Черная комната

                ЧЕРНАЯ КОМНАТА









1. Страшная сказка

Мальчик лежал в постели, наполовину укрывшись одеялом. Рядом с ним, голова к голове, на подушке лежал большой плюшевый мишка по имени Мишель. Мать, строгая женщина, одетая в темно-серое платье и такого же цвета платок, сидела рядом на стуле и рассказывала сказку:
–   Жили-были старик со старухой…
–   Ну, мама, ты эту сказку мне сто раз рассказывала, – закапризничал мальчик.
–   А какую же сказку ты хочешь? – спросила мать, ласково глядя на сына.
–   Я хочу страшную сказку. Страшную-престрашную.
–   Про Бабу Ягу?
–   Ты что, мама? Про Бабу Ягу я не хочу. Она дура и совсем не страшная, а противная. И про Кощея не надо.
–   Но я не знаю других страшных сказок, какие можно было бы рассказывать на ночь.
–   А ты расскажи, какую нельзя.
–   Нет, ты не уснешь.
–   Ну, мама, ну, пожалуйста! – снова захныкал мальчик. – Я усну, усну. Вот увидишь!
–   А может и правда стоит рассказать? – задумалась мать. – Люди ведь учатся только на своих собственных ошибках. Ты же будешь ныть, пока сам не обожжешься. Ладно, расскажу, но предупреждаю: это ОЧЕНЬ СТРАШНАЯ сказка!
–   Подожди! – мальчик обхватил мишку обеими руками и, что есть силы, прижал к себе. – Давай!
Глаза его горели в предвкушении захватывающей истории.
– В черном-черном лесу есть черный-черный дом, – заунывным голосом начала             мать. – В черном-черном доме есть черная-черная дверь. За черной-черной дверью есть черная-черная комната. В черной-черной комнате есть черный-черный угол. В черном-черном углу стоит черный-черный сундук. В черном-черном сундуке…
– Хватит! Не надо! – взвизгнул вдруг мальчик и зарылся лицом в подушку, с ним случилась истерика.
– Успокойся сынок. Это всего лишь сказка, ни какой черной комнаты на свете нет. Ты же сам просил. Понял теперь, что маме нужно верить?
– Да, да! – сквозь слезы закивал головой малыш.
– Ну, вот и хорошо, вот и успокоились.
– Черной комнаты нет?
– Нет, конечно, нет. Ее придумали глупые дяди, что бы пугать маленьких, непослушных детей. Поворачивайся к стенке, закрывай глазки и спи. А свет я не буду гасить. Спокойной ночи, будущий командир.
Мальчику нравилось слово "командир". Оно звучало звонко, раскатисто, как будто стальные шары скачут по лестнице.
– Спокойной ночи, будущий медвежий командир, – сказал он Мишелю, отвернулся лицом к стене и закрыл глаза.

Однако сон все не шел к нему. Промаявшись с полчаса, Мальчик снова открыл глаза и стал рассматривать коврик, висящий над кроватью. Вот Красная Шапочка собирает цветы, а вот Серый Волк. Волк какой-то не злой: не верится, что он съест Красную Шапочку, да еще бабушку, фу! Залитая солнцем опушка, мотыльки над ней, а дальше – холмы, поросшие лесом. Но, что это? Лес на холмах и за холмами какой-то черный! Черный лес! Вот он – черный-черный лес! Мальчик силился разглядеть там.… Нет, он боялся разглядеть! Дом с черными окнами, черными стенами… Черный, как самая черная ночь.
А волк все-таки злой. Вон у него какие зубищи! И Красная Шапка злая! Они, наверное, с волком сговорились. И все злые! Все, все, все! Один Мишель добрый. Ты ведь победишь злого волка, Мишель? Ты же будущий медвежий командир!
А может это и не волк вовсе, а притворившийся волком колдун? А Красная Шапочка – ведьма! И пирожки в ее лукошке из человеческого мяса. Недаром этот волк так облизывается! А ее бабушка вообще – страшно подумать кто!
Орнамент по краю ковра явно складывается в какие-то буквы. Первую он узнал: это буква "М", с нее начинается слово "мама". Эта буква, всегда такая теплая, была здесь зловещей и холодной. Остальные были ему не знакомы.
Надо сказать папе, что бы он снял этот ужасный ковер. А еще лучше его сжечь в печке, а золу закопать как можно дальше от дома. Да, да, именно так он и скажет, отец поймет. Тогда не нужно будет больше бояться этих страшных созданий.
Чтобы хоть немного успокоиться мальчик стал придумывать свою собственную сказку.
Жил-был колобок. Все его очень любили, и мама и папа. И подарили ему на день рождения настоящую машину с педалями. Колобок поехал кататься. Солнышко светит, птички поют, ручеек журчит. Едет он по дорожке, а вокруг: цветы, деревья, бабочки. А колобок все едет, едет…

…едет по лесу. По небу плывут облачка. Солнышко прячется за ними, прячется и выглядывает, прячется и выглядывает. Вот оно снова спряталось и стало темно. И лес какой-то незнакомый, странный. Черный! Черные деревья, черные кусты, черная, мертвая трава. Черный лес!
И не колобок это вовсе едет на своей новой машине с педалями, а он, мальчик. Мальчик хочет остановиться, но педали ходят сами собой, как живые. Машина едет быстро, гораздо быстрее, чем когда-либо, гораздо быстрее, чем мог бы разогнаться он. Черные деревья так и мелькают, а между ними светятся какие-то зловещие огоньки. По черному небу плывут черные облака. Мертвая тишина. Не слышно ни шума педалей, ни шелеста колес, ни отчаянных криков, обезумевшего от страха мальчика. Звуков нет в природе и, наверное, не было никогда, и это удваивает, нет, удесятеряет тот леденящий ужас, который охватил его.
По лицу мальчика липкими каплями стекает холодный пот и, несмотря на бешеную скорость, – ни малейшего ветерка. Воздух словно застыл черной, густой массой; он почти осязаемо обволакивает голову, плечи, руки, судорожно вцепившиеся в заклинивший руль.
Машина с педалями все быстрее мчится по дороге. По какой дороге? Дороги уже нет. Машина несется над землей прямо сквозь черный лес. Кусты, деревья, корявые живые пни слились в сплошном потоке. И только призрачные огни все следуют за ней, не отставая и не обгоняя, и то, удаляясь, то приближаясь.
Сколько времени продолжалась эта гонка? Мальчик не смог бы ответить, время остановилось, но вот уже и черный дом вырос перед ним, заслоняя пол неба еще более мрачной чернотой. Бледные огни сгрудились вокруг и, когда машина пролетала сквозь черную-черную дверь, мальчику показалось, что он услышал их дикий, сатанинский хохот.
Дверь позади него захлопнулась с неслышным, но почти ощутимым звуком. Разом колыхнулось черное пламя в факелах, которые ровными рядами были укреплены вдоль стен. Мальчик увидел перед собой бесконечный, мрачный коридор, пурпурную ковровую дорожку на полу, множество дверей по обе его стороны.
Машина поплыла вдоль коридора. Мальчик, словно живая кукла, в немом ужасе смотрел по сторонам. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, и лишь карие его глаза дико сверкали в мрачном свете зловещих факелов. Стояла могильная тишина.
Все двери были похожи, как две капли воды. Сделанные из черного дерева, они матово поблескивали, и у каждой двери была старинная, золотая ручка. Ни за что на свете мальчик не согласился бы и близко подойти ни к одной из этих дверей, но его согласия никто и не спрашивал. Двери проплывали мимо, и сливались позади него в сплошную, черную полосу, а из отдаленной полутьмы возникали все новые и новые. Двери, двери, двери… Нескончаемый поток страшных дверей.
Но, что это? С одной дверью что-то явно не так. Мальчик силился разглядеть. Дверь все ближе. Так и есть: на ней висит металлическая табличка со светящимися недобрым огнем буквами. Опять то самое слово! Нет сомнения, он совсем недавно видел его на коврике, над своей кроватью. Слово, что начинается с буквы "М".
Машина вдруг остановилась и… повернула к двери!
Будто стальной обруч сжал голову ребенка. Он почувствовал, что еще немного, и он потеряет сознание. Золотая ручка повернулась сама собой, и дверь резко распахнулась, пропуская машину и прикованного к ней мальчика. И он оказался в черной комнате.
Именно такой он ее и представлял в своем детском воображении: черные стены с непонятными знаками, полное отсутствие мебели, факелы в резных канделябрах, бессильные высветить темные углы. И один из углов – самый темный. Именно туда и направилась заколдованная машина.
И вот уже вырисовывается во тьме черный сундук – воплощение всего того ужаса, который можно себе представить. Сундук все ближе. И на крышке – опять эта зловещая надпись! Она светится каким-то гипнотизирующим, манящим светом. Машина останавливается рядом с сундуком. Он ясно виден: большой, черный, кошмарный. Крышка медленно открывается, похожая на огромную пасть. Какая-то сила грубо и неумолимо толкает мальчика навстречу этой пасти, туда – вглубь сундука.
Он не должен видеть, не должен!



Сквозь густые ветви старой яблони в распахнутое окно глядело раннее солнце. Мужчина немного постоял у окна, любуясь летним рассветом. Дольше любоваться было некогда, нужно было собираться на работу. Он нехотя отошел и направился к висящему на стене рукомойнику. Рядом его жена молча мастерила нехитрый завтрак. Этот утренний ритуал повторялся уже столько раз, что был доведен до полного автоматизма: встать, сходить в туалет, напиться воды из ведра, умыться, одеться, позавтракать…
Он поплескал себе на лицо холодной воды, пахнущей свежестью колодца, и утерся махровым полотенцем, затем повесил его на гвоздь.
Казалось, что так было и будет всегда. Медленно и степенно текла деревенская жизнь. Редкие, тусклые праздники, когда чарка-другая водки заставляла исчезнуть повседневные заботы, готовые вновь возникнуть на утро, не вносили много разнообразия в ту спокойную реку с пустынными берегами, которую он звал своей жизнью. Вот уже скоро тридцать лет…
Мужчина вздохнул.
Он работал водителем самосвала, и казалось вечно будет стелиться перед ним асфальтовая  (или ухабистая, проселочная) дорога, серой (или светло коричневой) лентой извиваясь между садов и полей, вечно будет ровно (или неровно) гудеть мотор его грузовика. Никаких перемен не предвиделось. Но, в принципе, он ничего не имел против своей работы. 
Мужчина вернулся в спальню, чтобы, повинуясь ритуалу, надеть рубашку, и услышал сдавленный детский крик.
Ноги сами понесли его на звук.
Его пятилетний сынишка бился и кричал во сне, судорожно сжимая плюшевого медведя. Отец поспешил к сыну и, тряся его за плечи, не без труда разбудил. Глаза мальчика были полны слез. Еще полностью не осознавая происходящего, он прижался к отцу. Отец гладил его голову шершавой, сильной рукой и это ощущение теплоты и надежности заставило его успокоиться.

– Мне снился… – жалобно начал мальчик.
– Знаю, знаю – страшный сон.
– Ужасный сон, папа.
– Но, теперь ты проснулся, и ничего страшного нет вокруг, ведь, правда?
– Не знаю, – мальчик с опаской покосился на, висящий над кроватью, коврик. Красная Шапочка и волк снова были добрыми, а лес на холмах – темно- зеленым. –    Наверное, да.
– Ну, вот и хорошо. В жизни есть много чего пострашнее снов, и знаешь почему? В жизни нельзя проснуться. Но ты должен быть сильным, будущий командир, а сила у человека внутри. И такая сила, что никакие беды и невзгоды, никакие страхи, ее сломить не могут. Но только если человек – настоящий. Запомни – сила у человека внутри.
– А разве бывают не настоящие?
– Даже очень часто. Слишком часто.
– А какие они?
– Их не так-то просто отличить. С виду они совсем обычные, только внутри слабинка. Нет той силы. В общем, они не уверены в себе, в том, что они сильнее жизни. И жизнь ломает их, часто делает злыми или подлыми. Не давай жизни сломать себя, сын.
– Я буду стараться. Когда я вырасту, я прогоню всех злых людей, и останутся одни добрые. Когда я выросту, я буду большим и сильным.
– И настоящим.
– Да.

В комнату, вытирая руки о серый передник, вошла мать.

– О чем это вы тут воркуете? Завтрак стынет, – сказала она с шутливой строгостью в голосе.
– Мама, мне приснилась та страшная сказка, которую ты рассказала мне вечером.
– Ты рассказывала ему на ночь ужасы, но зачем? – изумился отец. – Он так перепугался!
– Пусть лучше напугается сейчас, когда мы рядом, чем потом. Но хватит об этом. У нас еще будет время поговорить, а сейчас – за стол!
–
И когда родители уже выходили из комнаты, мальчик сказал:
– Мама, папа, не надо дарить мне на день рождения машину с педалями, купите мне лучше настоящий пистолет с пистонами.


Страшная сказка больше не снилась мальчику, до тех пор пока…



2. Меченый

…мальчику не исполнилось двадцать лет, и он не превратился в  крепкого юношу. За его тугие бицепсы и природную смекалку друзья прозвали его Скаутом, то есть разведчиком. Немало парней отведало его крутых кулаков возле деревенского клуба. Но Скаут был справедлив и за это пользовался уважением, как сверстников, так и старших.
Как большинство молодых людей, он ждал от жизни многого, как-то же самое большинство, не ведая, что в больших песочных часах песок времени течет тонкой струйкой, но неустанно, днем и ночью и, чем больше его внизу, тем меньше вверху и нет никакой возможности перевернуть песочные часы. Впрочем, он пока и не стал бы этого делать: песка наверху было еще полно.
Вначале лета Скаут вернулся из армии, окончательно возмужав.
"Сила у человека внутри", – любил повторять он слова отца. Да, отец говорил правду. Эта сила не раз выручала его в трудную минуту, когда физических сил уже не оставалось и, казалось, что легче умереть, чем продолжать жить. Но сила внутри бывает только у настоящих людей. Сознание этого наполняло его гордостью.
"Не давай жизни сломать себя, сын". И он не давал, цепляясь за каждый шанс, порой ползя на локтях, стараясь не обращать внимания на боль. И вот он снова дома.
Его комната осталась почти такой же, как в детстве. Та же кровать с ковриком над ней, тот же письменный стол, тот же, нисколько не постаревший, плюшевый медведь Мишель. Прибавились только постер с каким-то рок музыкантом, да гиря-двухпудовка в углу (внешняя сила тоже не помешает!). На коврик, теперь, Скаут смотрел с усмешкой, вспоминая свои нелепые, детские страхи, щелкая иногда по носу волка, и дружески похлопывая по щеке Красную Шапочку.
Эх, знал бы он тогда…

В одну из лунных ночей кошмары вернулись.
Его детский сон повторился до мельчайших подробностей, не став от этого менее страшным. Потом сны повторялись вновь и вновь, почти каждую ночь, как заезженный фильм. Во сне его внутренняя сила, которой он так гордился, куда-то пропадала, и он снова чувствовал себя беспомощным ребенком, подчиненным чьей-то злой воле. Раз за разом он просыпался в холодном поту, с трудом приходя в себя; хватался за гирю, пытаясь внешней силой разбудить силу внутреннюю, так предательски уснувшую вместе с ним. Каждое утро он клялся себе, что в следующий раз уж непременно найдет в себе мужество победить свой нелепый, детский страх. Целый день он жил с этой уверенностью в сердце, а ночью все повторялось. Естественно, ни одна живая душа не знала об его проблемах; он не любил перекладывать на чужие плечи свои трудности пока (как он думал), был в состоянии справиться с ними сам. Не то чтобы он был слишком уж гордым, просто он считал, что у людей, окружающих его, хватает и своих проблем. Он хотел победить самостоятельно! Кроме того, он просто стеснялся этого своего наваждения.

Прошло около двух месяцев, и Скаут понял, что терпит поражение в битве.

Однажды утром после очередного кошмара он с удивлением обнаружил, что не может выжать свою двухпудовку обычные пятнадцать раз. Разгоряченный и потный он взглянул на себя в зеркало, пытаясь обнаружить в глубине своих глаз роковую трещину, послужившую причиной неожиданной слабости.
Вместо этого он увидел серые мешки у себя под глазами, а на левом виске,  поблескивающий серебристой нитью, седой волос. Он попытался выдернуть его, и с еще большим изумлением понял, что не в состоянии сделать это. Раз за разом он промахивался; его пальцы тряслись крупной, непрекращающейся дрожью.
"Как у старика!" – с отчаяньем подумал Скаут. Эта мысль холодным огнем обожгла его сердце. Сон начинал оказывать воздействие на явь. "С этим нужно кончать", – решил Скаут.

Немногим позже он сидел за столом в кухне, и вяло ковырялся вилкой в тарелке. Не давала покоя тревожная мысль: "Что с ним будет?"
– Что-то ты сегодня плохо ешь, сынок, – мать положила руку на его плечо. – Ты же всегда любил жареную картошку. Может, я не так приготовила?
– Нет, ма, картошка нормальная, не в картошке дело.
– А в чем? Что-то, я вижу, беспокоит тебя.
– Да ничего особенного, ма, не волнуйся. Просто… Возможно, мне надо показаться врачу.
– А что у тебя болит?
– Вроде, пока ничего.
– Пока?
– Понимаешь, я не хотел об этом говорить, но меня мучают детские страхи. Постоянно снится один дурацкий сон.
– Черная комната?
– Откуда ты знаешь?!
– Я всегда знала, что так будет. Это судьба, мой мальчик, судьба. От нее не убежишь.
– Что за чушь?! Как ты могла знать? Какая еще судьба? Свою судьбу каждый делает сам. – Скаут в изумлении уставился на мать. Подобные слова от нее он слышал впервые. Его мать была образованной женщиной.
– Твоя судьба пройти через это.

Голос матери был тихим и ласковым. "Она говорит со мной как с ребенком!" – с обидой подумал он.

– Ну, хорошо, ты говоришь – судьба. Но, что делать мне? Жить с ЭТИМ?! Ты посмотри на меня: разве я, такой как был? Мои нервы расшатаны, я на пределе. Еще некоторое время и…, что от меня останется? Во что я превращусь? В зомби? Разве есть врач, который лечит от судьбы?
– Такого врача нет. Да если б и был, он бы не помог тебе. От судьбы не надо лечиться, ей надо следовать смиренно и твердо, и быть достойным ее. Не мы ее выбираем, наша задача выполнить свой долг до конца.
– Так в чем же, по-твоему, мой долг? Кричать по ночам, и медленно таять, как воск на огне? Мне только двадцать лет, мама!
– Придет время, и ты узнаешь его.
– Да я загнусь раньше, чем придет это чертово время! Я должен делать что-то.
– Ты должен бороться.
– Я пытаюсь. Каждый раз я говорю себе: "Парень, спокойно, это всего лишь сон!" Но как только увижу тот проклятый сундук готов наложить в штаны.
– Ты должен заглянуть в него.
– Да я готов был бы разнести его в щепки, если бы мог пошевелиться. Там во сне – я как кукла на веревочке.
– Ты должен заглянуть в него наяву.

Скаут раскрыл рот от удивления. Он не ослышался? Шутит она или всерьез? Если шутит, то шутит жестоко и не к месту, что совсем на нее не похоже. А если всерьез…
Тогда или она сошла с ума, или он совершенно не знает собственную мать.

– Что ты говоришь?! – возмущенно воскликнул он. – Ты хочешь, чтобы я поверил в эти детские сказки? Кощей, Баба Яга, Кикимора болотная.… Теперь вот еще – сундук! Кончается двадцатый век, мать! Я уже вырос, может, ты не заметила?

Мать молча смотрела куда-то вдаль. На ее лице была грустноватая улыбка. Она совершенно не слушала сына, очевидно зная все его доводы наперед.

– Ты и в самом деле, считаешь, что Черный Сундук существует? – неожиданно тихо спросил Скаут?
– Черный Сундук существует. Он также реален, как ты и я. Более того, я думаю, что у каждого человека есть свой Черный Сундук.
– Я не могу в это поверить. Что хочешь, со мной делай, а не могу. Все это звучит как-то… нездорово, что ли. Мистикой отдает. И что же в нем, по-твоему?
– Я не знаю, но думаю, что бы там ни было, важно то, сумеешь ли ты заглянуть туда, хватит ли у тебя мужества.

Скаут сидел и тупо ухмылялся, глядя на стол перед собой. Несмотря на некоторую комичность положения, какой-то неприятный холодок, какая-то невнятная тревога возникли у него в груди. Мать говорит странные вещи. Она явно не договаривает. Какая-то тайна есть между ними. В конце концов, он имеет право знать, ведь дело касается его лично!

– Но, откуда ты все это взяла? В какой книге вычитала? И давно ли ты увлеклась этим… оккультизмом?
– Пока я не могу тебе сказать, но скоро ты все узнаешь. Узнаешь и каков твой долг, и как его исполнить.
– Ловлю тебя на слове. Ну, иду открывать этот чертов Черный Сундук! Где он? Под твоей кроватью? За тридевять земель, в тридесятом царстве на дубу?
– Я не знаю, где он, но знает старуха, что живет в конце деревни в домике с соломенной крышей. Иди к ней, и да хранит тебя Господь! Иди, иначе Черный Сундук убьет тебя, убьет с помощью снов.

Мать отошла к окну и стала поправлять занавески, показывая тем самым, что разговор окончен.

– Скоро полнолуние, – сказала она задумчиво, словно на небе была луна, а не светило утреннее солнце.

– Не верю, не верю, ничему не верю! – упрямо твердил Скаут, но в нем уже начиналась внутренняя борьба.

Он ушел в свою комнату и прилег. Дрожь в пальцах, кажется, еще больше усилилась. Не может быть, чтобы все это происходило на самом деле. Все слишком нереально, по крайней мере, по сравнению с привычной окружающей обстановкой. Все слишком смахивает на сон.

"Сны убьют тебя".

Нельзя же совсем не спать. Он чувствовал, что попал в западню. Интересно, что скажет на это вечером отец? Наверно посмеется над его легковерием, да пожурит мать за ее розыгрыш, как тогда в детстве, когда она рассказала ему на ночь страшную сказку.
"Ты должен бороться", – слова матери.
"Ты должен быть сильным, а сила у человека внутри", – а это – слова его отца. Не правда ли, в них есть что-то общее?
"Только, если человек настоящий…".

Настоящий ли он? Давно уже не задавал себе Скаут такого вопроса. Ответ на него был ему ясен. И, если кто-либо пробовал в этом усомнится, доказательства не заставляли себя долго ждать.
Он должен быть настоящим. Он будет бороться. Правда, для борьбы у него был пока всего один путь. Путь на край деревни.

Значит, старуха знает? Хорошо, вреда не будет, если он пойдет и спросит ее. Тут то все и прояснится. "Только будет ли мне легче от такого прояснения?" – поймал он себя на мысли. Ну, что ж, это все-таки лучше, чем сидеть здесь, трястись и с ужасом ждать предстоящую ночь.
Старуху Скаут видел всего два или три раза, она жила затворницей и ни с кем не общалась. Все звали ее просто: Старуха, да, именно так, с большой буквы. Поговаривали, что она водится с нечистой силой, что у нее дурной глаз. Некоторые говорили даже, будто она ведьма.  Смешно!
Он выяснит все сейчас же, а вечером придет с работы отец и все вместе они решат, что делать.
С этой мыслью Скаут вышел из дому.


Услышав, что Скаут ушел, мать упала на колени и стала молиться. В доме отродясь не было икон, и мать молилась на солнце, ослепительное летнее солнце, что сияло сквозь ветви яблони, порождая резкие тени на столе с неубранной посудой и на ее сером переднике. Она не умела молиться: слова молитвы были просты и обыденны. "Господи, защити его. Укрепи его дух, дай ему силы.  Господи, убей меня, но спаси моего сына. Не дай свершиться несправедливости. Не дай восторжествовать черному делу. Господи!".
Впервые в жизни мать пожалела, что не обзавелась ни одной, хотя бы маленькой иконой. И, как будто и не было двадцати минувших лет, как наяву, встал в ее памяти тот осенний непогожий вечер, когда в их дом постучалась судьба.

Судьба предстала перед ней в образе древней, сгорбленной старухи, промокшей под дождем, моросящим вот уже вторые сутки. Она опиралась на сучковатую палку и тяжело дышала. Левой рукой старуха прижимала к себе грязную котомку. Незваная гостья дрожала от холода. На ее редких ресницах и крючковатом носе блестели капли воды. В свете уличного фонаря,  длинная, уродливая тень старухи причудливо ломалась на ступеньках крыльца. Среди полной тишины вдруг завыла соседская собака.

– Что Вам бабушка? –  мать уловила дрожащие нотки в своем голосе. Стало зябко и неуютно, как будто это она промокла до нитки.
– Ну, здравствуй, молодуха! – прошамкала старуха после долгого молчания, во время которого она в упор разглядывала хозяйку.
– Здравствуйте, – ответила мать, чувствуя все усиливающуюся тревогу. Муж был в командировке, на уборочной.
– Слыхивала я, беда у тебя. Может и помогу.

Да, беда была. Беда граничила с отчаяньем, порой переплескивая эту границу. Но, кто поможет? Врачи не оставили никакой надежды. "Два процента!" – так говорит статистика. Два процента – вероятность того, что ее сын будет жить. Не умрет, а станет инвалидом.
Пять месяцев сын был здоров, а потом…  Чем она прогневила Бога? Наверное, тем, что не верила. Они повезли его в город, в центральную больницу с обшарпанными стенами. Там, сделав нужные анализы, врачи вынесли свой вердикт. Они не стали скрывать правды, да ее и невозможно было скрыть: она читала в их глазах.
Они с мужем решили не оставлять сына в больнице и, подписав необходимые бумаги, привезли его домой.
И вот теперь он лежал в детской коляске и не спал; изможденный, с вытянувшимся лицом несчастный ребенок. Все решится, самое большее, через два месяца. Решится что? Выбор был невелик… 
 Она слышала о знахарях и знахарках, которые вылечивают людей, когда традиционная медицина оказывается бессильна, но большей частью они приносят вред, отговаривая больных от своевременного лечения у врача. Так всегда считала мать. Но теперь, несмотря на все ее скептическое отношение к народному целительству, несмотря на зловещий облик таинственной старухи, ей хотелось верить. А что ей оставалось делать?
"А вдруг и вправду поможет? Хуже уж не будет", – решила она.

– Ну, что ж, входите, коли так. Нет у меня надежды никакой, чувствую я, – умрет мой мальчик! – мать вдруг зарыдала.
– Погоди реветь, дай я посмотрю, – ухмыляясь, проговорила старуха и ее глаза заблестели.

Сдерживая слезы, мать повела ее в дом. Позади себя она слышала размеренный стук корявой старухиной клюки о дощатый пол веранды и шарканье ее башмаков. "Она же мне весь пол уделает!" – мелькнула в голове настолько неуместная мысль, что она сама себе удивилась.
На пороге детской мать остановилась и еще раз взглянула на пришелицу. Здесь, при ярком свете, старуха выглядела как грач на снегу: одетая во все черное, нахохленная и дрожащая. Сквозь призму слез мать вгляделась в ее лицо. Какая-то дисгармония, какое-то странное несоответствие поразило ее. Она не могла понять: что именно?
Старуха стояла и, молча, не моргая, смотрела ей в глаза. Не выдержав ее взгляда, мать отринула все сомнения, и впустила странную гостью в комнату.

– Он здесь, – сказала она, указывая на коляску, в которой лежал больной ребенок. – Вот он, мой маленький страдалец. Вынуть его?
– Не надо, пусть лежит. Сними чепчик с него и рубашонку, чтоб грудь его оголилась.

Мальчик лежал и временами на что-то хмурил брови, погруженный в свои, одному ему ведомые, размышления. На посеревшем, с заострившимися чертами лице малыша тускло блестели, по детски большие, карие глаза, в которых читался немой вопрос: "За что мне все это и так рано? Я же не успел еще ничего сделать: ни плохого, ни хорошего".
Переполненная жалостью к этому несчастному созданию, которое, еще совсем недавно, было (да, и осталось теперь и, – видит Бог! – останется навечно) ее неотъемлемой частью, мать выполнила требование старухи.

– Вот так, вот так. Крестика нет? – спросила та, склонившись над ребенком.
– Нет. Некрещеный он. Это плохо?
– Плохо, плохо. Для него – очень плохо.
– О, Господи! – снова зарыдала мать.
– Шшшшш! – неожиданно, как змея зашипела старуха. – Не болтай зря! Не мешай мне! Сядь, вон, и слушай, что я тебе скажу.

И, после того, как мать, сложив на животе руки, присела на краешек стула, готовая на все, лишь бы продолжала теплиться хотя бы одна единственная искорка надежды, старуха продолжала:
 
– Хворь эту унять можно, – и вдруг плюнула мальчику на грудь.

Мать вскочила с места: "Сумасшедшая бабка, как я могла допустить ее к ребенку! Теперь ее не выгонишь".

– Сиди! – прикрикнула на нее старуха, – Сиди, если хочешь, чтобы он жил!

Мать бессильно опустилась на стул. Надежда на чудо.… А на что еще ей оставалось надеяться?
Старуха протянула к мальчику коричневую, морщинистую руку и растерла плевок по его телу. Затем, подняла ее вверх и повертела ей в воздухе, как будто нащупывая что-то. Нащупав, понюхала руку и удовлетворенно хмыкнула.

– Можно, можно хворь эту унять, – заявила она уверенно. Только будет у меня одно условие. Согласишься, – прогоню хворобу, нет, – уйду восвояси. Решать тебе.
– Нет, только не уходите! – воскликнула мать, представив, как она снова останется наедине со своим отчаяньем. – Я согласна на любые условия, только сделайте хоть что-нибудь.
– Хорошо, сиди, слушай и не перебивай.
Хворь эту, пока, нельзя убить насовсем, мал он еще, не выдержит обряда, но унять ее можно. Потом хворь вернется, когда он будет в расцвете лет, вернется и сожрет его! Сожрет, если все оставить, как есть. Ты же, когда исполнится ему двадцать годов, перед третьим полнолунием пришли его ко мне. Я живу на краю деревни, в домике с соломенной крышей. А что бы он, по молодости ли, по глупости ли не заартачился, как будет ему годков пять-шесть, расскажи ему сказку про Черный Сундук, а сказку вот такую… (тут она рассказала матери ту самую, страшную сказку). Перед тем, как придет пора ему, идти ко мне, будет мучить его во сне тот сундук. Хочет, не хочет, а пойдет. А не пойдет – иссушит его Черный Сундук до смерти. Как придет он ко мне, покажу я ему дорогу к сундуку. Сможет он заглянуть в него – и все в нем переменится, хворь его исчезнет навсегда, он очистится, и Черный Сундук больше не будет властен над ним. В этом только его спасение. Но только про все, про это – молчи! Делай в точности, как я сказала, иначе умрет он в страшных муках.
– О, Боже! – только и смогла выговорить мать.
– Шшшшш! – снова зашипела старуха. – Не болтай зря! Говори, согласна или нет?
– Я согласна, – сказала женщина тихо.
– Тогда, что бы я ни делала, сиди тихо и не мешай мне. А можешь выйти за дверь.
– Нет, нет, я останусь. Я Вам не помешаю.
– Смотри, помешаешь, – погубишь все дело.

Мать отрицательно замотала головой. Будь, что будет – она решила сидеть, как привязанная. Еще одно испытание для измученного сердца, но, сколько их уже было… "Все ради него, все ради его здоровья", – успокаивала она себя.
Старуха раскрыла свою котомку и достала оттуда странные вещи: кошачий череп, черную, атласную ленту, пузатую бутылку с какой-то мутноватой жидкостью, клок шерсти и (о, Боже!) старинный кинжал с резной рукояткой. Кошачий череп она положила мальчику на лоб, ребенок был настолько слаб, что никак на это не реагировал. Черной лентой она обвязала его худенькую грудь, довольно плотно затянув узлы.

– Свечи есть у тебя? Свечи я забыла – дура старая.
– Есть там… на кухне.
– Неси! Ну, что ты сидишь? А, – захихикала старуха, – ты боишься! Боишься, что я его съем! Но придется тебе это сделать, молодуха, ой, придется. Иди, ничего я ему не сделаю.

Мать пулей бросилась в кухню, нашла несколько свечей и, как можно скорей, вернулась обратно. В детской все было по-прежнему: старуха стояла неподвижно и ждала, ребенок молча глядел в потолок.

– Зажигай! – велела старуха, когда мать расставила свечи там и сям по комнате.

Женщина трясущимися руками, ломая спички, запалила свечи.

– А теперь выключай свет, садись на стул и не думай вставать!

Мать, измотанная уже до такой степени, что остатков ее воли хватало только на слепое подчинение приказам странной старухи, повернула выключатель, и помещение погрузилось в полутьму. Отблески пламени заискрились на лезвии кинжала, который уже был в старухиной крючковатой, морщинистой руке. Мать не помнила, как опустилась на стул. Будь что будет!
Вдруг старуха зашептала; разом всколыхнулось пламя свечей по всей комнате. Откуда-то понесло холодом. Все быстрее и быстрее шепча что-то невнятное, она оттянула свободной рукой левое ухо мальчика и чиркнула за ним острием кинжала. Стало видно, как темной струйкой на подушку побежала детская кровь. Мать почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.
У старухи в руке уже был клок шерсти. Она прижала его к ранке и, пропитав кровью, бросила в свою котомку.
Не переставая шептать, старуха простерла руки над коляской, две черные тени легли на ребенка. Шепча все громче и быстрее, она начала кружить вокруг мальчика. Тени, причудливо меняясь, кружились вместе с ней.
Мать сидела и, широко открытыми глазами, смотрела перед собой. Ее мутило. В ушах стоял противный, тонкий звон. Все происходящее перед ней, казалось, происходит где-то далеко-далеко, и не с ней вовсе. Как будто смотришь какой-то отвратительный фильм. В окна заглядывали белые лица.
Старуха уже не шептала. Она кричала что-то на непонятном языке, продолжая кружить, как ворон над трупом. Ребенок висел в воздухе, не касаясь коляски.
Вдруг черная лента, стягивающая его грудь, начала исчезать. Она как бы растворялась и уходила внутрь тела мальчика и, наконец, исчезла совсем. Старуха остановилась, взяла пузатую бутылку, и брызнула из нее на ребенка. Все свечи разом погасли, и наступила полная темнота. Не выдержав этой темноты и, наступившей вместе с ней тишины, мать потеряла сознание.

Видимо, без чувств она была недолго, потому что, придя в себя, она уловила ноздрями, еще не улетучившийся запах свечей.
 
Уловив этот запах, мать вспомнила все.

Глаза ее уже привыкли к темноте, и мать, быстро найдя выключатель, зажгла свет. Ее ребенок лежал на своем месте и спал, ровно и глубоко дыша. На его щеках появились признаки румянца. Ранка за ухом затянулась, а на ее месте появились пять маленьких родинок в форме буквы "М".
– О, боже – ты теперь меченый, – прошептала мать.

И никаких следов Черной Старухи…
 
Вдруг мать отчетливо поняла, что за странность была в ее лице. Несмотря на дряблую, морщинистую кожу и седые брови, ее глаза были молоды.


3. Старуха

Старуха, кряхтя, встала с постели. Она спала в одежде уже много лет, с тех пор, как поняла, что раздевание и одевание – суть напрасная трата времени. А кто знает, сколько его у нее осталось? Даже если и много, оно теперь бежало слишком быстро, намного быстрее, чем в дни ее молодости. И с каждым прожитым годом бег времени все ускорялся.
Старуха была древней, такой древней, что давно сбилась, считая свои года. Подобно крупинкам бисера, они нанизывались на нить ее судьбы, и начало этой нити терялось где-то во тьме. Во тьме же терялся и ее конец. Старуха давно продала душу дьяволу, и только поэтому не рвалась пока та нить, только поэтому, несмотря на дряхлое тело, был здоров ее рассудок.
Когда-то, много-много лет назад, она, разуверившись в жизни и отчаявшись, воззвала к Сатане, не решаясь воззвать к Богу, так как была невообразимой грешницей. И нечистый не замедлил откликнуться. С тех пор вся жизнь ее переменилась: все пошло как по маслу, повалила удача, деньги полились рекой. Но изменилась и ее душа: не очень то белая и до тех пор, она стала чернее ночи. Несказанно удивившись, она поняла, что богатство, которое до этого было главной целью ее жизни, больше не прельщает ее, что деньги важны, только когда их нет, а когда их слишком много – они становятся ненужным хламом. Теперь смыслом ее жизни было только служение.
Своих детей она принесла в жертву Ему, не испытав при этом ни жалости ни сострадания. Тем самым она поставила жирную точку на своем прежнем Я, сжигая мосты и отрезая пути к отступлению. Много зла совершила Старуха за свою нескончаемую жизнь, много еще предстояло совершить. Она надеялась, что Он даст на это время. Она надеялась, что Он оценит. Борьба с церковью была ее работой. Пока Он боролся с Богом ТАМ, она боролась с помощниками Бога здесь, на земле. Но, с недавних пор, что-то мешало ей, и она знала что. Вернее – кто.
Взяв в руку свою сучковатую клюку, Старуха, бормоча что-то себе под нос, зашаркала к печке. Открыв дверцу, она разожгла, заготовленные с вечера, сухие сосновые поленья. Несмотря на летнее время, она продолжала протапливать печь: старуха постоянно зябла. Налив в блюдце молока, она дала его тощему, черному коту, который вертелся у ее ног. Старуха считала, что ее покровитель общается с ней посредством этого самого кота, и заботилась о нем, как могла. Невзирая на ее старания, кот оставался худым и облезлым.
Жилище Старухи состояло из небольшой комнатки и сеней, служивших дровяным складом; там же она держала козу. Комната на вид была вполне чистой: пол метен, простой деревянный стол, ничем не накрытый, был отдраен почти до белизны. Ветхая лежанка была аккуратно застелена лоскутчатым одеялом. Над ней висел видавший виды коврик. На стенах было множество полок, на которых ровными рядами располагались склянки, бутылочки, мешочки.… В углу, контрастируя своим видом с деревенской утварью, стоял тяжелый, старинный комод. В маленькое оконце, отгороженное от мира густыми зарослями сирени, почти не проникали солнечные лучи.
Старуха подвинула на огонь большой чугун с водой, поковыряла кочергой в топке, и подложила свежих поленьев. Огонь весело затрещал, разгораясь. Она уселась возле печки на низенький табурет и стала смотреть на огонь. Казалось, ее подслеповатые глаза видят что-то там, – в пламени, лижущем смолистые куски дерева, видят то, что другим увидеть не дано.
С нечистой силой знавалась еще ее бабка, а может и бабкина бабка, и бабка той бабки.… Как давно это было! Какая уйма времени прошла с тех пор! Но все это были детские шалости по сравнению с тем, что творила она. О, она поистине превзошла своих учителей! Разве могли ее предки даже мечтать о том, чтобы общаться непосредственно с Ним! Его голос говорил с ней тихо и ласково. О, как сладки были его речи! Никто из людей, ни сейчас, ни раньше, не говорил с ней так. Старуху наполнял восторг. Она была счастлива! И всегда при этом рядом находился ее кот.
Старуха пошмыгала горбатым носом и удовлетворенно хмыкнула. Она всегда чуяла приближение полнолуния. Сам воздух становился как бы гуще, насыщеннее запахами, испарениями. Возрастающее притяжение Луны вытягивало из земли все: воду, газы, червей, мертвецов из могил, гнало вверх соки растений. Вытягивало даже человеческую волю. Наступало Его время.
Скоро уже придет тот ладный юноша,  ее заклятия не знают осечек. И придет он как раз кстати. Так уж совпало, что именно сейчас ей и нужны сильные руки и верный глаз, чтобы разрешить ее маленькую проблему. Хотя какое совпадение? Все раз и навсегда начертано в Книге Судеб.
С недавних пор, Старуха стала замечать некое сопротивление своей магии. Ее заклинания проходили с некоторой задержкой, словно натыкаясь на невидимую преграду. Их эффект от этого не уменьшался, но сам факт сопротивления очень раздражал ее. Все говорило о том, что где-то поблизости появился сильный белый маг. Наличие соперника приводило ее в ярость. Всякий, кто встанет у нее на пути, должен быть уничтожен! Так сказал Он.
В разгар прошлого полнолуния Старуха совершила водное колдовство. Она предпочитала данный вид чародейства, когда нужно было увидеть кого-то или что-то. То, что она увидела, привело ее в еще больший гнев. Соперницей оказалась молодая девчонка, светловолосая и сероглазая. Вне себя от бешенства Старуха перевернула миску с водой, но спокойное лицо девушки еще долго стояло перед ее глазами.
Наконец, взяв себя в руки, Старуха снова наполнила миску, и повторила обряд. На этот раз она увидела девчонкино жилище. Небольшой, аккуратный дом с резной изгородью и кустами роз под окнами. Теперь кара ее не минует, скоро в этом доме поселится горе. Долго вглядывалась Старуха в спокойную воду, чтобы как следует запомнить видение. Все! Приговор был подписан. А ведь у соплячки редкостный дар. Со временем она могла бы стать серьезной помехой в Его деле. "Поживи еще с месяц, милая", – прошипела Старуха.
Для достижения своих целей она никогда не использовала свои собственные руки, только чужие. Она пользовалась своими необычными способностями, полученными в наследство от предков и усиленными кровавым договором с самим дьяволом. Старуха творила зло руками обманутых или заколдованных, запуганных или отчаявшихся, полоумных или опустившихся людей.
Не всегда, конечно. Например, порчу или, тем более, сглаз Старуха наводила машинально, так же как обычные люди здороваются друг с другом. Стоило ей только позавидовать чему-то (а завидовала Старуха постоянно), как глаза ее становились колючими и холодными, похожими на ледяные иглы. Один взгляд, одна похвала и готово: вскоре завидовать становилось нечему. Она проделывала это, походя, и тут же забывала. Совсем другое дело физическое воздействие. Тут Старуха предпочитала оставаться в тени, выпуская вперед своих слуг. Те выполняли одно, максимум два поручения, а затем колдунья их устраняла. Ей не нужны были живые свидетели.
Скоро придет новый слуга.
Чтобы заколдовать человека, по-настоящему заколдовать, – нужно совершить заклятие крови. Ох, как непросто добыть кровь нужного человека! Двадцать лет назад ей это удалось. Не то что бы ребенок был ей нужен именно тогда, и не то что бы именно тот ребенок – просто представился удобный случай заполучить будущего раба. Под видом лечения она произвела колдовской обряд. Дуреха-мать готова была верить всему! Ну что же, она поступила честно: ее сын – жив и здоров. Пока, по крайней мере.
Старуха подбросила в топку еще пару поленьев и пошла доить козу.



По деревенской улице ветер гнал клочки соломы. Было солнечно, но изрядно парило, намекая на приближающуюся грозу. Асфальтовую дорогу местами перемело желтоватой пылью, которая теперь перекатывалась с места на место, подобно барханам в пустыне. Дождя не было уже давно, и земля ждала его с нетерпением.
Было безлюдно.
Скаут шел и думал, что же он скажет Старухе. Было как-то неловко. Прийти вот так просто-запросто и спросить: "Вы, случайно, не знаете где мне найти Черный Сундук?", или: "Сударыня, я ищу дорогу к сундуку, будьте моим гидом". Смешно. Вернее, НЕ смешно. Бабка примет его за сумасшедшего. Или за хулигана. Или за сумасшедшего хулигана. Во! Час от часу не легче.
Скорей всего, мать начиталась каких-то книжек. Иногда пожилые люди, ни с того ни с сего, впадают в религию. Хотя, какая же мать пожилая? И какая это религия?
Религия – это когда каждый день таскаются в Храм Божий, беспрестанно крестятся, падают на колени и бьются головой обо что ни попадя. Это поп с окладистой бородой, и в жару и в стужу одетый в черную рясу. Это церковь с ее духотой и фальшивой позолотой, и кадило, расточающее сладкий дым. А сундук – это разве религия? Это, скорее мистика. Ничего подобного за матерью Скаут раньше не замечал.
Мать преподавала историю в их школе. Она была справедлива и в меру строга. Все ее рассуждения отличались четкостью и логической завершенностью. Словом, мать была человеком современных взглядов. И вдруг – такое! Но, как она догадалась о том, что ему сниться? Нет, здесь что-то не так! Не могла же она прочитать его мысли. А может, он кричал во сне про тот сундук, а мать услыхала? Кто знает…
"Знает старуха, что живет на краю деревни в домике с соломенной крышей…"
Но как объяснить Старухе, чтобы она поняла его правильно? Получается заколдованный круг.
А, будь что будет. Скаут решил действовать по обстоятельствам и ускорил шаг.

За темным лесом, за далекими холмами лениво и нерешительно пророкотал первый гром. Разом утих ветер, словно преклоняясь перед одним из самых могучих явлений природы. Замолкли птицы, прислушиваясь: что за зверь вышел на охоту и скоро ли он будет здесь? Люди в домах, в полях, на огородах оторвались от своих дел и многозначительно поглядели друг на друга: будет ли дождь? Вскоре над горизонтом встанет сине-свинцовая грозовая туча. Она будет пухнуть, как на дрожжах, расползаясь, все шире и шире, влево и вправо, и в ее недрах, разрезаемых ослепительными молниями, будут клубиться темно серые, дымчатые обрывки облаков. Это будет скоро, а пока ветер, опомнившись, снова гонит по дороге клочья соломы и гусиный пух. Все стало как прежде. Все, за исключением птиц. Птиц не слышно больше, они сидят в своих гнездах, укрыв собою птенцов, и готовятся встретить грозу. Только ласточки весело мечутся в небесах. Им с их высоты уже видно, как где-то далеко-далеко, у самого краешка земли, своими мягкими, влажными ногами шагает по полям Его Величество Долгожданный Дождь.

"Темнотой пороча небо, выплывает грозно туча
Поднимается над лесом, словно дьявольская шаль
В глубине ее грохочет гром, подобно канонаде
И холодный ветер веет, как ударная волна",

– вспомнил Скаут отрывок из чьего-то стихотворения. "Буря, скоро грянет буря", – добавил он, и ему на мгновение стало весело.

Он шагал по пыльному асфальту навстречу ветру, все больше удаляясь от родного дома и от своей обыденной жизни, потерявшей так неожиданно всю свою прелесть. Шагал вперед, к неизвестности; быть может к избавлению от своей злой напасти, может к гибели… А может к позору и осмеянию. Ау, где же ты, черный сундук?
Когда по блеклой придорожной листве, по звучным лопухам, по его волосам ударили первые крупные капли дождя, Скаут увидел тот самый дом. Не черный-черный дом, а домик Старухи – цель своего путешествия. При его виде юношу охватил озноб. Он, конечно, был самым обычным домом, ничего страшного. Совсем не похож на ТОТ дом. Но оттого, что это – НЕ ТОТ дом, Скауту было не легче: этот – был НАЯВУ. И в нем жила СТАРУХА.
Он ощутил, как серое вещество в его голове медленно переворачивается и становится набекрень: сон врывался в реальность, реальность медленно растворялась в сказке.
Страшной-страшной сказке.

Маленькая избушка, крытая соломой, стояла на отшибе, в конце улицы. За ней деревня кончалась, кончался и асфальт. Дальше шел проселок, упирающийся метров через сто, в Большой Лес, над которым уже во всю мощь, охватывая пол неба, громоздилась лиловая, грозовая туча. Дом, прячась в густых зарослях сирени, хитро выглядывал из них, щурясь одним глазом-окошком.
Скаут открыл скрипучую калитку и, пригибаясь под низко нависшими ветками, направился к крыльцу. Из дома не доносилось ни звука.
Шаткие, полусгнившие ступеньки, перекошенная дверь и…, так не вяжущаяся со всей этой рухлядью старинная, чугунная ручка, по форме ничем не отличающаяся от ручки на ТОЙ двери. Скаут почувствовал, что им овладевает, такое необычное для него до недавнего времени, чувство – страх. Почти животный ужас, сродни тому, что он испытывал во сне. Он откроет дверь, а там – Черная Комната! Но этого не может быть! Он еще не сошел с ума, хотя, возможно и близок к этому.

"Ты должен бороться".

Борись же! Вперед! Скаут постучал кулаком в дверь. Никакого ответа. Он немного подождал и постучал сильнее. Тот же результат. Тогда он глубоко вздохнул и повернул дверную ручку. Дверь заскрипела на проржавевших петлях и нехотя отворилась.
Глаза Скаута после дневного света не увидели ничего кроме темноты. Он шагнул внутрь. Два зеленоватых огня светились в глубине. Не успел он опомниться, как огни бросились на него. Что-то невидимое стремительно пронеслось мимо его ног в приоткрытую дверь. Почти машинально Скаут обернулся. На ступеньках крыльца сидел тощий черный кот и, не моргая, смотрел на него большими, изучающими глазами.

– А, кис-кис. Иди мышей лови! – чуть дрожащим голосом сказал Скаут коту. Кот заворчал.
– А, ну тебя!

Скаут повернулся лицом к темноте. Приглядевшись, он заметил еще одну дверь. Снова постучав, и не дождавшись ответа, он открыл ее. В маленькой комнате никого не было. Недоумевая, он прошел вперед.

– Эй, есть, кто живой? – позвал Скаут, хотя прекрасно видел, что он в доме один.
– А я, что, по-твоему, мертвая? – вдруг услышал он шепелявящий голос за своей спиной.

Скаут резко обернулся. В двух шагах позади него стояла сгорбленная, опирающаяся на сучковатую палку старушка. Одетая во все черное, она смотрела на него такими же черными, пронзительными глазами. Откуда она взялась?

– Ну, наконец-то явился, Меченый! – проговорила Старуха, усмехаясь.
– Здравствуйте, бабушка. Но, почему Вы так меня назвали? Это не мое имя.
– Почему? Это тоже твое имя. Действительно, недаром говорят, что человеку не дано видеть собственных ушей. Всему свое время.

Бабка, наверное, не совсем… того, в своем уме, подумал Скаут и решил с ней не спорить.

– Я постучал, но никто не отозвался, и я вошел.
– Я была на огороде, – Старуха продолжала в упор глядеть на него, как бы стараясь проникнуть в его мысли.
– Как же Вы узнали, что я пришел? Кто Вам сказал?
– Он и сказал, – Старуха указала на что-то за его спиной.

Там сидел все тот же черный кот. Скаут готов был поклясться, что несколько секунд назад его там не было.

