Ненависть

Сидеть в грязи, быть грязью. Прятаться в темноте, стать темнотой. Те, что проходят мимо пусть наступают и давят, месят мое тело, как вязкую глину. Дожди смывают куски слякоти и делают меня открытым для ударов. Тяжелых, злых, сапогами, в лицо и под дых. Но страшнее для меня зима с белым, девственным, непорочным снегом. Я ненавижу всё, что непорочно и нетронуто. На его фоне виднее моё тело, открытое для ударов под дых и в лицо. Злых ударов грязными сапогами. Святые своей ненавистью, переполненные силой разрушать, они идут смело, шаги их в полмира, даже если это шаги к толчку или к  подворотне, чтобы поссать. Они – вместе, они – сила. Грязь, помойки, лужи и отвалы дерна, загаженного бездомными кобелями и суками, - пристанище между полными невинности и боли белоснежными зимами, между жёлто-красным от жара и крови летом. Слякотная, похотливая весна, источающая желание, мускус, омытая потоками животворящих вод, настоявшихся на отбросах и испражнениях. Осень приходит гниющими листьями и разлагающимися следами пиров, праздников лета. Я живу в грязи, в тени.  Чистота и свет несут беспощадное злое пламя, сжигающее меня, ломающее кости, плюющее в глаза кровью и желчью.
Шаги сильных пронизывают землю, отдаются эхом от небесного свода, рвут барабанные перепонки.  Прижаться к земле, быть грязью, быть тенью, не быть.
Ползая по кочкам, цеплять одежду о сучья и корни, выколоть себе страхом глаза, закрыть их навеки, стать грязью, не быть. Я хочу этого остро, как царапать стеклом живот, как порвать зацепившийся о железо рукав.
Вот встречаю я одного такого же, наползая на болотный торфяной холм, и другого, роясь в отбросах, теряясь в них. Отчаяние, боль, страх – как много, как сильно они бьются наружу, стучат в виски, ломятся, налегая на ребра, – слева, из самого нутра. Кажется, глаза, сердце, всё тело лопнет от напора, и ужас вырвется на Землю и поскачет тяжелыми копытами мустанга крошить комковатую почву, дробить камни.
Мы ходим, едва волочимся, собирая таких же грязных, больных ужасом и голодом, больных страхом.
Растёт наше стадо, растёт наше отчаяние. Множится рассказами и зрелищем рваных ран и ломаных костей. Нутро бьётся всё яростней о рёбра и виски, месит копытами табун, ищет выхода.
Тяжёлые шаги, святое злобное братство нашло нас. Тела нашей стаи, оборванной и окровавленной, грязной и зловонной – мы сами бросаем наши тела на тяжёлые сапоги, на ноги, сильные и не знающие отдыха в святых трудах. Рвём, разметаем, обрываем куски плоти зубами, пытаясь утолить жажду озверевших кобылиц, ломящихся в виски, стучащих коваными копытами в рёбра – изнутри, слева. Но их уже нельзя сдержать. Отчаянье ведёт нас прямым, как лезвие бритвы, путём. Табуны, дикие, необузданные, вырываясь из черепной коробки, из грудной клетки, топчут и рвут на части сильные, не знающие усталости ноги ненавидящих святых людей. Разрывая в клочья то, чем заслоняли нам солнце боги, мы упиваемся силой и безнаказанностью.
Теперь мы тоже сильны. Мы умеем надевать тяжёлые сапоги и бить под дых и в лицо. Мы не ходим по одиночке.  Осеннее небо ненавистно нам, как и небо весны. На белом непорочном снегу видны грязные, полные страха твари. Мы ненавидим их, мы бьём и насилуем всё, что встречается на пути. Мы уродуем и оскверняем всё, что чист`о и невинно, мы питаемся властью, упиваемся силой и ненавистью,  шагая громко и смело, даже если шагаем отлить в подворотню.
Безразличные боги смотрят на нас с ватных серых небес. Как раз там, где пробивается, мерцает солнце сквозь дым и туман облаков. Это их светлые, ясные лики, это их бесстрастные души чисты и невинны, как снег. Небесный, недосягаемый снег, которого нам не запачкать.
Жестокость наша не знает границ и поступки наши – зверства. Удары в лицо смертельны, удары под дых ведут прямо в могилу. Хруст костей и стоны напоили воздух всех времен года. Мы подхлестываемы табунами диких кобылиц, жаждущих тёплого мяса. Нельзя щадить оттого, что и нас не станут щадить.
Серые твари, слившиеся с грязью, восстанут и соединятся. Их отчаяние будет сильнее. Их расправа – неотвратима. Нас истребят, не оставив надежды.
Потому так злы наши удары, так беспощадны шаги. Смелость и ненависть – только ожидание смерти. Мы несём в себе это знание,  мы  помним всем существом.