История о том, как отец Хаун проповедовал среди шуглей, но потер

     Началось  все  с  того, что  в  окно  ко  мне  постучался  волкотролль.  Очень  я  этому  удивился, конечно.  Виданое  ли  дело, чтобы  волкотролль  стучался  в  церковь, скажите  вы  мне?  По  правде  сказать, я  долгое  время  вообще  сомневался  в  том, что  у  этих  тварей  в  голове  есть  хоть  капля  мозгов: завидев  меня, они  обычно  принимались  ворчать  аки  псы  и  стричь  ушами, и  всякие  попытки  мои  завесть  с  ними  разговор  ничем  хорошим  не  оканчивались.  По  молодости  был  я  смел  и  имел  глупость  настаивать, за  что  и  поплатился  прокушением  правой  икры.  Большого  вреда, однако, они  мне  не  причинили  и, как  я  сейчас  разумею, желали  лишь  одного: чтобы  я  оставил  их  в  покое, с  их  непонятной  и  сумрачной  жизнью.  И  вот  теперь  один  из  них  барабанил  в  стекло, домогаясь  меня  повидать.  Было  чему  удивляться!
     «Господь  Всевышний! - сказал  я  в  мыслях. - Не  послал  ли  Ты  его  сюда  с  тем, чтобы  наконец  просветил  я  народ  этот?  Чего  ждать  мне?  Впрочем, полагаюсь  во  всем  на  Тебя», - и, осенив  себя  крестом, вышел  я  на  крыльцо.
     Волкотролль, однако, едва  лишь  отворилась  дверь, чуть  не  дал  деру, но, воздержавшись  от  этого, принялся  мне  выговаривать:
     - Сидишь  здесь?  И  сиди.  И  не  знаешь, что  кругом  делается.  И  нет  тебе  в  том  печали.  А  добрым  прикидываешься.  От  такого-то  добра  помереть  пора… -
    такое  уж  это  сварливое  племя, и  такова  их  манера  беседовать, что  ходят  круг  да  около, покуда  язык  не  устанет.
     - Так  ты  ж  объясни  мне, что  случилось?  В  чем  вина  моя? - вопрошаю.
     - А  в  том  твоя  вина, что  объявились  в  лесах  черти! - говорит  тут  мой  посетитель. - Тебе  же  нет  дела  до  того.  И  мне  до  тебя  никаких  делов  нету.  Но  коли  такое  твое  занятие - чертей  гонять - так  иди  и  гоняй.
     - Чем  же  это, - спрашиваю, - черти  вам  не  угодили?  Вы  и  сами-то  от  них  недалече  ушли, злобы  и  спеси  преисполнены.  Уж  я  и  в  толк  не  возьму, чего  вам  делить.
     - Ушли, не  ушли, - говорит  волкотролль, - а  эдаких  беспокойствиев  не  учиняем.  Мы  в  твои  дела  не  мешаемся, так  и  ты  не  лезь.  А  чертей  изволь  прогнать, потому  как  иной  пользы  от  тебя  не  предвидится.
     - И  какие  же  черти? - говорю. - Что-то  мне  сумнительно.
     - Известно  какие, - волкотролль  отвечает. - С  ногами  лошачьими, туды-сюды  носются  и  на  дудках  играют.  От  дудок  ихних  треклятых  голова  набекрень, а  в  женщинах - раздражение.  Кого  погонят - так  не  догнать, после  на  нас  отыгрываются.  Ухо  драно  у  меня - зришь  ли?  Ихни  же, чертовы, бабы  стервозны  до  крайности  и  нужду  справлять  имеют  обыкновение  возле  троп  наших  забавы  для.  Копытами  лягаются  пребольно  и  словеса  изрыгают  такие, что  неизвестно  еще, что  крепче  воняет - дела  их  мерзкие, в  кои  вляпаться  хуже  нету, или  же  рты  их  поганые, кои  на  словья  такие  способны.
     - Ну  что  ж, - говорю. - Оно, конечно, на  чертей  похоже, хоть  и  не  слыхал  я, чтобы  какой-нибудь  черт  исполнял  на  дудке, ну  так  уж  и  быть, пошли.  Показывай, - а  у  самого  поджилки  трясутся.  Но  устыдился  я  недостойных  страхов  своих, взял  крест, воды  святой, помолился  в  душе  и  отправился  в  лес  с  провожатым.  А  по  дороге-то  меня  и  осенило.