– У меня такое дело, даже не знаю, как сказать. Это может показаться странным… В общем, моя мать…
– … Прислала тебя.
– Да, она сказала, что Вы знаете, где…
– Что, очень допек тебя Черный Сундук? Допек, вижу по твоей внешности.
– Вы ясновидящая?
– Глаза мои видят ясно, и мешки у тебя под глазами, и твои мысли. Ты пришел туда, куда надо. И ты хочешь о многом меня спросить. Спрашивай же.
– Что же это такое, – Черный Сундук?
– Хранилище твоих страхов. Только для всех он выглядит по-разному. Для тебя –  это сундук, для другого – темный чулан или подвал, для третьего – бездонный колодец. Страхи складываются в нем, накапливаются и смешиваются, получается – АБСОЛЮТНЫЙ СТРАХ, то чего ты не в силах даже описать. Открывая сундук, ты выпускаешь страх на свободу, и он рассеивается в пространстве, делается жидким и не опасным. Только густой, сжатый страх властен над человеком. Но горе тому, кто откроет не свой сундук: к своему страху он добавит чужой.
– А как узнать его?
– О, свой сундук ты сразу узнаешь, ты столько раз его видел!
– Так, где же он?
– Здесь! – Старуха ткнула скрюченным пальцем Скауту в лоб. – Внутри тебя! Там он стоит, в самой середочке, закрытый тяжелой, черной крышкой. Что, не можешь туда залезть?

Скаут почувствовал, что начинает злиться. Старуха, похоже, издевается над ним.

– Я думал, Вы мне поможете. Мать говорила, что Вы знаете дорогу. Что толку в       том, что Вы мне тут наговорили. Мать сказала, что я должен открыть сундук наяву, а как я могу наяву залезть себе в голову? Это абсурд. Я пойду, пожалуй.

Дверь перед ним с шумом захлопнулась, видимо от внезапного порыва ветра, как будто сам дом не хотел отпускать его.

– Я разве сказала, что не могу помочь? Я все могу. Что с того, что сундук внутри   тебя? Мы и туда доберемся, и все сделаем там, как надо, – сказала Старуха уже гораздо мягче. А уйдешь, – никто уже тебе не поможет, ни одна живая душа.

Старуха уселась перед печкой на табуретку, открыла топку и стала задумчиво смотреть на огонь, казалось, совсем  забыв о его существовании. Скаут взял себя в руки, не в его положении было строить из себя обиженного ребенка. Лучик надежды, пробившийся сквозь сумрак отчаянья, был слаб. Но позволить ему погаснуть совсем? Это было выше его сил.

– Ну, так помогите.
– А выдержишь?
– Выдержу.
– Чтобы добраться туда наяву, ты должен проснуться во сне.
– Как это?
– Очень просто: я усыплю тебя, и ты проснешься неподалеку от Черного Леса. При этом ты будешь полностью владеть собой. Дальше все будет зависеть от тебя самого. Опасности, которые встретятся на твоем пути, будут реальны, а их там немало. Какие, – это зависит от твоих детских страхов. Сундук не хочет открываться, он будет доставать из себя страхи и посылать их навстречу тебе. Если ты погибнешь ТАМ, ты просто уже не проснешься ЗДЕСЬ. Подумай, прежде чем решить.
– А выбор у меня есть?
– Пожалуй, нет. Значит, ты согласен?
– Конечно.
– Хорошо. Храбрый молодой человек. Похоже, я не ошиблась в тебе. Я давно уже не ошибаюсь, очень давно, – глаза Старухи блеснули в полутьме избушки. – Тогда сразу и начнем, чего время терять. Кто знает, сколько его еще мне отпущено?
– Да Вы еще вполне… бодро выглядите.
– Ох, стара я, стара…, – Старуха, кряхтя, поднялась. –  Ложись, вон, на кушетку, повернись к стене, и старайся ни о чем не думать, а я пошепчу.

Скаут, решительно отринув прочь все сомнения, лег на пропитанную старческим запахом, шаткую кушетку, и стал смотреть на простой, малинового цвета, Старухин ковер, стараясь расслабиться. Это оказалось не так-то легко. Он услышал, как она подошла к нему ближе и зашептала, довольно громко, но невнятно. Слов нельзя было разобрать, разве, что пару раз он уловил, что-то похожее на слово "Меченый".
Как это не странно, бормотание Старухи действовало на него успокаивающе. Тревожные мысли, заполнявшие его измученный мозг, бледнели и гасли, как звезды на утреннем небе, уступая место безвольной отрешенности, спокойному безразличию, как в раннем детстве, когда он засыпал, слушая добрые материнские сказки.
Шум дождя за окном.
Все тише, и тише, и тише…

Ему казалось, что он снова ребенок, что он лежит в своей кроватке и разглядывает, висящий над ней, коврик, где волк и Красная Шапочка смотрят друг на друга и улыбаются, где царит мир и добро. Вот –  волк. Он не злой, а даже какой-то забавный, с лохматыми ушами. Вот – Красная Шапочка, – хорошая девочка: несет бабушке пирожки. Бабушка ждет, не дождется, но не пирожков, а свою любимую внучку.
Мишель лежит рядом с ним и тоже разглядывает ковер. Он крепко прижимает медведя к себе: "Хочу, чтобы ты всегда был рядом, Мишель! С тобой мне спокойно. Спи, Мишель, засыпай".
Мы с тобой, Мишель, пойдем вон на ту полянку – там хорошо, там солнышко, мы будем с тобой играть в прятки, ты будешь медвежий командир, а я – командир человеческий. Пойдем, пойдем, не бойся, ведь я с тобой. Я тоже не буду бояться.
Смотри, – это василек, а это – ромашка. Как много здесь цветов! Какая чудесная поляна! Почему мы раньше с тобой здесь не были?
Не были, не были…, небо ли? Не боли… ни боли… нет боли. Боли нет.

4. Проникновение


Боль!
Скаут резко открыл глаза. Он лежал среди диких цветов и травы; левую руку что-то жгло. Он поднес ее к глазам. Между средним и указательным пальцами в его кожу вцепился рыжий лесной муравей. Несколько мгновений Скаут даже любовался им: полупрозрачное брюшко светилось изнутри чистым янтарем. Он щелчком сбросил насекомое, встал и огляделся.
Он был в каком-то лесу. Березы, сосны, кусты малины; под ногами – цветочный ковер. Где это он? И почему? Что-то смутно подсказывало ему, что он здесь – неспроста. Что-то он здесь должен сделать. И куда подевался дождь?
Стоп, какой дождь?
Он шел по дороге и начинался дождь. Дождь ударил его, когда он подошел…
К дому Старухи!
И она сказала, что…
О, Боже, неужели это правда? Он находится внутри своего подсознания. Все вокруг – нереально! Он посмотрел на свою руку. Кожа между пальцев припухла и покраснела. Муравей, по крайней мере, был вполне реален. Реальность или нет? Смотря, что называть реальностью. В данный момент, это была – ЕГО реальность.
"Погибнешь там, – не проснешься, умрешь".
Вот, что действительно важно. Старуха говорила об опасностях. Надо быть начеку. Надо действовать. Надо использовать свой единственный шанс.
Неподалеку, между деревьями, виднелась залитая солнцем прогалина; то ли поляна, то ли опушка. Он решил осмотреть ее, все-таки он пока еще Скаут, разведчик.
Пробираясь от дерева к дереву, он достиг прогалины, и осторожно выглянул. Да, это была поляна, но и опушка, одновременно. Поросшая редко стоящими, небольшими деревцами и пестрым разнотравьем, она полукружьем вдавалась в лесной массив. Скаут сразу узнал ее. Еще бы ему было ее не узнать: сколько раз он разглядывал ее на своем детском коврике над кроваткой. Там, за открытой горловиной опушки, должны быть видны пологие холмы и темно зеленый лес на них.
Только сейчас, Скаут был уверен, это будет Черный Лес.
Значит, нужно пройти через нее. С виду, поляна, как поляна, только какая-то слишком яркая, нарисованная, какая-то подновленная, подретушированная, словно готовилась к встрече. Кого?
Конечно, можно обойти поляну, но что-то подсказывало Скауту: он не должен сворачивать, он должен иметь ТВЕРДОЕ НАМЕРЕНИЕ. Чтобы добиться своей цели, ему нужно пройти все испытания. Похоже, первое из них было близко.
Скаут собрался с мужеством и покинул спасительную тень. Он ступил на раскрашенную поляну и… ничего не произошло. Она приняла его с миром. Может все тревоги лишь плод его воображения? А может поляна заманивает его в самую свою середину, чтобы ударить наверняка? "Ну, что ж проверим".
Он был уже довольно далеко от кромки леса, когда что-то изменилось в воздухе. Скаут никак не мог понять, – что именно? Что-то исчезло, какая-то незначительная деталь мирного пейзажа, без которой, однако, вся умиротворенность разом растворилась в воздухе. Он остановился и прислушался. Вскоре он понял: не слышно стало птичьих голосов. Ни свиста синиц, ни писка королька, ни криков ласточек – ничего. Вдруг, резко стемнело, как будто на солнце надели темные очки. И почти сразу же он услышал раскатистый рев.
Прямо на него, брызгая слюной, стремительно мчалось чудовище.
Два глаза, как два красных фонаря, излучали бешеную ярость. Из разинутой в злобном рыке пасти зверя торчали огромные, оскаленные клыки, между ними болтался ядовито-желтый язык. Чудище скакало на четырех лапах, выгнув скелетообразную спину, и вытянув горизонтально хвост. Срубленная острейшими когтями трава, стелилась позади него. Непропорционально большая голова и челюсти, напоминающие крокодильи, довершали картину. Ростом оно было не меньше Скаута, и оно было близко. Слишком близко, чтобы попытаться убежать, и слишком велико, чтобы с ним сражаться.
"Ну, вот и все", – мелькнула в голове мысль. – "Быстро же закончилась твоя авантюра. Где ж ты моя внутренняя сила"?
Силы хватало только на то, чтобы не закричать, не повернуться спиной, не закрыть глаза, не выказать свою слабость. Скаут приготовился к смерти. Он сжался в комок и обхватил голову руками, глядя исподлобья на, неотвратимо приближающуюся, слюнявую глотку. Зверь был уже рядом, челюсти раздвинулись еще шире, глаза-фонари сверкнули торжеством.
Повинуясь какому-то неосознанному импульсу, быть может, наследованному от далеких пращуров, не голосу разума, слишком медлительного для таких ситуаций, а голосу инстинкта, помогавшему человеку выжить еще десятки тысячелетий назад, Скаут прыгнул первым. Он бросился навстречу монстру, не разгибаясь, и колобком покатился по земле. Видимо от неожиданности зверь промахнулся. Страшная пасть клацнула, как пустой капкан, обдав Скаута нестерпимой вонью. Жесткий хвост плетью хлестнул его по лицу. Чудовище недовольно взревело, не почувствовав на зубах желанного и доступного человеческого мяса и, тормозя всеми четырьмя лапами, оставляющими на земле глубокие борозды, проскочило мимо. Одна из исполинских лап слегка зацепила парня. Боковой коготь распорол ему джинсы, они затрещали.
Одним прыжком монстр развернулся.
Скаут сидел на земле, бессильный, что-либо предпринять. Древний инстинкт, только что спасший ему жизнь, теперь молчал, видимо исчерпав весь запас своих уловок. Древние боги отвернулись, ничто уже не спасет его. Второй раз зверь не промахнется.
 Монстр шагнул вперед и склонил над ним свою омерзительную голову. Скаут упал навзничь и глядел в лицо смерти, на его лицо капала желтоватая пена. В раскаленных глазах зверя не было ничего: ни мысли, ни чувства, ни даже того самого инстинкта, только бездонная пропасть ада и напоенная безумием пустота. Сам враг человеческий смотрел на него сквозь эти пустые глазницы. Чудовище подняло свою лапу, намереваясь поставить ему на грудь, чтобы удобнее было откусить голову. В его горле возник негромкий, клокочущий звук; звук набирал силу, ширился, катился и, наконец, перешел в могучий, победный рык. От этого невообразимого звука, чуждого и враждебного миру, Скаут почти оглох. Он почувствовал отчаяние и горькую обиду за все человечество, растоптанное в грязи, увязшее в грехах, склонившее голову и покорившееся. Скаут собрал слюну и, что есть силы, плюнул прямо в разинутую пасть зверя.
Что-то мохнатое и невообразимо тяжелое навалилось на него, заслонив собой свет. Он почувствовал запах лежалой овчины и вонючего пота. Он задыхался. Были слышны частые, глухие удары, или это билось его сердце? Еще был слышен приглушенный рев, непонятно, толи снаружи, толи в его голове. "Это, наверное, и есть смерть", – подумал Скаут, не в силах пошевелиться. Навалившаяся на него тяжесть дергалась в такт ударам, колыхалась, как мохнатый кусок студня, и не отпускала.
"Мне нечем дышать, но если мне необходимо дыхание – значит, я еще жив? Тогда – скорей бы уж конец". Он изловчился и схватил зубами это колышущееся нечто. Рот заполнила густая шерсть, стало еще хуже. Скаут протяжно застонал, почти теряя сознание. В глазах замелькали белые искры. Вдруг, ему все стало безразлично, и он прекратил борьбу.


По стебельку травы бежит божья коровка. Торопливо перебирая ножками в черных лакированных сапожках, она стремится вверх. Там наверху, на ершистом колоске тимофеевки она сможет, наконец, откинуть свои оранжевые надкрылья с круглыми, черными пятнами, и расправить прозрачные крылышки, превратившись из твари ползающей в тварь летающую, что далеко не одно и то же. Она деловито огибает саблистые листья с острыми краями и часто-часто шевелит усиками-антеннами в поисках кратчайшего пути. Солнечный луч играет на ее выпуклой, блестящей спинке, блестит в черных бусинках глаз. Верхушка травинки упирается прямо в чистое, синее небо. Оно держится на травинке. Срежь ее – и небо рухнет, раздавив и божью коровку, и того, кто бездумно сломал опору, и весь мир. Божья коровка – хранитель опоры. Не будь ее, – нарушится равновесие, весы качнутся, чаша упадет. Это будет уже совсем другой мир, лучше ли, хуже, но это будет мир без людей.
Божья коровка взбирается все выше и выше, не боясь упасть. Впрочем, и упав вниз, она также невозмутимо начнет все заново. Ни в одном деле нельзя избежать ошибок, важно отнестись к ним соответствующим образом и, не отчаиваясь, продолжать начатое, не бросая, не хватаясь за следующее, до самого победного конца. А там уже ждет следующая вершина: травинка ли, дерево, сам бескрайний космос. Божья коровка прекрасно знает эту истину. Вот уже последний травяной лист на ее пути к вершине, самый широкий и мясистый. Ну, еще немножко! Но коровка вдруг передумала и изменила свой маршрут. Вот она уже бежит по листу, как по гладкому шоссе, добегает до его оконечности, и начинает карабкаться на коричневую гору, в которую упирается лист. Гора покрыта густыми волосами и, чуть заметно, колышется.
Божья коровка исчезает из поля зрения, скрывшись за горизонтом. Приходится поворачивать голову, чтобы продолжать следить за ней. Все выше и выше по коричневой горе. Но гора, вдруг, оказывается массивной, лохматой лапой.
Рядом, совсем в человеческой позе, сидит здоровенный, бурый медведь.
Скаут резко сел, в глазах у него потемнело. Однако в медвежьих глазках нет агрессии, наоборот, в них участие, в них тревога, и что-то еще, до боли знакомое и родное.
"Я сплю и вижу сон. Или я умер".


– Скаут живой, – зазвучал, вдруг, басовитый голос.
– Кто здесь?
– Я здесь, – не было сомнений, – говорил медведь.
– Ты умеешь говорить? – уставился на него Скаут.
– Я уметь говорить. Скаут опять оживать.
– Кто же ты?
– Я Мишель. Я медвежий командир. Скаут звать меня. Я приходить. Я убивать это, – медведь лапой указал куда-то в сторону.

В десяти шагах лежал на примятой траве оборотень. Его, некогда красные глаза-фонари, теперь потухли и побелели. Голова была запрокинута под неестественным углом, из пасти торчали обломки клыков. Он весь был покрыт запекшейся кровью и хлопьями омерзительной пены.

–     Это умереть.
–     Он не укусил тебя?
– Стараться укусить. Мишель сломать это все зубы.
– Ну, так укусил или нет?
– Кусать, один раз. Вот здесь. Больно, – Мишель, с жалобным видом погладил правое плечо. – Уже проходить.


"О, ужас! Оборотень укусил его. Мишель может превратиться в монстра".

– Это ранить Скаут. Скаут лежать. Кровь идти. Мишель лизать, не пускать.
– Как, где?

Он осмотрел себя. Острый коготь зверя, разрезав штанину, зацепил левое бедро. Кровь уже свернулась, но кожа вокруг пореза покраснела и чуть припухла. Интересно, что бывает от когтей оборотня, кроме заражения крови и аллергии?
Скаут подошел к медведю и, как в былые времена, крепко и нежно обнял его за шею.
 
– Ты спас мне жизнь, медвежий командир!
– Это хотеть отрывать твой голова. Нельзя. Мишель победить злой волк!
– Да с тобой, теперь, мы победим кого угодно! Знаешь, зачем мы здесь?
– Играть прятки.
– Нет, игры кончились, остались на той стороне, в ТОМ мире. Здесь все всерьез. Я должен открыть Черный Сундук.
– Мишель ходить с тобой. Мишель помогать.
– Спасибо тебе, мой плюшевый друг. Сколько же времени я был без сознания?
– Пять минут, два часа.
– Не понял. Сколько?
– Один секунда, три месяца. Время нет. Солнце не идти, тени не идти. Скаут лежать, не идти.
– Понятно. Кстати, почему ты, вдруг, заговорил?
– Здесь все говорить.  Здесь нехороший место, – он повел носом. – Надо уходить. Это – вонять, – он кивнул на труп оборотня, который на глазах менял очертания, таял и расплывался в зеленоватую кашицу. – Паршивый собака!
– Так ты еще и остришь!
– Свой зубы острить, чужой – тупить.
– Молодец! Ты чуешь, что-нибудь еще?
– Мишель чуять все.
– Ну, и что ты чуешь?
– Пахнуть человек.
– Так это, наверно, мой запах.
– Нет, пахнуть – там, – он показал куда-то на дальний край поляны.

"Что за человек? Откуда? В моем сне?! Может ли быть такое, что бы кому-то снился мой сон?"

– Ты не ошибся?
– Мишель ошибся нет. Человек. Боль. Страх.

"Раненый?!"

– Он опасен?
– Не знаю. Это женщина.

Женщина в его сне? Конечно, в его снах бывали и женщины, но не в этом же! Не в страшной сказке. Впрочем, в этом сне он не видел раньше ни солнечной поляны, ни Мишеля, ни оборотня. Сейчас он в более ПОДРОБНОМ сне. Может, в нем есть место и женщине? Но, что за женщина, черт возьми! Друг или враг? Раненая, напуганная, – она может, ждет его помощи. Может, в этом и есть следующее испытание –  помочь несчастной, презрев опасность? Может, она умирает, а он стоит тут, обнявшись с медведем, и рассуждает о добре и зле!

– Пойдем, Мишель, посмотрим.
– Пойдем, понюхаем, – ответил медведь, мало надеясь на свои близорукие глаза.

Они двинулись через поляну подальше от омерзительной лужи, в поисках неведомой путницы. Через пару десятков шагов Мишель остановился и покосился на Скаута.

– Что такое? Что ты увидел?
– Кровь.

Скаут не заметил, что ходьба разбередила рану, и из пореза сочиться темная струйка. Он оторвал рукав рубашки и туго перевязал рану.

– Ну, все в порядке. Идем?
– Нет.
– Как "нет"?
– Скаут садиться верхом, Мишель везти. Мишель – лошадь.
– А что, это идея, – Скаут оседлал медведя, обхватив ногами его широкую, мохнатую спину. Было не слишком удобно, но привыкнуть было можно. – Ну, лошадка, поехали!

Медведь зашагал, раздвигая грудью высокую траву, его бока перекатывались, раскачивая седока. При каждом шаге, под толстым слоем жира вздувались могучие мышцы. "Мне бы еще саблю! Не дать, не взять – Чапаев!", – улыбнулся Скаут.
Края живописной поляны медленно раздвигались. В ее горловине, там, где лес переходил в луг, уже были видны темные, лесистые холмы. Пока еще зеленые. Скаут не сомневался, что вблизи это окажется – Черный Лес. Лес хранил свою жуткую тайну. Однако таиться ему оставалось недолго.
Пока же, все казалось таким мирным, обычным, напоминающем верховую прогулку на свежем воздухе или игру в индейцев с приятелями. Если бы не одно "но"…
Поляну пересекал след. След оборотня. Образованный срезанной травой, он ясно был виден Скауту, сидящему на медвежьей спине. Оборотень двигался как раз со стороны горловины, словно камень из рогатки, нацеленный чьей-то незримой рукой. Верхушки травы вдоль следа были срублены, как мечом, острейшими когтями кошмарного создания.
Неожиданно след обрывался. Дальше трава стояла нетронутая, не потревоженная ни одним прикосновением. Монстр явился ниоткуда.
У самой горловины поляны медведь заворчал и решительно направился в сторону группы молодых сосенок, росших неподалеку. Скаут весь напрягся, ожидая чего угодно. То, что он увидел, не лезло ни в какие рамки.
Меж сосен на пеньке сидело неземное создание.
Положа руку на сердце, Скаут мог бы сказать: такой девушки он никогда раньше не встречал. Более того, он не мог даже предположить, что такие девушки могут встретиться  в жизни, а не только на первых страницах модных журналов или в теле рекламе.
Девушка не сразу заметила медведя и восседавшего на нем всадника: с гримасой боли на хорошеньком личике она увлеченно разглядывала свою правую ступню. Тонкие, соломенного цвета пряди мягкой волной спадали на ее глаза, заслоняя обзор.
И медведь, и юноша замерли, словно завороженные. Скаута парализовала теплая волна, пробежавшая, вдруг, по всему его телу, сжавшая сердце, затуманившая разум. Медведь же был поражен переменой, произошедшей в его хозяине, и теперь стоял, удивленно оглядываясь на седока: "Что с тобой? Почему ты весь напрягся, почему дрожишь?".
Боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть прекрасное видение, Скаут с благоговейным восторгом наблюдал за девушкой. Та, положив ногу на ногу, тонкими ладонями поглаживала распухшую щиколотку. Миниатюрная туфелька на высоком каблуке стояла рядом на пне. Несколько мягких травинок застряли в кожаном ремешке.
"Кто она, – лесная фея, поранившая ногу? Его мечта, облекшая, наконец, форму? Человек? Что она делает одна, в этом сказочном лесу, хоть и подсознательном, но опасном? Гораздо более опасном, чем самые опасные африканские джунгли. Друг или враг? Добро или зло? Но, разве может причинить зло это хрупкое создание, сотканное из цветов и воздуха, эта белокурая нимфа?"
Медведь, уставший стоять на одном месте, переступил с ноги на ногу. Громко хрустнула ветка. Фея обратила на них свой взор; в больших, темно голубых глазах девушки мелькнуло удивление и испуг. Машинально одернув юбку, она, не в силах вымолвить ни слова глядела на неожиданных гостей. Пришельцы: один в рваных джинсах и в рубашке с одним рукавом, другой – весь в репьях, облепленный мухами, представляли собой довольно странное зрелище.

– Не бойтесь, он не тронет, – почему-то уверенный, что девушка испугалась именно медведя, воскликнул Скаут, соскакивая на землю и подходя ближе.
– Этот медведь… он, что – ручной, да? – она глядела во все глаза, все еще продолжая бояться.
– Ну, можно сказать, что ручной. Он добрый. А еще он умеет говорить.
– Правда? Он такой огромный… А как его зовут?
– Его зовут как француза: Мишель. Ну, что же ты, поздоровайся с девушкой, скажи что-нибудь, – обратился Скаут к медведю, одиноко стоящему в стороне.
Однако, Мишель, то ли смущенный, то ли недовольный чем-то продолжал хранить гордое молчание.
–    Стесняется. Ничего, он привыкнет.
– Он, действительно, очень симпатичный, возит Вас верхом… Вы охотник? – фея провела рукой по волосам, поправив волнистую прядь, которая тут же вернулась на свое прежнее место.
– Нет, я – разведчик. Кстати как Вас зовут?
– Ну, зовите меня Незнакомка, если Вы не против.
– Незнакомка  –  звучит красиво. Красиво и загадочно. Красивое имя у красивой девушки. А я – Скаут, разведчик.
– И что же Вы разведываете, –  девушек?
– Разное. И девушек тоже, – уклонился от ответа Скаут. – Кстати, Вы мне снитесь.
– Вот как? Это любопытно. И КАК я Вам снюсь?
– Вы не поняли меня. Вы снитесь сейчас. Все, что происходит здесь – сон.
– А-а-а, – разочарованно протянула Незнакомка.
– Я не знаю, как Вы оказались в моем сне, и, самое главное – зачем? Но, раз уж мы встретились здесь, значит, это было нужно. Значит – это судьба.
Ласковый взгляд и милая улыбка были ему ответом.
Незнакомка поднялась на ноги, но тут же пошатнулась, ойкнула и ухватилась за его руку. Стоя на одной ноге, она виновато поглядела на юношу:
– Похоже, я не смогу идти.
– Что случилось с твоей ногой? – от волнения Скаут перешел на "ты".
– Я рвала цветы там, на поляне, и, вдруг, мимо меня промчалось какое-то чудовище. Я испугалась и побежала, но эти проклятые туфли… Я сломала каблук и подвернула ногу. И вот… – она показала на распухшую ступню. – Я так рада, что встретила вас. Я уже не знала, что и делать. Хоть мой дом и недалеко, но с такой ногой мне туда не добраться.
– У тебя здесь дом?!
– Ну, не совсем мой. Дом одной моей родственницы. Вообще-то я здесь на каникулах. Скаут, милый, то чудовище не может вернуться? – она положила руку ему на плечо, мягкий локон коснулся его щеки. Запахло ландышем.
– Не бойся, Незнакомка, то чудище лежит в луже собственных слюней на том конце поляны. Не думаю, чтобы оно захотело вернуться: мы с Мишелем здорово отделали его.
– Это таять. Это никогда больше не спорить медвежий командир, – добавил Мишель, не сходя с места.
– Надо же! – изумилась Незнакомка, – Он и вправду говорящий! А я думала ты шутишь. Мишель, можно мне тебя погладить?
Но медведь в ответ только сердито заворчал. Видимо он пребывал в дурном расположении духа.
– Не пойму, – что с ним твориться, – озадаченно сказал Скаут. – Ревнует он, что ли?
– Дома, наверное, беспокоятся, – заволновалась Незнакомка. – Я сказала, что ухожу не надолго, а сама…
– Позволь, я провожу тебя. Одной тебе не дойти, к тому же здесь не безопасно. Мишель довезет нас обоих.
Медведь покосился на них как-то грустно и, как показалось Скауту, даже осуждающе. В следующий момент произошло то, что заставило сладко замереть сердце юноши: во внезапном порыве, Незнакомка прильнула к нему и быстро поцеловала в губы.
– Я не знаю, как благодарить тебя, мой рыцарь!
Девушка извлекла откуда-то из-за пня большой полиэтиленовый пакет с многообещающей надписью: "Вы найдете здесь все!" и бросила туда свои лакированные туфельки:
– Ну, вот я и готова.
Руки Скаута сами подхватили ее и понесли по направлению к Мишелю, который даже отвернулся, словно не желая смотреть на это безобразие. Скаут усадил Незнакомку впереди себя, на широкую медвежью спину. Девушка крепко ухватилась за мохнатую шкуру двумя руками, продолжая сжимать в правой, ручку своего пакета, который она не пожелала уступить. Медведь вынес эту процедуру со стоическим спокойствием и с какой-то невыразимой тоской в глазах. "Что с ним твориться? Он заболел? Может, сказывается тот роковой укус?", – терялся в догадках парень.
Они двинулись по, заросшей мелколесьем, широкой просеке, обнаружившейся неподалеку. Волосы Незнакомки приятно щекотали лицо Скаута; запах ландыша кружил голову. Они болтали о том, о сем, с каждой минутой находя, друг в друге, все больше общего. Скоро Скауту стало казаться, что он знает девушку давным-давно, может быть знал ее всю свою жизнь, хотя и не разу не видел.
А ведь не так уж плох его сон, не правда ли? Видимо, как и во всем на свете, в нем имеется две стороны: плохая и хорошая. Плохая – это оборотень и Черный Лес, а хорошая умещалась в одно слово – Незнакомка. Хоть бы подольше продолжалась эта очаровательная сторона!
– Нам туда, – девушка кивнула на еле заметную тропинку, отклоняющуюся от просеки вглубь леса. – Теперь уже совсем близко.
Медведь вдруг заартачился. Он встал как вкопанный, не желая идти вперед.
– Давай, Мишель, давай! Ты что, уснул? – рассердился Скаут.
– Там ходи нельзя, – смерть! – вдруг заговорил косолапый.
– Ну, что ты еще выдумал? Нам надо туда, правда, Незнакомка?
– Мишель, ты что – боишься? – насмешливо произнесла та. – Ты такой сильный! Скорей же, там  меня заждались уже!
– Вперед, мишка, вперед! – понукал Скаут.
– Мишель бояться нет! У Мишель в голова опилки, – обиженно откликнулся медведь и, опустив голову до самой земли, двинулся по тропинке.
Но теперь он расхулиганился вовсю. Он вихлял боками так, что седоков мотало из стороны в сторону. Пакет в руках Незнакомки хлопал по медвежьей груди. Сама она, вцепившись в медведя изо всех сил, недоуменно оглядывалась на Скаута.
– Ты, что, ополоумел? – заорал тот. – Действительно, опилки в голове… Иди нормально!
Но медведь, словно не слыша, продолжал свой странный танец. Его походка напоминала, теперь, конькобежца на разгоне: шаг влево, шаг вправо… Голова Незнакомки моталась, беспрестанно ударяясь о лоб Скаута. Пакет зацепился о сучок и разорвался по шву. Его содержимое вывалилось на траву. Медведь резко остановился.
Скаут соскочил на землю и кинулся подбирать вещи. Кроме пары туфель содержимое пакета составляли: кулек с пирогами, разлетевшимися в стороны, и малиновый берет, ярким пятном выделяющийся в сумраке лесной чащи.
Сам не зная, зачем он стал вертеть его в руках. Потом ему нестерпимо захотелось, примерить берет. А что, это будет неплохая шутка. Может быть, она поднимет настроение Незнакомке, так досадно испорченное взбесившимся медведем.
– Не стоило тебе его трогать, услышал Скаут за спиной ее голос, в котором сквозили стальные нотки.
– Извини, я сейчас все соберу, – он хотел повернуться, но внезапно понял, что окаменел. – Я не могу двигаться! – воскликнул он в ужасе.
Ответом ему была полная тишина.
Все в мире, вроде бы, было по-прежнему: молодое деревце слегка покачивало темно-зеленой листвой, матово светились полупрозрачные чешуйки отслоившейся бересты. Скаут глядел в одну точку, не в силах пошевелиться. Что-то происходило за его спиной, но что?
"Что, что, что?! Что происходит?!"
Полнейший ужас и смятение охватили Скаута. При абсолютной ясности рассудка, полный физических сил и здоровья, он был беспомощен, как ребенок. Совсем как в его ночных кошмарах.
"Но это нечестно, несправедливо!"
"А ты, что думал найти здесь справедливость?"
"Это подлость!"
"Ну, и что?"
"Я – настоящий!"
"А ты в этом уверен?"
"Всегда был уверен"
"Был?"
"Был…"
У Скаута заломило в висках, – "Был".
"Почему я не могу двигаться? Почему исчезли все звуки?"
Все как в страшном сне. Нет, страшнее, гораздо страшнее! Тогда он мог видеть, что происходит.
"Мишель, где ты, Мишель? Где ты, милая Незнакомка?"
Вдруг Скаут почувствовал, что снова обрел способность двигаться. Собрав в кулак всю свою волю, он обернулся.
На лесной тропинке протекало безмолвное сражение. Бились животное и… трудно, даже, сказать что. Мохнатый, бурый исполин, сидя на задних лапах, из последних сил отбивался от какого-то синего, долговязого существа, наносившего тому удар за ударом своими руками-плетьми. Существо, словно сошедшее с полотна сюрреалиста, состояло, кажется, из одних мышц, лишенных кожи. Было оно гибким и тощим, но, в тоже время, необычайно проворным и сильным. Лысая, яйцевидная голова моталась на длинной, гибкой шее. Лицо, лишь отдаленно напоминающее человеческое, было начисто лишено мимики, огромные, пустые глаза не меняли своего выражения.
Медведю приходилось туго. Он явно слабел с каждой секундой, автоматически подставляя передние лапы под хлесткие удары адской твари. Тварь хлестала наотмашь и мгновенно отскакивала назад, но, видя, что побеждает, все больше наглела. В воздухе летали клочья шерсти.
Скаут огляделся в поисках какого-нибудь оружия: ничего подходящего, если не считать хрупкой на вид, сухой палки, лежащей под березой. Разве этим сучком можно сражаться?
Тварь сблизилась с медведем и нанесла ему серию хлестких оплеух. Медведь заревел, беззвучно разевая пасть, и опрокинулся навзничь; его, полные слез, глаза с тоской глядели на Скаута.
"Ну, нет!", – он бросился за палкой и, только теперь заметил, что все еще сжимает в руке малиновый берет. Он, почему-то, никак не хотел с ним расставаться, – может снова инстинкт? Чтобы освободить руки, Скаут быстро нахлобучил берет на голову, и замер пораженный. Тварь мгновенно прекратила борьбу, и теперь пялилась на него во все глазищи, нисколько не изменив выражения своего маскообразного лица. Затем она поползла к нему.
Она ползла, извиваясь как змея, своим сухопарым, жилистым телом, медленно, как бы через силу, сокращая расстояние. Синие руки-плети поочередно вытягивались вперед, цепляясь за почву и подтягивая за собой продолговатое туловище. Яйцевидная голова на вытянутой шее не меняла своего положения, глазищи продолжали бессмысленно сверлить Скаута.
Ему захотелось убежать как можно дальше и как можно быстрее, и ни за что не оглядываться. Только бежать было некуда, и он это знал. Это все равно, что бежать от самого себя. И, что эта гадина сделает с Мишелем, если он отступит? И где Незнакомка? Может, тварь сожрала ее?
Кошмарное создание было уже рядом. Еще секунда и оно дотянется до него синей рукой. Скаут взмахнул своей легковесной дубинкой, и врезал твари по черепу. С сухим треском палка сломалась. После абсолютной тишины, этот звук прозвучал неожиданно громко, как будто кто-то включил динамики. "Я снова слышу!", – обрадовался Скаут. – "Но, что делать теперь?"
Действительно, атака не произвела на существо, ровно ни какого впечатления. Оно продолжало двигаться вперед, все также равнодушно и неумолимо. У Скаута в руке теперь был лишь жалкий обломок сухого дерева. Он решил, что не отступит ни на шаг: хватит дрожать! Если надо будет, он зубами вцепится в эту мерзкую шею, и не разожмет их, пока гадина не подохнет или пока не погибнет сам. Сейчас он покажет ей, что такое настоящий человек! Скаут приготовился дать последний бой.
Тварь в очередной раз подтянулась на тонких руках и, вдруг, склонив перед ним голову в нелепом поклоне, замерла.
Скаут поднял свое смехотворное оружие и… снова опустил его. В коленопреклонной позе существа не было угрозы, только механическое, рабское повиновение. Послышался голос, очень высокий, граничащий с ультразвуком, от которого заломило уши. Сначала он даже не понял, что это голос синего существа.
– Приказывай!
– Кто ты? – спросил ошеломленный юноша.
– Твоя рабыня.
– Но, почему!?
– Я служу берету.
– Какому берету?
– Он на тебе.
Скаут провел рукой по голове и, только тут вспомнил про малиновый берет Незнакомки. Так вот оно что! Надев берет, он заставил тварь подчинится! Видимо, с помощью каких-то чар, она заставила его на время окаменеть, но тут вмешался Мишель.
– А если я сниму берет?
– Тогда я тебя сожру, – заявило существо все с тем же леденящим равнодушием, как в голосе, так и на том, что могло бы называться лицом, не будь оно скорее грубой пародией.
– Кто послал тебя? Кто приказал убить нас?
– Это приказ… – начала тварь, но в этот момент в воздухе мелькнуло что-то массивное. Увесистая медвежья лапа, увенчанная огромными когтями, со свистом ударила ее по голове. Раздался негромкий хлопок, словно лопнул воздушный шарик, и голова существа покатилась по траве. Из того места, где она была прикреплена к туловищу, забил слабый фонтанчик черной крови. Тело твари дернулось пару раз и завалилось на бок, подмяв под себя стройные руки.
Мишель брезгливо тряхнул лапой, подошел к толстому сосновому стволу, и неторопливо начертал на коре два больших креста. Затем с гордым видом повернулся к Скауту.
– Что это значит, что ты там рисуешь? – спросил тот с удивлением.
– Мишель убить два ЭТО!
– Ах, вот оно что! Ну, теперь тебя можно считать самым крутым спецом среди медведей по убиванию ЭТО.
– Мишель надо убить еще один ЭТО. Мишель любить цифра три!
– Кстати, второе ЭТО ты убил не вовремя. Оно хотело нам служить, и могло  кое-что рассказать.
– ЭТО не хотеть служить. ЭТО хотеть сожрать!
– Да, что уж теперь спорить. Тварь действительно чуть было не сожрала тебя. Тебе здорово досталось.
– Ничего. Немножко нокаут, – медведь потряс головой.
– Но, где Незнакомка? Надеюсь, с ней все в порядке? – спросил Скаут, предчувствуя недоброе.
– Скаут слепой? – уставился на него медведь.
– Не понял.
– Скаут не видеть Незнакомка? Незнакомка – вот! – Мишель указал на распростертый труп странного существа.
– Это?
– ЭТО.
– Этот синий урод – Незнакомка?
– Скаут говорить – оно красивый! Скаут заставлять Мишель возить ЭТО на спине. Оно костлявый, намять спина. Скаут не слушать Мишель. Мишель обижаться. Скаут быть совсем как дурак!
– Но, это была красивая девушка!
– Это быть синий ЭТО! Хоть пахнуть красный девушка.
Скаут бессильно опустился на траву. Кончилась приятная сторона его сна, оказалась иллюзией, подлым обманом, миражом. Вот тебе урок: не отвлекайся от своей цели, не сбивайся с прямого пути, не забывай, где находишься, не расслабляйся. Еще один трюк Черного Сундука! Увлечь, отвлечь и погубить! Если бы не случайность или не бдительность, не поддавшегося внушению Мишеля, не порвался бы тот пакет, не попала бы к нему в руки эта красная ермолка, и ехали бы они, обнявшись с мерзкой тварью по лесной тропке навстречу чему? Неизвестно. Или бы уже приехали, она сказала, – дом ее близок. Скаут решил не бросать малиновый берет. Что-то говорило ему: он может еще пригодиться. Он сунул берет за пояс.
Стоп, стоп, стоп! В его мыслях что-то, только что, мелькнуло. Какие-то ключевые слова. Да, вот они! Красная ермолка. Красный берет. Красная шляпа. Красная шапка.
Красная Шапочка!
Персонаж с его детского коврика. Она несла пирожки бабушке и встретила Серого Волка. Незнакомка на каникулах шла к дому своей родственницы и встретила оборотня. А потом его, дурака, верхом на плюшевом медведе. Жаль, нет зеркала, – посмотреть, как держится столько лапши на ушах.
Кстати, а где ее пакет? Он огляделся. Пакет исчез, как исчезли и туфли на высоких каблуках. Они тоже были иллюзией. Только несколько пирожков белели возле березы. Ни за что на свете Скаут не согласился бы попробовать их на вкус. Умирал бы с голода, но не откусил бы и кусочка. А ее бедная родственница, видно, ждет, не дождется этих пирожков! Интересно, что за родственница может быть у той твари? Может и вправду – бабушка? Этакая синяя старушенция! Очень милая старушка. Старушка?
СТАРУХА!
Мысль эта как гром прогремела в его ушах. Конечно, эта его догадка могла быть и ошибочной, но больно уж все ладно сходится! Это необходимо выяснить.
– Мишель, пойдем взглянем на дом этого привидения, – решительно сказал Скаут.
Но медведь не выказал особого восторга от его предложения:
– Мишель уже сказать, – ходить нельзя. Смерть.
– Мы будем очень осторожны. Я теперь ученый. Мы подкрадемся незаметно и поглядим. Ведь я же Скаут, разведчик. А ты – медвежий командир, истребитель монстров! Чего нам бояться?
И они пошли вперед вдоль глухой лесной тропы, напряженно вглядываясь в каждый куст.

Как только они скрылись за поворотом, обезглавленная тварь шевельнулась. Ее сухопарая рука выпросталась из-под туловища и стала расти. Она вытягивалась и вытягивалась, пока, наконец, не достигла своей оторванной головы. Рука схватила голову и, незамедлительно, водрузила ее на обрубок змеевидной шеи. Мгновение, и они снова стали единым целым. Тварь, покачиваясь, поднялась, немного постояла неподвижно и,  все с той же непостижимой бесстрастностью двинулась следом.

Скаут скользнул под, низко нависшую, еловую лапу, и осторожно огляделся. Шагах в двадцати от того места, где находились разведчики, чащоба кончалась; сквозь просветы в листве и хвое был виден яркий, солнечный свет. Он и медведь молча переглянулись. Скаут приложил палец к губам. Не сговариваясь, они двинулись дальше ползком.
Опавшая хвоя неприятно колола, проникая даже сквозь плотную джинсовую ткань. К счастью, ползти пришлось не долго. Вскоре, хвоя кончалась, переходя в чудесную, бархатистую траву. Кончался и лес, переходя в уютную, маленькую полянку, живописную и, на вид, гостеприимную.
У дальнего края полянки стоял дом.
Дом, вернее сказать – домик, был точно срисован с картинки из детской книжки: маленький, нарядный, свежевыкрашенный яркими красками, с дверью, окошком и кирпичной трубой на красной, черепичной крыше. Скаут был уверен, что весь этот внешний лоск, не что иное, как маскировка, призванная сбить с толку легковерных путников. Чем безобиднее выглядел этот дом и поляна вокруг его, тем больше следовало их опасаться.
Похоже, именно сюда заманивала их коварная Незнакомка.
Поляна была пуста. Ни каких признаков жизни не было заметно и в доме: дверь и окошко закрыты, над трубой не видно дымка. Медведь водил ноздрями, принюхиваясь.
– Что чуешь, Мишель? – прошептал Скаут.
– Не знаю, пахнуть непонятно. Но, там что-то есть, – медведь выглядел встревоженным.
– Что? Какое оно? На что похоже?
– Большое. Огромное. Мягкое.
– Как думаешь, оно опасно?
– Оно голодное.
Подозрения Скаута относительно того, что здесь он может повстречать Старуху, похоже, не подтверждались. Описание, данное Мишелем, к ней никак не подходило. Но, тогда что? Конечно, можно повернуться и уйти восвояси, тем более что Черный Лес находится совсем в другой стороне. Но, как и там, на той первой поляне, он понимал, что не должен этого делать, что все это является  подготовкой. Подготовкой к сражению в Черном Доме с Черным Сундуком. В той главной битве решится все. И еще он знал, что не должен показывать свой страх.
Скаут выпрямился в полный рост и решительно зашагал к дому. Мишель очумело поглядел на него и, чуть помедлив, двинулся за ним.
Скаут шел и чувствовал, что ноги сами собой несут его. Его охватил какой-то необъяснимый восторг. То был голос сердца, уставшего бояться, то был крик загнанной в угол души. Такое чувство бывает у человека уверенного в своей правоте, уверенного в том, что он поступает именно так, как и должен поступить, чтобы в последствии не пожалеть о своем поступке. Ему хотелось петь. Так идут солдаты в последнюю, решающую атаку. Так идут на казнь герои.
Ему казалось, что дом улыбается ему своим маленьким, аккуратным окошком. Он подмигнул ему в ответ.
Ни что не изменилось, ни в облике поляны, ни в облике самого дома, когда  Скаут вплотную приблизился к нему. Не скрипнула половица, тень не промелькнула в окошке, не вышла на крыльцо радушная хозяйка с хлебом и с солью на вышитом рушнике.
– Эй, привет от родственницы студентки! – крикнул Скаут, выхватил из-за пояса малиновый берет, и помахал им над головой, точно флагом.
Дом продолжал молча улыбаться.
Скаут решил постучать в веселое окошко, и замер пораженный немыслимой картиной. Прямо на него сквозь стекло смотрело огромное, белое лицо.
Лицо занимало все пространство окна и даже не помещалось в нем полностью. Словно вылепленное из воска, оно глядело на него сердечно, ласково и с нескрываемым интересом. Маленькие глазки, пухлые щеки, нос картошкой, большие мясистые губы… Это было лицо заплывшего жиром, толстого добряка. Громадные губы шевельнулись, и что-то беззвучно прошептали, наверное, что-то нежное-нежное.
Увлекшись происходящим, Скаут не сразу заметил, подошедшего к нему Мишеля. Лицо, увидев медведя, разулыбалось еще больше, и закивало на дверь, приглашая их войти.
– Ну, что будем делать? – обратился Скаут к своему спутнику, с изумлением разглядывающему гостеприимную физиономию. – Что ты видишь?
– Лицо. Оно белое. Больше моего.
– Значит, ты видишь то же, что и я. Это уже легче, – облегченно вздохнул, опасавшийся очередного обмана Скаут.
Лицо, между тем, продолжало оживленно кивать, подмигивать, жеманно закатывать глаза, всем своим видом показывая, насколько дороги его сердцу нежданные гости. Скаут представил себе, этакую, полную луну, сидящую за столом в горнице, и потягивающую из блюдца чай. Он щелкнул луну по носу через стекло. Лицо, казалось, несказанно обрадовалось этой выходке, и еще больше оживилось.
– Да, сейчас, как же! Уже вхожу и бросаюсь в твои объятия! Что, по-твоему, – я дурак? – проворчал Скаут.
Он стоял в нерешительности, не зная, что предпринять. Войти в дом, куда так настойчиво приглашало их белое лицо, значило, по-видимому, самому шагнуть в настороженную ловушку. Но, и стоять в бездействии, обмениваясь любезностями с толстяком, тоже не имело смысла.

Синяя тварь, беззвучно и плавно, словно линейный корабль, выскользнула из-за окаймлявших поляну деревьев и замерла, почти полностью сливаясь с темной, еловой хвоей. Ее большие глаза, лишенные зрачков, скорее даже не глаза, а выпуклые овалы, обозначенные на лице-маске, тем не менее, видели все. Тварь видела нерешительность юноши, тупое недоумение медведя. Она видела и малиновый берет в руке Скаута. Она знала, что стоит только ему надеть его (а на это не потребуется и секунды), и все будет кончено. Власть берета над ней была абсолютной. Подкрасться незаметно к юноше, конечно, не составило бы труда, но сделать это так, чтобы не заметил медведь, наделенный великолепным слухом и чутьем, было проблематично. Медведь, несомненно, сразу же бросится в атаку, и это даст человеку возможность спокойно воспользоваться магическим предметом.
Держась с подветренной стороны, тварь осторожно двинулась в обход поляны, к тому месту, где лес вплотную примыкал к игрушечному дому.

