Голос свыше

                ГОЛОС СВЫШЕ


Воблин вышел из дому, не застегивая куртки. На дворе было лишь начало апреля, но погода была просто майская. Ночью прошел теплый весенний дождик, и на асфальте стояли прозрачные лужи. Солнце купалось в них, соскучившись, видно, по настоящей, дождевой воде, а не по талой снеговой. Снега уже не было совсем. По крайней мере, здесь в городе его не найти, может - где-нибудь там, в лесу...
Александр Воблин, самый обыкновенный, хотя и не самый прилежный ученик 8 "Б" класса, самой обыкновенной во всех отношениях средней школы № 2 шел, размахивая пакетом с учебниками и тетрадками, и разбрызгивал ногами весенние лужи.
Через пару минут из соседнего подъезда выпорхнул его дружок Витька Заядлов.
Заядлов, в отличие от Воблина, был почти круглым отличником. Но была еще одна немаловажная деталь, отличавшая  двух друзей. Эта деталь вызывала легкую, беззлобную зависть у Воблина: Заядлов имел мечту. Даже не мечту (мечта - это что-то неосязаемое, нереальное), он имел цель жизни. Стремление достичь ее, владело Заядловым целиком и полностью, не выходило у него из головы, ни когда он смотрел телевизор, ни когда он ел, ни когда спал.
Виктор Заядлов собирался стать настоящим писателем. И он не сидел, сложа руки, он неустанно трудился, совершенствуя слог, оттачивая стиль. Не жалея ни сил, ни здоровья, он просиживал до глубокой ночи за кухонным столом, и писал, писал, писал... Писал и рвал на куски исписанные листы, потом, шипя от досады, бросал их в мусорное ведро. Ох, и нелегко давалось ему мастерство. Его муки творчества были, поистине мучительны. Но он не сдавался, и вот недавно из-под его пера вышел первый рассказ. Назывался он "Экспедиция на Белую Звезду". Собственно, это должен был быть роман, но Виктор быстро понял, что роман ему не осилить. Ну что ж, рассказ - это тоже неплохо, тем более что он очень понравился и матери, и младшей сестре Юльке. Он, конечно, понравился бы и отцу, если бы тот нашел, наконец, время его прочесть. Сегодня Заядлов решился показать свой рассказ Сашке Воблину.
Они встретились на автобусной остановке. Воблин сразу заметил, что Витька какой-то необычный: возбужден, глаза бегают и блестят. Такая перемена в лице, всегда задумчивого и сосредоточенного Заядлова, сразу была заметна.
Глядя в упор на дружка, и с совершенно серьезным выражением лица Воблин сказал:
-     Ты что, с утра поддал что ли?
-     Сам ты "поддал"! -    обиделся Заядлов. - Хотел тебе свой рассказ показать, а теперь не покажу!
"Покажешь, покажешь, куда ты денешься!", - подумал Воблин, а вслух сказал:
-     Больно мне надо всякую фигню читать, я, вообще, читать не люблю, -  и демонстративно отвернулся.
Заядлов тут же попался на крючок.
-     Фигню?! Да, ты не знаешь, и нечего говорить! Ты, может, такой "фигни" еще и не видел! Фигню... Может, эта "фигня" лет через десять будет иметь большую ценность. Не знаешь и нечего говорить!
Воблин хмыкнул, и пожал плечами.
-     Мать читала, Юлька читала, всем понравилось, а он - фигня! - не унимался Заядлов.  -  Я, может, в этот рассказ всю душу вложил!
-     Да, ладно не обижайся, - пожалел его Воблин, -  пошутил я. И долго писал?
-     Месяца два. Отец и мать меня с кухни гоняли! Прогонят, лягут спать, а я опять туда. Тяжек труд писателя! Никаких условий для творчества. Но, все-таки дописал. Будешь читать?
-     Можно.
-     Тогда на химии прочтешь, там не очень много.


Пока "химичка" сонным голосом вещала про серную кислоту, Воблин раскрыл тетрадку. Он спиной чувствовал жгучий взгляд Заядлова, сидящего через стол позади него. На первой странице было крупно выведено: "В. В. Заядлов.  Экспедиция на Белую Звезду", а чуть ниже - помельче: "Фантастический рассказ".
Воблин перелистал тетрадь. Рассказ оказался совсем маленьким: всего три с половиной страницы, правда, исписанных, мелким и красивым подчерком. В нем говорилось о том, как космонавты прилетели на далекую планету у Белой Звезды, и обнаружили там разумную жизнь: наивных и доверчивых головастиков. Прочитав, Воблин зевнул, и закрыл тетрадку. "Да... Писатель из тебя... Как из моей бабки балерина", - подумал он с грустью.