     - Послушай-ка, - говорю. - Да  ведь  об  этом  племени  в  герсиотских  книгах  писано!  И  не  черти  это  вовсе, а  так - певуны-козлоноги, народец  не  хуже  вашенского.  Чудны  дела  Твои, Господи!  Уж  таких  натворил  созданий - и  все  как  есть  безбожники.
     Волкотролль  тут  зубами  клацнул.
     - Что  ж, - говорит, - не  отвечает-то  он  тебе, бог  твой?  Ан  нечего  отвечать.
     От  таких  речей, надо  сказать, просыпается  во  мне  неизменно  желание  огреть  богохульника  дубиною, однако  приличествует  моему  сану  смирение  и  кротость, с  коими  я  и  ответил  в  лад  чудищу:
     - Что  же  ты  ушами  стрижешь  и  хвостом  подрагиваешь, нечистое  рыло  твое?  Не  оттого  ли, что  чуешь  на  мне  благодать, тебя  смущающую?
     Да  и  дубины  у  меня  при  себе  не  было.
     - Рыло  мое  ругать  охотников  много, - огрызнулся  проводник. - Посмотрел  бы  я  на  тебя, когда  б  тебе  ухо  подрали, -
     тут  принялся  он  сокрушаться  по  поводу  несносного  нрава  своей  супружницы; однако  же  уловил  я  в  словах  его  и  некую  затаенную  нежность.  И  меж  людьми  такое  случается, когда  один  другого  поносит  на  чем  свет  стоит, на  деле  же  похваляется, что  эдакий-то  человек - и  его  знакомец!  И  только  собрался  я  постичь  причину  подобной  двойственности  в  отношениях, как  провожатый  мой  вдруг  возопил:
     - Вот!!!  Вот  следы  мерзкого  их  пребывания! - указуя  при  том  когтистым  пальцем  своим  на  нечто  впереди  себя.  Не  сразу  понял  я, о  чем  речь, так  как «следы» уже  основательно  подсохли  и  почти  не  издавали  зловония.
     - Окроплю  я  ваши  тропы  святой  водой, - пообещал  я, когда  волкотролль  перестал  возмущаться  вслух, продолжая  делать  это  про  себя. - Но  имей  в  виду: существа  эти - не  черти, как  ты  возомнил, а  посему  вряд  ли  от  этого  приключится  какой-нибудь  толк.  Вот  если  бы  ты  помолился  как  следует  да  попросил  у  Бога  вразумить  их…
     - Ты  это  брось, - рыкнул  волкотролль. - Я  эти  штучки  твои  знаю.  Не  затем  зван!
     Пожавши  плечами, принялся  я  за  дело.  Однако  про  себя  читал  при  этом  горячую  молитву, прося  просветления  в  неразумные  головы  козлоногов, волкотроллей  и  прочих  здешних  престранных  обитателей.  Наконец, исходив  изрядное  количество  тропинок, счел  я, что  сделал  все, что  возможно, и  засобирался  домой.
     - Ну  и  прощевай, - сказал  волкотролль  и  исчез  среди  деревьев  так  проворно, что  я  и  углядеть  не  сумел - куда.  «Вот  так  так, - подумал  я. - Возвращаться  придется  одному.  Помоги  мне, Господи, не  сбиться  с  пути!»
     Возможно, при  моем  умении  ориентироваться  просьба  эта  была  бы  лишней, однако  считаю  я, что  обратиться  к  Всевышнему  лишним  никогда  не  бывает.
     И  вот, пробираясь  по  лесу, услыхал  я  издалека  пение  двух  свирелей.  «Ба! - решил  я. - Да  это  играют  козлоноги!  Не  мешало  бы  мне  взглянуть  на  них, каков  это  народ.  Может  быть, они  и  нечистоплотны, что, конечно, неприятно, но  дурной  же  будет  из  меня  священник, если  я  даже  не  попытаюсь  преподнесть  им  Слово  Божие», - и  с  такими  мыслями  направился  я  по  звуку, попутно  обдумывая  план  предстоящей  проповеди.  С  чего  бы, собственно, следовало  начать?  Встречен  ли  я  буду  дружелюбно, или  насмешками, или  вовсе  в  ножи?  И  как  вести  себя  в  каждом  из  этих  случаев?  По  обыкновению  я  положился  на  Господа, прося  Его  вложить  в  уста  мои  лучшие  из  возможных  слов, но  тут  заметил, что  как-то  уж  слишком  долго  я  иду.  Звук  свирели, казалось, отдалялся  от  меня: едва  удавалось  его  нагнать, как  тут  же  он  вновь  начинал  звучать  тише.  Я  остановился  и  прислушался, заподозрив, что  невидимые  игроки  нарочно  дразнят  меня.  Так  оно  и  было!