– Да, что же ты такое! – воскликнул Скаут, обозленный неразрешимостью загадки.
Белое лицо сделало большие глаза и чуть приоткрыло рот, как бы удивляясь: как же это можно не верить такому милому и доброму существу.
– Давай-ка, Мишель, приоткроем дверь и заглянем внутрь, – решился Скаут. – Нет, нет, мы не будем входить, – добавил он, увидев ужас в глазах медведя.
Он подошел к двери и толкнул ее ногой, готовый сразу же отскочить, в случае чего. Дверь легко и бесшумно отворилась. За ней он увидел крашеный, дощатый пол и полумрак. Никакой полной луны видно не было, хотя лицо продолжало глядеть в окошко.
Интересно, где оно прячется? Скаут просунулся в дверь, вытягивая шею. Полумрак, постепенно, редел. Снаружи донесся яростный и удивленный медвежий рык. В тот же миг он почувствовал мощный толчок в спину, и понял, что кубарем летит внутрь, в гости к странному существу, которое, так навязчиво приглашало их.
 Крашенные доски. Крашенные доски на уровне глаз. Крепкие красные доски, хорошие доски: между ними почти не видно зазора. Теплые доски под правой щекой. А дальше – белая квашня, жадно разинувшая голодную пасть.
Это уже не толстый добряк. Это уже хищное и хитрое чудовище, не удосужившееся даже вылепить на своем тестообразном теле, хотя бы жалкое подобие той улыбки, что сияла на его псевдолице секунды назад. Теперь там только алчность, да бешеный азарт охотника, которому слишком редко попадается добыча.
Квашня стремительно расширялась. Ее туловище, занимающее почти весь домик, выпрастывало побеги, побеги превращались в руки и руки тянулись к нему.
Малиновый берет, выбитый у него сильным ударом лежал на полу, в полуметре от его лица. Вот если бы снова завладеть им! Вдруг он снова поможет. Но белые руки, толстые и мягкие, уже рядом и берет уже не досягаем. Скаут попытался подняться.
Живое тесто схватило его, облепило клейкими лапами и, беспомощного, потащило к себе, навстречу своей изголодавшейся глотке, разинутой уже так широко, что Скаут мог бы пройти в нее, не пригибаясь. Мягкие, влажные объятия. Нежные, но чрезвычайно крепкие; достаточно крепкие, для того, чтобы нельзя было пошевелить ни рукой, ни ногой. Свободной оставалась лишь голова.
Скаут в отчаянии оглянулся. В открытую дверь он увидел, что Мишель, его плюшевый друг Мишель самоотверженно бьется с той самой, уже раз обезглавленной синей тварью, или это была другая синяя тварь? Та же или  нет, – результат был один: медведь снова терпел поражение. Сам же Скаут находился на краю самой ужасной гибели, которую только мог себе представить: еще немного, и квашня поглотит его.
– Мишель, помоги, Мишель! Ми… – крикнул он еле слышно, сдавленный могучими объятиями.
Но Мишель услышал. Собрав все силы, он оттолкнул своего противника, и ринулся в дом. Обдирая бока об узкий дверной проем, медведь протиснулся внутрь и, не теряя ни секунды набросился на тестовидную массу. Всю свою медвежью силу и ярость, помноженную на тревогу за своего двуногого друга, обрушил он на обидчика. Могучими ударами передних лап медведь рвал и отшвыривал прочь белесую субстанцию. Ее куски влажно шмякались о стены и стекали вниз грязными подтеками. Стоял такой рев, что у Скаута заложило уши.
Квашня, обескураженная внезапным появлением новой добычи, на миг разжала свои липкие объятия, и юноше удалось освободиться. Превозмогая головокружение, он шагнул по направлению к малиновому берету, в глазах его потемнело, и он упал.
Словно в каком-то тумане разглядел он в дверном проеме бесстрастную физиономию синей твари, измеряющую глазами расстояние между ним и беретом. Скаут вытянул руку и схватил берет. Тварь прыгнула.
В этот миг Мишель, обезумевший от боли и ужаса, с ног до головы облепленный колышущимися протуберанцами, что есть сил, рванул на себя ненавистную пасть. Жирный шмоток клейкой массы, со свистом разрезав воздух, попал прямо в голову синей твари, залепив ей глаза. Та остановилась, как вкопанная и, закрыв лицо руками, точно плачущий ребенок, тонкими пальцами стала прочищать их.
Глядя во все глаза на атакующий его синий ужас, боковым зрением Скаут, тем не менее, видел, что медведь погибает. Его бурое туловище уже наполовину скрылось в ненасытной глотке хозяина дома. Оттуда доносился приглушенный рев, смешанный с жалобным визгом напуганного щенка. Квашня деловито пропихивала Мишеля в утробу. Скаут, не мешкая, надел берет.
– Приказывай! – услышал он страшно неприятный, но в этот момент такой желанный, высокочастотный голос синей твари.
– Убей! – заорал Скаут. – Убей это тесто! Скорее!
Все с тем же невообразимым равнодушием тварь бросилась на квашню. Ее атака была не сравнима с атакой медведя. Это, скорее, была атака тигра, дракона, эскадрона драгун. Скаут даже невольно залюбовался своей грациозной рабыней. Она была стремительной и безжалостной, ловкой и неуловимой, неуязвимой и разящей.
Впрочем, и тестовидный монстр оказался достойным противником синей твари. Начисто забыв о присутствии Мишеля, который,  словно мучаясь от мигрени, обхватив голову лапищами, сидел на полу, квашня изготовилась к обороне. Как видно, удары медведя не нанесли ей никаких повреждений. Распластав во все стороны свои щупальца-пальцы, монстр сотворил из них, что-то наподобие гигантской пятерни, и, шлепая ими, как заведенный пытался схватить своего ловкого соперника. Тот же, увертываясь и отскакивая, наносил молниеносные удары плетевидными руками, хлесткие и жестокие, которые, впрочем, сносились квашней достаточно спокойно. Бой походил на поединок легковеса с тяжеловесом: один попадал, не причиняя достаточного вреда, другой промахивался, но стоило ему попасть один раз… Синей твари пришлось бы не сладко.
Мишель понемногу приходил в себя. Он все еще сидел на полу и таращил, ничего не понимающие глаза, но с каждой секундой его взгляд становился все осмысленнее. С ног до головы облепленный частицами жуткого теста, он представлял собой удивительное зрелище. Впрочем, и юноша выглядел не лучше.
Вот внимание медведя привлекли дерущиеся чудовища, и он глухо заворчал.
– Идем отсюда, Мишель, – позвал Скаут, опасаясь, как бы тот не полез в драку.
– Два ЭТО – слишком много. Будет четыре, а Мишель надо цифра три. Идем, – заявил медведь.
Они выбрались на свежий воздух. Стоял невообразимый шум. Тяжелые шлепки белесой квашни сливались с визгом синей твари, создавая немыслимую какофонию. Весь маленький домик ходил ходуном. Как это ни странно, в окошке продолжало улыбаться белое лицо. Ни мало не смутившись только что произошедшими событиями, оно продолжало гримасами и ужимками зазывать путников внутрь. Да, поистине, это было удивительное чудовище. Ему ничего не стоило одним боком улыбаться, продолжая драку другим.
– На месте лесника, я бы закрасил окошко, а на двери повесил табличку: "КАРАНТИН", – пошутил Скаут, ни в каких ситуациях не теряющий чувство юмора.
Мишель ничего не ответил: он с наслаждением катался по мягкой траве, оставляя на ней частицы гадкой, тестообразной массы. Скаут поглядел, поглядел и присоединился к нему.
Однако долго прохлаждаться не следовало. Конечно, бой квашни с синей тварью мог продолжаться до бесконечности: тварь получила приказ убить, и послушная воле малинового берета, будет выполнять его до конца. Возможно, их малорезультативное сражение будет длиться годами, сотрясая окрестности. Если ничего не изменится… 
По крайней мере, пока они слишком заняты.
Надо привести себя в порядок и – в путь. Он вспомнил про свою раненую ногу и осмотрел ее. Рана уже полностью затянулась и не кровоточила. Как-то слишком быстро она зажила. Довольно странно. Странно и тревожно. Но, будь что будет, сейчас ничего нельзя с этим поделать.
Он оседлал медведя, и они двинулись по уже знакомой тропинке прочь от коварного игрушечного домика, навстречу Черному Сундуку. Шум битвы, постепенно, стих вдали и путников окружила тишина ни чем не потревоженного леса. Молча, и без приключений, которых у них в этот день было и так предостаточно, человек и медведь добрались до той большой поляны, где они повстречали оборотня. Вон тот пенек, где сидело неземное создание. Сейчас он пуст. А как хорошо все начиналось! Скаут поймал себя на мысли, что продолжает думать о Незнакомке, как о человеке. Он понял, что тоскует по ней. Это было, странное чувство. Примерно, то же самое, что тосковать по персонажу книги или кинофильма. Человеку свойственно принимать желаемое за действительное. Скаут еще раз оглянулся: не появиться ли Незнакомка вновь. Незнакомка не появилась.
"Ну, хватит!" – сказал он себе. Они достигли того места, дальше которого еще не заходили. Сейчас они находились в самой горловине поляны. Дальше, зелеными волнами, колыхался на ветру обширный луг. За ним, неровной, темной линией лежали невысокие, залесенные холмы. Путь их лежал туда.
Медведь, рассекая грудью высокую траву, и пугая дивно красивых бабочек и, сверкающих крыльями, стрекоз, как ледокол, молча и неустанно двигался вперед. Темные холмы приближались, расползаясь вправо и влево, заслоняя собой горизонт. Они выглядели недружелюбно и мрачно, словно какая-то злая сила обитала на них. Скаут знал, что так оно и было.
Путники достигли подножия, и собирались двигаться дальше, но тут вид холмов, вдруг, изменился. Словно, кто-то переключил цветное изображение на черно-белое. Там, где они находились, луговина продолжала сверкать яркими красками: сочной зеленью травы, пестрыми оттенками полевых цветов, но дальше, на холмах стоял Черный Лес.
Черные деревья, черная трава, в черном небе плывут черные облака. И ни малейшего дуновения ветерка. Черный-черный лес.
Граница между ним и красочной луговиной была четкой, резко очерченной и проходила она не только по земле, но и по воздуху. И она была осязаемой. Настолько осязаемой, что Мишель, пытаясь перешагнуть через нее, натолкнулся на невидимую преграду и разбил себе нос. Он, в ярости ударил лапой по невидимому препятствию. Лапа наткнулась на что-то твердое и не отражающее звука. Дальше пути не было.
Скаут спешился. Медведь сел на траву и глядел на него с недоумением. Опилки в его голове не способны были решать такие задачи.
Юноша подошел к преграде и ощупал ее. Что-то наподобие бронированного стекла: прозрачное, но твердое.
– Где-то ведь должен быть вход, иначе, какой во всем этом смысл? – задумчиво проговорил Скаут.
– Невидимый ЭТО не пускать, – пожаловался Мишель.
Ведь, как-то можно туда попасть. Но, как? Скаут пошел вдоль барьера, похлопывая по нему ладонью. Везде было то же самое: ни малейшей щели, ни малейшего намека на дверь. Однородная, невидимая стена. Нет, здесь что-то не так. Должен быть какой-то способ.
– Ну, давай, открывай! Я пришел! – крикнул он и ткнул кулаком в преграду.
Вдруг, прямо перед ним, на невидимой стене загорелась надпись. Она светилась золотисто-кровавым светом, как бы вися в воздухе. Семь букв складывались в одно, так хорошо знакомое ему слово: "МЕЧЕНЫЙ".
Скаут тронул стену рядом с надписью. Рука прошла насквозь, не встретив сопротивления. Так и есть – это, и был вход.
– Пошли, Мишель, я нашел дверь!
Медведь недоверчиво покосился на него, попытался войти, и снова ударился разбитым носом. На траву закапала кровь. Видимо, Черный Лес не хотел впускать никого, кроме Скаута.
– Прости, Мишель, похоже, дальше мне придется идти одному. Ничего не поделаешь, – это моя проблема. Спасибо тебе мишка за готовность помочь мне, за то, что ты не раз спасал мою жизнь, за твое бесстрашие и самоотверженность. Ты – НАСТОЯЩИЙ, а вот мне еще придется это доказать, и, прежде всего самому себе. Здесь мы расстанемся. Я уже больше никогда не увижу тебя в твоем нынешнем обличии. Я знаю, что когда проснусь (если проснусь, конечно), найду тебя дома на своей кровати, плюшевого и игрушечного. Но я никогда не забуду того, что ты для меня сделал. Прощай, медвежий командир!
– Прощай, НАСТОЯЩИЙ человек! Мишель охранять для тебя вход.
Скаут обнял на прощание медведя и уверенно шагнул сквозь барьер. Он почувствовал, что малиновый берет, у него на голове, зацепился за преграду и упал. Видимо, и ему не было места в этом лесу. Скаут обернулся. Ни зеленого луга, ни Мишеля, ни берета, – вокруг него был сплошной Черный Лес. И он был в нем один.

Было темно. Деревья были мертвы и мертвы, наверно, уже целую вечность. Их формы были причудливо изуродованы, что-то нездоровое было в их облике. Каждое дерево само по себе являлось ночным кошмаром. Ветви, казалось, готовы были схватить и разорвать на части. Стебли травы у его ног стелились по земле как гигантские черные червяки. Все вокруг было пропитано злом. Все вокруг излучало угрозу. Стояла абсолютная тишина. Как и следовало ожидать, звуки снова исчезли. Отсутствие звуков – один из непременных атрибутов его ночного кошмара.
Куда идти? Где черный-черный дом? Скаут об этом не задумывался. Он знал: как в обычном мире все дороги ведут в Рим, так и в этом, призрачном лесу, все дороги ведут к Черному дому. Надо только идти.
Но вот идти становилось затруднительно. Ноги сделались как ватные, каждый шаг давался с усилием. Словно к каждой ноге кто-то привязал по здоровенной гире. Ну что ж, такого рода трудностями его не испугаешь. Скаут упрямо шагал вперед.
Глаза его, постепенно, привыкли к темноте. Он стал видеть дальше и четче. Все больше подробностей раскрывалось его взору. Всюду, насколько хватало глаз, простирался однообразный пейзаж: уродливые, исковерканные таинственной силой, деревья и кусты, отвратительная, ползучая трава под ногами. Если мир за пределами Черного леса был срисован с какого-то рекламного проспекта, то этот – с какого-то комикса-ужаст-ника.
Еще немного напрячь зрение, и вот уже видны бледные, пляшущие огоньки. Они, будто светлячки, мелькают тут и там, между деревьями. Конечно, ну как же без них? Он столько раз видел их во сне, но никогда ему не удавалось разглядеть их вблизи. Скаут с натугой движется вперед, а огоньки робко, но настойчиво приближаются. То один, то другой вынырнут из-за кривых стволов, и тут же нырнут обратно. Но с каждым разом все ближе и ближе.
Скаут идет, преодолевая тяжесть в ногах, сопротивление страшного леса. Метр за метром, от одного ствола к другому. Вот темная масса, гораздо темнее окружающей темноты выросла перед ним. Это он, – Черный Дом.
Дом абсолютно черен. Он поглощает весь скудный отраженный свет этого дьявольского места. Он – как черная дыра, все в себя втягивает, и ничего не выпускает наружу. Перед Скаутом черное крыльцо.
Огоньки, казалось, осмелели: они обступили его со всех сторон, приближаются и не прячутся больше. Теперь он может разглядеть их подробнее. Это не огоньки, а тусклые свечи в руках каких-то полупрозрачных существ. Печальных существ и страдающих.
Призрачные фигуры обступают его со всех сторон. Кажется, весь воздух наполняется невыразимой душевной мукой. Фигуры явно человеческие, хотя многие из них лишены какой-нибудь части своего туманного тела. Некоторые видны только наполовину, некоторые страшно изуродованы. Они чего-то хотят от него, смотрят на него с мольбой и  надеждой.
Вот один из призраков приблизился к нему, как дымка, обогнув дерево сразу с двух сторон. Это мужчина, но страшно расплющенный, раздавленный, лишенный части черепа. И тут Скаут услышал.
Нет, он не услышал звук, звуков как не было, так и нет. Он услышал мысль в своей голове, но это была не его мысль:
– Бездонная пропасть, мрачная пропасть, ужасная пропасть. Черная пропасть под ногами. Спаси! Спаси! Спаси! Освободи меня, открой сундук. Верни мне тело, дай возможность начать сначала. Возьми мой страх в свою душу. Открой сундук с надписью: "ПАДАЮЩИЙ БЕСКОНЕЧНО"…
Тут же зазвучали другие голоса, перебивая друг друга, они слились в нестройный хор. Стало трудно что-либо разобрать, до Скаута долетали лишь обрывки фраз:
– … ночной пожар… обуглились… ГОРЯЩИЙ…
– … мыши, мыши… лезут по ногам, за воротник…
– … кладовка, там – чудовище… спаси, спаси…
– … кладбище…
– … змея… черная, большая…
– … поезд, летит навстречу… я парализован…
– …яд…
– …суд, тюрьма, камера… страшная старуха… боль…
– … стены сжимаются…
– …УТЯНУТЫЙ В БОЛОТО…
Каждое существо силилось перекричать других, они требовали, умоляли и заклинали. Каждая фигура старалась продемонстрировать ему свои раны и увечья. Женщины, мужчины, дети… Все они требовали одного: "Открой сундук, Скаут. Открой мой сундук". Видимо, при жизни они так и не сумели открыть его, и теперь мучались от тех самых страхов, которые составляли темную часть их душ, часть, которая тяжким якорем висела на каждом и не давала обрести покой. Призраки толкались, если так можно говорить о бестелесных существах, напирали друг на друга, неживое пламя свечей в их руках или в зубах, за отсутствием рук, колыхалось и вздрагивало.
– Что вы смотрите на меня, как на спасителя, – обратился к ним Скаут опять же мысленно, – я бы рад помочь вам, но вас много, а я один. К тому же мой собственный сундук еще не открыт. Вот открою его, тогда, может быть, помогу и с вашими сундуками разобраться. Хотя, вряд ли что-нибудь путное из этого получится. Нельзя открывать чужие сундуки. Мне и Старуха об этом говорила. Может вы как-нибудь сами? В общем, я уверен, что для вас еще не все кончено. Вам еще будет дан шанс, я знаю, вам еще ДОЛЖЕН быть дан последний шанс. Иначе – все бессмысленно и мир – большой сумасшедший дом.
Неизвестно, поняли его мысль иллюзорные фигуры или нет, но голоса в голове смолкли, и существа, пристально глядя на него, словно стараясь запомнить, стали удаляться. Один из призраков задержался дольше других. Это был средних лет мужчина с чрезвычайно неприятным лицом. На его шее был заметен багровый след. В наступившей тишине его мысленный голос прозвучал четко и ясно.
– МЕЧЕНЫЙ, – прохрипел он всего одно слово, глядя на юношу в упор.
Скаут ступил на черное крыльцо.

 Черная дверь послушно открылась перед ним и он, собрав в кулак всю свою волю и все свое мужество, вошел внутрь. Скаут шагнул на пурпурную ковровую дорожку, уходящую в необозримую даль, и она вдруг побежала вперед, унося его по узкому коридору, вдоль черных стен с многочисленными черными дверями. Где-то среди них была и его дверь.
Боясь ее пропустить, Скаут напряженно всматривался в стены коридора. Однако, свою дверь он заметил сразу. Надпись на ней была такой яркой, что бросала отблески холодного света на мрачное окружение. "МЕЧЕНЫЙ", – гласила зловещая надпись. Скаут спрыгнул с бегущей дорожки.
Сколько раз он в своих снах видел перед собой эту ужасную дверь! Сколько раз он полагал, что вот сейчас умрет от страха. Сколько раз его сердце замирало, сжатое неимоверным холодом, но через несколько мгновений начинало биться вновь. Теперь его руки, ноги, голова были при нем, и он владел собой, по крайней мере, настолько, чтобы действовать, чтобы не терять внутреннюю силу. К тому же происшествия этого дня, пугающие и опасные, закалили его. Теперь он был уже не тот деревенский паренек, не много повидавший на своем веку, теперь он видел уже кое-что такое, что редко какому человеку доведется увидеть за всю его жизнь. И он был полон решимости, раз и навсегда разрубить этот Гордиев узел, в котором сплелись его нормальная, дневная жизнь, честолюбивые планы, и ночные кошмары, душащие и выматывающие его. По сути, у него не было другого выхода. Сам сундук толкал его на этот шаг.
И шаг был сделан. Шаг по направлению к черной двери.
Дверь охотно распахнулась, как бы приглашая его в Черную комнату. Дальше все происходило, как в тумане.
Еще шаг. Взгляд вперед: черные, тускло поблескивающие в свете черных факелов, стены.
Взгляд влево: темный, страшный угол.
Умопомрачительные шаги к нему.
ЧЕРНЫЙ СУНДУК! Черная крышка, светящиеся буквы. Словно бы и не его руки тянутся к ней. Словно бы и не его мышцы прикладывают усилие и откидывают крышку. Нет, это не могут быть его глаза, что заглядывают внутрь!


Чернота.
Полет. Бесконечный и мгновенный. В бескрайнем пространстве величиной с игольное ушко. Линии, круги, шары…
Вспышки света самых разных оттенков и форм.
Бешеная скорость и головокружение; неожиданная, резкая боль…
"Или давай деньги, или я тут все разнесу!"
"Замолчи, замолчи, замолчи!"
Бесконечные слезы. Целый океан слез…
"На колени, сучий сын!"
Повешенная кошка. "Не жри голубей, гадина!"
"Я люблю тебя!"
"А я люблю блондинов".
"Не твое, собачье, дело. Куда хочу, туда и несу. А знаешь, кто ты есть?"
"Замолчи, замолчи, замолчи!"
Трупы. Обезглавленные и изуродованные, мужские, женские, детские… Четвертованные, освежеванные, разложившееся и свежие.
Кровь, реки крови. Звучные, тупые удары. Во всю ширь – рука, залитая чем-то красным и дымящимся. И вдруг – лицо Старухи. Пронзительные глаза смотрят насмешливо. "МЕЧЕНЫЙ!", – грохочут губы.
Искалеченный человек, или то, что осталось от человека. Полная луна и кипящая смола. Непередаваемый восторг, много, много восторга. Мертвенный, бледный свет.
Безумные от ужаса глаза. Много-много безумных глаз. Ничего, кроме безумных глаз, широко открытых, безумных глаз. Безумных-безумных, огромных глаз. И его собственный, жуткий смех.
Кипящая смола вокруг, все ближе и ближе. Сонмище живых наручников, извиваясь, как змеи, поднимают из нее свои стальные челюсти.
Что-то гонится за ним, завывая и сверкая ослепительным светом. Что-то, чему нет названия.
Тупик.
Жесткий, медный провод в белой оплетке.
Чернота.


 5. Голубка

На тихой, деревенской улице стоял небольшой, аккуратный дом. Два старых вяза, словно два неусыпных стража, стояли снаружи резной изгороди. Пышные кусты роз тянули свои ветви к окнам с расписными наличниками. Все вокруг сияло чистотой, во всем чувствовалась заботливая хозяйская рука. Прямая как стрела дорожка, ведущая к крыльцу, была посыпана мелким, желтым песком, и выложена по краям половинками кирпичей, одним углом врытыми в землю. В глубине двора виднелась собачья будка, такая же аккуратная, как и все остальное. Яблони с побеленными стволами гнулись под тяжестью плодов. Их тяжелые ветки были укреплены деревянными подпорками. Маленькая, рубленая банька стояла в глубине. За садом и огородом, вытоптанный стадом луг полого спускался к маленькой, заболоченной речушке. Старый деревянный мосток, предназначенный для полоскания белья, настолько гармонично вписывался в окружающий пейзаж, что сам казался естественной его частью, так же как заросли камышей, желтые кувшинки или ракитовые кусты по берегам. Было тихо и безветренно. Еще туманное, утреннее солнце, не спеша, вставало над зеленой равниной. Его лучи золотили спокойную воду, сверкающей дорожкой тянулись наискосок, через речку к ветхому мостику.
На мостике сидела девушка, которую Скаут мысленно называл Голубкой.
Она сидела, свесив ноги в прохладную воду, и задумчиво глядела в даль. Была она вполне симпатичной, хотя красивой назвать ее было нельзя: обычная девушка, каких много в наших городах и селах. Светло-золотистые волосы средней длины обрамляли правильной формы лицо. В широко раскрытых, серых глазах, отражающих солнечные блики, читались восторг и удивление. Восторг потрясающей красотой утренней природы и постоянное удивление таинствам бытия, все новым и новым и нет им конца и края.
Своей тихой мечтательностью, глубоким негромким голосом, спокойной скромностью и незаметностью она, действительно, напоминала голубку.
Голубка поболтала, опущенными в воду ногами, и стала следить, как бурое облачко мелкого ила окутывает ее босые ступни. Облачко медленно сдвигалось, сносимое неспешным течением. Мелькнула и исчезла в глубине маленькая, серебряная рыбка. Водоросли лениво покачивали своими стеблями, как бы махая ей на прощание руками.
Девушка тихонько, особым образом, свистнула. У дальних камышей вынырнула рыжая голова ондатры. Посмотрев по сторонам, и пошевелив усами она поплыла к мостику. Подплыла и замерла, выжидательно глядя на девушку.
– Иди сюда Шушерка, – поманила ее Голубка, – я тебе морковки принесла.
Ондатра приблизилась и стала ласково тереться о ноги девушки. Они были старинными друзьями. Голубка взяла Шушерку на руки и стала ее ласкать, гладить и кормить с рук. Широкий хвост ондатры подрагивал от удовольствия.
С некоторых пор Голубка заметила, что животные относятся к ней не как к другим людям. Казалось, они понимают ее, читают ее мысли и, не найдя в них ничего дурного, доверяют и тянуться к ней. Но и сама она чувствовала все живые существа, будь то животные или растения. Еще в раннем детстве Голубка с точностью знала, что хочет сказать кошка, о чем думает петух, что беспокоит их пса. Став немного старше, она почувствовала боль растений. Почти всем растениям постоянно было больно. Эта боль была для них обыденностью. Многочисленные вредители копошились в их телах. Но, к тому времени, она понимала уже и вредителей. У тех были свои проблемы: постоянный голод, борьба за существование и абсолютная необходимость сохранения своего вида, как такового.
Вот и сейчас, поглаживая ондатру, Голубка знала, что мысли зверька полны любви, преданности и наслаждения сочной морковью. А в глубине, в качестве фона, стоит и дожидается своей очереди, тревога за оставленный выводок. Она даже видела глазами Шушерки эти пять пушистых комочков, тесной кучкой лежащих в гнезде.
А месяц назад с ней произошел и вовсе удивительный случай. Как-то, проходя по улице, она, вместо людей увидела светящиеся коконы. Большие, яйцевидные, они светились изнутри мягким светом. Коконы были различных оттенков, составленных смесью желтого и зеленого цветов, от янтарного до темно-салатного. Они были сотканы из великого множества тончайших нитей, которые сплетались и расплетались, скручивались и раскручивались, завязывались в узлы и распутывались. Словом, вели себя как живые. Коконы были и у животных и, даже, у растений, только, в отличие от человеческих, они состояли из меньшего числа нитей, были другой формы, и нитяные узоры в них были куда проще. Да и весь мир вокруг состоял из таких же, светящихся нитей, только более редких. Сначала Голубка испугалась, просто от неожиданности. Через несколько мгновений видение исчезло. С тех пор оно стало повторяться все чаще, задерживаться все дольше, и она, постепенно стала к нему привыкать. Это, даже, стало доставлять ей удовольствие. Действительно, это так интересно! Вместо людей над землей проплывают, сотканные из света, облака! Задевают друг друга, общаются, частично слившись, перемигиваются оттенками, тускнеют и разгораются. Со временем, она научилась вызывать видение по своему желанию, и частенько пользовалась этой, неожиданно открывшейся, способностью.
Она заметила, что у различных людей коконы различны. Они разные, как по цвету, так и по форме. У пожилых коконы были заметно тусклее, чем у молодых, а "скорлупа" гораздо тоньше. Голубка никогда не видела, но догадывалась, что происходит, когда эта оболочка настолько истончается, что не может больше выдерживать давления плотного пучка нитей, заключенного внутри ее.
Встречались и ущербные коконы. Такие были у больных. В них были заметны вмятины или выпуклости или даже дыры. А однажды, она видела беременную женщину, у той в средней части свечения находилось еще одно, маленькое. То был кокон ее будущего ребенка.
Иногда попадались "испорченные" коконы. В таких, как будто нарочно, кто-то так сплел нити-паутинки, что те бились и пульсировали не в силах распутаться. Голубке было жалко эти живые волокна, и она, подходя ближе, старалась незаметно распутать их. Хоть порой и не без труда, но ей это удавалось. В благодарность за ее труд весь кокон вспыхивал и начинал светиться ровнее, все нити, как бы, получали дополнительную энергию. Это радовало Голубку.
Вскоре, она заметила еще одну интересную особенность. Чем лучше и чище был человек, тем больше желтого цвета было в его свечении. У плохих же, или опустившихся людей преобладал зеленый. Люди были как виноград: созревали и желтели, а затем лопались, распираемые излишками сока, и умирали.
Раза два-три Голубка видела злые нити. Они, вдруг, ни с того ни с сего простирались по воздуху, из края в край. Были они неподвижны и почти не светились. Встречая на своем пути человеческие коконы, они пронизывали их, мешали "добрым" нитям нормально двигаться, тормозили и переплетали их. Она сражалась с ними, как могла: отталкивала их, даже пыталась порвать, но они были слишком прочны, и постоянно одерживали верх, это очень ее удручало.
Однажды, она обо всем рассказала матери.
– Послушай, дочь, – сказала мать, – ты видишь то, что другим видеть не дано. Уж не знаю, принесет ли это тебе счастье, – скорей всего нет: это твой дар, но это и твой крест. Что же делать – это твоя судьба. Ты знаешь, я и сама не от мира сего, и бабушка твоя была такой же. Я тоже кое-чего могу, чего другие люди не могут, но мне никогда не удавалось увидеть в человеке божественный свет. Видно, ты пойдешь дальше меня. Не рассказывай никому об этом, и продолжай помогать людям. И да хранит тебя Господь!
Мать перекрестила и поцеловала Голубку. Девушка улыбнулась, и незаметно расправила спутавшуюся нить в коконе матери.

Шушерка покончила с угощением и заторопилась к своему потомству. Она лизнула на прощание руку девушки, и нырнула в воду почти без всплеска. По поверхности пошли широкие круги.
Не успели они разойтись, как подул ветерок. По речке заходили маленькие, игрушечные волны. Если мысленно уменьшить себя в сотню раз, то можно представить, что это – океан, а она стоит на его берегу и глядит на горизонт, где проходят красивые, белые корабли. Чайки кричат, пикируют за рыбой; воздух влажный и соленый, пропитанный запахом дальних стран, новых мест. Ах, как хочется заглянуть туда, за горизонт. Что там? Конечно, новый горизонт, а за ним еще и еще… Вот, если бы взмыть в небо и полететь! Видеть сразу все, быть сразу всюду… Столько интересного в мире! Сколько не живи, сколько не путешествуй, а все равно всего не увидеть. А тут, в деревне не увидишь вообще ничего. Голубка дала себе клятву, что на берегу океана она побывает обязательно.
Ветер усилился. Беспокойно зашептались камыши над речкой. Где-то над лесом протяжно громыхнуло. Голубка оторвалась от своих грез и огляделась. Вдали сгущалась, концентрировалась и наливалась свинцовой силой грозовая туча. Становилось свежо. Голубка поднялась и, ступая босыми ногами по пожухлой от засухи траве, пошла домой.

Она прошла через огород, нежно погладив мимоходом, веселую, всегда повернутую к солнцу, голову подсолнуха. Миновала старую, раскидистую грушу, на которую так любила забираться в детстве, воображая, будто это мачта корабля, а вокруг – безбрежное море.
За огородом начинался яблоневый сад. Здесь стояла маленькая, бревенчатая баня, ее дверь была украшена двумя, вырезанными из дерева, золотыми жар-птицами. Когда она была ребенком, она была уверена, что они настоящие, так реалистично они были выполнены, такими живыми казались их рубиновые глаза, сделанные из красных стеклышек.
Ее отец, простой работяга, круглолицый и веселый, был хорошим плотником. В свободное время он увлекался резьбой по дереву. В доме и вокруг него было полно его деревянных произведений. Вешалки для одежды, кухонные доски, деревянные, раскрашенные ложки, ее игрушки… А на улице: изгороди, наличники, даже собачья будка были украшены искусной резьбой. Всего и не перечислишь!
В детстве он часто играл с ней. Голубка вспоминала, как зимой отец возил ее на санках кататься с пологой горки, что спускалась от их огорода к речке. Полный, неуклюжий, в огромных валенках и тулупе, он пыхтел и увязал в сугробах. Голубка заливисто хохотала, глядя на его красное, разгоряченное лицо, на выбившийся  наружу шарф. Отец недоуменно оглядывался на нее, делая строгое лицо. Он не понимал: над чем так веселится его дочь? Или отец только делал вид, что не понимает?
А там, на горке – санки летели стрелой, и ветер свистел в ушах. Голубка, крепко ухватившись за них, визжала от восторга. Отец, размахивая руками, бежал следом, подпрыгивая точно мячик, и тоже крича, что-то, как будто это он несся на санках с горы.
Санки вылетали на, покрытую льдом речку, и останавливались, врезавшись в сугроб на другом берегу. Отец подхватывал веревку и, отдуваясь, тащил их в гору.
Они, вообще, очень ладили с отцом. Как жаль, что его больше нет…
Отца не стало шесть лет назад, его убил какой-то узколобый маньяк, наводивший тогда ужас на всю округу. Убийца давно уже лежал в могиле, но у нее больше не было отца.
Голубка подошла и провела рукой по лакированным крыльям жар-птицы. Они, казалось, еще хранили тепло его рук.
Возле крыльца, из конуры вылез их старый, верный пес Мухтар. Он радостно завилял хвостом и, натягивая цепь, встал на задние лапы. Голубка посмотрела ему в глаза. Она ясно увидела, что за искренней радостью встречи в глубине сознания пса таиться немой укор: "Что же ты не взяла меня с собой?".
– Возьму, возьму. В следующий раз обязательно, хороший ты мой песик, – Голубка ласково потрепала Мухтара по голове, он лизнул ее в нос.
Девушка поднялась на крыльцо, и в этот момент, барабанной дробью, сначала редко, потом все чаще и чаще, по крыше застучал дождь.

Ливень разыгрался не на шутку, словно пытаясь восполнить упущения последних недель, он заполнил водой все кадушки, междугрядья, разместил в своих излюбленных местах огромные лужи, но успокаиваться и не думал. Громовое ворчание в небе сопровождалось вспышками молний и порывами ветра. "Как интересно!" – подумала Голубка, – "огонь, вода и воздух –  в одной упряжке".
Она всегда любила смотреть на дождь. Конечно, не на моросящий, а на такой, как этот – могучий и буйный, будто своенравный скакун. Голубка сидела у окна, наблюдая за быстрыми струйками, бегущими по стеклу, а в это же время в другом доме, крытом соломой, бился и кричал в беспокойном сне Скаут. Зловещая черная старуха стояла над ним, воздев над головой скрещенные руки. Две узкие тени, возникающие при вспышках молний, ложились на тело юноши перекрестьем прицела.
Скаут содрогнулся всем телом, будто в агонии и…


6. Чары

…открыл глаза.
Сначала он увидел почерневший, деревянный потолок. Затем, скосив глаза, – беленую печку, услышал потрескивание поленьев в топке. Он никак не мог понять, где находится. Голова трещала как после изрядной попойки, хотелось пить и, как это ни странно, – спать.
 Скаут повернул голову и увидел кошачью морду. Она смотрела на него немигающими, зелеными глазами сквозь зрачки-щелочки. Черный, ободранный кот был так близко от его лица, что вполне мог бы, если б того захотел, откусить ему нос.
Скаут резко поднялся и сел на лежанке. Рядом с ним, сгорбившись, стояла Старуха. Она смотрела на него дружелюбно, видимо была рада его благополучному возвращению из таинственной и опасной страны грез.
– Ну, что очухался, наконец, вьюноша? – после недолгого молчания произнесла Старуха. – Дааа… Вижу – ты уж не тот. Слазил, таки, в сундук?
– Да. Там ТАКОЕ!
– В тех сундуках много всякого ТАКОГО. Вижу, не ошиблась в тебе. Будет от тебя толк, будет и польза. Не зря, стало быть, с тобой возилась.
– Теперь со мной все будет в порядке? – с надеждой спросил Скаут?
– Хе-хе-хе, – гнусаво захихикала старуха. – Теперь с тобой все будет КАК НАДО! Правда, киска? – обратилась она к коту.
– И мне не будет сниться Черный Дом?
– Нет, у тебя, теперь, будут совсем другие сны, – еще лучше. Шучу, шучу.
– Если б вы только знали, что я там пережил! – вздохнул Скаут. – Мне, лично, не до шуток. Голова раскалывается.
Старуха подала ему ковшик воды:
– На, испей, храбрый вьюноша. Залезть в сундук не так-то просто, а ты залез. Ступай, теперь, к себе домой, да похвались матушке. То-то она обрадуется! Сын с того света живым вернулся!
– Как мне благодарить Вас за Ваши хлопоты?
– Да уж, придет пора, отблагодаришь, как-нибудь.
Старуха проводила Скаута до крыльца и, напоследок, сказала странные слова:
– Иди поешь, отлежись, отоспись. Не забывай, этой ночью начало полнолуния.
– А причем здесь полнолуние, что-то я не пойму? – удивился Скаут.
– Да, это я так, о своем, – ответила Старуха и закрыла за ним дверь.

Войдя в горницу, она с силой ударила клюкой об пол, и исторгла гортанный крик радости, больше похожий на рев дикого кабана. Черный, облезлый кот вторил ей, выгнув спину и вздыбив шерсть.

Когда Скаут вышел на улицу, дождь уже почти перестал. Бесчисленные капельки воды искрились на траве, на кустах, на проводах. Снова выглянувшее солнце, купалось в многочисленных лужах и лужицах, слепя глаза. По асфальту, теперь чистому и блестящему, вились тонкие ручейки, стекая в придорожные канавы. На фоне уходящей тучи расцветала красивейшая радуга.
Кроссовки Скаута звонко шлепали по мокрой дороге, как будто напевая веселую, ритмичную мелодию. Он и сам был готов запеть. Он был свободен! Кончились мытарства, плевать он теперь хотел на все на свете Черные Сундуки! Умылась, очистилась природа, очистился от скверны и он. Как никогда раньше, почувствовал Скаут свое слияние с окружающим миром, понял, что он частица его, что он неразрывно связан с ним, и вместе с ним радовался благодатной влаге.
Этой радости не могла помешать даже головная боль и навалившаяся усталость; все переживания недавнего прошлого были мгновенно забыты и отброшены прочь, как только он очутился в этом, сияющем свежими красками, полном жизненной энергии и надежды, мире.
Небо держится на травинке, – этой травинкой, теперь, был он. Он был связующим звеном между умытой землей и неправдоподобно чистым, синим небом.
Скаут поднял руки, словно стараясь удержать эту, сияющую твердь. Только не падай, родное! Только продержись на этой тонкой опоре! Если ты рухнешь, земля не выдержит такого веса.
Отрезанные головы. Как давно я не убивал!
Что это? Откуда? Ах, да! Из видений Черного Сундука. Как некстати вспоминаются такие вещи, среди такого великолепия. Надо забыть о тех кошмарах, теперь начинается совсем другая жизнь.
Кроссовки поднимали снопы веселых брызг, штанины намокли, но Скаут не обращал на это внимания. Штанина, порванная в волшебном сне, снова была цела. Интересно, а как нога? Он остановился и осмотрел ногу. На левом бедре был заметен зарубцевавшийся шрам. Хорошо бы, это было последнее, что будет напоминать ему о прошлом.
Вперед, вперед! Туда, где раскинулась радуга. Где-то там, под радугой, – его дом, и мать ждет его, волнуется, не знает: жив ли он еще. А он жив, жив, жив! И больше того – теперь здоров. Как хорошо, все-таки жить на свете!
Повесить или зарезать? Вот в чем вопрос.
Прочь, прочь! Что ты ко мне привязался? Ты  – там, во сне. Не лезь в мой мир! Сиди и не высовывайся, а лучше, сгинь навсегда. Тебя нет больше, как нет Незнакомки.
Незнакомка! Какой она была! Такой девушки он уже никогда не встретит. Если бы ее вернуть, вытащить в этот мир!
Фу, как глупо!
Кроссовки продолжали напевать свою песню, и дорога еще никогда не была столь приятна.

Мать встречала его на крыльце. По ее посеревшему лицу было видно, скольких сил и нервов стоило ей это ожидание. Еще не войдя в калитку, Скаут улыбнулся, и бодро помахал ей рукой, – мол, все нормально. Женщина бессильно опустилась на крыльцо. Скаут подошел к ней и обнял за плечи.
– Мама, я вернулся, все позади. Я открыл сундук, теперь со мной все будет в порядке, так и Старуха сказала. Кстати, – она добрая бабулька. Помогла мне просто так, безо всякой корысти. "Отблагодаришь", – говорит, – "когда-нибудь".
– Ты вернулся сынок. Второй раз… 
Мать словно не верила, что видит сына живым и невредимым. Она была рада видеть его здесь, рядом, но где-то в глубине ее сердца билась холодная, тревожная жилка. Слишком уж не вязался облик Старухи с добром и бескорыстием. Слишком уж восторженно отзывается о ней сын. Все, как-то слишком хорошо, так не бывает в жизни. Мать внутренне напряглась, ожидая подвоха, о котором ей говорил ее опыт, стараясь, впрочем, не показать этого, не омрачить сыновней радости.
– Что, "второй раз"? Ты имеешь в виду армию? Тогда должен тебе сказать, что в армии я не испытал того, что испытал ТАМ. Да, это было похлеще армии, хотя и длилось гораздо меньше.
Но мать, конечно, имела в виду не армию. Первый раз ее сын вернулся тогда, двадцать лет назад, вернулся в буквальном смысле с того света, благодаря Черной Старухе. И вот, опять Старуха помогла, как и обещала тогда. Это и настораживало. Где-то, что-то было не так, какая-то фальшь чувствовалась во всем этом. Что она задумала, что у нее за корысть помогать людям? Ведь нет никакого сомнения, что она колдунья, использующая черную магию, судя по ее ритуалу, который она называла обрядом, судя по ее ритуальным предметам. Но черная магия никогда не служила добру, и не может ему служить по определению.
– Пойдем в дом, сынок, ты, наверно, проголодался от всех этих переживаний, – позвала она.
– Точно. И Старуха сказала, что мне надо пожрать и отоспаться.
"Пожрать и отоспаться. Пожрать и отоспаться". Что-то было в этих словах, явно не спроста произнесла их Старуха.
– А что еще она говорила перед тем, как ты ушел?
– Ну, не так уж много… Да, про какое-то полнолуние сказала, мол, скоро оно.

Полнолуние! Да, сегодня начинается полнолуние, время власти темных сил, если верить народным приметам. Если что-то должно произойти, то произойдет этой ночью. Но теперь ее сын здесь, рядом с ней, кажется, цел и вполне счастлив. Что ж, как говорится, будем переживать трудности, по мере их поступления.

Скаут жадно набросился на еду. Странно, как это можно нагулять во время сна такой волчий аппетит? Съев все, что приготовила мать, он подробно рассказал ей о своих приключениях, немного приукрасив события. Не упомянул он только о навязчивых мыслях, связанных с убийствами и жестокостью, которые время от времени лезли ему в голову. Впрочем, они скоро, конечно, исчезнут сами собой. Надо только отдохнуть, выспаться и забыть про Черный Сундук.
И в самом деле, – как хочется спать! Словно и не спал только что битых два часа. Видно, тот сон не принес с собой отдыха. Скаут зевнул, любопытство и усталость боролись в нем. Любопытство победило. Он хотел уточнить кое-какие подробности своего раннего детства.
– Ма, Старуха сказала, что все те чудища, которых я встретил ТАМ, брались из моего Черного Сундука. А в сундуке хранятся страхи, которые владеют человеком. Но что-то я не припомню, что бы я чего-то такого боялся. Может быть когда-нибудь в младенчестве? Не было ли у меня в раннем детстве, чего-нибудь, что сильно меня напугало? Что-нибудь связанное с волком?
– Ну, что ты, мальчик, конечно нет. Где ты мог увидеть волка? Разве что на картинке в книжке или на своем коврике. А вот со мной, действительно, был случай, как раз связанный с волком.

Было это зимой, как раз в тот год, когда родился ты. Я была на шестом месяце, и отец возил меня на машине в район, в женскую консультацию. И вот, однажды, возвращаемся мы домой уже под вечер. Дорога лежит через лес. За окнами мороз, градусов под тридцать, а в кабине тепло, мотор ровно гудит, путь не близкий. Я задремала. И вдруг, как будто, кто-то толкнул меня. Гляжу, на краю дороги стоит большущий волк, и смотрит на меня так, словно хочет просверлить взглядом.
Твой отец решил сбить зверюгу. "Держись!", – кричит, и крутанул руль в сторону. Машину занесло на обочине, и она забуксовала в снегу. Мотор заглох. А волк отскочил немного и снова смотрит на меня. И, вдруг, поднял морду кверху и завыл.
Мне стало жутко. Кругом тишина, лишь деревья потрескивают от мороза. Все небо усеяно яркими звездами. Снег искрится. А волчище все глядит на меня и воет, будто оплакивает кого-то.
Отец чертыхнулся, и после нескольких попыток, сумел завести мотор. Он стал дергать машину вперед-назад, пробивать колею. Насилу выехали…
Я тогда сильно перепугалась. Хоть и не верила я в приметы, но сердцем чуяла – не к добру это.

– Да, интересно… А не было чего-нибудь связанного с девочкой, девушкой, или, может быть, с головным убором красного или малинового цвета? Постарайся вспомнить, ма. Это очень важно.
– Представь себе, ты опять попал в точку. Было одно странное происшествие, связанное с красной вязаной шапочкой. Ты не можешь помнить его, – был еще мал.

Случилось это в конце сентября или, может в октябре. Тебе тогда еще и полугода не было. Собралась я с тобой гулять. Погода стояла холодная и я надела на тебя красную вязаную шапочку с помпоном.
Я повезла тебя нашим обычным маршрутом: до магазина и обратно. Асфальта тогда еще не было, но дорога была достаточно ровной, для того чтобы везти коляску.
У магазина я встретила знакомую женщину, мать одного из моих учеников, мы разговорились.
В магазин входили и выходили люди, был воскресный день, около трех часов. Каждый здоровался со мной, я машинально отвечала, продолжая болтать. Ты спокойно лежал в коляске, и я не о чем не беспокоилась.
Снова хлопнула дверь, кто-то вышел из магазина, и я услышала старческий голос: – Какой красивый мальчик! И шапочка, какая у него красивая!
Я кивнула, не оборачиваясь. Через некоторое время, вдруг слышу, – ты как-то странно сопишь. Гляжу, а шапочка, каким-то образом налезла тебе на лицо, закрыла нос и рот, тебе нечем дышать!
Она как-то приклеилась к твоим ноздрям и губам, я еле оторвала ее и забросила подальше. Сняла с головы свой пуховый платок, укутала тебя и – скорей домой. Вечером рассказала все отцу. Он сказал, что это сглаз.
Я тогда не поверила ему, но теперь, думаю, он был прав.

– Почему ты так думаешь, мама? Меня, правда, кто-то сглазил?
Мать задумалась. Сын спрашивал о запретном. Всегда, все эти долгие годы в семье существовало табу на любое упоминание о его тяжелой болезни, ибо они знали, что недуг сидит внутри его тела затаившись, и боялись неосторожным словом расшевелить хворь. Но это не могло продолжаться вечно. Сейчас, после того как сын предпринял отчаянную, пусть и не осознанную, попытку от нее избавиться, мать решила, что пора все ему рассказать.
– После того случая, ты, вдруг, как-то резко и тяжело заболел. Из здорового, озорного ребенка ты превратился в безучастного ко всему, страдающего человечка. Ты засыхал на глазах. Врачи поставили страшный диагноз, но и среди них были сомневающиеся. Они говорили, что есть какие-то странные симптомы, не соответствующие твоей болезни. Я не очень разбираюсь в медицине; если хочешь, посмотри свою медицинскую карту. Сколько слез, мы пролили с отцом! Жить тебе оставалось – два месяца. Мне было легче умереть самой, чем постоянно видеть твои страдания, и считать, сколько дней осталось до того, как Бог отнимет у меня моего мальчика. Если б ты увидел меня в то время, ты бы меня не узнал, – настолько я изменилась. Меня саму впору было в гроб класть.
Мать заплакала, но, вспомнив, что все уже позади, успокоилась и продолжала:
– Ну, хватит об этом. У тебя сегодня радостный день, а я тебя расстраиваю. Кстати, раз уж ты хочешь докопаться до корней, расскажу тебе еще один случай, совсем маленькое происшествие, связанное с твоими приключениями.
Когда тебе было два года, ты влез руками в тесто, оно прилипло к твоим пальцам, и не хотело отпускать. Ты отрывал одну руку, упираясь в квашню другой, и другая рука немедленно прилипала. Потом наоборот. Ты тогда очень испугался.
– Продолжай мама, должен признаться, – я ошарашен. Так, что было дальше, кто спас меня?
– Старуха.
– Что? Опять старуха? Та самая Черная Старуха?
– Та самая. Однажды, дождливым осенним вечером к нам в дом постучалась судьба…

Мать рассказала ему все, не скрывая ни каких подробностей. Рассказала о жутком ритуале сотворенном Старухой над равнодушным ребенком, показала, с помощью зеркал метку за ухом. Упомянула о рвущейся в дом нечисти: теперь она была уверенна, – это не плод ее воображения.
Скаут слушал, разинув рот. Вот, значит как! Вот когда еще пересеклись их жизненные пути! Старуха, оказывается, уже давным-давно принимала активное участие в его судьбе, и спланировала все заранее. Она всегда знала, что он придет к ней.
Метка за ухом! Вот почему Старуха называла его "Меченый". "Человеку не дано видеть собственных ушей", – она имела в виду ту отметину.
"Мал еще, не выдержит обряда". Конечно, тогда бы он не выдержал, что там и говорить! Все выглядит вполне разумно. Все произошло так, как она и обещала. Так значит старуха – действительно добрая? Зря про нее говорят всякое. Хотя ее ритуал… Это, что-то из ряда вон выходящее, что-то выше его понимания. Похоже, вон и мать сомневается.
Что ж, поживем, – увидим. Надо же, как хочется спать!
"Взять за шею и слегка нажать. Совсем чуть-чуть!"
Боже, как ты мне надоел! Пойду прилягу, мне надо успокоится, прийти в себя. У меня – просто нервный срыв.
Скаут поблагодарил мать за угощение, и отправился в свою комнату. На его кровати сидел плюшевый Мишель. Он был точно в таком положении, в котором Скаут покинул его, отправляясь к Старухе. Все в нем было, как обычно, если не считать порванной ткани на плече, сквозь которую виднелись опилки. "Завтра зашью обязательно", – пообещал себе Скаут, лег и провалился в сон.


Как только ливень прекратился, и еще робкий солнечный луч выглянул из-за края уходящей тучи, Голубка выбежала во двор.
Дождь был хорош, но как хорошо было после дождя! Босые ноги Голубки мерили широкие лужи. Теплая земля нагрела воду, вода была ласковой и нежной.
Вообще она любила воду. Если после тяжелой, деревенской работы опустить в воду ступни, можно почувствовать, как усталость уходит, словно вода забирает в себя напряжение, накопившееся за день, успокаивает и возрождает.
Вода была прекрасной средой для живых нитей. В ней они были особенно послушны ее воле. Она с легкостью копировала свои собственные нити в любой сосуд с водой, и они существовали там очень долго, независимые от ее тела. И она могла в любой момент изменить их, настроить как надо; словом, могла манипулировать ими по своему желанию.
Добрая вода, а вода в лужах была доброй, сама настраивала живые нити. Сошедшая с небес, она была, как бы, аккумулятором жизненной силы, вмещала в себя всю ту сложнейшую гармонию природы, без которой не может существовать ничто живое. Пусть для других эта дождевая вода была простой, бесцветной жидкостью, для Голубки она сияла всеми цветами радуги, переливаясь игрой светоносных волокон.
Мать не знала, принесет ли счастье ее дар, но уже сейчас – она была счастлива! Она видела эту красоту.
Голубка двинулась вдоль изгороди, загребая ступнями глубокую лужу. Из лужи торчали травинки, похожие на влажный, тропический лес во время наводнения, только уменьшенный в сотню раз. И в тропическом лесу она когда-нибудь побывает!
Многочисленные куры уже вовсю наслаждались обилием, выползших на поверхность, дождевых червей. Они деловито разгребали грязь, и, то и дело, хватали добычу. Среди них гордо вышагивал здоровенный белый петух. Он озирался, время от времени: не грозит ли опасность его шумному семейству? Убедившись, что все вокруг спокойно, он, боясь уронить свое мужское достоинство, как бы невзначай склевывал червяка.
Голубка остановилась полюбоваться на гордую птицу, и в этот момент воздух разрезал сноп черных нитей. Они возникли ниоткуда, прорезались из пустоты как гигантские трещины в пространстве. Это произошло столь неожиданно, так не соответствовало ее радужному настроению, что Голубка на миг окаменела. Нити располагались очень часто, концентрация зла была высока. Она еще никогда не видела таких злых нитей.
Петуху не повезло. Одна из нитей прошила его насквозь, пробив оболочку его кокона. Он пошатнулся и завалился на бок, подергивая ногами. Его свечение ринулось наружу сквозь пробоину, разрывая ту хрупкую границу, что отделяла его существо от внешнего мира. Мгновение – и кокона не стало. На его месте возникло слабое, голубоватое свечение, и тут же растворилось в воздухе. Петуха больше не было, была лишь птичья тушка, лежащая в грязи.
Гибель гордого красавца потрясла Голубку. Она, даже, не сразу заметила, что другая черная нить протянулась совсем рядом с ее головой. Не повезло петуху, но повезло ей. Еще пара десятков сантиметров и… кто знает, выдержала бы ее оболочка столь мощный и внезапный удар отрицательной энергии?
Но какой негодяй творит это? Возможно, пострадали люди. Или вот-вот пострадают, наткнувшись на одну из проклятых нитей. Голубка попыталась сдвинуть нить, как она делала это прежде, – конечно не руками, а усилием воли. Из середины ее кокона выдвинулось подобие светящегося щупальца, вошло в соприкосновение с нитью, и Голубку словно пронзило током, так велик был потенциал зла, заключенный там. Нет, эту нить трогать нельзя даже ей. Кто-то поколдовал на славу.
Помниться мать говорила, что ослабить черную магию может дудник или укроп. Что за трава – дудник, и где ее берут, она не знала, а укропа было вдоволь на грядках. Может запастись? Но тут она заметила одну интересную особенность в расположении нитей, и мгновенно забыла про укроп.
Раньше нити располагались редко и очень далеко друг от друга, так что эту особенность заметить было невозможно. Теперь же она увидела.
Пучок нитей не был пучком, это, скорее, была паутина. Они имели радиальную направленность, и где-то, за пределами видимости, сходились в одной точке. Или должны были сходиться, следуя обычной логике. Можно ли, в данном случае, полагаться на логику, Голубка не задумывалась. Она, вообще, предпочитала полагаться на интуицию, а не на рассудок. Благо, интуиция ее еще ни разу не подводила.
Там, в центре паутины сидит паук. Злой и безжалостный монстр. Он плетет свою сеть, губит людей и животных, и противно смеется, пользуясь своей безнаказанностью. Его необходимо остановить, и остановить как можно быстрее.
Голубка зажала в кулаке свой серебряный крестик и быстро зашагала вдоль черной нити.



