Картина в тяжелой раме

Пастель крошилась в тонких перепачканных пальцах, разноцветная пыль ручейками сыпалась с мольберта на паркет. В нарисованном призрачном мире вставало солнце, но мир этот не выглядел радостным. Темные фиолетово-бурые расплывчатые тона по краю создавали ощущение тревоги, подводили к неизбежной мысли о том, что даже самое яркое и красивое солнце имеет обыкновение надолго исчезать...

Запиликал телефон, и разукрашенные "творчеством" пальцы тут же схватили старомодную трубку:

--Да?

--Здравствуй.

--О, привет! Как оно, ничего? -- трубка оказалась зажатой между ухом и плечом, и разноцветные руки зашарили в поисках тряпки.

--Жду аэробуса.

--В смысле?

--В прямом. Между Скоростальним и Мановой площадью. Домой еду.

--А как же твоя машина? -- незаконченный пейзаж взирал немым укором солнечного "взора" в обрамлении темных пушистых "ресничек".

--А...Разбил.

--А сам?!

--Цел, -- интонации были странными, собеседник то ли жалел о своем везении, то ли просто переводил дух. -- Не переживай. За меня бояться не надо.

--Идио...В смысле, ладно. Постараюсь... Не бояться.

Есть ли что-то глупее, чем молчание по телефону?..

--Рисуешь?

--А как ты догадался?

--Трубку ухом держишь - слышно плохо...Почему ты не хочешь установить нормальную телесистему?

--Эх, такой сообразительный - и на свободе! А мне вот эта трубка нравится. Жалко мне ее, -- грязная тряпка полетела по параболе в дальний угол.--Ладно...Как дела на работе, не спрашиваю - вы такие секретные...А как... Семья?

--Все хорошо. Сын уже требует краски, правда, пока боимся покупать - вдруг наестся-напьется разноцветной "кашки"...

--В "Чаке" видела безопасные краски, специально для малышей. В художественном отделе. Они не проливаются и содержат какое-то вещество, от запаха которого ребенок даже не захочет их пробовать на вкус.

--Правда? Когда буду у вас, обязательно посмотрю. Спасибо.

--Да не за что...Абсолютно не за что...

Разноцветье с пальцев стерлось, теперь и тряпка, и руки были одинакового неопределенно-бурого цвета. Ровные наманикюренные ногти прибрели уродливую окантовку, подушечки пальцев словно приготовились к дактилоскопии.

--Не жалко столько денег тратить? Недешевое удовольствие - трепаться с другого города.

--Сам зарабатываю - сам и трачу. Но если тебе не нравится, если тебе мешает...

--Все мне нравится. Только если денег на счете много, то мне сегодня не порисовать, и я сворачиваю "хозяйство". Иначе кот влезет и разукрасит квартиру моими мелками.

--Это будет красиво.

--Это будет жалко. Мелков.

--Не надо "сворачивать", я ненадолго. Скоро аэробус.

Голос собеседника выдавал сожаление - неужто по поводу краткости беседы?..

--А я пытаюсь написать роман. Сама, - в голосе девушки мелькнула гордость, но тут же пропала. - Уже вторую неделю.

--То-то я думаю - чего приемник пустой, ни писем, ни правок...-- Спустя паузу собеседник неожиданно добавил, -- Соскучился я, наверное.

--Правда?.. Я тоже... -- несколько секунд ушло на борьбу с желанием сказать больше, чем нужно. Потом голос вновь обрел уверенность, -- Только у меня не клеится. Не пишется. Сюжета нет. Мысли сбежали, хоть вроде бы и некуда - кому они нужны, такие корявые...

--Брось. Пиши. Или сама, или присылай то, что есть - вместе подумаем.

Антенна древнего телефона задела деревянный мольберт, послышалось неприятное шуршание - так копошатся голодные мыши. Рука нервно потрясла трубку:

--Алло?

--Я тут.

--Ага. Вместе - не хочу. Сама хочу. Да все равно под нашим именем в издательство понесу, не переживай!

--Я не переживаю, мне любопытно...У тебя всегда очень трогательно, романтично так получается...

--"Трогательно-лапательно...", -- язвительные интонации вдруг сменились робким полушепотом - будто волна лизнула прибрежный галечник, перекатывая отдельные камушки, -- Знал бы ты, как мне любопытно, только другое... -- волна откатила вновь, -- Когда ты приедешь?..

--Что толку от точной даты?

--А сказать нельзя?

