Вагон

Папе геохимику,
который мне, биологу,
привил любовь к истории
и учил не делать ошибок



ВАГОН
(из дневников А.К.)

Поезд неспешно катил среди полей, перемежаемых изредка небольшими рощами. Сидящий напротив статский советник отвлекся вдруг от газеты, которую не отрываясь читал уже наверное с час, поправил пенсне и стал напряженно всматриваться в окно.
- Хм, а что там за мужик в белой рубахе на пашне ? Уж не восстал ли мятежный дух графа Льва Николаевича Толстого?! С верхней полки тут же свесилась борода купца, севшего под Тулой:
- Что Вы, Их Сиятельство только к курьерскому выходят!
Мы со статским от души расхохотались.
- Что же, в следующий раз надо будет непременно поехать курьерским! - довершил он, продолжая заливаться смехом.
Некоторое еще время мы посмеивались над удачной шуткой купца, а тот, почувствовав неожиданный успех, неторопливо извлекал на свет забавные случаи, которыми богата наверное жизнь любого коммерсанта, однако же, ко времени рассказанные, они казались удивительно-романтичными. Вскорости поезд подъехал к крупной узловой станции, и вагон закачало на стрелках. Наконец нас тряхнуло на последних стыках, и состав покатил, замедляясь, вдоль перрона. Проплыла за окном толпа, ожидавшая посадки в третий класс и спешно накидывавшая теперь на плечи узлы, заполненные немудреными, но нужными в хозяйстве вещами, закупленными в городских лавках на выручку от удачного базарного дня. Сосед наш засуетился в поисках чайника.
- Kипятку не желаете-с? Спрашивал он скорее из вежливости, потому как очевидно было, что в луженую его посудину дай Бог, чтобы поместилось довольно кипятку на него одного. Мы отказались. Довольный недавним эффектом и исполненный предвкушения чая, наш рассказчик удалился по узкому вагонному коридору. В дверях, однако, произошла какая-то заминка, послышался его извиняющийся голос и недовольное ворчание кондуктора.
- Не иначе на любимый мозоль вагонного начальства наступил, - предположил статский.
По тону его чувствовалось, что он не прочь продолжить разговор. Я же, увлеченный разглядыванием пёстрой вокзальной толпы, ответил на его фразу лишь рассеянной улыбкой, которая одновременно должна была послужить извинением, и опять отвернулся к окну. Из коридора тем временем донеслось шуршание юбок, и в проходе появилась молодая особа с небольшим, изящной выделки, кожаным саквояжем в руке. За её спиной тут же возник кондуктор:
- Вот, извольте сюда! Имеется местечко здесь!
- Надеюсь, господа не будут возражать?! - произнесла она с легкой улыбкой.
- Милости просим! - отозвался сосед и принялся сворачивать утренний номер "Ведомостей", выражая тем явную склонность завязать беседу. Мы по очереди представились. Дама, после небольшой паузы, слегка склонив голову, так что возможно стало оценить все достоинства ее дорожной шляпки, представилась на английкий манер:
- Леди А ...
- Позвольте, позвольте, - оживился тут же статский, я в Петербурге состою в знакомстве с Ириной Игнатьевной А..., Вы ей не приходитесь родственницей?
- Нет, ответила дама, - родственников моих в столице нет.
Однако начало разговору было положено, и мой попутчик уже достаточно развил его, когда в дверях показался вернувшийся с кипятком купец. Смутившись, он боком протиснулся в купе, тщательно стараясь не задеть ногами разостлавшихся юбок. Затем, слегка насупившись, взялся пристраиваться к откидному столику с намерением выпить-таки чаю. Но для начала, поняв, что мы уж все представились, повернулся к даме и глухим голосом произнес:
- Иван Ефремович, купец второй гильдии, - затем, немного помолчав, зачем-то добавил, - из крестьян. И сел, наконец.
Прерванная было беседа тотчас возобновилась, но он не принимал в ней участия, потягивая свой чай из простецкого граненого стакана вставленного, правда, в тяжелый подстаканник, поверхность которого свидетельствовала окружающим о неудержной фантазии резчиков какой-нибудь нижнепятницкой мануфактуры. Однако видно было, что Иван Ефремович внимательно прислушивается к разговору. Я же лишь иногда односложно отвечал на вопросы, предоставив трудное дело отвлечения дамы от дорожной скуки своему словоохотливому соседу. В какой-то момент он затеялся обсуждать открытие в Москве женских медицинских курсов. Неожиданно Леди А... обратилась к купцу с вопросом:
- А Вы, Иван Ефремович, что думаете об этом? Тот явно растерялся.
- Оно дело, наверно, хорошее, но мне как-то неловко. Мало ли что может случиться? Вот придешь к доктору, а он - дама. Что же мне перед ней заголяться? ... разные ведь болезни бывают.
- Ну, так что же с того, Иван Ефремович?! Ведь мы, женщины, ходим к докторам со всеми болезнями. В том числе и с "разными".
- Ну это другое дело. Вам-то не привыкать, а я вот неловкость ощущать буду.
- А я бы пошла на подобные курсы! - с неожиданной решимостью сказала наша собеседница. Святое ведь дело! Утолять боль, исцелять страждущего, видеть, как он выздоравливает, поднимается, наконец, с постели. Я бы пошла! - добавила она еще раз.
- Ну, раз желание имеется, то отчего ж не пойти, идите, только вот больные-то пойдут ли к Вам?
- Вы, Иван Ефремович, наверное, закоренелый противник эмансипации? И напрасно.
- Как же напрасно?! Видел я в Москве барышень эмансипе. Сигарету через мундштук курят. Разве ж это дело?! А хотите ежели по медицинской части идти, так можно и сестрой милосердия быть. И почётно, и при больных, и, как Вы изволили пожелать, - с постели поднимать по многу раз на дню будете! Они заспорили об эмансипации, затем перешли на другие темы, которые статский, словно фокусник, умело извлекал из своего номера "Ведомостей". Дорога пролетела совершенно незаметно, и распрощались мы уже на перроне в Москве. И наверное, я забыл бы эту приятную случайную встречу и вагонную беседу, как забыл уже множество подобных приятных встреч и бесед, если бы перед самым Концом судьба не свела нас еще раз с Иваном Ефремовичем, бывшим купцом второй гильдии ""из крестьян""