Черная старуха радовалась жизни.
В этом утверждении не было бы ничего особенного, если бы не одно обстоятельство. Старуха привыкла ненавидеть жизнь, как явление. Она ненавидела это метельшение энергий и полей, это вечное движение и метаморфозы коконов и контейнеров (так она называла оболочки неживых предметов), эту вечную, неуловимую загадку. Гораздо больше по душе ей было спокойное равновесие смерти. Жизнь – это всего лишь не устоявшаяся смерть. Жизнь противна порядку, а порядок противен жизни. Настоящий порядок – это смерть, полный и абсолютный порядок. Полная тишина, полная темнота, полное бездвижие.
 Зачем она живет?
Если бы ей задали такой вопрос, она бы ответила: – Чтобы уничтожать жизнь. Она жила, потому что у нее была такая работа. Она была агентом Смерти в тылу Жизни и агентом, как она надеялась, неплохим. Много крови попортила она своему врагу. Ее партизанские диверсии не раз, и не два заставляли содрогнуться Жизнь. Но Жизнь она и есть Жизнь, она имела противное свойство возрождаться из пепла и зализывать свои раны, когда уже, казалось бы, все для нее кончено. Она была чрезвычайно живуча. Работе не было видно конца и края.
Так что же так радовало Старуху в ее извечном противнике? Во-первых, она всегда ощущала прилив сил в канун полнолуния. Но не это было главное. Ее давнишний план готов был вот-вот осуществиться. Ее тщательно спланированная операция удалась, а как же иначе? Вот это будет удар! Жизнь дорого заплатит за свою строптивость. Устранение юной соперницы это только первый шаг, продиктованный скорее гордостью, чем необходимостью. Меченый – это сила! Уж с ним-то она развернется во всю! Жизнь будет трещать по швам, они зальют кровью всю округу. Может быть, тогда Хозяин скажет: – Ты потрудилась на славу, пора и на покой.
И – вечный порядок…
Чувствуя необычайный прилив энергии, и зная, что не успокоится до тех пор, пока не сотворит какое-нибудь зло, Старуха достала из комода ветхую колдовскую книгу. Она раскрыла ее наугад, нисколько не сомневаясь, что сразу попадет на нужную страницу, настолько привычной для нее была эта операция. Не в силах дождаться ночи Старуха подошла к окну, сосредоточилась, и выплеснула всю, переполнявшую ее, энергию в страшном заклинании.
Черные нити разрезали треснувшее пространство.


Скаут сидел на могиле, привалившись спиной к кресту, и жадно курил. Была темная ночь. Чудные мысли вяло переливались в его голове. В тех мыслях были спокойствие, лень и скука.
Чего это я тут расселся, я же не курю. Замочить, что ли кого-нибудь? А кого тут замочишь, какой осел ночью на кладбище будет шататься? Это надо на автобусную остановку идти. А может лучше домой? Хотя, чего там делать – телек смотреть? Надоело. Вообще-то можно гирю поотжимать, хотя на черта она нужна, – здоровье гробить, не молодой чай. Ща бы кто пошел здесь, можно было б повеселиться, место тихое. А вдруг, у него семья, дети останутся сиротами? А их тоже можно того… и в одну яму всех, только не так просто, могут менты повязать. Чего я сижу здесь? Дома мать и отец, небось, волнуются, ну и пусть волнуются: они, сволочи, жизнь мне испоганили. Сначала себе, потом и мне, в этой деревне. Конечно, это не их вина, и они всегда были добры ко мне, я их люблю, а дай мне автомат, – вывел бы на двор, и  расстрелял бы, сволочей! Ненавижу!
Скаут зло швырнул окурком в надгробье, затем встал, подобрал окурок, ударил ногой по кресту и, тут же его поправил.
Пойти, что ли, раскопать ту ямку, где голову той бабы припрятал? Как она там, горемычная? Небось, соскучилась? Бррр… меня вырвет, противно. Хотя, если вдуматься, – наоборот приятно: вспомнить все можно. Бррр… какой кошмар! Клево! Однако лень тащиться, хоть и клево. Она так визжала, я думал, все – погорел! Жалко ее, шла себе, шла, а тут я из кустов! Четко сделано! Только в следующий раз надо получше рот затыкать, на ошибках учатся.  Или, вообще, пойти и сознаться, а то совесть мучает. И опять на нары петухом кукарекать? Я еще не полный псих! Да и откукарекался уж, теперь, –  за все дела, –  точно, к стенке. А могли бы, и десять раз поставили. Так мне и надо, ну уж нет, второй раз живым не сдамся!
Он достал из-за пояса широкий тесак, и залюбовался его совершенной формой. Представил, как по лезвию стекает теплая кровь, заливает рукоятку. Красота, восторг, упоение! Мерзость, –  руки, теперь, до смерти не отмыть, и не отмыть душу. Какое он чудовище, какой зверь! Сильный, ловкий, смелый, безжалостный, кровожадный моральный урод. Благородный и мужественный уничтожитель сволочей.
Скаут поцеловал лезвие и с отвращением отшвырнул тесак прочь, потом подобрал его, снова поцеловал, и засунул за пояс. Хороший нож, проверенный. Надежный, острый, как бритва, отвратительный, кровавый, любимый нож. Хорош при закалывании и при разделке. И так, немного почикать можно. Как он мне противен, я люблю его, ненавижу.
Пойти, что ли все-таки откопать ту бабу, последнюю? Ее надо похоронить по христиански, или просто поглядеть: как там она там, бедная? Точно, надо глянуть, давно не глядел. Уж почти неделю. Как это мерзко, отвратительно! Я не человек, я чудовище, я только взгляну, быстренько, плюну ей в рожу и опять закопаю. Я хороший, это жизнь меня испортила, я мерзавец. Я себя люблю-ненавижу.
Почему я такой? Ведь я из хорошей семьи: мать – учительница-доярка, отец – алкоголик-шофер. Дома постоянные пьяные драки, беседы за вечерним чаем. Отец очень любил мать и меня, пока не сдох от своего самогона. Почему это я о нем в прошедшем времени? Он ведь живой; пойти, что ли его могилу осквернить?
Я рабочий человек, электромонтер. Я только что из армии вернулся. Мне не нравится работать, мне нравится убивать, но так, чтобы самого не могли убить. Не на войне, нет. Где-нибудь, где никто не видит. Все равно кого, лишь бы слабый был. Я электромонтер, а током еще никого не убил. Странно.
Он идет по улице. С обеих сторон – высокий, кирпичный забор. Впереди женщина, она совсем не замечает его. Кажется, она пьяная. Вдруг сзади свет фар, рев гудка. Бежать!
Дорога несется под ногами, кирпичная стена впереди. Тупик. В стене ворота. Заперто!
Машина ревет, приближаясь.
Машина ревет оглушительно.
Стекла дребезжат от рева.
Это отец.


Отец заглушил мотор, хорошенько газанув напоследок, давая знать жене и соседям, что это вернулся он: трудяга-шофер, водитель самосвала ЗИЛ-130 и примерный семьянин. Жена накрывала на стол, соседи знали, что он дома.
Отец с шумом захлопнул дверцу кабины, вошел в калитку, и не спеша, побрел к крыльцу, поглядывая по сторонам. Его глаза машинально находили, а мозг автоматически фиксировал, все те мелкие и не очень, дворовые дела, делишки, недоделки, которыми предстояло заняться в выходной.
– Здорово, мать! – крикнул он, входя в дом.
– Тише! Сына разбудишь, – зашикала мать.
– Он, что, спит? В такое время? Что с ним? – отец сразу притих.
С той самой поры, когда его сын сначала внезапно заболел, а затем так же внезапно поправился, отец относился к его здоровью с предубеждением. Раз он заболел однажды, значит, есть в нем какая-то червоточина. Она дремлет, дремлет, но может проявить себя в любой момент.
– Скорее наоборот, – улыбнулась мать. – Поел за троих и на боковую. Он сам тебе расскажет, когда проснется.
– Да… не нравится мне последнее время его внешний вид: похудел, мешки под глазами… По девкам, вроде, не бегает. Может – глисты? – с серьезным видом рассуждал отец.
Мать захохотала, схватившись за живот:
– Ну, ты и скажешь!
– А что?
– Любовь с глистами сравнил!
– Ааа… – отец тоже захохотал.
– Чего вы там ржете? – раздался из-за двери голос Скаута.
– Ну, вот, разбудил таки, громыхала, – еле сдерживая смех, проворчала мать.
Отец распахнул дверь в комнату сына.

Скаут глядел на него, с трудом отходя от дурацкого сна. Сон не был страшным, но был каким-то чудным и нездоровым. Ни кому бы, ни пожелал таких снов.
"Только бы они тесак не нашли!"
Какой тесак, о чем это я? Никак не проснусь, что ли?
– Здорово, батя!
– Здорово, сын. Чего валяешься в такое время? Заболел?
– Наоборот. Можно сказать, – отдыхаю от болезни. Сил набираюсь. У меня же было что-то вроде нарушения сна, а теперь сплю нормально.
– Да, последнее время мне твой вид не нравился. Как-то ты похудел весь, побледнел. Влюбился, что ли?
– Не приставай к мальчику, – вступилась мать. – Может, и влюбился, что ж такого? Все естественно.
– Ааа… а я думал – глисты, – вставил отец.
Теперь смеялись уже все втроем.

За ужином, Скаут рассказал отцу о своих приключениях. Добавила свой рассказ и мать, связанная до этого клятвой молчания.
Выслушав их внимательно, не разу не перебив, не переспросив, и не уточнив, отец сказал:
– Все, что вы мне тут рассказали, – это сказка. Такого на свете не бывает. Я не знаю, чего вы вздумали рассказывать мне сказки, точно ребенку, но я вам доверяю, и если вы так делаете, значит – так надо. Допустим, я верю всему, что вы мне рассказали. Меня интересует только одно: что должен делать я? Какова моя роль во всем этом? Я, ведь, не чужой.
– О, роли не мы распределяем. Кто знает, где кончается роль одного человека и начинается роль другого, – глубокомысленно изрекла мать.
– Здесь, у нас жизнь довольно однообразная, – сказал отец. – Все дни похожи друг на друга, как близнецы. А вы, как я вижу, живете совсем другой жизнью. Должен признаться, я вам завидую. Но, почему все это проходит мимо меня? С тех пор, как я помогал ловить того психа, все вокруг – сплошная обыденность.
– Ого! Папа, а ты мне про это не рассказывал! – заинтересовался Скаут. – Кого ты там ловил?
– Да, будет вам, вспоминать всякую гадость! – недовольно проворчала мать.
– Я рассказывал, – возразил отец, – или, может, упоминал. Ты забыл, просто. Шесть лет прошло.
– А все-таки, что за психа ты помогал ловить?
– Был тут один маньяк, серийный убийца, как теперь говорят. Бродил по лесам, по дорогам. Убивал всех подряд, кого мог поймать. Я думаю, он был шизик, – отец покрутил пальцем у виска.
– Ну-ну, а дальше?
– Милиция с ног сбилась. Ставили засады, а он их обходил. Посылали в лес переодетых сотрудников – подсадных уток: мужчин, женщин, а он таился, как будто, кто предупреждал его. В нашем районе лесов много, места глухие. Он рыскал вокруг райцентра, то тут объявится, то там. Его никто не видел, он не оставлял в живых никого. Люди боялись выйти из дома, но жить то надо. Время от времени находили трупы: расчлененные, изуродованные. Но, сколько веревочка не вейся…
Еду, раз, из района поздно вечером: за кирпичом ездил, да поломался на обратном пути. Пока туда-сюда, машину исправил, – уже стемнело.
Вдруг, смотрю, голосуют на дороге двое. Останавливаюсь. Один показывает милицейское удостоверение. "Я", – говорит, – "старший лейтенант такой-то". А другой – сержант. Окажите, мол, помощь в задержании преступника. Сами в штатском.
Оказывается, их сотрудница передала по рации, что за ней увязался какой-то мужик, и, что постарается его заманить в тупик. Они дежурили у дороги и оказались ближе всех.
Сели они в машину – я по газам. Проехал метров пятьсот, "Сворачивай", – говорят, – "налево". То есть к психушке. К психдиспансеру. Есть там районный псих-диспансер, в народе его зовут "Берлога", не знаю уж почему.
Вот, значит, в какой тупик вела его милиционерша. Там, с двух сторон – высокие, кирпичные стены, а упирается дорога в ворота психушки, которые, конечно, заперты. Ловко задумано.
– Смелая женщина, – заметила мать.
– Конечно, смелая, – согласился отец, – но надо учитывать, что у нее пистолет и рация, и она хорошо обучена.
Ну, я лечу по дороге между двух стен и вижу, – впереди две фигуры. Милиционерша ведет за собой мужика. Чтобы его ошеломить, начал сигналить, включил дальний свет.
Мужик заметался. Милиционерша пистолет выхватывает и что-то кричит. Можно догадаться – что. Мужик – к воротам. Ворота на замке. Он – на забор, давай карабкаться. По выбитым кирпичам забрался наверх.
Милиционерша выстрелила и ранила его в бедро. Двое, что со мной, выскочили из кабины. Сержант тоже хотел стрелять, но тот, который лейтенант, не дал ему, мол, никуда не денется.
Я подогнал машину вплотную к забору, и милиция по ней забралась, сначала на ограду, потом на территорию. Однако они опоздали.
– Он убежал? – спросил Скаут.
– Да, убежал. Очень быстро и очень далеко, откуда не возвращаются. Пока милиция перелезала через ограду, он открыл трансформаторную будку, подобрал какой-то кусок провода, надел себе на шею, а второй конец кинул на фазу. А там написано: "Не влезай, убьет! 380 вольт". И череп с молнией.
– Ничего себе!
– Да. Что интересно, никакого оружия при нем не нашли, и поблизости ничего не было, все вокруг облазили и тогда, и потом. А было известно, что расправлялся он со своими жертвами ножом.
– А как узнали, что это он – маньяк? Его же некому было опознать, – спросил Скаут.
– Экспертиза показала. Отпечатки пальцев, следы крови на одежде и так далее. Это был точно он, тот маньяк. После этого убийства прекратились.
– А много народа он погубил?
– Кто знает? Ведь не всех нашли. Может и не все пропавшие на его совести. Нашли девять трупов. Это были, в основном, люди из дальних деревень и из райцентра, но и нашу деревню беда не обошла. Помнишь нашего плотника? Хороший был человек, веселый. Поехал в район и не вернулся.
Отец вздохнул и замолчал. Мать тоже молчала, глядя в пол. Скаут чувствовал волнение. Каким-то образом, каким-то таинственным и жутким образом, он знал то, чего не должен был знать. Чего не мог знать. Совсем недавно, он видел сон об этом самом маньяке, сон в котором маньяком был он. Он видел собственными глазами эти обшарпанные кирпичные стены, эти ржавые ворота с огромным замком, слепящие фары – два огромных глаза, собственными ушами слышал непрерывное гудение сигнала и женский крик: "Стой, буду стрелять!". Как мысли давно умершего убийцы могли попасть в его голову?
"Так это был он! Это был он! Он!"
– Так это был ты! – сам не зная, почему, сказал Скаут.
– Что, я? – удивился отец.
– Ничего.
Что я такое несу? Словно бы и не я задал этот вопрос, словно тот другой из сна. Но, что может нас связывать? Здесь какая-то тайна.
"Они не нашли мой тесак. Мой любимый Жилорез".
Нет, что-то определенно во мне изменилось, и изменилось не в лучшую сторону. Чей-то голос звучит внутри меня, и, кажется, я теперь понимаю – чей. От этого понимания – мороз по коже.
Вконец обессиленный, испуганный и опустошенный, Скаут лег, и в третий раз за эти сутки, уснул.
Еще не видимая за горизонтом луна медленно открывала свой лик.


Черная нить висела в воздухе на высоте человеческого роста. Она была прямая как стрела или как туго натянутая струна. Кажется, – тронь и зазвенит. Но трогать ее Голубке совсем не хотелось, этот звон был бы звоном погребального колокола. Смертельно опасная нить.
Голубка шла вдоль нее, стараясь не потерять из виду. Это было не трудно, – нить выделялась на фоне ярких красок дня своей пугающей чернотой. Часто приходилось огибать препятствия: заборы, дома, группы деревьев, но каждый раз она находила нить снова. Хотя, может быть, это была уже другая нить? Какая разница: все нити были одинаковы, все сходились в центре паутины. Все вели к пауку.
С одной стороны Голубка боялась, что кто-нибудь заденет одну из этих паутинок; с другой стороны, если нити исчезнут, – как она найдет того, кто их распускает? Пока они и не думали исчезать, но надо было спешить.
Нить уверенно вела ее куда-то в сторону Большого Леса, может быть паук там? Что она будет делать, когда столкнется с ним лицом к лицу, Голубка не думала. Она просто хотела взглянуть ему в глаза, а там будет видно.
Хорошо, что на улицах мало людей: все попрятались от дождя и еще не успели выйти. Но скоро из домов высыплет детвора и, если нити, к тому времени, не пропадут, – быть беде.
Расстояние между соседними паутинками заметно уменьшалось, видно, цель была близка. Она вышла на асфальтовую дорогу и увидела, наконец, то место, где сходились нити. Вернее, она увидела не центр паутины, а то место, где он должен был находиться, и этим местом был дом. Дом, крытый соломой.
Пригибаясь и подлезая под, густо расположенными, паутинками, Голубка обошла дом вокруг. Надо обязательно заглянуть внутрь, и сделать это незаметно.
Позади дома забор был сломан: видно один из пролетов рухнул от старости. Сквозь него Голубка пробралась в сад. Сад был давно заброшен и одичал. Он весь зарос крапивой и иван-чаем, старые яблони, год за годом, роняли урожай себе под ноги. Возле бревенчатой стены стояла, переполненная дождевой водой, кадушка. Кадушка была старая и растрескавшаяся, но она разбухла, и все еще держала в себе влагу. Сейчас дождь напоил ее досыта: вода стекала по ее округлым бокам, позеленевшим от времени, и бесследно исчезала в траве.
Всем своим нутром Голубка чувствовала – злодей рядом. Он здесь – за этой деревянной стеной. Она ощущала его присутствие своей кожей, покрывшийся мелкими пупырышками, своим сердцем, бьющимся так часто, всей своей душой.
На мгновение ей показалось, что злодей обессилел, что его энергия на исходе. Может быть, у нее есть шанс? Господи не оставь меня!
Голубка попыталась проникнуть в душу своего противника. То, что она там увидела, ужаснуло ее. Нет, вряд ли ей по силам бороться с ним, силы явно не равны. И, похоже, этот паук еще способен на многое.
Но она лучше умрет, чем позволит ему творить зло. Кокон Голубки начал медленно проникать сквозь стену.


Старуха лежала на полу.
Она совершила ошибку. Переполненная восторгом от успеха своей операции, Старуха не рассчитала своих сил, и истратила почти всю энергию, предназначенную для ночного действа. Она не учла, что в ее годах, счет которым она давно уже потеряла, энергия восстанавливается не так быстро, как в молодости. Теперь Старуха, в буквальном смысле, рвала на себе волосы.
Она, конечно, сразу почувствовала присутствие рядом молодой соперницы. Молодой, но, судя по всему, весьма даровитой. Она нашла ее по черной паутине смерти, значит, она ее видит, а это говорит о многом. Ее соперница – ВИДЯЩАЯ. Видящих на земле не так уж много. По крайней мере, одна видящая на одну колдунью – это слишком. Видящие имеют власть над другими мирами. Пока эта молодая видящая еще не понимает, какой дар свалился на ее голову, но у нее еще все впереди. Молодых видящих всегда находят старые, опытные видящие, а колдун всегда один. В этом диалектика, в этом суть противостояния. Колдун мощен, но он один. Видящие вместе. Кроме того, колдун уже заложил свою душу.
Равновесие, проклятое равновесие. Даже Он не в силах его поколебать.
Соперница талантлива. Таких, может, одна на миллион. Не погубишь ее теперь, значит, она погубит сама. Но, как же она просмотрела ее, когда та была в пеленках?!
Она была в двух метрах. Она была за этой прозрачной, деревянной стеной, девчонка еще, но наглая, самоуверенная, …смелая.
Да, Старуха не могла этого отрицать. Девчонка лезла на рожон, а какие у нее были мотивы? Мотивы были весьма прозаические. Такие мотивы всегда губили видящих. Губили во все времена.
Все-таки у Старухи еще были силы. Справится с этой соплячкой? Да кто она такая, в конце концов, если не сможет этого сделать?
Старуха поднялась и, пошатываясь, приблизилась к задней стене своей комнаты. Теперь соперница была совсем рядом. Старуха собрала все силы и исторгла новое заклинание. Черные нити начали свое вращение.


Голубка была настолько поглощена проникновением в логово злодея, что не сразу заметила, что нити пришли в движение. Они натужно сдвинулись с места и, словно адская карусель, закружились в бешеном хороводе. Через какую-то долю секунды черная нить хлестнула Голубку по голове. Она упала и потеряла сознание.


Мать Голубки не была видящей, ей не дано было лицезреть в человеке божественный свет. Но, как и у любой матери (или, почти любой), ее материнский инстинкт был способен на многое. Она давно уже поняла, что ее дочь – не такая, как все, что у нее особое предназначение. Именно в ней, представительнице девятого поколения ведуний (или, как их теперь называют, экстрасенсов), должны были воплотиться все лучшие стороны ее пращуров. Голубка была надеждой их рода, надеждой, давно умерших предков, тем не менее, твердо знавших, что в девятом поколении они воскреснут. Воскреснут в ее дочери, воскреснут в ее лучших чертах, в ее широко открытых, серых глазах, в ее даровании. Воскреснут, чтобы помочь ей исполнить ее предназначение.
Собственно, весь ее род и существовал ради исполнения этого предназначения. О нем мать Голубки слышала еще от своей матери, когда та, умирая, подозвала ее к себе, и, взяв за руку, одним неимоверным усилием воли передала ей свое дарование. Мать Голубки и сейчас слышала ее голос: –  "Береги дочь, в ней все, ради чего жили наши предки. Она способна победить зло".
 Это последнее усилие отняло у нее жизнь, но она сделала все, что должна была сделать.
Когда кончился дождь, мать Голубки вышла из дома. Она вышла посмотреть, все ли в порядке на дворе, ведь такой ливень может и набедокурить. Нет, дождь принес только благо. Это был добрый дождь. Он напоил землю, оросил листву. Все окружающее жадно впитывало живительную влагу. Широкие лужи – там и сям, отражали солнце.
Мать прошлась по дорожке из красного кирпича: ни одна ветка не сломана, ни одно растение не затоплено. Но, где Голубка?
Она готова была поклясться, что Голубка вернулась домой еще до дождя. Но теперь в доме ее не было. Не было ее и во дворе. Куда она могла деться? Снова, наверно, побежала к речке. Что у нее там за дела? Интересно.
Совершив обход, мать вернулась в дом. Уже шесть лет она жила без мужа. За это время она приучилась выполнять и чисто мужские дела. Вот и сейчас…
Словом, дел было навалом. Она не сразу услышала, как во дворе завыла собака.
Мать Голубки встрепенулась и вышла на крыльцо. Мухтар выл и рвался с цепи. Он дергал цепь, ожесточенно, яростными движениями, и эти рывки причиняли ему боль. Собака, понурив голову, и закрыв глаза, снова отступала и снова рвалась. Стальная проушина, закрепленная в будке, ходила ходуном, но не поддавалась.
– Мухтар, ты что, Мухтар?
Пес взглянул на нее, взвизгнул, и продолжал рваться.
 Где Голубка? И тут до нее дошло: Голубка в страшной опасности. Как она это поняла, она сама не могла бы сказать. Поняла – и все. И, видимо, собака это знала. Видимо, собака знала больше нее и, поэтому так волновалась.
Собака знает, где Голубка. Собака знает, что с ней что-то происходит. Надо дать ей волю.
Она подошла к будке, и освободила взбешенного пса, освободила, просто повинуясь интуиции. Мухтар помчался стремглав и исчез.


Сквозь прозрачную (только для нее, конечно) стену своего жилища Старуха видела, что ее последнее усилие не пропало даром. Ее юная соперница, осмелившаяся так близко подобраться к ней, была повержена. Теперь она лежала без сознания возле деревянной кадушки, и ее белое платье задралось, неприлично оголив ее ноги. Она была в ее руках. Вот сейчас бы и расправиться с ней!
Старуха воздела руки к небу, готовясь прочитать последнее, убийственное заклинание, но тьма затмила ее взор. Магическая сила была исчерпана до последней капли. В самый нужный момент ее сила оставила ее. Старуха упала.
Ее кот, верный и всесильный Арес, приблизился к ее лицу и недовольно заворчал. Он пристально смотрел на нее сквозь узкие щелочки темно-зеленых глаз, и от этого взгляда Старухе стало совсем плохо.
Она понимала, что кот вполне способен выцарапать глаза, но не ей же!
– Арес, опомнись, ведь это же я, – твоя хозяйка! – взмолилась Старуха.
Кот вытянул переднюю лапу и уперся в ее переносицу, выпустив когти.
– Нет, нет! Ты мой хозяин, я раба твоя! Пощади, пощади!
Зверь остановился, как бы в раздумье, но когти не убрал.
– Ну, что я тебе? Посмотри, вон она лежит. В двух шагах всего. Рукой можно было бы дотянуться, если б не стена. Вся такая белая, нежная; кожа молодая, эластичная. Тебе бы только раз чиркнуть клыками возле уха и все.
Сожри ее, Арес! Вынь ее печень и сожри. Можешь и мне оставить кусочек. Я всегда была добра к тебе, Арес, всегда о тебе так заботилась! Убей ее, а я еще войду в силу, отдышусь только. Я клянусь тебе, адом клянусь!
Убей ее или она нас погубит!
Кот медленно повернул голову и посмотрел в направлении, лежащей за стеной Голубки, затем, так же не спеша, убрал лапу с лица Старухи и шмыгнул в, одному ему известный, лаз под кроватью.


Приоткрыв глаза, Голубка увидела перед собой высокую стену сорняков.
Почему я вижу их под таким углом? Почему так холодно? И вообще, где я?
Эти вопросы она задала себе, один за другим, не находя ответа ни на один из них.
Совсем рядом с ее лицом быстро пробежал маленький паучок и скрылся в траве.
"По-видимому, я лежу", – констатировала Голубка, не задаваясь пока вопросом: "почему?". Надо бы встать, но тела она не ощущала, только странный холод, взбирающийся по ногам. Так и простудиться не долго.
Этот холод, тем не менее, помог ей быстрее прийти в себя.
Вернулось осязание. Голубка почувствовала, что ее руки обнимают что-то округлое и скользкое, а когда, через несколько секунд, к ней вернулось обоняние, она узнала, что это "что-то" еще и пахнет плесенью.
Она скосила глаза и увидела переполненную, деревянную кадушку, стоящую возле бревенчатой стены. По ее скользким бокам стекала вода, струилась по рукам Голубки, заползала в рукава, и неприятно холодила тело.
Вернулся слух: сразу, как будто включили динамик. Стало слышно журчание воды, пение птиц, крик петуха.
Петух! Но, ведь он погиб! Что-то произошло недавно с петухом, что-то очень нехорошее и важное для нее. Какой-то несчастный случай, – и вот она здесь. Петух, петух, скажи мне правду.
В конце концов, вернулись и ее необычные способности. К типичным краскам окружающего мира добавился чуть заметный, особенный оттенок. Словно лампочка зажглась у нее в голове, все вокруг заполнили сверкающие нити, они кружились, подрагивали, плели узоры. Вместо крапивы и лопухов – вытянутые, светящиеся облачка, жадно впитывающие влагу, которая и сама состоит из радужных паутинок. А в деревянной кадушке – целый клубок густо переплетенных нитей. И в этом клубке Голубка узнала себя.
Добрая вода послушно вобрала в себя ее суть, в тот краткий миг, когда она, падая, машинально ухватилась за кадушку, когда она еще на время не лишилась своего дара. Какое счастье, что (благодаря Богу!) добрая вода оказалась так близко от ее рук! Теперь в кадушке находилась ее точная копия, и по ней можно восстановиться.
Голубка привычно настроилась на саму сущность воды, проникла в самую ее глубь, где миллионы и миллионы мельчайших частичек твердо знали что они, где они, и зачем они. Она слилась с водой, стала с ней одним целым. Нити ее кокона стали подражать движению водяных нитей и приходить в порядок. Память медленно возвращалась.
Словно пелена спала с глаз. Голубка вспомнила все.

Черная паутина.
Скорей, пока не случилось…
В центре паутины – злодей, он рядом, за этой стеной. Он бессилен.
Она должна, должна ему помешать. Сейчас или никогда.

Голубка уперлась руками в мокрую землю и попыталась подняться. Но руки задрожали, и она снова упала. Ничего, ничего, сейчас она встанет!
И в этот момент Голубка увидела черного кота.
Заметив, что он обнаружен, зверь замер, лишь частым подрагиванием хвоста выдавая свое присутствие. Его уши были прижаты к затылку, глаза горели ослепительным, белым светом. Но не это заставило ужаснуться Голубку. Гораздо страшнее было изумление: у кота совсем не было кокона. Такого она еще не видела! Откуда ты взялся? Из какого мира явился к нам?
Когда кот прыгнул, она успела, лишь, инстинктивно заслонится рукой.


Лежа на дощатом полу своей избушки, Старуха взирала на происходящее. Словно избалованный римлянин, наблюдающий в амфитеатре за боем гладиаторов, она жаждала крови. Крови, крови, крови! Как можно больше, горячей, дымящейся крови! Что бы она текла ручьем, что бы белое платье стало алым, что бы ее соперница утонула в собственной крови, когда Арес перекусит ее сонную артерию.
Старуха любила кровь. Еще в раннем детстве она обожала смотреть, как ее отец режет свиней. Как остро отточенный нож легко проникает в тело, пронзает сердце. Будучи человеком впечатлительным, отец долго не мог успокоиться после выполнения своей грязной, но необходимой работы. Его сильно шокировала нездоровая страсть дочери к убийству и виду крови, но, сколько он не пытался прогнать дочь, – все было бесполезно. Однажды, отлучившись на минуту, он застал ее за странным, если не сказать больше, занятием: девочка, склонившись над умирающей свиньей, пила из раны густеющую кровь. Ее лицо было все перемазано, но она даже не замечала этого. После того случая отец стал запирать ее в амбаре, а она подсматривала в дверную щелку.
Жалко ему, что ли было? Прямо – собака на сене. Он и умер, как собака. Кровь его была вкусна, гораздо вкуснее свиной. Мучался он не долго. Да и много ли шансов у человека выжить, если он вдали от дома напорется на косу? Тем более, если коса воткнется в шею.
С тех пор Старуха иногда попивала человеческую кровь. Не сказать, чтобы часто, но регулярно. Она считала, что это не дает ей стареть. Поэтому, что толку пить кровь стариков? Надо пить молодую, буйную кровь, только она несет в себе жизненные силы.
Выползти бы на улицу, сейчас крови там будет много, молодой, чистой, здоровой. Она поможет ей восстановить силы.
Арес прыгнул и вцепился в выставленную вперед руку девчонки. Предплечье прочертил ряд красных полос. Задними лапами кот рвал кожу, а передними пытался дотянуться до глаз. Девчонка вяло сопротивлялась. Старуха напрягла все силы и, тяжко дыша, поползла к двери.


Все еще находящаяся во власти изумления, Голубка почти не чувствовала боли, – только досаду от собственной беспомощности. Какой-то кот, домашнее животное! Но он убивает ее, убивает по настоящему! И нет никакого способа воздействовать на него своими способностями. Воздействовать просто не на что, кота НЕ СУЩЕСТВУЕТ!
Этот парадокс, когда тебя убивает то, что не существует, лишал ее последних сил.
Кровь, – ее кровь, – побежала тонкой (пока еще) струйкой от запястья к предплечью и закапала на траву. Голубка не могла даже закричать. Сквозь весь этот ужас она ощущала, как что-то черное и мрачное пришло в движение. Оно было наполнено такой злобой, было так порочно, и так неуместно в этом мире, что Голубка содрогнулась. Словно сам кошмар, сам Сатана вдруг пробудился и приближается к ней. Было слышно, как звенят цветные нити, расступаясь перед его, всепоглощающим черным сиянием. Голубка готова была признать: да, он по своему красив. Но эта красота леденила душу, это была антикрасота.
Кажется, это, действительно – все. Все ближе к глазам острые когти. Господи, разве бывают у котов такие огромные когти? А запах? Такое впечатление, будто он разлагается.
Надо же, за такие короткие мгновения – столько мыслей. Наверно, так бывает перед самой смертью. Скорей бы уж.
Что это я? Ну, уж нет, ты со мной еще помучаешься, чертово отродье. Тебе будет не так-то просто выпустить из меня свет, я буду держать его до последнего, назло тебе и тому черному демону, что ползет сюда.
Голубка вцепилась в свою жизнь и приготовилась к мукам.


Старуха выползла на крыльцо и приготовилась скатиться по ступеням, когда что-то тяжелое мощно ударило в калитку, чуть не сорвав ее с петель. Это была крупная дворняга, разъяренная и взъерошенная. Собака ворвалась в палисадник и метнулась мимо.
Старуха сразу поняла, что это за собака, и с какой целью она здесь. Забыв, что магии у нее все еще нет, она вытянула перед собой руку с полусогнутыми пальцами, и попыталась остановить взбешенного пса. Результат этого действия оказался неожиданным, как для собаки, так и для самой колдуньи: Старуха не удержалась и свалилась с крыльца прямо на дорожку, преградив дворняге путь.
Естественно, это не остановило собаку. Она, лишь, предостерегающе рыкнула, обогнула распластанную на земле ведьму, и бросилась дальше, за избу.
А за избой продолжалось убийство.


Голубка не сразу поняла: что же произошло? Какая-то стремительная сила промелькнула мимо ее лица и отбросила кота прочь. Дико завизжав, кот покатился по земле, вскочил на ноги и молниеносно юркнул куда-то под стену. Мухтар, ее верный пес Мухтар остановился, тяжело дыша, потом подбежал к ней и стал лизать ей лицо. Голубка, все еще лежа, обняла его за шею, у нее прорвались слезы.
– Мухтар, Мухтарушка, ты подоспел вовремя! – слезы стекали по ее, чудом уцелевшему лицу, и застревали в косматой собачей шерсти.
Пес стоял, помахивая полуподжатым хвостом, всем своим видом говоря: "Извини, я не мог прибежать раньше, – проклятая цепь не пускала". Он тихо поскуливал, утешая хозяйку.
Наконец, Голубка нашла в себе силы подняться. Рана на руке была не опасна, хотя раны от кошачьих зубов и когтей заживают долго, и чреваты последствиями. Главное – добраться до дома. Дома мать знает, что делать в таких случаях.
Прижав к себе поврежденную руку, она, пошатываясь, пошла вслед за Мухтаром, который отбежал на несколько шагов и призывно глядел на нее. Голубка брела точно во сне, она была в сильнейшем шоке от пережитого. Она нечетко представляла себе, в какой стороне ее дом, и просто механически следовала за собакой.
За углом дома, возле крыльца она наткнулась на, лежащую на земле, старую женщину. Та смотрела на нее, как-то странно, исподлобья.
– Что с Вами, бабушка? Вам помочь? – слова выскочили из нее сами собой, она была хорошо воспитана, кроме того, уж больно несчастной выглядела та старушка.
– Помоги, милая. Ты, я вижу, добрая девушка. Вот – упала, а подняться не могу, ноги у меня больные. Помоги, помоги. Мне бы только на крыльцо забраться, да до постели доползти. А в доме у меня и прянички есть, и вареньице.
Голубка хотела уж, было, протянуть руку больной старушке, но, взглянув на крыльцо, увидела, выглядывающего из двери, того самого черного кота, и сразу все поняла.
– Бог поможет, – сказала она и направилась прямиком к калитке.
– Молчи, стерва! – проследив за ее взглядом, закричала Старуха, которая приходила в ярость от одного только упоминания имени Господа. – Он и тебе-то не поможет, а уж мне и подавно. Да, мне и не нужна его помощь, мы уж как-нибудь сами… Иди, иди, – недолго тебе ходить осталось! Радуйся, что справилась со слабой старухой. Молода еще, а лезешь, куда тебя не просят. Тебе со мной не тягаться! Жизнью заплатишь за мою обиду! Твоя смерть будет страшной!

Голубка медленно шла своей дорогой вслед за Мухтаром, совершенно не слушая воплей Старухи, а та все еще продолжала что-то кричать, размахивая руками, и разбрызгивая слюну.
В голове Голубки было какое-то опустошение, но ноги сами вели ее к дому.



7. Полнолуние.

Когда Скаут, поужинав, отправился спать, мать и отец остались на кухне одни. Они долго молчали. Мать глядела куда-то в пол, было видно, что мысли ее далеко-далеко, отец невесело глядел на нее, барабаня пальцами по столу.
Прошло довольно много времени. Вдруг, отец прекратил барабанить, и в наступившей тишине грустно сказал:
– Что-то тебя тревожит…
– Да, – вздохнула мать.
– И что же?
– Ах, если б я знала…
– С сыном, вроде, все в порядке. Радоваться надо.
– А ты видел его глаза? В них страх и какое-то смятение. Как у зверька, попавшего в сеть. Он старается не показать этого, но я-то мать, от меня не скроешь. У меня и до этого было дурное предчувствие, а теперь оно только усилилось.
– Ты не веришь, что он выздоровел?
– А как я могу верить? Как я могу поверить в то, что ведьма может совершать благородные поступки, что зло может превратиться в добро? Скорее небо упадет на землю. Нет, я не верю в это. Впрочем, я не верю и в существование нечистой силы, в ее обычном понимании. Просто, есть старуха, обладающая способностью каким-то образом воздействовать на людей, и воздействовать отрицательно.
Когда-то давно она воспользовалась моим отчаянным положением, но с какой целью? Этот вопрос не дает мне покоя всю жизнь. И вот, назначенный срок настал. Чем больше он приближался, тем больше меня трясло. Да, она спасла ему жизнь, но теперь пришел час расплаты. Какую цену она возьмет с сына, какую цену она возьмет со всех нас? Мне страшно. Мне кажется, я не переживу этой ночи.
– А почему, именно, эта ночь? Что в ней такого особенного?
– Полнолуние. Старуха упомянула о полнолунии. То ли она болтнула лишнего, то ли настолько уверенна в себе, что могла позволить себе такую вольность. Сегодняшняя ночь – первая ночь полнолуния. Я жду ее с ужасом.
– Мать, мы живем в двадцатом веке. Неужели мы не сможем защитить сына от какой-то старой бабки? Пусть только попробует заявиться сюда, я вытрясу из нее всю правду.
– Нет, не думаю, что она придет сама. Я, даже приблизительно, не могу представить, что может произойти, но нет сомнения, – она подвергла сына гипнозу. Он говорил, что Старуха усыпила его. Что она внушила ему во сне? Видимо, все его приключения – лишь обман, служащий для того, что бы скрыть что-то. Я боюсь, он запрограммирован.
– Запрограммирован?
– Да, запрограммирован совершить какое-то действие по какому-то сигналу.
– Тогда, я сам пойду к ней! Что она о себе возомнила? Какое право она имеет программировать людей?
– И, что ты ей скажешь? Ведь, все это только мои предположения. Она еще и обвинит нас в неблагодарности, мол, я вылечила вам сына, а вы… Вся беда в том, что мы не можем ничего предпринять, до того как предпримет она. Наш ход – второй.
– Но, я могу сгонять до участкового, пусть сделает, что-нибудь. Пусть он здесь дежурит, сколько понадобится. Это его работа, черт возьми!
– Скажи, только честно: ты поверил нашему рассказу?
– Если честно, я подумал, что вы меня разыгрываете.
– Ну, вот видишь… Ты выставишь себя на посмешище, только и всего. Нет, нет, только мы двое можем помешать, правда, я не знаю – как.
За окном почти стемнело. Отец с тревогой прислушался. Все было тихо в комнате сына. Он встал и нервно зашагал по комнате.
– Но, что он может сделать? Что Старухе нужно от него? Ограбить нас? Мы не настолько богаты. Уж не думаешь ли ты, что он способен нас убить?
– Пойми, это будет не он. Это будет Старуха в его теле или что-то вроде того. И он будет совсем не виноват. Так что, можно ожидать всего чего угодно.
– А может связать его на всякий случай?
– И как ты ему это объяснишь?
– Ну, ради такого случая, можно вообще не объяснять. Если ничего не случится, тогда и объясним, я думаю, он нас поймет и простит.
– Не знаю, почему, но мне кажется, от этого может быть только хуже. И мне кажется, – веревки все равно не помогли бы.
– И, что же ты предлагаешь?
– Мне, к сожалению, нечего предложить. Я, только, знаю, что нам надо быть начеку. И еще я знаю, что нам может понадобиться все наше мужество.
Отец вышел в коридор и, через минуту вернулся.
– Сопит, себе, как будто ничего не случилось, – сообщил он. – Слушай, а может все это – лишь плод твоего воображения?
– Хотелось бы.
Мужчина снова нервно зашагал.
– Должен тебе признаться – меня так и подмывает принести из сарая топор.
– Слушай, обещай мне, что сделаешь все, что бы ему не повредить.
– Уж, этого могла бы и не говорить. Эх, парень, парень… Что у тебя за судьба?
Он подошел к окну, и, глядя на ярко-белый край восходящей луны, сказал:
– Сделаем так: будем по очереди дежурить. По два часа. Будем прислушиваться и приглядываться. Тот из нас, кто услышит подозрительный шум, или заметит что-то необычное, немедленно разбудит другого. И тогда будет видно. А в сарай я, все-таки, схожу. Но принесу не топор, а полено.
– Хорошо, только, боюсь, я все равно не усну, – согласилась мать.
Бой настенных часов заставил их вздрогнуть. Часы пробили одиннадцать.



Стеная, и проклиная свою дурость, Старуха, все-таки вскарабкалась на крыльцо.
Эх, сейчас бы кровушки попить! Ушла кровушка, уковыляла и, даже, руки не подала. Что ж ты, Арес, так опростоволосился? Собаки испугался? Тебе ли, видавшему виды, старому коту, бояться собак?
Ах, дура я старая! Хорошо еще, что сегодня полнолуние. Как только взойдет луна, энергия потечет рекой, а сейчас она капает мелкими каплями. Успеть бы, только, набрать!
Кряхтя, Старуха забралась на лежанку, и легла, уставившись в потолок. Ее кровать стояла в самом энергетическом месте избы, энергия закапала чаще. Все равно, Старуха ощущала себя пустой бадьей, казалось, было слышно, как капли стучат по дну.
Сейчас, без магии, она была обычной старухой, дряхлой и обессилевшей.
Она начала понемногу успокаиваться. Да, первый бой был за девчонкой, но будет и второй. А третьего уже не понадобится. Досадно, только, что она теперь знает! Ну, ничего, до вечера еще далеко. Есть время все обдумать, прикинуть, взвесить. Словом, обмозговать. Никуда она не денется.


Ведомая молодыми ногами и верным псом, Голубка, кое-как, добралась до дома. Ее мать, страшно волнуясь, стояла на перекрестке. Она подхватила дочь под руки и повела ее в дом.
– Что с тобой случилось, детка, кто обидел тебя? – спросила мать, обработав раненую руку.
Голубка рассказала ей все.
– Значит, говоришь, соломенная крыша? У нас в деревне только один такой дом, – крайний со стороны Большого Леса. Это дом Старухи. Не следовало тебе ходить туда. Про Старуху рассказывают всякое, и, уж я-то знаю, – в этих рассказах не все ложь.
– Мама, а что мне было делать? Она колдовала. Она убила своим колдовством соседского петуха, и чуть не убила меня. В любую минуту кто-нибудь мог погибнуть. Нет, я не могла поступить иначе.
– Не думала я, что так рано… Не думала я, что так рано суждено тебе вступить в свой главный бой. Я знала, что это когда-нибудь случится, но так скоро… Ты же еще ничего не умеешь, ты только ВИДИШЬ.
– Да, мама, я ВИЖУ, и вижу, что не могу оставаться в стороне.
– На свете не бывает случайностей, и если судьба решила испытать тебя, значит так нужно, – вздохнула мать. Ты перешла дорогу колдунье, и она этого так не оставит. Уже этой ночью, первой ночью полнолуния, нам следует ждать сюрпризов. Хорошо, что у нас есть время на подготовку. Надо использовать его сполна. Я должна кое-чему тебя научить. И мать начала так:
Так как обороняться от ведьмы, по всей видимости, предстоит в доме, ты должна знать, что такое магический круг. Круги эти  служат  лучшим  средством защиты во время магических действий. Никакая ведьма не может проникнуть в середину магического круга. Круг чертится мелом или углём. Мел или уголь должны быть освящены. Несколько человек могут одновременно находиться в кругу,  но только один из них имеет право говорить. Остальные – хранят полное молчание.
Мать достала из шкатулки кусок мела, освященного в церкви, и продолжала:
–     Сначала чертят  квадрат, в который вписывают три концентрических круга, с расстоянием на ладонь друг от друга. Потом пишется  посреди  круга  название часа,  в котором должна происходить церемония. Затем там же пишутся: имя ангела, управляющего этим часом. Печать ангела часа. Имя ангела  и  подвластных  ему духов,  управляющих этим днём. Название знака Зодиака. Наконец, для  большей  полноты можно поместить еще и имена Солнца и Луны, которые меняются в зависимости от времени.
В пространстве  между  внешним  и  средним кругом помещают накрест имена ангелов, которые покровительствуют в этот день. В пространстве  между средним и внутренним кругом помещают четыре имени Божьи, разделяя их четырьмя крестами. По углам квадрата, в который вписаны круги, помещаются небольшие пятиугольные звёзды.  Площадь круга делится двумя линиями крестообразно. Наконец, на  внешних  углах  квадрата чертятся четыре маленьких круга.
Говоря все это, мать чертила мелом на полу. Вскоре магический круг был готов, за исключением надписей, касающихся времени, их предстояло внести в самый последний момент.
Час битвы еще не настал.


Старуха так умоталась за день, что уснула крепким сном, и проспала до позднего вечера. Проснувшись, она почувствовала себя гораздо бодрее. Она встала, потянулась и, сев возле, еще не остывшей печи, разожгла огонь.
Старинные ходики показывали половину одиннадцатого.
Вдруг, ее всю передернуло. Каждой клеточкой своего тела она почувствовала, как уплотняется, и быстро растет поток энергии, пронизывающей пространство. Значит, восходит луна.
Старуха выскочила на крыльцо и подставила раскрытые ладони навстречу потоку. Поток послушно заструился вдоль ее костлявых рук от пальцев к плечам и по телу – вниз, туда, где находился ее энергетический центр.
Магия возвращалась.
Весь вопрос был в том, как много ее она успеет набрать. Слишком долго тянуть было нельзя, Меченому просто могло не хватить времени на исполнение задуманного ей. Прокричит первый петух, и чары пропадут. Но, она была уверена, что наберет достаточно.


Ровно в двенадцать ночи Меченый проснулся.
Он резко открыл глаза и огляделся. Мертвенный свет полной луны лился в окно и образовывал на полу светлый квадрат, позволяя разглядеть обстановку. Обстановка была ему не знакома.
Пытаясь сориентироваться, он стал перебирать в памяти события последнего времени. Как не крути, все сводилось к тому, что он умер. Самое последнее событие, которое он помнил, прямо говорило об этом. Заключалось оно в ослепительном снопе голубоватых искр на входной фазе трансформатора. Потом была лишь темнота.
Хотя, нет. Были еще какие-то странные разговоры, где-то за пределами бытия. Рассказы о нем самом. Из этих рассказов он запомнил только одно: менты не нашли его Жилорез! Он успел бросить его в бетонную трубу, которая служила опорой трансформатору, установленному на столбах. По видимому, он все еще там.
Как бы то ни было, но, теперь, он снова жив. Более того, – чувствует себя прекрасно, отдохнувшим и бодрым, и даже, как это ни странно, – помолодевшим. Что из того, что он находится в незнакомом месте? Он чувствовал, что его тело – тоже чужое. Откуда у него, к примеру, такие бицепсы? Он слышал кое-что о реинкарнации, может быть, с ним случилось что-то подобное? Во всяком случае, надо сматываться отсюда, пока не проснулись хозяева и не подняли шум. Если бы был Жилорез! Бес тесака он чувствовал себя голым. Стараясь не произвести ни звука, Меченый поднялся.


К этому времени Старуха уже трудилась во всю. Налив воды в серебряное блюдо, и произнеся заклинание, она глазами Меченого наблюдала за происходящим. Более того, она установила с ним телепатическую связь, и была теперь сразу в двух местах, здесь и там. Такое двойственное состояние требовало огромных энергетических затрат, а энергии у Старухи было не вполне достаточно. К ее глубокому сожалению, времени, чтобы полностью восстановиться, у нее не было. Поэтому, она была больше "там", чем "здесь". Если бы кто увидел ее в этот момент, мог бы подумать, что она спит с открытыми глазами. Она совершенно не реагировала на происходящее вокруг нее. Что ж, кое-чем приходилось жертвовать ради главного. Всем своим нутром опытной колдуньи она поняла, что в том доме не спят.


Меченый бесшумно натянул на себя чужую одежду и на цыпочках подкрался к двери. Прислушался. Во всем доме не было слышно ни звука, за исключением тиканья стенных часов и его собственного, учащенного дыхания. Он уже хотел, было, осторожно открыть дверь, как вдруг услышал голос у себя в голове.
Он узнал этот голос. Голос принадлежал его кошмару, который Дамокловым мечом висел над ним, был его ужасом и проклятием. Имя кошмару было – Черная Старуха.