--Через пару недель. По делу, разумеется. Разве что в "Чаку" выберусь, за красками.

Стройные ноги в домашних тапочках взлетели на диван, трубка, не отрываясь от уха, улеглась на диванную подушку.

--А я недалеко от "Чаки" живу. Можно сказать, рядом.

--А я знаю. И ты все знаешь. Не приду.

Кожа на испачканных пастелью пальцах начала сохнуть и стягиваться.

--Придешь...Только поздно... -- вновь полушепот набежавшей волны. Указательный палец чертил таинственные руны на плюшевой обивке дивана. Пауза неприятно потягивалась, словно хищник перед прыжком.

--Мне руки вымыть надо, от мелков, а я не иду.

--Почему?

--В ванне я тебя не услышу. Вода течет, и вообще там плохо слышно...Потерплю.

В трубке послышался неоконченный звук - словно кто-то собрался вздохнуть, но в последний момент передумал.

--Да все равно аэробус скоро будет. Пока не видно, но "рога" остановки уже торчат. Не порти руки, сохнут ведь.

--Поздняк.

--Дело твое...Что слышно от издателя?

--Согласны заплатить все и сразу.

--Так не бывает, -- короткий смешок, будто от легкого ветра хлопнула ставня в теплой избе.

--Бывает, если ты - красивая девушка.

--Ну, ко мне совсем не относится ни первое, ни второе.

--Да ладно, я по "коробку" один раз тебя видела - очень даже симпатичный! Вот только когда о происшествиях рассказываешь - такая физиономия деревянно-смешная становится...Безусловно, не девушка. Именно это мне в тебе и нравится, -- сдержанный смех, будто ветряные куранты качнулись - и замерли.

Пальцы подхватили с тумбы маленький "коробок", легонько сдавили узкие грани, и над диваном распахнулась беззвучная голограмма. Судя по убийственной патетике актеров - шел сериал. А в трубке ответили:

--Нда...Все же как мне повезло с соавтором.

--Ты только сейчас это понял?!

--Нет, с первого твоего письма... Все, отбой, аэробус подлетел. До связи, Художница!

"Коробок" жалобно хрустнул - его сжали чересчур сильно. Голограмма погасла.

--Да...Удачи, Писатель!..

...Вода приняла грязный пастельный налет, на минуту став похожей на запекшуюся кровь. Чистые руки небрежно взяли отмытую от пастельных пятен трубку и сунули ее в карман джинсов, тапочки неслышно прошлись по гладкому кафелю и зашуршали по паркету в сторону мольберта.

Рука долго примеривалась, никак не решаясь вынуть из деревянной коробочки мелок. Добавить желтого - света? Лишнее. Красного - чувства? Поздно, станет только хуже. Но ведь чего-то не хватает? Пальцы все же спикировали к коробочке и выхватили темно-темно-фиолетовый.

В едва народившемся мире уже наступала ночь.


***


--Майя, ну пойдем же отсюда, что ты, в самом деле! Нашла чем любоваться!

--Дорогой, подожди, мы еще не все посмотрели!

Посетители, семейная пара среднего возраста, остановились в начале последнего зала экспозиции. В распахутых настежь дверях за их спинами виднелись другие, уже пройденые, залы. Там неспешно прохаживались два или три чем-то похожих друг на друга человечка. То внимание, с которым они подходили к очередной картине, выдавало в них критиков - от прессы или от Академии художеств, не известно.

--Да на что тут смотреть! Я понимаю, искусство - это самовыражение, но почему эта баба выражает самую мрачную и неприятную часть себя?!

На стене перед посетителями висела картина - в темно-фиолетовых тонах с вкраплениями красного, желтого и оранжевого. Тяжелая рама темного стекла добавляла "глубины и драматизма" - так, должно быть, скажет критик. Яркая желто-рыжая окантовка паспарту, наоборот, пыталась внести дополнительный луч света в композицию.

В достаточно нервозную композицию...

Женщина задумчиво пробормотала:

--Конечно, я бы не стала вешать такое в спальне...Но все же...

Ее муж брезгливо скривился и выразительно поглядел на часы. А женщина стояла и смотрела на рисунок, комкая, надрывая в сжатых пальцах тонкий пластик входного билета. Почти шепотом она добавила:

--Все же... Понимаю я ее.

Пряча глаза от мужа, женщина резко повернулась и быстро зашагала к выходу. Облегченно вздохнув, ее спутник поспешил следом....