Кончился урок и, как только они вышли в коридор, Заядлов подошел к Воблину, силясь прочесть в его глазах свой приговор.
-      Ну, как? - спросил он волнуясь.
-      Ничего, - немногословно ответил Воблин.
-      Тебе понравилось? - голос Виктора слегка дрожал.
-      Угу.
-      Нет, правда? - глаза Заядлова, вдруг, засияли таким счастьем, что Сашке стало не по себе.
-      Правда, - он выдавил из себя подобие улыбки.
-      А что тебе понравилось больше всего? - Виктор был возбужден. Круглолицый, невысокий крепыш, он, казалось, стал  выше ростом.
-      Ну, там космос и все такое. В общем, эта... как ее... романтика. Вот.
-      Понятно. Ты хоть натура не романтическая, но и тебя пробрало. Понятно, - Заядлов преображался на глазах. - Мать сказала, что у меня есть способности, надо только их развить. Теперь я вижу, что она говорила правду. Так?
-      Угу.
-      Все "угу", да "угу". Эх, Саня, приземленный ты человек. Ты бы поработал над собой.
-      Зачем?
-      Как зачем?! - ты же человек, а это звучит гордо.
-      Ну, написал ты рассказ, а дальше что? - спросил Воблин, стараясь уйти от неприятной для него темы.
-      Новый буду писать, развивать свои способности.
-      Опять по ночам?
-      Ага. Днем я не могу, все отвлекает. А ночью: тишина, покой, все спят...
-      Вдохновение приходит?
-      Приходит, - почему-то вздохнул Заядлов.
-      Опять про космонавтов будешь писать?
-      Буду писать: "Возвращение с Белой Звезды". Вообще, я так мыслю, это будет серия рассказов, как у Станислава Лемма  про пилота Пиркса. Но, ты, конечно, не знаешь. Я уже и начало придумал: "Белая Звезда уже удалялась, а до Земли было еще далеко...".
-      Не хило.
-      Ну!
Оболтус из параллельного класса Леха Куханник обрызгал их водой из пластиковой бутылки, и пустился наутек. Друзья помчались за ним.


Воблин подошел к двери, и надавил на кнопку звонка. Его мать прервала стирку, наспех вытерла руки о мокрый передник, и пошла открывать.
-      Ты чего смурной такой, опять пару схлопотал? - мать с подозрением вгляделась в лицо сына.
-      Ничего я не схлопотал.
-      А чего смурной?
-      Да, так... Пожрать есть?
-      Вон, на плите картофельный суп. Переодевайся, давай! Вон, рукава уже коротки, -    всплеснула руками мать, - аскелерат.
Малообразованная мать дразнила рослого и нескладного Воблина "аскелератом", когда понимала, что придется раскошелиться на очередную пару обуви или очередной костюм. Он, и, правда, рос не по дням, а по часам. Его большая голова, крупные ступни и ладони, казалось, росли отдельно от остального тела, опережая его. Впрочем, тело тоже было немалым. Ох, и намучилась с ним мать, стараясь одеть сына не хуже других! Отца у него не было.


Саша Воблин сидел за столом на кухне, и, под плеск воды и влажное шмяканье белья в ванной, наворачивал картофельный суп. Он думал о Заядлове.
Вот одержимый человек! Жалко, что таланта в нем ни на грош. С его одержимостью он бы добился многого. А, может, и добьется? Может ли усердие заменить талант? Но, как же он, должно быть, мучается, когда пишет! Выдавливает с потом и кровью каждую фразу.
Он представил себе Виктора, сидящего за кухонным столом совсем рядом, вот за этой стеной. Раскрасневшийся и сопящий, грызущий шариковую ручку, он писал, зачеркивал и снова писал. Потом резко вскакивал, и, скомкав лист, швырял его в угол. Долго сидел, обхватив голову руками. Муки творчества... А, ведь, на тему его рассказа можно было придумать кое-что поинтереснее.
Закончив обедать, Воблин зевнул потягиваясь. Сейчас бы вздремнуть часок! Но мать не даст: "Делай уроки, делай уроки!". Надо покопаться в учебниках, вид хотя бы создать. Да, он был великим лодырем.