Меченый встретил ее в райцентре возле булочной. Старуха возникла перед ним неведомо откуда, точно смерть.
– Постой, не спеши, – сказала она негромко с леденящим спокойствием в голосе.
Что-то в ее пронзительных глазах заставило его подчиниться.
– А я, ведь, все про тебя знаю. И не надо нащупывать в рукаве свой Жилорез, – продолжала Старуха.
Сердце у него оборвалось: "Она, действительно, все знает. Знает, даже, как я называю свой тесак, хотя об этом не может знать никто".
– Что Вам от меня…
– Сколько уже? Четырнадцать? – хитро подмигнула Старуха. – Между прочим, найдут только девять. Девять из двадцати шести. И не пытайся бежать, от меня не скроешься. Я уже у тебя в голове. Вот так, пока мы тут беседовали, я забралась к тебе в голову, – Старуха захихикала. – Смотри, какая я красивая!
Меченый ошалело уставился на нее. Действительно, вместо сморщенной бабки, перед ним стояла молодая, красивая девушка.
– Что, нравлюсь? Это я нажала на одну штуку у тебя в мозгах, – перед ним снова была Черная Старуха. – А нажму на другую, и ты умрешь. Хочешь проверить?
– Что Вы хотите? – он чувствовал, что его трясет.
– Не так уж много, милок. Некоторые услуги. Иногда. Ты, ведь, мне не откажешь, правда?
– Какие услуги? – с подозрением спросил Меченый.
– Не бойся, не бойся, – снова захихикала Старуха, – ничего особенного. Будешь продолжать заниматься своим любимым делом, а я, время от времени, буду подсказывать тебе, ГДЕ и С КЕМ ты будешь им заниматься. Более того, в благодарность, если будешь хорошо мне служить, я помогу тебе остаться не пойманным. А ослушаешься, – умрешь. Ну, мне пора.
С этими словами Старуха быстро повернулась, и скрылась за углом. Больше Меченый ее никогда не видел, но ее голос…
Она, действительно, обитала в его мозгу. Оттуда она отдавала ему приказы, наказывала его и поощряла. Задания касались устранения разных не угодных ей людей. Они были рискованны, сам он никогда ни пошел бы на это, предпочитая леса, темные закоулки, и одиноких прохожих. Но еще рискованней было ослушаться, ослушание означало только одно – смерть. Не подчиняться ей было невозможно. Накидывая оголенный провод себе на шею, он думал не только о том, что уходит из жизни, но и о том, что уходит от Черной Старухи. И вот опять…

– СТОЙ МЕЧЕНЫЙ. В ДОМЕ НЕ СПЯТ, – голос гремел у него в голове, заглушая его собственные мысли. Он грохотал так, что Меченый, поначалу, подумал, что проснется вся деревня. Вместо этого проснулся кто-то маленький, и писклявым голоском заканючил: "Что это? Куда я иду? Кто это так кричит? Меченый приказал ему заткнуться.
– ПОДОЖДИ, СЕЙЧАС Я ВСЕХ УСЫПЛЮ.
Меченый замер. Голос умолк, по крайней мере, на время. Старуха, где-то в своем логове, занялась колдовством. Шальные мысли понеслись у него в голове.
Мало того, что изменилось его тело: сам его дух, кажется, претерпел изменения. Куда-то исчезли комплексы, пропали страх и неуверенность. Он чувствовал себя более опытным, более битым, что ли. Нет, в новой жизни он сам себе нравился определенно больше. Что же касается страха, то, в самом деле, чего бояться человеку, который уже однажды умер? Из любой ситуации у него есть выход – смерть. И он ничего не потеряет.
Старуха, каким-то образом, воскресила его, заставила пробудиться от векового сна, вытащила, быть может, из самого пекла. Зачем она это сделала: Меченому было ясно, как дважды два. Голос возникал в нем всегда только с одной целью: новое задание. И, судя по тому, что Старуха не сочла за труд снова дать ему жизнь, задание было архиважным. А если это так, значит можно с ней немного покапризничать. Совсем чуть-чуть, осторожненько выказать свое "Я". Она не убьет его, нет. По крайней мере, пока он не сделает то, что она от него хочет.
– ВСЕ СПЯТ. ВЫХОДИ В КОРИДОР. НАЛЕВО – ДВЕРЬ НА ВЕРАНДУ, ПРЯМО – В СПАЛЬНЮ. ИДИ НАЛЕВО, – снова заревел голос.
Меченый открыл, чуть скрипнувшую дверь, и шагнул вперед. В коридоре было совершенно темно. Он вытянул руку и нащупал перед собой дверную ручку. Будь что будет, игра началась.
– НЕ ТУДА, ИДИОТ!
– Спокойно, мамаша! Все будет ништяк, – он ожидал резкой боли, подобной удару электрического тока, обычного своего наказания, но его не последовало. Ага, Старуха, похоже, не в форме.
Он повернул ручку и, чуть приоткрыв дверь, заглянул внутрь. В спальне горел ночник. Мужик похрапывал сидя на стуле и сжимая в руке полено, его жена спала, уткнувшись лицом в подушку. Ухмыльнувшись, Меченый шагнул внутрь.
– Мама, папа, да проснитесь же! – заверещал пискля. Это только позабавило Меченого.
Так, значит – это родители пискли, а сам он занял его тело. Оригинально. Это тот самый мужик, что привез к нему ментов! Меченый почувствовал, как костер азарта разгорается в нем. Эх, если бы у него был тесак! Одно неуловимое движение от правого уха к левому, сначала мужику, он и проснуться не успеет, потом бабе… Может, пойти на кухню, поискать какой-нибудь нож?
– Не смей, не смей!
– Заткнись!
Меченый, уже не таясь, прошел на кухню и включил свет. В кухонном столе лежало несколько ножей, но лишь один из них, длинный, остро отточенный, мог на что-то сгодиться. Он прихватил нож и, выключив свет, хотел уже было выйти, но, взглянув на окно, остановился. За окном стоял грузовик. В голове Меченого мгновенно созрел план.
– Слушай, пискля, ты умеешь водить машину?
Пискля молчал, но в ответе Меченый не сомневался: пискля был сыном шофера.
– Ты поможешь мне добраться до одного места, а я, так и быть, не трону твоих предков. Ну, что идет?
– Идет, – пропищал слабый голосок.
– Только, смотри, без фокусов, а то я живо вернусь и кишки им выпущу. Понял?
– Понял.
– НЕМЕДЛЕННО ВЫХОДИ ИЗ ДОМА. НЕЛЬЗЯ ТЕРЯТЬ ВРЕМЕНИ, – загрохотала Старуха.
– Иду, иду.
Меченый миновал темный коридор, с сожалением покосившись на дверь спальни, и вышел на веранду. Здесь, из-за луны, было значительно светлее, и он без труда отодвинул щеколду, запиравшую вход.
Подойдя к машине, он подергал ручку кабины. Заперто. Не беда, у мужика должны быть ключи. Меченый вернулся в дом, зашел в спальню и огляделся. На спинке стула висела куртка мужика. Тот, все так же мирно похрапывал; интересно, что ему снится?
Ключи он нашел быстро. Вместе с ними прихватил водительское удостоверение, початую пачку "Беломора" и спички. Спи спокойно, старик, может, я еще вернусь.
Меченый уселся за руль и вставил ключи. О том, что делать дальше, он имел весьма смутное представление.
– Ну, пискля, теперь твое соло. Я постараюсь отключиться, а ты выползай. И помни, о чем мы с тобой договаривались, я шутить не люблю.
– ЕСЛИ ТЫ НЕ ВЫПОЛНИШЬ МОЕ ЗАДАНИЕ… – начал голос.
– Знаю, знаю, что будет. Выполню, как только верну свой Жилорез.
Меченый откинулся на сиденье, и постарался ни о чем не думать. Это было не легко: мысли, как нарочно, так и лезли в голову. Когда, наконец, ему удалось прогнать их, он ощутил, как кто-то маленький, задыхаясь, всплывает из его глубин на поверхность, разрастаясь и заполняя собой его сущность. Меченый почувствовал, что погружается.

Вновь обретя контроль над своим телом, Скаут обрадовался гораздо меньше, чем ожидал. Вместе с контролем вернулась и ответственность. Она навалилась на его плечи тяжким грузом, почти физически, пригибая его к земле. Ответственность за, ничего не подозревающих, родителей, беззащитных перед осатанелым маньяком и дьявольской Старухой. О каком задании они говорили?
Скаут знал, что в любой момент маньяк может вновь взять контроль в свои руки. Возможно, с помощью старой ведьмы. Бунтовать, пока, не было смысла. Может быть, потом представится удобный момент. Потом, когда он увезет злодея подальше от дома.
– Куда ехать?
– Берлогу знаешь? – чуть слышно проговорил кто-то в голове.
– Психушку? Примерно.
– Выезжай на трассу и –  в сторону района, я подскажу, где свернуть.
Скаут завел мотор и стал выруливать с обочины. Краем глаза он заметил, что в доме вспыхнул свет, и через несколько секунд его отец выбежал на крыльцо. "Нет, только не это", – подумал Скаут и вдавил педаль газа.
Мягко подпрыгивая на неровностях, ЗИЛ уверенно пожирал дорогу. В середине деревни Скаут повернул и, миновав телятник, устремился к трассе.
Трасса только называлась трассой, это была обычная дорога районного масштаба, но достаточно неплохая, чтобы можно было разогнаться. Даже днем движение по ней было редким. Сейчас же, ночью, насколько можно было видеть, трасса была свободна, и Скаут дал волю двигателю. Мотор гудел почти неслышно, грузовик несся вперед. Стал слышен свист ветра за окнами. Фары выхватывали из полутьмы все новые и новые отрезки асфальта. Высоко над лесом стояла полная луна.

Теплая, летняя ночь. Такая мирная, бархатная, зовущая слиться с ней, раствориться в пении соловья, в стрекоте кузнечиков, в нестройном лягушачьем хоре. Копны на лугах источают ароматы, белесой дымкой стелется над речкой туман. В колхозном саду, то и дело, слышится мягкий стук. То яблони роняют со своих отягощенных ветвей перезревшие, ранние плоды, и те исчезают, скрывшись в густой траве. Солнце только еще недавно зашло, а на востоке уже наготове новая заря.
Родные, милые места. Даже с закрытыми глазами здесь невозможно заблудиться. Каждый кустик, каждый бугорок с детства знаком на ощупь. С каждой травинкой органически слита душа.
Спокойная, тихая красота. И все это – счастливое приложение к паспорту, на котором написано: "РОССИЯ".

В лунном свете сосновая хвоя казалась серебряной. Мир был окутан тайной. Повинуясь плавным движениям руля, медленно плыли над горизонтом послушные звезды.
– Ну, как тебе? – лихо вписавшись в очередной поворот, неожиданно для самого себя, спросил Скаут.
– Не гони так, болван, разобьемся!
– Что, струхнул? А ну, попробуй, отними у меня руль! Что, не хочешь? Вот так-то! Пока я хозяин. Говори, кто ты такой есть? Вот, крутану руль, и полетишь обратно в свой ад, к чертям на сковородку. Они, небось, заждались. Сковорода-то, поди, еще не остыла, а?
– Ты что, ты что?! Не балуй!
– А я и так знаю – кто ты. Ты тот самый серийный маньяк, что покончил с собой шесть лет назад! Старуха, каким-то образом, подселила тебя в мое тело. Днем тело мое, а ночью – твое. Так что – поаккуратнее со мной, мы с тобой соседи по квартире. В Берлогу захотелось? Что, тянет на место смерти? А может, ты там живешь? Да, скорей всего – именно так, что-то в тебе есть Берложье. Ты, точно, оттуда сбежал. Что у тебя общего со Старухой? Какое задание, говори! Быстро! Или в кювет.
– Я сам пока не знаю, она еще не сказала. Наверное, убить кого-то.
– А, что тебе нужно в Берлоге?
– Там мой тесак.
– Далеко еще?
– Минут через десять будет правый поворот.
Десять минут. Потом маньяк будет вооружен своим тесаком. На нем кровь многих людей. Времени в запасе все меньше, а он ничего не может придумать. Правда, будет еще обратная дорога. Дорога, по которой он повезет убийцу навстречу его жертве. Если только он не… Мысль о таком простом и очевидном исходе терзала Скаута. Что это? Испытание, ниспосланное ему свыше? Проба на твердость духа? Заданный напрямую вопрос: настоящий ли он? Крутанув руль, он спасет жизнь своих родителей, жизнь неведомой жертвы, и, возможно, свою душу. Но, может быть, есть какой-то другой выход? Может быть там, – в Берлоге? А в случае чего, на обратном пути…
– Сейчас будет поворот, притормози.
Дорога, ответвляющаяся от трассы, чернела выбитым асфальтом и местами поросла травой. Пришлось сильно сбавить скорость. По обеим сторонам потянулась старая, кирпичная стена. Фары высветили впереди ржавые ворота с огромным замком на них. По видимому, к диспансеру существовал и другой подъезд, а этот был давно заброшен. Скаут остановил машину, и тут же провалился в какую-то пропасть.

Так, приехали. Меченый вздохнул с облегчением. Умотал за дорогу этот камикадзе. Еще угрожает! Мне никто не будет угрожать, угрожаю только я, слышь ты урод!
Пискля не отвечал, видно напустил в штаны от страха. Все же Меченый решил внести некоторую ясность.
– Ты, вот, все грозил руль крутануть. Ты, что, думаешь, спасешь так своих предков? Хрен два! Я, ведь, уже умер однажды, насколько тебе известно, и, что же? Я снова жив! Убьешь нас, – я снова оживу, а вот ты уже нет. И тогда, – кто защитит твоих предков? Милиция? Она меня так и не смогла поймать ТОГДА, а уж теперь-то и подавно. У меня от нее защита есть. Приду и кишки размотаю, клянусь честью. Так что, лучше делай, что тебе говорят, и родичи твои будут живы-здоровы, и кушать чай с пряником. А то, что я замочу кого-то этой ночью (а я чувствую, – замочу), так ты в том не виноват. Вот так-то, сосед, со Старухой не поспоришь!
Пискля, по-прежнему, не отвечал, и Меченый решил, что убедил того не делать глупостей. Он привычной дорогой перелез через стену и оказался на территории психдиспансера.
Нет, пискля был не прав, предположив, что он – псих, сбежавший из Берлоги. Берлога не была ему "родным домом", хотя в ТОЙ жизни он бывал здесь частенько. Полузапущенный, заросший густым березняком, диспансер был одной из его любимых точек, местом, где можно было спокойно отсидеться.  Вероятность встретить на его территории нормального человека была минимальна. Больные в эту дальнюю часть Берлоги тоже не заходили, держась поближе к столовой. Отсюда Меченый не раз выходил на охоту, здесь же иногда прятал трупы. Здесь же впервые расстался с жизнью.
За шесть лет здесь ничего не изменилось. Разве что лес стал гуще, и молодые березки плотнее подступили к каменной стене. Меченый знал это, забытое богом место, наизусть, и даже в полной темноте без труда отыскал бы дорогу.
Радуясь прошедшему утром дождю, в расположенном неподалеку маленьком, заболоченном прудике, расквакались лягушки. Пара-тройка скелетов (он не помнил точно) лежит на его илистом дне. А вот и установленный на столбах трансформатор. На фоне темного леса он выделяется еще более темным пятном.
– ХВАТИТ ПРИРОДОЙ ЛЮБОВАТЬСЯ! ПОСПЕШИ! – как гром среди ясного неба грянул голос.
– Иду, иду. Я же сказал: все будет о кей, – поспешил заверить Старуху Меченый (черт бы тебя побрал, как же ты мне надоела старая вонючка, когда же я от тебя избавлюсь, когда же ты подохнешь, в конце-то концов?).
Вот она: та железобетонная труба, в которую так и не догадались заглянуть незадачливые сыщики. Только бы тесак был там.
Труба была выше его роста. Меченый забрался на металлический уголок, обрамляющий трансформатор, и заглянул в трубу. Как и следовало ожидать, внутри была непроглядная тьма. Он зажег спичку и бросил ее вниз. Прежде чем она погасла, Меченый успел заметить, как на дне что-то блеснуло. Ура, кажется на месте! Он соскочил на землю, подобрал кусок алюминиевой проволоки (как все похоже… Да, ладно, не стоит вспоминать), и сделал на ее конце петлю.
А что если опять… Вот Старуха обломается!
Резкая, туманящая сознание боль, обрушилась на него. Он почувствовал, что падает.
Он очнулся на земле, проволочная петля валялась рядом.
– НЕ ДУРИ!
Не даст Старуха дурить, ой, не даст! Боль отливала  от головы мучительными волнами. Меченый вновь забрался на трансформатор, вырвал из водительского удостоверения листок, нацепил его на проволоку и поджег. Осторожно, чтобы не потушить огонь, он опустил проволоку в трубу.
Вот он – Жилорез! Он совсем не изменился за шесть лет: блестит по-прежнему. Здравствуй родной, сейчас я тебя вытащу.
Бумага сорвалась с проволоки и упала, но огонь поджег сухую листву, и в его свете Меченый легко подцепил нож. Торжествуя, с тесаком в руках, он спрыгнул на землю. От радости хотелось кричать, но Меченый не был бы тем, кем он был, если бы мог позволить себе лишние эмоции.
– Ну, Старуха, теперь я готов! Теперь повеселимся! Куда двигать? – прошептал он зловеще.
– ОБРАТНО В ДЕРЕВНЮ, ДА ПОБЫСТРЕЕ! ТЫ И ТАК УЖЕ ПОТЕРЯЛ СЛИШКОМ МНОГО ВРЕМЕНИ.
Меченый лихо перескочил через стену и прыгнул в кабину.
– Ну, пискля, давай! Ты слышал, что сказала Старуха? С ней не поспоришь. Так долбанет по башке, – мало не покажется, – он расслабился, снова давая Скауту возможность всплыть.

И Скаут всплыл.
Он ощутил тот удар, Старухино наказание, наравне с Меченым, ведь физическое тело у них было одно на двоих, и сейчас все еще чувствовал себя немного оглушенным. Он завел машину и, не без труда развернувшись в узком проулке, погнал ее к трассе. На шоссе он набрал скорость, и на скорости снова почувствовал себя уверенней.
Чудно, как-то получается: он, НАСТОЯЩИЙ человек (или слово настоящий следует заключить в кавычки?) служит лакеем какому-то ублюдку, возит его туда-сюда, и, до сих пор ничего не предпринял. Более того, он все еще не знает, что тут вообще можно предпринять!
Нет, умирать ему нельзя. Он единственный, кто знает тайну Меченого и Старухи. К тому же знает пока еще не все. Если его не будет, кто защитит родителей, да и вообще всех остальных людей? Ведь умрет только он один, а маньяк через какое-то время, может уже к следующему полнолунию, возродиться снова, как уже раз возродился. А он собирается повеселиться вовсю.
А может имитировать поломку? Но тогда убийца пойдет пешком, а он окончательно потеряет возможность, что-либо сделать. А то еще, чего доброго, маньяк поймает на дороге какую-нибудь случайную машину. Что потом будет с шофером? Даже если шофер справится с ним, виноват во всем будет он, Скаут. Темное пятно навечно ляжет на всю его семью. Угон машины, вооруженное нападение… А что если какая-нибудь умная голова в милиции поймет, что этот тесак – орудие убийства десятков людей? Как он все это объяснит? Скажет, – нашел? Не поверят, и обвинят в сговоре с бандитом.
Да, положение такое, что голову можно сломать.
Надо попробовать как-то потянуть резину. Старуха постоянно торопит Меченого, у нее какой-то лимит времени. А что если… Удастся ли обмануть их? Он как раз проезжал мимо большого села. На его улицах светили фонари, светились и некоторые окна. Сбоку торчала громадная труба кирпичного завода. Село было метрах в двухстах от трассы, к нему вела очень приличная дорога. Скаут слегка притормозил и свернул.
– Ты куда поехал?! – завизжал Меченый.
– Тут короче.
– Что это тебя вдруг на короткую дорогу потянуло? За идиота меня держишь?
– Надоело все. Скорей бы уж кончилось. Не могу больше, – как можно убедительнее соврал Скаут.
– Смотри, падла, не вздумай химичить!
Кажется, он поверил! По крайней мере, замолчал. Молчит и Старуха. Ну, теперь, лишь бы немного повезло!
Скаут выехал на улицу, плотно застроенную почти одинаковыми избами. Тут и там встречались стайки молодежи. Ребята с гитарами облепили лавочки, штабеля бревен. Девчонки, по двое, по трое, прогуливались вдоль проезжей части. Они с любопытством смотрели на грузовик, интересовались: "Кто это разъезжает среди ночи?". Здесь быстро ехать было нельзя, да сейчас это и не входило в его планы.
Скаут внимательно глядел по сторонам. Нужно сделать так, чтобы его задержали, и сделать это неожиданно для Меченого. Требуется выкинуть нечто экстравагантное.
Наконец он нашел то, что искал. У обочины стоял бежевый "Москвич". Рядом с ним, на бревнах расположилась довольно большая компания крепких парней. Хорошо, что компания большая, а парни крепкие. Еще лучше, – если бы среди них оказался хозяин "Москвича".
– Сейчас проедем село, начнется бетонка, – начал заливать Скаут. – Прямо краем Большого Леса, километров десять, не больше. Быстро доедем. Так гораздо ближе, чем…
Эх, была, не была! Он чуть вильнул рулем.
Скаут хотел лишь ободрать бок легковушки и сразу остановиться, но не рассчитал. Удар пришелся прямо в левую фару "Москвича". Тяжелый самосвал отбросил его в канаву. Раздался оглушительный грохот и лязг металла, посыпались стекла. Грузовик прокатился по инерции несколько метров и заглох, уткнувшись в дерево.
Парни на бревнах разинули рты, но быстро опомнились и бросились к месту происшествия. Опомнился и Меченый, мгновенно воцаряясь в теле Скаута. Мерзкая ругань полилась из его рта. Парни окружили кабину; их вид не сулил ничего хорошего.
– Ну, гаденыш, ты за это, в натуре, ответишь! – закричал он, притихшему где-то в глубине, Скауту.
Меченый был в ярости. Сыграть с ним такую шутку! Да за это – голову оторвать! Жаль только, что она одна на двоих. Он резко распахнул дверцу, сильно ударив ей наиболее настырного из парней, высокого и чернявого, выхватил тесак и выпрыгнул из кабины. Нападавшие отскочили, но сдаваться и не думали. Некоторые хватали палки, другие пытались подобраться сзади.
– Брось нож! – крикнул коренастый, и, на вид, самый старший из них, доставая, между тем, из кармана финку.
– Иди сюда, – мрачно процедил сквозь зубы Меченый.
Никто из парней близко подходить не спешил, но и отступать не собирался. Краем глаза Меченый видел, что в соседних домах поднялся переполох. Через пол минуты здесь будут мужики с вилами и топорами, а может и с ружьями. Он прижался спиной к колесу, угрожающе размахивая тесаком, и озираясь. Надо срочно уносить ноги. Меченый выискивал наиболее слабое место в рядах нападающих. Необходимо точно определить, который из парней струхнет и отскочит в сторону, когда он прыгнет вперед. Если не отскочит, – подставится под нож, но другие облепят его как мухи и, несомненно, скрутят.
Меченый, для пробы, сделал выпад, издав при этом короткий, устрашающий крик. В ответ, один из противников махнул колом, и едва не рассек ему лоб. Он, даже, почувствовал, как его обдало ветром. Меченый снова прижался к колесу. Хуже всего было то, что он так и не смог определить слабое место. Однако стало ясно, что церемониться с ним не будут. Старуха, где же ты, чертова балалайка?!
Старуха молчала, должно быть злилась на него за глупый промах. И тут он, то ли почувствовал что-то спиной, то ли перехватил чей-то мимолетный взгляд, то ли, все-таки, Старуха помогла, короче, он обернулся.
На капоте, на корточках, сидел какой-то ушлый пацан, и готовился нахлобучить ему на голову распахнутую куртку, которую держал в руках. Меченый ничком бросился на землю. Пацан не удержался и ковырнулся следом. Толпа взревела.
Меченый лихорадочно озирался в поисках спасения. Путь был только один – под машину. Он ринулся туда и, вдруг, заметил: с той стороны грузовика никого нет! Все сгрудились возле него. Бо-о-ольшая ошибка!
Не теряя ни мгновения, он прокатился под грузовиком, и вскочил на ноги. До него донесся топот ног. Его взгляду предстала распахнутая настежь калитка. Изо всех сил Меченый устремился туда. Он пулей влетел в калитку, помчался по дорожке, и чуть не сбил с ног, бегущего ему навстречу полного мужика в спортивном костюме. Мужик охнул и отшатнулся. Не сбавляя скорости, Меченый  наотмашь полоснул тесаком по его круглому животу, и припустил мимо дома вглубь участка, туда, где темнел сад. Позади него, руша парники и сминая грядки, неслась орущая, возбужденная толпа.
То ли яблони, то ли вишни, – в темноте не разобрать, – хлестали его по лицу. Меченый мчался напролом. Но вот сад кончился. Он сходу преодолел невысокий забор и оказался на огороде, ярко освещенном луной. За огородом виднелось что-то похожее на овраг. Ну, дай Бог ноги!
– ШШШШШШ! НЕ БОЛТАЙ ЛИШНЕГО! – протрубил голос.
– Ага, ты, значит, все видишь, и не помогаешь! – разозлился на Старуху Меченый.
Он стремительно побежал через огород. Вот где пригодилась десантная выучка Скаута! Ну, хоть за это спасибо тебе, пискля! За спиной он услышал треск ломающегося забора, истошные крики: "Вон он! Вон он! Держи!". Звуки были довольно далеко, все-таки, он сумел оторваться. Меченый кубарем скатился в овраг.
В овраге, заросшем какими-то кустами, было совершенно темно. Он притаился. Вскоре, наверху раздались голоса:
– Там он, гад, на дне!
– Быстро бегает, бандюга!
– Блин, я ногу ободрал!
– А я руку!
– Что, ведь, сотворил, подлец! – это был уже голос взрослого.
– Ну, спускаться будем?
– Там темнотища такая, еще пырнет ножом, с него станется.
– Надо за фонарями сбегать. Никуда он не денется, овраг короткий. Вы двое тащите фонари, ты гони до участкового, а остальные – рассыпались вдоль оврага, и – смотреть в оба!
– Круто! На охоту похоже.
– Молчи и выполняй.
Действительно, охота на человека. Есть загонщики, а скоро появятся и главные действующие лица с фонарями и с оружием. А объект охоты – он, Меченый. Как-то непривычно быть объектом охоты. Он больше привык быть охотником. Хотя, и загнанным в тупик зверем, в ТОЙ жизни он уже побывал. Сейчас преследователи уже окружают овраг. Скоро сюда сбежится все село. Ах, проклятый пискля! Надо же, так примитивно купиться!
– НЕ СИДИ, А ДЕЙСТВУЙ!
– Да как действовать, то? – Меченый был близок к панике.
– КРАДИСЬ ВНИЗ ПО ОВРАГУ.
– Да черт знает, где у него низ!
Старуха опять замолкла. То ли не желала отвечать, то ли копила энергию. Меченый осторожно пополз на самое дно.
На дне, он неожиданно угодил в воду. Здесь протекал узкий ручей. Если Старуха под словом "низ" имела в виду дно, то он достиг низа, и что дальше? А если она подразумевала нижнюю оконечность оврага? Тогда это там, куда течет ручей. Он опустил ладонь в воду и определил направление течения. Ну, что ж, плыви пароход! Меченый, собирая брюхом ил, пополз по ручью.
Русло петляло, петляло, но, все же, кончилось. И кончилось оно бетонной трубой!
Труба была достаточно широка, что бы в нее пролезть. Ручей вливался в нее с тихим журчанием. По ту сторону трубы был виден бледный, лунный свет. Меченый протиснулся внутрь.
Только бы не застрять! Широкоплечий пискля, не вздумай сыграть со мной еще одну шутку! Иначе, нас будут извлекать отсюда с помощью багров.
В трубе было абсолютно темно и нестерпимо воняло падалью. Стараясь меньше дышать, Меченый, как ледокол раздвигал грудью грязь. Вдруг, он уткнулся в препятствие, и внутри у него все похолодело. Какой-то дурак набросал в трубу кирпичей.
Он лежал пластом и хватал руками кирпич за кирпичом, пропускал их вдоль боков, отталкивая, затем, ногами. Кирпичи скрежетали о шершавые стенки. Этот шум вполне могли услыхать наверху, но другого выхода не было. Несмотря на то, что в трубе был могильный холод, Меченый вспотел. Ободрав руки и намяв себе бока, он расчистил путь. И вперед, к свободе!
Он выглянул наружу. Труба выходила в другой овраг, или, скорей всего, это был тот же овраг, перерезанный насыпью, по которой проходила дорога. Ручей катился в него, образуя маленький водопад. Скатился в него и Меченый.
– Вроде, шум какой-то, – услышал он наверху удивленный голос. Меченый замер.
– Откуда?
– Да, вроде, оттуда.
– При чем, здесь, "оттуда"? Тебе за каким оврагом сказали следить?
– Может спуститься, поглядеть? Только там темнотища…
– Стой, где тебе сказано и помалкивай.
– Да, ладно, ладно…
Голоса смолкли. Вместо них возник другой: оглушительный и властный.
– ТЕПЕРЬ, ОСТОРОЖНО УХОДИ.
И вновь вниз, теперь уже по другому оврагу. Как можно осторожнее, стараясь не привлечь внимания, Меченый крался по заросшему крапивой дну. Так и подмывало позабыть обо всем и пуститься бегом. Он с трудом подавлял в себе это желание. Крапива была высокой, – выше его (вернее Скаута) роста. Он моментально ожег руки и лицо, и они горели, как в огне. Эх, тяжкая моя доля!
В конце концов, он перестал обращать внимание на крапиву, как будто это были безвредные лопухи. Жжение распространилось по всему телу, казалось – он в центре гигантского костра, а может быть в аду. Мысль об аде пронеслась как ледяное дыхание, но от этого жжение не уменьшилось.
Такие мысли посещали его и раньше, еще в ТОЙ жизни. Да, Меченый был уверен, что ада ему не миновать. Если ад и существует, то он создан именно для него, именно там ему место, иначе, какая уж там "гармония вселенной" и "равновесие добра и зла".
Меченый понимал, что совершил ужасно много грехов, и еще нагрешит. Убивать – не было его привычкой, это была его болезнь, нездоровая, чудовищная потребность организма. Когда-то, какая-то совокупность обстоятельств заставила его личность отклониться от нормального пути развития, изуродовала неокрепшую душу. В какой-то мере, Меченый даже считал себя жертвой, считал себя ущербным и неполноценным. Наверное, так оно и было. Но, тем не менее, билет в ад был ему давно заказан.
Чем дальше Меченый спускался по оврагу, тем менее осторожным он становился. Почти ослепнув от бесчисленных крапивных ожогов, он шел напролом, наклонив голову, и с яростью раздвигая осточертевшие стебли. Преследователи за его спиной расшумелись: видно подоспела подмога. Отчетливо был слышен стрекот мотоцикла. Судя по звуку, он оторвался уже на приличное расстояние. Сейчас они, наверно, обыскивают тот овраг. Ну, что ж, ищите!
А, между тем, его овраг, наконец-то кончился. Заросли крапивы сменились камышами. Меченый очутился на берегу довольно широкой, заболоченной речки. Над водой, причудливо переливаясь в лунном свете, клубился туман. Он встал на колени, зачерпнул пригоршню прохладной воды и умылся. Сразу полегчало. Еще раз промыл распухшие веки и огляделся.
Слева – обширные заросли камыша. Там можно бы спрятаться, но его там и будут искать, и не успокоятся, пока не найдут. Можно просидеть и час, и два, и три… Потом наступит утро, а потом его выволокут за руки и за ноги, или он сам выйдет с поднятыми руками, изнуренный голодом и комарьем. Короче, этот вариант исключается.
Значит, налево –  нельзя, прямо – речка, а плавать он не умеет, остается – направо.
Направо – пологий склон, а за ним, по-видимому, продолжение той же деревенской улицы, а значит – огороды. Надо взглянуть.
Меченый поднялся по склону и осторожно выглянул. Его предположение подтвердилось: ряд огородов и, неподалеку, огороженный заборами проулок. Вдалеке мечутся лучи фонарей, слышны возбужденные голоса. А в проулке – блестит начищенными фарами черная "Волга". Пригнувшись, Меченый побежал к ней.
Это было несомненной удачей, может, Старуха постаралась? Он потянул за ручку и, (о чудо!), дверь оказалась не запертой. Толи хозяин отлучился на минуту, толи, вообще, не имел привычки запирать машину. Ох, уж эта деревня! Везение номер два. Меченый залез внутрь. Вот тебе новый транспорт, слышишь ты, Пискля? Небось, и не катался на таком? Однако медлить было нельзя: кто знает, где этот чертов хозяин? Меченый уселся по удобнее, и, уже привычным усилием воли, прогнал из головы свои не сложные мысли, позволяя Скауту всплыть. Он не боялся, что тот выкинет какую-нибудь шутку, наподобие той, что заставила его потерять столько времени, натерпеться страха, и пережить моральные и физические муки. Меченый сам не знал почему, но был уверен, что в этот раз Старуха возьмет вожжи в свои руки. Вскоре он убедился, что предчувствие не обмануло его.

Скаут всплывал медленно и тяжко, как в дурном сне, с напряженным усилием расталкивая толщи своего сознания, пробиваясь на поверхность, к миру, к рычагам управления своим телом, к полному владению собственными органами чувств. В один момент он ощутил, как мимо него, туда в глубину, проплыл тот другой: чуждый и непрошеный квартирант.
Реальный мир предстал перед ним во всей красоте лунной ночи, в причудливой игре света и тени, в мерцающих бликах на лобовом стекле. Он обнаружил себя сидящим за рулем легковой машины и огляделся. Обтянутый совсем еще не потертой замшей, руль, дорогие, плюшевые покрывала на сиденьях. И на все это великолепие шлепаются куски вонючей грязи, облепившей его одежду. И джинсы, и рубашка были мокры насквозь, хоть выжимай. Он взглянул на себя в зеркало и ужаснулся: совсем незнакомое, опухшее лицо смотрело на него с той стороны зазеркалья. Волосы слиплись и покрылись желтой коркой, которая трескалась при каждом движении. Открытые части тела нестерпимо зудели.
Где носило этого убийцу? Кажется, он кого-то порезал. Этого еще не хватало: при любом раскладе вина за преступление ляжет на него, и оправдываться будет бесполезно. Да, возгордился ты, побывав в Черном Лесу, думал, что теперь уж все страшное позади, что ты НАСТОЯЩИЙ. Самое страшное – вот оно, здесь, сейчас, и еще впереди. Оно внутри него. Правильно сказал отец: "жизнь, она пострашнее сна, в жизни нельзя проснуться".
Жаль, что не вышла проделка с тем "Москвичом", а ведь задумано было не плохо. Меченый умудрился выйти сухим из воды, хотя и весь вымок. Действительно, что ли он заговоренный, неуловимый? Наверно Старуха ему помогает уходить от преследования. Но, все-таки, на какое-то время его удалось задержать. Но, что делать дальше? Меченый не побоялся снова усадить его за руль. Что бы это значило? Может еще раз попробовать?
Словно в ответ на его вопрос в его голове раздался голос.
– СКАУТ, ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ? ЭТО Я, ЧЕРНАЯ СТАРУХА. СЛУШАЙ МЕНЯ ВНИМАТЕЛЬНО: ОТ ТВОЕГО ПОСТУПКА ЗАВИСИТ ТВОЯ СУДЬБА.
Голос Старухи гремел в его ушах оглушительно, словно усиленный динамиками, в нем звучала властная уверенность и всесокрушающая мощь. Тем не менее, Скаут нашел в себе силы ответить с достоинством.
– Ты обманула меня, Старуха. Обещала избавить от кошмаров, а сама подсадила в меня кошмар, похлеще прежнего. Клянусь, ты за это ответишь. Что, теперь, ты от меня хочешь?
– ПОСЛУШАНИЯ, ДИТЯ МОЕ. ТОЛЬКО ПОСЛУШАНИЕ СПАСЕТ ТЕБЯ И ТВОЮ СЕМЬЮ. ЭТОТ РОТОЗЕЙ НАДЕЛАЛ КУЧУ ГЛУПОСТЕЙ, ПРИШЛОСЬ ВМЕШАТЬСЯ САМОЙ. Я РАЗОЧАРОВАЛАСЬ В НЕМ. ТЫ МОГ БЫ ЗАНЯТЬ ЕГО МЕСТО – НАГРАДА БУДЕТ ФАНТАСТИЧЕСКОЙ.
– Спасибо, конечно, за предложение, но убивать людей – не для меня. Не по нутру как-то. Вот, если бы помогать людям… Нет у тебя, случайно, такой вакансии?
– СМЕЕШЬСЯ? СМЕЙСЯ, СМЕЙСЯ. КОНЕЧНО, Я И НЕ ДУМАЛА, ЧТО ТЫ СОГЛАСИШЬСЯ. СЕЙЧАС ТЕБЕ БУДЕТ НЕ ДО СМЕХА. ТВОЯ МАТЬ И ТВОЙ ОТЕЦ СПЯТ СЕЙЧАС КРЕПКИМ СНОМ И НЕ ЧУЮТ, ЧТО НАД НИМИ СТОИТ ЧЕРНЫЙ КОТ, ЖАЖДУЩИЙ КРОВИ. У ТОГО КОТА ОЧЕНЬ ОСТРЫЕ КЛЫКИ, ЕМУ НЕ ПОТРЕБУЕТСЯ И СЕКУНДЫ, ЧТОБЫ РАЗОРВАТЬ СОННУЮ АРТЕРИЮ, ОНИ, ДАЖЕ НЕ УСПЕЮТ ПРОСНУТЬСЯ. ОХ, КАК НЕ ТЕРПИТСЯ ЕМУ ВПИТЬСЯ ЗУБАМИ В ЖИВОЕ МЯСО! ОН ОЧЕНЬ СВИРЕП, ИНОГДА Я САМА БОЮСЬ ЕГО. ОН ЖДЕТ СИГНАЛА. ОН ЖДЕТ… ОН ЖДЕТ… И Я ДОЛЖНА БУДУ ДАТЬ СИГНАЛ, ИНАЧЕ ОН СОЖРЕТ МЕНЯ, ДРЯХЛУЮ, БЕДНУЮ СТАРУХУ. ОН НЕ БУДЕТ ЖДАТЬ ДОЛГО, ЕГО ТЕРПЕНИЕ УЖЕ НА ИСХОДЕ. Я ДОЛЖНА БУДУ ДАТЬ СИГНАЛ. СКОРО… СКОРО… ЕСЛИ ТЫ НЕ УСПЕЕШЬ. ПОТОРОПИСЬ ЖЕ, ПОЕЗЖАЙ!
– Нет, не смей! – в смятении воскликнул Скаут. – Не трогай их! Я уже еду! – он потянулся к замку зажигания. – Но, здесь нет ключа!
И, тут же, машина завелась сама собой. Скаут был настолько взволнован, что даже не обратил внимания на это маленькое чудо. Он тряхнул головой, протер глаза, и рванул с места. Меченый тихо хихикал в глубине его "я".
Машина выскочила на деревенскую улицу и помчалась к трассе. Улица была безлюдна, видимо все были заняты поисками, невесть куда пропавшего, злоумышленника.
К тому времени, как он достиг конца улицы, Скаут вполне освоился с управлением, и лихо повернул на трассу. Его водонепроницаемые часы показывали без четверти два. Шоссе было абсолютно пустым, и он вдавил педаль газа до самого пола. Мимо проносились ночные перелески.
 Перед его глазами стояли спящие родители. Мать улыбается чему-то во сне, отец, как всегда, похрапывает. А над ними – оскаливший клыкастую пасть, черный, облезлый кот, несомненно, тот самый кот, которого он видел в доме Старухи. Ведьмин кот. И сам, несомненно, ведьмак. Что будет, когда он доберется до места, Скаут не думал. Он знал лишь, что надо успеть. Опять ему не оставили выбора.
Машина мчалась по трассе меж лесов и полей, и Скаут чувствовал, нет, скорее был уверен, что над ней безмолвно несется черная тень, – тень Черной Старухи, следящая за каждым его движением, за каждой мыслью, готовая в любой момент отдать страшный приказ. А в нем самом притаился злорадствующий квартирант, с комфортом продвигающийся к своей цели: безымянной, пока, жертве, которая посмела чем-то не угодить колдунье.
Скаутом владело двойственное чувство: он знал, что поступает неправильно, помогая ее злобному замыслу, но знал также, что по другому  действовать он не может. Его приперли к стенке. Он  марионетка в преступных руках. Он заводная игрушка, в которую спрятана бомба. Он, будто снова в той машине с педалями – мечте его детства, кошмаром его снов. Но машина, теперь, настоящая, и это не сон. И это ужасно вдвойне.
Скаут совсем не думал о том, что разбитый грузовик его отца стоит на центральной улице чужого села, что сам он угнал, еще не известно кому принадлежащий, автомобиль, что в самое ближайшее время милиция будет в его доме. Его родители могли в любую минуту погибнуть. Кроме того, сами события последнего времени были настолько фантастичны, что заслонили собой реальность. Реальность казалась мелочью, по сравнению с ними. Пока он знал лишь, что нужно мчаться. Как можно быстрее мчаться домой.
Задумавшись, он чуть было не проскочил поворот.


Голубка сидела на краю заправленной постели и задумчиво глядела перед собой. Она была напряжена. Ее мать, сидя в кресле, вязала очередные носки. Она казалась спокойной, только легкое подрагивание спиц выдавало ее волнение. В доме горел яркий свет. Казалось, мать и дочь коротают долгий вечер, однако стенные часы уже отбили два.
Разговор не клеился. Едва начавшись, он обрывался, чтобы возобновиться не сразу, и как-то невпопад. Мысли обеих блуждали где-то далеко, но, тем не менее, мать и дочь прекрасно понимали друг друга. Видимо, их мысли блуждали вместе. Обе они ждали чего-то.
На полу, посреди комнаты, мелом был начерчен большой, не очень ровный магический круг, дополненный соответствующими надписями и символами. На маленьком столике внутри круга стояла свеча и лежала потрепанная библия. Рядом стоял стул. Все окна были наглухо закрыты ставнями. Обе двери, наружная и внутренняя, были заперты на засовы. Верный пес Мухтар бдил в своей конуре.
Все было готово к встрече зверя, в каком бы облике он не явился. Однако зверь не шел.

– Странно… Совсем не хочется спать, – по прежнему, отрешенно глядя перед собой, проронила Голубка.
Мать посмотрела на нее поверх очков; в ее глазах скользнуло удивление. Чего тут странного, шутит она что ли? Удивление быстро исчезло. Мать поняла, что дочь просто пытается создать иллюзию обычного, спокойного вечера, будто они, засидевшись допоздна, вдруг спохватились, что утром рано вставать. Она успокаивала себя, и пыталась успокоить ее. Мать вернулась к своему вязанию.
– Расслабься, дочка, – сказала она, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Мы сделали все, что могли. Теперь все в руках божьих. Верь, и он нас не оставит.
– Ну, что же ничего не происходит? Может, ты ошиблась и ничего не случится в эту ночь?
– Вряд ли, – вздохнула мать. Первая ночь полнолуния. Их всего три. Потом сила ведьмы пойдет на убыль. Нет, я не думаю, что она будет терять время. Хотя, действительно странно: ночь уже кончается. Ты ничего не слышишь?
Голубке было ясно, что мать имеет в виду не слух.
– Нет, все, как будто, спокойно. Обычное ночное свечение. Деревья спят. Злых нитей не видно. В то же время у меня такое ощущение, что за нами наблюдает кто-то.
Мать снова оторвалась от вязания и внимательно посмотрела на дочь. Спицы в ее руках задрожали сильнее.
– Знаешь, я, до поры до времени, не хотела говорить, но у меня такое чувство, как будто что-то наползает на нас. И вот, только что, это чувство усилилось. Что-то приближается, и оно уже близко.
Мать уловила резко возросшее напряжение Голубки, которое физической болью прокатилось по ее телу. Она поднялась и, подойдя к дочери, села рядом с ней, обняв ее за плечи.
– Давай будем готовы ко всему, детка. Ко всему, что уготовила нам судьба.
Голубка обняла мать и прижалась к ней. Крепко, крепко.
– Ох, мама, если б ты знала, как не хочется умирать! – тихо сказала она.
– Знаю, дочка. Я ведь, когда-то сама была молодой. Даже и сейчас, когда я состарилась, все равно, хочется жить, хотя я и уверена, что смерть это не конец всему. Никто не хочет умирать, ни животное, ни человек. Даже колосья в поле плачут, погибая.
– Я видела. Перед смертью они меняются, как будто им страшно. Но мне не страшно, просто нервы напряжены. Ожидание страшнее всего. И еще, что-то давит меня. Я не знаю, как сказать… Может быть, ответственность. Я ведь не могу проигрывать, не имею права.
– И ты не проиграешь. Ты рождена для этой битвы. Ты должна, наконец, остановить ведьму. Я с тобой. И бабка твоя, и прабабка на том свете, тоже с тобой. Не думай ни о чем. Не трать понапрасну свои силы. Придет пора – будем действовать.
– Зачем на свете существует зло? – задумчиво произнесла Голубка, обращаясь, скорее, не к матери, а к себе самой. – Ведь, добро созидает, а зло разрушает. Почему зло до сих пор не разрушило самого себя? Откуда оно подпитывается? Где источник зла? Может быть, оно нужно для того, что бы добру было чего создавать? Иначе, все было бы уже создано.
– Об этом знает один Бог.
– А какой он, мама? Как ты его себе представляешь?
– Всеведущий и всесущий. Бесконечно любящий всех, бесконечно добрый и милостивый.
– Но, тогда, почему он не накажет Старуху?
– Старуха всего лишь человек. Он накажет ее не в этой жизни. В этой жизни наказать ее должна ты.
– Я накажу ее, – сказала Голубка, сурово сжав кулаки.
– Тихо! – прошептала мать, вдруг посерев лицом.
– Он здесь! – ответила дочь изменившимся голосом.
В этот момент бешено залаял Мухтар, и сразу же раздался стук в дверь.


Меченый стоял на крыльце и ожидал, что по деревенскому обычаю дверь перед ним распахнется непременно, а дальше – дело Жилореза. Он знает свою работу: резать глотки, выпускать кишки, делать всякие хирургические операции на живом или мертвом теле. Жилорез истосковался по работе, у него чешется все его стальное тело и, даже, рукоятка из прочной кости. Он уже обагрен кровью и хочет еще. Первая кровь только разожгла в нем аппетит. Сейчас, родной, сейчас. Ты будешь резать направо и налево, всех, кто попадет под руку.
Когда возле телятника машина вдруг заглохла, и Меченый вновь обрел себя, ему не надо было думать, куда идти. Он ЗНАЛ это. Так было всегда, когда он шел на дело по приказу Старухи. Он просто шел, куда глаза глядят. Сворачивал, куда хочется, и ноги сами приносили его к цели. И он пошел. Пошел, посмеиваясь над жалкими воплями пискли, чуть слышно вопившего в его голове, и умоляющего спасти его предков от черного кота. "Твои предки подохнут, как собаки!", – сказал он ему. – "Но прежде подохнет та девка, которую мне показала Старуха". Старуха всегда "показывала" ему (как в кино) будущую жертву, что бы он, случайно, не перепутал. (А какая между ними разница?).
Повинуясь своим (он уже всерьез считал их своими, привык, наверное) мудрым ногам, Меченый миновал луговину, полого спускавшуюся к речке-вонючке, и ступил в огород. Здесь, проверяя остроту лезвия, он взмахнул тесаком, и лихо отсек голову подсолнуха. Раздался только "чик", и голова упала вниз совершенно вертикально. Добрый нож. Он рассмеялся над этим определением. Да, "добра" Жилорез" натворил немало. Вместе с ним натворил, а сколько до него?
Он нашел тесак на пыльном чердаке родительского дома, когда скрывался там от разбушевавшегося, пьяного папаши. Опасаясь, что тот поднимется наверх, он забрался в самый угол, где крыша опускалась так низко, что пришлось проползать между ней и потолочной балкой. Сидя в своем укрытии, он основательно продрог и искололся стекловатой, но зато нашел тряпичный сверток. Развернул промасленную ткань и увидел нож.
Это был необыкновенный нож. Меченый (хотя эту кличку он получил уже позже, когда был в колонии для несовершеннолетних, пошарив на Новый Год в карманах у пьяного мужика, а мужик оказался не таким уж пьяным) никогда раньше не видел таких ножей. Он был большой и очень острый. По отливавшему синевой лезвию проходила неглубокая канавка для стока крови. Сколько пролежал нож на чердаке старого дома – неизвестно. Кто его спрятал там? Великая тайна. Он влюбился в него с первого взгляда.
Его, хлюпика, били все: отец, мать, сверстники, даже ребята из младших классов. Он был самым слабым существом на этой планете, если не считать кошек, собак и птиц. Были, конечно, еще совсем маленькие дети, но трогать их было чревато. Он был ничтожеством. Глядя на тесак, он чувствовал силу. Меченый завернул нож в тряпку и спрятал до лучших времен.
Они наступили лишь через много лет. Теперь Меченый всегда ходил по улице с тесаком. Он был спрятан у него за поясом, и самим своим присутствием вселял в него уверенность. Однажды, поздним ноябрьским вечером, он наткнулся на того самого мужика, из-за которого вкусил прелестей лагерной жизни. Мужик, на сей раз, был пьян основательно. Словом, был "в стельку". Он валялся в придорожной канаве под поскрипывающим на ветру фонарем, его брюки сползли, обнажив темно-синие трусы. Меченый огляделся: вокруг – ни души. Он спустился в канаву и перевернул мужика на спину. Тот пробурчал что-то невнятное и снова уснул. Меченый вынул тесак и приставил его острие к впадинке на его шее, потом зажмурился и, что есть силы, надавил обеими руками. Послышался звук, как будто лопнул перезревший арбуз, на его руки брызнуло что-то теплое. Он открыл глаза. Нож вошел по самую рукоятку, по-видимому, пронзив шею насквозь. Мужик хрипел и слабо дергал ногами. Меченый вытащил тесак и стал наносить удар за ударом, в грудь, в лицо, в живот… Он остановился, лишь, когда полностью выдохся. Потом выбрался из канавы и убежал домой. Всю ночь его трясло как в лихорадке. Наутро дрожь унялась, и он поздравил себя с тем, что переступил порог. Отныне он стал другим человеком.
Великим истребителем сволочей, неутомимым ночным хирургом он остался и теперь, в своей второй жизни. Меченый подбросив, ловко поймал на лету свой Жилорез и через маленькую калитку проник в сад.
Пройдя по узкой, но ухоженной дорожке, он миновал какое-то бревенчатое строение, очевидно баню, и увидел тыльную часть дома. Единственное окошко было закрыто ставнями. Меченый хмыкнул и начал обходить дом.
Возле крыльца его облаяла собака. Ну, что ж пусть побрешет. Дом, как он заметил, стоял особняком; слева и справа были пустые участки. Никто не обратит внимания на лай. Он постучал громко и уверенно, и теперь стоял и ждал, что вот-вот послышаться шаги и дверь распахнется. Что-то долго никто не открывает. Только тут он заметил что, и фасадные окна наглухо закрыты крепкими, резными ставнями. Сквозь щели пробивался свет. Что-то здесь не так. Ждут, что ли его? Дом был похож на осажденную крепость. Такое впечатление, что по нему сейчас дадут залп.
Собака продолжала рваться с цепи, и это вывело Меченого из себя. Он подошел к ней, и пару раз ткнул Жилорезом, держа его в вытянутой руке. Пес попытался защититься зубами, они лязгнули об острую сталь. Вторым ударом Меченый рассек ему глотку. Пес упал, обливаясь кровью, и Меченый хладнокровно добил его. Затем вытер тесак о собачью шерсть и стал думать, что делать дальше.

