К нам приезжает цирк

В нашем городке уже давно ничего не происходит. А с тех пор, как сгорел единственный кинотеатр, у нас, молодежи, остались только два развлечения: наркотики и промискуитет. И так занятые друг другом и параллельными мирами, мы надеялись полностью разорвать связь между нами и окружающим миром.
Когда-то давно, еще в эпоху веерных отключений, к нам приехал проповедник-адвентист. Из самой Европы. Огромный полосатый шатер установили на пустыре возле школы, где ветер обычно носит по кругу обрывки старых газет. И мы, еще школьники,  приходили туда сразу после уроков. Рассевшись, на самой галерке, мы курили украдкой и глазели на девчонок. Повсюду на свежеобструганных столбах были развешены литографии: «Возвращение блудного сына», «Дети и Христос», «Иаков приносит в жертву своего сына» и так далее, слева направо. И центральный столб, прочно укрепленный в земле, словно вызов для нас. Он подпирал потолок, где атлетические юноши и пышнотелые девицы нежились под фруктовыми деревьями на берегу озера.
Когда стемнело, и запели комары, в шатре зажгли лампочки. Из недоступно притягательного для нас, юных меломанов, музыкального центра заиграл бодрый госпел. На сцену взобрался не менее бодрый седой и румяный дядька. Доски скрипели от его бега. Пятна от пота темнели на его белой рубашке. И расползались прямо на глазах.
- Я пришел к вам, возлюбленные братья мои, чтобы сообщить вам Блаагуую Весть…
И тут, как и всегда по вечерам, прекратилось электричество. Во всем нашем Многострадальном микрорайоне. По всем законам физики, в начале упала темнота, а потом умер госпел. Кажется, мы заметили это промежуточное мгновение. Не сговариваясь, одержимые общим пубертатным порывом, мы бросились к центральному столбу. Каждый тянул его в свою сторону. И вверх.
Э-эх, бля! Третьим рывком мы подняли столб в воздух. Он накренился, упал, разломив сцену надвое. Тут же раздалось шур-шур. И брезентовые небеса плавно опустились на наши головы. Мы, немного задыхаясь и смеясь, поспешно выбирались из-под этих пыльных удушливых складок. На занозы мы обратили внимание только потом.
Дома матери мазали нам ладони йодом, а отцы раздавали подзатыльники. А проповедник исчез. С той минуты его никто не видел. Даже имя его осталось неизвестным. Чего же  он испугался так, что бросил шатер и неудавшуюся паству? И какова была та весть и надежда, что он не донес до нас… Честно говоря, нас это не слишком интересовало.
С тех пор на кухнях поменялось много настенных календарей. Мы с разной скоростью, но неотвратимо расставались с девственностью и иллюзиями. Кто-то уже начал чуть-чуть, совсем немного, лысеть. Кто-то переехал в другой город. Кто-то работал на заводе. Без всякого энтузиазма мы становились взрослыми. Мы стали накрепко запирать двери своих комнат. Но время улетучивалось сквозь форточки. Придуманные нами чудовища уходили из лесополосы одно за другим. Оставалась только милиция. Но, к счастью, в нашем городке ничего не происходит.
Эта весна, - думали мы,- забавна и отвратительна. Забавна потому, что мы по-прежнему умели радоваться щенячьей радостью. Отвратительна потому, что мы знали: скоро не сможем. Первую афишу заметили на вокзале. А потом всё больше на заборах и на деревьях, в темных подъездах наших домов. Броские, цветные, они обещали нам небывалые развлечения. Чудесный Цирк Азии уже в пути. Мы сразу узнали его на афише. Такой же бодрый и седой, но уже в колдовской мантии.
Эти афиши невозможно проигнорировать. Они настырно лезут в глаза. И увидев, мы всякий раз теряем вдохновение. Многим нашим планам они уже помешали сбыться.
Мы считаем дни. Уже скоро двери цирка распахнутся. И мы увидим иллюминацию. Оркестр на площади возле цирка будет играть марши. Уже очень близко, но мы не сидим, сложа руки. Меры у каждого свои. Одни засыпают песок в старые носки, другие на кухне точат ножи ночи напролет. Кое-кому удалось раздобыть что-то более серьезное. Это оказалось трудно. Ведь в нашем городке уже давно ничего не происходит.