     - Кажется, старый  дурень  что-то  сообразил, - раздался  тихий  смеющийся  голос, принадлежавший  отроку  мужеского  пола. - Как  ты  думаешь, ма, он  всерьез  верит, что  своей  брызгалкой  заставит  нас  покинуть  эти  места?
     Гордыня  взыграла  во  мне  в  этот  момент  настолько, что  я  осмелился  более  обидеться  на «старого  дурня», чем  на «брызгалку».
     - Тише, сынуля, - откликнулась  козлоножица. - Не  следует  недооценивать  его  слуха.  Он  целыми  днями  выжидает  прихожан  в  храм  своего  странного  Одинокого  Бога, а  прихожан-то  и  нет, отчего  он, пожалуй, научился  различать  малые  звуки.
     - Эй! - окликнул  я  их. - Я  вас  слыхал, господа  козлоноги.  Отчего  это  вы  прячетесь?  Неужели  испугались  скромного  священнослужителя, который  только  и  желает, что  поселить  в  ваших  сердцах  свет  веры  истинной?
     Свирель  было  запела  снова, но  голос  козлоножицы  оборвал  ее:
     - Веры  истинной!  Подумать  только; ну-ка  пойдем, сынок, пойдем, поболтаем.  Чванство  этого  мягконогого  племени  всегда  выводило  меня  из  себя!  Все  должно  быть  по-ихнему!  А  почему?  Они  когда-нибудь  задавали  себе  этот  вопрос?  Вот  вы, вы - задавали?
     Идя  навстречу  друг  другу, мы  сближались.  Юный  козлоног  смущенно  хихикал, прячась  за  спину  матери, словно  совсем  уж  малое  дитя.  На  обоих  не  было  никаких  одеяний, но  густая  шерсть  скрывала  низ  тела.
     - Простите, сударыня, - ответствовал  я, - но  тут  уж  я  ничего  не  могу  поделать.  Бог  истинный  явился  миру  именно  в  человеческом  облике.
     - Этот  ваш  бог, - рекла  козлоножица  запальчиво, - едва  нашел  силы, чтобы  явиться  миру  один  раз  в  одном  облике!  Настоящие  боги  могут  себе  позволить  являться  миру  сколько  им  влезет, и  в  каких  угодно  видах, ясно  вам?  А  этот, ваш…  Я  думаю, божественной  крови  в  нем  не  более  одной  восьмой.
     - Нет, мам, - перебил  ее  юноша. - Тут  такое  дело…  Тебе  не  кажется, что  это  тот, кого  старина  Савосий  велел  приковать  к  скале?  Да  потом  и  позабыл  про  него.  Орел, ясное  дело, сдох - должен  же  он  был  когда-нибудь  сдохнуть.  А  больше  следить  было  некому.  Ну, этот  парень  и  утек.  Как  бишь  его  звали, нипочем  не  могу  запомнить?
     - Нет, - уверенно  возразила  козлоножица. - Нет, это  не  он.  Я  думаю, он - возгордившийся  потомок  Склопиния, только  и  всего.
     - Несчастные! - воскликнул  я. - Да  понимаете  ли  вы, что  несете?!  Богов  не  может  быть  много…
     - Почему  это?
     - Ведь  Бог - закон  человеку  и  всякой  твари  земной.  Ежели  было  бы  несколько  богов, каждый  из  них  пожелал  бы  создать  свои  законы, и  что  вышло  б  из  этого?  Хаос!
     - Хаос… - щелкнула  языком  козлоножица. - Да, этому  на  зуб  лучше  не  попадаться.  Суровый  мужик.
     После  этой  ея  реплики  я  испытал  полнейшее  бессилие.  Мой  собственный  язык  подвел  меня!  И  когда  я  вспомнил, как  напитано  элесское  наречие  словами  герсиотскими, то  почувствовал, будто  веду  бой  на  территории  противника.  Непростительное  уныние  овладело  мной, и  я  перевел  разговор  на  более  приземленную  тему:
     - Помощи  и  защиты  просили  у  меня  волкотролли, обитающие  здесь  несравненно  дольше  вас.  Не  скажу, чтобы  я  питал  к  ним  какую  симпатию, но  ваше  поведение  вовсе  бессмысленно  и  неприлично.  Для  чего  вы  стараетесь  им  досадить?
