрут.  А  ты  изгаляться  придумал.
     - Чего  изгаляться?! - обиделся  Аркиджар. - Ей  самой  приятно  было, так  вся  румянцем  и  пошла.  Муж  скотина…  Ну, может, вот  хоть  меня  добрым  словом  вспомнит.  А  как  на  то  пошло, отчего  вы  ей  долю  не  выправите?
     - Вот  прости  великодушно, благодарствуй!  Научил  дурака  старого!
     - Не, ну  правда…
     - Судьба  у  нее  такая, ясно  тебе?
     - А  на  что  тогда  чародеи, если  судьбу  людям  не  скрашивать? - поставил  вопрос  ребром  Аркиджар. - Ежели  кто  руку  сломит - тоже  судьба, так  вы  же  на  то  не  глядите, а  лечите.
     - Вот  дурило!  Так  то  уж  когда  сломлено, а  иначе  чего  б  я  лечил?
     Аркиджар, сермяжная  душа, понял  Гулла  по-своему  и  очень  оттого  осерчал.
     - А-а-а! - завопил  он. - Стало  быть, это  пускай  люди  калечатся - вам  приварок  поболее…  Злыдень  вы, мастер, да  и  никто  иной; я  всегда  это  говорил.
     Гулл  досадливо  фыркнул  и  поинтересовался:
     - Ты  нынче  курочку  сготовить  собирался, я  слышал?
     - А  что?
     - Ничего, ничего…  Так  поспешал  бы.  Желудок  уж  подвело.
     Аркиджар  пожал  плечами, сморкнулся  в  рукав  и  пошел  ловить  курицу.  И  уже  почти  настиг  предмет  своей  суетливой  охоты, когда  насмешливый  старец, выкрикнув  в  окошко  козлиным  голосом «Замри!», принудил  его  застыть  на  месте  в  весьма  неудобной  позе.  Юноша  повалился  на  бок  из  полуприседа, а  жертва, отскакнув  с  великим  шумом  прочь, принялась  ерошиться, отряхиваясь  и  возмущенно  клокоча.
     - Ну  и  зачем  это? - с  упреком  произнес  Аркиджар  минуту  спустя. - Пожилой  человек, а  шутки  глупые.
     - Ты  за  курой  блюди, - посоветовал  Гулл. - Приметь  ее, какова  из  себя.
     «Неспроста», - подумал  ученик, - и  оказался  прав.  Курочка  к  вечеру  заскучала  и  околела  без  всяких  видимых  причин.  Есть  ее  Аркиджар  отказался  наотрез, но  для  Гулла, так  и  быть, приготовил.
     - Так  это  что  ж  получается? - переспросил  он  за  ужином  задумчиво  и  печально. - Хоть  из  кожи  вон  вылезь, а  переменить  ничего  нельзя?
     Старец  категорически-утвердительно  мотнул  головой.
     - А  на  кой  тогда… - Аркиджар  даже  не  сумел  договорить, до  того  ему  стало  тошно  от  этого  открытия.
     - Жить? - уточнил  Гулл. - Жить  зачем, это  разумеешь?
     Юноша  посмотрел  на  него  исподлобья, тяжелым, испытующим  взглядом.
     - Ну  да, - хмыкнул  чародей. - Ежели  все  само  собой  сделается…  тогда  конечно.  Незачем!  А  и  не  живи, я  тебя  не  неволю, - и  вызывающе  аппетитно  вонзил  чудесно  для  его  возраста  сохранившиеся  зубы  в  куриный  окорочок.
     Аркиджар  отодвинул  тарелку  с  кашей  и  отправился  спать.

     Однако  наутро  молодой  и  крепкий  организм  его  взял  свое, и  мрачные  мысли  выветрились  из  головы  напрочь.  Повозившись  до  полудня  по  хозяйству, Аркиджар  устроился  позади  дома, на  слепяще-холодном  февральском  солнышке  и  взялся  за  любимое  свое  занятие - сотворение  в  воздухе  сверкающих  полупризрачных  шариков  и  линий.  Последнее  время  у  него  даже  стал  получаться  цвет, но  пока - только  один  на  всю  картинку.  Зато  формы  поддавались  с  легкостью; он  мог  сложить  из  света  все, что  угодно, и  это  нравилось  ему  несравненно  больше, чем  исполненное  правдоподобия - и  оттого, как  ему  казалось, лишенное  изящества - «отведение  глаз».  И  делалось  последнее  совсем  по-другому, гораздо  проще.  На  днях  Аркиджар  изрядно  перепугал  своего  почтенного  учителя, напустив  на  себя  личину  Неи - как  она  ему  запомнилась.  Конечно, Гулл  разгадал  обманку  почти  тотчас, но  кое-какие  детали  его  первой  реакции  заставили  Аркиджара  еще  раз  усомниться  в  том, что  прекрасная  соловийка - от  начала  и  до  конца  выдумка.  Может  быть, она  и  не  приезжала; может  быть, она  даже  и  не  знакома  с  чародеем, но  где-то  живет  на  свете  такая  девушка, у  которой  старый  притворщик  позаимствовал  образ…

     - Бездельничаешь, - прервал  его  фантазии  голос  старика.
     - Чего  бездельничаю?  Вон, красиво  выходит, - Аркиджар  сплел  ленточку  из  голубых  незабудок  и, слегка  покручивая  указательным  пальцем, заставил  ее  вращаться  сияющим  колесом.
     - Ну  и  к  чему? - скептически  произнес  Гулл, пренебрежительно  кивая  в  сторону  этого  художества.
     - А  это  у  меня  такая  задумка: ребятишки  выбегут  посмотреть  на  меня, а  я - всем  девчонкам  вот  такие  цветы  на  шею, навроде  бус.  Кому  голубые, кому  красные… кому  как  к  лицу.
     - Кому  зеленые, - ехидно  продолжил  учитель. - Диву  даюсь, как  это  у  тебя  в  голове  пустошь  такая  безбрежная!  Одни  забавы  на  уме.
     - Не  пустошь  у  меня, - возразил  Аркиджар. - А  наоборот  совсем.  Много  всего.  Всякого.
     - А-а, ну  тебе  видней.  А  ко  мне  сегодня  Смерть  заходила… - как  бы  между  прочим  заметил  Гулл.
     - Кто-о-о?!
     - Смерть, говорю.  Потолковали  мы  с  ней  маленько.  Хотела  назавтра  взять, да  я  выпросил  месячишко, чтоб  совсем  уж  дуроломом  тебя  не  оставлять.
     - Да  вы  чего, мастер, - заныл  Аркиджар. - Шутите  опять, либо  что?  Вам  с  каких  бед  помирать-то?!  Здоровый  такой  человек!
     - Да, себе  вот  не  подгадаешь…  А  ты  зачем  расхлюпился?  Ну, помру; дело  большое.  Будешь  сам  по  себе.  Вот  только  выкрутасы  эти, - старик  кивнул  в  сторону  поникших  незабудок, - отодвинуть  придется.  Нынче  чехвостить  тебя  стану, как  лошадь  ломовую; ты  у  меня  дело  освоить  должен, а  не  верчения  разные.  Всего  не  успеть, конечно…  Но  по  целительской  части  гонять  буду  нещадно: как-ни-то, занятие  серьезное!  Остальное  после, по  книгам  доберешь.  Там  я  кое-чего  кропал  помаленьку  в  течение  жизни…  Дураком  не  будешь - поймешь.

                *          *          *

     Спустя  месяц  с  небольшим  Аркиджар  похоронил  своего  учителя.
     Он  был  прав  в  своем  недоумении: кончина  Гуллу  пришла  вовсе  не  от  хвори.  Сам  старик  в  назначенный  день  начал  было  беспокоиться: «Что  ж  это  я  как  не  чую  ничего?  Почему  не  близится?» - будто  желал, добровольно  и  с  готовностью, покинуть  мир.  Ждал-ждал, осерчал, плюнул  и  полез  зачем-то  на  чердак.  Аркиджар  глядел  в  окно, в  красивую  темную  синеву  и  слушал, полузабывшись, как  чародей  топает  и  гремит  чем-то  наверху, собирая, как  обычно, всех  герсиотских  богов  вперемешку  с  героями  и  призывая  их  в  свидетели  неописуемого  беспорядка, царящего  в  чердачном  пространстве.  Удивительно  уютно  и  покойно  было  юноше  в  этот  момент, а  внутренне  он  уже  давно, с  начала  сумерек, убедил  себя, что  старец  вновь  учинил  ему «проверочку».  Как  раз  в  своем  духе: это  ж  надо  так  напугать!  Наверное, чтобы  добиться  прилежания…
     А  Гулл  возьми  и  полети  с  лестницы!
     И  до  того  как-то  странно  он  полетел - точно  сам  сбросился…  Аркиджар  все  ждал, когда  он  подойдет  к  дверушке, чтоб  помочь  старцу  спуститься, а  успел  только  обернуться…  Короткий  возглас, хрип… - все.  Подбежал - шея  переломлена, глаза  неживые.  Мгновение.
     Потом  уже, на  следующий  день, до  Аркиджара  дошло: ничего  мастер  не  бросался, а  перепутал  просто, к  которой  стороне  лесенку  прислонил.  Ступил  не  глядя, - в  пустоту.
     Завыл  осиротевший  ученик, сам  себя  не  узнавая, - заголосил, как  девушка; слезы  градом, а  сам  тормошит  еще  старика, ухом  сердцебиение  ищет, позвонки  шейные  правит…  А  толку-то - ни  на  чуточку.  Ой, как  муторно  тогда  пришлось; до  той  поры  боялся, что  жутко  будет  одному  с  мертвецом  в  доме - ни  души  вокруг! - а  нет, ничего  такого  жуткого, а  только  муторно  до  невыносимости.  Ведь  сам  виноват: чего  ждал, яйца  высиживал? - надо  было  сразу  под  лаз  становиться, там  и  стоять: подхватил  бы, поймал…  Синь  эта  проклятая  глаза  оттянула!
     Утра  не  ждал.  Пошел, как  было  ему  Гуллом  накануне  велено, в  лес, где  погуще, где  холодок  аж  до  мая  сохраняется; в  подсугробье  положил  бездыханного  своего  наставника  и  снегом  присыпал  основательно, дабы  какая  зверуха  не  унюхала  и  не  добралась.  До  девяти  ден, Гулл  говорил, чтоб  так  лежал, а  лишь  потом  чтоб  откопать  и  уже  схоронить  по-настоящему.
     Вернулся, набрал  воды  ведро, поковылял  наново - место  полить: обледенеет, надежнее  укровище  получится; тут  уж  никто  не  занырит, только  когти  обдерет.
    Девять  дней  этих  ничего  делать  не  мог.  Руки  не  подымались.  Все  вспоминал  один  разговор.

     - Как, - спросил  он, - выходит  такое?  Сами, мастер, говорили: ничего  не  изменишь, а  отсрочку  себе  вот  же  получили?
     - Ну  так, - ответил  Гулл, - от  той  отсрочки  разницы  не  будет.  Заметил, небось, что  народ  с  путящими  делами  ходить  перестал?  Отводит  их.  Никому  я  уже  в  этой  жизни  не  помогу…  тебе  вот  разве.
     - А  хоть  и  мне - как  не  разница?  Очень  даже  разница.
     - Ну, стало  быть, дозволили.  Вот, твоей  милостью  и  живу  пока.  Исключение  на  тебе  какое-то, вроде  грамоты  пропускной.  На  тебе, а  не  на  мне! - чуешь?  Так  что  работай  и  на  пустяки  не  отвлекайся.  Такие  подарки  зазря  не  дают, за  них  спросится.
     - Как  священник  говорите…  а  ведь  нас  с  вами  к  церкви  и  на  милю  не  подпустят.  И  отпевать  вот  не  возьмутся…
     - Ну, ну, ну, заблажил  опять!  Да  ведь  не  вечно  же  мне  носом  пыхтеть, Аркиджарушко, ей-богу, устал  я, пора  мне…  Сам  подумай, сколько  человеку  отпущено?  Тысяча  лун - только-то  и  всего.
     - Как  вы  сказали?!  Тысяча  лун?  Так  мало?
     - Не  веришь?  Ну, сочти  сам.
     - Быть  не  может…  Луна-то  ведь  в  момент  пролетает, - Аркиджар  принялся  сосредоточенно  загибать  пальцы, лопоча  под  нос  остатки  числителей.  Потом  сокрушенно  вздохнул  и  вымолвил: - Ваша  правда, мастер.  Как  бы  около  семидесяти  пяти  лет  получается…  Ох, как  мало, ежели  в  лунах!  Это  сколько  же  я  лун  своих  уже  впустую  потратил?!  Страсть…
     - Ну  почему  впустую…  Пока  рос, пока  в  ум  входил; все  так.  А  с  церковными  не  пререкайся.  У  них  свои  дела, у  нас - свои.  Когда  сам  веришь - Бога  у  тебя  никто  не  отымет, а  не  веришь - так  хоть  запостись, хоть  замолись - толку  не  станется.
     - А  вы, мастер?
     - Я?  А  я  что  ж…  Я  с  деяниями  своими  приду.  Как  понимал, так  и  делал…  А  уж  Он  рассудит.  Ты, главное, почаще  проси  у  Него, чтоб  Сатану  к  тебе  не  допускал, и  ежели  какой  твой  замысел  лукав  по  недоумию - чтобы  сразу  не  клеилось; чтоб, знаешь…  Бывало  у  меня, и не  раз: так  прямо  даст-даст, как  руки  отсыхают, либо  скука  с  невесть  чего  нападет - хоть  в  петлю.  Я  и  молод, дурной  был, вроде  тебя, а  эдакое  в  момент  понимал: поворачивай, Гулл, оглобли, не  туда  заехал.  И  то  сказать, чтобы  до  того  совсем  никаких  сомнений, ну  вот  совсем, ни  капельки, - такого  не  было.  Всегда  заранее  знаки  кой-какие  подавались, либо  совесть  поерошивалась…  Вот  слова  есть - «сложно» и «трудно»; отличие  понимаешь?
     - Не-а.
     - Мало  кто  понимает, смысл  затерся…  Ну  вот  осла, если  уперся, трудно  с  места  сдвинуть?
     - Трудно.
     - А  сложно?
     - Н-ну…  Да.
     - А  вот  и  нет!  Чего  сложного: тяни  знай  да  тяни.  Простое  действие.  «Сложно» - это  когда  всякие  хитрости  во  множестве  требуются, жалеешь, что  у  тебя  не  десять  рук  и  не  десять  ног…  Вот  и  жить  по-правильному - такая  же  точно  вещь.  Не  сложно, но  трудно.

     А  наверху  Гулл  искал  рукописную  книгу  свою, которую  обещал  оставить  ученику  в  помощь.  Так  она  и  упала  с  ним  рядышком.
     К  этой  книге  Аркиджар  тоже  прикасаться  не  хотел, словно  и  ее  винил  отчасти  в  произошедшем.  Но - прошел  назначенный  срок, упокоил  он  наставника  в  земле, по  всем  правилам… и  даже  молитву  сам  прочел  над  могилой, не  побоялся, потому  как - прислушался  к  совести - не  ерошится  ли? - нет, нисколько…
     А  с  утра  и  полегчало.
     Да  вовремя.

                *          *          *

     С  этих  пор - будто  плотину  прорвало - люди  к  нему  пошли  нескончаемо; если  сутки  пропуску, так  уже  странно  кажется, а  то  бывало, что  и  по  пять  человек  на  день.  То  есть  шли-то  поначалу  к  Гуллу, конечно; услышат, что  помер  старый  чародей, - глядят  на  ученика  недоверчиво, носом  шмыгают: какие  тут  еще  новые  порядки, неизвестно, и  что  взять  с  неумехи…  Молодуха  одна  неплодная  так  ему  и  сказала  напрямки:
     - Ты, парень, может, и  умеешь  чего, только  вид  у  тебя  непредставительный: обалдуй  обалдуем.  Хотя  бы  патлы  остриг  и  одежу  заимел  потемней  колером…  А  то  не  колдун, а  пастух  какой-то!
     Аркиджар  ворчнул:
     - Ты, язва, лучше  пей  регулярно, чего  тебе  сказано, и  не  лезь  людей  поучать.  Потому  как  детей  тебе  нет  именно  что  через  твой  нрав  командирский.
     - Это  как? - осеклась  советчица.
     - Да  так.  Детишки, каким  родиться  надо, с  неба  смотрят, мамок  выглядывают, а  тут - что  такое?  Мужик  мужиком.  Вот  они  мимо  и  летят  себе.
     - Как  это  то  есть  выглядывают?  Что  ж  они, разумеют, что  ли?!
     - А  ты  что  думала…
     - Да  их  же  еще  и  на  свете  нету!
     - Ты  не  философствуй, а  слушай, что  тебе  умные  люди  говорят, - Аркиджар  внезапно  пожалел, что  не  отрастил  бороды, и  не  может  теперь  грозно  потрясать  ею  наподобие  Гулла. - Серебро  есть  в  доме?
     - Да  откуда  у  нас…  Может, у  тетки  есть  какая  побрякушка…
     - Побрякушку  испроси  на  время  и  приладь  так, чтоб  на  животе  носить.  Поняла?  А  как  дело  сделается, на  грудь  перевесишь, чтоб  молоко  не  пропало.
     - Чего  это  оно  пропадет-то?
     - Злющая  ты  потому  что  женщина, вот  почему.  Желчи  в  тебе  непомерно.
     - Ну, не  без  этого, - смущенно  фыркнула  посетительница; и  тут  же, с  самым  конспиративным  видом  приподнявшись  на  цыпочки, спросила  почему-то  на  ухо:
     - Так  про  ребятишек - правда, что  ли?  Это  что  же  получается: мое  дитё, моя  кровь - а  до  этого  где-то  там… летало?!
     Аркиджар  попытался  сохранить  суровую  мину, но  уж  слишком  жалобен  был  изгиб  бровей «злющей  женщины»; видно  было, что  новостью  этой  она  ошарашена.
     - Ну-у, матушка, - прогудел  он, тактично  отстраняясь. - Что  ж  ты, с  Господом  Богом  соперничать  вздумала?  Души  человеческие  создавать?
     И  спрятал  хитринку  в  уголках  губ.  Интересно  это  было - и  даже  трогательно - взглянуть  со  стороны  на  то  выражение  лица, какое  и  сам  он  имел  всего-то  с  полгода  назад…  Когда  Гулл  заставил  его  над  этим  задуматься.

     Аркиджар  понемногу  стал  замечать: на  половину  случаев, когда  он  представлял, что  нужно  делать, - хотя  и  это  не  всегда  удавалось, - другая  половина  повергала  его  в  суетливое  отчаяние, и  тогда  он  принимался  мусолить  гулловы  записи, восклицая  бессвязно: «Сейчас, сейчас… а, вот, нашел, кажется! нет… вы  погодите, я  найду…»  Просители  начинали  хмуриться, вздыхая  и  переглядываясь  со  значением: «недоучка  бестолковый, ничего  не  поможет»…  Иногда  все-таки  получалось  мнение  это  опровергнуть.  Во  всяком  случае - все  чаще  и  чаще, но…
     Никакой  радости  ему  это  не  приносило.
     Его  тошнило  от  накладывающейся  на  привычное  восприятие  картины  внутренних  органов, от  их  перепутанных, пищащих, квохчущих, булькающих  голосов, от  всей  этой  боли  и  бед, среди  которых  такие, как  памятная  неплодка, склонная  к  критике, казались  просто  счастливицами…  По  ночам  вместо  хороших, светлых  снов  он  наблюдал  бесконечные  лабиринты  замусоренных  кишок, перекошенные  оскалы  сломленных  костей, судороги  мышц, склизких  и  жутких  в  своей  натуральности, и  раздражающие  пятна  красноватого  света, переходящего  в  бурую  накипь - обиды, зависть, гнев, уныние…  Иной  раз  наорать  хотелось  на  пришедшего  от  бессилия: что  ж  ты, горе  ходячее, с  собой  делаешь, а  потом  за  помощью  бежишь!
     А  руки  делали  свое  дело, согласно  известной  поговорке, которая  начинается  с «глаза  боятся».
     Поначалу  он  пытался  отвлечься  всякую  удобную  минуту.  Заняться  другим - тем, чем  хотелось…  Аркиджар  не  сомневался, что  когда-нибудь  все  это  кончится, и  он  сможет, наконец, приступить  к  настоящим  чудесам  и  фокусам, - но  настроение  для  этих  занятий  посещало  его  все  реже…  Да, оказалось, что  не  только  свободное  время  требуется, но  и  настроение! - и  пожалуй, в  первую  очередь.
     Летом  навестили  его  мать  и  младший  брат.  Похудел, сказали, весь  высох, как  жердь  стал, щек  не  видать, и  глаза  больные - не - то - сонные; бросал  бы  ты  это  дело  нечистое…
     Аркиджар  и  рад  был, когда  они  уехали.  Не  то  чтобы  почужели, а  просто… работать  надо.  Что  языками  болтать?  Нисколь  я  не  больной, и  не  сонный; тяжело, конечно, но  не  в  том  роде  тяжело, как  бывает, если  без  пользы  туда-сюда  маешься  и  всякие  бредовые  мысли  одолевают, - а  как, наверное, тому  мужику  с  картинки…
     Бог  знает, откуда  взялась  в  доме  Гулла  эта  картинка, похоже, она  была  вырвана  из  какой-то  книги: ветхий  листочек, пришпиленный  к  стене  четырьмя  иглами.  Изображался  там  человек  в  маленькой  лодочке  посреди  бескрайнего  моря.  Одно  весло  у  человека - вот  и  все  снаряжение.  Куда  плывет? где  видит  цель  свою? и  доплывет  ли?
     Если, однако, не  грести - тогда  уж  точно  конец, правда  ведь?
     Пять  лун  долой, десять, пятнадцать…  Да  что  их  считать-то?
     Но  когда  явилась  к  Аркиджару  редкостная  красотуля - огонь, кровь  с  молоком, очи, как  два  костра  в  сумерках, - а  он  посмотрел  на  нее  и  увидел  только, что  жилы  у  нее  в  ногах  забиты, того  гляди, узлами  пойдут, и  одышка  намечается, - понял: дошел  до  ручки.  Нельзя  так.

