Надюшка

   Помечтать Надюша Калошина всегда любила.

   Вот сидит она, пятилетняя, на расписном – под хохлому – стульчике у окошка десятой группы детского садика и видит в окне напротив девочку. Не простую девочку – девочку-царевну, с русой косой до колен, а в косе – лента белая, пышным бантом завязанная. И начинает Надюша мечтать: как приходит она в детский садик, а вместо двух смешных, перехваченных медицинскими резинками хвостиков у неё тоже – коса...

   Вот сидит она, третьеклассница, за партой на уроке природоведения, записывает в дневничок домашнее задание, уже и звонок на перемену скоро. Да только не даёт ей покоя Мишка Стародубцев: то калошей обзовёт, а то – ещё хуже, обиднее – за косу вымечтанную, толстую, красивую, с белым пышным бантом – дёрнет изо всех сил, захихикает этак подленько, гаденько. Надюша, конечно, в долгу не останется. Повернётся к докучливому соседу, двинет хорошенько пеналом деревянным по треугольной макушке, а сама мечтает: как приходит она в школу с модной короткой стрижкой, и Мишка смотрит на неё – глаза навыкате, рот не закрывается – после уроков провожает Надюшу до самого подъезда и портфель её на закорках тащит безропотно...

   Вот сидит она на лавочке в спортзале, справку об освобождении от физкультуры в ладошке сжимает, после ветрянки косу остригла: никак не расчесать было волосы во время болезни, ведь и на голове язвочки повысыпали. И Мишка, разумеется, тут как тут, паясничает, орёт во всё горло: «Лысая калоша! Лысая калоша!» Плачет Надюша горько, а всё мечтает: как вырастет она, закончит школу, институт с отличием, станет знаменитой писательницей, придёт в школу на вечер встречи выпускников, и подойдут к ней тогда все, кто посмеялся над нею сейчас, и попросят автограф. И она, Надюша, конечно же подпишет десятка три, а то и четыре – для мамы, для тёти Симы, для дяди Паши – книжек, а потом напомнит, усмехаясь хитро: «А помните, как вы меня калошею лысой дразнили?» И станет им всем тогда стыдно-стыдно...      

   Вот сидит она в кабинете важного редактора самого толстого из всех толстых журналов, деньги два месяца как закончились, а до пенсии ещё целый год жить-выживать. Ей бы сейчас публикацию, ну хоть какую-нибудь, самую маленькую, да редактор и не смотрит на неё, по телефону с кем-то заслуженным беседует. И уже ясно, что не даст он ей ни странички, ни полстранички, ни колоночки. А в кармане – открытка смятая: приглашение на тот самый, вожделенный вечер встречи – который уже по счёту? – ни на одном не была. Ладони вспотели, губы дрожат, но всё равно, мечтает Надюша: как встанет она сейчас, выйдет вон, гордо голову вскинув, а редактор бросится вслед за нею, на колени падёт и слёзно молить станет, мол, позвольте нам хоть повесть вашу опубликовать, ведь кроме вас и в номер-то ставить некого...

  Вот сидит она дома, одна-одинёшенька, сериал аргентинский смотрит: аргентинские-то всё лучше мексиканских. Правый глаз уже почти совсем не видит, сердечко пошаливает, давление зашкаливает, суставы болят, особенно к дождю – невыносимо. Внук обещал зайти ещё вчера, лекарство занести – не зашёл, забыл про бабушку. И мечтает Надюша, мечтает в полудрёме: как помрёт она, и тогда вдруг забегают, заохают, и родственнички вспомнят о том, какой безотказной всегда была да приветливой, слова злого ни разу никому не сказала, издатели очнутся, встрепенутся, поймут какой самобытный талант проморгали, Мишка Стародубцев – жив ли ещё? – приковыляет на поминки да всплакнёт невольно, припомнит первую свою зазнобушку, и все собравшиеся, званые и незваные, прощения у неё попросят...

  Помечтать всегда Надюшка любила