Боль

Белое… Кругом ненавистный белый цвет – мертвый… И я – единственное живое существо среди этого торжества безмолвия. Ненавижу белое! Цвет покоя, которого меня лишили. Цвет белых халатов и таблеток в пластмассовых стаканчиках. Цвет японского траура. Не-на-ви-жу!

Холеный доктор в безукоризненно белом халате взял медсестру за локоть и отвел от двери палаты №17 к единственному окну в коридоре.
- Сюда никто не заходит кроме меня и санитаров. Ключи только для экстренных случаев – пожар там, или еще что…
С преувеличенной заботой поправил табличку на лацкане рубашки, протер ее рукавом и продолжил, указывая на дверь:
- Его привезли полтора года назад. Прогрессирующая опухоль мозга. Десять попыток самоубийства. Есть все основания полагать…
- Но, доктор, - медсестра замялась, подбирая слова, и неожиданно уверенно продолжила: - в 90% случаев опухоль мозга операбельна. Я могла бы…
- Вы могли бы переодеться, милочка? – бесцеремонно прервал ее врач. – Через десять минут ваша смена.

Мужчина в палате жадно припал ухом к обитой войлоком двери. Голос удалялся вместе с легким цокотом каблучков. Никто не придет до самого утра. Никто – только боль. Вечный спутник и единственный собеседник. Рассыплет яркие искры на ненавистном белом фоне, от которых захочется закричать и совсем не хочется жить. Но кричать нельзя. Да и умереть нельзя тоже. Мягкие войлочные стены. Тюфяк вместо кровати. Пластмассовая посуда. Он уже пытался – трижды перегрызал себе вены зубами, душил себя одеялом. Но они всегда успевали раньше.
Ночью, чувствуя себя полновластной хозяйкой в этом царстве белого цвета, боль расходилась во всю. Мужчина лежал на спине, вцепившись зубами в край одеяла, и ждал. Ждал утра. Утром восходит солнце – сквозь плотную оконную решетку виден свет. А когда солнце дойдет до середины неба – боль начнет отступать. Она, как сказочный оборотень, не любит дневной свет. И уходит, когда он становится слишком ярким. Ждать. Только ждать. Уже восходит солнце – ждать осталось недолго. А потом он снова будет ждать ночи.

Где-то далеко пела женщина. Красивая песня, чистый высокий голос, задевающий давно умолкшие струнки души. Мужчина прислушался, превозмогая боль. Приподнялся на локте, жадно ловя каждый звук приближающегося голоса, несмотря на то, что любое движение тут же отдавалось мириадами разноцветных искр. Толстые прутья решетки мешали видеть, и от этого голос казался настоящим, долгожданным чудом. Сверкнув пару раз обжигающими вспышками, боль начала сдаваться.

- Нет, послушайте меня. Вы же врач, как и я. Вы хирург, черт бы вас побрал! – женщина металась по кабинету, ловко развешивая на доске снимки. – Это лежит у вас в архиве. Просто лежит, вместо того, чтобы висеть здесь. Вот, 17 палата – опухоль мозга… А я говорю вам, что ЭТО – операбельно. У него 80% шансов на нормальную жизнь, а вы лишили его всего, заперли в клетку, Вы…
- Милочка, сядьте, у меня от вас в глазах рябит. – голос врача звучал пренебрежительно-устало. – Хотите оперировать? Милости прошу. Но НЕ В МОЕЙ больнице! Идите, посмотрим, кто возьмет вас на работу. Да еще и хирургом. А здесь – я врач, я поставил диагноз, я…
Я.., я… Женщина уже не слушала, снова погрузившись в свои мысли. Случайно брошенная жестокая фраза вернула ее к реальности. Но этот мужчина в палате. Один. Мучается от боли и не хочет жить. Все это уже было… было…

Мужчина был реалистом. И по натуре, и по образованию. Да и вообще по жизни. Но то, что происходило с ним сейчас, можно было объяснить только чудом. Утром, как всегда восходило солнце. Нет, в этом чуда не было. Чудом было то, что вместе с солнцем приходил голос. Пел нежные мелодичные песни, только для него одного, заставлял отступать невыносимую боль, возвращал к жизни. И белый цвет уже не казался таким омерзительным. Сквозь решетку можно было разглядеть белый халат поющей женщины и темную прядку волос, непослушно выбивающуюся из-под косынки. Белый становился цветом покоя, который возвращался к нему каждое утро. Снова и снова. И на смену боли приходило жгучее желание жить. Хотя бы до завтрашнего утра. Чтобы еще раз услышать этот голос, увидеть сквозь решетку тонкий силуэт и снова мечтать дожить до утра. Еще хотя бы раз.