                *          *          *

     Перво-наперво  решил  Аркиджар  Риф  домишко  свой  загородить  стеной-невидимкой.  Не  то  покою  не  будет.  А  для  того  раскрыл  книгу  ближе  к  концу, где  значилось: «Невидимость  и  пр.» и  приготовился  впитывать  в  себя  чудесные  тайны  гулловой  мудрости.
     Перебрав  с  пяток  рецептов, молодой  человек  пришел  к  выводу, что  все  это  никуда  не  годится.  В  уме  у  него  давно  уже  сформировался  свой  собственный  способ - как  ему  казалось, гораздо  более  простой, чем  замысловатые  заклинания  с  вызовом  воздушных  сущностей.  В  принципе, он  уже  добрался  до  той  стадии  искусности, на  коей, к  примеру, юная  хозяйка  начинает  фантазировать  с  кушаньями, произвольно  добавляя  что-нибудь  новенькое  в  раскладки, которым  ее  научила  мать, и  понемногу  догадываться, что  конкретный  рецепт  есть  не  что  иное, как  частное  проявление  общих  закономерностей, и  поэтому  в  похлебку, говоря  откровенно, можно  накидать  все, что  есть  в  доме  съестного, только  надо  знать, в  какой  момент  кидать  и  в  каком  виде.  Заклинания  же  плетутся  точно  так  же: ничто  не  мешает  вам, соблюдя  условия  вызова, вместо «явись  же!» произнести: «а  поди  сюда, цыпонька», но  не  стоит  удивляться, если  и  результат  в  этом  случае  окажется  немного  другим.
     Таковым  он  и  оказался.
     Вместо  ожидаемого  роя  послушных  его  воле  сильфид  возникла - отчего-то  за  спиной  у  Аркиджара - особа  лет  тридцати  пяти  в  каких-то  замызганных  донельзя  хламидах, встрепанная, заспанная  и  свирепая.  Первое  и  второе  обнаружилось  очевидно  сразу  же, для  третьего  понадобилось  некоторое  время.  Дама  прищурилась  на  свет, осмотрелась  и  грянула:
     - Коего  черта  надо, паршивец?!  Что  спать  не  даешь?!
     - Помилуй, почтенная, - залепетал  Аркиджар. - Я  тебя  не  хотел  тревожить…
     - Ах, он  не  хотел!!!
     - Я  этих  звал…
     - Кого  же  ты, черт  негодный  звал?!
     - Сильфиды  называемые…  А  ты  кто  есть-то?  Ты  уж  извини, пожалуйста, я  тебя  сейчас  назад  отправлю… постараюсь…
     - Хрена  лысого - назад, еще  чего  выдумал!!!  Нет  уж!  С  меня  хватит!
     - Господи  ты  боже  ж  мой, что  ты  так  кипятишься?  Откуда  это  я  тебя…  я  по  ошибке, чес-слово!
     - Сильфид  он  выманывает…  Дурак  неумный.  Какими  словами  манил?
     - Ну  дак  это… как  положено!  Ветры  веющия  и  содрогновенья  воздухов  произвлекающия…  Тебе-то  что?!
     - Остолоп! - самодовольно  произнесла  явившаяся. - Тебе  на  кой  ляд  ветры?  Спужать  кого  хочешь, крышу  сдуть, или  как?
     - Я  не  крышу… я  не  это…  Мне  дом  заслонить!  А  ты  с  понятием, что  ли, уважаемая?
     - Уважа-аемая… - передразнила  неопрятная  дама. - Гарафна  я - не  слыхивал?
      Аркиджар  потряс  головою.  По  всей  видимости, дама  полагала  свой  вопрос  риторическим, поскольку  разгневалась  по  поводу  отрицательного  ответа  страшно.
     - Как  это  ты  не  слыхивал?!  Да  меня  все  здесь  знают!  Или, постой…  Это - что, где? - она  энергично  потыкала  пухлой  ручкой  в  пейзаж. - Где  находимся, спрашиваю?  Ну?!
     - Чего  где…  Ну, хутор  Беличий…
     - Кой  черт  хутор  Беличий, толком  говори - где?
     - Ну  Туригор.
     - Ка-акой  Туригор?
     - Известно  какой, Арперский.
     Дама  хлопнула  два  раза  ресницами  и  изрекла  с  чувством:
     - Чтоб  ты  сдох!
     - Побойся  Бога, почтенная; нельзя  так  говорить…
     - А  я  говорю: чтоб  ты  сдох! - повторила  Гарафна. - Я  просто-таки  на  этом  настаиваю!  Это  подумать  только; сидела  себе  спокойно, в  почете, во  всей  башне  два  узника  всего  и  было: Нален-кровопийца  да  я!  Все  знали, все  боялись…  А  ты  меня  куда  вытащил?!
     Аркиджар  сглотнул.  Он  не  имел  понятия, кто  такой  Нален-кровопийца, но  уже  сильно  подозревал, что  бывшая  соседка  этого  малого  по  заключению  была  тому  под  стать.
     - Почто  боялись-то? - спросил  он  осторожно. - Сама  же  говоришь, что  за  коваными  окошками  обреталась.
     Дама  издала  тонкий  презрительный  смешок:
     - Да  я  там  уж  третий  раз  обреталась, это  у  меня  наподобие  отдыха.  КормЯт, поЯт, сам  лорд  Крегель  наведывается… ух, такой  симпомпончик!  Сердится, а  тон  соблюдает: знает, чуть  что  не  по  мне - худо  придется…  Ну, потом  скучно  станет, я  и  сбегаю.
     - Вот  так  запросто?
     - Ага.  А  меня  и  не  ловят.  Так, вид  показывают, а  сами  не  ловят.  Им  себе  дороже.
     - И  чем  же  ты  их  в  страхе  таком  держишь?
     - Так  чем…  Я  как  раз  на  погодные  дела  мастерица.  Обидят - бурю  нашлю, хоть  год  дождь  хлестать  будет.  Они  знают.  Они  у  меня  во  где!  И  ты  меня, стало  быть, такого  места  лишил; ну, чтоб  тебе!…  Мне  теперь  пешком  туда  дай  бог  до  осени-то  дойти.  Можно, правда, здесь  обосноваться…  Не-е, здесь  еще  поставить  себя  надо.  Лень.
     - Ой, Гарафна, не  надо - здесь, - взмолился  Аркиджар. - Я  тебя  все-ж-таки  обратно, это… попробую.
     - И  не  пробуй, не  получится.  Ты  слова  попутал; вместо  сил  воздушных  меня - повелительницу  ихнюю - выдернул.  Так?
     - Похоже, что  так.
     - Ну.  А  отпускают - каким  образом?  Власть  снимают, дух  на  свои  круги  уходит, сам  собою.  А  мои  круги - где?
     - Мир  явленный…  Оба-на.
     - Вот  именно.  Туригор  твой  или  Крегель - фактор, мало  волнующий.  Теперь  надо, чтобы  там  олух  вроде  тебя  нашелся  и  такую  же  ошибку  совершил.  Сам  понимаешь: вообще  невероятно.  Легче  пешком.
     У  Аркиджара  сладко  заныло  под  ложечкой: в  кои  веки  можно  побеседовать  специалисту  со  специалистом!
     - Слушай, Гарафна, - предложил  он. - Давай  я  тебе  здоровьишко  подправлю, внешний  вид  подлощу, а  ты  за  это  на  меня  не  в  претензии  останешься  и  насчет  погоды  натаскаешь, а?
     - Избави  Бог! - решительно  произнесла  женщина. - Если  ты  и  в  лЕкарстве  столько  же  понимаешь, то  извини-подвинься.  Я  еще  пожить  хочу.
     - Не, я  понимаю!
     - Ага.  Сердце  мне  с  печенкой  позициями  поменяешь.  Спасибочки.
     - Да  правда  же!  Ну  послушай: у  тебя  по  дамской  части  нелады, так?  Опять  же  кожа  нечистая.  А  я  тебе  такую  притирку  поведаю - лорд  Крегель  без  чуйств  упадет, как  увидит, что  ты  за  раскрасавица  стала.
     - Не  нравишься  ты  мне, - отрезала  строптивая  Гарафна, поморщившись. - А  характер  у  меня  такой: ежели  что  не  нравится, так  хоть  горы  золотые  сули, оно  мне  не  надо.  Ты  мне  эту  притирку  так  дай, а  я  тебе  загородку  поставлю, на  том  и  распрощаемся.
     - Так  дам, а  состав  не  скажу.
     - И  подавись  составом  своим.  Тогда  монет  на  дорожку  подкинешь.
     - Не-а.
     - Добром  соглашайся.  Не  то  молонью  пущу - вовсе  без  дому  останешься.
     Аркиджар  хмыкнул, уязвленный  этой  угрозой:
     - И  на  что  тебе  монеты, не  пойму.  Иди  да  стращай  кого  ни  попадя  молоньями.  Тебе  все  даром  и  поднесут.
     - Вот  ты  и  поднесешь, - распорядилась  Гарафна. - А  то  в  местах  незнакомых  я  еще  черт  знает  на  кого  нарваться  могу, посильней  себя.  Это  мне  интереса  нет.
     - Ладно, - кивнул  Аркиджар, подумав. - Но  за  это  дашь  посмотреть, как  заслонка  делается.
     - Это  пожалуйста, - смилостивилась  Гарафна, потягиваясь. - Тебе  как: на  время  или  до  снятия?
     - Снимать  научишь?
     - А  тут  учить  нечего; смотри  глазами, как  делаю, потом  все  наоборот  перекинешь.  Всего  делов, - она  щелкнула  пальцами  и  воздела  правую  руку  ладонью  кверху, становясь  в  этой  позе  немного  даже  величественной; если  бы  Аркиджар  увидел  ее  только  сейчас, то  не  поверил  бы, что  в  обыкновение  этой  женщины  входит  такая  густопсовая  вульгарность, какой  он  был  свидетелем  минуту  назад.  Всякий  человек  красив  и  вызывает  невольно  уважение, когда  занимается  тем, что  умеет.
     Гарафна  тем  временем  легчайше  поиграла  пальчиками, словно  проверяя  наощупь  нечто, лежащее  на  ладони, напряглась, поджидая  какого-то  одной  ей  уловимого  момента, и  с  силой - но  плавно - придала  то  же  положение  теперь  левой  руке.  Казалось, будто  она  держит  огромный  невидимый  мяч, а  взгляд  ее  устремлен  то  ли  к  верхнему  его  краю, то  ли  еще  выше, - но  только  взгляд.  Головы  она  не  поднимала, отчего  создавалось  впечатление, что  смотрит  она  исподлобья.
     Аркиджар  следил  вовсю.  Теперь  Гарафна  резко  развела  руки, сложив  указательные  пальцы  с  большими  в  колечки, а  прочие  распустив  наподобие    сорочьего  хвоста.  Сейчас  представлялся  уже  не  мяч, а  нитка, которую  она  как  бы  натягивает.  Над  крышей  и  двором  засверкала  призрачно  серебристая  паутинка - словно  нежнейшее  и  тончайшее  из  покрывал.
     Гарафна  сделала  движение, какими  хозяйки  расправляют  белье, проверяя  его  на  прочность, и  уронила  руки, - паутинка  медленно, летяще  опустилась, застилая  все  под  собой.  Аркиджар  выпучил  глаза.  Дом  исчез!
     - А  мне… как  же? - промямлил  он, ругая  себя  мысленно  за  то, что  не  подумал  об  этом  заранее.
     - Не  боись, - хмыкнула  неопрятная  ведьма. - Внутри  все  как  было.  Зайдешь - и  сразу  видимость  появится.

