Плантация 1

first part
------------------
Тринадцатый час.
Комендант вышел на балкон, держа в руке чашку кофе со сливками. Из кружки шел приятный теплый пар, смешанный с запахом сливок.
Надо будет заказать еще кофе, - подумал он.
- Один шаг вправо, - сонливо скомандовал он в трубу, торчащую слева от него. Он очень устал – час назад ему пришлось сменить предыдущего коменданта, который тут же упал на казенную кровать, обшитую красным бархатом.

Звук побежал по трубе, изгибаясь на поворотах, постепенно ослабевая и в последний момент сливаясь воедино, вылетая из рупора, находящегося на глубине в сто шесть метров, врываясь одновременно в напряженные тринадцать пар ушей. На глубине в сто шесть метров, тринадцать молодых людей сделали вправо по кругу один шаг. Все они были одинаково подстрижены, были одеты в одинаковые белые тапочки и белые рубашки с порядковыми номерами. Усталость читалась в их лицах, которые на той высоте, где стоял комендант, казались всего лишь блестящими головками от спичек. Переместившись, каждый из молодых людей оказался напротив белого полосатого столбика. Номер 13 занял место напротив большой золотой стрелки, нацеленной прямо ему в лоб. Она была прикреплена на чугунный крюк, который в свою очередь был приварен к зеркальному потолку на высоте в сто шестнадцать метров, прямо над балкончиком, на котором стоял комендант.
Тот сделал еще один глоток кофе и достал из внутреннего кармана механические часы. Они показывали тринадцать часов. Он сунул их обратно, перегнулся через перила и глянул вниз. Номер 13 немного покачиваясь стоял напротив стрелки. Комендант довольно хмыкнул, открыл журнал лежащий рядом с ним, достал шариковую ручку и сделал запись: “Тринадцать часов.”. Затем он поставил подпись, взглянул еще раз на стрелку и спрятал ручку в карман. Он знал. Что еще один глоток кофе не спасет его от неминуемого сна, но все равно припал губами к кружке и наклонил ее.
В этот момент на балкон зашел еще один человек, переминаясь с ноги на ногу. Комендант глянул на него вскользь и продолжил пить кофе.
Человек был одет в белый китель, белые перчатки и красный галстук. На погонах у него сверкали желтым переливчатым светом две маленькие звездочки.
- Рапортуйте, товарищ лейтенант - лениво проговорил комендант и зевнул.
- Товарищ комендант, - он замялся. - Заседанием ЦК постановлено увеличить паузу между шагами с пятнадцати… минут… до… шестнадцати.
Лейтенант икнул и замолчал, ожидая реакции Коменданта.
Комендант сначала побелел, потом покраснел, отчего молодой человек сжался, медленно оседая на пол.
- Они вообще понимают, что делают, - пошептал комендант сквозь зубы. – А если об этом кто-нибудь узнает? Это ведь бунт!
- Заседание было секретное – на нем присутствовали только акционеры, держащие в руках большую часть акций, а не вся партия. Еще об этом знаю я и Вы ,- парень сжался еще больше.
Комендант достал папиросу, продул ее и прикурил.
- Три дня назад нам пришлось ввести тринадцатого часового, - проговорил Комендант, затянулся и перевел взгляд на лейтенанта. – Это увеличивает рабочий день на час. А теперь вы хотите, чтобы я увеличил его еще на полчаса?
Последнюю фразу он почти выкрикнул. Надо сказать, что комендант был человек не очень маленьких размеров и сжавшийся лейтенант казался маленькой собачкой по сравнению с ним.
- …нам же надо действовать ударными темпами, - попытался возразить лейтенант, но под взглядом Коменданта притих и немного отошел.
- Свободны, лейтенант, - проговорил он, глядя вперед. Молодой человек боязливо поклонился и попятился к выходу.
Молодой комендант только год назад был удостоен имени самим товарищем Савельевым, председателем ЦК, а теперь тот же председатель гнал его обратно – обратно к тому злополучному номеру семь тысяч триста девяносто один, который он носил всю осознанную жизнь, как только впервые вступил на плантацию, и его руку больно прижгла раскаленный до красна штамп. Он глянул на свою левую руку – в то место, где большой палец маленьким слоем кожи соединялся с указательным и увидел там еле заметный шрам, с которым была связана его жизнь еще несколько лет назад. Не было у него другого выбора, как оставаться здесь, во дворце, не было у него другой жизни - он являлся комендантом Пожарским, а не кем-либо другим. Комендант потер шрам и раздраженно сплюнул на пол, потом достал часы, и посмотрел на них – тринадцать часов четырнадцать минут. Секундная стрелка медленно подползала к штриху с номером тринадцать, а минутная к пятнадцати. Он сжал зубы и смотрел, как секунды перевалили за верхнюю точку и уже отдаляются от тринадцати. Эта минута и была, видимо, той, которая поменяет всю его жизнь. И ползла она очень медленно, будто бы жизнь и вправду пыталась хоть ненамного оттянуть перемены.
Комендант подошел к трубке и невозмутимо скомандовал:
- Один шаг, вправо, - помедлил немного и шепотом добавил. – Господа.
Комендант Пожарский перегнулся через перила и увидел знакомую картину – тринадцать человек по его команде переступили на шаг вправо и стрелка стала указывать на столбик, который находился между тринадцатым и первым. Все верно, никто не ошибся, не засуетился, простояв на месте лишнюю минуту. Комендант знал, что они считают, хотя никто и никогда об этом не говорил, и на исходе четырнадцатой минуты их тела напряжены как перед прыжком и эта лишняя минута заставила содрогнуться все тринадцать тел, опустошила души, дала сбой. Наверняка, по телу у них от самых пяток и до подбородка пробежал еда заметный холодок, который, выскочив из них понесся вверх на высоту в сто шесть метров и ударил в лицо коменданту. Тот отшатнулся и услышал небольшой стон снизу. Он отлично знал, что номер тринадцать упал без сознания на пол, и он знал, что в ту же секунду из бронированной серой, почти незаметной двери с маленьким тюремным оконцем выбегут три человека. Двое, в бардовых халатах под цвет ковра на полу схватят за руки молодого парня, а третий – копия настоящего номера тринадцать поспешно займет его место., приняв все ту же стойку солдатика.
Комендант Пожарский открыл журнал, достал ручку, записал время и поставил свою подпись – специально размашистую и невнятную.