Услышав, что в дверь стучат, Голубка оцепенела. Она долго ждала этого момента, а когда он наступил, оказалась совершенно не готовой. К счастью, ее замешательство длилось всего несколько секунд. Краем глаза она отметила, что мать не теряет даром времени. Та бросилась в круг, и, взглянув на стенные часы, вписала в нужное место текущий час и минуту. Два часа двадцать минут ночи.
– Скорее сюда! – крикнула она дочери.
Голубка вскочила с места и шагнула внутрь круга. Мать, трясущимися руками, запалила свечу, и, взяв в руки библию, стала читать, быстро и неразборчиво. Дочь стояла рядом, и все не могла понять: сон это или явь.

Впоследствии, вспоминая эти страшные минуты (а, может, часы,  время потеряло тогда для нее смысл), она не могла в точности сказать: что же происходило на самом деле? Да, была битва. Но битва совсем не в том смысле, который вкладывают в это понятие обычные люди. Не было звуков ударов, стонов раненых, яростных криков сражающихся противников. Была почти полная тишина.
Но, вместе с тем, это было бешенством весенней реки, сонмищем сполохов на ночном небе, мириадами звезд, слившимися в неистовом хороводе. Это было СТОЛКНОВЕНИЕ. Безмолвное и беспощадное столкновение извечных, непримиримых соперников, очередное из бесчисленных столкновений, что уже произошли, и которым еще предстоит произойти за тот отрезок времени, который называется ВЕЧНОСТЬ.
Страшная опасность, нависшая над ней и над самым близким ей человеком, заставила сознание Голубки сделать еще один шаг к ПОНИМАНИЮ. Совсем маленький шажок, но такой важный. Она словно очутилась в другом измерении.
Прежде всего, Голубка поняла, суть магического круга. Это был купол. Он возвышался над полом, сверкая зеркальной поверхностью. По крайней мере, таким он был изнутри. Но главным было другое. Вершина купола была срезана, и сквозь отверстие было видно небо. Не звездное небо летней ночи с созвездием Лебедя в зените и перевернутым ковшом Большой Медведицы. Вершина купола открывалась в наполненный чистейшим светом коридор. Свет был сияющим, но не слепящим. Был ли он белым? Возможно. Но правильнее было бы сказать, что он был просто ЧИСТЫМ. Или, может быть – НЕПОРОЧНЫМ. Трудно подобрать слова, но, может, сравнить его со светом бьющего из земли родника в солнечный день? Или со светом горного хрусталя? И еще он был полон ЛЮБВИ, тихой и нежной, как любовь матери, любви, исполненной ПОНИМАНИЕМ, исполненной ЗАБОТОЙ.
Голубка поняла все сразу и полностью, словно этот короткий миг высветил изнутри всю ее жизнь, прошлую и будущую, наполнил глубочайшим смыслом все ее существование. Она приняла этот свет безоговорочно, без тени сомнения, всей душой и телом слившись с ним.
Как только это произошло, мощный поток энергии устремился через нее, и она получила возможность бороться.
Стены дома исчезли, растворились, как и все материальные предметы вокруг. Она не видела даже своего тела, только кокон, висящий в пространстве, заполненным цветными нитями. Среди этих нитей металась, извиваясь, черная паутина. Голубка еще никогда не видела столь мощного натиска темных сил. Злые нити двигались стремительно, молниеносно. Они то охватывали купол, как бы ощупывая его, проверяя на прочность, то, как бы в раздумье, отступали. Вдоль решетки из темно синих нитей, представляющих из себя стены дома, двигался уродливый, злой кокон. Не то, что бы он был совсем зеленый, незрелый; что-то было отвратительное в его строении, в гамме цветных полос, в движении. Он то плавно перекатывался вдоль периметра, то вытягивался в узкую, горизонтальную полосу, то, вдруг, расплывался радужной лужей. Моментами ей казалось, будто он что-то кричит. Или это кричал кто-то внутри него: плененный, съеденный, несчастный?
– Что ты делаешь! Что ты делаешь! Что ты делаешь!
Или это кровь шумит в голове?
Магический купол содрогался под ударами черной паутины. Та собиралась в кулак и обрушивала всю свою леденящую мощь на его зеркальные стены. Голубка своей астральной "рукой" отражала все новые и новые удары, поддерживая тонкое сооружение. Казалось, в ясном небе бушует безмолвная гроза. Откуда-то из необозримой дали сбивчивым речитативом доносились слова молитвы. Вдруг, атаки прекратились, а кокон- убийца просочился сквозь стену.
На мгновение Голубка увидела его человеческое обличие. Это был молодой человек с всклокоченными волосами, весь покрытый засохшей грязью. Его глаза безумно сверкали из-под опухших век. В руке он сжимал большой, окровавленный нож. Странно, но что-то знакомое было в его облике, изуродованном яростью и безумием. Что-то до боли знакомое.
Мгновение – и снова перед ней кокон-убийца. Битва закипела с новой силой. Вновь тяжкие удары о купол, вновь стремительная защита. Кокон-убийца плывет вдоль магической преграды и слепо тычет ножом в ее сторону. Но его нож, как и все с ним связанное – порождение черной магии.
НИ КАКАЯ ЧЕРНАЯ МАГИЯ НЕ МОЖЕТ ПРОНИКНУТЬ СКВОЗЬ МАГИЧЕСКИЙ КРУГ.
Только держись, мама. Только держись.
Поток энергии, льющийся сверху, был нескончаем. Голубка поняла, что побеждает.
Странное шкворчание послышалось снаружи. Удушливой волной пронесся запах горелого мяса. Под дверью растекалась зловонная жижа. Окруженная черными нитями, она пучилась, обретая какую-то форму. Раскачиваясь на желеобразных ногах, перед ней стоял …Мухтар.  Голова мертвой собаки была почти полностью отделена от туловища, и свешивалась набок. Окровавленная пасть щерилась в злобном оскале. Белые, как у вареной рыбы, глаза смотрели в упор. Стоял невыносимый смрад.
Пошатываясь, труп двинулся к ней.
У него не было кокона. Все, из чего он состоял, было, лишь, обломками прежнего, веселого и бесстрашного существа, поддерживаемыми и движимыми темной паутиной.
Собака-зомби уткнулась мордой в купол и замерла. В ее утробе слышалось глухое ворчание, словно перекатывались камни в аду. Глаза медленно разгорались изнутри багровым огнем, как два вулканических кратера, бездонных и зловещих.
Вдруг, собака метнулась на купол, распластавшись по нему своим, наспех сколоченным, телом. От удара она распалась на части: голова откатилась в сторону, лапы посыпались вниз гнилыми обрубками, тело шлепнулось на них с влажным звуком. Мать вскрикнула и потеряла сознание; молитва смолкла.
И, сразу же, магический купол покрылся трещинами. Тонко-тонко зазвенело в ушах. Обрубки на полу медленно сползались в кучу.
Однако купол еще держался, но, сколько он, теперь, простоит? Ведьма бесновалась, удесятерив свои атаки. Положение сторон в битве резко изменилось. Убийца, теперь, неистово размахивал ножом, рубя наотмашь. На его губах выступила кровавая пена. Теперь, Голубка была совсем одна. Одна, против искушенной Старухи.
Собака-зомби собрала воедино свои смердящие останки и снова стояла, уткнувшись в треснувший купол, ожидая сигнала к атаке.
Голубка механически продолжала отбивать натиск. Энергии было вдоволь, она лилась, не переставая сверху, но начали сдавать нервы. Она не выдерживала чисто физически.
Но, что-то коренным образом изменилось в поведении кокона-убийцы. Время от времени, он останавливался, как бы в нерешительности. В такие моменты что-то странное происходило с его лицом. На нем мелькало сознание, удивление и отчаяние. Цвета кокона резко менялись, иногда, даже, он становился нормальным, человеческим коконом. Мгновение – и все исчезало. Собака-зомби стояла все также неподвижно, ее глаза больше не горели.
БЛИЗИТСЯ РАССВЕТ. БЛИЗИТСЯ КРИК ПЕТУХА.
Кто это? Может, ангелы поют на небесах?
ДОЖДИСЬ ПЕТУХА, ВНУЧКА.
Я дождусь, я обязательно дождусь. Я должна дождаться. За мной миллиарды людей на том и на этом свете. За мной беспомощная мать.
Стройный хор прекрасных голосов. Он льется оттуда, сверху, вместе с потоком чистого света. Он манит и манит туда…
Но, я дождусь, дождусь…
Затылком она почувствовала, как что-то изменилось позади нее. Что-то было там, и смотрело. От этого взгляда мороз прошел по ее спине. ОНО было сзади. Все, вдруг, замерло, застыло, превратилось в фотографию, или в кадр из фильма ужасов.
Что-то было там, позади. Взгляд равносилен смерти.
Она стала медленно поворачивать голову.

ТЫ НЕ ДОЛЖНА СМОТРЕТЬ!
НО, Я НЕ МОГУ…
ТЫ НЕ ДОЛЖНА…
Я НЕ МОГУ.
ТЫ НАДЕЖДА ДЕВЯТИ ПОКОЛЕНИЙ.
Я НЕ МОГУ ИНАЧЕ.
НЕ СМОТРИ!
Я НЕ ДОЛЖНА, НО …Я НЕ МОГУ!!!

Голубка резко обернулась.
Глаза. Огромные, глаза во всю стену. Огромные глаза, смотрящие ей в душу, сквозь вертикальные разрезы зрачков. Огромные, кошачьи глаза, бездонные, как космос. Они обволокли ее бархатной чернотой.
Зеркальный купол рухнул. Убийца с ножом и мертвая собака ринулись к ней. Падая, Голубка успела заметить, что пришедшая в себя мать, бросилась наперерез, прикрывая ее своим телом.



8. Откровение.

Скаут сидел под старой грушей и тупо глядел перед собой. Небо на востоке окрасилось в розовый цвет, предвещая наступление погожего дня. В этот предутренний час стало немного зябко. Скаут не понимал, что он здесь делает.
В его голове мелькали обрывки образов, звуков… Как воспоминания о полузабытом сне …или?
Что было вчера?
Вчера был необычный день. Настолько необычный, что трудно поверить. Может, все это наваждение?
Да, что он делает здесь, в конце концов, весь грязный и мокрый, и с окровавленным тесаком в руке? Чья на нем кровь? Что он натворил? Одно ясно: с головой что-то не так.
Найти бы хоть какую-нибудь зацепку…
Он пошарил в карманах. Спички, раскисшая пачка папирос… Но, ведь, я не курю, чье это? "Беломор" курил его отец. Так… Больше в карманах ничего не было.
Что мы имеем? "Беломор", спички, отец… Он шофер. Шофер, машина, грузовик… И смятый бок бежевого "Москвича". Так…
Дорога, скорость, плывущая луна… Полнолуние.
ЖИЛОРЕЗ!
Что бы там ни было, от этого тесака нужно избавиться как можно скорее. Он спустился к речке и зашвырнул нож на самую середину заводи. Кто-то надрывно застонал внутри него.
Что еще? Пока, ничего.
Он постепенно узнавал родные места. Да, это их тихая, деревенская речка, не такая широкая, как та… (какая?). Но и гораздо шире ручья на дне оврага. Вонючего, грязного ручья.
Вдали по дороге промчался милицейский "бобик". Уж ни его ли ищут? Очень похоже, что именно его. Если так, то сейчас они будут у него дома. Не хотелось бы до поры до времени встречаться с милицией. Хорошо бы сначала хотя бы вкратце выяснить: что же произошло?


Когда милиция подъехала к дому Скаута, в нем, естественно, никто не спал. Отец, бледный и осунувшийся, впустил в дом четверых блюстителей порядка. Мать стояла чуть в стороне, готовая ко всему.
– Гражданин такой-то? – осведомился рыжий старшина. – Хреново, папаша, воспитываешь своего сына.
– Что случилось?
– Да, уж кое-что случилось. Годиков, эдак на десять случилось. Он вечером пил?
– Он, вообще, почти не пьет. И вчера не пил, и позавчера… Скажите толком, не тяните.
– Так. Значит, не пьет, не курит и, так сказать, не бедокурит? А то, что гражданин в больнице с ножевой раной, это как? Детская шалость? Еще неизвестно, что с тем гражданином будет.
– Наш сын не мог этого сделать. Он не такой, здесь какая-то ошибка.
Мать молча слушала, не вступая в разговор. Для нее уже было ясно, что никакой ошибки здесь нет. Была лишь ее ошибка. Ее роковая ошибка двадцатилетней давности.
– А скажи-ка, папаша, где твой самосвал?
– Не знаю.
– То есть, как это – "не знаю"?
– Так.
– Тогда я тебе скажу, чтоб ты знал. Твой самосвал стоит в чужом селе, протаранив "Москвич". А персональная "Волга" директора кирпичного завода, между прочим, стоит возле вашего телятника. Как ты это мне объяснишь?
Мать тихо заплакала.
– Ничего я тебе не буду объяснять, – рассердился отец.
– Не "тебе", а "Вам". Ты мне не "тычь". Ты с кем разговариваешь, вообще? Не хочешь объяснять здесь, – объяснишь в другом месте.
Отец сдержался и промолчал. Ну, как, в самом деле, объяснишь этому менту про Старуху? "Я убью эту ведьму", – решил он.
– Значит, он дома не появлялся? – продолжал рыжий старшина. – Ну, что ж, подождем. Эй, мать, налей-ка нам чего-нибудь горяченького!
– О, господи! – только и смогла произнести мать, и поставила разогревать вчерашние щи.

Представители закона не успели еще и наполовину отобедать, как раздался нетерпеливый стук в окно.
– Всем оставаться на местах! – распорядился в полголоса старшина. – Открывай! – приказал он усатому сержанту и достал из кобуры пистолет.
Как ураган ворвалась взволнованная односельчанка:
– Сидите тут, прохлаждаетесь, а там женщину зарезали!
– Как?! – опешил старшина. – Да, что у вас здесь твориться? Это что – Чикаго?
– Нет, это что у ВАС здесь твориться?! – наконец не выдержала мать. – Не успели от одного маньяка избавиться, и вот опять… За что вам деньги платят? Щи жрать в пять утра?
– Тихо! Замолчи ты, мать, Бога ради. Говори толком, тетка, что стряслось? – обратился старшина к запыхавшейся женщине.
– Да, толком и говорю, – женщину зарезали. Ее дочка прибежала вся в слезах, ее всю колотит. "С мамой беда", – говорит. Я побежала, поглядела. Страх божий! Соседка лежит на полу, руками рану на животе зажимает, крови натекло…! А рядом с ней – вообще!
– Что "вообще"?
– Вообще, не знаю, как сказать. Собака, короче, дохлая. И не просто дохлая, а ДАВНО дохлая. ДАВНО, понимаете?
– Ничего не понимаю. Причем тут дохлая собака?
– А я почем знаю? При ней. Вцепилась ей в ногу и лежит.
– Кто?
– Собака та, дохлая.
– А соседка?
– Соседка, кажись, живая еще.
– Да, что ты нам тут лясы точишь! – подскочил старшина. – Скорую же надо!
– Вот я и говорю, скорую!
Позабыв про Скаута, все выбежали из дома.


Из придорожных кустов на противоположной стороне улицы всю эту картину наблюдал сам разыскиваемый преступник. В деревне явно начиналось волнение. Забегали туда-сюда шумные соседки. Торопливо, но важно потянулись мужики. Из их коротких, сдержанных реплик Скаут понял главное: зарезали какую-то женщину. Он обхватил голову руками и бросился прочь, упал в высокую траву. В висках билась и кричала только одна мысль: "ЭТО СДЕЛАЛ Я!".
На моих руках кровь этой женщины. Я по горло в крови. Я убийца. Я – позор семьи. Вот, почему меня разыскивают, вот и ответ на все вопросы. Впрочем, не на все. Самый главный из них – "почему?", так и остался без ответа. Почему я это сделал? Почему я ничего не помню? Почему это случилось именно со мной? Почему, почему, почему?
И, как выпавшие из альбома фотографии:
…БЕСКОНЕЧНОЕ, БЕТОННОЕ ЖЕРЛО ТРУБЫ…
…КАЧАЮЩАЯСЯ ИГРУШКА У ЛОБОВОГО СТЕКЛА…
…ОТКРЫТЫЙ В УЖАСЕ РОТ ПОЛНОГО ЧЕЛОВЕКА В СПОРТИВНОМ КОСТЮМЕ…
…ЧЕРНЫЙ КОТ ВОЗЛЕ ЛИЦА…

И голоса… Это уже как обрывки магнитной ленты, тщательно порванной, порезанной, покромсанной кем-то на мелкие кусочки:
…ОТБЛАГОДАРИШЬ, КАК НИБУДЬ…
… ТАК ЭТО БЫЛ ОН! ЭТО БЫЛ ОН! ОН!…
… СО СТАРУХОЙ НЕ ПОСПОРИШЬ!…
…ШУМ ДОЖДЯ ЗА ОКНОМ. ВСЕ ТИШЕ, И ТИШЕ, И ТИШЕ…
…СКОРО ПОЛНОЛУНИЕ…

Точно! Все дело в полнолунии! Скаут был уверен, что слышал это слово за прошедшие сутки не раз.
…ПОЕШЬ, ОТЛЕЖИСЬ, ОТОСПИСЬ. СКОРО ПОЛНОЛУНИЕ…
Кто сказал это? Старая …ВЕДЬМА! Это популярное словосочетание возникло у него в голове спонтанно, и он тут же понял, что угодил в самую точку.
Старая ведьма. Старая, злобная, безжалостная, ненавидящая людей Старуха. Вот причина всех бед. Вот корень зла. Медленно, медленно Скаут начал вспоминать…


Отец Скаута не пошел вместе со всеми к дому Голубки. Кипя от гнева, он направился прямо на край деревни, к дому с соломенной крышей.
Он шагал быстро и уверенно, твердя сквозь сжатые зубы:
– Она поплатится за все!
После всего случившегося он уже нисколько не сомневался, что причина всех бед – Старуха.  Это она своим черным колдовством принесла всем столько несчастья. Он заставит ее искупить вину, как-то поправить положение. А не сможет или не захочет, что ж – пусть подохнет. Этот грех он с радостью возьмет на душу. Это будет даже подвигом: отмщением за мертвых, спасением для живых. Это будет концом зла.
Так думал отец Скаута, стремительно приближаясь к дому Старухи.
Но Старуха была иного мнения.

Он решительно распахнул скрипучую калитку, отмахнулся от нависшей ветки, и ступил на крыльцо. Прислушался. Из дома не доносилось ни звука. Отец рванул дверную ручку. Сейчас он возьмет ведьму за поганую глотку!
И …вошел в собственный дом.
В недоумении он снова вышел. Так и есть: он возле своего дома. Еще и еще раз отец проделал свой путь на край деревни. Все повторялось с упорством испорченной пластинки. Дом Старухи, дверь и …он снова дома. Он понял, что все бесполезно. Ведьма кружила его на одном месте.


Солнце взошло и своими ласковыми лучами просушило одежду Скаута, обогрело его усталое тело. Шаг за шагом, от одного обрывочного воспоминания к другому он восстановил картину прошедшей ночи. Вспомнил все, за исключением произошедшего в доме Голубки. Здесь был провал. Последним его воспоминанием был крик, его собственный, беспомощный крик: – Что ты делаешь! Что ты делаешь! Что ты делаешь!
И все. Потом тьма накрыла его.

Я никого не убивал. Убивал тот другой. МЕЧЕНЫЙ.
Бог меня простит.
Если честно во всем разобраться, то я ни в чем не виноват. Я жертва чудовищного обмана, пешка, слепое орудие в руках Старухи. Я, лишь, носитель чужой воли, молодой, неопытный пацан, меня так легко охмурить. Ну, что я мог сделать? Я ведь делал все, чтобы помешать ей, но она взяла меня в клещи, зажала душу в тиски, сыграла на моих сыновних чувствах. Слаб человек. Ведь, кто-то давно это сказал.  Слабинка внутри есть у каждого.
… ОНИ НЕ УВЕРЕНЫ В СЕБЕ, В ТОМ, ЧТО ОНИ СИЛЬНЕЕ ЖИЗНИ. И ЖИЗНЬ ЛОМАЕТ ИХ, ЧАСТО ДЕЛАЕТ ЗЛЫМИ ИЛИ ПОДЛЫМИ…
Отец… Это его слова. Скаут отлично помнил тот разговор из далекого детства, когда он впервые увидел во сне Черный Сундук.
…СИЛА У ЧЕЛОВЕКА ВНУТРИ…

Я свято верил в это всю жизнь. Верил еще вчера… А сейчас внутри меня монстр. Он спит пока, но ночью проснется, и снова пойдет убивать, мучить, калечить. И избавиться от него можно только ценой собственной жизни.
…НО ТОЛЬКО ЕСЛИ ЧЕЛОВЕК – НАСТОЯЩИЙ…
А разве я НАСТОЯЩИЙ? Разве бывает у НАСТОЯЩИХ людей двойная душа? Факт остается фактом, – Старуха своего добилась. Хоть и против своей воли, но я помог ей. Вот и отблагодарил "добрую" бабушку за свое "исцеление".
Пусть совесть моя чиста, но что я скажу людям? Мать и отец, конечно, поверят, а остальные? Уже сегодня меня схватят и упрячут за решетку. Все будут считать меня преступником: друзья, знакомые. – Вот, – скажут, – кто скрывался среди нас. Черная душа.
…НЕ ДАВАЙ ЖИЗНИ СЛОМАТЬ СЕБЯ СЫН…
А она сломала меня, причем с первой попытки. И, что я могу сделать против Старухи? Я видел, что она творила ночью. Я просто букашка по сравнению с ней.

Грязь в его волосах ссохлась плотной коркой и сжимала голову словно обручем. Скаут спустился к речке, лег на скрытый в зарослях камыша мосток, и окунул голову в прохладную воду. Чистая вода принесла долгожданное облегчение. Она омыла его мысли, отрезвила воспаленный мозг. Она унесла своим тихим течением суету и заботы бренного существования, высветив то непреходящее, вечное, что теплится внутри решительно каждого человеческого существа, зачастую скрытое под налетом повседневности и порока. Бессмертная, вездесущая, мудрая вода…
Скауту стало так хорошо, будто спрятав в воде голову, он укрылся от целого мира. Ему казалось уже, что все случившееся, лишь, очередной страшный сон, что он чист. Чист, как белый лист ватмана, и на этом белом листе будет сейчас писать свою жизнь, чертить свою судьбу.
Время от времени он поворачивал голову, чтобы вдохнуть воздуха и, – странное дело, – воздух был гораздо хуже воды. Ему вовсе не хотелось на воздух. Вода была миром покоя и чистоты; воздух был миром страстей и пороков, миром, который сломал его.
Может, совсем не дышать? Погрузиться в эту прохладную глубину и забыть навсегда Меченого, Старуху, Черный Дом со всеми его сундуками? Сбежать от позора. Сбежать от самого себя. Он уже почти решился.


Легкая вибрация мостика заставила его вздрогнуть. Неужели за ним пришли? Неужели уже поздно и все пропало? Он поднял голову, словно затравленный зверь.
Рядом с ним, свесив в воду босые ноги, сидела девушка. Она задумчиво глядела куда-то вдаль, словно не замечая лежащего ничком парня. Скаут узнал ее.
– Голубка?
– Да.
– Ты?
– Я.
Она отвечала тихо и грустно, по-прежнему, не глядя на него. Ветерок чуть шевелил золотистую прядь.
– Почему ты не смотришь на меня, Голубка?
– Я очень устала, Скаут.
– Меня ищут.
– Я знаю.
– И, что же?
– Они найдут не того, кого искали.
– Как это? – Скаут вытаращил в изумлении глаза.
– Сейчас день, а они ищут ТОГО, КТО ПРИХОДИТ НОЧЬЮ.
– Ах, если бы ты знала, как ты близка к истине! – воскликнул он. – Если б ты только знала!
Она ничего не ответила, только улыбка чуть тронула уголки ее губ.
– Но ты не можешь этого знать. Ты должна меня ненавидеть, как и все вокруг. Хотя я и не понимаю, за что.
– Нет, Скаут, это не так, – она впервые, чуть искоса, взглянула на него. – Мне и не надо знать. Я ВИЖУ.
Скаут чувствовал, как в его душе возникает и набирает силу странное смятение. Пока оно было лишь бурей в стакане воды, но и это уже кое-что. Первый раз за это утро он ощутил интерес к жизни.
– Голубка, ты говоришь странные вещи, но это вселяет в меня надежду. Спасибо тебе за ПОНИМАНИЕ. Так, что ты видишь? Мою судьбу? Какая она? Или у меня уже нет судьбы?
– Нет, не судьбу. Я вижу ТОГО, КТО ПРИХОДИТ НОЧЬЮ.
– И где он?
– Вот! – она ткнула пальцем в сторону Скаута.
– Ты смеешься надо мной!
– И не думала смеяться. Ты, что же не знаешь, что вас здесь двое?
Она коснулась рукой его мокрых волос:
– Не обижайся на меня, пожалуйста. У меня была трудная ночь.
– У меня тоже.
Скаут вскочил на ноги. Буря в стакане воды разрасталась до размеров тайфуна. Она все понимает! Она видит внутри него того непрошеного квартиранта! Он уже не один на этом свете! Он смотрел на нее, как на чудо. Она и была чудом.
– Этой ночью со мной творились ужасные вещи, – заговорил он. – Кое-что я помню, кое-что нет. Я слышал, зарезали какую-то женщину?
– Да, мою мать, – спокойно сказала Голубка и добавила, заметив его испуг: – Не бойся, она жива.
– И, естественно, это сделал я, – в его голосе звучала тоска.
– Скаут, пойми, наконец: ТОТ, КТО ПРИХОДИТ НОЧЬЮ и ты – совсем разные люди. Каждый отвечает ТОЛЬКО за свои поступки. Что из того, что он был в твоем теле? Я и тела то тогда почти не видела, один кокон. Но я видела, что ты пытался с ним бороться. Хорошо еще, что так кончилось.
– Что, скорая приехала вовремя?
– Да, через полтора часа, – усмехнулась Голубка. – А я и не отдала ее.
– Как так?
– Они бы стали ее лечить не от того. Она пострадала от черной магии, а они бы лечили ножевую рану. Рана это пустяки, я уже связала все ниточки. Меня гораздо больше беспокоит укус на ноге. Но пока она уснула. Скаут, веришь ли ты в магию?
– С недавних пор я верю во все. Кстати, у меня есть один подозрительный шрам, ты бы не могла взглянуть? – он начал оголять левое бедро.
– Не надо, я и так вижу. Это просто след от бритвы. Откуда он у тебя?
– Оборотень зацепил когтем.
– Ты серьезно?
– Конечно, только это было во сне. Но шрам остался и наяву.
– Ты ошибаешься. Это бритвенный порез, и ничего больше. Кстати, довольно умело заштопанный.
– Так, что же, выходит, она меня во сне бритвой? – тихо пробормотал Скаут.
– О ком ты говоришь?
– Неважно. Расскажи, лучше, КАК ты видишь?
– Ну, я и сама не понимаю КАК. Вижу и все. У меня в голове есть такой маленький выключатель. Поворачиваешь его и… весь мир становится другим. Между прочим, когда я стояла в магическом круге, я нашла еще один выключатель, только теперь он  куда-то потерялся. В общем, поворачиваешь и вместо людей – коконы. Раз! Вот твой кокон. Он не такой, как все. У всех людей одно свечение, а у тебя два. Второе свечение тусклое, оно спит. И оно нездоровое, незрелое. Сейчас силой своей воли ты удерживаешь фокусировку на своем "родном" свечении, но наступит ночь, и злые чары сдвинут фокусировку на свечение того, другого.
– Его зовут Меченый.
– Я звала его иначе, но Меченый звучит лучше. По крайней мере, – короче.
– А что такое кокон? Как у бабочки, что ли?
– Нет, это просто астральное тело. По форме оно напоминает вытянутый кокон и состоит из света. О, Скаут, это так красиво! Понимаешь, – живой свет! Как жаль, что другие люди этого не видят. Они бы многое поняли и переменились. Они бы увидели, что мы и природа – одно целое. Весь мир – одно целое, единый организм. Мы все зависим друг от друга. Навредишь здесь, – аукнется там, потом опять вернется к тебе. Словно волна в тазу, – она засмеялась своему собственному сравнению.
– Ты говоришь необычные вещи, я такого раньше не слышал. Хотя…
…НЕБО ДЕРЖИТСЯ НА ТРАВИНКЕ…
это тебе о чем-нибудь говорит?
– Это звучит красиво, – она задумалась, – это образное выражение, но в нем истина. Все взаимосвязано. Большое и малое важны одинаково. Небо точно так же зависит от травинки, как и травинка от неба. Где ты это услышал?
– Это я ПОНЯЛ. Правда, тогда я был не совсем в сознании, вернее, еще не совсем пришел в себя после битвы с оборотнем.
– Битва с оборотнем? Я вижу, тебе пришлось многое пережить. Неважно, в реальности это происходило, или в твоем подсознании.
По-моему он честный и смелый, подумала Голубка. Может быть, он станет ее союзником? Борьба еще впереди. Только, этот союзник в полночь превратиться в опаснейшего врага. Если только…
– Послушай, ты все время не договариваешь. Ты не доверяешь мне? Ты хочешь, чтобы я тебе помогла?
– Нет, Голубка, я тебе доверяю, кому мне еще доверять? Разве есть на свете другой такой человек, который видит меня изнутри? Разве есть другой человек, которому не надо все объяснять часами, и который не скажет в результате: "У тебя, парень, поехала крыша, тормози"? Помоги мне, прошу тебя. Может быть, ты знаешь, способ избавиться от Меченого?
– Мне очень жаль, но такого способа я не знаю, – вздохнула Голубка. Но, если мы с тобой сумеем понять, каким образом он попал в тебя, может, что и придумаем. Ты должен мне все рассказать с самого начала, все без утайки.
Ни он, ни она еще до сих пор не упоминали Старуху.
– Конечно, я все расскажу. Это долгая история, и началась она еще много лет назад. Я только не уверен, нужно ли это ТЕБЕ. Если я расскажу, ты будешь знать тайну одного могущественного и злого человека, а это очень опасно. Меченый сделал свое дело, и теперь, может быть, напасти минуют твою семью.
– Нет, Скаут, ты ошибаешься, Меченый не выполнил своего задания, не выполнил, даже частично. Его жертвой должна была быть я. И он придет снова. Мы вместе должны остановить его и того, кто его послал.
– Так, значит, она промахнулась! Она промахнулась, проклятая карга! – воскликнул он с воодушевлением.
– По-видимому, Меченому не хватило времени. Не хватило одной-двух секунд. Еще немного, и мы с мамой были бы уже мертвы. Он пришел слишком поздно. Что-то задержало его.
– Сейчас я тебе все расскажу, и ты узнаешь, что его задержало.
– Постой, Скаут. Не здесь. Уже светло и нас могут увидеть. Идем, я спрячу тебя в нашей бане.


Они поднялись по залитому солнцем косогору. После вчерашнего дождя картофельная ботва в огороде поднялась и налилась сочной зеленью. Голубка печально погладила обезглавленный стебель подсолнуха. Скаут подошел и внимательно осмотрел срез:
– Сделано очень острым ножом.
– Да, он ночью проходил здесь.
Перед Скаутом, как кадры из давно забытого кинофильма, промелькнуло воспоминание: резкий свист тесака, падающая вертикально солнцеподобная голова… Я беременный, подумал он. Беременный им. Сделайте мне аборт.
По испещренной полосами света и тени, утоптанной грунтовой дорожке, они прошли сквозь сад. Откуда-то доносился запах последней сирени. Из крон над их головами слышалось щебетание птиц. Спокойная, мирная картина. Только не было покоя в его душе.
Вот и баня, аккуратная как игрушечка, украшенная искусной резьбой. Она стояла в углу сада, рядом с ней – накрытая толью поленица. Голубка провела Скаута в уютный, полутемный предбанник. Свет, падающий из небольшого окошка, образовывал на полу яркий квадрат.
– Твое временное убежище. Устраивайся как дома, – он не мог разглядеть ее улыбки, но по голосу чувствовалось, что она улыбается.
– Ну, что ж, пожалуй, мне здесь нравится, не знаю уж, как ему, – пошутил он, садясь на скамейку.
– Посиди, пока. Я схожу в дом, посмотрю, как там мама, и принесу тебе что-нибудь поесть.
Он, скорее всего, отказался бы, но пустой желудок постоянно напоминал о себе.
Голубка ушла, и Скаут остался один. А может не один, а со своим подселенцем. Было бы неплохо выяснить, как он в него попал. Конечно, без Старухи тут не обошлось, но как она это сделала? Голубка сказала, что узнать это очень важно. Надо же, молодая девчонка, а знает и видит такое… Немудрено, что Старуха решила от нее избавиться. Интересно, есть ли другие такие люди на земле?
Она всегда была тихоней и отшельницей. Всегда держалась в стороне от подруг, избегала шумных вечеринок, никогда не появлялась на танцульках в клубе. Многие считали ее набожной, может быть, в основном, из-за матери, которая была очень верующей, и не пропускала не одного церковного праздника, соблюдала посты. Но Голубка не была отчужденной, ни кому не отказывала в помощи, говорила всегда негромко, неторопливо, с непередаваемо мягкими, доброжелательными интонациями в голосе. А если заглянуть в ее серые, большие глаза… Он заглянул однажды… В них столько тепла, участия, невысказанной любви. Никто бы не посмел сказать о ней дурного слова. А если бы посмел, он бы тому парню объяснил популярно правила хорошего тона. Она была как цветок, чистый и невинный; как ромашка, возросшая на краю пшеничного поля; как непосредственный ребенок, растущий на берегу океана жизни. Счастлив будет тот, кому достанется это сокровище. И пусть другие парни ухлестывают за броскими девицами, закончившими в этом году школу, пусть гоняют на мотоциклах в соседнее село, – они дальше собственного носа не видят. Скаут часто поглядывал на нее издалека, но говорил с ней до этого дня, только однажды.
Она несла воду с колодца, два больших, наполненных хрустальной водой ведра. Была она, как всегда, босая; вода, переливаясь через края, плескала на ее запыленные ступни. Стоял душный полдень.
Он догнал ее и, некоторое время, шел рядом. Потом, набравшись духа, предложил свою помощь. Она поставила ведра, и улыбнулась ему, поправив рукой русые волосы.
– Смотрю, идет. Маленькая, худенькая, вся согнулась. Нельзя девушке носить такие тяжести, – говорил он, широко шагая по дороге, и почти не ощущая в руках груза.
– Неправда, – засмеялась она, – ведра совсем не тяжелые и колодец близко. Но, все равно, спасибо за помощь. Летом всегда надо столько воды…
– Нельзя, нельзя. Ручки огрубеют, – никто замуж не возьмет.
– Да, огрубели уже. Огород большой, попробуй прополи. Видно, придется всю жизнь в девках сидеть. А что, когда замуж берут, на руки тоже смотрят? – добавила она с таким серьезным видом, что оба прыснули от смеха.
– Почему тебя называют Скаут? – спросила Голубка, когда они остановились возле калитки.
– Ну… я находчивый. Всегда найду выход из трудного положения.
– И скромный.
– Конечно, я самый скромный Скаут на белом свете!
Они расстались с улыбками на лицах.


Ну, Скаут, найди же выход! Выхода не было.
Время шло, а Голубка не возвращалась. Он заглянул в соседнее помещение. Здесь все было отделано гладко оструганными досками. В углу располагалась каменка. Все чисто, прибрано. На скамье – бадья с водой. Скаут снял с гвоздя деревянный, резной ковш и напился. Хорошая баня. Он представил, как над каменкой вздымается пар, как потрескивают в топке сухие, березовые поленья и …Голубку. Смутившись, он отринул видение и вернулся в предбанник.
Ее все не было. Он осторожно приоткрыл дверь и выглянул на улицу. Напротив калитки стояла милицейская машина.


Следователь районного Управления Внутренних Дел постучал в дверь. Был он мужчиной средних лет, полнеющим, одетым, несмотря на жару, в серый с полосками костюм и галстук (служба, знаете ли). На носу его были очки в роговой оправе. Довольно дорогие очки, но следователь во всем уважал солидность и основательность. К тому же, внешний вид имел в его работе немаловажное значение.
Дверь перед ним распахнулась почти сразу. Ее отворила девушка, на вид лет семнадцати, среднего роста, худенькая и босая. Большие, серые глаза глядели на него внимательно и выжидающе.
– Следователь РУВД такой-то, – представился он, зачем-то переложив "дипломат" из правой руки в левую. Привычка пожимать руку, подумал он, а вслух сказал:
– Вы, очевидно, дочь потерпевшей? У меня к вам есть несколько вопросов.
– Что ж, заходите пожалуйста, – она, казалось, была чрезвычайно рада его появлению. Об этом говорила ее открытая, искренняя улыбка. Другая бы на ее месте пребывала в шоке после случившегося, а эта, похоже, в прекрасном настроении. Интересно.
Следователь сел на предложенный стул, и разложил на столе бумаги. Девушка скромно расположилась на табуретке напротив, оправив на коленях свое легкое, льняное платьишко. Он снял очки, неторопливо протер их носовым платком, и так же, не спеша, водрузил их на место. Дело, ради которого он покинул свой уютный кабинет, и приехал в этот, богом забытый, уголок, не представлялось ему сложным. Просто какой-то парень напился до чертиков и покуролесил вволю. Сначала навел шороху в чужом селе, затем вернулся и пырнул ножом пожилую женщину, вдову. Этого не мог сделать кто-то другой. Весь его опыт (а он был довольно большим) говорил ему это. Появление в одной деревне сразу двух преступников, вооруженных ножом было бы слишком большим совпадением. Эта девчонка могла остаться сиротой, а сама, между прочим, ведет себя так, как будто ничего не случилось. Очень интересно.
И, что занесло того парня сюда, в этот симпатичный маленький домик среди ночи? Как раз это ему и предстояло выяснить.
– Значит, так… – следователь с глубокомысленным видом почесал кончик носа. – Здесь у меня рапорт старшины милиции, – он постучал согнутым пальцем по своей папке. – В нем указано, что Вы на его вопросы об обстоятельствах происшествия отвечать отказались. Что ж, это можно понять: Вы были потрясены, пребывали, так сказать в шоке. Но, теперь, когда, как я вижу, Вы уже немного пришли в себя, могу я узнать: что же собственно здесь произошло?
– Да, да, конечно Я Вам все расскажу. Вы совсем не такой, как тот старшина.
– Тогда я Вас внимательно слушаю.
Вежливая, приятная девушка. Жаль, что по роду его работы, гораздо чаще приходится иметь дело совсем с другими. И, кажется, она искренне хочет помочь следствию.
– Тут, особенно, нечего и рассказывать, – она сделала паузу, – просто мама резала хлеб. Знаете, у нее привычка прижимать хлеб к животу, вот нож и соскочил, мама поранилась.
– Да Вы что, меня за дурака… – грозно начал следователь, но осекся. Ему показалось, что искорки в девичьих глазах изменили свой цвет. Накатил приступ головокружения, и тут же прошел. Уже поплывшая перед ним комната остановилась. Надо меньше пить кофе. Мне уже и жена говорила. Так и в обморок грохнуться недолго, вот сраму то будет!
Да, и в самом деле, чего это он взбеленился? Ведь, могло быть такое? Конечно, в принципе, могло. Иное еще не доказано. Что ж возьмем, пока, за основу эту версию.
– Что с Вами, Вы как будто побледнели? – участливо осведомились серые, с озорными искорками глаза.
– Нет, нет, – все в порядке. Просто… Жара, наверное. Итак, Вы утверждаете, что произошел несчастный случай. Тогда, хотелось бы спросить: часто вы режете хлеб три часа ночи?
– Вообще то не часто. Обычно по ночам мы спим. А в эту ночь, что-то проголодались.
– А куда, позвольте поинтересоваться, девался нож? В протоколе осмотра места происшествия сказано, что орудие преступления не обнаружено.
– Правильно, потому что никакого преступления и не было. А ножик я вымыла и убрала.
– Но, зачем?!
– Просто, не люблю грязной посуды. От нее заводятся тараканы. У Вас есть дома тараканы?
– Что?!
Снова мгновенный приступ головокружения.
– Где мои очки? Ах, да. Вот они, на своем месте. Кстати, как здоровье трупа? Простите …как здоровье потерпевшей?
– Спасибо. Труп …простите, потерпевшая чувствует себя гораздо лучше, чего и Вам желает.
– Вы не позволили забрать ее в больницу, дали подписку. Понимаете ли Вы, какую взяли на себя ответственность?
– Понимаю, – вздохнула она, – я уже совершеннолетняя. Просто, мама не хотела уезжать, да и мне было бы страшно одной в пустом доме. Уверяю Вас, здесь она поправится гораздо быстрее.
Он заглянул в протокол.
– Но, хлеб при осмотре тоже не обнаружен. Куда же он исчез?
– Я его съела,– она взглянула на него виновато. – Вы не очень сердитесь на меня, за то, что я съела такую важную улику? Я, даже, сама не знаю, как так получилось.
– Это случается, – успокоил ее следователь. – Иногда в результате пережитого стресса у людей разыгрывается волчий аппетит.  Прошлой осенью поймали одного мужика. Воровал картошку на колхозном поле. Так вот, пока его везли в отделение, он съел полведра сырой, представляете, СЫРОЙ картошки! Впрочем, все это, возможно, милицейские байки. Теперь, относительно собаки.
– Какой собаки?
– Дохлой собаки.
– Не понимаю.
– Здесь сказано, что на полу лежал полуразложившийся труп собаки.
– Простите, но Вы что-то путаете.
– Вы хотите сказать, что никакой собаки не было?
– Нет, собака была, но она была живая.
– Но четверо милиционеров и ваша соседка в один голос…
– Они ошиблись. Это был наш Мухтар, он часто лежал у маминых ног. Он старый был, совсем мало двигался, не мудрено было спутать. Я и сама часто путала. Он, как раз, линял, шерсть вылезла, глаза закатились… Неприятное зрелище. А вообще, хороший был пес, веселый и добрый.
– Вы говорите, был. А где он сейчас?
– Он умер рано утром, бедный мой песик. Не выдержал, как Вы говорите, стресса. Я похоронила его в саду.
– Да, что Вы говорите? Ай, ай, ай! И как это произошло? – одна половина его мозга понимала, что над ним издеваются, но другая, почему-то была твердо уверена, что все вылетающее из уст этой девчонки, смотрящей прямо и открыто ему в глаза, – чистейшая правда. Непреложная истина, само обсуждение которой, и, даже, само обсуждение возможности такого обсуждения, кощунственно. Что-то вроде Евангелия или теоремы Пифагора. О, проклятая голова! Курить тоже надо бросать.
– Как произошло? Трагически, – Голубку все больше заносило. – У него оторвалась голова.
– ???
– Он дернулся на цепи, голова и отлетела. Я же говорю, она старая уже была.
– Голова?!
– Собака. Да, и голова, вообще-то тоже.
Когда-нибудь, выйдя на пенсию, я обязательно напишу книгу о своей работе, подумал он. Этот эпизод займет в ней достойное место. Какое почти невероятное стечение удивительных обстоятельств! Какое замечательное нагромождение странных, немыслимых фактов! Это же курьез, юридический нонсенс. На этом деле надо учить молодых. Вот вам пример, когда неверное толкование заставляет увидеть преступление, там, где его нет.
– Где мои очки? Ах, вот они, простите. Так как здоровье… Ах, да…
– Спасибо, хорошо.
– Тогда продолжим. Читаю: "На полу, начерченный мелом круг и какие-то знаки на иностранном языке. В круге на столике библия, раскрытая на странице 178, потухшая свеча и запах серы". Что это?
– А, это игра такая, вроде классиков. Свеча там тоже нужна. Хотите, научу?
– Нет, нет. Что Вы! Был бы я помоложе… А библия тоже нужна?
– Конечно!
– Хорошо, относительно этого происшествия у меня вопросов больше нет. Но есть несколько дежурных вопросов, напрямую к Вам не относящихся.
– С радостью отвечу на все. С Вами так интересно беседовать!
– Спасибо, взаимно. Как Вы, должно быть уже слышали, один ваш местный паренек ночью отличился. Угнал машину, размахивал ножом, порезал кой кого в чужом селе. Я, вообще-то думал, что он и здесь побывал. Что Вы можете о нем сказать?
– Вы имеете в виду Скаута?
– Да. Давайте так его называть, если Вам удобнее.
– Ну, Скаут, он хороший парень. Только он ничего такого не делал.
– На каком основании Вы это утверждаете?
– Ну, Вы же сами сказали.
– Что я сказал?
– Что он здесь побывал. Да, он всю ночь был здесь. Только под утро ушел, перед тем, как мама стала резать хлеб.
– И кто может это подтвердить?
– Мама может. Мама, ты подтверждаешь?
– Подтверждаю, дочь моя. Я все подтверждаю, – раздался вдруг голос. Он звучал как-то монотонно и шел как бы со всех сторон. Когда же прекратит кружиться голова?
– Но, есть показания, что он сел в отцовский грузовик и уехал.
– Когда это было?
– В первом часу ночи.
– В это время он пил с нами чай. Правда, мама?
– Конечно, правда, дочь моя. Истинная правда, – снова, как бы ниоткуда.
– Но, его видели…
– Что видели? Видели его за рулем?
– Нет, но…
– Ну, вот!
Действительно, никто не видел, что за рулем был именно Скаут, когда машина отъехала. Логично. Но, ведь…
– Его видели многие люди в чужом селе. Их описание полностью совпадает с его внешностью.
– Как же они его описывают?
– Молодой, рост выше среднего, темноволосый. Одет в зеленую безрукавку и джинсы, – зачитал он показания свидетелей.
– Да, таких парней только в нашем районе – сотни!
– Ну, милая моя, не слишком ли много совпа…
Боже, как кружится голова! И эти искорки у нее в глазах… Нет, надо обязательно показаться врачу. Со здоровьем не шутят.
– Да, где эти чертовы очки?! Простите, что-то мне, в самом деле, нездоровится. Спасибо, Вы нам очень помогли. Это дело, в свете Ваших показаний, принимает совсем иной характер. Похоже, следствие было на ложном пути. Мы тут как слепые котята…, а преступник, тем временем, заметал следы. Он оказался хитрее, чем я думал, но ничего, он от нас не уйдет. Если увидите Скаута, передайте ему мои глубочайшие извинения. До свидания.
– Вы забыли свой "дипломат".
– Благодарю Вас, Вы очень любезны. Кстати, как себя чувствует Ваша мамочка?
– Она потихоньку выздоравливает, чего и Вам желает.
Он попытался поцеловать ей руку, но опомнился. Остановившись у машины, помахал на прощание. Нет, непременно надо показаться врачу.