                *          *          *

     Последующие  эксперименты  повергли  Аркиджара  сначала  в  глубочайшее  изумление, потом - в  столь  же  глубокие  раздумья, а  затем - в  некоторую  прострацию.  Причиной  таких  радикальных  перемен  состояния  служило  лишь  время; суть  же  происходящего  оставалась  одной  и  тою  же, и  была  предельно  проста: за  что  бы  он  ни  взялся, все  выходило  поперек.
     Это, пожалуй, подпадало  бы  под  описанную  Гуллом  необходимость «разворачивать  оглобли», если  бы  в  результатах  наблюдалось  что-то  злое, или, скажем, - если  бы  вообще  не  было  результатов…  Но  нет: они  каждый  раз  выходили  какими-то  потешными.
     Простейшая, например, с  теоретической  точки  зрения  операция  превращения  курицы  в  петуха  обернулась  конфузнейше: с  курицей  ничего  особенного  не  приключилось, но  петух, которого  дело  вообще  не  касалось, принялся  с  этих  пор  почему-то  нести  яйца, и  притом - возмутительно  часто.  Прямые  свои  мужские  обязанности, однако, он  отнюдь  не  забросил, а, напротив, продолжал  исполнять  с  исключительным  рвением.  Аркиджар  подсунул  ради  интереса  несколько  противоестественных  яиц, брошенных  беспутным  родителем, к  наседкам, и  через  некоторое  время  оттуда  вывелись  премиленькие, ничем  не  отличающиеся  от  обычных, цыплята.  Вернее, поначалу  они  как  бы  и  не  отличались, но  после  выросли  в  таких  задиристых  и  темпераментных  топтунчиков, что  их  пришлось  употребить  на  суп, пока  они  не  переклевали  насмерть, в  смешанных  приступах  страсти  и  ярости, все  движущееся  в  поле  зрения.  Включая  собственного  папашу.
     В  период, когда  Аркиджар  плюнул  на  не  поддающуюся  волшебству  курицу  и  еще  не  обнаружил  побочного  эффекта  с  петухом, забрела  к  нему  худющая  и  почти  что  бесшерстная  собачонка.  Она  долго  и  подозрительно  принюхивалась  к  жилым  запахам  на  очевидно  пустом  месте  и  наконец  насмелилась  подойти  поближе, попав, понятно, на  Аркиджаров  двор  и  тут  же  обделавшись  от  удивления.  Нарастить  бедняге  подкожный  жирок  молодой  чародей  решил  традиционным  методом: попросту  откормить.  Но  вот  смущающую  глаз  лысость  попробовал  преодолеть  при  помощи  магии.  Заговоренный  бальзам, собственноручно  им  изготовленный  и  нанесенный  на  всю  собачонкину  поверхность, несмотря  на  отчаянное  сопротивление  предпоследней, принес  плоды  не  сразу; да  Аркиджар  и  не  ожидал  этого.  Он  спокойно  завалился  ввечеру  спать, а  проснувшись, заорал  благим  матом  и  вылетел, как  был, телешом  в  окно, покосив  раму, ибо  узрел  посередь  пола  некое  копошащееся  чудище, напоминающее  небольшую  скирду  красивого  каштанового  отлива.
     Только  переведя  дух, он  услышал  наконец  доносившееся  изнутри  тихое  поскуливание.  Несчастное  животное, озадаченное  до  слез  безвыходностью  своего  положения, силилось  выбраться  из  потемок, но  куда  ни  порывалось, всюду  обнаруживало только  бесконечные  лезущие  в  глаза  лохмы, а  догадаться, что  лохмы  сии - ее  собственные, у  собачонки  не  хватало  ума.  Вдобавок  лапы  ее  беспрестанно  скользили  и  разъезжались, не  доставая  коготками  до  устланного  ворсом  пола.  Опять  же - подо  всем  этим  великолепием  плюгавке  приходилось  тяжело, поскольку  нынешний  ее  вес  явно  превосходил  давешний  в  несколько  раз.
     Аркиджар  залез  обратно  в  дом, задумчиво  постоял  над  скирдою, из  недр  которой  слышалось  перебирающее  все  лады  стенание, пытаясь  определить, где  находится  морда, а  где - хвост, затем  махнул  рукой  и  начал  отстригать  клочками, как  придется.  Собачонка, чувствующая, что  что-то  происходит, не  вывела  из  данного  обстоятельства  ничего  хорошего  и  затеяла  выть  хватающим  за  душу  воем, то  и  дело  отплевываясь, кашляя  и  чихая.  Тут  уж  Аркиджар  сориентировался; минут  через  двадцать  ему  удалось  вполне  сносно  обкорнать  буйно  разросшиеся  собачонкины  патлы  вокруг  мордашки, а  еще  через  полчаса - превратить  бедолагу  в  весьма  симпатичное  существо, смахивающее  чем-то  на  морскую  свинку.
     И, наконец, это  сравнение  перестало  казаться  ему  таким  уж  милым, когда  выяснилось, что  любые  разнородные  трансформации (как-то: обращение  шмеля  в  бабочку, зайца  в  птицу  и  курицы - нет, не  в  петуха! - а  в  паву) заканчиваются  возникновением - кого  бы  вы  думали? - свинок.  Но  отнюдь  не  морских.
     Туригорцы  еще  долго  впоследствии  передавали  из  уст  в  уста  байки  о  диком  лягастом  кабане, носящемся  вприпрыжку  со  страшной  скоростью  и  совершившем  несколько  дерзких  набегов  на  капустные  грядки, о  поросенке  с  радужными  крылышками, перепугавшем  местного  пасечника  до  икоты, длившейся  ровно  двое  с  половиною  суток, и  о  странной  меланхоличной  свинье  со  множеством  хвостиков-завитушек, забредшей  как-то  на  двор  к  одной  старой  женщине  и  наотрез  с  тех  пор  отказавшейся  вылезать  из  курятника.  Так  она  там  и  жила, и  даже  насобачилась  вылеживать  под  брюшком  чужие  яйца, так  что  молодые  куры  вконец  развратились  и  стали  нарочно  нестись  в  занятом  ею  углу, чтобы  не  терять  после  совершенного  ни  минуты  на  самоличное  высиживание.
     Вызывать  кого-либо  Аркиджар  зарекся  с  пятого  раза.  Не  говоря  о  Гарафне - оказавшейся, кстати, бессовестной  халтурщицей, ибо  уже  через  две  недели  дом  начал  проступать  сквозь  заслонку, причем  не  раномерно-смутно, а  какими-то  пятнами; наподобие: полтрубы, уголок  окна  и  так  далее, так  что  все  эти  его  части, будто  кусочки  рассыпанной  мозаики, со  стороннего  взгляда, парили  прямо  в  воздухе, производя  очень  несообразное  впечатление, - так  вот, не  говоря  о  Гарафне, прочие  невольные  посетители  раз  от  раза  обнаруживали  полное  несоответствие  духу  заклятий.  Аркиджар  уж  старался  произносить  их  до  буковки  правильно, но  гости  упорно  продолжали  обманывать  его  ожидания, и  загвоздка, очевидно, заключалась  в  чем-то  другом.  Так, вместо  Духа  Окрестностей  явилась  ни  с  того  ни  с  сего  огромная  лесная  крыса - Аркиджар  в  жизни  не  видал  таких  большущих.  Крыса  нимало  не  испугалась, а  взглянула  только  на  непутевого  чародея  укоризненно, как-то  очень  по-человечески  вздохнула  и  принялась  разыскивать  лазейку  наружу.  Понятно, быстро  нашла.  Аркиджар  же  следил  за  нею, думая  примерно  так: «И  наглючая  же, а?  Ведь  я  в  нее  могу  табуретом  кинуть.  А  она  будто  уверена, что  нипочем  не  кину: рыщет  спокойненько  и  в  ус  не  дует».  Лишь  когда  крыса  удалилась, внимание  его  несколько  переместилось  к  собственной  персоне, и  Аркиджар  сообразил - заметил, вернее, - что  выражение  лица  имеет  сейчас - точь-в-точь  как  у  набыченного  дитяти, и  даже  нижняя  губа - скобкой, для  полного  сходства.
     На  этот  раз  он  уперся  и  вечером  повторил  заклинание, хотя  знал, что  в  такое  время  суток  Дух  Окрестностей  обычно  занят  всяческими  закатными  перетрубациями, как-то: закрытие  цветочных  венчиков, угомон  на  птиц, побудка  тьмолюбивым  хищникам, и  прочее; и  ему, Духу, то  есть, должно  быть, некогда.  Но  в  таком  случае  мог  бы  и  не  подсылать  за  себя  крыс, когда  его  вызывают  вежливо  в  приличествующий  тому  час  духотного  полуденного  недеяния.
     Существо, появившееся  в  доме  Аркиджара  Рифа  после  этого, безусловно, в  некотором  роде  было  более  точным  приближением  к  Духу  Окрестностей, чем  лесная  крыса.  А  с  другой  стороны, пожалуй, можно  сказать, что  и  менее.  Потому  что  это, конечно, был  дух.  Но  совсем  не  окрестностей.  По  крайней  мере, наверняка - не  ЭТИХ  окрестностей.  Вот  крыса, может  быть, была  местная…  Хотя  черт  ее  ведает, Аркиджар  уже  не  знал, что  и  думать.
     Дух  был  маленький, печальный, белый  и  ни  шиша  не  понимал  по-элесски. Это  несколько  смущало  и  настораживало, ибо  известно, что  духам, в  принципе, глубоко  безразлично, на  каком  языке  говорит  вызвавший: они  моментально  осваивают  любой.  Или  заставляют  человека  осваивать - их; в  общем, шут  его  знает, но  вывод  один: вы  их  понимаете.
     Этот  же - несомненно  принадлежавший  к  сему  беспокойному  разряду (он  имел  такие  характерные  признаки, как  прозрачность, летучесть, склонность  к  некоторой  размытости  форм  и  перетекающей  манере  движения) - если  и  понимал, то, хоть  убей, не  давал  ответной  возможности, и  к  общению  с  Аркиджаром  особого  желания  не  выказывал.  Хотя, впрочем, и  не  сильно  от  оного  увиливал.  Походил  он  то  ли  на  весьма  уменьшенного  в  размерах  белого  медвежонка, то  ли  на  куклу, бережно  составленную  из  нескольких  созревших - но  тогда  уж  довольно  крупных - одуванчиков.  Явившись, он  уселся  на  столе, облокотился  на  кружечную  дужку, так  замер  и  задумался.
     - Ты  кто? - уточнил  Аркиджар.
     Незнакомец  вскинул  глаза, в  соотнесеньи  с  его  субтильным  тельцем  казавшиеся  огромными, посмотрел  на  неопытного  волшебника  с  живым  интересом, но  вскоре  отвернулся  и  снова  уставился  в  некую  точку.  Похоже  было, что  Аркиджар  представляется  ему  забавным, а  так  вообще-то  ему  не  до  того.
     - Я  тебя  вызвал, - стараясь  выглядеть  повелительно, произнес  Аркиджар. - И  ты  должен  мне  повиноваться, - но  тут  же  подумал, что  в  словах  его  заключена  большая  неточность: потому  как  вызывал-то  он  совсем  не  эту  снегоподобную  пигалицу, а  Духа  Окрестностей, и  тут  еще  стоит  внести  ясность, должен  ли  глазастый  одуванчик  ему  повиноваться  или  нет.
     «Одуванчик» легко  снялся  с  места, полетал  над  столом  туда-сюда, сел  на  Гуллову  книгу  и  просительно  постучал  в  нее  пальчиком.
     - Немой  ты, что  ли? - попробовал  догадаться  Аркиджар.
     Малыш  разразился  отповедью, звучанием  напоминавшей  что-то  птичье, беличье  и  кошачье, если  бы  только  кошки  мурлыкали  раз  в  десять  быстрей.
     - Ну  ладно, понял, хорош  свиристеть, - сказал  Аркиджар. - Книгу - что?  Открыть?
     Гость  не  подал  никакого  знака, а  стал  вдруг  с  места  в  карьер  носиться  по  всему  дому  наподобие  спугнутой  летучей  мышки.  Закончив  свои  метания  так  же  неожиданно, как  начал, вернулся  в  прежнюю  позицию  у  кружки  и  вновь  погрузился  в  раздумья.
     - Ты  Гулла  ищешь? - сделал  Аркиджар  еще  одну  попытку.
     Может, они  были  знакомы?  Что-то  же  должен  означать  этот  жест  с  книгой…
     Малыш  издал  три  тягучие, тоскливые  трели  и  исчез.
     После  этого  случая  Аркиджар  три  дня  ленился.  Размышляя, он  все  больше  убеждался  в  правильности  своего  последнего  предположения, и  так-то  ему  от  этого  делалось  грустно: что  вот  они, два  создания, которым  было  о  чем  повздыхать  вместе, - может  быть, на  всей  земле  только  двое, кого  трогали  и  волновали  воспоминания  о  старом  мастере, - и  не  поняли  друг  друга.
     А  потом  ему  чего-то  пришел  на  память  обычай  Гулла  тревожить  в  сердцах  иноземных  богов, и  решил  Аркиджар  вызвать  богиню  любви.  Что  она  богиня  и  может, если  окажется  не  в  духе, прогневаться, его  не  слишком  волновало; ибо  в  вере  Аркиджар  был  крепок  и  искренне  полагал  разношерстное  собрание  с  герсиотских  гор  так  себе  компанией  локальных  стихиалей, много  об  своих  персонах  мечтающих.  Но  кто  бы  она  ни  была - та, что  называет  себя  богиней  любви, - с  такою  особой, пожалуй, совсем  не  грех  познакомиться.  То  есть  дальше-то  может  и  грех  выйти.  Но  познакомиться - не  грех.
     Аркиджар  даже  прифрантился  для  такого  случая.  Помылся  хорошенько, полчаса  причесывался…  Чтобы  не  исключать  всяких  приятных  вероятностей.  Заклинание  состряпал  сам, - в  книге  ничего  по  этому  поводу  не  содержалось.  Фантазия  его  к  сумеркам  разыгралась  без  удержу: поставив  четвероугольно  горшочки  с  медленно  горящими  фитилями  предварительно  оплавленных  свечей  и  побросав  вокруг  цветы (почему-то  ему  казалось, что  это  так  нужно), принялся  он  начитывать  накануне  придуманное…
     И  ужасно  растерялся, когда  вместо  ожидаемой  кудрявой  красавицы  в  розовой  тоге  появилась  перед  ним  прилизанная  барышня  в  глухом  платье  и  затрещала  сразу  же, без  всяческих  выяснений  и  недоуменных  возгласов:
     - Господин  Риф, мы  весьма  обеспокоены  вашим  поведением.  До  сих  пор  вас  выручало  ваше  непробиваемое  добродушие, но  всему  есть  предел.  Вы  вторгаетесь  в  опасные  области, и  вами  уже  всерьез  заинтересовалось  черное  братство.  Вы  обязаны  более  ответственно  относиться  к  своему  дару  и  должны  обратить  самое  острое  внимание  на  расширение  кругозора.  Вы  должны  понимать, что  делаете.  Иначе  выбор  будет  перенесен.  Это  последнее  предупреждение.  Вы  все  поняли?
     - Все… - пролепетал  Аркиджар. - Или  нет… вообще-то  не  все…
     - Поймете, - заверила  барышня. - Буквально  на  днях, - она  неожиданно  улыбнулась, отчего  стала  поразительно  похожа  на  древесную  квакшу, и  добавила: - Вам  привет  от  господина  Гулла.
     - К… как  он? - несуразно  осведомился  Аркиджар.
     - Великолепно, - объявила  она - и  вдруг  немного  присела, бросив  короткий  взгляд  кверху, будто  кто-то  наддал  ей  подзатыльник: - О, простите… - с  нее  разом  спала  вся  ее  чопорность: - Меня, собственно, и  послали  к  вам  в  силу  склонности  к  сходным  ошибкам.  Слишком  много  болтаю! - она  таинственно  расширила  глаза  и, вновь  необъятно  осклабившись, испарилась.
     Аркиджар  даже  не  мог  счесть  количества  причин, по  которым  он  был  ошеломлен  этим  визитом.  Во-первых, его  назвали «господином».  Во-вторых, за  ним, оказывается, каким-то  образом  следят, да  еще  и  с  двух  сторон!  В-третьих - «привет  от…» с  того  света?!  И  сама  эта  девица  городского  вида…  И  вообще… и  господи  ты  боже  ж  мой!
     И  что  он  опять  делает  не  так?!

                *          *          *

     Дух  Окрестностей  заявился  сам, причем  с  претензиями  меркантильного  характера.
     Аркиджар  сразу  и  не  понял, кто  это  у  него  в  гостях: он  как  раз  занимался  вправлением  коленного  сустава  двенадцатилетней  девчонке, привезенной  родителями.  Само  собой, с  каждым  днем  все  более  открывающийся  вид  дома  сделал  дальнейшее  затворничество  невозможным, хотя  и  надо  признать, что  просителей  стало  поменьше: видимо, весть  о  внезапном  исчезновении  целителя  вместе  с  обиталищем  все  же  облетела  близлежащие  поселения, но  те, кто  имеет  привычку  доверять, да  проверять, все  же  приходили  убедиться  самолично… и  убеждались  в  обратном.  Принимал  их  Аркиджар  на  свежем  воздухе.
     - А  что  это  у  те, батюшка? - говорили  иные, поводя  взглядом  на  отдельные  кусочки  дома. - Как  бы  защено?…
     - Защено, защено, - бормотал  молодой  человек  полунедовольно-полувиновато. - Так, свои  дела…
     - От  недоброго  отгорождаешься, - понимающе  кивали  посетители. - Я-ясно.  Дело  хорошее.

     В  этот  раз  его  ни  о  чем  таком  не  спрашивали: семья  попалась  деликатная, себе  на  уме; такие  обычно  и  платили  щедрей.  Сустав  был  уже  приведен  в  порядок, и  Аркиджар  втирал  девочке  в  колено  мазь, которая  сама  по  себе  являлась  лишь  болеутолительной, но  в  сочетании  с  силой, исходящей  из  его  пальцев, давала  поистине  волшебный  эффект, на  глазах  снимая  опухоль, - когда  на  оградку, всхлопотав  крыльями, опустился  большой  серый  ворон, перебрал  лапками, почистил  грудь  клювом, нахохлился  и  застыл.  Мать  девочки  украдкой  перекрестилась, тихо  прошептав  что-то, но  других  знаков  беспокойства  не  выказала.  Аркиджар, однако, это  заметил  и, оглянувшись, крикнул  на  птицу:
     - Кыш!  Кыш, пошел, гиль  отсюда!
     Ворон  встрепенулся, прошагал  бочком  по  забору  несколько  зубчиков  и  застенчиво  спрятал  нос  под  крыло.  Аркиджар, поморщившись, извинился  перед  женщиной:
     - Да  бог  с  ним!  Залетел, дуралей… - и  обратился  к  своей  маленькой  пациентке: - Как  это  тебя  угораздило?
     - На  речке, - охотно  объяснила  девочка. - О  корягу  осклизнулась.  Домой  сама  пришла, а  потом  как  распухло, у!
     - Ну-у?  Неужто  сама  пришла?
     - Сама, сама!  Думала - так  просто, ушиблась… а  оно  все  ширится  и  ширится.  Прямо  горе, - добавила  она, вздохом  подражая  взрослым.
     - Молодчина  какая…  Болит?
     - Болело…  А  теперь  вроде  нет.
     - Вроде  на  огороде.  Немножко-то  болит?
     - Ну, немножко.
     - Ну  немножко  еще  поболит  денька  два.  Ладно?  Вы  смотрите, - сказал  Аркиджар  родителям. - Чтоб  она  у  вас  еще  трое  суток  сама  не  ходила; по  крайности  можно  на  одной  ножке  попрыгать, если  очень  уж  нужно  окажется.
     - Неделю  не  будет, - твердо  произнесла  мать. - Все  как  скажете.
     - Неделю - чересчур…  но, в  общем, не  помешает.  Ну  что, коряга-бедолага? выздоравливай!

     Они  уже  уезжали, когда  женщина, бросив  своим  несколько  негромких  слов, вдруг  кинулась  обратно  и  со  странной  пытливостью  молвила:
     - Можно, я  спрошу?  Почему  вы  не  сказали: «До  свадьбы  заживет»?  Так  ведь  всегда  говорят…
     - Да  не  знаю, - смущенно  ответил  Аркиджар. - Может, оттого, что  сам  холостой, или…  А  что, надо  было?
     - Да  нет, как  раз  не  надо, - она  как-то  вымученно  улыбнулась. - Понимаете, сестра  у  меня, и  тетка - обе  вот  так  же, в  детстве, кости  ломали…
     - У  вашей  перелома  нет, - с  ненужной  мастеровой  точностью  вставил  Аркиджар. - Вывих.
     - Да, да…  ну, я  наверняка-то  не  знаю…  Так  вот  их  тоже  лечили, и  говорили, мол, заживет, до  свадьбы-то…  И  обе  враз  же  после  сватовства - это  сколько  ведь  лет  проходило! - обе  погибли.  Такая  вот  наша  линия…
     - Вы, матушка, много  о  линиях  размышляете, - возразил  Аркиджар  успокоительным  тоном. - А  вам  это  совсем  даже  ни  к  чему.  Порчу  я  бы  увидел.
     - Так  нету, значит?… - она  обнадеженно  распахнула  глаза.
     - Нету, - подтвердил  он. - Ступайте  с  богом, и  голову  впредь  ни  себе, ни  дочке  хмурью  этой  не  забивайте.
     - Да  что  вы! - оправдываясь, воскликнула  женщина. - Ей  я  разве  сказала  бы!  Ой, спасибо  вам…  Прощайте! - и  побежала, своих  догонять.
     Аркиджар  еще  долго  провожал  их  взглядом, замерший  в  каком-то  дремотном  умиротворении.  Кое  и  было  нарушено  в  один  момент  трескучим  прокашливанием  и  дребезжащим - то  ли  старческим, то  ли  кукольным - голосом, раздавшимся  внезапно  слева  от  него:
     - Зачем  звал?
     Аркиджар  резко  повернулся  на  звук, но  никого, кроме  давешнего  серого  ворона, не  увидел.
     - Тебе  говорю! - повторил  ворон (хотя  при  данном  положении  ему  лучше  было  бы  выразиться: «Я  говорю»). - Зачем  звал?
     - Кто  тебя  звал? - ощетинился  Аркиджар, справляясь  с  первоначальным  испугом.  Он  слышал  От  Гулла, что  некоторых  птиц  можно  выучить  речи, а  в  южных  краях  есть  даже  такие  пестрые  птички, которым  болтать - просто  в  удовольствие.
     - Два  раза  звал, - иронично  произнес  ворон. - Да  я  все  за-анят  был, так  за-анят…  А  нынче, друг  любезный, я  вот  сам  пожаловал, потому  как  счеты  у  меня  к  тебе  имеются.
     - Какие  такие  счеты?
     - Балуешься  много; равновесие  колеблешь.  У  меня, небось  знаешь, сушь  в  соседках, так  через  твои  безобразия  граница  с  нею  повредилась, овраги  раздались, внутрь  наступают.  Так  поди  восстанавливай!
     - Осади, - Аркиджар  тряхнул  головой. - Так  это  ты, стало  быть, местным  естеством  заправляешь?
     - Я-а, я-а, голубчик! - закивал  ворон. - Нешто  не  сдогадался?
     - А  почему  я  верить  должен?  Ты  по  левую  руку  от  меня  сидишь, граем  обернутый - на  нечисть  подозрительно!
     - Мне  перелететь-то  не  в  труд, - обиделся  ворон. - А  тебе  стыдоба  не  проникать, кого  видишь  перед  собою, - он  взлетел, покружил  в  поисках  воздушного  потока, лег  на  крыло - и  вдруг  с  удивительной  скоростью  словно  бы  вырос  сверху  вниз: вначале  лапы  его  превратились  в  мягкие  сапожки, а  затем  и  все  остальное  подверглось  сходного  рода  преображению, - и  вот  уже  перед  Аркиджаром  стоит  старичок-невеличка, и  все, что  осталось  в  нем  вороньего - это  два  сизых  пера  в  шляпе…
     - Ну  вот, - сказал  старичок. - А  теперь  собирайся, пойдем  глядеть, что  от  твоих  художеств  поделалось.

