хххх

ХХХХ


Было не то грустно, не то скучно. А может и то, и другое вместе. Как-то не помню. Я валялся в сарае на старинной пружинной кровати. Небо заволокло тучи, быть дождю, не миновать. В этой местности дождь на неделю, не меньше. Такая вот областная особенность. Племянницы мои резвились где-то рядом. Были слышны их визги и стук яблок о землю. Яблочек детишкам захотелось. В дверном проеме промелькнула тень, оживив мои глаза. Кто здесь? Ветер шелестит травой, листвой; визги, стуки. Никого.
Вот бы пиво сейчас. Бутылочек десять. А лучше пару-тройку ящиков, и компанию. Мечта. Когда шелестит листва под порывом ветра, кажется, что начался дождик. Отрываешь от подушки голову, смотришь, но нет. Отчего-то я ждал этого дождя. Словно можно было бы напиться вдрызг его каплями, и пойти в соседнее село по пьяным девкам, да получить по морде от местных нехороших. Москвичи! Бля! Заебали! Телок им мало в Москве! Ух, суки!
В проеме снова что-то мелькнуло, но на этот раз вроде как задержалось, на секунду преградив путь свету. Племяшки что ли балуются? Визгов их не слышно. Сверкнуло, и тут же громыхнуло и, наконец, забарабанило по шиферной крыше сарайчика. Я закрыл глаза и начал напиваться. Не грустно, не скучно. Я тосковал. По своей девушке, по Москве, по квартире и пьяным ночам. Конечно, здесь тоже можно пойти в ночь. Пойти в клуб. Нажраться самогону. Лапнуть грудь, и даже получить за это увесистую пощечину от знающей труд ладони. А после ознакомиться с ядреной силищей какого-нибудь Василия, который скажет: «Это моя, бля, баба. А ты чейный будешь?» «А я ничейный! Я сам по себе, знаешь» Но это все не то. Конечно, лет в шестнадцать меня возбуждал такой план действий. Какие перспективы! А сейчас я тосковал. И мне было в какой-то степени даже приятно тосковать по детскому телу моей девушки. По ее округленным выраженным косточкам. Твоя гладкая кожа! Будь я сентиментален хоть на грамм больше, я клянусь, пустил бы слезу! Пусть льет дождь. Дождь! Пролей за меня мои слезы! Ветер возьми печаль мою! Я открыл глаза. Стояла смущенная, мокрая вся, племянница и видимо думала, что я уснул. Эй! Это ты там мелькала?
- Ты чего?
- Дождь. Я промокла.
- Я вижу. На, одень.
Я протянул ей свою байковую рубашку. Она послушно одела и села кровать напротив. Глаза в пол, рот на замок. Стеснительная.
- Чего в дом не пошла?
- Не успела. Дождь начался.
Врет. Хоть и глаза в пол, хоть и пол не зеркало, но отразилось.
- Ну что расскажешь?
- Не знаю.
- И я не знаю, но раз уж, пришла, то рассказывай. Нельзя приходить и молчать.
Но она именно молчала. Настойчиво. Разве так можно?
- Курить будешь? Ах, да ! Ты же не куришь.
Она заулыбалась.
- А я покурю.
- Не кури.
- Почему?
- Я не хочу.
- Не хочешь, чтобы я курил?
- ……
Молчит. Партизан. Я закурил, она замахала ручками. Я отсел на край кровати ближе к проему, и старался дымить на улицу.
- И чем ты здесь занимаешься?
- Курю.
Как мало надо! Она улыбается! Как же мы все отупели и «обросли грязью»! Покрылись корочкой. О! Дети!
- А ты ни разу не пробовала?
- Что?
Притворяется? Притворяется и так ясно смотрит мне в глаза. Я почувствовал, что с меня отлетали куски моей прожитой никчемной жизни. Грязь сыпется!
- Курить, говорю, пробовала?
- Дурак!
Еще какой! Если б ты только знала!
- Ты любишь дождь?
- Не знаю.