Голубка еще раз заглянула к, спящей в соседней комнате матери. Все было спокойно. Она взяла кувшин молока, хлеб, несколько вареных картофелин, и, еле сдерживая смех, понесла все это в баню.
Скаут встретил ее со встревоженным лицом.
– Я думал, ты уже не придешь. Приезжала милиция?
– Приезжал следователь. Не беспокойся, все в порядке. Мы очень мило побеседовали, и он уехал довольный, – Голубка положила еду на маленький, прикрепленный к стене столик. Сама села на скамейку в углу.
– Очевидно, речь шла обо мне и о моем скверном поведении? – то ли спросил, то ли констатировал Скаут.
– Конечно, конечно, ты же у нас герой дня, вернее ночи. Кстати, он просил передать тебе свои извинения. Он больше тебя не подозревает. Теперь ты свободен, милиции  больше можешь не опасаться. По крайней мере, пока.
– Кроме милиции есть еще другие люди. Перед ними я еще не чист. Но, как это тебе удалось?
– Сначала, когда следователь начал меня допрашивать, я не знала, что делать. Сказала, что первое пришло на ум. Он на меня заорал, и я увидела, что можно сдвинуть его фокусировку. Это оказалось совсем просто. Я сдвинула совсем чуть-чуть, но каков результат! Он стал совсем другим человеком, стал верить мне как пророку. Я сказала, что всю ночь ты был у меня дома. Он поверил. Сказала, что мать порезалась сама. Тоже поверил. Этот сдвиг по фазе не продлиться долго, кроме того, у него есть начальство, которое отстранит его, когда он выскажет свои соображения. Но, сегодня пятница, впереди два выходных. До понедельника, я думаю, можно не беспокоится.
– Не беспокоится о милиции, – уточнил Скаут, – поводов для беспокойства хватает и без нее.
– Расслабься, ты весь испереживался. До полночи еще далеко и мы обязательно что-нибудь придумаем. Нам с тобой придется о многом поразмыслить, а для этого нужна ясная голова. Прежде всего, поешь. Просто поешь, ни о чем не думая, будто это обычный завтрак.
Скаут ел картошку, запивая ее парным молоком, а Голубка наблюдала за ним. Многое можно сказать о человеке по тому, как он ест. Именно манера приема пищи выдает характер человека, его темперамент. Нервный, суетливый человек ест торопливо, не полностью пережевывает пищу, постоянно отвлекается, часто одновременно делает еще что-нибудь. Мечтательный смотрит куда-то вдаль, и видит перед собой вовсе не тарелку. Часто застывает, не донеся кусок до рта. Спокойный, уверенный в себе человек ест также спокойно и уверенно.
Манера, в какой поглощал пищу Скаут, была причудливой смесью всех трех вышеописанных манер. То он ел спокойно, тщательно пережевывая пищу, то, вдруг, начинал делать судорожные глотательные движения, как будто боялся, что у него отнимут еду, то застывал с открытым ртом. Словом, был един в трех лицах. Толи сказывалось влияние его ночного "я", толи, просто, нервы были на пределе. А, может, играло свою роль присутствие молодой девушки? Голубка отвернулась и стала смотреть в окно.
Покончив с едой, Скаут поблагодарил хозяйку. Было видно, что ему не терпится начать свой рассказ.
– История эта началась очень давно, когда я еще был маленьким ребенком и мечтал о детской машине с педалями, – заговорил он. Однажды вечером мать рассказала мне сказку. "В черном-черном лесу есть черный-черный дом. В черном-черном доме есть черная-черная комната. В черной-черной комнате есть черный-черный угол. В черном-черном углу есть черный-черный сундук"…
Скаут рассказывал, и его эмоции били через край. Выражение его лица постоянно менялось, он жестикулировал, вскакивал на ноги, снова садился. Иногда, даже, ложился на пол, изображая, как Меченый ползет по ручью или по узкой трубе. Размахивал воображаемым тесаком, изображал походку Мишеля и Синей Твари, пытался воспроизвести неподражаемую улыбку Квашни или манеру говорить Незнакомки. Описывал поведение призраков в Черном лесу и свою встречу со Старухой. Изображал в лицах свой разговор с родителями и диалоги с Меченым.
Он рассказал содержание своих страшных снов, о том, как непогожим осенним вечером в их дом постучала судьба в виде Черной Старухи, о том, как он открыл сундук и отправился в кошмарный полет вне времени и пространства, как вышел из старухиного дома счастливый, но с квартирантом внутри. Рассказал о черном коте, грозившим убить его родителей.
– О, я знаю этого кота, – сказала Голубка, внимательно выслушав его рассказ. – Это страшный кот, да, скорей всего, и не кот вовсе. Он не из нашего мира. Я не знаю, откуда он, но у него нет кокона, как у всех живых существ на земле. Он чуть не убил меня. Мухтар подоспел вовремя. Бедный, бедный пес!
– Мне очень жаль, Голубка, что так вышло, но его убила вот это самая рука! С какой бы радостью я отсек ее по самый локоть!
– Не надо так. Ты ни в чем не виноват. Более того, благодаря твоему смелому поступку там, в большом селе, мы с матерью теперь живы. Ты задержал его и, тем самым, спас нам жизнь, – она придвинулась к нему и нежно погладила по той самой руке, что еще недавно размахивала тесаком.
От этого прикосновения по его телу пробежал электрический ток. Что-то отчасти похожее было от соприкосновения с Незнакомкой, когда они вдвоем ехали на медведе, но лишь отчасти: здесь ток имел совсем иное направление. Образ Голубки вызывал в нем ассоциации с еще не раскрывшимся бутоном, сквозь зеленые листья которого, уже виден будущий, прекрасный цветок. И у него было такое ощущение, что бутон вот-вот раскроется, и он станет свидетелем чудесного перевоплощения. Он знал, также, что в тот момент перевоплотится и сам, ибо переполняющая Голубку аура света и добра, разлившись, захлестнет его с головой, как захлестывает штормовая волна беспечного купальщика.
В свою очередь и она поведала ему свою историю. Она рассказала о своем предназначении, о том, как пробудился у нее дар видения, о черных нитях, убивших петуха, о своей вылазке к дому ведьмы. Рассказала о приготовлениях и о самом ночном сражении.
Теперь они знали друг о друге все. Их истории слились воедино, образовав полную картину противостояния добра и зла в данном конкретном месте. Одного из многих противостояний, из которых и состоит нескончаемая битва, в которой нет, и не может быть победителя, а есть, только, временные успехи и неудачи, битва, поддерживающая гармонию мира.
Голубка узнала, что Меченый, отсыпающийся после бурной ночи где-то в глубинах ее нового друга, – убийца ее отца. Неизвестно, было ли это сделано по приказу Старухи, или он оказался случайной жертвой маньяка, но Меченый чуть не убил ее и ее мать, убил верного пса Мухтара. Он был злым гением ее семьи. Сознание того, что он сейчас рядом, злило Голубку и придавало ей силы. Было такое ощущение, что поблизости в стеклянной банке спит гремучая змея, и нет никакой возможности добраться до нее, не разбив банку. Но придет полночь и банка откроется. К тому моменту надо быть готовой встретить ее во всеоружии.
За рассказами незаметно пролетело время. Голубка еще раз проведала мать. Та проснулась и попросила поесть. Это было хорошим признаком, свидетельствующим о скором выздоровлении. Рана на животе зарубцевалась и совсем ее не беспокоила. Голубка собралась, уже было, уходить, но тут мать пожаловалась на зуд в лодыжке. Рана на ноге, укушенной собакой-зомби, была неглубокой, но выше нее появились зловещие, темные пятна. Сами следы зубов не заживали, и были наполнены гноем. Приглядевшись, Голубка заметила одну единственную, черную нить, тянущуюся к раненой ноге. Несмотря на все усилия, ей не удалось оттолкнуть эту нить: она, словно, окаменела. Ну, что ж, нить, привязанная Старухой, умрет вместе с той, кто ее привязал. Или умрет она, умрет мать, умрет Скаут, и умрут еще многие, многие невинные люди. Не правда ли, сомнительное равновесие? Может ли жизнь Старухи перевесить все эти жизни? К своему глубочайшему сожалению, Голубка знала: да, может. Так уж устроен мир.
– Крепись, дочь, – сказала мать голосом, которому попыталась придать бодрости. – Не думай обо мне. Я уже свое пожила и, похоже, уже сыграла роль, предназначенную судьбой: родила и вырастила тебя, научила всему тому немногому, что знала, помогала, как могла в твоей первой битве. Тебе же предстоит довести начатое до конца. Не забывай голоса наших предков, которые ты слышала этой ночью. Всегда помни тот чистый свет, постарайся снова увидеть его. Откройся космосу. Погрузись в неиссякаемый источник, слейся с ним воедино. Помни – ты не одна. Очистись сердцем и взывай к Богу. Он не оставит тебя своей милостью. Зло будет повержено и восторжествует добро. Аминь.

Она вернулась к Скауту в подавленном настроении. Тот сидел на прежнем месте, обхватив голову руками. Казалось, он не заметил ее прихода. Мысль о том, что на ее попечении находится такой большой и сильный в реальной жизни человек, но такой маленький и слабый тогда, когда реальность отступает на второй план, заставила ее взять себя в руки.
– Не грусти, разведчик, – Голубка положила руку ему на затылок. – Если мы с тобой начнем грустить, кто же тогда победит Черную Старуху?
– Тише, я пытаюсь говорить с НИМ, – Скаут на секунду всплыл из глубин своего подсознания.
– С Меченым?
Он не ответил, да и вопрос не требовал ответа. Скаут молчал, но выражение его лица не оставляло сомнения в том, что он сейчас не в полутемной бане, а в более чем темных закоулках своей души, являющейся тайной за семью печатями для современной науки. И, похоже, в одном из этих закоулков он кого-то нашел.
Его глаза выразили удивление, страх, и искреннюю досаду. Прошло всего несколько секунд, и он вернулся в этот мир.
– Какой же он мерзавец! – воскликнул Скаут. – Я пробовал уговорить его, уговорить в последний раз! Все бесполезно. Он озлоблен и горит желанием отомстить. Он ждет, не дождется наступления ночи, уверен в силе Старухи, говорит, что не простит мне выброшенного Жилореза. Он не любит проигрывать, обещал залить кровью всю округу и начать с тебя. Что нам делать?
– Ничего удивительного. Другого от него было трудно ожидать. Ты взывал к его здравому смыслу, но забыл, что разговариваешь с духом. Он уже давно мертв, у него нет своего собственного тела, он существует лишь благодаря магии Старухи. На нее вся его надежда. А что ты можешь предложить ему взамен? Пойти против своей хозяйки и благополучно отбыть в ад? Неважная перспектива. Я думаю, что встречу с раскаленной сковородкой он бы хотел отложить на как можно более поздний срок.
– Что касается меня, то я бы с удовольствием отправил его туда прямо сейчас и, даже, оплатил билет в один конец. Меня уже тошнит от его присутствия, словно я лягушку проглотил.
– В том то и штука, что пока мы не знаем, как он в тебя попал, освободить его душу можно лишь, убив тело. Твое тело, Скаут.
– Что ж, если не будет другого выхода…
– Это не выход. Единственный выход – это покончить с Черной Старухой. Меченый – лишь препятствие на пути к ней. Опасное препятствие. Но, мы найдем, как его обойти. Уверена, что найдем. А сейчас, Скаут, думай. Перебирай в памяти снова и снова все произошедшее с тобой в Черном Лесу. Я чувствую, что разгадка, где-то там. Попробуй еще поговорить с Меченым. Постарайся выведать у него, как можно больше о Старухе. Используй хитрость, докажи, что ты настоящий разведчик.
– Я постараюсь, – кивнул Скаут, и они оба погрузились в размышления.


Устав от путешествий из одного конца деревни в другой, которые заставляла его проделывать ненавистная ведьма, отец Скаута решил переменить тактику. Он снова, уже в четвертый раз, отправился к дому с соломенной крышей, но теперь входить в него не спешил. Вместо этого он обошел вокруг дома, обратил внимание на запущенный сад, сгнившую ограду, и отметил для себя: да, именно таким и должно быть жилище злой колдуньи. Тревога, вопреки его желанию, закралась в сердце. Сам дом излучал эту тревогу.
Он заглянул в единственное окошко, затянутое паутиной, но разглядеть внутри ничего не смог: в доме было совершенно темно. Неестественно темно, как если бы на дворе стояла глубокая ночь, а не белый день. Он вернулся к крыльцу. Прислушался. Не единого звука не доносилось из избушки. Неестественная тишина. Что-то слово "неестественный" слишком часто стало приходить ему на ум. Неестественно часто.
– Я пришел, Старуха! – крикнул он негостеприимному дому. – Встречай!
Полная тишина.
– Что, обделалась от страха, дьявольское отродье? Отвечай, что ты сотворила с моим сыном? Отвечай, или, клянусь богом, я сожгу этот вертеп! Никакое колдовство тебе не поможет, пришло время платить по счетам!
Вроде бы скрипнула дверь где-то внутри.
– Я предупреждаю тебя в последний раз. Или выходи, поговорим за жизнь, или сгоришь вместе со своей поганой избушкой на курьих ножках. А потом, пусть делают со мной, что хотят. Ты меня достала.
Никакой реакции.
Он достал из кармана бутылку с бензином и промасленную тряпку. Притащил с дороги охапку соломы, оброненную с воза. Пристроил ее у стены.
Полная тишина и неподвижность. Не слышно даже пения птиц, не шелохнутся кроны деревьев. Только черная тень промелькнула вдоль забора. А может, почудилось.
Ну, будь, что будет. Он облил бензином тряпку, бросил ее на солому. Запах бензина растекся по застывшему воздуху. Чиркнул спичкой и поднес ее к тряпке. Спичка зашипела и погасла, словно тряпка вместо горючего была пропитана водой.
Он извел пол коробка, результат был тот же. То есть – никакого результата. Где-то в глубине дома раздался сатанинский хохот.


А в это время на другом конце деревни его жена варила обед. Она поставила  на плиту большую кастрюлю с водой и бросила туда приличный кусок говядины. Ранние визитеры милиционеры испортили все вчерашние щи, которых, по ее расчетам, должно было хватить и на сегодня. Они не успели толком поесть, но остатки пришлось вылить. И вот, теперь, она сидела на табуретке, механическими движениями чистила картошку, а сама думала о сыне.
Как он, где он, жив ли еще? Материнское сердце подсказывало – жив. Он где-то недалеко, скорее всего, в деревне или возле нее. Прячется, скрывается, боится идти домой. О, если бы только увидеть его! Она бы сказала, что совсем не считает его виноватым, что он действовал не по своей воле, что виной всему Старуха. Она бы сама спрятала его, укутала материнским теплом, как когда-то много лет назад. Никто бы не посмел отнять его у нее, она бы защищала его как дикая кошка. Только через ее труп. Сердце ныло и ныло в тоске и отчаянии. Снова, в который уже раз она была близка к тому, чтобы потерять своего единственного сына. Судьба била и била ее все в одну и ту же чувствительную точку. Пора бы уж и привыкнуть. Не привыкалось.
Сквозь свои грустные мысли она слышала, как ее муж, подавленный случившимся не меньше ее, топает и топает по крыльцу, не находя себе места. То звуки его шагов замолкали довольно надолго, то возобновлялись. Каждый раз, когда это случалось, она говорила себе: – Вот дочищу картофелину и пойду посмотрю, как он там. Но шаги замолкали, и она забывала, поглощенная думами о своем несчастном ребенке. Как быть?
          Упасть на колени перед ведьмой, молить ее о пощаде? Да, знает ли она само это слово? Выскочить на улицу с криком: "Люди, бейте ее, она ведьма"? Но сейчас не средние века, после такой выходки ее саму отправят в "Берлогу".
Вода в кастрюле закипела, из-под крышки повалил пар. Пора снимать пену. Мать вооружилась шумовкой, сняла с вешалки прихватку и открыла крышку. То, что она увидела, превратило ее в статую. В кипящей воде, весь в облаке белого пара плавал облезлый черный кот. Кот оскалился и заорал. Ее собственный визг заглушил крик кота. Мать отшатнулась от плиты, зацепив шумовкой кастрюлю. Та опрокинулась и обварила ей обе ноги ниже колен. Черный кот исчез, как будто его и не было.
Дед Евсей, дежуривший в кустах напротив дома, и мечтающий первым обнаружить Скаута, заслужив тем самым почет и уважение, услышал нечеловеческий крик. Поддерживая штаны, он опрометью бросился в дом. Видя такое дело, он помчался до магазина, и набрал 03.
Второй раз за один день, столь редкий до сих пор в этих краях микроавтобус с красным крестом на боку, появился в деревне.


Скаут пробежался по своим воспоминаниям, словно пианист по клавишам рояля. Клавиши звучали, где глуше, где резче, но в целом, он мог припомнить каждый свой шаг в Черном Лесу. Что ж, надо подумать, проанализировать: где, в какой момент он допустил ошибку, которая позволила Меченому войти в его душу, как в распахнутые ворота. Теперь уже не торопясь, основательно он заново прочувствовал все подробности своего приключения, начиная с того момента, когда он, простившись с Мишелем, проник сквозь волшебную дверь в Черный Лес, и кончая своим пробуждением в доме Старухи. Все, вроде, логично. Скаут вздохнул, и попробовал еще раз. Еще и еще… Утомленный бессонной ночью он сам не заметил, как глаза его закрылись.


Он летел над странным миром. Летел не как птица, а скорее, как, влекомый ветром, воздушный шар. Багряно-розовый небосвод раскинулся над багряно-розовой землей, багряно-розовым лесом, такой же багряно-розовой рекой. Одноцветный мир, как будто смотришь сквозь очки с цветными стеклами.
Страха не было. Каким-то образом он понимал, что этот мир снится ему. Наоборот, было приятно лететь в вышине, вдыхать грудью чистый воздух, и знать, что в любой момент можно проснуться.
Он не ощущал ни малейшего ветерка, однако, воздушный поток разворачивал его вокруг оси, как бы предлагая полюбоваться здешними красотами. Он и любовался. Было тепло и светло, и никакой боязни упасть. Так, наверное, летит после смерти над землей человеческая душа.
Ни одной мысли не было в его голове, только легкость и спокойствие. Спокойная легкость. С улыбкой он наблюдал, как одноцветный мир медленно вращается вокруг него, одновременно смещаясь, раскрывая перед ним все новые дали. Где он, что он, куда несет его? Вопросы эти остались далеко в прошлом, казались пустяшными и, совершенно не имеющими отношения к волшебному полету. Как же мелочны все те проблемы, которые еще недавно заставляли его так страдать! Они остались там, – на земле, а здесь – небо, свобода, покой и радость.
Одна, поначалу очень отдаленная, деталь внесла разнообразие в равнинный пейзаж. Узкая, вертикальная черточка возникла на горизонте. При каждом новом обороте он видел, что черточка растет и растет, вытягивается, приближается. Вот она уже превратилась в остроконечную скалу, совсем даже не розовую, а темно серую. На ее вершине, словно наколотый на шампур – сверкающий шар. Еще несколько оборотов, и он видит, что скала настолько огромна, что он смотрит на шар даже несколько снизу. Еще оборот, и шар подплывает совсем близко. Он огромен. За его прозрачной, блистающей оболочкой что-то темнеет. Что-то знакомое, смутно напоминающее… Шар исчезает из поля зрения. Когда он появляется вновь сомнений не остается. На вершине скалы, за прозрачной, магической оболочкой – Черный Лес. Ясно видны уродливые деревья-мутанты, черные облака, даже, кажется, тускло светятся призрачные огоньки.
Вновь неведомая сила разворачивает его, шар и скала уплывают. Плывет розовый мир. Вот сейчас он снова увидит скалу. Но, что это? На месте скалы –  костлявое черное тело, на месте шара – ужасная голова. Гигантская Старуха! Она насмешливо смотрит на него своими пронзительными черными глазами. – Здесь ты червяк, Скаут, – с присвистом шепчут огромные губы, – ты, просто, назойливая моль.
Рука, похожая на стрелу исполинского башенного крана, тянется к нему. Чудовищные пальцы, каждый толщиной с его тело, готовы схватить. Раздраженный крик матери: – Иди домой! Кому я говорю, домой, несносный мальчишка! Быстро домой! Голос отца: – Что струсил, будущий командир? Где твое сияние?
– Думаешь, ты голубь? – скрежещет Старуха. – Ты, даже, не голубка. Ты сопля, растертая между пальцев, вот так!
Исполинские пальцы стремительно сближаются, устремляясь к нему. Он, что есть силы, бьет по ближайшему пальцу кулаком. Сон исчезает.

Первое, что Скаут услышал проснувшись, был глухой, дребезжащий звук. Он тупо уставился в направлении звука, и увидел, пляшущую на столике, жестяную кружку. Сам столик был перекошен, вырван одним углом из стены, виднелись загнутые гвозди. Потом пришла тупая боль в кулаке.
Ему все стало ясно. Во сне он долбанул по столику, да так, что чуть не оторвал его совсем. Значит, вместо того, чтобы думать, он уснул. Светлый квадрат на полу заметно потускнел и сместился в дальний конец предбанника. Скаут взглянул на часы: ого, уже половина пятого! Он огляделся.
На другом конце скамьи, свернувшись калачиком, спала Голубка. Она так умаялась, что грохот, произведенный Скаутом, не разбудил ее. Две ладошки под головой, чуть подрагивающие ресницы, белые, округлые колени.
Господи, она же совсем ребенок! Наверняка, до сих пор еще в куклы играет. За что ей такое? Ведь еще не набрала силы, не окрепла, не испытала ничего в жизни. Только-только начала ВИДЕТЬ, и сразу в бой? Что же дальше-то с ней будет?
Он склонился над ней и вгляделся в ее лицо, стараясь увидеть в нем мужественные черточки, свидетельствующие о внутренней силе, которая так поразила его воображение. Лицо как лицо: женственное, нежное. Чистая кожа, совсем детские, не проколотые уши. На шее – серебряный крестик. Думал ли он, что будет когда-нибудь вот так смотреть на нее, спящую? Ему, вдруг, безумно захотелось прикоснуться губами к ее щеке. Исполнил бы он свое желание, или нет – неизвестно, потому что в этот момент Голубка вздрогнула и проснулась.
Она открыла глаза, все еще затуманенные сном, отчего они казались волшебными и загадочными. Ее ласковая улыбка прогнала его смущение прочь.
– Скаут?
– Да, Голубка.
– Скаут, я уснула, – она говорила тихо и нежно.
– Да, Голубка. Я никому не дам тебя в обиду, слышишь? Я смотрел на тебя и понял… Я только сейчас  понял… Понимаешь, только сейчас. Я дурак, да, Голубка? – его голос дрожал.
– Нет, Скаут, ты не дурак. Просто… Просто …это я дура.
Она села, и, вдруг, обхватила его шею обеими руками, уткнулась головой в его плечо. Скаут прижал ее к себе. Время остановилось. Секунды и минуты слились в одно бездонное мгновение, наполненное счастьем, заставляющем сердце замереть от восторга, а потом стучать с удвоенной частотой: ТОЛЬКО ТЫ, ТОЛЬКО ТЫ, ТОЛЬКО ТЫ.
– Только ты, – повторил Скаут вслух. – Я люблю тебя.
– Мне так страшно! Если бы ты знал, как мне страшно.
– Я никому тебя не отдам, ни Меченому, ни Старухе, ни Деду Морозу. Я все сделаю для тебя, все сделаю для твоего счастья. Веришь ты мне?
– Не отдавай меня. Ты сильный. Сильный, как мой отец.
Она подняла на него глаза, и он поцеловал ее неопытные девичьи губы.
– Я верю тебе, – сказала Голубка, –  верю, что ты любишь.
– А ты? Любишь ли ты?
– Я… не знаю. Не торопи меня. Я должна разобраться, со мной, ведь, впервые такое. Я сама скажу тебе. Не торопи. Ладно?
Скаут понял, что ее внезапный порыв был не проявлением чувств, а безотчетной попыткой укрыться от опасности в сильных руках. Тоской девочки, растущей без отца. Тоской по мужскому плечу, где можно спрятаться от жизненных невзгод, почувствовать себя в безопасности, поплакать, и обрести уверенность. Это же так важно – иметь возможность расслабится. Он провел ладонью по ее спине, ощутив под платьем волнующий ремешок. Ничего, всему свое время, все еще будет у них.
– Видела бы нас сейчас Старуха! – все так же прижимаясь к нему, сказала Голубка. – Она бы лопнула от злости.
– Туда ей и дорога. Интересно, что она сейчас делает?
– Спит, небось. Набирается сил для предстоящей ночи. В эту ночь она убьет меня, если мы что-нибудь не придумаем.
– Не говори так, я не хочу этого слышать. Мы обязательно что-то придумаем, мы должны. Хотя… до сих пор у меня ничего не получилось. День кончается, надо поторопиться.
– Ты пробовал поговорить с меченым?
– Пробовал. Он не отвечает. Или спит, или молчит нарочно, из вредности. Я вертел в памяти все события и так, и сяк: все, вроде, логично. Не за что зацепиться. Потом уснул и видел сон.
– Интересно. Расскажи свой сон. Часто мы во сне находим ответы на вопросы, мучающие нас наяву.
– Я летел в розовом мире, как воздушный шарик. Меня вращало, толи ветром, толи какой-то силой. Потом я увидел высокую скалу, а на ее вершине – Черный Лес, покрытый прозрачным колпаком. Только потом это оказалась Старуха.
– Старуха?
– Да, она хотела схватить меня, я стал с ней драться, и проснулся. Вон, видишь, – сломал, – Скаут кивнул на покосившийся столик.
– Постой, постой, – не обращая на поломку внимания, взволнованно заговорила Голубка. – Это, точно, не простой сон, – она отпрянула от него, ее лицо раскраснелось. – Значит на месте скалы – Старуха? На месте Черного Леса – ее голова? Тебе не кажется это странным?
– Не понимаю, – он, действительно, не понимал, что это Голубка так разволновалась.
– Но, ведь Старуха говорила, что сундук у тебя в голове. А оказалось…
– Что он у нее в голове, если только сон не врет, – закончил Скаут.
– Сон твой правдив, я чувствую это, и это многое меняет. Я пойду, проведаю мать. Спрошу у нее, заодно, о твоем сне. Она хорошо разбирается в таких вещах. Я вернусь скоро. Не скучай, – Голубка вышла, поправив прическу.

Скучать он и не думал. Мозг получил зацепку, и начал переосмысливать события в другой плоскости.
Если сон не врет, значит, Старуха преднамеренно обманывала его, говоря, что сундук внутри него "в самой середочке". И не в своем подсознании бродил он, а в подсознании Старухи. Но там были его детские страхи: волк, квашня, красная шапка. Видимо, сначала он был все-таки в своей "середочке", а позже, вошел в Черный Лес – черную душу колдуньи, и она впустила его через магическую дверь с надписью "Меченый". Впустила его, но не впустила Мишеля, не впустила красный берет. Неспроста это. Ох, неспроста.
И, правда, откуда бы взяться в его душе тому сонму человекоподобных призраков, рыщущих по Черному Лесу? Этой толпе несчастных, страдающих призраков? Толпе бестелесных, юродивых калек, днем с огнем тщетно ищущих выхода?
А в Старухином нутре они вполне могли бы находиться. Плененные души умерших, перехваченные каким-то образом во время их последнего полета. Души с подрезанными крыльями. Рабы, которыми владела ведьма. О, как они жаждали свободы, как умоляли его помочь! Среди них был и Меченый.
Скаут все больше убеждался, что с самого начала целью Старухи было подсадить Меченого в его тело, ведь собственное тело маньяка давно сгнило в могиле. Но, почему она называла этим именем его самого? И надписи: на магической двери, ведущей в Черный Лес, на двери Черной Комнаты, на Черном Сундуке, наконец, были, безусловно, обращены к нему, Скауту, и были одним и тем же словом "МЕЧЕНЫЙ". Такое впечатление, что Меченых – два. Один – отпетый маньяк-убийца-самоубийца, другой – полный юношеских амбиций парень, получивший свою метку за ухом в результате черного ритуала, который, однако, спас ему жизнь.
Что общего между ними, кроме прозвища? Как могло произойти то, что они, теперь, делят между собой одно тело: Меченый дневной и Меченый ночной? Как душе убийцы удалось зацепиться за его душу, пролетающую сквозь врата, ведущие в никуда, какими оказался Черный Сундук?
И еще один вопрос. Совершенно очевидный, но разрушающий всю построенную им теорию, каверзный и ядовитый вопрос. Откуда она знала?
Скаут встал, размял кости, потянулся, едва не задев при этом кулаками за стены. Раскрыл дверь и зашел в соседнюю с предбанником парилку. Взял ковш и напился прохладной и, удивительно вкусной, воды из чана. Здесь было попросторнее, и он стал шагать из угла в угол.
А, может, Старуха врала и насчет Черного Сундука, будто бы он вместилище неосознанных страхов? Но, мать говорила ему очень похожие вещи: "Я думаю, у каждого человека есть свой сундук". Неужели и мать… Нет, мать, конечно, была так же обманута, как и он. Может, не существует таких хранилищ страха в душе человека? Может, бороться со своими страхами нужно не во сне, а в реальной жизни? Может, именно сейчас, в минувшую, бурную ночь, и в этот, внешне спокойный, но такой незабываемый день, несомненно, – один из самых главных дней в его жизни, он и открывает свой Черный Сундук? Может, именно сейчас он и становится НАСТОЯЩИМ?
Не дать жизни сломать себя… Она надломила, но не сломала, а значит не все еще потеряно. И у него, теперь, есть Голубка.
Но, что же тогда такое ТОТ сундук, стоящий в самом черном углу самой черной комнаты? Не сундук из его детских кошмарных снов, который мог быть иллюзией, а сундук, который он открыл, перешагнув при этом через свой, прямо-таки, животный ужас, стоивший ему еще пряди седых волос. Черный Сундук в голове у Черной Старухи.
И, опять: откуда она могла знать, ОТКУДА?!
Снова Голубка долго не возвращалась. Что-то случилось? Она обещала вернуться скоро.
Он мерил и мерил шагами тесное помещение. Стрелки на часах неумолимо ползли вперед.

Наконец, дверь распахнулась и на пороге появилась Голубка. Не найдя Скаута в предбаннике, она решила поискать его в парилке. Он обратил внимание, что взгляд ее изменился. Да, она смотрела на него уже по другому. Если раньше ее взгляд был, хоть и добрым, но отчужденным, смотрящим сквозь него куда-то, далеко-далеко, то теперь, в нем было тепло и смущение; она то глядела ему в глаза, то, вдруг, опускала взор. Он чувствовал, что меж ними уже протянулась тоненькая, но прочная ниточка, связывающая в единое целое два их существа.
– Вот ты где! А я сначала даже испугалась. Смотрю, – тебя нет. Я там покушать принесла, – она кивнула на предбанник.
– Я тут думал и, кое-что, кажется, понял. А как там твоя мать?
– Плохо, – Голубка опустила голову, – рана на ноге убивает ее, и я ничего не могу с этим поделать. Развилась гангрена, она быстро распространяется. Я отключила маме сознание, ей было очень больно.
– Это ужасно! Мне так жаль… – совершенно искренне посочувствовал Скаут. – Неужели ничего нельзя сделать? Врачи? Скорая помощь?
– Нет, они тут бессильны. Обнадеживает лишь одно: гангрена вызвана магией, и с исчезновением источника магии исчезнет и гангрена, все быстро заживет. Иначе – мать обречена. Как, впрочем, и мы с тобой.
– Сколько она продержится, как ты думаешь?
– Если ничего не изменится, она не доживет до утра. Но, я уверена, что кто-то не доживет до утра так и так. Или мы или Старуха. Иного не дано. Я чувствую, что битва состоится скоро, не знаю почему, но я это чувствую.
Глаза ее горели яростным огнем. Она ненавидит Старуху, – подумал Скаут. Откуда в девчонке столько ненависти?  Ненависть имеет свойство накапливаться во взрывоопасных количествах. И тут же он узнал еще об одном источнике ее ненависти, источнике, который переполнил и его чашу.
– Скаут, соберись с мужеством, – Голубка смотрела прямо ему в глаза, – в твоем доме тоже есть пострадавшие.
Кто, мать или отец? Кто, мать или отец? Кто…
– Кто? – спросил он чуть слышно.
– Твоя мать обварила ноги кипятком. Она в больнице. Опасности для жизни нет, но ей очень больно, – Голубка закусила губу, на ее глазах показались слезы.
– Это сделала ОНА?
– Да, несомненно, это ЕЕ рук дело. Я была в твоем доме, как раз когда мать забирали. Я видела там черного кота. Его видела я одна, и, думаю, он еще страшнее Старухи. Хотя, биться придется не с ним, по крайней мере, не теперь.
– Ну, Старуха, ну, змея подколодная, ну, мартышка! – Скаут был вне себя от ярости. – Клянусь, голову положу! Клянусь матерью, отцом клянусь, не жить тебе ведьма!
– Скаут, ужин стынет, может, поешь? – подождав пока он успокоится, сказала Голубка.
– Нет, не могу я сейчас есть! Не время! Не беспокойся обо мне, – добавил он уже нежно и тихо, шагнул к ней и обнял за плечи. Голубка мягко отстранилась и вышла в предбанник. Скаут последовал за ней.
– Смотри, солнце садится, – она открыла внешнюю дверь.
Пламенел закат. Сиренево-багряные полоски редких кучевых облаков у самого горизонта выглядели как родимые пятна на красном, распарившемся за жаркий день, лице. Нижний край солнечного диска уже скрылся в лесной чаще. Лес, кажется, вот-вот вспыхнет и сгорит дотла, не выдержав нестерпимого жара. Солнце будет погружаться, тонуть в кронах деревьев, и, в конце концов, утонет совсем. Еще некоторое время небосвод над лесом будет залит живым, теплым сиянием уже невидимого светила, потом и оно исчезнет, и на его месте прорежутся первые, робкие звезды. А еще через час над горизонтом поднимется полная, оранжевая луна.
Они стояли на пороге, рядом, плечо к плечу, и молча смотрели на закат. И у каждого из них в голове была одна мысль: может быть они видят солнце в последний раз? Может это не короткая разлука до утра, а прощание навеки? Может, не будет больше света, и наступающая тьма останется навсегда? Их руки слились сами собой.
В необычайной тишине прозвучали слова Голубки, и выразили их общее настроение:
– Как тонет корабль…
– Но, он не утонет, – откликнулся Скаут.
– Никогда…
– Никогда… – их пальцы сжались, крепко-крепко.
Тем не менее, они прощались с солнцем до того самого момента, когда  последний, багряный лучик сверкнул и исчез за стеной, сразу почерневшего, леса. До полуночи оставалось два часа.
Они вернулись в свой штаб, и плотно закрыли за собой дверь. Больше медлить было нельзя.
Голубка села напротив Скаута, взяла его ладони в свои. Ее движения излучали решительность. Он уже видел перед собой не стройную, молодую девушку: перед ним был несгибаемый, бесстрашный воин Армии Света. Воин, готовящийся к битве.
– Говори, что ты узнал? Сейчас или никогда.
– По-моему Старуха дурит меня. Нет во мне никакого Черного Сундука. Тот, что я открыл, был внутри Старухи.
– Старуха усыпила тебя, ты бродил в своем подсознании, а затем она пустила тебя в свое. Зачем?
– Что бы я открыл свой сундук, что бы, каким-то образом, в этот момент, подсадить Меченого. Только, я не понимаю одного: откуда она знала? Откуда знала, о Меченом много лет назад, когда я видел свой сон в первый раз? Меченый тогда был еще пацаном, он еще не свихнулся тогда. Но, однако, это горящее слово, это слово на букву "М"…
– А ты уверен, что это слово было "Меченый"?
– А какое еще? Я не мог прочитать остальные буквы, но я мог их сосчитать! Их было семь.
– И, тем не менее, это настолько важный момент, что необходимо знать точно.
– Как теперь узнаешь…
– Есть способ оживить твою память, но для этого нужно сдвинуть твою фокусировку. Если ты согласишься, конечно.
– О чем ты говоришь? Делай со мной все, что считаешь нужным. Разве мы не одна команда?
– Тогда закрой глаза, расслабься. Сейчас ты уснешь, увидишь тот сон, и будешь отвечать на мои вопросы. Готов?
– Всегда готов, моя фея, – Скаут улыбнулся и закрыл глаза.

Голубка повернула выключатель. Вот она, та точка, та заветная точка. Она светится чуть выше его лопаток ярким, пульсирующим светом. Осторожное нажатие астральной рукой и… он уже спит. Это заметно по изменившемуся выражению его лица, по подрагиванию ресниц, и по сместившейся фокусировке.
– Скаут, ты слышишь меня?
– Да, – его голос звучит ясно, но выражение лица остается прежним: спокойным и отрешенным.
– Что ты видишь?
– Я еду на настоящей машине с педалями.
– Ты уже приехал в Черный Лес, вокруг тебя черные деревья, – она активизировала его память, чуть глубже, чуть дальше. На лбу Скаута выступили капли пота.
– Я не могу пошевелиться, меня несет.
– Не сопротивляйся, ни в коем случае не сопротивляйся! – еще несколько минут его борьбы.
– Я в Черном доме.
– Следи за дверями. Что на них написано?
– Ничего. Пока ничего.
– Следи.
Вдруг его лицо исказила гримаса ужаса.
– Спокойно, это сон. Что ты видишь?
– Надпись на двери.
– Ты можешь прочесть ее?
– Я попробую. Первая буква "М".
– Хорошо, а вторая?
– Вторая – "А". Меня тащит к двери! – Скаут забился в судорогах.
– Держись, еще чуть-чуть и я вытащу тебя! Третья буква?
– "Л", – он потерял сознание.
Скаут упал на пол, Голубка не успела подхватить его. Да, и было ли у нее столько сил? Но, теперь, по крайней мере, его лицо было спокойно. Кошмар, как и сознание, оставили его.
Голубка склонилась над ним. Это я виновата, я, – кляла она себя. Это же очень опасно. Если я непоправимо навредила ему, мне не будет прощения.
Очнись же, очнись!
Милый, ты первый сказал мне те слова! Так или не так это было в моих мечтаниях, теперь уже не важно. Ты сказал те слова, ты! Что бы ни было до этого, что бы ни было потом, но эти слова, этот момент останутся навсегда. И когда ты говорил их, ты был честен. Ни капли лжи нет в тебе, ни капли бахвальства в твоем сияющем свечении. Очнись же, очнись! Хоть ты не убивай меня! Ты посеял тревожные семена в моем сердце, так дай им взойти. Корабль не утонет, нет, – ведь так ты сказал? Очнись, я хочу видеть твои нежные глаза, твою ласковую улыбку, слышать твой родной (да, уже родной и милый) голос.
Я увела его туда, за край бытия, так дай же мне Господь силы вернуть его оттуда! Научи меня, как вернуть на место эту треклятую фокусировку. Не дай мне потерять его!
Очнись же, очнись!
Голубка целовала бесчувственного Скаута, целовала его глаза, губы, лоб. Била его по щекам, трясла за плечи. Никакого эффекта. Она двигала его точку фокусировки, точку от которой зависит наше отношение к окружающему миру. Сдвинь свою точку на ничтожную величину, и о тебе скажут: "Беда с головой". Скаут все не приходил в себя.
Очнись же!
Время бежит, и, если ты не очнешься, ровно в полночь очнется тот другой. И это будет смерть моя, и смерть любви нашей. Господи, помоги мне вернуть его! Пусть мне повезет хоть раз!
– Слово. Это было слово… –  не открывая глаз, произнес Скаут.
– Бог с ним со словом! Очнись же! Открой глаза!
– Нет, мне так хорошо. Я видел ангелов на небесах. Зачем ты разбудила меня?
– Вставай убийца, вставай подлец. Ты поранил мою мать. Ты пытался убить меня! Ты –мелкая душа. Ты – ничтожество!
– Я не делал этого! – его глаза открылись, он сел.
– Прости, прости! – Голубка бросилась к нему. – Мне пришлось сказать тебе те слова, чтобы встряхнуть. Я была так напугана! Я думала уже, что потеряла тебя. Как ты?
– Нормально. Голова немного кружится. То слово…
– Что?
– То слово – оно совсем не "Меченый".
– Конечно, нет. "М", "А", "Л"…
– Мягкий знак, "Ч", "И", "К", – продолжил Скаут.
– Мальчик, – это о чем-нибудь говорит тебе?
– Конечно, так называла меня в детстве мать. Да, и отец, тоже.
– Вот оно! – вскричала Голубка. – Время?!
– 22:35, – Скаут с удивлением поглядел на нее.
– Вот оно! Вот оно! Вот оно! – Голубка прыгала и скакала в экстазе.
– Да, что такое? – он никак не мог понять, а тем более разделить ее восторга.
– Да, как ты не понимаешь? На твоей двери, а значит и сундуке, было написано "Мальчик".
– Да, это так.
– А ты открыл сундук с надписью "Меченый".
– Точно.
– Блин, – она непроизвольно выругалась, – ты открыл не свой сундук!
– Постой, постой,  постой. Я что-то не врубаюсь.
– Да, что тут врубаться то, ты открыл сундук Меченого!
– И он вошел в меня!
– Ты открыл ему калитку. Нет ворота! – Голубка была чрезвычайно возбуждена.
– Точно! Но я был уверен, что я и есть – Меченый.
– Старуха убедила тебя в этом. Она и твоя метка за ухом, которую сделала Старуха же.
– Значит, вся эта сложная игра была затеяна лишь с одной целью: заставить меня открыть чужой сундук! – воскликнул Скаут. – Последствия не заставили себя ждать.
Теперь у них были все данные, тайна рухнула, карты раскрыты. Предстояло открыть забрала и сойтись в решающем бою.



9. Очищение.

– Остается совсем мало времени, – с тревогой сказал Скаут, взглянув на часы. – Есть ли у тебя идея, как изгнать его? Ведь, кажется, существуют какие-то методы изгнания демонов?
– Брось, все те обряды лишь мишура. Демон изгоняется на другом уровне. Он сам уходит, когда ему становится не комфортно. Применять эти методы сложно и долго, кроме того, я просто не умею этого делать. Я же не волшебница, а только учусь, – улыбнулась Голубка вымученной улыбкой.
– Чем меньше времени остается до полуночи, тем больше я убеждаюсь, что выхода, вообще, никакого нет. Я имею в виду – для меня. Возможно, мне придется пожертвовать жизнью. Поэтому, я прошу тебя: если есть в доме хоть какое-нибудь оружие, огнестрельное или холодное, принеси его мне. Если ничего не останется другого, ровно в 11:59 я…, – он сделал характерный жест возле виска. – Не хватало еще, чтобы из-за меня погибла ты. – Скаут смотрел в глаза Голубки прямо и откровенно, ожидая такого же прямого ответа.

Бравировал ли он перед девушкой, говоря такие слова, Скаут и сам не мог бы сказать. Скорее всего, да. Он в глубине души надеялся, что до этого дело не дойдет, но если бы дошло… Он, видимо, поступил бы так, как и должен поступить НАСТОЯЩИЙ человек. Хотя и не с таким храбрым видом.
Прямой ответ, хотя и с некоторым опозданием, он, все же, получил.
– Есть ружье, которое принадлежало моему отцу, – Голубка взглянула на него с нежностью и жалостью, в ее глазах блеснули слезы. – Из него не стреляли очень давно, может, даже, никогда. Я принесу его, и ты посмотришь.
– Я сделаю это. Клянусь, я сделаю это, если ни на что другое я не способен. Я это сделаю, – он, как бы, убеждал сам себя.
– Скаут, миленький, ты вот сейчас подумал, что я с такой легкостью допускаю возможность твоей смерти. Поверь мне – это не так. Просто, я уже чувствую, что ничего другого мы не изобретем. Но, сделаем мы это не так, как ты думаешь. Выстрел должен прозвучать после полуночи.
– Но, ведь, в 12 появится Меченый, и выстрелит он в тебя!
– Он не сможет выстрелить в меня, потому что я …выстрелю в него, – ее голос был печален и дрожал.
– Ты?! И ты сможешь?
– Смогу, – сказала Голубка твердо.
– Но, в чем же разница? Результат будет один.
– Разница в том порядке, в котором души будут покидать тело. Необходимо, чтобы душа Меченого вылетела первой. Пусть она летит своей дорогой, куда уж там ей положено. А когда вылетит твоя душа, я поймаю ее и верну в тело.
– Ты уверена, что сможешь это сделать?
– Я постараюсь. По-моему, это единственный наш шанс.
– Постой, но ведь выстрел нанесет такие повреждения, что душа не захочет возвращаться. Ничего не выйдет.
– Выйдет. Я об этом подумала. Тело Меченого, вернее, твое тело, в то время, когда там Меченый, – не совсем, что ли, настоящее. Я тебе рассказывала, как он просочился сквозь стену дома. Он как бы – жидкий, что-то вроде того. Конечно, в переносном смысле. Он пластичный. Обычное оружие не может причинить ему вред, хотя, возможно, он этого не знает.
– Тогда я вообще ничего не понимаю. Что же нам с ним делать?
– Ты видел фильмы про мертвецов? Я видела один. Там в них стреляли, они падали, но через некоторое время поднимались. Если и в жизни так…
– Ого! Это называется вышибить дух! Только ты вышибешь сразу два духа, а вернуться позволишь только одному, – Скаут радовался как ребенок, словно речь шла не о его теле, а о том мертвеце из фильма ужасов.
– Именно так я это себе и представляю. Нам придется испробовать это. Я, по крайней мере, НАДЕЮСЬ, что все получится. У меня предчувствие, что все будет хорошо. Наверное, я оптимистка, да?
Скаут подошел к ней обнял, заглянул в глаза:
– Ты… ты героиня!
– Невелико геройство рисковать чужой жизнью, – засмеялась Голубка, и, вдруг, посерьезнела. – Ах, если бы ты знал, как мне страшно! Ах, если бы ты знал…
Она уронила голову ему на плечо и заплакала. Скаут гладил ее мягкие волосы, и  тихо шептал что-то.
– Я понимаю, это не совсем то, что тебе хочется услышать, но… ты для меня уже не чужой, ты дорог мне, и поэтому мне вдвойне грустно. Я не хочу терять тебя, – сказала Голубка сквозь слезы.
– Все будет хорошо, вот увидишь. Мы всегда будем вместе, только смотри на меня так, как смотришь сейчас. Смотри, так как сейчас.
– Корабль не утонет?
– Не утонет.
– Никогда?
– Никогда.
Потом она принесла из дома ружье.

Это была новенькая двустволка в брезентовом чехле, пахнущая маслом. Из нее, действительно, еще не стреляли. Свет от лампочки тускло поблескивал на вороненых стволах. Вместе с ней Голубка принесла несколько коробок с патронами.
Скаут со знанием дела вертел ружье в руках, проверял курки, заглядывал в стволы. Затем перешел к патронам. В большинстве коробок были патроны с мелкой дробью, годной для охоты на птицу или мелкого зверя. Но в двух из них была картечь.
– Вот эти подойдут для того, чтобы вышибить ему мозги. Только стреляй с близи и в голову.
Он зарядил оба ствола, показывая Голубке, как это делается. Потом объяснил ей как стрелять. Голубка слушала внимательно, закусив губу. Было видно, что искусство убивать конфликтует с ее натурой. Но, добро, как известно, должно быть с кулаками.
– Я все запомнила, – сказала она. – Я сделаю все так, как ты мне показал: сяду покрепче на лавку, положу ружье на кадушку и нацелю его в голову. Как только появится Меченый, я нажму на оба курка.
– Только не закрывай при этом глаза, мало ли что… – предостерег Скаут.
– Постараюсь.
Он заставил ее проделать все это два раза, вынув предварительно патроны. Вроде бы она все делала правильно. Скаут снова зарядил двустволку и поставил ее у стены. До полночи оставалось пятьдесят минут.

