Мир мой... отрывок из романа

Странный этот мир… Странный.
Я видела его всяким: неимоверно добрым и пронзительно-нетерпимым, серебристо-голубым и ярко-оранжевым. И жили в нем существа, разные и одновременно похожие друг на друга, похожие, как океан похож на пустыню, как ветер на волны, как песня на плач. Вроде бы то же, но совсем другое…
И время в нем не подчинялось теперь никаким законам. Мы привыкли отсчитывать время минутами и часами, мы полагали, что оно бредет себе, осторожно перебирая ногами-стрелочками, бережно отсчитывая свои шаги: раз-два, раз-два. А оно, будто желая нас удивить, решительно отказалось следовать привычным образом. Оно зажило своей жизнью: то, перестав спешить неизвестно куда, останавливалось, то текло полноводной равнинной рекой, то стремительно сваливалось высоченным водопадом на головы тех, кто жил в нем.
И люди, те, кто оказались достаточно прозорливыми и способными к изменчивости, поняли и приняли это. Не без труда, не без страха и слез… Но приняли. Потому что другого было не дано. Здесь, на этом отрезке жизненного пути, не предусматривалось ответвлений, в которых можно было бы передохнуть, подождав следующего состава, идущего в будущее. Одна дорога, по которой брели мы: разные, в облаках собственных стремлений плохо видящие и ощущающие друг друга, иногда и вовсе не замечающие, когда кто-то, слабый и усталый падал, растворяясь в поднимающемся от дороги тумане. Был и нет. Значит, не дошел. Значит, не смог. 
Остальные старались выжить. Не стремясь изменить, не рассчитывая подсчитать и предугадать. Все это было невозможно. Все это? Да нет, только это и было невозможно в этом мире.
И иногда в голову приходила мысль: «А один ли он, это мир? Как может быть он таким изменчивым? Как, еще полчаса назад солнечный и благосклонный к нам, он становился средневеково-мрачным?»
Дома будто наклонялись вперед, застилая собой солнце. Улицы становились уже, небеса тусклее. И в синих глазах любимого неожиданно выковывалась сталь.
- Он ли это? – думала я, сбегая по внезапно ставшими скользкими ступеням подъезда. - Он ли?
Все, что происходило со мной теперь, казалось мне не таким существенным… С тех пор, как я открыла свою правоту.
Я увидела то, чего не видели многие. Он существует… Тот мир, который построен нашим воображением: мир наших мыслей, чувств и желаний. Он реален так же, как и тот, в котором живут все остальные: те, кто никогда не был по ту сторону сознания, те, кто не нашел этот простейший способ создания новой реальности.