Александр Воблин проснулся среди ночи оттого, что его замучили комары. Вот пищалки проклятые! Наверное, комары вместе с кровью высосали из него всю воду, потому что, вдруг, захотелось пить. Он поднялся и, шаркая по полу своими большими ногами, отправился в кухню. Набрав в кружку воды, он лихо осушил ее, и собрался, было, набрать еще, но в этот момент услышал голос.
Воблин замер и прислушался. Голос доносился как бы ниоткуда, и был он каким-то неестественным, потусторонним. Звучал он тихо, но в то же время ясно. Что бы это могло быть?
Воблин стал бесшумно, передвигаться по кухне, боясь вспугнуть голос. Ага, вот здесь его слышно лучше. Он остановился возле кухонного стола и прислушался.
"Белая Звезда уже удалялась, а до Земли было еще далеко. Первый штурман "Скитальца" Майк Морозов сидел... нет, стоял... Или сидел? Ну, что же он, собака, делал, то, в конце концов?".
Ах, вот оно что! Это Заядлов корпит над своим очередным произведением! Его голос слышен сквозь вентиляционную решетку, ведь их кухни разделяет лишь стена. Воблин залез на табурет, и приложил ухо к решетке.
"Первый штурман, что делал, что сделал? Штурман - подлежащее. А сказуемое где? Что он, урод, делал-то? Стоял или сидел?".
-      Лежал, - неожиданно для себя самого сказал Воблин в вентиляцию
За стеной воцарилась мертвая тишина.
-      Кто это? - как-то тоненько вопросил Заядлов.
-      Это я, твой муз, - Воблин еле сдерживал смех.
-      Муз?
-      Бывает муза, а я муз. Я грузин.
-      Ничего себе!... - Заядлов был, кажется, потрясен до глубины души.
-      Ты что, не рад? Я могу уйти.
-      Нет, нет, не уходи только! Я просто испугался сначала.
-      Тогда, не медли! Совершенствуй свой талант, пиши.
-      Штурман... лежал?!
-      Первый штурман "Скитальца" Майк Морозов лежал в криогенной ванне, погруженный в анабиоз, когда раздался сигнал тревоги, - сказал Воблин первое, что пришло ему в голову.
-      Точно! Ура! - обрадовался Заядлов. Как же я раньше не додумался! Сейчас напишу... Готово. А дальше, что же было дальше?
Воблин вздохнул, понимая, что спать ему сегодня не придется, и продолжал диктовать:
-      Умные механизмы аппаратуры экстренного пробуждения начали быстро поднимать температуру до нормальной. Быстро, но не настолько, чтобы причинить вред, порученному их заботам человеку...


-      Ну, сколько раз можно тебя будить?! Опять дрыхнет, ну ты подумай! - мать перешла на крик.
Еще немного и пойдут подзатыльники, потом слезы. Надо подниматься.
-      Встаю, встаю уже! - Воблин сел на кровати. Глаза слипались, голова гудела.
-      Встаю!... Уже без пяти восемь! Что ночью-то делал?
-      Комары замучили.
-      Замучили!... - передразнила мать. - А ты бы повкалывал весь божий день, как я, тогда бы и комаров не заметил. Вставай быстро!
-      Да, встал уже!


Непрестанно зевая, Воблин вышел на улицу. Так же как и накануне пялилось с небес весеннее солнце, заставляя щурить опухшие веки. Воздух был напоен запахами набухших древесных почек и тлеющих костерков.
 Интересно, а как там Заядлов? Тоже, небось, не выспался.


Ага, вот и он: выходит из своего подъезда взъерошенный и возбужденный. Воблин остановился и подождал Виктора.
-     Санек, ты чего такой пасмурный? - Заядлов был в прекрасном расположении духа.
-     Не выспался.
-     Да, брось ты. На том свете выспишься.
-     А ты чего такой радостный?
-     Ты не поверишь, я уже написал!
-     Что написал?
-     Как что? Новый рассказ.
-     Ну, ты даешь! Значит, уже два?
-     Один, - вздохнул Заядлов.
-     Почему один?
-     Первый я порвал и выкинул.
-     Почему?
-     Ну, так... Просто, я решил, что моя серия будет начинаться со второго рассказа. Это такая вещь! Ты прямо обалдеешь, когда прочтешь.
-   И как же тебе удалось написать так быстро? - осторожно осведомился Воблин.
Заядлов некоторое время шел молча.
-     Никому не скажешь? - наконец проговорил он.
-     Конечно.
-     Ладно. Слушай. В общем, у меня появилась муза.
-     Да ну?
-     Вернее муз.
-     Что значит "муз"?
-     У творческих людей бывает муза, а у меня муза мужского пола - муз. Он грузин.
-     Невероятно.
-     Вот и я говорю. Никогда не думал, что у музы бывает национальность. Он диктует мне, что писать. Такой потусторонний голос. Голос свыше. Он звучит в моей голове, он слышен четко и ясно. Слушай, я наверно и вправду гений.
-     Возможно.
-     На, почитай, - Заядлов протянул Воблину тетрадь, - тут такие дела! "Скиталец" при возвращении на Землю был захвачен агрессивной негуманоидной расой!
-     Да ну? А в следующую ночь у тебя выходной? - с надеждой спросил Воблин.
-     Какой там выходной, нужно писать, пока муз не ушел. Он сказал: "Пиши, совершенствуй свой талант".
-     А если он устанет?
-     Кто, муз? Дубина, он не может устать, это же не человек. Если он уйдет - мне крышка. Значит, я горе-писатель.