     Оба  козлонога  расхохотались.
     - Помощи  и  защиты? - сказала  старшая. - А-а-а, вот  до  чего  доходит  их  лицемерие!  Он  не  упомянул, этот  стервец, что  спервоначалу  они  взялись  было  на  нас  охотиться?  На  нас!  Словно  мы  бессловесные  твари!  Когда  троим  мы  выбили  зубы, они  поутихли.  Но  этого  мало, они  получат  у  нас  по  полной  программе!  Поймите, сударь  священник, если  бы  с  самого  начала  эти  зарвавшиеся  собаки  отнеслись  к  нам  мирно, таково  было  бы  и  ответное  отношение.  Спускать  же  обиды  не  в  наших  обычаях.
     - Но  неужели  нельзя  было  сыскать  более  пристойного  способа  обороны?  Ваши… э-э-э… экскременты…
     - Он  имеет  в  виду  дерьмо, мама, - сообщил  юноша.
     - Это  что! - хихикнула  козлоножица. - Вот  славно  было, когда  мы  с  Евгенией  наделали  им  прямо  в  котел.  Прямо  в  котел, висящий  над  огнем, честное  слово, сударь  священник!  Их  повариха  отлучилась  на  минуту  куда-то…
     «Нет, - подумал  я  растерянно. - Ежели  и  получится  с  ними  какой  разговор, то  прежде  следует  мне  к  нему  приготовиться.  Мои  проповеди  не  рассчитаны  на  такую  степень  скепсиса!» - в  сердцах  я  развернулся  к  хохочущим  козлоногам  тылом  и  уже  хотел  направиться  прочь, но  тут  вдруг  зарябило  у  меня  в  глазах - то  есть  поначалу  я  принял  это  за  рябь, разглядев  секундой  позже  истинную  причину  сего  оптического  явления.  В  траве  передо  мной  кишмя  кишели  маленькие  существа, напоминающие  крыс, - но  взгляды  их  черных  глаз-бусинок  смутили  меня  явной  осмысленностью.  Все  как  есть  существа  эти  смотрели  на  меня  снизу  вверх  с  любопытством  и  ожиданием, сидючи  на  задних  лапках  наподобие  дрессированных  собачек, какие  встречаются  в  бродячих  фиатрах.
     Я  протер  глаза, однако  ничего  вокруг  меня  вследствие  этого  маневра  не  изменилось.
     - Э! - воскликнул  юноша-козлоног. - Вам-то  чего  здесь  потребовалось?
     - Мы  хотим  послушать  про  свет, - пропищало  одно  из  существ, как  мне  показалось, самчик; и  сосед  его  добавил, пихнувши  того  в  бок:
     - Веры  истинной.  Так  сказал  большой.
     - Что  ж  это  такое? - пробормотал  я  удивленно.  Таких  тварей  мне  до  сих  пор  не  встречалось.
     - Это  шугли, - объяснила  козлоножица. - Маленькие  скрытные  бестии.  Вы  их, видимо, заинтересовали  своей  болтовней, сударь  священник.  Побежали, сынок, у  него  теперь  есть  более  благодарная  аудитория.
     Я  оглянулся  с  рассеянным  видом, затем  осторожно  присел  на  корточки, разглядывая  свою  нежданную  паству  с  искренним  изумлением.  Как  могли  столь  крохотные  головки  вмещать  достаточное  для  владения  речью  количество  разума? - это  для  меня  по  сей  день  остается  загадкой!  По  рядам  шуглей  пробежал  шепоток: «Большой  сел!  Смотри, смотри, какой  у  него  славный  нос!»  Уж  не  знаю, чем  им  приглянулся  мой  нос…
     - Так  о  чем  же  вам  рассказать? - спросил  я  у  этих  созданий, чувствуя, что  от  неожиданности  все  праведные  речи  вылетели  у  меня  из  головы.
     - Обо  всем! - пискнул  все  тот  же  самчик, вероятно, вожак. - И  с  самого  начала!