Иногда хочется сказать так много. Много и сразу.
Я и говорю… Пытаюсь… Вчера пыталась.
- Мама, вчера ночью я встретила такого человека! Знаешь, мне кажется…
- Встретила? – в ее глазах вспыхивает испуг. – Где? Разве ты выходила из дома?
Я в замешательстве замолкаю. Не выходила…
- Уф, - она вздыхает с явным облегчением.  – Ну и не говори ерунды. Встретила… Хм… Вот так, доработалась… Говорю тебе. Выбрала ты себе не ту специальность. Дети хороши, когда они свои и их немного… А ты…
Я поняла, что сказать все и сразу не удастся.
Поэтому сегодня я ограничиваюсь коротким:
- Мама, - я почти допила свою чашечку утреннего кофе. – Мне уже пора. Я пойду.
Сейчас последует обычная перепалка.
Она скажет про то, что я опять ничего не поела. Что с утра надо есть много… Завтрак съешь сам, обед подели с другом… Я знаю… Иногда мне кажется, я знаю все до последней запятой…
- Господи, сколько раз говорю… Как об стенку горох. Ты посмотри на себя. Во что ты превратилась…
Чмок. Я быстрым поцелуем касаюсь ее щеки и быстро впрыгиваю в босоножки.
Последние слова доносятся до меня уже из-за прикрывающейся двери.
- Так ведь и до болезни недале…
Далеко – недалеко. О чем гадать?
В прошлом году мне казалось, вот он мой мир: моя школа, мои дети, только делающие первые несмелые шаги на поприще музыки, первые их неудачи, первые, взятые неуверенной рукой аккорды… Там же, в том ПРОШЛОМ году был он, мой «синеглазый жених», был отец, то и дело недовольно морщивший лоб при упоминании о «музыкалке», в которой я проводила все свое время.
- Ты могла добиться большего, - говорил он.
И я понимала, что он имеет в виду не только мою работу. Что ж… я не могла и не хотела его разубеждать.
Могла ли я предположить, что однажды он не придет домой? Что однажды я увижу в маминых глазах слезы… Не те слезы, которыми она плакала, когда кто-то из нас заболевал, не те, которые она старательно скрывала от нас за дурацкой улыбкой, когда отец говорил ей что-нибудь злое. Говорил коротким, отрывистым шепотом, тоже заботясь о том, чтобы мы с братом не слышали, насколько страшные слова приходят ему порой на ум.
Могла ли я предположить, что однажды моей «второй мамой» станет женщина, моложе меня на три года?
Но мы учимся жить в том мире, в котором приходится, в том, который ведет нас по своим, иной раз почти совсем заросшим, тропинкам… Или в том, который строим мы сами…
Что кажется вам предпочтительнее?

- Что кажется тебе предпочтительнее?
Странно, что этот вопрос я задаю своему маленькому ученику, задаю, когда он едва достиг возраста семи лет и конца первой страницы незамысловатой прелюдии Анны-Магдалены Бах.
- Конечно, тот, который придумал я, - уверенно отвечает он и улыбается мне со всей теплотой, на которую способен сейчас.
Сейчас, когда он играет эту, надоевшую ему до чертиков прелюдию.
- Знаете, - вдруг шепотом сообщает мне, - я вчера прошел сразу три уровня в…
Название игры мне ни о чем не говорит, но я улыбаюсь…
- Молодец! А я и не пробовала…
- Я вас научу.
Он преображается, и, мне кажется, звуки, которые извлекают его тоненькие пальчики, становятся глубже и увереннее.
А я увереннее встречаю недовольный взгляд завуча, который не понимает, почему в моем кабинете во время занятий одного ученика толчется еще два. Один еще не ушел, вторая – пришла раньше своего времени.
Они сидят в самом дальнем углу и шепчутся о чем-то… Мне не слышно, о чем они говорят, но, когда один из них неожиданно вскрикивает:
- Клим, ты опять не снял левую… - мне становится смешно.
О чем бы они не говорили, они здесь. В том мире, который сейчас мы с ними творим.

Когда началось это, я уже и не помню…
Осторожно тронула мышку, неуверенно нажала на левую клавишу.
Выбор.
Я не знала, кто я, как меня зовут и на кого я похожа.
Я вошла в пространство неуверенным шагом ребенка первого года жизни.
И они встретили меня, мои теперешние друзья, о которых мне так трудно рассказать моей матери и всем тем, кто не был ТАМ. И враги, имен и внешности которых я уже не помню. Не помню, потому что, подобно программе-антивирус, привыкла вычищать из памяти все дурное, не дожидаясь пока это за меня сделает время. У меня нет столько времени. Я хочу быть счастлива и свободна от всего, портящего жизнь, сейчас.
Я вошла в пространство.   
Не было никаких порталов, завешенных темно-синей дымкой, в которой должны были потеряться очертания того коридора, по которому каждый из нас попадал сюда. Не было ровным счетом ничего фантастического в том, как мы проникали в этот мир. И ничего странного не представляло для нас теперь наше исчезновение из этого искривленного нашим собственным сознанием пространства.
Но в самый первый раз я не была так уверена, что меня ничто не удивляет.
Когда это было? Не помню.
Помню серый вечер за окном квартиры, унылую фигуру мамы у плиты, с которой она пыталась оттереть коричневые наплывы сбежавшего молока, похожие на только начинающую застывать магму, и сумрак в душе.
Сумрак вот-вот готовый по всем законам природы перерасти в ночь.
Я ждала ее прихода и страшилась его. А еще твердо знала, что легче не впустить тьму в душу, чем потом изгонять ее оттуда.
Именно поэтому, вдохнув поглубже, я открыла незнакомую страницу.