                *          *          *

     На  обычный  человеческий  взгляд  ничего  такого  в  том  месте, куда  Дух  Окрестностей  притащил  Аркиджара, не «поделалось».  Но  где-то  на  середине  пути  молодой  человек  стал  замечать, что  видит  все  вокруг  себя  другими  глазами.
     Все  стало  казаться  разумным, - не  очеловеченным (как  дети  рисуют  палочкой  по  песку: дерево  с  глазами, звери  на  задних  лапах, улыбающееся  солнце), а  именно  разумным, в  своем  собственном  виде  и  собственном  бытии.  Стрекот  кузнечиков, шелест  налетающего  ветра, острый, возбуждающий  аромат  грибной  сырости, подрагиванье  цветочных  венчиков  на  легких, тоненьких  ножках, причудливые  изгибы  древесных  стволов, веселая  игра  солнечных  бликов, подцвеченных  листвяной  зеленью, настороженные  зверьи  шорохи  и  дальнее, манящее  пение  печальницы-кукушки, - все  это, привычное  с  детства, привычное  до  незамечаемости, вдруг  предстало  ярким, новым, доселе  незнаемым… и  совершенно  иным - чем  это  думалось  раньше.  Выступили  на  первый  план  и  заговорили  бесчисленные  души, населяющие  природное  царство, а  формы - потерялись, сделались  зыбкими, и  случайными, и  малозначимыми.  И  там, куда  указывал  перст  Духа  Окрестностей - где  Аркиджар  не  различил  бы, будучи  один, ничего, кроме  обыкновенной  муравы, - он  впрямь  увидел  теперь  предвестья  трещинок, неумолимо  грозящих  стать  лет  через  двести  ввергнутыми  вглубь  этой  изумрудно-малахитовой  прелести, разъедающими  щупальцами  оврагов: уже  протянула  Сушь  через  пошатнувшуюся  границу  свои  корявые  руки  к  бережно  лелеемым владеньям  соседа.
     Одного  Аркиджар  не  мог  взять  в  толк: чем  он  тут  виноват?  Какое  из  его  заклинаний  и  почему  стало  причиною  этого  вторжения?
     Он  осторожно  присел  на  корточки, приближая  ладонь  к  овражным  зародышам, пока  едва  уловимо  дышащим  болезненной  сухотой, и  спросил  через  плечо:
     - Вороной - всегда  обращаешься?
     - Кем  хошь  могу, - самодовольно  ответил  Дух  Окрестностей.
     - Крысой - можешь?
     - Могу.
     - Так  это  ты  у  меня  тогда  под  крысьим  видом  шарился?
     - К  тебе  ноне  впервой  зашел, - отнекался  тот.
     - Стало  быть, вот  оно-то  и  есть!
     - Чего  оно  есть?
     - Сушь, стало  быть, являлась.  А  из-за  тебя  все!  Звали - почему  не  откликнулся?  Свято  место  пусто  не  бывает.
     - А  неча  по  пустякам  звать! - рассердился  Дух. - Ишь  каков; еще  ерепенится!  Наделал - заглаживай.
     Аркиджар  задумался.
     - Ты  мне  вот  что  скажи, - произнес  он  после  некоторого  молчания. - Ежели  я  тут  ножиком  чиркану - то  же  будет?
     - Ножик - вещь  дрянная  и  бестолковая, - терпеливо  объяснил  Дух. - Тут  мне  цыкнуть  достаточно - и  само  зарастет.  А  когда  равновесие  нарушается - это  другое  совсем.
     - Ну  другое…  А  как  править-то?  Объясни.
     - Я  почем  знаю?!  Ты  спортил - ты  и  правь!
     - Тьфу  ты!  Ладно.  Так  попробуем…  Собери-ка  мне  всех  крыс  по  округе - и  чтобы  каждая - вот  туточки  прям! - лапками  протопоталась, и  во-он  туда.  Сможешь?
     - Это  не  годится, - встревожился  Дух. - Это  нельзя  так.  Мне  всякая  тварь  в  достатке  нужна, иначе  все  вконец  повалится.
     - Вот  беспонятный!  Потом  пущай  возвращаются.  Только  одна  из  них - ты  стой  да  примечай - сушьим  духом  окажется.  Различишь?
     Дух  Окрестностей  выпучил  глаза, надулся, будто  ища  новых  возражений, - но, видать, не  нашел  и  смилостивился:
     - А  пожалуй…  Только  ты, мил  человек, ножки-то  как-нибудь  подбери.  Снесет  ведь.
     - Крысами, что  ль?
     - Ну  да, ну  да, - закивал  Дух. - Их  ведь  у  меня  в  хозяйстве  великие  тыщи.
     Аркиджар  сплюнул, в  душе  сильно  сомневаясь, что  это  стоит  делать, но  все-таки  отошел  подальше  и, угнездившись  на  валежине, дал  отмашку:
     - Начинай!
     - Чего  начинай? - удивился  старичок. - Ты  начинай.
     Аркиджар  тяжело  вздохнул.
     - Ну  виноват  я, виноват…  Но  тебе  ж  их  согнать - раз  плюнуть, а  мне  невдомек, с  какого  боку  и  схватиться.  Зачем  куражишься?
     - Ничего  не  знаю, - запальчиво  произнес  Дух  Окрестностей. - Умел  ломать - умей  починять.
     Аркиджар  обхватил  голову  руками, сосредоточился  и  неуверенно  начитал  вполголоса  какой-то  заклинательный  экспромт.  Почти  тотчас  же  из  лесу  выбежала  мамка-кабаниха  с  веселым  полосатым  выводком, увидела  Духа  Окрестностей, остановилась, недоумевающе  хрюкнула, перевела  взгляд  на  Аркиджара  и принялась  свирепо  рыть  землю.
     - Чего  это  меня  опять  на  свиней  потянуло, - пробормотал  молодой  чародей  и, сделав  знак  отмены, поплел  про  себя  новое.
     Кабаниха  было  развернулась  и  потрусила  восвояси, но  тут  же  возвратилась  на  прежнее  место, угрожающе  рыкнула  и  застыла.  Сбитые  с  толку  поросята  заюлили  вокруг  нее  кружками, обиженно  вереща.
     - Пошла  вон! - выразился  Аркиджар  попроще  и  скосился  на  Духа  Окрестностей  в  надежде  на  помощь.  Ничего  подобного.  Старичок  скучающе  переступал  сапожками  и  ждал, чем  все  это  закончится, с  самым  отстраненным  видом, как  бы  всею  позой  своей  выражая: «Я  тут  ни  при  чем».  Аркиджар  загрустил.
     Взгляд  его  отвлекся  невольно  на  охотящуюся  неподалеку  стрекозу, изысканный  трепет  крыльев  которой, казалось, никак  не  был  связан  с  ее  моментальными, отрывистыми  перемещениями  и  последующими  замираньями  в  непредсказуемой  точке  теплого  воздушного  пространства.  Наконец  стрекоза  уселась  возле  человека  на  бревне  и  замерла.  Это  был  замечательно  крупный  экземпляр  ярко-голубого  цвета.  Аркиджар  подпихнул  стрекозу  пальцем.  Та  гневно  дрогнула  хвостом, завернув  его, наподобие  скорпиона, но  с  места  не  двинулась.  Аркиджар  детски-завороженно  отследил  медленное  возвращение  стрекозьего  хвоста  в  линейное  положение  и  повторил  эксперимент.  Стрекоза, похоже, попалась  строптивая: она  только  крепче  вцепилась  лапками  в  кору  и  сложила  теперь  хвост  свой  в  кольцо, разумея  под  сим, видимо, крайнюю  степень  возмущения.
     В  этот  момент  кабаниха  на  опушке  пронзительно  завизжала, крутанулась  волчком  и  бросилась  обратно  в  лес, не  разбирая  дороги.  Поросята  рванули  за  родительницей.  Аркиджар  переглянулся  с  Духом  Окрестностей, - тот  кивал  ему  из  отдаления  с  умащенным  выражением  физиономии.  Молодой  человек  прислушался: что-то, похожее  на  судорогу, сотрясало  землю…
     Огромная  серая  волна, скатываясь  по  пригоркам, уже  виднелась, приближаясь  почти  бесшумно, если  не  считать  этой  глухой  дрожи, порожденной  сложенным  воедино  топаньем  бесчисленных  маленьких  лап.  Крысы  мчались  сосредоточенно, целеустремленно; кое-где  между  ними  барахтались, перепуганные, вовлеченные  в  общую  гонку  случайностью  и  не  имеющие  теперь  возможности  остановиться  и  выпрыгнуть  вон  из  сизого  косяка  рыжие  сурки  и  землеройки.  Аркиджар  инстинктивно  перелез  повыше, устрашенный  масштабом  содеянного.  Решительно  ничто  не  подсказало  ему  заранее, что  заклятие  удалось.  Он  и  не  заметил, когда  Дух  успел  превратиться  вновь  в  ворона, - и  теперь  парил  над  несущейся  стаей, высматривая  зорко  среди  этой  тьмы-тьмущей  пакостницу  Сушь.
     Крыс  все  прибывало, иные  пускались  вскачь  по  спинам  товарок, вторым  слоем, когда  серый  ворон  вдруг  приметил  наконец  свою  врагиню  и  камнем  пал  куда-то  в  самую  гущу - и  тут  же  взвился, цепко  держа  в  лапах  извивающуюся  добычу.  Аркиджар  для  верности  сделал  целых  три  знака  отмены  и  заорал  в  сложенные  трубочкой  ладони:
     - Сюда  неси!  Сюда!
     Но  нести  уже  было  некого: пойманная  крыса  обернулась  на  лету  слепышом-упырчиком, крепко  кусила  ворона  в  грудь  и, поддав  в  отместку  еще  своим  кожаным  крылом, так  что  бедняга  ворон  закувыркался  в  воздухе, ругаясь  и  теряя  перья, - и  усвистала  в  свои  владенья  на  бреющем  полете.
     Когда  растерянные, озадаченные  крысы, наконец, схлынули  и  разбрелись  кто  куда, оставив  за  собою  резкое, тошнотворное  амбре, заполонившее  всю  опушку, Аркиджар  спрыгнул  с  бревна  и  пополз  на  четвереньках  по  все  ширине  полосы  нарождающихся  оврагов, аккуратно, ладошка  за  ладошкой, снимая  дерн, перемешивая  рыхлую  землю  со  своей  слюной  и  после  этого  возвращая  на  место.  Слюны  пришлось  истратить  столько, что  по  окончании  этой  операции  у  Аркиджара  сложилось  впечатление, будто  только  что  изгнанная  Сушь  в  порядке  мщения  поселилась  у  него  во  рту.  Поэтому  он  испытывал  мало  сочувствия  к  демонстративным  оханьям  Духа  Окрестностей, уже  вернувшегося  в  старичковый  вид  и  растирающего  теперь  себе  место  укуса.  Аркиджар  смерил  его  разоблачающим  взором  и  укорил  устало:
     - Ну  что  выкобениваешься?  Ты  ж  весь  из  перешнырок  состоящий, ничего  тебе  не  диется!
     Дух  оборвал  свои  стенанья  и  бодренько  произнес:
     - Твоя  правда, человече.  Ну, за  службу  благодарствуй, и  смотри  вперед - чтобы  без  баловства, уж  пожалуйста!

                *          *          *

     Неделей  позже  навестила  Аркиджара  одна  старушка, бывавшая  у  него  и  ранее  с  целью  приобретения  ломотноутолительного  снадобья.  Нынче, однако, беда  у  старушки  стряслась  другая, и  пришла  она, наполовину  сердитая, наполовину  напуганная.
     - Вот, милок, - сказала  она, настойчиво  влагая  в  руки  молодому  чародею  старый, потускневший  и  местами  пошедший  ржавью  обломок  зеркала. - Какие-то  ужасти  мне  оттель  кажутся  и  всякие  голоса: то  рожа  высунется, то, вроде, осветится, и  талдычут  без  умолку: неси, мол, к  целителю, и  дело  с  концом.
     - Ух  ты… - смутился  Аркиджар. - Вот  рожи  гнать - это  я  еще  не  пробовал…
     - И  не  надо, и  не  надо, - затараторила  старушка. - Гнать  не  надо; я  снесла, как  велено, а  дале  сам  разбирайся; мне  оно  ни  к  чему, одна  живу, и  чего  мне  там  в  зеркалах-то  рассматривать  окроме  как  себя: тоже, знаешь, видок  не  из  приятных!
     - Ну  да, бабуля, - хохотнул  Аркиджар  и, по  принципу «мне  пустяк, а  человеку  приятно», сделал  комплимент: - Ты  вон  еще  невеста!
     - Ой, ска-ажешь, - застыдилась  старушка. - Невеста…  С  насеста, - видно  было, что  посетительница  счастлива  уж  тем, что  избавилась  от «ужастей», а  получив  в  порядке  компенсации  очередную  скляночку  своего  лекарства  за  полцены, возрадовалась  еще  больше  и  потопала  домой, сияющая.
     Проводив  ее, Аркиджар  сел  за  стол, прислонил  осколок  к  кувшину, щелкнул  по  нему  пальцем  и  произнес, отчего-то  рисуясь  перед  самим  собою, развязно:
     - Ну?…  Слушаю.
     Зеркало  жеманно  помолчало, затем  выдало  какой-то  треск  и  шипение, поплыло  радужной  рябью  и  наконец  изобразило  обширную, бородатую, но  при  том  безусую  ряху, имеющую  крайне  слащавое  выражение.  Ряха  эта, почему-то  Аркиджару  с  первого  взгляда  не  понравившаяся, моргнула, умилилась  еще  более  и  пропела  приторно:
     - Господин  Риф, если  не  ошибаюсь?
     - Допустим, - уклончиво  ответствовал  Аркиджар, важничая.
     - Вас  почтительно  приглашают  на  великий  турнир  магов, имеющий  место  быть  на  августовское  полнолуние  в  Свободных  землях, возле  Светлого  озера.  Турнир  проводится  раз  в  сорок-пятьдесят  лет…
     - Сорок  или  пятьдесят? - сурово  перебил  Аркиджар, отмечая  про  себя, что  голос  приглашающего  напоминает  ему  вязко  текущую  помесь  бисера  с  патокой - вот  именно  так!
     - О, это  зависит, видите  ли, от  некоторых  небесных  вращений, плавно  меняющих  свою  скорость, - пояснил  странный  бородато-безусый  субъект. - Сие  есть  великая  тайна, - добавил  он  торопливо - таким  тоном, каким  торговцы  дают  первую  скидку.
     - Угу, - пробурчал  Аркиджар, заставляя  себя  изо  всех  сил  делать  вид, будто  еще  раздумывает  над  этим  предложением, хотя  в  душе  был  готов  хоть  сейчас  подхватиться  с  табурета  и  драть  на  турнир  что  есть  духу. - Какого  рода  соревнования  проводятся, милейший?
     - О, - с  готовностью  запел  субъект. - О, мастер  Риф, примите  уверения…  Никаких  ограничений…  Каждый  волен  показать  свое  искусство  всесторонне… обмен  опытом… и  так  далее…
     - Вот  про «и  так  далее» - поподробней, пожалуйста, - еще  поднажал  Аркиджар. - Это  у  вас  там  как  поединки  или - просто  поодиночке?
     - По  вашему  усмотрению, - толстяк  чуть  ли  не  прослезился  от  услужливости. - По  вашему  многопочтенному  усмотрению, мастер  Риф.  Разумеется, все  участники  пользуются  равновеликими  правами, и  ваш  вызов  может  быть  принят  или  же  не  принят…  Но  скажу  по  секрету, - он  перешел  на  шепот  и  наклонился, видимо, к  своему  волшебному  стеклу, - отклонение  от  поединков  оч-чень  не  уважается, оч-чень…
     Аркиджар  прикинул  про  себя  так, что  толстяк, вероятно, сгущает  краски, а  ежели  и  нет, то  самому  нарываться  не  стоит, да  и  с  прочими - видно  будет.  Уважается, не  уважается, а  хорохорить  из  себя, чего  нету, - добром  не  кончится.  Кроме  того, вряд  ли  устойчивые  правила  могут  довлеть  над  мероприятием, в  коем  один  человек  в  состояньи  участвовать  не  более  двух  раз  в  жизни.
     - Лады, - гукнул  он  сквозь  зубы. - Буду.
     - Позвольте  уточнить, мастер  Риф, - встрепенулся  бородач. - Под  которым  списком  вас  обозначить?  Бюрократия, знаете… хе-хе…
     - Какие  еще  там  списки?
     - Это  известно, какие…  Белая  магия, черная, серая…  Такоже  редкий  чрезвычайно  вид  красной  магии… и  так  далее.
     Аркиджар  еле  удержался  от  того, чтобы  выпучить  глаза  и  отклячить  уголки  губ  по  поводу  удивленья  каким-то  неслыханным «редким  видом», устыдился  внутренне  своего  невежества  и  соизволил  вслух:
     - Пиши  белым.
     - Ах! - изошел  восторгом  толстяк. - Это  весьма  похвально… весьма!  А  другими  видами - не  интересуетесь?
     - Нет, - отрезал  Аркиджар.

                *          *          *

     Аркиджар  знал  за  собой  дурную  привычку  все  воспринимать  всерьез  и  уж  много  раз  имел  случай  убедиться, что  привычка  эта - определенно  дурная, но, перепроверяя  себя  и  ситуацию  там, где  этого  совершенно  не  требовалось, с  завидной  последовательностью  забывал  сделать  это, когда  было  действительно  нужно.
     Вот  и  теперь: толстяк, известивший  его  о  турнире, хоть  и  внушил  Аркиджару  с  первого  взгляда  отчетливую  неприязнь  своим  масляным  обхождением, но  почему-то  не  вызвал  ни  малейшего  подозрения  во  лжи  или  неточности.  А  между  тем, еще  не  добравшись  до  места, Аркиджар  уже  был  введен  в  сильное  недоумение  относительно  упомянутых  списков.
     Поскольку  чародейский  люд  стекался  потихоньку  в  одну  точку, вероятность  встречи  с  коллегами  и  возможными  конкурентами  повышалась  с  каждой  пройденной  милей.  И  за  два  дня  до  прибытия  Аркиджар  имел  интересное  знакомство, когда  обедал  на  постоялом  дворе.  Как  раз  в  это  время  туда  явилась  его  сестра  по  искусству - двадцатисемилетняя  особа  со  светло-русой  косищей  толщиною  в  руку  и  вызывающей  манерой  держать  себя, именем  Этерна, ознаменовавшая  свое  прибытие  большим  шумом  и  энергичными  требованиями  свежей  лошади.  Когда  ей  тысячу  раз  объяснили, что  лошадей  нет, она  чрезвычайно  красноречиво  стукнула  оземь  каблучком, отчего  произошло  радиальное  растрескивание  почвы, и  посулила  наслать  на  хозяев  зубную  боль, если  они  станут  продолжать  свои  пререкания.  Тут-то  Аркиджар, увлеченно, с  ротозейным  любопытством, наблюдавший  сию  сцену, и  признал  в  темпераментной  красавице  своего  человека, и  вмешался  в  дело  с  учтивым  предложением  докончить  путь  совместно, выразив  надежду  на  то, что  его  компания  скрасит  молодой  женщине  неудобства  пешего  следования.  То  есть, в  идеале  это  предложение  должно  было  бы  звучать  именно  так, но  Аркиджар, к  которому  от  проветривания  головы  дорожными  впечатлениями  вернулась  острота  мировосприятия, оробел, сомлел  и  в  основном  лепетал  нечто  невразумительное, застенчиво  улыбаясь  и  пожимая  плечами  без  всяких  к  тому  причин.  Этерна  смерила  потенциального  попутчика  оком  и  произнесла  капризно-недоверчиво:
     - А  я  разве  не  опаздываю?
     Аркиджар  совсем  застыдился, глядя  как  она  непринужденно  имитирует «господский» блеск  в  обращении, недоступный  его  неотесанной  натуре.  Однако  возразил  неуклюже:
     - Сказали - к  полнолунию…
     И  почувствовал  вдруг, как  что-то  кольнуло  изнутри - небольно, скорее  щекочуще: «А  которая  это  у  меня  луна  будет?…»  И  втемяшилось  посчитать.
     Неизвестно - то  ли  эта  очевидно  обнаружившаяся  его  способность  отвлекаться  от  лицезрения  хорошеньких  женщин  на  какие-то  свои  мысли располагающе  подействовала  на  Этерну, привыкшую, вне  всяких  сомнений, к  несколько  более  воодушевленным  реакциям  со  стороны  противоположного  пола  и, может  быть, уставшую  от  них, то  ли  просто  шлея  под  хвост  попала, но  она  неожиданно  просияла  и  согласилась:
     - Хорошо!  Только  перекушу, - после  чего  проследовала  к  стойке  и  принялась  гневно  стучать  по  ней  кулачками, доказывая  свое  право  на  бесплатный  обед  в  счет  компенсации  отсутствия  конной  смены.  Хозяин, а  в  особенности  хозяйка, до  того  момента  сносившие  гостьин  гонор  более-менее  сдержанно, вышли  из  терпения  и  возразили  громко, и  в  очень  живописных  выражениях, что  это  не  их  дело.  Уладил  дело  Аркиджар, молча  и  щедро  расплатившись  за  даму  вперед.
     Так  вот, новая  Аркиджарова  приятельница  слыхом  не  слыхивала  ни  о  каких  списках.  И, кстати, к  его  некоторому  самоуспокоению, о  красной  магии - тоже.  Как  выяснилось, ее  пригласили  под  совершенно  другим  предлогом.  Это  насторожило  обоих, но  теперь  уже  было  делом  чести  выяснить, почему  и  зачем  их  водят  за  нос.