- Ты хоть что-нибудь знаешь?
Она опять расплылась в улыбке. Я тоже.
- Хочешь погулять?
- Там же дождь.
- Вот и погуляем.
Одному идти до магазина было скучно. Еще бы! Целый час пути! И в мня полетели комки грязи. Нет, нет и нет!!! Я не исправим! И тянет мне кто-то руку и насильно тащит меня. Спасает! А я брыкаюсь, пытаюсь ударить, норовлю укусить. Алкаш! Алкаш, эксплуатирующий детский труд! Позор мне? Позор!!!
- Ну что, идем?
- Пойдем.
Она сняла рубашку, и первая вышла под дождь. Зачем сняла? Слышишь? Зачем ты сняла? Я запрятал сигареты между пузом и джинсами. Она стояла под дождем и гладила свои волосы.
- Куда пойдем?
- В магазин.
Я вышел, и тут же пьянящая вода обрушилась на меня. Самый настоящий ливень! Помой меня! Я грязный!!! Дорога предстояла долгая и мокрая.
Промокнув до нитки, мы шлепали по лужам. Большую часть мы молчали, изредка перебрасываясь однотипными вопросами, на которые она отвечала односложно: да и нет.
- Ты как думаешь, дождик надолго?
- Не знаю.
Чего это я спросил? Откуда она может знать? Я и сам не знаю.
- Я вчера купаться ходила.
Знаю. Вышел, мимо проходил. Из-за вас, мелюзги и не полез, заебете.
- Ну и как?
- Здорово. Вода такая теплая была.

Справа поле, слева поле. Дождь. Двое не по возрасту вместе. Идут вместе, но каждый к своей цели. Моя – пиво, ее же, не знаю. Когда-то здесь проходили фашисты, цель – Москва. Потом прошли наши, цель – Берлин. Я же за пивом, цель – напиться. Напиться и поплакать, спеть под невидимую гитарку пару песен, почувствовать волнение, обнять кого-нибудь, а на кого и обидеться. В общем, чтобы не скучать. Мы свернули на тропинку, и из-за зарослей чего-то высокого, показался старый заброшенный коровник. Все, что можно было снять и утащить, снято и утащено.
- А у тебя есть девушка?
- Есть.
- Как зовут?
- Катей.
И все-то ей надо знать. Зачем?
- А у меня есть парень. Леша.
- Молодец.
- Он мне письма пишет. Уже два написал. А твоя девушка тебе пишет?
- Нет. Она писать не умеет.
- Как не умеет?
Смеется.
- В детстве не научили, вот и не умеет. Может твой Леша научит?
- Что ты врешь?
- Абсолютно серьезно.
- Не ври, я все равно не верю.
А я не заставляю тебя верить, глупая! Я заставляю тебя смеяться. Не грустить. Она бы мне написала, но я не оставил ей адреса. Я хотел, но не оставил. Это так сложно, что я и сам не в силах, понять. Не могу ответить за свой поступок. Глупо.
- Любишь Лешу?
- Не знаю.
Вот и я сейчас не знаю. Не понимаю, кого люблю и за что люблю. Может, и не люблю, но что же у меня надрывается внутри и так хочет вырваться наружу, брызнуть сотней соленых капель, заставить мои легкие выгнать воздух, поразить криком? Почему, когда я вспоминаю тебя, внутри все сжимается , и я не понимаю, хорошо ли мне? Плохо ли? Тропинка обогнула коровник и вывела нас в поселок. Там, на другом его конце и находился незатейливый магазинчик. Гвозди, масло, прима, пиво, спички и грудь, лежавшая на прилавке, вскормившая шестерых детишек - продавщица Нюра.
- Ну вот. Остался последний бросок.
- Дождик тише.
И, правда, дождик заметно послабел. Я осмотрел небо. Там, вдалеке, по-моему, с юга надвигалась новая свинцовая туча. Я почувствовал волнение.
- Это не надолго. Смотри, какая туча.
- Может она мимо?
- Не думаю.
- А я в дождик никогда не купалась. А ты?