Какие странные шутки играет с нами воображение! Я не знала, чего ждать от того нового, во что я так бесстрашно входила. И какое-то время я и не видела ничего. Ни высокой барной стойки с симпатичным барменом по ту сторону, ни мягких диванов, расположенных с потрясающим отсутствием всякой закономерности по всей огромной площади комнаты без края, ни удивительно быстрое смещение всех границ: границ зала, только что бывшего невероятно большим, и на глазах сужающегося до размера маленькой кухни в хрущевке, границ разговора, так быстро становящегося из сухо-протокольного интимно-доверительным. Только что каждый из нас, сидящих на одном диване, знакомился, произнося сакраментальные фразы, вполне подходящие для первой встречи. И уже через несколько мгновений…
Странно, как быстро я почувствовала себя своей. Я будто знала правила этой игры без правил.
- Не верь никому, - шептал мне in private голос слева. – Никому из тех, кто приходит сюда. Здесь не работают понятия честь и искренность. Здесь невозможно отличить правду от вымысла. Здесь нет ничего постоянного: ни пространственных границ, ни внешности, ни симпатий. НИ-ЧЕ-ГО.
Я молчала тогда, слишком занятая разглядыванием имен, вновь и вновь появляющихся в списке на расположенном над распахнутыми входными дверями  экране.
Я молчала и слушала, слушала и только улыбалась привычной светской улыбкой.
- Что, зависла? – кто-то хлопнул меня по плечу
Улыбнулась  машинально.
- Вроде нет.
- Тогда что ж молчишь?
- Новенькая.
Смех над ухом ошеломил своей легкостью и доброжелательностью.
- Тогда тем более не молчи. Иначе так «новенькой» и останешься.

Мне это никогда не грозило. Когда-то, гораздо раньше того времени, когда я впервые спустилась по узким крутым ступеням в мир иллюзий, слишком сильно смахивающих на жизнь, когда я еще только открывала мир реальный, я тогда уже не терпела того некомфортного ощущения, которое испытывает «новичок». И завоевывала окружающее пространство с интенсивностью прожорливой саранчи.
Я расширяла границы и укрепляла стены, не готовая ни одной лишней минуты находиться в состоянии несчастного котенка в утлой посудине, спущенной ребятней для потехи в бурлящий речной поток.
- Здесь прекрасно! - кричала я, задрав голову и простерши руки к небесам, вслед толпе соплеменников, оставлявших меня посреди каменистого острова за прегрешения, которых я не признавала.
- Любовь – не грех, - шептала я, обнимая шершавый ствол дерева, повидавшего много больше моего. – Не грех…
- Любовь – не грех, - обронила я, сидя за столиком в кафе, когда мой синеглазый, виновато пряча взгляд, с легким постукиванием размешивал неположенный в чашку сахар.
- Я должен был сказать тебе…
Его мужественность сейчас была предусмотрительно припрятана для другой. Мне остались смущение и растерянность.
Он смотрел неотрывно на мой палец, вычерчивающий на клетчатой скатерти не вписывающиеся в рисунок зигзаги.
А мне вспоминалось:
«Как подарок, приму я разлуку
И забвение, как благодать…»
Кто поверит в это?

