Безумный Человек

1.
- Философия...- криво усмехнувшись ярко накрашенными губами, произнесла Сигалит и укоризненно посмотрела на меня сквозь линзы очков.

"Не дай бог запорет мне идею,"- подумал я, чувствуя, как на моих горячих ладонях начинают выступать капельки пота. Ведь все почти готово. Керосиновую лампу я купил, изрядно поторговавшись, у барахольщика на «блошином» рынке в Яффо. Она хоть и не старинная совсем, но выглядит подходяще – с почерневшим от копоти толстым стеклом, длинной проволочной петлей-рукоятью, вывинчивающейся металлической пробкой для вливания керосина и крутящимся винтом около днища, регулирующим длину матерчатого языка. Если держать лампу правильной стороной к наблюдателю, скрывая от него выпуклые ивритские буквы на стекле, то она вполне могла бы вписаться в атмосферу эпохи. Вот только керосин, похоже, перестали производить. Вместо него пришлось налить солярки, но горит она отменно, долго, медлительно-ровным алым огоньком.

- Я только не понимаю, как ты в телевизионной студии сделаешь рынок, - спросила Сигалит, бегло просматривая текст сценария, сплошь исчерченного горизонтальными линиями и испещренного разноцветными цифрами в кружочках.

- Рынка как такового не будет. Будет слышен только шум толпы. И еще будут слышны хохот и реплики людей, в начале...в том месте, где... Вот здесь, - я наклонился к Сигалит и ткнул пальцем в сценарий,- когда он говорит "Я ищу Бога".

Сигалит снова уткнулась в текст. «Черт,- подумал я,- сейчас она скажет, что сценарий не годится для студии».

- А что мы, собственно, будем видеть все это время? – с нотой раздражения в голосе спросила Сигалит, не глядя на меня.

- Место абстрактное,- ответил я и почему-то закашлял,- Он будет стоять босиком на соломе, на черном фоне. А потом, когда он скажет  "Что сделали мы, оторвав эту землю от ее солнца?", освещение начнет медленно гаснуть, и на него спустится ночь,- я перевел дух и с надеждой посмотрел на Сигалит, которая, казалось, перестала меня слышать, целиком погрузившись в чтение.

Найти солому, к моему удивлению, оказалось труднее, чем керосиновую лампу. Оставив бесплодные поиски по окрестным полям, где стояли когда-то эти аккуратные желтые параллелепипеды, я вдруг обнаружил отменную солому  в полузаброшенном дворе шампиньонной теплицы в Петах-Тикве. Блестящую идеальным яично-желтым блеском солому я утрамбовал в картонную коробку от компьютерного монитора, и радуясь этой неожиданной находке, помчался к Нэлли, своей пожилой знакомой, работавшей всю жизнь художником по костюмам на Ленфильме, а сегодня прирабатывающей уроками живописи для израильских вундеркиндов и блеснувших неожиданным изобразительным талантом матрон предпенсионного возраста.
 
"Короче, тебе нужна брейгелевская атмосфера",- сказала Нэлли, держа в руке страничку из текста Ницше на русском языке и  перебирая выведенные на чернильной компьютерной печати репродукции знакомых брейгелевских и босховских картин. Она выдала мне три пузатых, потертых временем, папки и сказала: "Тебе крупно повезло. Весь этот материал я подготовила еще будучи в Ленинграде. Я просидела тогда безвылазно несколько недель в библиотеке, рисуя все эти наброски костюмов, изучая голландскую и немецкую живопись, книги по истории...  В общем найти здесь костюм тебе будет несложно." Она улыбнулась, вспоминая о чем-то. "Я специально тогда искала лица на картинах Брейгеля. Знаешь, я никогда не рисую пустых овалов вместо лиц. Мне очень важно видеть перед собой лицо человека, для которого я строю костюм. И знаешь, что мне сказал на это режиссер?" – Нэлли лукаво посмотрела на меня, - "Нэллечка, зачем тебе Брейгель? Ты лучше включи телевизор и посмотри на лица членов политбюро. Вот уж где типичный Брейгель!"- она звонко расхохоталась. 