- Купался.
- Классно, наверное?
- Да, неплохо. Хотя, смотря с кем.
- А если со мной?
По внутренним заявкам наши взгляды встретились. Мой не знаю какой, и ее детский, но ни на грамм не наивный. Там что-то было. Что-то промелькнуло и задело меня. И исчезло. Я не находил, что ответить и закурил. Она усмехнулась. Она ли это?
- Я бы с тобой не стала.
- ………..?Это почему же?
- Не знаю.
Вот это номер! Я потерялся и чувствовал себя ребенком по сравнению с ней. Что-то недетское звучало за кадром. Недетское кино.
Сверкнуло, и она вскрикнула. Громыхнуло.
- Возьми меня за руку, мне страшно.
- Ты что, ребенок что ли? Тебе лет-то сколько?
- Четырнадцать.
Она надула губки. Однозначно. Я испугался. Внутри похолодело. Я ощущал свою нарастающую беспомощность. Беспомощность при всей своей силе, при всем своем возрасте. Уничтожен.
- А ты всегда много пьешь?
- Чего?
- Мне мама сказала, что ты много пьешь.
- ………………………………………………………….
- У каждого, понимаешь, у каждого есть свой недостаток. Вернее недостатки. Но обязательно есть одна вещь, которая…самый главный твой изъян. Про него может никто и не знать или знать могут все. Не важно. Но самое главное, что ты не понимаешь, что это недостаток, что это твой изъян, твое слабое место, назови, как хочешь, не важно. А я его знаю. Знаю свой недостаток. И другие знают. Понимаешь? С одной стороны все вроде бы и неплохо, даже хорошо очень, а с другой…совершенно не важно. Понимаешь?
- Ты это к чему?
- Не знаю. Просто о недостатках.
Она вздохнула и, подняв какую-то палочку, бросила ее в лужу. А дождик, все лил и лил. Мы сидели за магазином на почерневшей от грязных штанов сельчан лавке, немножко укрытой от дождя кроной могущего дуба. Думалось мне, что здесь был выпит не один литр спиртосодержащих жидкостей, а я лишь занимал очередное место в длинной цепочке любителей нажраться. Вспомнился мне наш одноименный студенческий клуб любителей нажраться. КЛН. Место около заброшенной мастерской по ремонту балалаек было одним из множества городских вариантов этой деревенской лавочки. Пьющий всегда найдет такую лавочку и будет верен ей до конца. И в лучших традициях алкоголизма должен закончить свой жизненный путь именно в ней. Сколько же таких лавочек во Вселенной?! Сколько же, словно специально созданных для распитий мест? Представляешь такой атлас, где синими точками будут отмечены наши любимые места?
Не пора ли в вояж?
- Ты о чем думаешь?
- О жизни замечательных летающих белочек.
- Я серьезно.
- Я тоже.
Говорить совершенно не хотелось. Любая тема казалась бессмысленной, любой предлог – абсурд. Так, всегда сказывалась на мне пятая бутылка пива. Но вот уже открыта шестая,  и мы поговорим о чем-нибудь прекрасном. Обещаю. Я сделал пару глотков, но прекрасное не зарождалось.
- Скажи мне что-нибудь прекрасное.
- Прекрасное? Что?
- Не знаю. Ведь это ты должна сказать.
Ее глазки забегали, но выражение лица было спокойным. Она подняла еще какую-ту палочку. Бросила. До лужи не долетела. Упала в грязь.
- Неужели у тебя нет ничего прекрасного, чем ты можешь со мной поделиться?
После этих слов, я почувствовал себя каким-то следователем-дознавателем. Допрос без пристрастия. Я ли это? Отхлебнул еще пива и попытался заглянуть ей в глаза. Что за глупое поведение? А она смотрела куда-то вдаль. Взгляд ее прошел сквозь все эти заборы, домики, леса и города, и остановился около моря. Любуется прибоем. Хотя о чем это я? Она ведь никогда не видела моря, кроме как на экране телевизора. После очередного глотка бутылка опустела. И где же прекрасное? Открылась седьмая бутылка, оказавшаяся почему-то темным крепким пивом. Ошибка Нюры или бессознательная моя расчетливость?