Я шагнула в горячий август, не зная, что он мне принесет. Странно знакомые голоса по ту сторону телефонного провода. Голоса, вызывающие в памяти образы, которые неожиданно отодвинули в сторону все, что прежде казалось таким важным.
Я не знала тогда, что жизнь – та же игра, игра, которая длится до тех пор, пока в нее веришь.
Зато я знала, что только люди, верящие в счастье, - счастливы, что только с легкостью дающие добро получают его в ответ, что только уверенные в собственной способности летать – летают.
Летают назло всем наукам и земному притяжению.

Сон ли… Явь… Я знала, что не сон. И в то же время…
Как дома превращаются в дворцы? Пруд в парке – в волшебное озеро? Изрядно поседевший мужчина – в почти юношу с глазами цвета серебра?
Что происходит с нами, объединенными иллюзорным миром, в котором все мы живем?
Я не хочу знать ответа на этот вопрос, как и на многие другие. Не потому, что не любознательна. Просто потому, что самый загадочный фокус, становясь понятным, перестает быть чудом. Океан, любовно ласкающий нас, русалками кувыркающихся в волнах, без раздумий отдавшихся в его власть, разделенный на молекулы и вписанный поэлементно в таблицу, перестает быть великой, недоступной нам силой, вызывающей уважение и трепет.      
Я не хочу знать, отчего прикосновение его руки к моей вызывает дрожь во всем теле. Отчего иные стихи, написанные много веков назад, заставляют плакать нас, рожденных в серых домах с грязно-зелеными стенами. Я ныряю в чувства, не забывая, но отказываясь группироваться. Кто верит, что может летать, тот летает.   

Сейчас уже трудно порой понять, КАК нам удалось настолько полно и счастливо прожить неделю нашей общей жизни? И я опять и опять, возвращаясь мыслями туда, бездумно улыбаюсь. Улыбаюсь вопреки дурному настроению и утомительной мороси за окном. Улыбаюсь, пугая своих родных.
- Что с тобой? Что-то случилось?
Трудно ответить, как да, так и нет.
Конечно, случилось, раз уже полгода спустя я по-прежнему ощущаю себя Лорелеей, чье имя не придуманное, но родившееся вместе со мной ТОЙ, остается во мне и теперь.   
Конечно, нет, раз я все еще здесь, в этом холодном городе, в этом доме, путающая порой желание сказать так много с желанием умолчать обо всем, лишь бы сохранить этот удивительный мир вокруг меня.
Я едва дожидаюсь позднего вечера. Там, в том мире, куда я ухожу, это время называют «ночером».
 Ночер – не время суток. Ночер – время наших встреч.
- Встретимся ночером, - шепчет подруга, растворяясь в укутанном дремой воздухе гостиной. – До завтра.
- До завтра.
И долгое многоточие, визиткой оставленное висеть в воздухе.   
Мы выходим из игры постепенно, чтобы не оставить ненароком в ней кусочек себя. Мы доигрываем последний диалог, фиксируя свое последнее движение, чтобы не прервать течение этой жизни, чтобы вернуться.
Выходим изрядно утомленные, с удовольствием  выпиваем по стаканчику мартини с соком - традиция, ставшая больше, чем традицией. И уходим. По очереди. Все.
Но значит ли это, что, когда пустеет гостиная, исчезает мир?

Я медленно поднимаюсь по ступеням, промокшая и продрогшая. Не справившийся со своей задачей зонтик уныло оставляет водяные кляксы на ступенях, отмечая ими свой собственный путь, который сегодня почти совпадает с моим.
На уровне второго этажа - темнота. И эта темнота – живая. Она шевелится, шуршит и тихонько смеется.
Мне не страшно. Я знаю эту темноту. Она мне знакома.
- Привет, - говорю я ей.
И знаю, что она сейчас расступится ненадолго. Так и происходит.
На короткие мгновения вспыхивает тоненький, несмелый огонек зажигалки. Теперь света достаточно, чтобы я смогла пройти те несколько метров, что очередным мостиком соединяют улицу с моей квартирой, не наступив на сидящих у стен подростков.
- Привет, - отвечают мне они.
Многие из них даже отрываются от своего приятного занятия, чтобы произнести это короткое слово. Они поднимают лица ко мне, и по подъезду разносится резкий запах клея.
Что ж… Вот еще один мир. Их мир, которого мы, к счастью, не знаем. И который, к несчастью, стал их миром, он поглотил их, как тьма поглотит сейчас тусклые квадраты межэтажного пространства вместе с прилегающими к ним ступенями.