Когда спал Заядлов, и спал ли он вообще, Воблин не знал. Сам же он, к тому времени, когда серия рассказов была написана, осунулся и даже похудел. Однажды Заядлов, который в последние дни цвел как майская роза, сказал ему:
-     Вчера уговорил отца почитать мои рассказы. Ты не поверишь: он был в шоке, взял рассказы на работу, сказал, что даст прочесть знающим людям. Кажется, я приобретаю популярность!
-     Рад за тебя, - ответил усталый Воблин.


Через два месяца один из рассказов В. В. Заядлова занял первое место на литературном конкурсе среди молодых авторов.


Прошло три с лишним года. Заядлов просиживал дни и ночи за книгами, готовясь к вступительным экзаменам на факультет журналистики. Его трудолюбие и одержимость были известны всем, и они сделали свое дело. К тому же помог и диплом победителя конкурса. В сентябре Виктор Заядлов продолжал свое образование в качестве студента Московского Университета имени Ломоносова.
Ну, а Воблин? Воблин славно отоспался и отдохнул от обязанностей "муза", пока будущий студент готовился к экзаменам. Мать определила его учеником наладчика оборудования на швейной фабрике, где трудилась сама. Работа была сачковая, и Воблин не жаловался.


Однажды Заядлов, возмужавший и заматеревший, пришел к нему домой. Какой-то надлом был заметен в округлых чертах его лица. Даже какая-то впадина, как показалось Воблину.
Воблин лежал на диване и полудремал, когда его мать сказала: "Саша, к тебе Виктор".
-     Здорово студент, - поприветствовал Виктора Воблин, не вставая с дивана.
-     Здравствуй Саша, - Виктор присел на краешек его ложа.
Он улыбался, как будто несказанно был рад видеть своего друга, хотя за последние полгода он не зашел ни разу.
-     Что привело тебя ко мне, веселый странник? - сонно спросил Воблин.
Заядлов засунул в рот указательный палец, и стал грызть ноготь. Лицо его покраснело. Он оглянулся и, вдруг, сказал:
-     Саша, я влюбился.
Дело было серьезное, и Воблину пришлось сесть.
-     Ну и что? - спросил он уже с интересом.
-     Как это что? Да, ты знаешь, что такое любовь? Любовь это... В общем, это... Это такое! Тебе не понять. Это когда все летает!
-     Ну и что?
-     Сашка, да ты понимаешь, о чем говоришь? Это же любовь!
-     Поздравляю.
-     Спасибо. Она такая...
-     Да, кто она?
-     Светка Тюлина, наша бывшая одноклассница.
-     Светка? - Воблин аж подскочил. Совсем недавно он провожал ее с дискотеки домой. Светка была первой красавицей в ихнем классе, гордой и неприступной. Таковой она и осталась, так, по крайней мере, решил Воблин после провожания.  Тем не менее, Светка Тюлина была ему глубоко не безразлична.
-     Светка... - повторил Воблин.
-     Светлана, - нараспев подтвердил Заядлов.
-     И, что любишь?
-     Люблю.
-     По настоящему?
-     Да.
-     Рад за тебя.
-     Сегодня ночью буду писать ей письмо.
-     Зачем? Она, что уехала?
-     Нет, просто я пробовал объясниться ей в любви, но она сказала, что писатель должен говорить красивые слова, а я не смог. То ли от волнения, то ли заучился. Не знаю. Я обещал ей все представить в письменном виде. Так что сегодня буду корпеть. Все от меня зависит. Женщины падки на слова, и я верю: любовь сделает свое дело.
-   Я могу чем-то помочь? - спросил Воблин.
-   Ну, чем ты поможешь? Мне, просто, не с кем было поделиться, вот я и зашел. Ты же у меня единственный, кто меня понимает.