     …Ах, какая  это  была  проповедь, друзья  мои!  Лучшей  я  не  произносил  за  всю  жизнь!  Вдохновение  владело  мной  тогда, вдохновение  такой  силы, какую  я  испытывал, может  быть, только  в  юности, в  бытность  свою  восторженным  семинаристом…  И  даже  такая  странная  для  произнесения  речей  поза - на  корточках - не  мешала  мне.  Впервые  меня  слушали  с  таким  вниманием  и  любознательностью: ведь  люди  и  прочие  народы  с  малолетства  хотя  бы  что-то  слышат  о  Боге, в  той  или  иной  интерпретации, но  шугли, судя  по  всему, не  ведали  доселе  о  высших  материях  даже  самого  малого.  Я  рассказал  им  всю  историю  от  сотворения  мира - и  до  Вознесения  Сына  Божия, - и  за  все  это  время  ни  один  из  человечков-мышей  не  отводил  от  меня  глаз.  Они  лишь  изредка  мигали, восклицали  изумленно  и  благоговейно  и  перекидывались  друг  с  другом  короткими  замечаниями  в  самые  волнующие  моменты.
     И  вот  наконец  я  умолк, переводя  дух  и  ожидая  со  стороны  маленьких  слушателей  каких-либо  вопросов, но  они, видимо, восприняли  мое  молчание  по-своему: опустились  на  четвереньки  и  мгновенно  рассыпались  в  разные  стороны. Я  огляделся: вокруг  сгущались  сумерки.  Как  же  долго  звучала  проповедь?!
     Домой  я  возвращался  в  сомнении.  Теперь  следовало  подготовить  несколько  более  детальных  речей  по  конкретным  темам, но  тут  возникало  два  вопроса: насколько  приложимы  к  шуглям  человеческие  нормы?  Возможно, в  их  сообществе  и  слыхом  не  слыхивали  о  блуде  или  убийстве, - стоит  ли  вообще  затрагивать  эти  стороны  жизни?  Как, к  примеру  разъяснять  им  непорочное  зачатие?
     И  второй  вопрос: как  мне  найти  шуглей  вторично?  Вот  это-то  меня  особенно  занимало, ведь  мы  с  ними  ни  о  чем  не  уговорились!
     Какие  замыслы  носил  я  в  себе, какие  яркие  слова  приходили  на  ум… Целую  неделю.  И  как  нелепо, печально  и - честное  слово - даже  смешно  все  это  окончилось…
     Неделю  спустя  навестила  меня  леди  Фелвия, владелица  здешних  мест, дама  крайне  рассеянного  и  необязательного  складу, о  каких  говорят: «соткана  из  противуречий».  Сколько  знаком  я  с  этой  почтенной  женщиной, столько  удивляет  она  меня  своими  метаниями  из  крайности  в  крайность  и  несвойственными  ее  возрасту  поступками.  То  вдруг  примется  сурьмить  губы, сетуя  на  то, что  выглядит  старше  дочери, - а  как  же, скажите  пожалуйста, ей  выглядеть?  То  цветами  и  ветвями  обвешается, говоря, что  желает  почувствовать  себя  деревом - что  за  затея, извольте  объяснить?  То  заявит, что  открыла  секрет  магистрального  проникновения  в  будущее - это  еще  что, уж  вовсе  уму  непостижимо, какие  странные  выражения! - и  такую, с  позволения  сказать, несет  околесицу, - только  вздохнуть  остается…  Вот  однажды предсказывала, будто  падет  с  неба  комета - и  впрямь  аккурат  на  стол  в  обеденное  время, пробивши  крышу, и  ровнехонько  уляжется  в  блюдо  с  поросенком.  Как  понимать  сие?  Ничего, конечно, не  сбылось, я  уже  и  волноваться  начал; а  как  вы, говорю, леди  Нейфельт, мыслите  относительно  экзорцизма?  Осторожно  спрашиваю, оскорбить  опасаясь.  Давайте! - отвечает. - Презабавное, должно  быть, занятие!  Ну  что  это  за  легкомыслие, скажите  мне…  Никакого  злого  духа  не  оказалось  в  ней, да  я  и  не  ждал  результата, более  приписывая  все  эти  глупости  беспокойству  характера, но  на  всякий  случай  следовало  же  проверить!  Так вот, навещает  меня  леди  Фелвия; как  заведено, вначале  исповедуется  в  греховных  помыслах - большего  сказать  не  имею  права, но  только  никогда  я  не  считал  эти  ее  помыслы  истинно  греховными; так, всяческий  вздор, происходящий  от  скуки  и  отсутствия  светского  общения, без  коего  дамы  имеют  обыкновение  увядать  и  чахнуть…  Приглашаю  я  мою  посетительницу  отобедать  и  поговорить  о  разном, и  вот, в  течение  беседы  вдруг  леди  спохватывается  и  спрашивает  со  смехом:
     - А  что  это, отец  мой, какого  шороху  вы  наделали  среди  лесных  обитателей?  Для  чего  это  вы  заварили  эдакую  кашу?