Ритмичная капель за окном может свести с ума. Безумно болит голова, и я готова отказаться от всех дополнительных приработков, лишь бы отпустила эта боль. И в какой-то момент я даже чувствую, что так и сделаю. Но, будто уловив что-то, синим светом начинает светиться экран.
- Все, поняла, - смеюсь я тихо. – Конечно, все останется, как было.
Что поделаешь, построение миров – вещь дорогостоящая.
Я вздыхаю, слишком громко и неожиданно звонит телефон. Иногда я его ненавижу. Иногда – вот в такие вечера.
- Да.
- Здравствуй, - тихий голос заставляет меня поморщиться.
Вот уж кого я совсем не хотела бы слышать. А в особенности сегодня, когда единственным желанием моим является самое примитивное, так редко  свойственное мне желание – спать.
 Просто зарыться лицом в подушку, выбросить из головы все беспокоящие меня мысли и спать…
- Здравствуй, - отвечаю отчетливо холодно.
Воспитанность борется во мне с желанием положить трубку, не начиная разговора. Воспитанность, увы, побеждает.
- Что ты хочешь?
- У меня неприятности…
- Они имеют ко мне какое-то отношение? - сухо осведомляюсь я.
Самая большая неприятность, которая приходит мне в голову – его ссора с его новой пассией. И мне не кажется, что это должно меня касаться.
- Нет.
Тишина, которая наступает вслед за этим начинает меня раздражать. Вот в этом он весь! Начать говорить, дрогнуть холодными пальцами, которые в подобные моменты отчего-то всегда стремились к моей руке, и замолчать, трагически глядя в глаза.
Я так хорошо представляла себе сейчас его вид, что раздражение снова поднялось во мне волной усиливающейся тошноты.
- Тогда что тебе надо?
- Не будь жестокой… Мне надо с тобой поговорить. Ты нужна мне.
Я готова была зарычать, прекрасно представляя себе, что меня ожидает дальше. Дальше следовали часы унылого вытягивания из него того, что он так хотел мне сказать. Я буду спрашивать, раздраженно покусывая кончики пальцев, он – делать вид, что сказанное им уже намного превышает то, что ему хотелось мне сообщить. Эти игры мне так опротивели, что я произнесла железное:
- Завтра. Сегодня у меня на это нет сил.
И положила-таки трубку.

Совесть развернула и свернула во мне свои змеиные кольца.
А вдруг у него все-таки случилось что-то совсем ужасное? Вдруг завтра будет поздно?
- Ладно, приезжай ко мне, - говорю я в трубку, едва прекращаются длинные гудки дозвона.
И с запоздалым ужасом понимаю, чем мне грозит его поздний приезд. Сначала придется придумывать, куда его положить спать, а потом не один день еще встречать непонимающий взгляд матери, которая вряд ли сумеет сразу осмыслить, что его неприлично позднее появление вовсе не означает его возвращения в мою жизнь. И мне придется еще долго видеть ее огорченное лицо. Я знаю, он ей нравился.