Поздняя ночь. Воблин стоит у вентиляционной решетки и раздумывает. Из решетки доносится бормотание Заядлова.
"У тебя такие глаза, такие, что... Я хочу... Нет, это не пойдет. У тебя такие ноги... О, господи, я сейчас умру!"
-    Когда я вижу тебя, земля уходит из-под моих ног. Бездонное небо кажется еще более бездонным. Птицы замолкают пораженные твоей красотой. Даже соловей прерывает свою песню, не в силах оторвать своего взгляда от воплощения неземного совершенства, каковым являешься ты, - начал Воблин, представив себе Светку Тюлину.
За стеной все смолкло, и его голос раздавался в ночной тиши подобно голосу пророка. И он продолжал:
-    Что для меня солнце? Когда я вижу тебя, ты освещаешь все вокруг, когда я слышу твой волшебный голос, все для меня замирает, когда я касаюсь твоей руки, все мое тело пронзает электрический ток. Ты и есть блаженство. Глаза твои как два сапфира, губы твои - чистый бархат, тело твое - само наслаждение, а ноги... ноги твои прекраснее всех ног в мире. О, Светлана, ты любовь моя и жизнь! Я становлюсь пред тобой на колени, и молю - пощади! Предаю себя в твои благостные руки. В них моя судьба. Так будь же моею, или убей меня! Написал?
За стеной были слышны сдавленные рыдания.
-    Ну, что ты нюни распустил? Написал, я тебя спрашиваю?
-    Написал. А откуда ты знаешь, что у нее такие ноги?
-    Муз все знает, на то он и грузин.
– По-моему, я теперь люблю ее еще больше, - признался Заядлов.


А весной Светка Тюлина стала Светланой Заядловой.
Конечно, на свадьбу Воблин был приглашен. Одетый в свой лучший, хотя далеко и не новый костюм, он сидел в дальнем углу стола, чувствуя себя не в своей тарелке среди интеллигентных новых друзей Заядлова. Те говорили умные речи, произносили замысловатые тосты, и пили немереное количество водки "Абсолют". Они почти не замечали молчаливого парня, усердно поглощающего закуски. Когда же изрядно накрашенная и подвыпившая студентка заставила его таки сказать тост, (мол: сидит, грустит, как на похоронах!), Воблин встал и сказал:
-   Виктор и Светлана! Желаю вам счастья светлого и полного, как этот бокал шампанского! Светлана, будь же с этого дня Виктору не только любимой женой, но и настоящей музой, источником его вдохновения. Горько!
Он встретился взглядом с Тюлиной, чего до этого избегал делать, и ему показалось, что Светка поглядела на него как-то странно.


Через две недели Воблина забрали в армию.
Лето - зима, лето - зима. Александр ленился писать письма домой. Мать сначала писала часто, потом все реже. Ее письма были однообразными и короткими. Воблин не обижался: он тоже не любил письма.  Было в них что-то фальшивое, натянутое. К тому же он прекрасно знал, что все письма просматриваются армейской цензурой.
Что было за два года службы? Многое. Может быть, об этом стоило бы рассказать отдельно? Пока же нас больше интересует история двух друзей.


Воблин вернулся домой, окончательно сформировавшись физически, но, нисколько не утратив одной из своих основных черт - лени. В первый же вечер он спросил мать о Заядлове. Та только махнула рукой:
-   Сам увидишь. Иди, прогуляйся. Встретишь его наверняка.


