Крепость алмаза

В какой-то популяризаторской книжке я вычитал удивительный образ, который, насколько помнится, должен был иллюстрировать поразительную крепость алмаза. Согласно автору книги, если ворон станет каждый день прилетать к алмазному кубу со стороной, равной одному метру, для того, чтобы чистить свой клюв, то понадобиться, не помню уже сколько, предположим, тысяча лет, для того, чтобы сточить этот алмаз до основания.
Вы представляете насколько изощрённую, или даже скорее извращённую фантазию выявил автор обыкновенной детской популярной книжки. Это же надо было только представить себе: гигантский, ни в коем случае не могущий существовать на свете алмазный куб. Где он находится? В книжке подробности пейзажа опущены, и потому воображению представляется весьма апокалиптическая картина: Поле. Абстрактное поле. Просто ровная, без деталей поверхность, но явно естественного происхождения; может быть это голая почва, а может она и поросла какой-нибудь чахлой и унылой травой. Здесь не может колыхаться раздолье зелёной травы. Не существуют в этом месте и деревья, да и вообще сколько-нибудь идентифицируемая растительность. Вокруг – пустота. То есть, пространство. Небо. Белёсое, сливающееся с краем земли, небо. Отчего и линия горизонта не вырисовывается. Придавая всей картине ещё большую законченность и лаконичность.
Посреди… Нет, не посреди, а немного сместившись от центра композиции влево, со всей возможной основательностью покоится громадный алмазный куб. Вы можете представить себе алмазный куб таких размеров? Я не могу. Просто куб – могу. Прозрачный, громадный, сияющий, словно бы изнутри. Но алмазный… Причём, речь здесь идёт не о каком-нибудь там нативном алмазе, а явно огранённом и отшлифованном со всей возможной тщательностью в форме куба.
И вот, в этой жутко светящейся белёсости с её фантастическим алмазом, появляется ворон. Как появляется? Прилетает. Тяжко, словно бы нехотя взмахивая усталыми крыльями. Он садится на алмазный куб. На самый край. Садится, слегка поводит головой, словно бы озираясь вокруг, никого больше, разумеется, не видит, и только тогда двумя уверенными, отточенными за века и века эволюции движениями, чиркает клювом об алмазную грань. Р-р-аз. И два.
Правда, вот это самое «два», для меня не очень хорошо представляется. Потому что ворон ведь не на коньке крыши сидит, где по обе стороны у него одинаковый наклон, и где чиркать клювом прямо-таки сам Бог велел. Он – на краю куба! Одна грань отвесно уходит вниз, и об неё клюв чистить наверное даже удобнее, чем об крышу, но зато вторая грань – перпендикулярна первой, и для ворона она являет собой плоскость, как бы основание, на котором он как раз и находится. Но, с другой стороны, я ведь не ворон, и откуда мне знать, что такой древней и таинственной птице может быть удобно, а что – нет. Подумаешь, - изогнул шею чуть-чуть посильнее, - и пожалуйста – чиркай клювом сколько захочешь.
Однако, согласно условиям задачи ворон делает это всего два раза: с правой и с левой стороны клюва. После чего снимается со своего драгоценного насеста и улетает в неведомую воронью даль, чтобы на следующий день всё могло повториться опять.
Я думаю, подобная зловещая картина сложилась в голове детского популяризатора не без подспудного влияния мифа о Прометее. Неведомое, вне пространства и времени расположенное место (никто ведь не мог всерьёз считать, что Прометея и в самом деле приковали вот тут, неподалёку, в горах Кавказа), сам алмаз, как скала, которая должна была выдерживать пленённого титана бесконечное число столетий, прилетающая ежедневно птица, совершающая своим твёрдым, как сталь клювом некое сакральное действо, и улетающая в своё никуда, которое не имеет ни малейшего значения, как, собственно и вообще вся остальная жизнь несчастной птицы, про которую нам ведь не интересно знать: есть ли у неё птенцы, постоянная подруга, и какова была сегодня охота, - в жизни птицы важен только вот этот краткий миг, не более трёх-пяти минут человеческого времени, когда она и выполняет своё единственное предназначение в этом мире: поточить клюв, образовав канавку, глубиной в тысячные доли микрона, которая будет столь же малозаметно углубляться изо дня в день; рвануть тем же клювом обнажившуюся из под кожи, подкожно-жировой клетчатки, брюшины и печёночной капсулы кровоточащую и истерзанную ткань печени, которая, тем не менее, отрастает в полном объёме как раз к её, птицы, неизбежному возвращению.
Вот только алмаз по условиям задачи не может отрастать подобно бессмертной Прометеевой печени. Однако, те сроки, за которые драгоценный камень должен-таки быть источен полностью, столь несоотносимы с обыкновенной человеческой жизнью, а тем более с мировосприятием ребёнка, читающего сей популяризаторский опус, что подобной разницей вполне можно пренебречь.
Вы спросите: «А какова же мораль?» Но я не отвечу вам, а буду тихонько усмехаться в несуществующие усы, как бы предлагая поискать её самостоятельно, словно бы подсказывая что-то такое, чего нельзя отыскать в обычных дидактических нравоучениях и что имеет отношение к искусству интерпретаторскому, с его обязательной импровизацией и с тем, что люди на Востоке могли бы назвать «дзен»…