                *          *          *

     В  дороге  они  сдружились  окончательно, и  на  второй  день  как-то  уже  с  трудом  представляли, что  увидали  друг  друга  впервые  только  вчера.  И  Этерна  оказалась  не  так  уж  вспыльчива  и  несносна, да  и  Аркиджар - не  таким  уж  увальнем.  Говорили, рассказывали - без  умолку, у  каждого  многое  рвалось  на  язык, так  что  в  конце  концов  установили  очередность.  Оба  изголодались  без  общения  с  себе  подобными, оба  были  молоды, - чего  ж  вам  еще  для  того, чтобы  люди  вдруг  почувствовали  себя  друзьями  навек?
     Холодная  северная  красота  Этерны  сочеталась  непостижимым  образом  с  неуемным, страстным  характером, - и  еще  более  непостижимо - с  каким-то  особенным, редким  видом  отзывчивости, коренящимся  не  столько  в  сердце, сколько  в  разуме.  Аркиджар  никогда  не  встречал  таких  странных  людей, но  уже  спустя  час  спутнической  болтовни  понял - и  утвердился  в  своем  мнении  накрепко, - что  обещанная  Этерной  зубная  боль  нипочем  в  действительности  не  была  бы  ею  наслана; она  просто  грозилась.  Немного  позже  Этерна  сама  призналась:
     - Всю  жизнь  мечтаю  уделать  кого-нибудь, но  чтоб  не  без  повода.  Понимаешь, Арк?  Чтобы  натурального  гада  прижучить…  Оно  это  дурное, конечно, свойство, так  само  и  вздымается  изнутри, помимо  обстоятельств…  А  на  безвинных  направлять - стыда  не  хватает.  Зубы  чешутся, а  кусить  некого!  А  теперь, вот  видишь, позвали  какой-то  великий  кристалл  составлять.
     Надменный  лоск  Этерна  прогнала  от  себя  сразу  же, - или  даже  не  прогоняла  ничего  сознательно, а  просто  у  нее  так  получалось, - о  чем  она  сама, кстати, говорила: «Все, кого  знаю, в  один  голос: мол, глянешь  на  тебя - у, выскочка, заноза, нос  задерет - и  поплыла-а, павлина  неописанная; а  поведешься - душа  душою!»  Аркиджар  даже  рассмеялся  от  этих  ее  слов, узнавая  в  них  что-то  очень  близкое  к  собственным  впечатлениям.
     Теперь  же - нахмурился  и  произнес, поддаваясь  новичковой  поспешности  изо  всякого  случая  воображать  системы  и  закономерности:
     - Спортишь  себе  нутро  злобствием-то.  Родить  не  сумеешь.
     - Ну  да! - отмахнулась  Этерна. - Коли  захочу, это  у  меня  не  задержится.  Да  рано  еще…
     - Вот - рано…  Проворонишь.
     - Тебе  какое  дело  твое? - изумилась  Этерна. - Вот  знаю  я  таких, вроде  тебя: глядеть  спокойно  не  могут, если  женщина  сама  при  себе, ровно  свахи  какие.  Непременно  надо  носом  в  кастрюлю  засунуть…  Успеется!
     Аркиджар  фыркнул:
     - Ну  да.  Что  тебе  в  кастрюле  делать…  Ты  и  там, небось, примешься - злодеев  искать.
     - Вот  правда, - сокрушенно  вздохнула  Этерна. - Прямо  мОчи  моей  нет  от  этих  намерений, прямо  вот  засело  в  голове, как  не  знаю  что!
     - Ты  и  делом-то, небось, с  того  занялась?
     - С  того, - кивнула  она. - Чтобы, значит, всякое  зло  изничтожать.  И  выходило  даже!  С  одной  девули  знакомой  цыганка  на  рынке  перстенек  сняла…  Знаешь, как  они  делают: скажут - дай, человек  и  отдаст, как  себя  не  помнит, потом  ищи-свищи  ее…  А  я  так  нашла.  Как  вломила  ей  по  ветру  попятных - сама  прибежала, от  кибитки  своей  отбилась, доплатить  аж  хотела, во!…  Потом  еще, помню, одна  женщина  пожилая  приходила, жалилась: соседка  у  меня, говорит, стерва  такая, всю  семью  переглазила, змеючка  завидущая.  Внучат  в  жар  кидает, сноха  вянет, сыновья  работать  не  хотят, дурью  маются, вино  хлещут, дед  кровью  кашляет, заходится; весь  дом  по  швам!  Я - выяснять: соль, говорю, под  дверьми  находила  ли?  А  нитки  черные  куда - не  подшивали  ли?  А  волосья  чужие  по  полам - не  стелятся  ли?  Нет  и  нет.  Ничего  такого.  Пошла  сама  рыскать.  Все  обходила, обстучала - а  домина-то  большо-ой  у  них, зажиточные… как  бог  свят - нет  и  нет  ничего!  А  потом  выходить  стала, за  калитку  тронулась - ой  же, ма-амочки! По  всей  ограде, знаешь, так  мутью  и  тянет, так  и  тянет!  Как  в  кольце  оказались - представь!  Пошла  кругом…  Тут, в  одном  месте, дает  мне  из-под  земли, - ох, дает, ровно  кишки  узлом  завязались.  Лопату  мне, говорю.  Приносят  лопату.  Копаю.  Копаю - а  с  самой  пот  градом, в  глазах  темнеет…  Ну, думаю, доберусь  до  тебя!  Откопала - что, как  ты  думаешь?  Прямо  по  поговорке: собаку  дохлую.  Чья, спрашиваю, собака?  Хозяйка  руками  плещет: ой, наша!  ой, пропала  недавно!  ой  же, как  жалко!  Соображаешь?
     - Все  руками  касались, да? - с  замиранием  спросил  Аркиджар. - Гладили, то  есть.  А  если  жалко - значит, любили  все  этого  пса.
     - И  то, и  это! - нетерпеливо  продолжила  Этерна. - Да  в  каком  виде-то  мы  ее  отрыли - сказать  страшно.  Потроха, мясо - все  вынуто, а  шкура  пустая, и  в  шкуре  кости  бренчат.  Вот  бывают  же  нелюди  такие, а?  Ну, меня  зло  взяло, прям  до  дрожи.  Все, говорю.  Как  она  тут  наплела, разбираться - терпения  нет; косточки  сейчас  смолоть, а  шкуру - на  сковородку  и  на  медленном  огне  поджаривать…  Все  одно - псине  уж  не  больно  теперь, а  в  остатке  зараза  спрятана.  Ну, вонь, ясное  дело, будет, а  что  же  делать?  Надо.
     - А  соседка  что?  Сама  явилась?
     - А  куда  ж  она  делась!  Приползла  на  карачках: ой, не  буду  больше!  ой, пустите, люди  добрые!  А  я  говорю: люди-то, может, и  добрые, а  на  меня  вот  ты  зря  напоролась: я  не  добрая, я  так  проучу - век  помнить  будешь!  Так  она  еще  стыдить  меня  взялась: молодая, говорит, и  не  грех  тебе  старуху  старую  мучить…  Ух, зашлось  у  меня!  Ах  ты, говорю, подлая, как  у  тебя  язык-то  ворочается  про  грех  заикаться!  Или  тебе  не  грех  было  против  малых  детей  колдовать? - Этерна  отдышалась  от  гнева, охватившего  ее  при  рассказе, словно  она  заново  переживала  все  это, с  той  же  интенсивностью, усмехнулась  и  добавила, уже  спокойно: - А  сама  про  себя  думаю: ужо  пусть  на  меня  обозлится, хорошенько  пусть!  У  таких  ведь  гадство  вовнутрях  никогда  не  проходит; так  вот  чтобы  после  не  повернулось  опять  соседям  мстить, а  чтобы  меня  одну  поминала.  Мне-то  худа  не  сделается…  Вот  так, говорю.  И  знай  вперед: на  силу  сила  найдется.  И  стращать  не  пробуй  даже!  Пуганые.  И  всю  шкуру  до  конца, до  угольков  спалила - ничего, не  откинулась.
     Остатки  волнения  еще  играли  в  ее  голосе, и  Этерна  произносила  каждую  фразу  грозно  и  отрывисто, как  финальную - словно  вколачивала  гвозди, и  все  ей  казалось, что  для  полной  прочности  не  хватает  еще  одного  гвоздика.
     Аркиджар  поежился, смекнув, наконец, почему  Этерна  не  пробуждает  в  нем  никаких  поползновений  даже  к  легкому  безобидному  флирту: у  нее  у  самой, видимо, как-то  не  держалось  в  памяти, что  она - женщина; она  была  просто  человек, по  случайной  природной  игре  в  орла  и  решку  родившийся  в  женском  теле.
     - Ты  у  кого  училась-то? - спросил  он  для  поддержания  разговора.
     - Я  самоучка, - ответила  она, вдруг, без  всякой  плавности, меняя  тон - со  свойственного  житейским  байкам «финдибоберного», в  котором  слова  играют, журча  и  перетекая  смыслом  одно  в  другое, на  ровный, серьезный  и  однозначный  тон  откровенной  беседы.  И  опять  восстановилась  между  ними  тонкая  стеночка, потому  что  Аркиджар  вот  так  переключаться  не  умел, да  и  не  находил  нужным.  Для  него «заумь», подобная  Гулловой, была  упражнением, а  для  Этерны - напротив, вполне  естественным  путем  самоизъявления.  Хотя  ничего  такого  заумного  в  ее  реплике, конечно, не  было.  А  именно  один  тон.  Но  его  хватило.
     Впрочем, сама  спутница  стеночки  этой  явно  не  чувствовала, да  и  создавала  ее  ненамеренно.  Аркиджар  это  понял  хотя  бы  по  тому, что  у  Этерны  достало  такта  не  пытаться  вернуть  ему  давешний  долг.
     - Ну, не  совсем  же, - усомнился  он. - Что-то  же  тебя  натолкнуло.
     - А  что  тебя  натолкнуло? - возразила  она, подразумевая, что  вопрос - риторический. - Если  сила  горлом  идет, что  же  с  ней  делать?  Прилагать; больше  никаких  выходов.
     Аркиджар  согласно  шмыгнул  носом.  Он  немножко  завидовал  Этерниной  смелости, хотя  не  совсем  уверен  был  в  том, что  сам  хотел  бы  обладать  подобной.

     Часом  позже  они  проходили  импровизированным  рынком, собранным  предприимчивым  местным  народцем  на  скорую  руку  благодаря  слухам, облетевшим  запад  Манора: о  чародейском  слете  тут, по  всей  видимости, знала  уже  каждая  собака.  Вдоль  дороги  понаставили  лавочек; торговали  больше  вином  и  снедью, но  некоторые, - учитывая  профиль  нахлынувших  гостей, - и  соответствующей  утварью: картами, амулетами, сушеными  травами, а  одна  ушлая  бабенка  упорно  пыталась  всучить  всем  проезжим  и  прохожим  горшочек  с  мерзко  воняющим  порошком, утверждая, что  это  толченая  летучая  мышь.  Аркиджар  нюхнул  поближе  и  констатировал:
     - Врешь.  Мышь  обыкновенную  с  птицей  смешала.
     Это, видимо, происходило  уже  не  в  первый  раз, поскольку  соседка  врушки  покатилась  со  смеху  и  посоветовала:
     - Да  плюнь  ты!  Видишь  же: народ  все  обученный, дело  свое  знает…  Кого  надуть-то  хочешь?
     - А  вдруг, - нисколько  не  смущаясь  отмахнулась  та  и  уставилась  в  небеса.
     Этерна  покосилась  на  нее, багровея  от  гнева  и, кажется, решая  про  себя, стоит  ли  обрушить  на  пройдоху  свой  пыл  борца  со  злом, но  увидала  на  соседнем  прилавке  амулеты  и  загорелась:
     - Это  для  чего?  А  это - какие  знаки?
     - А  ты  в  каком  месяце  родилась, голубушка? - услужливо  отозвалась  торговка-пышка.
     - Апрельская  я.
     - Вот  энтот, значит, тебе.
     - Цацка, - предупредил  Аркиджар  вполголоса. - Силы  никакой  нет.
     - Сама  знаю, - заносчиво  ответила  Этерна. - Зато  красиво, мне  нравится.  Беру!
     - Полтинничек.
     - Ско-о-олько?!
     Сошлись  на  десяти  грошах.

     Аркиджар  запасся  провизией  и  уже  было  побрел  не  спеша  прочь  от  рынка, но  задержался  у  последних  лавок, поджидая  Этерну.  Та  уже  нацепила  на  шею  и  амулетик, и - наподобие  ожерелья - внушительную  связку  чесноку, и  теперь  деловито  рассматривала  еще  какую-то  вещицу.  Аркиджар  зевнул  и  от  нечего  делать  пробежался  взглядом  по  крайним  прилавкам…
     И  обомлел.

     Он  подошел  поближе  к  этому  сверкающему  чуду  и, указав  на  него, но  не  решаясь  дотронуться  пальцем, словно  боялся, что  оно  тут  же  исчезнет, проговорил  с  нервной  дрожью  в  голосе:
     - Эт… то… пояс, да?
     - Желаете  прикупить, молодой  человек? - бойко  отозвалась  торговка.
     Аркиджар  поднял  глаза  и  теперь  уже  окончательно  потерял  дар  речи.
     - Не  бойтесь, не  дорого, - кивнула  она, расплываясь  в  своей  невозможной  улыбке  древесной  квакши. - Это  лишние  капельки  со  стеклодувни, мастера  отдают  по  грошу  за  фунт.  Ну, разумеется, надбавка  за  работу, крепеж…  Полторы  монеты.
     Аркиджар  чуть  не  расплакался.  Ограничь  он  себя  немножко  пятью  минутами  раньше  в  тратах  на  пропитание, ему  бы  сейчас  хватило!
     - Нету  у  меня, - жалобно  пролепетал  он. - Полтинник  бы  скинуть, а?
     «Квакша» нахмурилась, затем  возвела  очи  кверху, хитрО  изломав  бровь, скосилась  на  Аркиджара  и, привстав  с  места  со  словами «А-ай, какой  жадный  молодой  человек!», достала  у  него  из-за  уха  требуемую  сумму.  Каковой  там, разумеется, минуту  назад  и  в  помине  не  было.
     - Шутите? - надулся  Аркиджар, не  то  чтобы  совсем  не  веря, а  скорее  на  всякий  случай.
     - Почему  шучу? - широко  распахнула  глаза  девица-квакша. - Пояс  ваш, берите.  Тысяча  стеклянных  горошинок, одна  к  одной…  Берите, берите, отец  родной, вещь  фасонистая, очень  вам  пойдет.
     - Ведь  даром  все-ж-таки… - зашептал  Аркиджар, озираясь. - Неудобно!
     Девица  поманила  его  к  себе  пальчиком  со  значительным  видом  и  шепнула  в  ответ  на  ухо:
     - Неудобно  штаны  через  голову  надевать.
     И  кивнула, садясь, заговорщически, будто  сообщила  что-то  ужасно  секретное, первостатейной  важности.

     Тысяча  стеклянных  горошинок, одна  к  одной, десять  на  сто…
     Только  в  пути  Аркиджар  сообразил, зачем  ему  была  так  нужна  эта  вещь, зачем  она  ему  так  сразу  понравилась!

                *          *          *

     Тропка  к  Светлому  озеру  пролегала  по  реденькому  перелеску, уводя  все  ниже  и  ниже  по  косогору, и  само  озеро  со  своими  берегами  виднелось  отсюда  как  зеленая  чашка, до  половины  налитая  чистой, прозрачной  водой.  По  всему  окружью  его  были  рассыпаны  бессистемно  мраморные  беседки - осыпающиеся, полуразрушенные, но  все  еще  хранящие  неизъяснимую  прелесть  старины.  Когда-то  здесь  обитали  герсиотские  наместники, устроившие  сады  и  аллеи  по  своему  стилю, но  с  тех  пор  много  воды  утекло, и  земли  эти  теперь  номинально  и  фактически  являлись  свободными.  Формально  же  они  принадлежали  Королевскому  Дому, но  доходов  приносили  раз  в  пять  меньше, чем  следовало  бы  при  должном  присмотре, и  на  это  уже  давным-давно  смотрели  сквозь  пальцы, ибо  умный  правитель  никогда  не  упускает  из  виду  необходимость  всячески  поощрять  жителей  приграничья: у  таковых  не  должно  возникать  желания  перейти  под  знамена  соседей.  А  тут, уже  почти  под  боком, располагалась  зубастая  Кермия, с  ее  неугасающим  аппетитом  до  лишнего  пространства.  Так  что  от  Свободных  земель  ничего  сверх  сытного  содержания  застав  и  не  требовали.
     Возле  озера  теперь  и  обитал, как  болтали  на  рынке, вселившийся  в  дворцовые  развалины, местами  еще  пригодные  для  житья, глава  местных  налогосборщиков  Дефф  Тармаг  с  дочерью  Лиффой  и  племянницей  Луккой, обеими  девицами  на  выданье, ломливыми, высокомерными  и  замкнутыми.  В  народе  ходили  слухи, будто  бы  Дефф  помимо  своей  служебной  деятельности  занимается  колдовством, и  если  где  имеется  подозрение  на  укрывательство, то  напускает  на  тот  дом  особую  напасть, от  которой  враз  портится  всякая  жидкая  вещь  в  хозяйстве: вода  тухнет, вино  киснет, а  в  молоке  заводятся  водомерки.  И  хотя  никто  не  доказал, что  происходят  эти  неприятности  именно  по  его  вине, Деффа  в  округе побаивались.  Сейчас  же, когда  в  его  владения  потянулись  загадочные  посетители, интересующиеся  по  пути  кто  магическим  турниром, кто  собиранием  великого  кристалла, кто  поиском  философского  камня, а  кто  и  векторно-обратимыми  трансформациями, репутация  его  подтвердила  окончательное  подтверждение.  Так  что  Аркиджар  и  Этерна  не  были  особенно  удивлены, убедившись  воочию, что  масляная  ряха  из  зеркала  принадлежит  именно  Деффу  Тармагу, о  коем  они  были  по  дороге  так  наслышаны.  До  них  сюда  прибыло  уже  несколько  человек  магов  и  магистр  разного  возраста  и  профиля; каждый  предполагал  целью  прибытия  что-то  свое, но  хитрый  Дефф, легко  угадывавший, кому  какую  приманку  следует  бросить, имел  в  виду  совершенно  другое.
     Как  выяснилось, племянница  его  Лукка  внезапно  утратила  вкус  к  жизни  и  вот  уже  полгода  пребывала  в  глубокой  тоске, ничему  на  белом  свете  не  радуясь  и  варьируя  основной  смысл  своих  высказываний  в  диапазоне  от  радикального «чтоб  вам  всем  провалиться» до  самоотверженного «чтобы  мне  провалиться».  Возможности  времяпровождения, отличного  от  проваливания  кого-либо  куда-либо, ею, видимо, как-то  не  учитывались.  Обеспокоенный  дядюшка, испробовав  все  известные  ему  средства, отчаялся  и  принял  решение  просить  о  помощи  чародеев  со  всего  Элеса; с  чем  и  созвал  их  сюда - всех, кого  заметил, поискав  в  волшебном  зеркале…  Так, по  крайней  мере, он  говорил теперь, рассыпаясь  в  извинениях  и  распределяя  гостей  по  комнатам.  Но  Аркиджар  чувствовал, что  и  это  еще  не  вся  подоплека.
     Этерна  на  такой  наглый  обман  обиделась.  Ей  Дефф  наплел, будто  существует  сокровенное  предсказание, согласно  которому  на  августовское  полнолуние  сего  года  самые  могущественные  маги  Элеса  соберутся  воедино  на  предмет  создания «Великого  Кристалла, разящего  зло, подобно  всесокрушающему  мечу  возмездия»; само  собой, порывистая  самоучка  купилась  и  на «меч  возмездия», и  на  собственную  принадлежность  к «самым  могущественным».
     - В  таком  случае  я  немедленно  уезжаю, - произнесла  она, узнав  об  истинном  положении  вещей.  Однако  Дефф  и  тут  нашел  ход:
     - Помилуйте, сударыня!  Но  если  уж  здесь  собралось  так  много  ваших  коллег, ничто  не  мешает  вам, собственно  говоря, осуществить  любые  совместные  затеи!  Сознаюсь, я  взял  на  себя  роль  организатора  со  своекорыстными  целями, но, в  сущности, какая  вам  разница?  Останьтесь, право…  Вы  ничего  не  теряете.
     Этерна  поразмыслила  и  осталась.