В нашей Гостиной, куда я ныряю, вернувшись с работы, довольно тихо. Еще почти никого нет. Вежливый бармен, улыбающийся мне знакомой улыбкой, не дожидаясь заказа, протягивает бокал мартини.
- Вы великолепно выглядите.
Милый мальчик. Его «вы» в целом звучит довольно нелепо, но он отчего-то сопротивляется общепринятому в гостиной «ты». А я не возражаю.
- Спасибо.
Я пришла сюда отдыхать. Я устала, устала от работы, от мыслей, которыми полна моя голова, от того, что я успела пообещать своему «бывшему». Зачем пообещала? Кто тянул меня за язык? Да и чем я могу помочь заблудившемуся в лабиринте придуманного мира созданию, которое не только мне незнакомо, но уже заранее неприятно?
Я не ревнива, Бог миловал меня. Но меня приводит в исступление то, что я, обычно неплохо справляющаяся с приступами альтруизма, которые периодически захлестывают меня, именно вчера не смогла сказать «нет».
Я не хочу влезать в чужие дела, я не хочу слышать ничьих душеизлияний. Я переполнена собственными чувствами, которым никак не могу найти выхода.
Кому нужна я сама? Кто готов сегодня выслушать меня? Кажется, никто…
В моей душе сегодня нет места чужим переживаниям, она слишком переполнена моими собственными.
И тем не менее, я сказала «да». А «слово не воробей»… 
Я немного раздражена этим, расстроена и чувствую себя не совсем в форме.
Я хочу тепла и нежности, мне хочется прижаться к чьему-нибудь плечу и выплакать все то, что наболело за добрую половину моей жизни. Как так получилось, что так много меня оказалось невостребованным? Как получилось, что за все то время, что я занималась тем, чем должна была, я так и не удосужилась понять, чего бы в конечном итоге хотела я сама? 
И меньше всего мне сейчас хочется заниматься чужими проблемами.
Но я обещала. Вспоминая вчерашний вечер, я сжимаю ножку бокала, пожалуй, чересчур сильно.
- Понимаешь, я не знаю, как мне быть. Она уходит от меня, а я не вижу способа ее вернуть.
Он выглядел несчастным и слабым. А я, когда-то любившая его, испытывала только неловкость и даже раздражение. 

Я приближаю бокал к губам.
Терпкая горечь мартини приятно раздражает  вкусовые рецепторы. Усиливается сердцебиение, и если верить ученым, сейчас где-то там, внутри меня, происходят странные вещи: происходит резкие изменения в кровообращении, сужаются сосуды, усиливая прилив крови к головному мозгу… Я плохо разбираюсь в биохимических реакциях, о которых они говорят, но одно я знаю определенно: моя нервозность постепенно отступает.
И с этим неожиданным отступлением меняюсь я.
Я чувствую, что с каждой минутой становлюсь все более и более привлекательной.
Изгиб бедра, едва скрываемый тонким шелком вечернего платья, уже даже мне представляется соблазнительным, и я небрежно покачиваю узким носком туфельки, еще не задумываясь о собственной красоте, но подсознательно уверенная, что очень даже хороша.
- Привет, - чье-то тело утопает в подушках рядом  со мной.
Короткий обмен приветствиями, легкие улыбки – все это опять меня радует.
И дело не в том, что мои проблемы решились сами собой. Просто вот сейчас я снова готова их решать. И кто знает, не оттого ли это, что я опять в своем мире? В том мире, в котором я могу быть такой, какая я есть. Сегодня, сейчас, сию минуту.
Может, уже через пару мгновений я стану другой. И это другое мое «я» так же найдет здесь свое место. Оно расположится на этом диване, оно предстанет перед остальными расчетливым чудовищем, знающим силу своих чар, или прелестной невинно-глуповатой пастушкой, оно ленивой кошкой растечется по диванным подушкам или с упругой   грацией пантеры растянется на узловатой ветке старого дерева с раскидистой кроной. И никому не придет в голову удивляться произошедшей во мне метаморфозе.
И никто не удивляется.
А я сижу, без напряжения, неподвижно, из-под прикрытых век наблюдаю за тем, что происходит вокруг меня. Наблюдаю без любопытства, безоценочно и бесстрастно. Просто смотрю на то, как вокруг меня движется жизнь.    
... (продолжение следует)