Через четверть часа я уже мчался домой с коробкой соломы в багаже и тремя коричневыми переплетами на соседнем сидении, перебирая в уме полузабытые строки Новеллы Матвеевой:

"Не так-то легко и солидно
Брести по пятам уязвимым,
Ранимым... За Брейгелем-старшим,
За Брейгелем неумолимым."

Вечером мы с Нинкой вывалили на диван содержимое Нэллиных альбомов, и стали изучать пожелтевшие, местами раскрашенные разноцветными карандашами, наброски фигур, детали человеческих портретов, черно-белые фотографии, переснятые с книжных иллюстраций и репродукций картин. Моего загадочного безумца-нищего-философа решено было одеть в балахон из серой мешковины, широкие штаны, грязного, серо-зеленого цвета плащ  и шапку, напоминающую по форме капюшон, с двумя длинными свисающими тесемками. Мешковину, из которой Нинка сшила костюм, мы предварительно варили несколько часов в ведре на газовой плите, после чего окончательно утратившую цвет и форму ткань надрезали и изорвали во многочисленных местах для "аутентичности".

- Ну что ж,- произнесла наконец Сигалит, закончив чтение,- Монолог конечно насыщенный, эмоциональный. Ты уже знаешь, кто у тебя будет играть?

На душе у меня отлегло.





2.
Йоси не был профессиональным актером, но любое дело, за которое он брался, всегда старался выполнить на пятерку с плюсом. С ним было легко. Раньше он руководил десятками людей в одной преуспевающей компьютерной компании. К сорока годам, заметно подустав и, по-видимому, освободившись от той материальной стесненности, которая заставляет большинство из нас «плыть по течению», Йоси вдруг совершенно отошел от дел в своей фирме, в которой работал почти с момента ее основания, оставил себе лишь незначительную должность консультанта, и пошел учиться сразу в две актерские школы.

Монолог безумца из Ницше мы переводили вместе. Рассчитывая на то врожденно-интуитивное ощущение иврита, какое бывает только у цабара*, впитавшееся, по видимому, в его смуглую кожу вместе с запахом цветущей бугенвилии и оливково-масличным духом средиземноморского воздуха, я принес ему переснятый с библиотечной книжки литературный перевод Ницше на иврит. Перевод этот казался мне не столь архаичным, сколько альпийски холодным и до безумия несовместимым с самим обликом Йоси. Вдобавок я протянул ему свой собственный неумелый, слегка упрощенный вариант. Моложавый и сухощавый, с глубокими черными глазами, Йоси взял у меня оба варианта, положил листки рядом, и сосредоточенно, лишь изредка задавая вопросы о моем понимании смысла написанного, написал, наконец, простой, лаконичный и точный перевод.

Закрывшись у меня в комнате вместе с видео-камерой, кофейником и бисквитами, мы принялись за работу. Когда моя увлеченная и путаная интерпретация Ницше легла между строк черновика Йоси коротким и ёмким актерским подтекстом, я установил камеру на трайпод, нажал красную кнопку записи, и камера начала фиксировать наши бесконечные тейки**, время от времени прерываемые Нинкой, которая входила в комнату с булавками в зубах, чтобы примерить на Йоси куски изорванной мешковины, которым в скором времени предстояло стать костюмом «безумного человека».

- Знаешь,- вновь вернув меня к действительности, сказала Сигалит,- Вы все любите приводить сценических актеров в студию. Во первых, они перехватывают у вас инициативу и навязывают вам свою игровую манеру. Во вторых, многие из них понятия не имеют о том, что такое игра перед камерой. Они привыкли играть на расстоянии десятка метров от зрителя, и не знают, насколько театральна манера их игры. Когда ты видишь лицо человека  крупным планом, одно движение века или губ...

- Он учится в школе актерской игры,- перебил ее я и вновь закашлялся,- ...актерской игры перед камерой. Параллельно со школой театрального искусства. Потом я записываю наши репетиции на видео, и мы смотрим их вместе и анализируем.