Начальник дворца отодвинул шторы, в которых запутывался и играл всеми цветами радуги свет, и вышел на залитую солнцем площадку на вершине главной башни. Он сделал первый глоток утреннего воздуха и потянулся. На сотни гектаров вперед и назад простиралась зеленая Плантация, в которой мельтешили как муравьи желтые шапки рабочих. Над Плантацией летел кукурузник, который орошал посевы картошки и за ним тянулся длинный белый след, который через несколько минут размывался, рассеивался и пропадал в небе, оседая на молодые побеги. Гул самолета приближался и белый след становился все отчетливей и резче. Начальник взглянул в сторону – там возвышались еще четыре корпуса дворца, образовывая своим расположением крест, в самом центре которого стоял он, Начальник дворца. Впервые вступив на эту площадку он почувствовал нескончаемую силу, пустившую в нем корни. Он мог повелевать всем, находясь на самой высокой башне в центре крестов. Достаточно было только дотянуться до трубы и отдать приказ. В миг дежурный застрочит на бумаге, поставит подпись, дату и печать и передаст сообщение дальше по цепочке. Через несколько минут приказ будет выполнен.
Сейчас, заходя на эту башню в девятьсот тридцать четвертый раз Начальник не чувствовал былой силу – он чувствовал усталость и нескончаемую жару, запах химикатов и легкий морской ветерок с моря, на берегу которого располагалась Плантация.
Начальник вытащил из внутреннего кармана часы и сверил их с часами, которые видел в отражении зеркала на стене каждого из корпусов. Он расходились на одну минуту, разносящуюся на сотни километров Плантации, где каждый мог взглянуть на них и понять, сколько ему осталось работать. Начальник удовлетворенно крякнул, представляя, как через несколько минут опять спуститься в свою спальню и досмотрит прерванный сон. Нужно было, чтобы ему приснилось что-то хорошее, потому что будний день не предвещал ничего такого. Он вспомнил, что сегодня ему нужно будет присутствовать на казни в пятом корпусе подземных складов.
Ну, почему всегда так не вовремя, - подумал Начальник. – Может быть сказать, что не приду, потому что плохо себя чувствую или еще чего-нибудь.
Хотя его слово здесь было закон, он почему-то всегда придумывал для себя какие-то нелепые причины, чтобы не придти на какое-нибудь очередное разбирательство. Но только для себя. Секретарю он говорил, что не может. Тот тотчас записывал, ставил подпись и штамп, на что Начальник удовлетворенно кивал головой, и шел в очередной раз в туалет.
Он слишком долго и упорно добивался этого места. Будучи когда-то номером шесть сот три, он к тридцати годам сделал себе блистательную карьеру Коменданта, а к сорока – Начальника. Но все эти годы, с тех пор, как ему пожаловали имя, ему не давала покоя страшная болезнь, которая, в конечном счете, как он отлично понимал, приведет его к смерти. Это была какая-то странная форма заболевания гастрита. Для него это уже не имело значения, так как на протяжении двадцати лет он так и не запомнил это длинное название, которое втолковывали ему врачи, пытаясь навязать очередное современное лекарство.
А жара еще больше усугубляла положение. Он сделал шаг в сторону, последний раз окинул Плантацию взглядом и, отодвинув штору, побрел по винтовой лестнице вниз, насвистывая какую-тот противную мелодию, которая въелась в голову. Такие крутили на местом радио, между пятнадцатиминутными диалогами о полезности Плантации, славы Председателя и Начальника.
Черт побери эту мелодию, - процедил он сквозь зубы, ухватываясь левой рукой за перила.