                *          *          *

     Лукка  Аркиджару  не  глянулась.  Это  была  рослая  темнокудрая  девица  с  кроваво-красными  губами, немного  широкая  в  кости, но  все  же  имевшая  бы  все  шансы  смотреться  красавицей, если  б  не  душевный  ее  недуг, исключающий  таковую  возможность  решительно.  За  столом  она  непрерывно  морщилась, будто  каждое  блюдо  и  напиток, ею  пробуемые, были  круто  сдобрены  уксусом, и  взглядывала  на  собравшихся  со  столь  безмерным  отвращением, словно  изумлялась  всякую  минуту, как  это  они  до  сих  пор  еще  имеют  бесстыдство  жить  и  здравствовать, будучи  такими  ничтожествами.  Наконец, ни  с  того, ни  с  сего, объявила  громко  и  изобличающе, нашед, к  чему  прицепиться:
     - А  Лиффа  вчера  с  господином  Пильтаритом  во  флигель  ходила.
     Маги, как  известно, делятся  на  самостийных (как  Этерна), эстафетных (как  Аркиджар) и  орденских.  Так  вот, Пильтарит  был  молодой  орденский  маг  серого  направления, прибывший  вместе  с  наставником (а  вернее - старшим  собратом) - магистром  Гвантиром, - как  его  подручный.  Пильтарит  франтил, расхаживая  в  черном  плаще  и  алом  шарфе, что  придавало  ему  очень  таинственный  вид, но  вряд  ли  было  целесообразно  в  такую  жару.
     - Сударыне  Лиффе  было  угодно  получить  разъяснения  относительно  раздающихся  там  звуков, - сказал  Пильтарит, приобретая  сходный  со  своим  шарфом  цвет.
     - Опять! - дискантом  воскликнул  Дефф. - Надеюсь, вы  втолковали  ей, молодой  человек, что  все  это  происходит  от  ветросвистания?
     - Д… да, - промямлил  Пильтарит.
     - Нет, - запальчиво  возразила  Лиффа - девушка  невзрачная, но  с  претензиями. - Сударь  Пильтарит  также  считает, что  это  голоса  населявших  прежде  наш  дом.  Зачем  вы  притворяетесь, негодник?
     - Вот, пожалуйста, - Дефф  указал  на  дочь  ладонью. - То  с  одной, то  с  другой  морока.  Голоса!  К  чему  тебе  голоса, к  какой  такой  надобности?  Гвант, хоть  бы  вы  ее  разуверили.
     - Да  зачем  же, - усмехнулся  Гвантир. - Вам  хочется  голосов, сударыня?  Вот  они, извольте, - он  щелкнул  пальцами, и  откуда-то, будто  бы  из  украшенного  узорчатой  плиткой  камина, послышалось  жуткое  клокотание:
     «О, если  б  мне  опять  облечься  плотью!…»
     Все  замерли.  У  Аркиджара  застрял  кусок  в  горле.  Этерна  и  Лиффа  подскочили  на  стульях.
     - Ну, и  что  бы  вы  тогда  сделали? - справившись  с  секундным  замешательством, спросила  в  воздух  Дулелия, полненькая  смешливая  особа  на  пятом  десятке, с  лилией  в  волосах  и  самоцветным  кулоном  на  шее.
     - На  госпоже  Тармаг  немедля  бы  женился, - зловеще  взвыл  голос. - Зову  тебя; приди  ко  мне  в  могилу-у!
     Лиффа  начала  падать  в  обморок, но  была  заботливо  поддержана  Пильтаритом.
     - Женись  на  мне, дурак, - с  вызовом  произнесла  Лукка. - Веселей  мне  будет  с  мертвецами, чем  с  вашими  постными  рожами  и  пошлыми  розыгрышами, - добавила  она  презрительно, посмотрев  на  двоюродную  сестру. - Что  ты  бледнеешь, чучело?  Не  видишь - господин  Гвантир  чревовещательствует.  Я  тоже  так  умею, - и  она  действительно  проговорила, не  раскрывая  рта, но  вполне  узнаваемо: - Прекрасный  день!  Не  правда  ли?
     - Ну? - обратился  Дефф  к  Этерне  и  Аркиджару, не  знавшим, куда  деваться  от  неловкости. - Что  скажете, господа  новоприбывшие?  Как  развеять  эту  черную  меланхолию?
     - Я  позже, - буркнул  Аркиджар, не  видевший  тут  никаких  особых  проблем, кроме  того, что  Лукке  давно  пора  замуж.
     - А  что  так? - ёрничая, окликнула  его  Лукка. - Режь  начистоту, дитя  природы!  Порчу  мне  уже  приписали, разлитие  желчи  приписали, одержание  тоже  увидели.  ТЫ  чем  удивишь?
     - Да  вот, сам  пока  сижу, удивляюсь, - ровным  тоном  перекрыл  Аркиджар  шиканья  Деффа  и  Лиффы. - У  меня  бы  на  селе  такую  халду  хорошенько  бы  ремешком  выдрали, и  сразу  б  вся  порча  окончилась.
     Этерна  подавилась  чаем  и  так  закашлялась, что  едва  не  ушиблась  лбом  об  стол.
     - Зачем  же  так, - нерешительно-укоризненно  произнесла  Фартифия, пожилая  сухопарая  астрологиня, нарушив  воцарившееся  молчание. - Молодой  человек, вы, видимо, дурно  воспитаны!  У  девицы  трудный  период, лучи  бунтаря  небесного…
     Ее  никто  не  поддержал: астрологов  вообще, как  известно, не  принимают  за  своих  ни  маги, ни  простые  смертные; каждый  лагерь  считает  их  частью  другого.  Все  уткнулись  в  тарелки  и  поглядывали  искоса  на  Деффа: что  он?  Сам  же  Дефф  испытующе  смотрел  на  племянницу, но  гневаться, кажется, не  торопился.  Должно  быть, ему  тоже  уже  приходило  в  голову  нечто  подобное.
     - Интересная  мысль, - сузив  глаза, промолвила, наконец, Лукка. - Вот, отобедавши, и  приступим.  Ремешок-то  имеется?  Или  одолжить?
     «Ну  точно, - подумал  Аркиджар, ловя  в  ее  взгляде  тяжелый  блеск. - Непременно  надо  замуж.  Рехнется  девка  с  тоски, как  руки  над  собой  не  чует».
     - Ты  дядюшку  попроси, уважаемая, - посоветовал  он  вслух. - Ему  по  должности  сподручнее.  Токмо  на  полный  желудок  оно  нехорошо, натощак  лучше  бы…
     Дефф  разразился  хохотом.  С  соизволения  хозяина  заулыбались  и  гости.  Лукка  брякнула  об  вазу  с  цветами  вилкой  и  удалилась.
     - Молодчина, Арк, - шепнула  чуть  погодя  Этерна. - Еще  чуть-чуть - и  я  бы  не  выдержала, сама  бы  ее  на  место  поставила.  Да  так, что  меня  после  и  вытолкали  бы.
     - А  чего  тут  высиживать? - вполголоса  ответил  Аркиджар. - Я  и  сам, пожалуй, переночую  да  домой  подамся.  Дело-то  пустое.
     - Смотри… - она  разочарованно  пожала  плечами. - А  я  останусь.  Мне  с  Дулелией  потолковать  бы.  Она, говорят, обереги  делает - страсть  какие  сильные.  Может, поучусь…  А  мутно  тут, чуешь?
     - Дрянью  тянет, - согласился  Аркиджар. - Кто-то  за  столом - из  черных.
     - Кто-то, - передразнила  Этерна. - Да  Дефф  и  есть; он  этого  нынче  и  не  скрывает.  Упустил?
     - Чего?!
     - Того!  Я  слышала, как  они  с  Дулелией  спорили, цвета  делили…  Он  ей: добро  и  зло, мол, к  цветам  не  привязаны, а  она  ему - уловки, мол, все  ваши  сатанинские; а  он  ей: ну  вам, дескать, чего  бояться, я  кодекс  соблюдаю, вас  за  помощью  собрал, добром  и  отпущу; а  она  ему - да  никто  вас  и  не  боится, только, говорит, девочку  жаль, у  нее, мол, душа  хорошая, вам  же  сопротивляется, оттого  снаружи  и  бесится…  Не  знаю, какая  там  душа  у  нее, а  я  хамья  хоть  как  не  люблю!
     - Это  уже - ты?
     - Это  уже  я.
     Аркиджар  почесал  в  затылке.
     - Знаешь  что, Терни, - решил  он  после  долгого  раздумья. - Остаюсь-ка  я  тоже.

                *          *          *

     О  том, что  погода  в  округе  должна  быть  постоянно  прекрасная, Аркиджар  догадывался: в  таком  сообществе  всегда  найдется  кому  отогнать  некстати  нагрянувшую  тучку  или  призвать  теплый  ненавязчивый  ветер, если  похолодает.  За  кольцом  беседок  пышно  и  дико  цвели  какие-то  фантастические  цветы, красота  и  комфорт  ощущались  как  некие  независимые  категории, довлеющие  над  местностью, и  не-явь  сквозила  через  покровы  земного, как  свет  через  оконную  занавесь.  Это  угадывалось  и  во  внезапных, волнующих  воображение, перебежках  легких  теней, которых, вроде  бы, никто  не  мог  бы  отбрасывать, и  во  внутреннем  состоянии, меняющемся  с  незнакомой, неродной  Аркиджару  скоростью: будто  кто-то  внутри  него  замечал  и  понимал  в  происходящем  вокруг  по  меньшей  мере  вдесятеро  более  очевидного, а  сам  он  лишь  смутно  улавливал  отголоски.  Известие  о  принадлежности  Деффа  к  черному  стану  сильно  выбило  Аркиджара  из  колеи.  В  какой-то  момент  ему  стало  даже  скучно, - как  всякому  добродушному  по  природе  человеку  не  столько  огорчительны, сколько  именно  скучны  проявления  зла  и  лжи  и  необходимость  тратить  в  связи  с  ними  силы, время  и  фантазию.
     В  таком  настроении  он  и  отправился  прошвырнуться  по  берегу.
     - Господин  Риф! - окликнули  его  вдруг  откуда-то  сверху.
     Аркиджар  задрал  голову  и  увидал  Пильтарита, сидящего  на  крыше  беседки  с  жалобным  выражением  лица.
     - Господин  Риф, будьте  добры, снимите  меня  отсюда, - попросил  тот.
     - Как  вы  туда  забрались, Пильт? - поинтересовался  Аркиджар, становясь  на  перильца  и  подавая  молодому  серому  магу  руку.
     - Левитировал, - объяснил  Пильтарит, закидывая  за  плечи  болтающиеся  концы  своего  невозможного  шарфа. - Подняться  поднялся, а  спуститься  тем  же  образом  сил  не  хватило.  Вот, сюда  и  шлепнулся.  Комедия!  Только  никому  не  рассказывайте, пожалуйста.
     - Бывает, - сказал  Аркиджар. - Особливо  это  с  котами  бывает: вскарабкается  на  липку  какую-нибудь  плюгавенькую, дерево  не  дерево, куст  не  куст, а  потом  на  последней  ветке  висит, как  грузило, орет, качается, а  спрыгнуть  боится…  Вы  хоть  на  твердом  месте  очутились, и  то  хорошо.
     - Да  это  у  меня  не  в  первый  раз, - отряхиваясь, промолвил  Пильтарит, уже  на  земле. - Имею  слабость  до  слабого  пола… ха-ха!  Каламбурчик.  Пока  делом  занимаюсь, все  получается; а  стоит  только  мысль  допустить, чтобы  выпендриться  перед  девушками, так  всем  моим  достижениям  и  конец  приходит.  Посему  беседки  я  специально  держался.  Очень, очень  благодарю!  Только  вы  уж…
     - Молчу, молчу, - заверил  Аркиджар  и  присел  на  ступеньки  в  надежде  на  более  содержательный  разговор. - Ну  что, вы  думаете, с  нашей  болящей-то  происходит? - спросил  он, разглаживая  на  коленях  снятый  только  что  пояс  и  отсчитывая  горошинки  от  края  в  четвертом  ряду. - Я  уж  не  рад, что  пса  спустил.
     - А  с  ней  ничего, - усмехнулся  Пильтарит. - Ее  дядюшка  подзуживает.  Вот  так  примерно…
     Он  умолк, а  Аркиджар, ожидавший  окончания  фразы, внезапно  почувствовал  сильное  желание  задать  собеседнику  трепку.
     - Поняли? - сказал  Пильтарит. - Это  я  вам  сейчас  навел.
     - Зачем?! - удивился  Аркиджар.
     «Двадцать  пять, - посчитал  он  про  себя. - Триста  двадцать  пятая», - он  вгляделся  в  стеклянный  шарик, пытаясь  увидеть  там  что-то  вроде  предначертания.  Но  горошина  ничем  не  отличалась  от  остальных.
     - Я - для  иллюстрации, а  Дефф - чтобы  иметь  повод  собрать  нас.  У  него  ведь  очень  простой  замысел: обратить  всех  нас  в  свою  веру.  А  вы  еще  не  сообразили?
     Аркиджар  моргнул  и  уставился  на  триста  двадцать  пятую  бусинку  в  изумлении.  Она  словно  бы  начинала  светиться  и  подергиваться  пурпуром.
     - Тогда  чего  же  мы  не  уходим?
     - А  вы  почему  не  уходите?
     - Я?…  Я  приятельницу  свою  стерегу.  Чтобы  не  случилось  чего-нибудь…
     - Сударыню  Этерну?  А  вы  хват, Арк!  Какая  женщина!  Сколько  достоинства, грации…
     - Она  друг  мне, - резко  прервал  Аркиджар. - Не  то, что  вы  подумали.
     - Иди  ты! - сфамильярничал  от  удивления  Пильтарит - и  сам  же  себе  рассмеялся.
     - Ты  так  ты, - фыркнул  Аркиджар, наблюдая, как  пурпурная  муть  в  триста  двадцать  пятой  горошинке  захлебывается  тьмой. - Я  не  против.
     - Согласен, - кивнул  Пильтарит. - Но  я  вот  что  тебе  скажу, Арк: не  ухОдите  вы  оба  отсюда  совсем  по  другой  причине, - он  похлопал  Аркиджара  по  плечу  и  молча  направился  к  дому.
     Бусинка  вновь  стала  прозрачной, но  напоследок  еще  полыхнула  два  раза  ссадинно-малиновым.
     Аркиджар  задумался.  В  поведении  Пильтарита  было  что-то  очень  странное…  Похожее  на  теоретически  известные  ему  признаки «запертого  языка».

     По  пути  обратно  внимание  Аркиджара  привлекли  двое  пожилых  мастеров  в  голубых  плащах, увлеченно  беседующие  между  собой.  Они  сыпали  терминами, горячились, но  о  чем  говорят - было  совершенно  непонятно.
     - …а  я  утверждаю, что  время  не  есть  решающий  фактор  в  этом  вопросе! - фальцетом  восклицал  один, абсолютно  лысый. - Время  есть  субстанция  устойчиво  динамическая, и  соотнести  ее  с  хаотически-разнородной  динамикой  событийного  ряда  не  представляется  возможным  даже  в  рамках  отдельно  взятого  существования!
     - Будто  бы  кто-то  говорит  вам  об  отдельно  взятом  существовании! - ехидно  возражал  второй, вокруг  головы  коего  бледная  рыжеватость  отчаянно  боролась  с  сединой. - Будто  бы  кто-то  сказал  вам  хоть  одно  слово  об  этом!  Я  вел  речь  именно  о  группах, обладающих  сколько-нибудь  выраженной  физиономией, милейший  Барбутис!  Ибо  всякая  отчетливая  разность  есть  некоторый  перекос  средней  величины.  Как  можно  не  понимать…  Ей-богу, вы  доведете  меня  до  апоплексии!  Как  можно  не  понимать, что  любой  перекос  влечет  за  собою  сходные  перекосы  во  всех  прилегающих  категориях?!
      Лысый  заметил  застенчиво  прислушивающегося  Аркиджара  и  окликнул  его  со  смехом:
     - Вот, юноша!  Это  он  говорит  к  тому, что  ежели  вы  изволите, например, кушать  кашу, и  то  же  делают  все  ваши  чады  и  домочадцы, и  в  течение  какого-нибудь  времени  вы  повторяете  эту  кулинарную  тенденцию, то  в  некий  момент  каша  начнет  вариться  у  вас  сама  собою!
     - Не  начнет, - робко  предположил  Аркиджар.
     - Зачем  так  передергивать? - возмутился  седеющий  рыжик. - Зачем  вы  приплели  сюда  какую-то  кашу?  Да  еще  и  забиваете  молодому  человеку  голову  своими  умообразными  измышлениями!  Про  кашу!  Вы  поймите: если  удастся  решить  эту  задачу, хотя  бы  принципиально, хотя  бы  в  самом  минимальном  масштабе, осуществится  извечная  мечта  человечества: возможность  возвращаться  в  прошлое, заглядывать  в  будущее, - не  умозрительно, нет!  Телесно!
     - А  не  боитесь  вы  получить  тычка  за  эти  заглядывания? - вскипел  лысый. - Изыщи  я  нечто  подобное - заметьте, я  говорю  в  чисто  условном  наклонении! - то  первым  делом  позаботился  бы  о  том, чтобы  ко  мне  не  заглядывали  всякие  проходимцы  из  прошлого.
     Рыжий  несколько  раз  нечленораздельно  кудахтнул, продышался  и  заявил  таким  тоном, будто  выносил  обвинительный  приговор, не  подлежащий  обжалованью:
     - Вы - ретроград!
     - А  вы - пустозвон! - мгновенно  отбил  подачу  лысый. - «Параллельные  потоки», «параллельные  потоки», - передразнил  он. - А  вам  вот  чего, оказывается, нужно: телесно  переноситься  в  будущее!  Нате  вам!  Величайшие  умы, легендарные  герои, святые - все  худо-бедно  уживались  в  своем  времени, выполняя  по  мере  сил  каждый  свою  задачу, а  господин  Ревиэр  желает  незамедлительно  перебраться  в  будущее, ибо  в  настоящем  его, видите  ли, кое-что  не  устраивает!  Это  неподражаемо!
     - А  вы - профан! - обозвался  рыжий. - Приземленный  прагматик…  О, вы  недаром  говорили  про  кашу!  Это  оттого, что  в  голове  у  вас - каша, и  ничего  далее  каши  вы  не  в  состоянии  разглядеть; да, да, милейший  Барбутис.  Свет  познания, вдохновение  открывателя  не  существуют  для  вас!  Такие, как  вы, готовы  загубить  любую  идею - только  потому, что  ее  не  было  раньше, а  значит, и  не  нужно  ей  быть  вовсе!  А  как  же: и  раньше  ведь  люди  жили…  Прошу  покорно - это  означает, что  все  мы  должны  вернуться  в  дикообразное  положение, ходить  босыми  и  нагими  и  не  ведать  огня!
     - Совершенно  этого  не  нужно, - надменно  ответил  лысый. - Вашу  идею  загубит  сама  жизнь, каковую  обязанность  я  с  удовлетворением  на  нее  и  слагаю.  Ваша  идея  нежизнеспособна  и  противоестественна  в  корне  своем.  Это  есть  типичнейший  случай  постановления  телеги  впереди  лошади, ибо  событийный  ряд  есть  производная  времени, аберрирующего  с  сознанием; вы  же  упорно  пытаетесь  протащить  вашу  вздорную  теорию  об  их  равноправности  и  взаимонезависимости…  Юноша, вы  видели  где-нибудь, чтобы  отец  и  сын  имели  одинаковый  возраст?
     - Это  вряд  ли, - пряча  сарказм, деловито  пробасил  Аркиджар, соглашаясь  на  роль  простачка, хотя  сам  уже  начал  кое-что  соображать  в  этом  споре. - Младенчику  неспособно…
     - Вот! - торжественно  выкрикнул  лысый. - Вот  вам  мнение  молодежи!
     - Молодежь  над  вами  насмехается, по  своему  обычаю, а  вам  и  невдомек, - усмехнулся  рыжий.
     - Вы  извините, - замялся  Аркиджар. - Но  вот  если  взять  какой-нибудь  клочок  и  спалить  аккуратно, не  развеяв, то  я  вам  потом  из  пепла  его  восстановить  сумею.  Это  к  делу  относится, или  я  чего-нибудь  не  понял?
     - Не  относится! - радостно  выпалил  лысый.
     - Относится! - не  менее  радостно  воскликнул  рыжий. - А  вот  кстати, юноша…  Это  фокус  известный.  А  вы  не  задумывались  о  том, чтобы  запечатлеть  восстанавливающий  момент  на  предмете  с  тем, чтобы  получился, к  примеру, несгораемый  клочок?
     - А  вы? - спросил  Аркиджар, ошеломленный  теоретической  простотой  затеи. - Пробовали?
     - А  мне  это  только  что  пришло  в  голову!
     - Я  попробую.
     - И  я  попробую!  Знаете, не  терпится, прямо  сейчас…  Увидимся  позже, молодой  человек, поделимся  результатами.  Благодарствуйте, дружище  Барбутис, очень  приятно  было  подискутировать.
     - Взаимно, взаимно, дорогой  Ревиэр, - осклабился  лысый.  После  чего  они  доброжелательнейшим  манером  обменялись  рукопожатием  и  раскланялись, будто  никогда  и  не  честили  друг  друга  профанами, ретроградами  и  иными  умными  словесами.  На  Аркиджара  это  произвело  такое  глубокое  и  странное  впечатление, что  он  еще  с  полчаса  не  мог  согнать  с  лица  глуповатой  улыбки, и  все  умилялся  про  себя, не  умея  оформить  своего  умиления  в  мысль, более  вразумительную, чем  восторженное «надо  же!»