     - Какую  же, - осведомляюсь, - кашу  изволите  иметь  в  виду?
     - Да  вот, - отвечает. - Маленькие  твари, шуглями  именуемые, повадились  нечто  наподобие  служб  обустраивать, со  странными  плясками, и  слова  выкрикивают  совершенно  дикие.  Вообразите: прогуливаюсь  я  на  днях  в  саду  и  натыкаюсь  на  их  сборище…  Надо  сказать, это  и  прежде  происходило, по  обыкновению, меня  почуяв, бросались  они  наутек, пища: «Шухер, герцогиня!»  Отчего  удостаивают  сии  малые  мою  персону  столь  высокого  титула - то  мне  отнюдь  не  известно…  А  тут - представьте: полный  мне  выходит  бойкот  и  игнорирование.  Пляшут  самозабвенно  посреди  клумбы  с  песцилиями, в  самом  центре  из  камушков  три  концентрических  круга  выложили, предварительно  цветы  повыдрав - загубили  мне  лучшие  экземпляры  голубого  оттенка, безобразие!  За  этими  цветами  я  посылала  к  Ее  Величеству, вы  знаете, какая  это  редкость, отец  мой?  Безобразие…  Да, так  вот.  При  этом  вожак  их, стоя  в  кругу, кричит  всякое, без  связи  и  смысла, наподобие: «Дуб!  Ежевика!  Солнце!  Хвост!  Канделябр!» - помилуйте, откуда  им  знать  про  канделябры?!  Прочие  же  поют - писк, крайне  раздражающий; кажется, вот-вот  что-нибудь  нехорошее  с  ушами  сделается…  Мне  бы  гнать  их  вон  с  клумбы, но  вы  же  знаете, отец  мой, как  я  боюсь  мышей!  Посему  из  отдаления  спрашиваю: «Что  ж  это  вы  вытворяете, мерзавцы?  Благоволите  покинуть  песцилии, покуда  не  позвала  садовника!»  И  знаете, что  он  мне  ответил, этот, в  кругу?
     - Что  же?
     - «Большой  черный  сказал, что  в  начале  было  слово.  Вот  я  это  слово  угадаю, скажу - и  стану  Всевышним.  И  будет  наш  мир - мир  маленьких!  А  вас  всех   повыгоним».  Тут  я, знаете  ли, не  стерпела!  Хвать  что  под  руку  попалось - и  в  них, а  сама  бежать.  Устроила  садовнику  выволочку; у  вас, говорю, милейший, под  самым  носом  собираются  мелкие  дьяволята, песцилии  мне  попортили, а  вы  и  ухом  не  ведете?!  Это  что  такое?  Но  это  же  ведь  еще  не  все, отец  Хаун!  Под  вечер  возвращается  с  прогулки  дочь  моя, смеется  и  повторяет: «Ну  и  ну!  Ну  и  ну, мама!»  Да  в  чем  дело, спрашиваю.  Да  вот, отвечает  она, в  народах  наших  царит  смятение; взялись  шугли  всем  гадить, вопия, будто  изведут  всех  нечистых, сами  же  чистыми  останутся.  До  того  дошло, что  волкотролли  с  сатирами  примирились, дабы  отражать  дерзкие  мышиные  набеги, королева  же  сатирическая  Медольтея, со  мною  повстречавшись, ругалась  крепко, что  не  держим  в  порядке  владение, исходом  грозя.  Исходите, говорю  ей, пожалуйста, ежели  мышат  устрашились.  Для  чего  бы  это  нам  такие  трусливые  подданные?  А  если  серьезно, говорю, шугли - как  дети, вот  еще  с  недельку  поглупят, да  и  наскучит  им.  Лучше  сами  подкиньте  им  какую-нибудь  идею - карнавал, скажем…
     Премного  я  был  опечален  таким  финалом, но  спустя  несколько  дней  увидал  издалека  будто  бы  шествие  цветов  с  песнями  и  музыкой - то  были  шугли, обряженные  в  цветные  лоскутки, с  маленькими  флажками  и  ленточками.  Они  и  впрямь  занялись  карнавалом!
     И  все  в  лесу  постепенно  успокоилось.
     Вот  такие  глупые  и  ничтожные  последствия  имела  лучшая  из  моих  проповедей.  Из  чего  следует  заключить: даже  самые  благонамеренные  поступки  могут  повлечь  за  собой  совершенно  непредсказуемую  цепь  событий!…

           ----------          ----------          ----------