Собаки

-Машка, к ноге! – стоило только крикнуть Алексею, чтобы покорная Машка сразу кинулась к нему со всех лап, показывая всем своим видом: «Извини, хозяин, я не хотела заставлять тебя ждать, это больше не повторится». И Алексей, надевший когда-то на нее поводок, крепче которого не существует, мог снисходительно улыбнуться, прощая, и они продолжали прогулку, как будто ничего не случилось. Машка была послушной; это льстило мужскому самолюбию, требовавшему самоутверждения через власть даже над таким маленьким существом, как Машка. Алексей уже не помнил, когда Машка вошла в его жизнь, до того ее присутствие рядом стало привычным, однако если б кому-нибудь пришла в голову абсурдная мысль спросить об этом у самой Машки, то она без колебаний назвала и час, и день, и обстоятельства встречи: жаркий полдень июля, чужой двор, через который она бежала по каким-то своим делам, старая, исписанная поколениями мальчишек скамейка – и Он (она даже в мыслях не смела называть его по имени), сосредоточенно рисующий что-то палочкой на песке...Он: красивый, мужественный, временами капризный как ребенок, временами жестокий, а эта прядка волос – а волосы у него всегда были непослушные, просто воздушные – постоянно падавшая на лоб, просто приводила ее в восторг. Если б у Машки были подруги, она бы им часами рассказывала о своем любимом, впрочем, подруг у нее никогда не было, так же как и врагов: она никогда не выделялась из толпы, любила то, что любят все, ненавидела и презрительно фыркала на то, что не любили все. Ее карие глаза смотрели на мир с детской наивностью и удивлением, что очень льстило тем немногим знакомым парням, которые рядом с ней чувствовали себя умными героями. Алексей взял ее к себе домой как какую-то дворняжку, испытывая одновременно и жалость к бедному животному и отвращение к ее покорности. Он обучил ее всем нужным командам: гулять, сидеть, восхищаться, поддакивать, молчать. Он даже обучил ее команде «лежать», и теперь, когда его родители уезжали в очередную командировку, Машка, виновато помахивая воображаемым хвостом и боясь, что ее господин передумает, залезала под одеяло и ждала, испуганная и счастливая, его прихода. Он мог придти спать через час, увлекшись очередным футбольным матчем по телевизору, а потом рассказывать ей о том, кто забил решающий гол или почему пора сменить вратаря в его любимой команде, не интересуясь, интересно Машке это или нет. Да Машке и было все равно, о чем он говорит, лишь бы быть рядом с ним. Согнув колени и обняв их руками, она восторженно слушала музыку его слов, когда же запас его красноречия иссякал, он наклонялся к ней, рассеянно целовал в губы и неизменно произносил одну и ту же фразу, которая наполняла ее сердце еще большей любовью к нему: «Ты единственная, которая меня понимает».
Такие вечера были для Машки истинным раем, однако как она молча страдала, находя во время уборки в его квартире фотографии очередной пассии Алексея. Девушки были еще одной темой их одностороннего разговора: Алексей жаловался, как его опять обманули, сетовал на то, что «все бабы – стервы», что у него не хватает денег на их капризы (во время прогулок с Машкой она платила за себя). Разнообразием женщины Алексея не отличались, он предпочитал богинь «высшего света», богемных красавиц, чей день начинается в 5 часов дня, а заканчивается в 8 утра и которые любят есть в дорогих ресторанах и покупать все только в супермаркетах. В последнее время в «высшем свете» стало модно иметь кавалера, и теперь около каждого обитателя роскошных – и не очень – салонов сидел верный, молчаливый раб, тень, собака. Какой-то шутник даже вывел типичные черты собак, занеся их в особый кодекс, по этому кодексу стали определять «породистость» собаки. Машка набрала 100 очков из возможных ста и годилась даже этим, чувствуя, что Алексею приятно видеть рядом с собой  «чистокровную суку». Он брал ее на все вечеринки, представлял всем друзьям с чуть уловимой насмешкой в голосе, которую Машка не замечала – или не хотела замечать; никто никогда не спрашивал, что она думает по тому или иному вопросу, а если и спрашивал – то в шутку, желая вызвать смех окружающих.