- Я просто хотела предупредить тебя. Еще подумай, как это сделать  проще. У тебя очень сложный сценарий. Все эти паузы...музыка...картины Бройгеля (она произнесла имя художника на голландский манер). Вы просто не сможете это сделать за отведенное вам время...Это же твоя первая постановка...

Я уже не слышал ее. Безумный человек вновь волновал мое воображение. Картина оборванного сумасшедшего с фонарем в руке, ищущего Бога на оживленном рынке, жила во мне, пульсируя и переливаясь всей гаммой ярмарочно-фломастерных брейгелевских красок. Полотна «Детских Игр» и «Карнавала» возникали у меня безудержно, от одного прикосновения к тексту Ницше. Вся апокалиптическая фантазия Босха вставала перед моими глазами, когда я мысленно произносил кровоточащий монолог безумца, совершенно забывая о том, что весь сэт***  будет состоять из одной соломы на полу да черного фона, а единственный актер будет стоять в балахоне из серой мешковины в перекрестье спотов****, высвечивающих его из обступившей со всех сторон тьмы. Ничего изменить уже было нельзя.






3.
- Стоп! Нет звука! Музыки не слышно.
- Кто умеет настраивать это говно?
- Позовите Давида.
- Давида? Ты что упал? Он только увидит горящую керосиновую лампу рядом с соломой, сразу прикроет всю эту лавочку.
- Поехали! Где эти два клоуна? Позовите их кто-нибудь. 60 секунд до записи. Студия готовность.
- Камера 1,2,3 готовность.
- Саунд готовность.
- 30 секунд. Старт VCR
- VCR ролинг.
- Десять, девять, восемь, семь, шесть...

Студия застыла в немом ожидании. Маленький Йоси стоял напротив нацелившегося на него объектива камеры, готового вот-вот загореться своим красным глазом. С тяжелыми черными кругами грима вокруг век и выражением торжественной растерянности на лице, он стоял, освещенный спотами, в центре сфокусированных на его худощавой фигуре пятнадцати напряженных  взглядов. Босой и в лохмотьях, с нависшим на глаза капюшоном и лампой в руке, мерцающей алым языком пламени, он походил не то на члена тайного духовного ордена, не то на средневекового монаха, обвиненного в ереси.

- Фэйд-ин музыка.

Тишину в студии прорезали торжественные звуки Заратустры Штрауса.

- Я ищу Бога, - сказал из пустоты Йоси чужим голосом.
- Fuck…Он начал раньше времени.
- Продолжаем.
- Нет! Все сначала. Кат!
- Йоси, обратный счет не для тебя. Тебе дадут знак рукой, когда нужно начать.
- Третий тейк.
- Не успеем. Продолжай этот тейк до конца, что бы там ни было.
- Студия готовность. Тридцать секунд.

Атмосфера в диспетчерской накалилась до предела. Нир и я стояли перед мониторами, теряя последние остатки надежды. Пятнадцать минут до конца постановки. Если этот тейк не пойдет, то все кончено.

- Камера 2, шот 1 готовность.
- Кью актер.
- Дизолв.

На мониторе появился Йоси, ищущий Бога с лампой в руке.

- Саунд трек 2. Шум толпы.
- Я ищу Бога, - сказал Йоси.
- Саунд трек 3. Реплики толпы.

Истерический смех разнесся по студии.
- Он что пропал?
- Спрятался?
- Он нас боится?
- Отправился в плавание.
- Эмигрировал, - давились смехом голоса Вольфа и Ари.

Йоси с шутовским выражением на лице искал глазами оппонентов. Продолжая улыбаться, он обратился к мнимой толпе.

- Вы хотите знать где Бог? Я вам скажу где он. Мы его убили.

Хохот толпы разлился эхом по студии.

- Да, да. Мы его убили. Вы и я. Мы все его убийцы! - продолжал невозмутимо Йоси. 

Он взглянул на реакцию толпы. Гримаса ярмарочного шута моментально сошла с его лица, уступив место задумчивому выражению.

- Но как мы сделали это? Как удалось нам выпить море?
- 2-ой кэпшн пулер – поменять кэпшн. «Детские Игры». Камера 3 – медленный зум. Рон, плавно, как можно плавнее.
- Камера 1. Шот 5. Готов.
- Тейк.
- «Карнавал». Зум ин.