Наверное, она очень красивая. Если подтянуться на руках, то на самом верху, где решетка расширяется, можно увидеть ее целиком. Жаль, что сверху не видно ее лица. Только белый халат и косынка. Теперь даже стены не кажутся мне пустыми – все вокруг белое, Все напоминает о ней. Интересно, как ее зовут? Татьяна? Елена? Александра?…

- Александра! – негромко позвал он. Женщина вздрогнула от неожиданности, а он, испугавшись своей смелости, отпрянул от окна.
- Как Вы узнали мое имя?
- Просто догадался…
Теперь они разговаривали по утрам, и в ожидании этой встречи боль казалась пустяком. Как и все остальное – завтраки, обеды, визиты врача, спасительные таблетки, от которых ум терял ясность и превращался в студенистую массу. Он больше не принимал лекарства – он хотел мыслить четко. Он хотел доказать всему миру, что он может поправиться. Ради нее. Ради себя. Ради них. Он рассказал ей все. Про жену, которая увезла от него дочь, когда пришла боль. Про работу, по которой он скучает до сих пор, хоть уже и смутно помнит, в чем она заключалась. Про ощущение полета, которое ему так и не дали испытать – горе-сосед вызвал милицию, и его доставили сюда. Про белые халаты, войлочные стены и пластиковую посуду. Про то, что ему так хочется жить. Чтобы слышать ее голос. Чтобы когда-нибудь увидеть ее – ведь даже когда она подходит к окну вплотную, решетка пропускает лишь неясный белый силуэт – и только. Подержать ее за руку, погладить по щеке…
- Ты же никогда меня не видел…
- Любить – значит видеть на расстоянии…
В сущности доктору было все равно. Клиника частная. Большинство больных абсолютно безнадежны и все, что от него требуется – обезболивание, уход и итоговое вскрытие с констатацией известной всем причины смерти – он выполняет на должном уровне. Тем более, что семнадцатого – как его там, кстати, зовут? – и не проведывает никто. Но! Но! Таблетки оставались нетронутыми уже четвертую неделю. И если первые две больной восполнял их отсутствие обильными завтраками, то теперь завтраки отправляются вслед за таблетками. В то же нетронутом виде. От его художеств две больничные собаки наели себе такие бока, что только и знают спать после трехразового питания. И этот лихорадочный блеск в глазах, необъяснимое веселье. Нужно всего лишь сделать компьютерную томограмму. Посмотреть на снимки. Может быть нужно просто быть готовым. К чему-то…

Дверь, как всегда, открылась бесшумно. В тот самый момент, когда сквозь решетку мужчине удалось поймать тонкий полупрофиль – женщина поправляла волосы.

Почему я никогда не видел ее лица? Это несправедливо. Когда она подходит близко – решетка не позволяет разглядеть черты, а издалека виден лишь силуэт. Родной, любимый – я узнаю его среди миллионов других. Но я хочу увидеть лицо!

Впервые за полтора года мужчина вышел на улицу. Яркие краски летнего дня удивительно быстро нашли общий язык с огоньками внутри, и на мгновение мужчине показалось, что боль питается воздухом. Взрослеет. Растет. Перерастает объемы его тела и стремится вырваться наружу.
Женская фигура поливала цветы в саду и что-то тихо напевала.
- К черту боль! – подумал мужчина.
- Покажите мне мои окна. Пожалуйста. – санитар удивленно хмыкнул и указал рукой на стену, прямо под которой поливала цветы женщина.

К черту боль, врачей и эту больницу. Пусть катится к чертям весь этот мир вместе со своей компьютерной томо-как-ее-там в корпусе напротив. Она существует! Она не призрак, не галлюцинация. Она – настоящая женщина, и я ее вижу!

Дорога к процедурному корпусу сворачивала вправо, но, неожиданно рванувшись, мужчина побежал в противоположную сторону. Сердце предательски стучало во всем теле. Перед глазами мелькали разноцветные круги. Отчаявшись преодолеть разделяющее из расстояние, боясь лишь того, что он не успеет, мужчина громко позвал ее по имени.
- Александра! – женщина вздрогнула и, шагнув назад, инстинктивно закрыла лицо руками. Сделав глубокий вдох и почувствовав, как внутри разрывается на части огромный огненный шар, мужчина перепрыгнул последние разделявшие их метры скорее звериным, чем человеческим прыжком. Отнял от лица женщины левую руку, осторожно, словно не веря, провел кончиками пальцев по ее щеке, потянулся за правой… и медленно осел на траву.
Ты такая… красивая… как… я… представ…, - шевельнулись губы, и спасительная чернота поглотила и белый цвет халата, и яркие краски мира.
Медленно, словно во сне, женщина отняла от лица правую руку и закрыла мужчине глаза. По уродливому, от уха до подбородка, шраму катилась одинокая слезинка.