– Но, что будет потом, когда ты вернешь меня к жизни, и Меченого уже не будет? – спросил он, когда они закончили приготовления. – Ведь, Старуха-то останется.
– Да, я как раз все время думаю об этом. Старухе придется действовать самой, и это будет страшно. Мне понадобится твоя помощь.
– Я сделаю все что могу. Только я не знаю, что делать. Научи меня, как бороться с ведьмами, – он еще пытался шутить, хотя тревога поселилась в нем, и постоянно росла с приближением роковой минуты.
– Как бороться? – Голубка задумалась. – Снова чертить магический круг? Боюсь, я не сумею начертить его правильно. Мама могла бы, но она сейчас в таком состоянии… Кроме того, – она сделала долгую паузу, – магический круг это, лишь, средство защиты, а, я думаю, нам пора переходить в наступление.
– У тебя есть идеи?
– Есть, только… я не знаю, не слишком ли это для тебя. Выдержишь ли ты?
– Говори.
– Здесь, в этой реальности, ты ничего не сможешь ей сделать. Более того, она может заставить тебя действовать на своей стороне. Значит, нам нужно поступить по-другому.
– Продолжай, – Скаут уже был готов услышать что угодно, вплоть до того, что ему придется слетать на луну, и занавесить ее одеялом.
– Тебе надо атаковать ее изнутри. Ты уже побывал в ее подсознании, в Черном Лесу, как насчет того, чтобы отправится туда снова?
Уж лучше на луну, – подумал Скаут. Черный Лес, наверное, самое ужасное место во всем свете. Неужели придется побывать там еще раз?
– Конечно, я с радостью прогуляюсь по этому замечательному парку, – сказал он, стараясь не выказать своего страха и отвращения. Но, что мне там нужно сделать? Порубить деревья? Пробить прозрачную стену?
– Я не знаю. Тебе придется решать самому. Постарайся как-то разозлить Старуху, отвлечь ее. Уже само твое присутствие в ее голове должно ее смутить. Мы ударим с двух сторон: ты изнутри, я снаружи. Посмотрим, сможет ли она биться на два фронта.
– Я думаю, это хороший план, – сказал Скаут, поразмыслив немного.
– Хороший-то хороший, но для того, чтобы его осуществить, мне нужно отправить тебя в ее подсознание. Я должна настроиться на нее. Нужен какой-нибудь предмет, к которому прикасалась Старуха. Я боюсь, что такого предмета у нас нет.
Скаут упал духом. Действительно, где его взять? Не пойдешь же к ней домой с обыском. Во время их встречи в домике с соломенной крышей Старуха держалась от него на почтительном расстоянии, так что это не может быть предмет его одежды. Но, тогда что? Он перебирал в памяти всевозможные вещи, и не находил среди них нужной. Старуха была осторожна, несомненно, понимая, что каждый предмет хранит образ общавшегося с ним человека. Образ, доступный видящему.
Стрелка на его часах неумолимо ползла вперед, приближаясь к роковой черте. Решения все не было. Скаут вновь вспоминал те предметы, с которыми, на его глазах или в рассказах матери (прости, мама, что не могу быть сейчас с тобой), в отрывочных фразах Меченого, соприкасалась Старуха.
Кошачий череп. Черная лента. Бутылка с мутной жидкостью. Клок шерсти. Кинжал.
При мысли о кинжале он почувствовал, как что-то толкнуло его изнутри. Словно зашевелился кто-то сонный, капризный и недовольный.
– О, мой любимый Жилорез! Гад! – проговорил слабый голос в его мозгу.
Скаут вздрогнул так, что это заметила Голубка, печально сидящая рядом.
– Что? Что с тобой? – она вскинула на него глаза с покрасневшими веками.
– Этот тип шевельнулся.
– Меченый?
– Да. Я думал о том кинжале, которым Старуха кольнула меня за ухом. У маньяка он, каким-то образом, ассоциируется с Жилорезом.
– Что?
– С его тесаком. Я выбросил его в речку, и он не может мне этого забыть.
– Неужели?
– Он любит его, как родного. Постой, постой… Меченый невольно натолкнул меня на мысль. А что если между тем кинжалом и Жилорезом существует какая-то связь? Если так, то это тот самый предмет, который мы ищем. Как жаль, что его уже не достать!
– Достанем! Идем!
Голубка схватила Скаута за руку и потащила из бани. Он повиновался, все еще не понимая, как можно найти тесак на илистом дне, ночью, да еще за столь короткое время.
Луна уже взошла. Она сияла над притихшим садом, видимая даже сквозь густую листву. Окруженные ее холодным светом, они прошли по тропинке, испещренной двухцветной мозаикой, составленной из белых и черных пятен. Когда они вышли на открытое место, Скаут увидел, что звезды расступились перед луной, словно стараясь держаться подальше от ее мертвенно-бледного лика, – олицетворения злых чар. Звезды расположились поодаль, перемигивались украдкой, и глядели вниз на парня и девушку, столь чужеродных в этом зловещем мире, ожидая, что могучая, пребывающая в своем полном величии ночная царица уничтожит их, обратит их в камень, превратит в кусочки льда их горячие сердца.
– Не дождетесь! – сказал им Скаут.
Он чувствовал в своей руке руку Голубки, которая вела его вниз по пологому спуску, и не представлял, что они будут делать там, у ночной реки. Однако он верил ее интуиции, рассчитывал на ее чудесный дар, надеялся, что его любовь поможет ей в час испытаний.
Сплошная стена камышей чуть серебрилась в лунном свете. При полном безветрии камыш онемел. Ни звука не доносилось и со стороны деревни. Все еще было довольно тепло.
Они поднялись на дощатый мостик и, в этот момент небо прочертила падающая звезда.
– Загадывай желание! – скорее в шутку, чем всерьез воскликнула Голубка.
– Жилорез! Верни мне его! – простонал Меченый.
Скаут невольно рассмеялся.
– О чем ты? – удивилась Голубка.
– Меченый загадал желание вместо меня. Он хочет обратно свой тесак, – объяснил Скаут. Должен признаться, что, на этот раз, его желание совпадает с моим. Хотя, на данный момент, это не самое мое большое желание.
– Ну, что ж, порадуем несчастного урода, – Голубка присела на край настила, и негромко свистнула.
Она склонила над водой голову, прислушиваясь, ожидая чего-то. На спокойной водной поверхности смутно отразилось ее обрамленное светлыми прядями лицо. Как будто русалка смотрит из глубины, – подумал Скаут. Он склонился рядом с Голубкой, не понимая, что же она высматривает, но ни о чем не спрашивая.
Голубка свистнула еще раз, уже громче. В этот момент мощный удар снизу потряс ветхий настил. Оторвалась и взлетела в воздух доска. Девушка не удержалась и упала бы в воду, но ее подхватила крепкая рука Скаута, успевшего ухватиться другой рукой за край мостка.
Сила, ударившая по настилу, была столь велика, что их даже подбросило в воздух. Ближайшие к ним камыши вдруг взмахнули своими верхушками и ударили, со свистом рассекая воздух, пытаясь дотянуться до их голов. Самое удивительное, что водная гладь при этом даже не шелохнулась.
– Что… что это было? – пролепетал ошеломленный Скаут.
– Не знаю, – ответила Голубка, дрожа всем телом, – это случилось так быстро, что я не успела ничего заметить. Что-то огромное вдруг налетело снизу…
– Со дна?
– Нет, глубже. Гораздо глубже.
– Во всяком случае, ясно одно: нам надо сматываться отсюда и побыстрее, – подвел итог Скаут.
– Но сначала давай закончим начатое дело.
Она снова склонилась над водой. Он залюбовался ее решительным, но нежным лицом и вдруг заметил, что оно меняется. В ее глазах отразились ужас и отвращение. Ее взгляд был прикован к воде.
Скаут взглянул и обомлел. Уже не русалка смотрела из глубин. На тихой поверхности расплылось огромное лицо: спутанные клочки длинных седых волос, провалившееся щеки, сквозь которые местами белела кость, большой, горбатый нос, сверкающие, черные глаза.
Старуха! Но как она отвратительна! Видно, впервые она показалась в своем настоящем облике, не удосужившись приукрасить себя. Боже, она гораздо старше, чем я думал! – мелькнула мысль. Скаут и Голубка были заворожены ее взглядом.
Губы Старухи зашевелились, обнажая синюшные десны и редкие, желтые зубы, напоминающие клыки. Голос зазвучал так, как будто шел из-под воды.
– НУ, ЧТО НРАВЛЮСЬ? – она скрипуче расхохоталась. – НЕ ПРАВДА ЛИ, МОИ ГЛАЗА СИЯЮТ КАК ДВЕ ЗВЕЗДОЧКИ? ВЕРНЕЕ КАК ДВЕ ЧЕРНЫХ ДЫРЫ. ДВЕ МАЛЕНЬКИЕ, ЧЕРНЫЕ ДЫРОЧКИ, КАКИЕ ОСТАЮТСЯ НА ТРУПЕ ПОСЛЕ УКУСА ГРЕМУЧЕЙ ЗМЕИ.
ВОТ И СЛЕТЕЛИСЬ ВМЕСТЕ ГОЛУБЬ И ГОЛУБКА. ВЫ НЕПЛОХО СМОТРИТЕСЬ РЯДОМ, ИЗ ВАС БЫ ПОЛУЧИЛАСЬ НЕПЛОХАЯ ПАРА: СИЛЬНЫЙ ДУРАК И СЛАБАЯ, НО ГОРДАЯ ХИТРЮГА. ДОЛЖНА ПРИЗНАТЬСЯ – ВЫ, ДАЖЕ, РАССТРОГАЛИ МЕНЯ. Я РЕШИЛА ПОХОРОНИТЬ ВАС ВМЕСТЕ, В ОДНОЙ МОГИЛЕ. А МОГИЛА – ВОТ ОНА, ПОД ЭТИМ МОСТОМ. ОНА УЖЕ ГОТОВА. ХОРОШАЯ, ГЛУБОКАЯ, УЮТНАЯ МОГИЛКА. В НЕЙ ПРОХЛАДНО И ТИХО. ВЫ БУДЕТЕ ЛЕЖАТЬ В НЕЙ, ПОКА РЫБЫ НЕ ОЧИСТЯТ ОТ ПЛОТИ ВАШИ БЕЛЫЕ КОСТОЧКИ, А ПОТОМ ВЫ БУДЕТЕ ЛЕЖАТЬ ТАМ СОВСЕМ ГОЛЫЕ. ХОРОШО, ПРАВДА? РАЗВЕ НЕ ОБ ЭТОМ ВЫ МЕЧТАЕТЕ?
ВЫ, КОНЕЧНО, УЖЕ ОБО ВСЕМ ДОГОВОРИЛИСЬ, МОИ ГОЛУБКИ. НЕСОМНЕННО, РАЗРАБОТАЛИ ПЛАН, КАК ОДОЛЕТЬ СЛАБУЮ СТАРУШКУ. ТОЛЬКО ПЛАНАМ ВАШИМ НЕ СУЖДЕНО СБЫТЬСЯ, ПОТОМУ ЧТО ВЫ ЕЩЕ СОСУНКИ. МОЕ МОГУЩЕСТВО БЕЗГРАНИЧНО И ВЫ УМРЕТЕ! Я ДАМ ВОЗМОЖНОСТЬ ПОВЕСЕЛИТЬСЯ МЕЧЕНОМУ, А ЕСЛИ ОН НЕ СПРАВИТСЯ Я, ПОЖАЛУЙ, ТРЯХНУ СТАРИНОЙ И ПРИДУ САМА. ТУТ УЖЕ НЕ ПОМОЖЕТ И МАГИЧЕСКИЙ КРУГ. ПОЛНОЧЬ БЛИЗКА, У ВАС ЕЩЕ ЕСТЬ ВРЕМЯ НАСЛАДИТЬСЯ ЛЮБОВЬЮ. А ПОКА – ДО ВСТРЕЧИ!
Отражение оскалилось. Из того места, где отражался рот Старухи, вздыбился фонтан воды и окатил наших героев. Ведьма исчезла. Снова из-под воды смотрела русалка с изумленными глазами.
– Слава Богу, слава Богу! – зашептала Голубка.
– О чем ты? – не понял Скаут, с отвращением отряхиваясь. – Она плюнула в нас. Как это мерзко!
– Слава Богу, что она не начала действовать прямо сейчас, когда мы еще не готовы! – Голубка совершенно не обратила внимания на водяной плевок. – Она по-прежнему недооценивает нас. Ее самоуверенность надо использовать. Сколько сейчас времени?
– Без двадцати двенадцать, – Скаут поглядел на нее с тревогой. Времени оставалось очень мало, а он так и не уяснил себе, как же они будут доставать Жилорез.
Голубка свистнула в третий раз. Раздался легкий всплеск, и на поверхности показалась маленькая, усатая голова. Ондатра в нерешительности смотрела на людей.
– Шушерка, не бойся. Плыви ко мне, – девушка поманила водяную крысу.
Та помедлила в нерешительности, и медленно приблизилась, с опаской косясь на Скаута, который с немалым удивлением взирал на происходящее.
– Ближе, ближе. Не бойся его, он добрый. Иди ко мне, – ласково и нежно продолжала звать Голубка.
Шушерка, наконец, одолела свою робость и подплыла вплотную к мостику. Девушка осторожно взяла животное на руки, погладила по мокрой, рыжеватой шерстке, и ондатра зажмурила глаза от удовольствия.
– Нет морковки, нет. Но ты должна помочь мне так, без морковки. Ты поможешь, ведь, правда?
Шушерка смотрела на нее внимательно черными бусинками глаз. Казалось, она понимает человеческую речь. Это, конечно, было не так, но ласковый тон понимает любое животное.
– Там на дне должна быть одна штука…
Голубка создала в мыслях образ того большого ножа, которым размахивал Меченый. Она представила, как ондатра находит его на илистом дне, берет в зубы и плывет с ним к мостику. Прокрутила этот ролик в голове еще несколько раз, что бы Шушерка хорошенько запомнила. Та, кажется, все поняла и забеспокоилась в ее руках, засуетилась. Она опустила Шушерку в воду и та сразу нырнула.
– Ну вот, остается только ждать и надеяться, что она поторопится, – вздохнула Голубка.
– Ты уверена, что она все сделает как надо? – с сомнением в голосе спросил Скаут.
– Сделает, если…
– Если что?
– Если ей ничто не помешает.
– Или никто.
– Да. И, кажется, предстоящие минуты будут для нас самыми томительными.
– А ведь Старуха давала нам дельный совет, как их скоротать, – Скаут положил ей руку на плечи. При этом его взгляд упал на часы. – О Боже! У нас слишком мало времени!
Голубка заглянула ему в глаза:
– У нас впереди масса времени. У нас впереди вечность. Ведь, корабль не утонет?
– Никогда.
Минутная стрелка неумолимо восходила к зениту.

– А, что если этот тесак окажется самым обыкновенным ножом? – оторвавшись от губ Голубки, спросил Скаут.
– Что ж, тогда нам придется туго. Но, в худшем случае, будет другая жизнь, другая битва. Но я, почему-то, не сомневаюсь, что это тот самый кинжал, только в другом облике.
К счастью, Шушерка вернулась довольно быстро. За ласками они даже не сразу заметили ее появление. Ондатра заскребла коготками по вбитому в дно столбу, напоминая о своем присутствии. В ее маленьких зубах был зажат тесак.
– Она принесла его! Это невероятно, но она его принесла! – Скаут, как оказалось, так до конца и не верил в возможность этого маленького чуда.
– Тише, не кричи так. Ты ее напугаешь, и она уронит ношу, – приструнила его Голубка. – Ну, принесла, так что ж такого? Главное, ЧТО она принесла.
Девушка взяла в руки тесак, взяла осторожно, кончиками пальцев. Приблизила к глазам. Скаут не мог знать, что она видит, но, судя по выражению ее лица, видела она что-то мерзкое.
– Кровь, – сказала Голубка. – Сколько крови! Обезумевшие от боли глаза. Много-много безумных глаз. Ничего, кроме безумных глаз, широко открытых, безумных глаз. Безумных-безумных, огромных глаз.
Скаут с тревогой смотрел на нее. Ее собственные глаза были широко раскрыты. И они были почти безумны.
– Нет, я не могу, – простонала она, – он отвратителен! – Голубка отшвырнула тесак, и он с глухим стуком упал на помост.
– Это он?
– Да, это тот самый Старухин кинжал. Он очень древний. О Господи, я не могу больше! – она повалилась лицом вниз и зарыдала.
Скаут тряс ее за вздрагивающие плечи.
– Ну, милая, ну не время! Уже без пяти минут полночь. Соберись. Скажи хоть, можно ли сделать что-нибудь с его помощью?
– Я уже все сделала. Теперь я смогу войти в резонанс со Старухиной черной душой, когда она начнет действовать и раскроется. Но Боже, я никогда не думала… Никогда не думала, что это так ужасно!
– Вставай, вставай! Нам надо спешить! Самое главное – помни: стреляй сразу и в голову, так вернее. И не сомневайся, перед тобой буду уже не я, перед тобой будет даже не человек, – он помог ей подняться.
Голубка бросила последний взгляд на тихую заводь, на поверхности которой все еще виднелась в ожидании морковки голова ондатры. Увидит ли она ее вновь?
– Скорей же, бежим! – торопил Скаут.
– Бежим! – откликнулась Голубка.
– Куда? Нет, постой, милая, я уже не мальчик, чтобы играть в догонялки.
Голубка в изумлении обернулась. Скаут стоял перед ней и улыбался во весь рот. И это был уже не Скаут.
Его лицо исказила внутренняя борьба. Он весь передернулся, до крови прикусил губу.
– Куда?! Еще рано! Еще не полночь! – как паста из тюбика поползли сдавленные слова. Борьба быстро окончилась, и перед девушкой стоял серийный маньяк-убийца Меченый.
– Ну что, снова будешь рисовать свой круг? – криво ухмыляясь, проговорил он. – Рисуй, я подожду, – Меченый приблизился на шаг. Голубка медленно отступала к краю настила.
Шаг, еще шаг, и вот она уже балансирует на краю шаткого мостка. Меченый схватил ее за руку.
– Э, нет! Так ты еще, чего доброго, в воду сиганешь, а я плавать не умею, – он резко рванул, и Голубка отлетела на середину дощатого помоста. Она зацепилась за вылезшую доску и, потеряв равновесие, упала.
Меченый, сознавая свою полную власть над беспомощной жертвой, не спеша, приблизился. На его кровоточащих губах продолжала играть кривая усмешка. Еще совсем недавно такое милое и родное для Голубки лицо было теперь чужим и отталкивающим. Как, все-таки, сильно зависит внешность человека от его внутреннего облика!
Так же, не спеша, Меченый нагнулся и схватил брошенный на настил тесак.
– Я буду убивать тебя медленно, очень… – начал он.
Когда маньяк на секунду оторвал свой взор от нее, и обратил его на свой, вновь обретенный, любимый Жилорез, Голубка изо всех сил ударила его босой пяткой в челюсть.
Все еще пребывая в согнутом положении, Меченый, скорее от неожиданности, чем от удара, не удержался на ногах и сел на доски. Не теряя ни мгновения, Голубка вскочила, и бросилась бежать.
Голубка с детства любила и умела быстро бегать. Но так быстро как сейчас она еще не бегала никогда. Травянистый склон дыбился перед ней до небес, а она летела по нему точно птица. Голые колени так и мелькали из-под задравшегося от ветра платья, трава больно секла босые ступни. Только бы не упасть! – билась вместе с сердцем неотвязная мысль.
Как быстро она не бежала, но уже наверху откоса она услышала за спиной тяжелое дыхание. Меченый, облаченный в тренированное тело Скаута, неумолимо настигал ее.
Она неслась по огороду, задевая за подсолнухи, туда, к калитке. Дыхание и топот все приближались. Вот сейчас Меченый протянет руку и схватит ее, повалит на землю, и перережет ей глотку. Вот сейчас…
От ужаса и отчаяния в ее голове сам собой повернулся маленький выключатель, тот самый, который был потерян, казалось бы, безвозвратно. А включение его озарило, вдруг, невиданным сиянием весь ночной мир, затмило даже злорадствующую луну. Черные небеса разверзлись, и в эту прореху хлынул такой чистейший, девственный свет, что у Голубки на миг заслепило в глазах. Он был настолько непорочен, настолько совершенен, что все вокруг в одно мгновение оказалось пустяком, по сравнению с его неиссякаемой силой. Зазвучала мелодия, которую ни один оркестр в мире не был бы в состоянии воспроизвести. И сквозь эту неземную музыку до Голубки донесся голос, голос, исполненный любви и заботы:
– ДЕРЖИСЬ ЗА НИТИ, ВНУЧКА! ДЕРЖИСЬ КРЕПКО!
И действительно, с обеих сторон тропинки, по которой бежала Голубка, скользили два ряда вертикальных, малиновых нитей. Они скользили быстро, исчезая где-то в саду. Но и там, она была в этом уверена, нити продолжали свой бег. Голубка, не останавливаясь, раскинула руки и ухватилась за пару параллельных паутинок, и они понесли ее! Понесли над землей, как гуси-лебеди, как ковер-самолет. Она слышала позади отдаляющиеся ругательства.
Голубка распахнула ногой калитку, и нити внесли ее в сад. В мгновение ока она проскользила между спящими яблонями и оказалась возле бани. Здесь она отпустила нити, и они мгновенно исчезли. Нужно подождать Меченого, заманить его в баню. Нужно, чтобы он заметил, куда она спряталась, но нужно еще и успеть приготовиться к встрече.
Вскоре между деревьями послышался шум, и на, залитой лунным светом, дорожке показался, несколько обескураженный, преследователь. Он увидел Голубку и, ускорив шаг, бросился к ней. Девушка нырнула в баню, схватила двустволку, и нацелила ее на входную дверь. Руки ее дрожали. Что ни говори, а ведь это убийство. Пусть и вынужденное, пусть из благородных побуждений, пусть, даже, не совсем настоящее. Но выстрелить в человека, или в то, что так похоже на человека…
Она знала, что выстрелит, знала уже давно. Она поклялась себе в этом именем матери, именем отца, и собиралась сдержать клятву. А эта дрожь в руках, эти мысли – всего лишь слабость, всего лишь обыкновенная женская слабость. Как только дверь распахнется, ее пальцы сами нажмут курки, и мысли тут не при чем. Время мыслей кончилось, пора поработать рефлексам.
Нужно стрелять в голову, чтобы наверняка. Она подняла ствол чуть выше, прямо под притолоку. Вот так будет нормально. Ну же!
Дверь распахнулась. Меченый возник перед ней словно джин из бутылки и шагнул внутрь. Обладая высоким ростом, он пригнулся, чтобы не зацепить головой притолоку. Пригнулся он чуть ниже, чем ожидала Голубка.
Забыв наставления Скаута, она зажмурилась, и только после этого выстрелила. Новая двустволка не дала осечки, и грохот разорвал тишину.
Ожидая увидеть вышибленные мозги, Голубка со страхом открыла глаза. То, что она увидела, усилило ее страх десятикратно.
Меченый пострадал гораздо меньше, чем можно было предположить. Основная часть картечи ушла выше его головы, и разнесла в щепки верх двери. Оставшаяся, небольшая часть отстрелила ему кусок макушки, даже не повредив мозг. Ошеломленный, он привалился к косяку, по его лицу струйками бежала кровь, и капала ему на грудь, образуя на футболке все ширящееся пятно. Голубка смотрела, как растекается пятно, не в силах пошевелиться.
Глаза Меченого сверкнули.
– Ах ты, сука! – взревел он, и шагнул к ней, замахиваясь тесаком.
Оцепенения как не бывало. Не выпуская из рук двустволку, Голубка отпрыгнула назад, распахнула дверь, и, юркнув в парилку, вставила стволы в дверную ручку. По ее ногам разлилась предательская слабость, и она села на пол.
То, к чему она готовила себя в последние часы, свершилось. Это, все-таки, произошло. Да, она сделала все, что могла, но не получила желаемого результата. Хватит ли у нее сил проделать все снова?
Меченый с неистовой силой рвал на себя дверь. Здоровенные шурупы, крепящие дверную ручку, начали вылезать из своих гнезд. Голубка лихорадочно нащупала коробку с патронами. Да, это те самые, которые, как сказал Скаут, "подойдут". Ах, если бы он был рядом! Странно, ведь он и так рядом, за дверью, и ему больно! Больно по настоящему, несмотря на его, не совсем настоящее, положение. Ах, я раззява!
– Скаут, миленький, помоги! – взмолилась она вслух.
Надо зарядить ружье. Как это делал он? Голубка припомнила все движения Скаута. Все еще сидя на полу, и не вынимая ружья из дверной ручки, она переломила стволы, и вставила в них два патрона. Взвела оба курка и задумалась: все ли она сделала правильно?
В это мгновение шурупы, не выдержав очередного рывка, вылетели прочь. Двустволка вместе с надетой на нее ручкой осталась в руках у Голубки. В помещение, осклабившись, вошел Меченый. Словно не замечая, нацеленного на него оружия он склонился над ней.
– Твоя пукалка тебя не спасет! – проговорил он негромко, со злорадством в голосе и занес над ней Жилорез.
Мысленно молясь, чтобы не было осечки, Голубка спустила курки.
В этот раз она уже не закрывала глаз и видела все. Эта картина навеки запечатлелась в ее памяти. Картечь напрочь разнесла череп Меченого. На месте его головы не было уже ничего. Кусочки костей и мозгов с дробным стуком ударили по стенам и потолку, хлестнули ее по лицу. Из шеи трупа торчал одинокий, окровавленный хрящ и дыбился розовый пузырь.
Безголовый постоял еще пару секунд как бы в нерешительности, и рухнул на нее всей своей тяжестью.
Подавляя подступившую к горлу тошноту, Голубка выползла из-под тела, глядевшего на нее рваным обрубком. Все заволокло едким, пороховым дымом. Чихая и кашляя, она нашла в себе силы переключиться.
Сквозь огромную прореху в коконе уже начал сочиться изумрудно-зеленый свет. Свечение незрелого винограда, свечение порочного человека.
Свечение Меченого.
Пусть, себе, идет своей дорогой.
Свечение вытекло из разбитого кокона, собралось в шар и, вдруг, как льдом подернулось черной коркой. Мгновение, и оно исчезло.
На его место уже струилось новое свечение. На сей раз, оно было цвета молодого лимона. Да, Скаут, и тебе еще есть над чем поработать.
Голубка терпеливо дождалась, когда свет полностью выльется наружу, и окружила его заботой, ласково обволокла астральной рукой, уговаривая не уходить. Она понимала, насколько заманчиво вознестись освобожденной от бренного тела душе, она представляла себе тот волшебный, божественный свет, который сейчас впервые открылся Скауту. Она знала, что нет сейчас для него ничего роднее того сияния, состоящего из лучших, отборнейших оттенков миллиардов и миллиардов человеческих сияний. Она знала, как не хочется возвращаться в этот грешный и мелочный мир, после того, как познал истину. Подобно тому, как не хочется просыпаться ненастным зимним утром в нетопленом доме, вылезать из-под теплого одеяла, и вновь обращаться к трудам и заботам.
– Ну же, милый, не уходи, ты нужен мне здесь, слышишь? – шептала Голубка свечению, остановившемуся в раздумье: то ли раствориться, оставив земные дела, то ли вернуться в это ужасное, безголовое тело, которое, впрочем, уже не было таким уж безголовым. Дыра в коконе начала затягиваться, и на конце шеи чудесным образом стала проступать еще полупрозрачная голова.
Голубка встревожилась, не зная, сможет ли она вернуть свечение на место, если кокон окончательно закроется. Она решительно стала подталкивать комок светло-желтого света к прорехе.
– Иди же, маленький, иди. Ты нужен мне, ты нужен матери, которая ждет тебя в больнице, нужен отцу. Нам надо еще победить Старуху. Не покидай меня, я умру без тебя. Ты же не оставишь свою Голубку один на один со страшной ведьмой? Не время еще, не время. Еще не все дела сделаны, не все долги розданы. Вернись, я прошу тебя. Видишь, я стою на коленях перед тобой. Видишь, я плачу.
Она действительно плакала, плакала от отчаяния и горечи, видя, как закрывается его кокон, отрезая ему единственную дорогу в жизнь. Она плакала, и горячие слезы падали на его свечение, пролетая насквозь.
Задели его ее соленые слезы, нет ли, но свечение шевельнулось и медленно, неуверенно поплыло по направлению к телу. Она помогала ему своей астральной рукой.
Душа Скаута скользнула в тело, когда кокон уже почти закрылся. Протиснулась в узенькую щелочку, но, самое главное, она была там! Оболочка полностью восстановилась, восстановилась и голова, обретя свой нормальный облик. Скаут вздрогнул, открыл глаза и сел.
– Что это было? – спросил он хрипло. – Что это было, такое чистое, такое светлое? Это был сон?
– Это был Бог.
– Бог? А где он? Я хочу к нему.
– Он всюду. Мы внутри него, мы его тело. Он любит нас. Как же ему не любить нас, ведь мы тело его. Как же нам не любить его, ведь мы – это он, а он это мы. Ведь мы едины, и он хочет только одного: чтобы наше общее тело было чистым. А для этого должны быть чисты мы. Чисты и светлы. И свечение наше должно быть желтым, янтарно-желтым. По крайней мере, надо к этому стремиться.
– А твое свечение, оно какое?
– Я не вижу свой кокон. Я, ведь, смотрю изнутри него, – вздохнула Голубка. – Не мне о нем судить, есть на то судья он и оценит, когда придет время. А сейчас, время действовать нам. Битва только началась.
Снова Скаут видел перед собой воина Армии Света, несокрушимого, без страха и упрека. Словно и говорила с ним не Голубка, словно ее устами говорил сам Всевышний.
– Но скажи, что же здесь произошло? У меня такое ощущение, будто меня жахнули чем-то по голове.
– Даже два раза, – она улыбнулась. – Не хочется об этом говорить.
– Хорошо, не хочешь рассказывать – не надо. Но, у нас все получилось?
Она кивнула.
– Меченого больше нет?
– Нет.
– Ура! Я чист, чист! Спасибо тебе, родная! У тебя светлая голова, все было рассчитано четко.
– Ну, еще рано радоваться, – Голубка посмотрела на него с благодарностью, – Старуха уже опомнилась и спешит сюда. Ты слышишь? Даже лягушки замолкли, даже кузнечики. Надо торопиться.
– Хорошо, я готов. Только скажи мне, как так получилось, что Меченый выскочил раньше времени? Я точно помню, что у нас были еще четыре с половиной минуты.
– Возможно, твои часы отстали.
– Но они всегда ходили точно. Это хорошие часы.
– Ты слишком долго подвергался воздействию черных нитей. По видимому они как-то замедляют время. Не потому ли так долго живут колдуны?
– Не знаю.
– Вот и я не знаю. Да это и не важно. Готов ли ты?
– Да, теперь я готов окончательно, моя фея.
– Ложись на лавку, сейчас ты отправишься в Черный Лес, – в ее тоне не было приказа, было лишь сожаление, вина и тревога. "Что же делать, милый, так надо", – говорили ее глаза.
Скаут лег и уставился в потолок. Он старался ни о чем не думать, все равно, чему быть тому не миновать. Время думать скоро придет и, наверняка, время драться, а может и время умирать. Чего волноваться заранее? Он словно космонавт перед полетом, или, еще лучше, парашютист перед заброской во вражеский тыл. Ему нужно сделать там диверсию. Ну что ж, хоть он и не представлял себе, как можно взорвать Черный Дом, он будет стараться. Голубка сказала, что даже одно его присутствие там поможет делу. Но Скаут надеялся, что одним пассивным присутствием он не ограничится.

Голубка подобрала с пола тесак, который теперь выглядел как старинный кинжал с резной рукояткой, и приблизилась к Скауту. Преодолевая отвращение, она поднесла кинжал к своему лицу. О, Господи, дай мне силы выдержать это еще раз! На ее глазах уже заранее выступили слезы.
– Черная Старуха, – зашептала Голубка. – Черные пальцы лежат на черной рукоятке. Черные-черные пальцы. Черная-черная рукоятка. Черная-черная душа. Черный-черный лес!
Она нащупала где-то там, далеко, черную суть Старухи, заставила ближайшие к ней нити двигаться с ней в унисон. Затем следующие и следующие нити запрыгали, затанцевали, копируя движение нитей в коконе колдуньи. Этот процесс ширился и ширился, сам кокон, как бы, растягивался в пространстве, тянулся и тянулся, охватывая все новые нити, и, наконец, дотянулся до, лежащего на лавке Скаута, обволок и поглотил его.
Диверсант был заброшен.

При первых же словах Голубки Скаут поплыл. Потолок над его головой медленно закружился. То ли кружится он сам, то ли кружится вокруг него обстановка, то ли он взлетает над своим ложем, поправ закон всемирного тяготения, и уносится по спирали в необозримую даль, все больше отдаляясь от привычной реальности.
Теплыми толчками накатывалась тошнота. Свело желудок. Где-то внизу живота он ощутил противный холод, будто что-то мокрое и скользкое коснулось его. Всем своим существом он почувствовал приближение чего-то ужасного; присутствие рядом отвратительного спрута, тянущего к нему свои щупальца. Он слышал, как часто стучит его сердце, этот звук гремел в его голове подобно барабанам смерти. Ощущение полета продолжалось, однако он каким-то образом знал, что впереди у него пропасть, и он на всех парах мчится к ней. И нельзя ни свернуть, ни затормозить. Он забился, закричал, и не услышал собственного голоса. Он – пылинка, влекомая ураганом. Он жалкая молекула, втянутая в игру могущественных, грозных сил. Он букашка во власти стихии.
Полет все ускорялся. Черная пропасть, бездонный провал все ближе. Он затягивает как водоворот. Что это? Черный Сундук? Гигантский, оскалившийся откинутой крышкой, жадный и алчный. Вместилище всех пороков, исполинский ящик Пандоры. Он готов поглотить его, растворить в своей ненасытной утробе, лишить воли и возможности опять увидеть (ну, хоть когда-нибудь!) тот чистейший свет, который невозможно забыть.
Он почувствовал, что падает, и с немым криком рухнул вниз.

Диверсант заброшен.
Голубка, склонившись над Скаутом, с тревогой наблюдала за ним. Где он сейчас? Казалось, он спокойно спит, дышит ровно и свободно, но кокон его заключен в уродливо растянутый кокон Старухи. И она приближалась. Она мчалась на всех парах, разъяренная неожиданным вторжением. Скоро ведьма будет здесь.
Голубка надеялась, что Скаут успеет что-то предпринять, ведь время, в котором он сейчас находится, обладает совсем иными свойствами, нежели обычное. Частенько за какие-нибудь десять минут сна человек переживает целое приключение. Состояние, в котором находится сейчас Скаут – сродни сну.
Прогремел гром, и перед очами Голубки, превратившимися в острые, серые льдинки, явилась страшная в своем гневе Старуха.
Ведьма просочилась сквозь стену вся черная, растрепанная, взбешенная. Ее глаза горели как уголья. Их взгляды схлестнулись, и синяя искра проскочила точно от столкновения незримых клинков.
Голубка стояла, заслонив собой спящего Скаута; вся ее поза выражала непоколебимую решимость драться до конца. А Скаут, вдруг, громко вскрикнул во сне.
Змеи. Черные змеи. Они кишат, извиваются, щекочут…



10. Мертвый огонь.

…ползают по нему своими скользкими, холодными телами. Их несметное множество. Он очнулся от их мерзких прикосновений.
Инстинктивно Скаут вскочил на ноги. Он в Черном Лесу. Черные деревья, черные кусты, по черному небу плывут черные облака. Но откуда здесь змеи?
И тут он понял, что не змеи это вовсе, а черная, шевелящаяся трава обвила его ноги до самых колен.
Ну что ж? Вперед, к Черному Дому?
Он рывком освободил ноги от мерзких пут, увернулся от черных ветвей, протянувших к нему загребущие руки и, преодолевая сопротивление враждебного леса, зашагал в его глубь.
Не так уж велик Черный Лес и вот уже и Черный Дом возник перед ним: мрачное массивное сооружение с окнами, будто заклеенными изнутри черной бумагой. Ничто не изменилось в лесу: все так же бродят безутешные призраки, все так же горят мертвым пламенем и не могут сгореть их печальные свечи. Все та же гнетущая тишина.
Скауту не хотелось входить в Черный дом не только потому, что он пугал его. Он не представлял себе: что можно делать там, в бесконечном коридоре с рядами одинаковых дверей, за каждой из которых Черная Комната, и в каждой из них – Черный Сундук. Что-то говорило ему, и он считал: говорило верно, что в этом коридоре можно плутать вечно, так и не найдя выхода.
Все же он поднялся на Черное Крыльцо. Дверь услужливо распахнулась перед ним, открывая за собой, тускло освещенную рядами факелов, пурпурную дорожку. Стоит только ступить на нее, и она побежит волшебным эскалатором, унося его все дальше и дальше в мрачные глубины, отдаляя от жизни и от того непорочного свечения, которое неизгладимо запечатлелось в его памяти, и которое он надеялся еще увидеть.
Снова, как и в первый раз, бестелесные существа сгрудились вокруг крыльца. Снова они стонали и плакали, умоляя его открыть их сундуки, освободить их от рабства, вырвать из лап злой колдуньи.
Скаут смотрел на них, не зная, что предпринять. До этого он надеялся, что обстановка сама подскажет ему, но теперь его надежды испарились. Вот он в Черном Лесу – и что же? Он стоит, как болван и бездействует, а в это время Голубка, может быть, уже бьется со Старухой насмерть. Как же отвлечь ведьму, как помешать ей? Как вцепиться назойливым оводом в самое ее нутро? Может ли она слышать его? Ведь слышал же его Меченый, когда он говорил с ним из глубин. Стоит попробовать. Ну, Скаут, сейчас ты должен произнести самую зажигательную речь в своей жизни.
Он и вправду заговорил, стараясь сопоставить каждому слову мысленный образ. Звуков не существовало, и он открывал рот точно рыба, но слова звучали в его голове:
– Слышишь ли ты меня Старуха? Отжившая свой век дряхлая курица. Ты считаешь себя могучей волшебницей, а сама настолько несостоятельна, что молодая неопытная девушка делает с тобой что хочет. Ты давно уже прохудилась, магия так и сочится из всех твоих дыр. Ты похожа на ржавое помойное ведро, которое хозяин твой выбросил за ненадобностью. Ты уже не ведьма, ты бабка-шептунья, да и шепчешь ты, чаще всего, не тем местом. Да, шепоток твой хорош! Как только ты сама не задохнешься в своей кошачьей избушке? Да, пора тебя списывать, черти в аду заждались тебя. Они выкинут тебя на помойку, и будут гадить с высоких деревьев на твою облезлую голову.
Скаут подождал немного: никакой реакции, ни малейшего намека на то, что его слова были сказаны не впустую. Он перевел дух и продолжал:
– Не лучше ли тебе, Старуха, образумиться? Пойти в церковь и попытаться замолить грехи? Батюшка помашет возле твоей морды кадилом и осенит крестным знамением. Конечно, он наложит на тебя епитимью: будешь ходить по деревне вся в мазуте, в перьях и читать Отче Наш. Лет через десять ты будешь прощена, если, конечно, раньше не сдохнешь. Да, слаба ты, слаба. Старушка к старости слаба мозгами стала. Ты так слаба, что даже меня боишься. Боишься мне возразить. Затаилась и помалкиваешь, надеешься, что я тебя не найду. Не бойся, Скаут не обидит жалкую обделавшуюся старуху. В этой жизни тебе и так осталось два раза пукнуть.
Тишина в ответ. То ли она не слышит его изощрений, то ли хитрит. А может, она слишком занята битвой? Скаут решил продолжать. А что еще он мог придумать?
– Смотри, Старуха, я здесь, в Черном Лесу, на Черном Крыльце. Ты приглашала меня сюда? А я пришел! Не помогли все твои магические стены. Смотри, я плюю прямо в Черную Дверь. Я плюю тебе в душу. Мне даже становиться тебя жалко. Если ты попросишь, хорошенько, на коленях попросишь, я, так и быть, сохраню тебе жизнь. Но на месте этого дома будет построен сортир. Здесь уж, как говориться, извини. Надо же где-то испражняться твоим привидениям.
Ха, что не можешь ничего мне сделать? Рвешь последние волоски из своей бороденки и ничего не получается? Да у тебя, красавица ты моя, чародейский климакс!
– ЧТО?!!! ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?!!! – загремел вдруг рокочущий голос.
– Я сказал, ЧАРОДЕЙСКИЙ КЛИМАКС! Вот, что я сказал, – храбро повторил Скаут.
Черный Лес содрогнулся так, как будто по нему ударили гигантской кувалдой.

Все те события, которые происходили со Скаутом в Черном Лесу, в реальной жизни уложились в несколько секунд. Эти секунды старая колдунья и ее молодая соперница провели, в молчании сверля друг друга взглядами. Обе не торопились нападать, изучая противника. Старуха хмурилась, словно прислушиваясь к чему-то, слышимому ей одной. Бойцы света и тьмы застыли в неподвижности.
Боец света, сам светлый волосами и в светлом же одеянии видимо не испытывал ни какой робости перед своим более опытным противником. Боец тьмы, как и положено ему, весь в черном, вооруженный корявой клюкой, пребывал в нерешительности, то ли обескураженный смелостью своего врага, то ли ожидая какого-то, одному ему ведомого сигнала. Нервы были напряжены до предела.
Впрочем, бойцы могли простоять так и до конца битвы, простоять как мраморные изваяния, ведя, между тем, яростное сражение на астральном уровне, не доступном неискушенному глазу. И лишь, когда один из соперников падал замертво, случайный зритель, если бы таковой мог оказаться поблизости, вдруг понимал, что под маской внешнего спокойствия скрещивались молнии, отскакивали друг от друга, подобно булатным мечам, боевые заклинания, душили врага астральные руки, бились в бешеном хороводе черные и янтарные нити.
Однако в данный момент битва еще не началась.
Голубка не хотела атаковать первой. Старуха разъярена и ее ярость сослужит ей плохую службу. Пусть нападает. Она все еще не принимает всерьез свою сероглазую соперницу. Она все еще слишком горда. Она может допустить ошибку.
– Что?!!! Что ты сказал?!!! – взревела вдруг Старуха.
Она подняла к голове обе руки, все еще сжимая в правой свою неизменную клюку, и что-то изменила в своем свечении.
Что с ней? Она, будто, борется вовсе не с ней. Она, похоже, борется сама с собой!
Скаут!
Он сумел таки разозлить ведьму, ужалить ее в самое сердце. И как вовремя! Какой же ты молодец! Но, теперь нужно атаковать, ждать больше нельзя. Скаут не выдержит долго.
Голубка с силой выбросила светящийся, янтарный протуберанец – свою астральную руку, и ударила колдунью в самое уязвимое место ее кокона, туда, где неумолимое время наиболее истончило его оболочку.

ЧТО?!!! ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?!!!
Черный Лес содрогнулся от удара так, что закачались всегда неподвижные черные деревья. Туманные призраки в панике заметались, налетая друг на друга, беззвучно завопили. Внутри Черного Дома что-то хрястнуло, Черное Крыльцо покосилось. Скаут кубарем скатился с него.
Да, Старуха рассвирепела не на шутку. Она готова развалить к чертям собачьим Черный Дом, лишь бы убить его.
– Ты, сука! Пустотелая, бесплодная сука! У тебя не только ЧАРОДЕЙСКИЙ климакс! – Скаут был настолько взбешен, что, как говориться, "психанул". Его понесло, да так, что не остановить. Он почувствовал азарт и вкус битвы. Это он любил. Это была его стихия.
Он побежал от Черного Крыльца через поляну, и в этот момент последовал новый сокрушительный удар.
Многие деревья были вырваны с корнем, словно ураган пронесся над Черным Лесом. В Черном Доме повылетали стекла, из пустых окон пахнуло невыносимым смрадом. Дом накренился, заскрипел и, вдруг, ожил. Его фасадная стена вспучилась и выпростала из себя какое-то подобие громадной морды, вернее не морды, а пасти, состоящей только из широко раскрытого рта и частокола острейших, неровно посаженых зубов. В ее глубине копошились черви.
 По стенам и крыше Черного Дома пошли волны, и он зашагал к Скауту на, невесть откуда взявшихся, четырехпалых массивных ногах. Гигантская пасть вытянулась на деревянной шее, и из нее вырвался черный, змееподобный язык.
Скаут ринулся прочь от монстра, не разбирая дороги, слыша за своей спиной тяжкие шаги. Черная ветвь, вдруг, вытянулась и толкнула его, он упал. Он видел, что призрачные существа в ужасе устремились подальше от чудовища, к противоположной стороне леса.
Извивающийся язык коснулся его.

Поглощенная внутренней битвой Старуха все же частично успела отразить удар. Он не пробил ее кокона, запутавшись в клубке черных нитей, мгновенно собравшихся в одной точке. Однако часть волокон, образующих оболочку лопнула, внутренняя энергия угрожающе выпучила из кокона округлый пузырь, который предстояло теперь защищать ведьме как зеницу ока.
Старуха подняла свою клюку и что-то прошептала. Из клюки ударила синяя молния.
Раздался оглушительный треск электрического разряда, на Голубке загорелась одежда. Она, несомненно, погибла бы, но в этот момент раскрылся потайной магический канал, один из тех сюрпризов, которые всегда приберегают на крайний случай силы света, неоспоримым преимуществом которых является постоянный достаток энергии, притекающей в неограниченном количестве прямо из окружающего пространства.
В неисчислимо малую долю секунды из магического канала явилось зеркало. Оно встало на пути молнии и отразило удар. Молния, наполовину ослабленная, полетела обратно к Старухе.
Голубку обдало нестерпимым жаром, но она не пострадала. Лишь платье ее частично сгорело, а волосы, наэлектризовавшись, поднялись дыбом, да так и остались стоять на голове, точно корона.
А что же Старуха? Она, захохотав, поймала молнию за хвост и усмирила ее, произнеся какое-то заклинание.
Первый раунд был окончен. Соперницы обменялись ударами. Ведьма впервые заговорила, обращаясь к Голубке:
– Нечестный прием, девушка, нечестный прием! Тебе помогают сверху. Признайся, ведь это не ты поставила зеркало? Для столь юного возраста это было бы уже слишком! Однако должна признать, я тебя недооценивала. Ты достойная соперница, мне отнюдь нелегко. Тем более, что приходится все время отвлекаться на твоего наглого приятеля, забравшегося в мое нутро. Ну, ничего, он уже попался, и жить ему осталось недолго. У меня появится возможность больше времени уделять тебе, моя коронованная красавица.
– Раньше, чем рассуждать о времени, посмотри лучше на тот пузырь, что вздулся у тебя на боку. Как ты думаешь, сколько он протянет? Стоит лишь ткнуть в него пальцем, и он лопнет. Что же касается честных или нечестных приемов, то мне странно, что в твоем лексиконе существует само слово "честь". Не к лицу черной колдунье говорить такие, не соответствующие вашему этикету, слова.
– Ну что ж, поговорили и будет. Теперь же вот! – ведьма резко распрямила скрюченные пальцы, и из наполненной водой кадушки поднялись скользкие, зеленые руки.
Это произошло столь неожиданно, что Голубка не успела отскочить. Сильной стороной воинов тьмы всегда было большое разнообразие применяемых методов, включающих в себя не только астральные приемы, но и воздействие на обычные предметы, иллюзии, использование мертвых тел, и привлечение на свою сторону демонов различного ранга и пошиба. Еще бы, ведь воины тьмы не стеснялись в средствах. Напротив, воины света были ограничены рамками морали.
Покрытые густой слизью руки схватили Голубку, повалили ее, схватили за горло и стали душить.

В последний момент, когда ужасная пасть уже готова была поглотить его, Скауту удалось вырваться из объятий липкого языка. Он вновь побежал, стараясь держаться подальше от черных, тянущихся к нему деревьев. Побежал туда, куда устремились напуганные привидения, ориентируясь по проблескам пламени их свечей.
Вскоре он догнал их, потому что бежать было больше некуда. Черный Лес кончился, дальше была невидимая стена. Призраки натыкались на нее и в отчаянии останавливались, примирившись со своей участью. Остановился и Скаут. За стеной была тьма. Черный Дом приближался, ломая деревья.
Он приблизился и на некотором расстоянии замер. Только черный язык хищно извивался в саблезубой пасти.
У Скаута уже не было ни моральных, ни физических сил бежать. Он приготовился дать последний бой и умереть. Но, видно, Старухе не достаточно было его быстрой смерти. Она хотела помучить его, унизить, заставить биться в истерике, отречься от того чистого и светлого, что уже зародилось в нем, потому что…
Последовал новый удар.
Черный Лес превратился в бурелом. Дом застонал, заскрежетал. Его стены покрылись трещинами, и из этих трещин полезли длиннющие, покрытые присосками щупальца. Покачиваясь, они потянулись к нему.
Обезумевшие от страха призраки побросали свечи и попадали на землю, словно пытаясь зарыться в нее. Полыхнуло там, сям. На удивление быстро занялась  черная трава. Мертвый огонь охватил сваленные в кучу деревья, быстро побежал по ветвям, перекидываясь все дальше и дальше. Пожар ширился, пламя сливалось в одно клокочущее озеро.
Робкий огонек лизнул стену Черного Дома и дом закричал. Да, именно закричал, ибо в этот момент впервые за много-много лет в Черном Лесу появился звук. Страшная пасть исчезла, втянувшись обратно в стену, длинные щупальца бросились сбивать пламя.
Куда там! Иссушенный, обезвоженный, древний дом запылал, точно облитый бензином. Внутри его со звуком вылетающих пробок лопались Черные Сундуки. Освобожденные души одна за другой взмывали ввысь и исчезали бесследно. Из распахнутой возникшим сквозняком двери, словно кровавый язык, вывалилась горящая ковровая дорожка и скрючилась, чернея на глазах. Дом просел, подмяв под себя исполинские ноги, они хрустнули, и переломились. Раздался печальный вздох, крыша рухнула. Черный Дом последний раз взглянул на Скаута пустыми глазницами выбитых окон и умер.
Теперь уже пылало все вокруг. Огонь подобрался вплотную к невидимой стене, обдавая не жаром, но нестерпимым холодом. Мертвый огонь. Но и мертвый огонь может запросто погубить живого человека. Скаут в отчаянии огляделся.
Невиданное зарево залило ярким светом, пребывавший до этого в постоянной тьме, лес. Каждый его клочок был ясно виден в пламени пожара. Свет был настолько силен, что высветил даже то, что находилось за невидимой стеной. А за ней светило солнце, в изумрудной траве пестрели яркие цветы, а у самой стены, распластав по ней плетевидные руки, стояла Синяя Тварь. Рядом с ней, обняв ее, словно близкого друга, расползлась по прозрачной поверхности Квашня. На ее огромном лице уже не было улыбки. Наоборот, на нем была печаль. Чуть поодаль сидел и плакал Мишель.
Холодное, но убийственное пламя окружило Скаута со всех сторон.

Зеленые, скользкие руки сдавили горло Голубки так, что едва не сломали ей шею. Она машинально нашарила что-то на полу и, уже теряя сознание, ударила этим предметом по отвратительным, мертвым конечностям.
Свет в ее глазах стал меркнуть, постепенно сменяясь серебристыми искорками на черном фоне. Искорок становилось все меньше, черноты все больше, тоненько зазвенело в ушах и, вдруг, скользкие руки разжались. Тряся головой Голубка села. Шея ее онемела и не слушалась. Наверно останутся синяки, подумала она. Через некоторое время, окончательно придя в себя, она огляделась. Представшая ее взору картина, как рукой сняла оцепенение.
Чуть в стороне, на деревянном полу бани корчилась в агонии Черная Старуха. Она металась и билась об пол, раздираемая внутренним огнем, который бушевал в ее коконе. Нити в нем вели себя, по меньшей мере, странно. Они просто распадались на части, рассыпались на мелкие обрывки, а в самой середине кокона желтело чужеродное пятно, и ему угрожала опасность.
О, Скаут, как же мне вызволить тебя?
Только сейчас она заметила, что все еще сжимает в руках Старухин кинжал с резной рукояткой. Тот самый предмет, который нашарили на полу ее слабеющие руки. Она решительно шагнула вперед и, повинуясь скорее голосу свыше, чем рассудку, ткнула им в пузырь, раздувшийся на ведьмином боку.

Скаут, привалившись спиной к прозрачной преграде, ждал смерти. Глупо было умирать после того, как одержана победа. Глупо и обидно. Но ни одна война не обходится без жертв. Пусть уж единственной жертвой окажется он.
Пламя высокой стеной подбиралось все ближе. Оно не успокоится, пока не поглотит здесь все, и нельзя ни уговорить его, ни запугать. Огню все равно кто он и откуда. Ему абсолютно до лампочки то, что он не имеет ни какого отношения к этой черной душе, к этому дряхлому телу. Он знает только одно – жечь. Пусть не жаром, а морозом – все одно.
Пламя вздыбилось прямо перед его лицом, и в этот момент он почувствовал, что падает назад.
Совершенно неожиданно прозрачная стена исчезла, словно ее и не бывало. Скаут покатился по шелковистой траве прямо в объятия счастливого Мишеля, плачущего теперь от радости. Не скрывал слез и Скаут.
Он обернулся и посмотрел на догорающий Черный Лес. Пламя бушевало за кромкой зелени, но дальше не распространялось. Синяя Тварь с Квашней поглядели на него в последний раз, и в обнимку шагнули навстречу огню.
"Куда они?", – хотел спросить Скаут, и в этот миг лес взорвался.
Его подбросило вверх и подхватило могучим потоком. Вверх, вверх всплывал Скаут, и уже видел вдали чистейший свет.

Прокалывая кокон умирающей Старухи, Голубка не ожидала, что энергия из него выплеснется так быстро. Видимо сказалось напряжение, созданное в коконе свечением, стремящимся прорвать стенку пузыря. Оболочка лопнула как воздушный шарик. Вся энергия, накопленная Старухой в полнолуние, устремилась наружу, увлекая за собой и то желтое, маленькое пятнышко, которое Голубка так желала спасти.
И оно поднялось, воспарило над трупом, уже подернутым тлением, и не было ему дела до слез Голубки, ибо все его помыслы и стремления уже были устремлены вверх.
Она молча, с тоской смотрела на него, а он все не торопился исчезать там, в прозрачной вышине, зная, что времени у него теперь более чем достаточно. И не было никаких средств, никакой возможности повлиять на его решение.
– Я люблю тебя! – воскликнула Голубка. Теплые слезы стекали по ее щекам, она не обращала на них внимания. – Я люблю тебя, ведь эти слова ты хотел услышать? Вот я говорю их, и готова повторять их вечно. Я хочу, чтобы ты знал, что есть на этой Земле, в этом мире человек, который будет помнить тебя всегда.
Желтое свечение под потолком равнодушно взирало на нее.

Скаут поднялся над бренной жизнью, такой мелочной и пустяшной, таким кратким мигом по сравнению с тем, что у него впереди. Под ним была деревенская банька, труп Старухи, она была просто насекомым, по сравнению с вечностью; его собственное бывшее тело, просто временный каркас, неудобный и непрочный; и девушка, с тоской смотрящая на него, говорящая о любви. Глупая, она еще не понимает, что все происходящее на Земле, лишь прелюдия, что и земная любовь лишь репетиция перед той огромной, всеобъемлющей любовью, заполняющей собой пространство и время, которая ждет нас всех. Да, рано или поздно, нас всех, ведь мы для того и созданы, чтобы любить.
А сейчас он немного посмотрит на мир, который вскормил его и отправится дальше. Над ним уже сияют небеса, они ждут и зовут его. Личинка обрела, наконец, крылья и готова пуститься в свой первый полет, прекрасный и упоительный.
– ОНА ЛЮБИТ ТЕБЯ.
Голос. Он доносится до него сверху, и значит это не слабый голосок личинки, это исполненный мудрости и высшего знания голос равного ему существа. А значит, его слова имеют значение.
– ТЫ НУЖЕН ЕЙ. НУЖЕН, ЧТОБЫ ПОМОЧЬ ПОЗНАТЬ ИСТИНУ. ТЕПЕРЬ ЭТО ТВОЯ ЗАДАЧА, ЖИТЬ РАДИ НЕЕ.
Голос звучит в каждой частичке его души, и каждое слово наполняет его пониманием. Каждая фраза удивительно гармонично сочетается с его сущностью, заставляет сладко вибрировать каждую нить в его, еще не растворившемся свечении. Каждое слово – высшая правда.
– ОНА ЛЮБИТ ТЕБЯ.
Она любит? И она плачет. Так чего же он медлит? Скорее туда, к ней!

Он открыл глаза и увидел ее, свою любимую, заплаканную, с взъерошенными,    покрытыми сажей волосами, но счастливую.
Они молча сидели, прижавшись друг к другу, и не видели ничего вокруг. Не видели они, как из печи появился облезлый, черный кот, как он подошел и помочился на труп колдуньи, после чего тот стал быстро распадаться на куски и вскоре исчез; не видели, как кот схватил зубами старинный кинжал с резной рукояткой, и, прыгнув в топку, скрылся в неизвестном направлении. Всего этого они не видели, а видели только влюбленные, милые глаза, и слышали только нежные слова друг друга.
– Ты представляешь? Это был мертвый огонь, – сказал Скаут.
– Но ведь это не про нас?
– Конечно не про нас.
– Ведь корабль не утонет?
– Никогда, он же НАСТОЯЩИЙ.
– Живой.
– И янтарный.
– Да будет так, – Голубка обхватила его руками за шею и прижалась к нему всем телом.

По прошествии немалого времени, показавшегося нашим героям минутой, Скаут и Голубка вышли на улицу. Луна еще висела над горизонтом, но восточную часть небосвода уже озарили мягким, розовым светом лучи еще невидимого светила.
– А ведь солнце, оно тоже янтарное, – задумчиво произнесла Голубка.
– Еще бы, ведь оно такое теплое, щедрое. Дает жизнь и свет, и ничего не требует взамен.
– Такое как ты? – Голубка лукаво взглянула на него, и они оба рассмеялись.