На экране возникли многоцветные площадные картины Брейгеля, ожившие в плавном оптическом движении объектива камеры.

Теперь все шло как по маслу. Нир отдавал короткие и четкие команды съемочной группе. Я впился взглядом в монитор, забыв о листке со сценарием,  и время от времени произносил отрывистое «тейк».


- Кто дал нам губку, чтобы стереть краску со всего горизонта? Что сделали мы, оторвав эту землю от ее солнца? Куда теперь движется она? Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не падаем ли мы непрерывно? Назад, в сторону, вперед, во всех направлениях? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы словно в бесконечном Ничто? Не дышит ли на нас пустое пространство? Не стало ли холоднее? Не наступает ли все сильнее и больше ночь?

Йоси играл уверенно, без видимой фальши, поражая меня своей виртуозностью. Сейчас его игра смотрелась на порядок лучше, чем на репетиции. Освещение медленно погасло, имитируя наступившую ночь.

- Не приходится ли средь бела дня зажигать фонарь? Разве мы не слышим еще шума могильщиков, погребающих Бога? Разве не доносится до нас запах божественного тления?

Музыка Шнитке прорезала пространство холодящими звуками башметовского альта. На экране возникли босховские кошмары ада. Глаз камеры, медленно проникая внутрь картины, проскользнул вдоль обнаженных  фигур истязаемых людей и остановился на фигуре монстра с птичьей головой.
Монолог приближался к своей кульминации.

- ...и Боги истлевают! БОГ УМЕР!

Гортанный вопль «ЭЛО'ИМ МЭТ», соединивший в себе два слова, столь несовместимых на иврите, парализовал присутствующих в студии. На мгновение мне показалось, что весь университетский корпус факультета искусств, вздрогнул и замер от чудовищности этого сочетания звуков.

- Бог не воскреснет! И мы его убили!

На дрогнувших губах Йоси появилось выражение боли и раскаяния.

- Как утешимся мы убийцы из убийц?– прошептал он,- Самое святое и могущественное Существо, какое только было в мире, истекло кровью под нашими ножами – кто смоет с нас эту кровь?– Йоси в растерянности посмотрел на свои ладони,- Какие искупительные празднества, какие священные игры нужно будет придумать?

Сцена приближалась к своему завершению.
- Я пришел слишком рано. Мой час еще не пробил,- сказал Йоси, поставив лампу на пол,-  Это чудовищное событие еще в пути и идет к нам – весть о нем не дошла еще до человеческих ушей.

Через минуту все было закончено. Нир и я облегченно вздохнули и сделали «киф», хлопнув ладонью о ладонь. Футболка на моей спине была мокрая от пота. Миха уже перекручивал назад кассету видео-записи. Я поблагодарил всех участников съемки через микрофон диспетчерской.






4.
Теперь все позади. Мы сидим по периметру студии, с удовлетворением откинувшись на спинки стульев, пока Сигалит ведет свое нудное обсуждение. Сегодня был тяжелый день - четыре постановки. Моя – третья по счету. Я равнодушно жду своей очереди. Что можно теперь сказать? Если что-то не получилось, то этого уже не исправишь. Можно конечно поговорить о благих намерениях, которым не суждено было воплотиться, но кому они теперь интересны? Кассета уже вставлена в VCR. Сейчас я первый раз увижу свою постановку на экране от начала и до конца. Попытаюсь посмотреть на нее глазами зрителя, представлю себе, что вижу ее впервые. Наверное что-то не удалось. Если бы можно было отредактировать материал...но в этом ведь вся идея, что все должно быть синхронизировано в студии.

Звуки штраусовского Заратустры, с детства знакомые по заставкам из передачи «Что? Где? Когда?». Неплохое вступление. На экране появляется фигура героя, стоящего на ярко-желтой соломе с горящей лампой в руке. С первого сказанного им слова я настороженно прислушиваюсь, замечая, что есть какая-то проблема со звуком. Звук дрожит, прерывается, исчезает на несколько мгновений, потом возвращается вновь. Несколько человек вопросительно переглядываются. Я ловлю на себе виноватый взгляд Даны, звукооператора моей постановки. Изображение, из которого, очевидно, выпали фреймы, начинает тоже мельтешить и прыгать, превратившись к середине постановки в черный экран, дрожащий белыми вспышками помех. Звука совсем не стало слышно. Немые взгляды. Кто-то говорит что-то о качестве пленки. Я отвечаю, что кассета только что из упаковки.