- Странно. Представляешь, шесть бутылок дали светлого, а седьмую с темным.
- Ничего странного, сам попросил.
Она как-то с издевкой посмотрела на меня, и мне от чего-то стало стыдно. Это ли прекрасно?
- Смотри! Котенок!
И действительно, из под лавки лениво потягиваясь, вышел котенок. Пушистый, черный. Видимо он спрятался под лавкой от дождя и заснул. Что-то его разбудило, и он недовольно уселся перед нами. Она взяла его на руки и положила на колени. Котенок тут же растянулся, вытянул лапки, выпустил коготки. Она погладила его за ушком.
- Такой маленький!
- Да, карманный экземпляр.
Теперь я был одарен хищным взглядом. В нем читалось, напился – молчи. Я бросил окурок в лужу и тоже погладил котенка за ушком. Котенок насторожился, мышцы его напряглись. Это что за пьянь ко мне лезет? Изучил меня взглядом. Неужели я такой опасный.
- Давай его к нам возьмем.
- У тетки и так три кошки.
- Одна кошка и два кота.
- Какая разница?
- А котенка нет.
Я сделал большой глоток  и прекрасное обрушилось на меня. Мне стало так приятно сидеть здесь под дождем. Мне хорошо даже оттого, что на ее коленях лежит котенок, наверняка блохастый. Мир стал прекрасен. Абсолютное добро. И если я еще закурю, то блаженство начнет плескаться через край. Не жалко. Я закурил. Сейчас мне казалось совершенно невозможным, что часа два назад я лежал и испытывал всевозможные дискомфорты от разлуки с девушкой, с друзьями, с домом. Здесь было прекрасно. Даже подумалось переехать сюда жить. К вечеру от этой мысли не останется и следа. А сейчас строились какие-то непонятные планы в опьяненной голове. Я отпил еще пива. Ужасно не хотелось потерять прекрасное, но если пришла мысль об утери, значит, она была уже не за горами.
- Пойдем к дому, а то мама будет волноваться.
Да. А ты так никому и не скажешь, что мы ходили к прекрасному. Вернее я, а может и ты тоже. Не знаю.
- Ну, пошли.
Я встал, и меня пошатнуло. И снова получил неодобрительный взгляд, вернее два. От нее и от котенка. Какие все………м-м-м? Какие? Опять не знаю. Незнание подняло мою руку, и я допил пиво.
- Вперед, по дороге, выложенной желтым кирпичом.
- Я читала эту сказку, когда была маленькая.
- А сейчас ты взрослая?
- Да.
- А я нет.
Мы покинули лавочку и снова очутились под дождиком. Как бы она не заболела.
- Тебе не холодно?
- Нет.
- Точно?
- Да.
А если бы она сказала, что ей холодно? То, чтобы я сделал? Отдал бы ей свою мокрую рубашку? Котенок у нее на руках весь съежился и пытался вырваться. Противно ему стало под дождем. Но она крепко прижала его к себе, и котенку ничего не оставалось, как успокоиться. А я шел, немножко пошатываясь, не обходя ни одной лужи. Скоро я уеду в город, и, наверное, буду тосковать уже по здешним ландшафтам. Тосковать по лавочке, и даже, наверное, по плешивому котенку. А она останется здесь до конца августа, вернется в город и в сентябре пойдет в школу. В какой класс? Пару раз в год она с мамой заедет к нам в гости, а летом мы снова вернемся сюда. Я буду опять испытывать наплывы одиночества, лежа в сарае, а она с другими племяшками будет трясти яблоню в моем саду. И конечно, даже обязательно, будет дождь. Дождь, который прогонит меня из сарая, и я, а может быть мы, пойдем по дороге, выложенной желтым кирпичом.

               
P.S. Через два дня, после того, как я уехал, она все-таки заболела. Она написала мне письмо.