                *          *          *

     На  террасе  Дефф  и  Гвантир  резались  в  шатрандж, причем  фигуры  Деффа  каждый  раз, когда  им  грозило  быть  срубленными, наглым  образом  оживали, оскаливали  зубы, вступали  в  схватку  с  фигурами  Гвантира  и  иногда  выигрывали, что  общепринятым  правилам  не  соответствовало  и  путало  всю  игру.  Впрочем, гвантирские  фигуры  не  отставали, но  они  хотя  бы  выглядели  прилично.  У  Деффа  же  пешки  были  мелкими  чертенятами, король  с  королевой - Сатаной  и  Матерью  Адовой, кони - какими-то  невозможными  клыкасто-когтистыми  чудищами, офицеры - крылатыми  демонами, а  ладьи - морскими  змеями, которых  никто  никогда  не  видел, но  все  почему-то  знают, как  они  выглядят: такие  гигантские  гадины  с  жуткими  кожаными  воротниками, раздувающимися  наподобие  лягушечьих  жабр.
     Когда  Аркиджар  увидел  Гвантира  в  первый  раз, то  подумал, что  этот  человек  похож  скорее  на  солдата, чем  на  почтенного  магистра.  Это  был  высокий  мужчина  с  широкими  скулами  и  живыми  снующими  глазами, какого-то  неопределенного, словно  бы  застывшего  в  одной  поре  возраста.  Лиффа  тогда  сидела  в  глубине  террасы  за  трехлапым  столом, сосредоточенно  пересматривая  какие-то  листы  и  время  от  времени, нацелившись  взором  и  самописцем, словно  ястреб  на  зайца, резким  движением  ставила  метки - или, может  быть, перечеркивала  что-то; а  Гвантир  стоял  за  ней, чуть  сбоку, облокотившись  одной  рукой  на  стол, а  другою - на  спинку  стула.  Он  также  смотрел  в  бумаги, делая  замечания, на  которые  Лиффа  отвечала  степенными  кивками, но  то  и  дело  отвлекался, озираясь  вокруг, будто  мимо  них  вот-вот  должен  был  пробежать  некто, кого  ему  непременно  нужно  словить  за  ворот.  Растительность  на  лице  Гвантира  была, пожалуй, слишком  длинна  для  щетины, но  слишком  коротка  для  бороды, и  эта  неопределенность  почему-то  выводила  Аркиджара  из  себя, заставляя  который  раз  пытаться  подобрать  более  подходящее  название.
     Тем  временем  Дефф  заметил, что  за  их  партией  наблюдают, и  подошел  к  перилам  с  радушной  улыбкой:
     - Мастер  Риф.  Прогуливаетесь?
     - Да…  Завтра  совсем  угуляю.  Вы, говорят, учеников  тихой  сапой  набираете, а  мне  охоты  нет.  Уж  я  ученый.
     - Воля  ваша, сударь.  Но  вы  зря  относитесь  ко  мне  с  предубеждением.  Грубая  сила, натиск…  Это  не  методы.  Это  не  просто  плохие  методы, это  вообще  не  методы.  Ну, затащу  я  вас  к  себе  силком, ну  отобью  память…  А  вы  через  сутки-двое  очнетесь  и  скажете: ах, старый  мерзавец, ты  мне  душу  погубил!  Еще  смуту  мне  подымете  в  рядах…  И  будете  правы.  Зачем  мне  это  нужно?  Не-ет, милый  мой, я  лучше  обольщу  вас  тихонько, вежливо, деликатно, так  чтобы  вы  сами  захотели  последовать  моим  наставлениям…
     - Не  обольстите, - покривился  в  ухмылке  Аркиджар, глядя  на  проплывающее  по  небу  облачко.
     - Почему?! - огорчился  Дефф. - Ах, ваша  приверженность  белой  магии?  Милый  мой, белая  магия - это  полумера, компромисс  между  совестью  и  аппетитом.  Магия  обязана  быть  черной, она  порочна  по  сути  своей.  Не  верите  мне - загляните  в  церковь: там  вам  скажут  то  же  самое.  Но  это  же  не  означает, что  ею  не  стоит  заниматься…  Это  как  брак: он  основан  на  первородном  грехе, и  тем  не  менее  его  освящают, - не  святотатство  ли?  Мои  собратья  по  крайней  мере  не  лгут  относительно  своих  мотиваций.
     - Зря  стараетесь, - насмешливо  перебил  Аркиджар. - Я  дурак, меня  тонкостями  да  философией  не  проймешь.
     - Нет, господин  Риф, вы  далеко  не  дурак… - отозвался  из-за  стола  Гвантир  несколько  отвлеченным  тоном  человека, размышляющего  о  чем-то  постороннем. - Дефф, ваш  ход!  Ступайте  думать, не  морочьте  юноше  голову.
     Они  обменялись  местами.  Теперь  Дефф  засел  за  доску, а  Гвантир  облокотился  на  перила, лицезрея  начинающуюся  в  небесах  мистерию  заката.
     - Гвант! - возмущенно  воскликнул  черный  магистр. - Ваша  пешка  слопала  двух  моих  коней  зараз!  Это  уж  слишком!
     - Расходилась, неугомонная, - бросил  через  плечо  Гвантир. - Никак  не  мог  остановить.  В  чем-то  он  прав, - уже  тише  произнес  он, обращаясь  к  Аркиджару. - Но  правда  эта  однобокая…  неполная.  В  магии  есть  два  основных  направления - Власть  и  Наука.  Ваши  собратья  точно  так  же  сражаются  за  власть, как  и  его.  Конечно, они  искренне  стремятся  держать  себя  в  узде, творить  добро, и  так  далее…  Но  белой  магии, говоря  откровенно, нечего  будет  делать  на  свете  без  черной; в  первой  нет  никакого  смысла  помимо  обуздания  последней.  А  вот  Наука  преспокойно  проживет  и  без  этих  страстей.
     - Здорово… - промолвил  Аркиджар.
     - Что?  Вы  тоже  так  считаете?
     - Да  нет, я  не  о  том.  Здорово, говорю: стою  я  тут, никому  не  известный, ничего  не  совершивший, деревенщина  обдрёханная…  А  два  почтенных  магистра  передо  мной  распинаются, как  перед  писаной  девкой.  Каждого  так  обрабатываете?
     - Грубо, - равнодушно  упрекнул  Гвантир. - И  не  ко  мне.  Мы  никого  к  себе  не  зовем, не  тащим  и  не  обольщаем.  Наоборот: нам  обивают  пороги, отбоя  нет  от  желающих.  Просто  жалко  будет, если  такая  огромная  сила, как  ваша, уйдет  на  бесцельные  межклановые  распри.  Вы  талант, вы  многое  можете  сделать…  А  потратите  жизнь  на  то, чтобы  укрощать  ересиархов  наподобие  Деффа.  Их  от  этого  ведь  не  становится  меньше…  Я  понимаю: вы  молоды, чисты  сердцем, вам  кажется, что  белый  цвет  самый  прекрасный  на  свете, и  это  не  требует  доказательств.  Вера…  Вера - это  хорошо, но  тогда  уж  лучше  уходите  из  магии  вовсе: по  крайней  мере  не  попадете  в  такую  ситуацию, когда  окажетесь  по  колено  в  грязи - и  сами  не  заметите, как.  С  верой  это, знаете, очень  легко  происходит.
     Аркиджар  подопнул  ногой  дерн.  Чувствовал  он  себя  отвратительно: уставшим, издерганным  и  будто  бы  против  воли  запачканным.
     - Защита  у  вас  первоклассная, мастер  Риф, - заметил  Гвантир. - Только  применяете  вы  ее  не  там, где  нужно.
     - Гвант! - раздалось  сверху. - Вам  вскрытый  шах  и  мат  через  два  хода.

    За  ужином  Этерна  сообщила, что  успела  побывать  в  хозяйском  зверинце, где  содержатся  четыре  пардуса  в  янтарных  ошейниках, волк, которого  кормят  только  растительной  пищей, и  кролик, коему, напротив, дают  одно  лишь  сырое  мясо; клетки  этих  бедняг  стоят  одна  напротив  другой, и  они, должно  быть, бешено  друг  другу  завидуют.  Аркиджар  поежился.
     - Терни, линяем  отсюда, а?  Пакостное  тут  что-то, тягучее…  Словно  душу  засасывает.
     Она  отвела  взгляд, будто  притворяясь, что  не  слышит, копнула  без  аппетита  гарнир  и  вдруг  начала  наворачивать  его  с  каким-то  некрасивым  остервенением.  Аркиджар  вздохнул, пробежался  рассеянно  по  лицам  сотрапезников…  Веселая  застольная  болтовня  внушала  ему  почему-то  отвращение.  Лилия  в  волосах  Дулелии  увяла, приобрела  желтоватый  оттенок…
     - Терни… - сделал  он  было  еще  одну  попытку - и  осекся.
     Гарнир  на  тарелке  Этерны  был  выложен  теперь  стрелкой.
     Аркиджар  продолжил  взглядом  направление.  Скатерть… Локоть  Ревиэра… Дальше…
     Там, на  каминной  полке, стояли  три  фаянсовые  обезьянки.  Те  самые, знаменитые - «не  вижу», «не  слышу», «не  говорю».

     - Утка  недожарена, - завела  свою  волынку  Лукка. - Соль  несоленая, сахар  несладкий…  А  господа  кудесники  сидят  и  делают  вид, что  все  в  порядке.
     - Успокойся, - цыкнул  на  нее  Дефф.
     - Жлобы! - выкрикнула  она  как-то  не  к  месту. - Рожи  мерзкие, видеть  вас  всех  не  могу!!!  Утоплюсь!
     - Выйди  вон! - потерял  терпение  дядюшка. - Это  уже  всякие  границы  переходит.  Вон!  Под  замок!  На  хлеб  и  воду!
     Лукка  вспыхнула  и  сорвалась  с  места.
     Аркиджару  почему-то  подумалось: если  открыть  те  две  клетки, то  кролик  кинется  к  капусте, а  волк…  Волк - к  кролику.
     Не  к  мясу.

     Перед  сном  он  вспомнил  затейника  Ревиэра  и  их  уговор.  Заклятие  сплелось  само  собой, и  подопытный  платок  действительно  напрочь  отказался  после  этого  гореть  в  огне.  Аркиджар  удовлетворенно  кивнул, спрятал  платок  в  карман, свернулся  на  кровати  калачиком  и  уснул.

                *          *          *

     Проснулся  он  глубокой  ночью, почувствовав, что  вот-вот  задохнется.  Вскочил, замахал  руками…  Огляделся.  Констатировал  ворчливо:
     - Начина-ается…
     Это  опять  давали  о  себе  знать  свойственные  его  волшебству  побочные  эффекты.  Платок  оказался  не  просто  огнеупорным.  Он  еще  и  вздумал  размножиться, и  за  полночи  вполне  преуспел  в  этом.  Аркиджар  сидел  в  ворохе  платков, выползших  из  его  кармана - а  минуту  назад, надо  думать, возлежал, полностью  под  ними  погребенный, что  и  вызвало  ощущение  духоты.
     - Ну  вот, - буркнул  он  сам  себе. - Теперь  точно  без  хлеба  не  останусь.  Стану  платками  торговать…  Тьфу, пропасть!
     Он  представил  себе, как  вся  земля, вначале  Элес, а  потом  и  соседние  страны  захлебываются  под  нашествием  платков, как  те  сползают  в  моря  и  океаны, заполняя  их  до  дна… и  прыснул  в  кулак.  Конечно, не  случится  ничего  подобного.  Скоро  эта  куча  перестанет  расти, - как  только  кончатся  вложенные  в  заклятие  силы…  Ну, и  что  ему  теперь  делать  со  всем  этим  богатством?  Даже  спалить  не  получится.
     Он  запихал  платки  под  кровать  и  решил  об  этом  случае  не  распространяться.  Стыдно  признаваться, что  ты  такой  неумеха!
     Вылезая  из-под  кровати, он  расчихался  до  слез, так  что, перемаргивая   свои  чихи, посчитал  вначале  брезжившую  перед  ним  картину  за  игру  лунного  света.  Но  к  тому  времени, когда  предательское  щекотание  в  носу, наконец, окончилось, сомнений  уже  не  было: изящно  дополняя  и  украшая  собой  оконную  раму, на  карнизе  восседала  его  знакомая  незнакомка  с  прилизанной  прической.
     - Вопрос  первый, - произнесла  она, взирая  с  улыбкой  мимо  Аркиджара, в  небеса, где  блистала  вызывающе  круглая  и  яркая  луна. - Уяснили  ли  вы  себе  основное  содержание  вашего  магического  почерка, господин  Риф?
     Аркиджар, доселе  ритмично  открывавший  и  закрывавший  рот, немножко  растерялся.
     - Горазды  вы  пугать, матушка! - укорил  он «древесную  квакшу». - Паралитиком  меня  сделаете, молодого-интересного…  Уяснил, положим.  Все  у  меня  чересчур  получается, как  молотобойца  за  резьбу  усадить.  Ну  так  что  ж  я  поделаю?  Такая  планида.
     Девица  довольно  мурлыкнула  и  продолжила:
     - Вопрос  второй.  С  какой  периодичностью  у  вас  случались  пятиминутные  обмороки?
     - Примерно  кабыть, - замялся  Аркиджар, вспоминая, - через  три  года  на  четвертый  и  раз  по  семь  подряд.
     - Лун  по  семь? - поправила  она  полувопросительным  тоном.
     - Ну  да…  Когда  и  с  пропуском…
     «Квакша» соскочила  с  окна, приблизилась  и, мягким  движением  возложив  ладони  Аркиджара  на  его  же  пояс, прищелкнула  сверху  пальчиками  и  спросила:
     - Вот  так?
     - Как? - не  понял  он.
     - Да  вы  руки-то  уже  уберите.
     Аркиджар  исполнил  и  это.
     Комната  осветилась  пепельным  светом.  Все  стеклянные  капли  на  опояснике, которых  только  что  касался  его  хозяин, сверкали  в  полутьме, повторяя  рисунок  рук.
     Когда  Аркиджар  оторвал, наконец, взгляд  от  этого  дива, девы-подсказчицы  рядом  уже  не  было.

                *          *          *

     Утром  прибыл  еще  один  званый  гость - скромный  белобрысый  парнишка, обладавший  даром, взглянув  на  человека  сквозь  решетку  из  пальцев, различать  образы  людей, о  которых  тот  в  данный  момент  думает.  За  завтраком, однако, Дефф  приветствовал  его  так  почтительно, даже  заискивающе, что  у  Аркиджара  создалось  впечатление, будто  это  робкое, поминутно  смущающееся  существо, - магистр  высшей  октавы, которому  ничего  не  стоит  осчастливить  мановением  руки  не  то  что  одну  перезревшую  истеричку, а  весь  мир  подлунный.  Вообще  Дефф  нынче  был  как-то  подозрительно  возбужден, суетлив  и  весел, беспрестанно  хихикал  себе  под  нос, потирал  руки, и  даже  когда  Пильтарит  осведомился, отчего  Лиффа  не  вышла  к  столу, гаркнул «А  у  ней  голова  болит!» с  такой  готовностью  и  энтузиазмом, словно  это  была  приятнейшая  новость.  Лукка  же, напротив, была  так  бледна  и  печальна, будто  и  на  тоску  у  нее  уже  не  осталось  сил.  На  столе  красовалось  огромное  блюдо  багрового  цвета  с  куполообразной  крышкой.  Крышка  была  расчерчена  радиусами, по  коим  пробегали  сверху  вниз  глухие  карминные  огоньки.  «Приготовься», - почудилось  Аркиджару - и  будто  кто-то  легонько  дотронулся  до  плеча.  Он  оглянулся.  Там  не  было  никого, но  Этерна  и  Дулелия, словно  бы  что-то  заметившие, не  сговариваясь, кинули  быстрые  взгляды  в  ту  же  точку, тихо  просияли  и  как-то  очень  одинаково  закусили  неуверенную  улыбку.  Гвантир  и  новый  гость, наоборот, хмурились, словно  не  находя  себе  места.  Чувствовалось, что  что-то  затевается; только  старцы  в  голубых  плащах  по-прежнему  спорили  о  высоких  материях, ничего  не  замечая.  У  Аркиджара  заломило  в  руках  и  ногах  от  необычайного  прилива  силы…

     - Вижу, вы  сегодня  надумали  угостить  нас  чем-то  особенным, господин  Тармаг! - эту  фразу  Фартифии  он  слышал  уже  как  будто  по  слогам: время  распалось  на  отрезки, не  поспевая  за «событийным рядом», и  в  промежутках  между  этими  отрезками  сквозило  что-то  другое…  какое-то  другое  время, в  котором  он  сейчас  пребывал.
     - О… - слащаво  осклабился  Дефф, привставая  с  места. - Очень… - рука  потянулась  к  загадочной  крышке, - осо…- вихрь  силы  взвился  внутри  Аркиджара; Дулелия  сжала  кулаки, - …бен… - Гвантир  расширил  глаза, делая  какой-то  знак  Пильтариту; Ревиэр  оборвал  речь  на  полуслове, - …ным…
     Долю  мгновения  повременило  существо, находившееся  на  багровом  блюде, - а  затем, с  чудовищной  скоростью  выбросив  из  себя  несколько  стрекал, обвилось  ими  вокруг  сидевших - не  плотно, как  это  сделала  бы  явленная  тварь, а  так, как  и  могла  бы  только  полу-явь, нежить - до  пределов  личной  защиты  каждого.  Но  бежать  было  поздно.