- Миха, как ты записывал?
- Как обычно. Нажал одновременно на рекорд и плэй, - в недоумении разводит руками Миха.
- Есть какая-то проблема с VCR. Надо сказать Давиду, чтобы он проверил, - спокойно говорит Сигалит.

Сигалит перекручивает кассету в начало, ставит VCR на паузу, говоря что-то об эстетических качествах первого кадра, об освещении,  о костюме, о желтизне соломы на черном фоне. Понятно, что она просто хочет меня успокоить. Я с трудом сдерживаю себя, чтобы не встать и не выйти, прекратив это ненужное представление. Больше всего мне сейчас хочется оказаться дома на своей кровати,  забыть обо всем, уснуть, уткнувшись лицом в подушку.



***

Нир с грустным лицом прощается со мной на автобусной остановке. Сейчас он в очередной раз скажет что-нибудь оптимистическое, что-нибудь про гениальность того, что могло из всего этого получиться, про то, что интереснее всего, разумеется, процесс, а не его результат. Я страшно устал.

- Если ты захочешь собрать всех и попробовать сделать это еще раз...
- Нет, Нир, оставь. Все кончено. Я больше не буду за это браться. Перед Йоси только неудобно. После всей работы, которую он для меня сделал, у него даже не осталось никакой записи.

Нир переминается с ноги на ногу, как-будто хочет сказать мне что-то важное, но не знает, как это сделать.
 
- Знаешь, Дани, хотел тебе сказать...Понимаешь...VCR на самом деле был в порядке.

Я смотрю на Нира, пытаясь на секунду вникнуть в смысл сказанного. Наверное у меня сейчас очень глупое выражение на лице.

- Что...что значит в порядке?
- Подумай сам, те две постановки, которые были до тебя, он записал нормально.
- Ну и что?..
- И четвертая постановка, которая была после твоей, тоже записана идеально.
- Черт возьми, Нир, что ты хочешь сказать? Что ему не понравился мой сценарий?

Нир молча кивает несколько раз головой, глядя на мысок ботинка.

- Я хочу сказать, что...наверное, Ницше был действительно выдающимся философом...но...понимаешь...может быть...Он все-таки не умер?

Нир загадочно улыбается. Теперь я смеюсь. Он запрыгивает в  автобус и исчезает в толпе, махнув мне на прощание рукой. Я плетусь по тротуару к стоянке, перебирая в памяти события последнего месяца. Как я сразу об этом не подумал? Я поднимаю голову и озираюсь вокруг. Слежу глазами за нескончаемым потоком автомобилей,  медленно огибающим университетский кампус, светясь сотнями расплывшихся, как на акварельном рисунке, бордовых огней. Мне становится необыкновенно уютно. Как в первый раз я смотрю на  темно-бархатную зелень деревьев, тонущих в черной прохладе осенней ночи, как-будто впервые слышу свист теннисного мяча, методично ударяющегося о ракетку за клеенчатым забором пронзительно освещенного корта. Я украдкой смотрю на лица людей, возникающих мне навстречу из темноты аллеи, вдруг отметив для себя общее на всех лицах выражение счастливого ожидания. Забыв о бессонных ночах и о слепой суете прошедшей недели, я начинаю явственно ощущать, как вокруг меня материализуются огромные декорации, и чья-то добрая и сильная рука заботливо движет все вокруг, как на площадке гигантской  сцены.


Август 2003



* уроженец Израиля (ивр.)
** take (англ.), проба, один из отснятых вариантов
*** set  (англ.), в кинематографии и телевидении место, в котором производят съемку, включающее все натуральные и искусственно помещенные в него объекты декораций
**** spot (англ.), в данном контексте, прожектор, осветительный прибор