Он встретил Виктора, тащившегося куда-то с полной сумкой пустых бутылок. Воблин еле узнал его. Мешки под глазами, сутулость. Когда же тот заговорил, его голос зазвучал с хрипотцой:
-   Сашка, друг! Ты?! - потускневшие глаза Заядлова засияли, он бросился навстречу.
-   Ну, конечно я, - он обнял Виктора, от того несло перегаром.
-   Сашка... - Заядлов, вдруг, зарыдал.
-   Ну-ну, брось, кончай! - Воблин потряс за плечи Виктора. - Что с тобой случилось?
-   Ничего, не обращай внимания. Минутная слабость. Жизнь такая.
-   Какая "такая"? Как ты сам? Как Светка?
-   Не знаю.
-   Как не знаешь?
-   Да, мы с ней и прожили всего три месяца, она переехала в другой город с одним мужиком на Джипе-Чарокки.
-   Что же у вас не сложилось?
-   Не знаю, наверно я виноват. Она не выдержала моих творческих мук. После свадьбы все пошло наперекосяк. Наступил творческий кризис. Муз ушел, видно приревновал, и до сих пор не вернулся. Ты хотел, чтобы она была мне музой. Да, какая из нее муза! Ей бы на все готовенькое. Ей имя нужно, слава. В ее лучах она цветет. Капризное, нудное существо. Эх!... - Виктор в досаде махнул рукой.
-   А это? - Воблин указал на бутылки.
-   Что, "это"? Это - следствие, а причина здесь, - Заядлов постучал себя кулаком по затылку.
-   Учеба?
-   С учебой пока более менее. Сказывается, видно, мое природное трудолюбие. Но разве это жизнь? А? Разве это жизнь?
-   Это не жизнь... - согласился Воблин. - А сейчас писать пытаешься?
-   Редко. Кончился я как писатель. Бросать надо.
-   Может, он еще вернется - муз?
-   Я уже не верю. Попробую сегодня в последний раз и все.


Бесшумно, стараясь не разбудить мать, (впрочем, было не так просто ее разбудить), Воблин пробрался в кухню. Он приложил ухо к вентиляционной решетке и прислушался. Тишина.
Неужели Виктор не придет, неужели не предпримет свою последнюю попытку? Если так, то он изменился очень сильно, сломался. Не хотелось бы в это верить. Воблин решил ждать.
Он почти уснул, сидя за кухонным столом, когда за стеной что-то громыхнуло. Похоже, упал стул. Сашка вскочил на табурет и затих. До него доносилось невнятное бормотание, шелест бумаги, звон отодвигаемой в сторону посуды. Потом в наступившей тишине прозвучало четко и ясно:
-   Ну, муз, я не знаю, кто ты и где ты, но если ты сегодня не придешь - с моей жизнью покончено. Это я, Виктор Заядлов, решил твердо. Я, Виктор Заядлов, буду ждать ровно пять минут.
Не прошло и минуты, как "муз" сказал:
-   Я вернулся.
-   Ты вернулся?! Ты опять со мной? Я прощен?!
-   Ты обидел меня и я ушел. Сначала, ты забыл обо мне, понадеявшись на другую, фальшивую музу. Потом ты начал пить, а музы этого не любят. И, кроме того, ты слишком часто взывал ко мне, и я устал.
-   Прости меня, я был глупцом, но теперь я изменюсь. Слово Виктора Заядлова! Хочешь, поклянусь? Клянусь... я клянусь... клянусь своей музой! Что я, дурак, говорю? В общем, я клянусь... Не важно, просто клянусь и все!
-   Хорошо, я верю слову Виктора Заядлова, я знаю - оно твердо. Я буду являться тебе три раза в неделю: в понедельник, в среду и в пятницу в это же время. Но, ни капли спиртного, ни в эти дни, ни в любые другие - иначе я уйду навсегда. Согласен?
-   Все будет по твоему. Обещаю.
-   И что же мы будем писать?
-   Знаешь, я уже давно задумал роман, еще тогда, до кризиса. Это будет книга о дружбе и самопожертвовании, о бездарном трудолюбии и ленивом даровании, об отчаянии и вдохновении, о слепоте и прозрении. Это будет и книга о тебе, муз, и книга обо мне. Это будет книга о жизни, многогранной и прекрасной, хотя, зачастую, и такой сложной. Я решил назвать роман: "Голос свыше".
-   Завтра понедельник, тогда и приступим, а сейчас мне пора. Муз тоже должен отдыхать.


Сутки, всего лишь сутки есть у Воблина, чтобы вчерне набросать роман. Не так то просто писать книгу о самом себе. Лишь бы только его собственная, ленивая муза не подвела!
А почему, собственно, она должна быть ленивой? Ну-ка, хватит лодырничать, вставай! Так можно всю жизнь просачковать, и ничего не добиться.
Он сел за стол, взял бумагу, ручку, и решил составить план будущего романа. Заядлов тоже, наверняка не спит. Сдержит ли он свое обещание? Воблин был уверен, - сдержит.
Рукой, непривыкшей к письму, он написал вверху страницы:

                ГОЛОС СВЫШЕ
                План.
 
Поставил цифру один, и, подумав несколько минут, старательно вывел: "Саблин вышел из дому, не застегивая куртки...".
Александр Воблин совсем не умел составлять планы.