Иногда Машка встречала в гостях таких же собак, как и она: забитых, покорных, верных, будто они могли своей верностью отсрочить тот момент, когда их выкинут на улице за ненадобностью; собаки, как правило, менялись очень быстро, потому что идеально любящего человека долго выносить невозможно. Что с ними случалось после исчезновения из салонов, никого не интересовало. Ей запомнился один вечер у Клэр (на самом деле, хозяйку звали Кларой, но не могла же она признаться, что носит такое простое имя!). Ее салон славился по всеми городу тем, что сюда частенько заглядывали приезжие знаменитости, отсюда для большинства начиналась карьера, а от того, понравились вы Клэр или нет, зависело иногда повышение по работе. Денег здесь не считали, говоря о них с ноткой пренебрежения в голосе, хотя, если б кто-нибудь решил проверить благосостояние завсегдатаев салона, то получил бы ошеломляющие результаты – многие жили на гроши, появляясь в обществе в элегантных платьях и дорогих костюмах.  Алексей еле сводил концы с концами, работал на трех работах, но в салон всегда являлся безукоризненно одетым, от него пахло французским одеколоном, он шутил, отпускал двусмысленные комплименты, приводившие в наигранное смущение местных девиц, прибавьте к этому отнюдь не дурную внешность – и вы получите полный набор того, что нужно для завоевания людского благорасположения. Алексей пользовался успехом. Машка ходила за ним тихо, стараясь не задеть никого или не сказать какую-нибудь глупость, поминутно роняла  то платок, то помаду, то ключи от дома, почему-то оказавшиеся не на дне сумочки. В какой-то момент того вечера все общество, как обычно, разделилось на небольшие группки и пары, в каждой из которых обсуждалась какая-нибудь актуальная проблема современности:  увлечения неведомого Филиппа, разорение миллионера Федотова, появление совершенно новых материалов для колготок. Алексей и Машка оказались на большом кожаном диване в обществе дамы с собачкой, некой Эльзы (естественно, ее звали в обычной жизни Юлей) и ее верного друга, Вадика. Вадик сидел рядом с Эльзой молча, не говоря ни слова, не делая замечаний и не влезая в самый неподходящий момент в разговор, казалось, он погружен только в свои мысли, уносящие его далеко, в страну счастья, где нет предательства, боли и неразделенной любви. У него были такие тоскливые глаза, глаза побитой собаки, что Машке даже стало его жалко, и она робко спросила у хозяйки Вадика:
- Почему он такой грустный?
- Грустный?! – Эльза в недоумении подняла бровь. – У него всегда такой кислый вид, будто он горчицы объелся. Ах да, - она рассмеялась пьяным смехом, обращаясь уже к Алексею, или, как она его называла, Лексу, - я недавно его действительно горчицей накормила. Положила вместо шоколадного масла горчицу, а он и съел. Я видела, что он заметил подвох, но все равно съел, чтобы сделать мне приятное. Нет, какой он милашка иногда! – она погладила Вадика по голове, отчего тот вздрогнул и машинально поцеловал протянутые ему кончики пальцев. – А ваша собака ручная?
- Да, ручная, - Алексей бы хотел перевести разговор на другую тему – его интересовало, каких же именно мужчин предпочитает Эльза, но та, решив, что это повод похвалить свою собачку, то есть похвастаться, продолжила:
- Мой Вадик тоже совсем ручной, правда, иногда капризничает, но потом сам приходит мириться. Представляете, Лекс, я недавно ради шутки позвонила ему в два часа ночи и сказала: «Хочу тебя видеть». Я уже легла спать, когда он наконец добрался до моего дома, шел пешком через весь город. Нет, вы подумайте, какой верный! Мне иногда становиться его жалко – до чего же он глупо-верный! Я люблю придумать всякие новые словечки, Лекс...., - во время своей речи она поминутно дотрагивалась будто бы нечаянно до плеча собеседника. – Если я свистну, он приползет на брюхе, скуля от радости...А недавно я ему дала пощечину, так он, представьте себе, не рассердился и только поцеловал мою руку...Нет, вы объясните мне, Лекс, почему мне все время хочется вас поцеловать? Просто наваждение какое-то, - и она снова рассмеялась.

Машка и Вадик стояли на остановке автобуса молча, думая каждый о своих господах, которые сейчас, наверно, уже доехали до дома Алексея. В такси им, естественно, места не хватило, и им предоставили возможность возвращаться самим. Дул легкий ветерок, было не по-весеннему тепло. Машка от злости – и от плохо сдерживаемого горя, так и рвущегося наружу – спросила довольно резко у Вадика:
- Что, бросили тебя?
Вадик повернулся к ней, усмехнулся сквозь силу и сказал каким-то слишком спокойным голосом:
- А тебя разве не бросили?
У Машки запершило в горле, ей захотелось ударить этого невозмутимого пса, крикнуть ему: «Ты не знаешь ничего обо мне! Ты не знаешь, как я плачу по ночам, не знаешь, как я люблю его, не знаешь, сколько обид я вытерпела от него!» - но вместе всех этих слов она лишь сжала руки в кулаки. Вадик заметил это невольное движение. Он закрыл глаза, а потом, видимо, справившись со своими чувствами, просто подошел и обнял ее. И прошептал: «Я все знаю...» Больше слов и не надо было...Молчание иногда говорит гораздо красноречивее слов....