                *          *          *

     «Эх! - подумал  Аркиджар. - Не  видать  уже  деревенским  девчонкам  цветочных  ожерелий!»
     - Ну, вот  тебе, племянница, и  развлечение, - выдохнул  Дефф, усаживаясь  обратно  в  свое  кресло.
     Лукка  безразлично, мельком, взглянула  на  происходящее  и, отвернувшись, уставилась  в  пол.
     - Доволен  ли  ты  мной, владыка? - обратился  Дефф  к  твари  на  блюде. - Теперь  их  девять, как  ты  велел.
     - Я  чувствую, что  двое  не  очень  вкусны, - прохрипела  тварь, сверкая  многочисленными  глазами. - Но  в  целом  подбор  недурен.  Этих  я  переварю  лет  через  десять.
     - Владыка! - ахнул  черный  магистр. - Но  ведь  после  них  останется  только  две  партии.  Неужели  я  не  доживу  до  момента  твоего  окончательного  и  полного  воцарения?  О, доверь  это  мне!  Мне, прошу  тебя!  Скажи, что  ты  продлишь  мои  годы, чтобы  я  мог  увидеть  этот  великий  день!
     - Я  подумаю, - усмехнулась  тварь.  Собственно, ей  нечем  было  усмехаться, вся  она, мутно-колышущаяся, состояла  из  глаз  и  стрекал - но  интонация  голоса, неизвестно  где  возникающего, была  донельзя  глумливой. - Мне  нравится  твое  усердие, но  чем  ты  лучше  своих  предшественников?  На  всякий  случай  тебе  надлежало  бы  подготовить  следующего  пестуна.
     - А  предшественников  было  много, - вмешалась  в  их  беседу  Дулелия. - Ведь  мы - семьдесят  вторая… партия, не  так  ли, Тармаг?
     Она  пока  держалась  лучше  всех.  Ее  защита, грамотно  и  аккуратно  выстроенная, окутывала  ее  в  несколько  слоев  сияющих  колец, и  Аркиджар  глядел  теперь  на  нее  с  запоздалым  восхищением, но… за  это  время  одно  кольцо  уже  было  сброшено  обвившейся  вокруг  темно-дымчатой  спиралью: щупальце  напряглось, словно  гигантский  мускул, и  оно  лопнуло  с  таким  хрустом  и  звоном, что  Аркиджару  стало  почти  физически  больно  от  этого  звука.  Как  выглядела  его  собственная  броня, он  понятия  не  имел, но  по  крайней  мере  она  тоже  была  широка, судя  по  удалению  силившихся  проломить  ее  завитков.  Однородные  голубые  облака  вокруг  Ревиэра  и  Барбутиса  казались  продолжением  их  плащей, Гвантир  с  Пильтаритом  заволоклись  светящейся  рябью, в  которой  суетились, роЯсь, белые  точки, выталкивающие  своим  движением  другие - черные  и  помельче  размером; у  Гвантира  по  краям  еще  шло  что-то  наподобие  поглощения, будто  его  маленькие  защитники  пытались  перекусить  алчное  стрекало…  У  только  что  прибывшего  юнца, на  лице  коего  был  откровенно  написан  ужас  и  больше  даже  обида, защита  была  податливой  и  гибкой: темная  спираль  мяла  и  валтузила  ее, но  проникнуть  внутрь  пока  не  могла; это  походило  на  бычий  пузырь: в  одном  месте  надавишь - в  другом  вздуется, и  цвет  был  соответствующий - розоватый, теплый - самый  беззлобный  цвет  изо  всей  палитры.  Зато  Этерна  ощетинилась  неожиданно  ярким  подобием  пышного  оранжевого  подсолнечника, чьи  лепестки  вдруг  превратились  в  плотно  примкнутые  друг  к  другу  кинжальные  лезвия.  Амулет  на  груди  горел  аортально-алым, - это  значило, что  за  двое  суток  самоучке  Этерне  удалось  накачать  пустую  изначально  безделку, сплетенную  из  крашеной  шерсти, - даже  не  кристаллическую! - такой  мощью, какой  Аркиджар  не  расходовал, бывало, и  за  месяц…  Но  таких  выбросов, - это  он  точно  знал, - никогда  и  ни  у  кого  не  получалось  растянуть  надолго.  Не  будь  ситуация  столь  безнадежной  и  страшной, он  пошутил  бы  сейчас: «Ну  что, Терни?  Нашла, наконец, по  себе  работенку?…»
     Самой  неподготовленной  оказалась  старая  астрологиня.  Сверх  того, что  мог  бы  противопоставить  атаке  нежити  почти  любой  человек - тонкой, бледно-желтоватой  оболочки  воли  и  здорового  эгоизма - ее  охраняла  еще  вовсе  уж  микроскопической  толщины  ядовито-зеленая  пелена, какая  нарабатывается  у  людей  рассудочных, привыкших  думать, осмысливать, анализировать  все, что  попадается  под  руку, включая  собственный  страх  и  причины, его  вызвавшие.  У  этой  слабенькой  защиты, однако, имелось  одно  преимущество: она  обжигала, как  кислота, и  щупальце  твари  то  и  дело  отдергивалось  от  ее  поверхности, виясь  вокруг  рыхло  и  боязливо, - в  то  время  как  магическую  броню  всех  остальных  чудовище  облегало  уверенно, перекатывая  по  своим  мерзким  протуберанцам  волны  толчковых  усилий, в  которых  чувствовалось  что-то  заранее  глотательное.
     Откуда  Дулелия  взяла  числа, Аркиджар  не  понял.  Но  она  угадала, судя  по  снисходительному  ответу  Деффа:
     - Вы  на  редкость  сообразительны, сударыня.  Мой  повелитель  начал  свой  путь  более  трехсот  лет  назад, и  я - его  девятый  сподвижник…
     - И  последний, - свирепо  выговорила  Этерна. - Сейчас  от  твоей  змеюки  хвоста  драного  не  останется… - она  с  усилием  приподняла  руку…
     - Осторожно! - выкрикнул  Ревиэр, пытаясь  остановить  ее, но  Этерна  уже  выпустила  яро-алый  луч  из  пальцев.  Тварь  слегка  пошатнулась, молниеносно  вобрала  луч  в  себя  и, задержав  его, проникла  внутрь  тонкой  коричневой  иглой; Этерна  непроизвольно  ахнула  и  начала  обмякать  на  стуле.  Хрустнуло  еще  одно  кольцо  у  Дулелии.  Аркиджар  и  Ревиэр  с  двух  сторон  поддержали  Этерну; три  защиты  слились, луч  оборвался, но  с  основными  черными  шлангами, протянутыми  к  ним, ничего  не  случилось.  Дефф  захихикал.
     - Вкусная  девчонка, - похвалило  чудище. - Ты  правильно  сделал, Тармаг, что  позаботился  о  перце.
     - Это  бесполезно, - произнесла  вдруг  Лукка. - Кархкамаронга  можно  победить, только  если  за  дело  возьмутся  семьдесят  семь  мастеров  одновременно.  Вас  слишком  мало.
     - Ты  им  сочувствуешь? - осведомился  Дефф. - Не  надо, племянница, не  стоит…
     - Мне  все  равно, - пожала  плечами  Лукка.
     - Это  знание  им  не  поможет.  Разве  что  приблизит  конец - а  потом  уже  они  не  будут  долго  мучиться.  Не  бери  в  голову.
     - Я  же  сказала: мне  все  равно.
     - Ну  вот: дядюшка  делает  карьеру, а  ей  все  равно!
     - Для  тебя  это  карьера? - с  насмешкой  возвысила  голос  Дулелия (от  Аркиджара  не  ускользнул  быстрый  взгляд, брошенный  ею  на  сидящих  напротив  Гвантира  с  учеником: они  пробовали  что-то  изменить, и  Дулелия, видимо, отвлекала  внимание  на  себя).
     - Безусловно, - с  издевательской  в  этих  условиях  любезностью  подтвердил  Дефф. - Мир  иной - такое  же  превосходное  поле  для  карьеры, как  и  сей, грешный…  Кстати, сударыня: если  бы  вы  проявили  сотрудничество  и  сдались  без  боя, вам  было  бы  позволено  сохранить  некоторую  степень  индивидуальности  внутри  личности  всемогущего  Владыки.  Поскольку  ваше  положение  безвыходно, я  подумал  бы  над  этим  предложением… на  вашем  месте.
     - Ты  окажешься  на  моем  месте  быстрее, чем  думаешь, Тармаг!  В  награду  за  труды  твой  повелитель  слопает  и  тебя.
     - Я  знаю, - невозмутимо  ответил  черный  маг. - Мне  выпадет  великая  честь  присутствовать  внутри  круга  воли  Владыки  и  участвовать  в  его  великих  свершениях.
     - Свершения, небось - мир  покорять? - проворчал  Барбутис, радиус  защиты  которого  уменьшился  уже  вдвое. - У  таких, как  вы, на  большее  никогда  не  хватает  фантазии.
     - Куда  же  больше? - искренне  смешался  Дефф. - И  с  какой  стати  вы  осуждаете  меня  за  это  естественное  желание?  Я  всего  лишь  не  лицемерю.  Все  хотят  владеть  миром.  Дай  вам  сейчас  хоть  полмира, добрейший  Барб, вы  же  не  откажетесь…  А  вы, Дули - сдавайтесь, право!  У  вас  еще  есть  эта  возможность.  Не  будьте  упрямицей.  Признаюсь, мне  казалось, что  я  сумел  заслужить  вашу  симпатию…
     - Я  не  могу  испытывать  симпатии  к  служителю  зла, - отрезала  та. - Можно  понять  обаяние  негодяя, но  не  существует  обаяния  глупца, взявшегося  играть  за  заведомо  проигрышную  команду.
     - Заведомо  проигрышную?! - Дефф  залился  хохотом. - И  это  говорит  человек, которого  провели, как  ребенка…  Прелесть!  Какими  сусальными  химерами  забита  ваша  голова, Дули!  Вы  погибнете  сейчас, и  душа  ваша  развеется, как  дым  по  ветру - а  все  продолжаете  держаться  за  сказки  о  торжестве  добра…
     Пока  длилась  эта  милая  беседа, Аркиджар  и  слегка  очухавшаяся  Этерна  следили  за  манипуляциями  Гвантира  и  Пильтарита, между  которыми  возникала, постепенно  формируясь  из  их  оболочек, призрачная  фигура-фантом.  Именно  в  тот  момент, когда  Дефф  рассуждал  о  сказках, фигура  обрела  наконец  самостоятельность, отделившись  от  серой  ряби  вокруг  своих  создателей, и  устремила  мощную  подавляющую  струю  к  Кархкамаронгу.  Тот  зашипел, словно  прищемленный  аспид; вдоль  волевого  луча  завязалась  борьба: чудище  силилось  протолкнуться  внутрь, и  эти  его  старания  осложнялись  безличностью  фантома, тому  не  требовалось  защиты, он  сам  был - спрессованная  мощь…
     - Вы  надеетесь  наделать  таких  уродцев  семьдесят  семь  штук, Гвант? - усмехнулся  Дефф.
     - Шестьдесят  восемь, - поправила  Лукка.  В  голосе  ее  затеплилось  любопытство. - И  один  уже  готов.
     - Глупости, племянница!  Ручаюсь, он  выдохнется  на  третьем.  А  мы  позабавимся!
     У  Аркиджара  екнуло  в  груди.  Что, если…
     Фартифия  внезапно  схватила  со  стола  нож  и  приставила  к  своему  горлу.  Ее  зеленая  накидка  была  уже  истрепана  и  держалась  только  непосредственно  под  хваткой  щупальца, оставляя  открытым  все  остальное.
     - Не  дамся, - проскрипела  она, будто  больше  для  себя  самой.
     - Самоубийцы  попадают  не  в  Рай, - пренебрежительно  отозвался  Дефф. - Думаю, вам  это  известно.  Так  что  разницы  нет; Владыка  выловит  вашу  душу, как  только  она  расстанется  с  телом.

     - Что  ты  задумал? - тревожно  прошептала  Этерна, нехотя  отпуская  руку  Аркиджара.
     - Попробую, - ответил  он, прикладывая  ладони  к  поясу, как  учила «квакша».
     - Послушайте! - отчаянно  выкрикнул  вдруг  парнишка, приехавший  утром. - Оставьте  в  покое  хотя  бы  женщин!
     Лопнуло  еще  два  кольца  у  Дулелии, - треск  их  был  ему  ответом.  Дефф  зевнул  и  промямлил, не  закончив  зевка:
     - Ох, как  это  все  медленно…
     Аркиджар  закрыл  глаза, истово  начитывая  заклинание.  Ему  становилось  нестерпимо  холодно: задумка  отнимала  силы  у  защиты, и  он  предпочитал  не  увидеть  в  случае  неудачи, как  черная  муть  закроет  для  него  солнечный  свет.  Руки, наоборот, пылали  жаром, но  он  не  в  состоянии  был  посчитать  наощупь, сколько  стеклянных  горошинок  из  тысячи  удалось  накрыть, только  надеялся, что  их  окажется  не  меньше  шестидесяти  семи…
     - Что  это  вы  там  упражняетесь, господин  Риф? - заметил  его  напряжение  Дефф.
     Громкий  хлопок  оглушил  собравшихся.  Аркиджар  приоткрыл  один  глаз, щурясь  от  неуверенности.  Этерна  ахнула.  Кархкамаронг  взревел.
     Вокруг  стола  сплошною  стеной  стояли  копии  Аркиджара.  Не  совсем  копии: были  там  и  пятилетние  мальчишки, и  глубокие  старцы; кого  как  застал  момент - кого  одетым, кого  в  исподнем, а  некоторых  и  нагишом.  Аркиджар  чуть  не  сгорел  со  стыда, но  менять  уже  было  ничего  нельзя.  Он  добавил  несколько  слов  к  заклинанию - пустые  глаза  его  двойников  ожили; со  всех  сторон  потянулись  к  дымчатой  твари  парализующие  снопы  света…
     - Владыка!… - пискнул  Дефф, вскакивая  из  кресла.
     Кархкамаронг  дернулся  и  прорычал:
     - Не  беспокойся, Тармаг.  Их  все  равно  мало.  Я  справлюсь!

     Сколько - мало?  Насколько?…  Аркиджар  лихорадочно  пытался  уцепить  кончиками  пальцев  еще  хоть  одну  бусинку, но  поверхности  ладоней  не  хватало.  Черные  шланги  ослабли, борясь  с  неожиданным  наплывом  противников.  Этерна  вновь  ринулась  в  бой - и  теперь  держала  его  успешнее: лоб  ее  взмок, зубы  скрежетали, но  луч, подобный  огненному  мечу, не  прерывался.  Подключились  оправившиеся  старики, Гвантир  подкачал  фантомного  воина  свежей  порцией  сил  и  вновь  отделил  его  от  себя.  Дулелия  быстренько  утащила  под  свою  защиту  Фартифию, лишившись, правда, при  этом  половины  оставшихся  преградных  слоев; теперь  их  было  всего  три.  Побледневшая  Лукка  бегала  очумелым  взглядом  по  возросшей  магической  рати…
     - Не  считай, - махнул  рукой  Дефф. - Владыка  сказал - мало; значит, мало.
     Лукка  обернулась  к  нему.
     - Мало? - переспросила  она  с  какой-то  сумасшедшинкой  в  голосе.
     Этерна  во  второй  раз  откинулась  на  спинку  стула, прячась  за  свои  лепестки-кинжалы.
     - Ну  так  я  добавлю! - воскликнула  Лукка, направляя  на  конвульсирующую  нежить  луч  совершенно  невообразимого  цвета - смесь  сизого  с  венозно-лиловым.
     - Ты… ч… что… против  дяди?! - опешил  Дефф, бросаясь  оттащить  ее  от  стола.  Аркиджар  придавил  ладонь  покрепче, - ближайший  к  Деффу  двойник, мужчина  в  расцвете  сил, ловко  подставил  черному  магу  подножку.
     - Ну?! - выкрикнула  Лукка. - Теперь  сколько?!
     Этерна  отдышалась  и  возобновила  атаку.  Сейчас  подключились  все.
     - Тармаг, - хрипнула  тварь. - Ты  поплатишься  за  свою  родственницу.  А  уж  что  ожидает  ее  лично…
     - Сколько? - повторила  Лукка, глядя  в  жуткие  глаза  Кархкамаронга.
     - Не  хватает  одного, - спокойно  выговорила  Фартифия. - Я  сочла.
     Только  одного!  Аркиджар  вытянул  пальцы  так, что, казалось, сейчас  лопнут  суставные  сумочки  между  костяшками…  Ничего  не  получалось.
     - Одного… - прокудахтал  Дефф, полуплача-полусмеясь.  С  пола  он  не  подымался, так  и  сел  на  плитах. - Одного!  Владыка, пощади!  Ты  видишь - судьба  на  нашей  стороне.  Это  надо  же…  Всего  одного  не  хватает!
     - Хватает, - раздалось  за  спиной  у  Аркиджара.
     Он  не  стал  оборачиваться.
     - Кьесса! - заорал  Дефф. - Ты  не  имеешь  права…  Как  ты  сюда  попала?!  Ты  не  имеешь  права  вмешиваться, ты  мертвая!
     - Я?!  Быть  не  может…  Что-то  я  такого  не  припомню.
     - Я  сам  отравил  тебя  сорок  лет  назад, лучшим  ядом!  Лучшим, выдержанным… - Дефф  схватился  за  голову.
     - Ах, да…  Отравил, - согласилась  она. - Впрочем, поделом.  Я  слишком  много  болтала.
     Ослепительно-золотая  волна  прошла  в  дюйме  от  плеча  Аркиджара, вонзившись  в  паучье  тельце  Кархкамаронга.  Облачко  дыма  взвилось  над  багровым  блюдом…

     Секунду  или  две  спустя  исчезли  и  копии  Аркиджара.  Исчез  фантом.  Судя  по  взглядам  соратников, исчезла  и «древесная  квакша».  Десять  человек, опустошенных  и  выжатых  борьбой, сидели  по-прежнему  за  столом.  Только  Дефф, обезумевший  от  внезапного  поражения  и  страха, уползал  на  четвереньках  куда-то  в  кусты, невнятно  бормоча  под  нос  что-то  жалобное, да  из  окна, выходящего  на  другую  сторону, неслось:
     - Папенька!  Что  там  у  вас  за  фейерверки?  Сколько  я  буду  сидеть  взаперти?…

     - Кьесса, - устало  произнес  Аркиджар. - Вот, значит, как  ее  зовут…
     - Арк, - кашлянула  Этерна. - Мне  неловко  сгонять  с  твоего  лица  эту  блаженную  улыбку, н-но…
     - Что?
     - У  тебя  ноги  горят!!!

                *          *          *

     На  обратном  пути  Аркиджар  все  же  попробовал  исполнить  давнишний  свой  замысел  с  фокусами.  Обернулось  это  несуразно.  Пока  он  доставал  из  воздуха  синиц  и  малиновок  и  понуждал  случившегося  неподалеку  поросенка  бить  чечетку, все  было  хорошо.  Но  когда  дело  дошло  до  сияющих  цветочных  бус, одАренные  девчонки  испугались  и  принялись  истошно  визжать, бросившись  врассыпную.
     «Никудышный  я  волшебник, - думал  он  печально, удаляясь  от  деревни, где  жили  эти  боязливые  создания. - В  переделку  вляпался, подвоха  не  почуял, «чужой  воле» поддался, не  пикнувши… Теперь  еще  вот  детей  переполошил.  Право  слово, никудышный!…»

                *          *          *

P. S.
     Далее  судьбы  героев  этой  истории  расходятся  в  разные  стороны.  Этерна  некоторое  время  училась  у  Дулелии, но  научилась  не  многому  вследствие  несходства  характеров, и  в  конце  концов  пришла  к  выводу, что  щит  и  меч  уживаются  вместе  только  когда  являются  предметами, а  не  живыми  людьми, - и  отправилась  с  этим  умозаключением  восвояси.  С  Дулелией  осталась  последовавшая  за  ними  Лукка, приходившаяся  Деффу  не  совсем  родней: просто  ее  мать  и  мать  Лиффы  были  сестрами, и  после  всего  произошедшего  Лукку  ничто  не  держало  в  доме  дядюшки, а  многое  даже  и  выталкивало.
     Ревиэр  и  Барбутис, жившие  по  соседству, спорили  между  собой  еще  много  лет, пока, в  один  прекрасный  день, Ревиэр  не  пропал  вдруг  в  неизвестном  направлении, оставив  завещание  на  своего  вечного  оппонента, кончавшееся  словами: «…я  же, друг  мой, ныне  отбываю  в  прошедшие  века  с  намерением  просвещать  дикообразные  племена, и  если  вы  потрудитесь  раскопать  под  известной  вам  скалой, именуемой  Гидра, на  окраине  леса, с  восточной  стороны, мой  медальон, тысячу  раз  вами  виденный, то  знайте - путешествие  мое  удалось».  Впрочем, пробовал  ли  Барбутис  исполнить  эту  часть  завещания  или  нет, и  если  да - то  нашел  ли  медальон  Ревиэра, - об  этом  история  умалчивает.
     Гвантир  и  Пильтарит  по  дороге  назад  отчего-то  разругались; позже  Пильтарит  порвал  с  серым  орденом, отмежевавшись  от  магического  ремесла  вовсе, пропадал, шляясь  по  свету, пробовал  стать  маляром, артистом  и  даже  монахом, едва  не  женился  на  дочери  какой-то  высокопоставленной  особы, но  отделался  легким  испугом, и  в  конце  концов  нашел  неожиданно  свое  призвание  в  кулинарии, поступив  коком  на  мирное  каботажное  судно  под  свирепым  названием «Гроза  морей», после  какового  свершения  вся  команда  корабля  потихоньку  разбогатела, конспиративно  торгуя  жемчугом.  О  существовании  логической  связи  между  первым  фактом  и  вторым  мы  можем  только  строить  туманные  предположения.
     Фартифия  не  прожила  после  этого  случая  и  двух  лет; и  умерла  тихо  и  спокойно, заснув  за  рабочим  столом  над  кипой  гороскопов, хотя  сама  себе  всегда  предрекала  смерть  насильственного  характера.  В  маленьком  городке, где  она  жила, ее  знали  за  точную  и  добросовестную  предсказательницу, и  несовпадению  этого  важнейшего  пророчества  фактам  много  удивлялись.
     След  безымянного  юноши, умевшего  видеть  невидимое  сквозь  пальцы  и  появившегося  как  в  нашем  повествовании, так  и  на  застолье  у  Деффа  более  для  ровного  счета, теряется  совершенно.
     Кьесса  больше  не  навещала  Аркиджара.  Надземная  стража  выявила  признаки  попыток  пробиться  в  явленный  мир  еще  двух  существ, подобных  Кархкамаронгу: одного - на  затерянном  островке  в  южном  полушарии, другого - на  Континентали; и  Кьесса, недолго  поколебавшись, отправилась  во  вторую  точку, где  подрастали  в  сотнях  миль  друг  от  друга  будущие  дедушки  и  бабушки  того, кому  предстояло  сразиться  с  очередным  поглотителем  душ  и  сил.
     Дефф  недолго  пребывал  в  трауре  и  вскоре  нашел  себе  нового  повелителя - благо, желающих  повелевать  по  ту  сторону  яви  всегда  достаточно.  Этот, правда, был  сравнительно  мелок, тривиален  и  интересовался  более  похабщиной, нежели  кровью  или  властью, - в  результате  чего  тремя  годами  позже  от  Деффа  сбежала  теперь  уже  родная  дочь, ни  способностями, ни  склонностью  к  магии  не  отмеченная, а  владение  и  дом  его  постепенно  превратились  в  прибежище  черного  дамского  ордена, чьи  адептки  уловляют  мужчин  и  высасывают  из  них  молодость, пуская  омороченных  кавалеров  по  кругу.  Долго  еще  можно  было  слышать  по  ночам  на  озере  плеск  и  музыкальный  смех  юных  ведьм, справляющих  в  воде, пропитанной  серебряным  светом, какие-то  свои  ритуалы.  Но  в  конце  концов  имя  и  в  целом  добрая  история  озера  взяли  верх, и  все  это  как-то  само  собою  рассеялось.
     Посмертная  же  судьба  Кархкамаронга  остается  для  нас  глубокою  тайной.  Вышвырнутый  из  яви, может  быть, и  сейчас  он  еще  собирается  с  силами  в  темных  пучинах  мировых  провалов, лелея  надежду  повторить  свой  путь  с  самого  начала.  Об  освобожденных  из  его  недр  шестисот  тридцати  девяти  душах  разноцветных  магистров  и  магистр  мы  также  не  имеем  сказать  почти  ничего.  Кроме  того, что, может  быть - и  дай  Бог! - впредь  они  будут… слегка  осмотрительнее.

P. P. S.
     И, пожалуй, мы  добавим  еще  одну  деталь; а  именно - что «пропускная  грамота», о  которой  говорил  мастер  Гулл, и «выбор», упомянутый  в  свое  время  Кьессой, касались  совсем  не  этой  истории.

                *          *          *