-


Случилось это в N-ске, буквально за несколько дней до его оставления. Вместе с несколькими другими младшими офицерами мы пошли к обедне, но по давней дурной привычке опоздали и попали в собор только к каждению. Богомольцев было много, все больше из армейских чинов, и потому немыслимо было уже пройти на правую половину. Встали слева, ближе к задней стене, где остаются обыкновенно немощные уже старушки. Чуть впереди сбоку от нас, стоял, опираясь левой рукой на палку, высокий бородач с изможденным лицом. Молился он с закрытыми глазами и явственно задерживая пальцы у лба во время крестных знамений. По выходе, прямо на ступенях, он неожиданно обратился ко мне, конфузно улыбаясь:
- Что же, Ваше благородие, не припоминаете меня?
Товарищи мои вышли чуть раньше и нетерпеливо ждали уже у коновязи, так что появление незнакомого человека, с которым где-то возможно встречался, только раздосадовало меня, как возможной задержкой, так и необходимостью ворошить что-то былое, из другой, довоенной жизни, о которой в последнее время мы все избегали даже и думать, дабы не терзать понапрасну перегоревшие души.
- А что, мил-человек, мы знакомы разве? - отозвался я довольно холодно.
- Эх, Ваше благородие, не помните разве, как простого крестьянина за графа Толстого приняли из окошка глядючи?
- Ааа, - я натянуто улыбнулся, - так это не я принял, то попутчик наш, эээ... , запамятовал как звали его ...
- Виктором Алексеевичем, - подсказал он, - хороший был человек, Царствие ему Небесное!
Я промолчал. Подробности кончины очередного, тем более случайного в моей жизни человека, никоим образом меня не интересовали. Слишком много родных, друзей и просто знакомых полегло в последние пять лет на фронтах, замерзло в голодных столицах или просто пропало без вести в занятых красными губерниях. Лишь привычным жестом снял я фуражку и приостановился на миг. Он тоже встал, явно надеясь на продолжение разговора. Увидав краем глаза, что спутники мои не отвязали еще лошадей и даже принялись толковать о чем-то с офицерами другого полка, я решился-таки на краткий разговор вежливости с былым попутчиком.
- Что у Вас с ногой? Ранение? Он оживился и, довольно усмехнувшись, ответил:
- Оно самое! Пулевое, еще от немца гостинчик. Теперь вот только к пулемету и гожусь, не больно побегаешь с такой-то ногой. К слову сказать, с Виктором Алексеевичем мы в аккурат в госпитале и свиделись, он в тяжелых был, но не унывал. До самого конца все "Ведомости" просил ему свежие приносить. А какие там свежие газеты, сами понимаете, не каждый день почта. Так в одно утро и не дождался ... Я кивнул и сделал попытку завершить тяготивший меня разговор:
- Ну что же, всего Вам доброго, а в каком полку воюете? Он назвал свой полк и фамилию командующего.
- Храни Вас Господь! Иван ... Евгеньевич?
- Ефремом отца моего звали, Ефремович я, - он усмехнулся. Неожиданно лицо его посерьезнело, и он указал рукой на собор.
- Эх, красота-то какая! А ведь взорвут его красные, как есть взорвут! Я недоуменно оглянулся на собор, словно ища на стенах его видимые лишь взору собеседника пророческие письмена или еще какое тайное основание столь нелепым словам. Снизив голос, тут же решительно оборвал его:
- Вы в действующей армии, Иван Ефремович, и подобные речи и настроения не поощряются! Извольте взять себя в руки! С чего Вы взяли, что мы оставим город?
Резко развернувшись, я направился к лошадям, нарочито клацая подбитыми металлом каблуками, и расслышал лишь, как он уже в спину пожелал мне "Ангела-хранителя!". Вся обратная дорога в расположение прошла в мрачном настроении, и друзья в конце-концов ускакали вперед, оставив тщетные попытки втянуть меня в обсуждение незатейливых полковых новостей.
Буквально через пару дней N-ск был оставлен нами, и войска стали быстро отходить в направлении побережья. Настроение в частях было скверное. Даже казаки приуныли и на редких привалах не слышно было их колоритной ругани. Ранним утром через пять или шесть дней такого похода, в кромешном тумане в плавнях у самой реки, мы наткнулись на большевицкую конницу. Они первыми сообразили, что произошло, и, пока наша колонна пыталась развернуться в подобие оборонительного порядка, налетели с фланга и порубили бы всех, если б не отогнали их пулеметы, забившие неожиданно чуть не по нам самим откуда-то спереди.

В первую же минуту боя, на ехавшего рядом поручика налетел огромный детина, рубанул с хрустом шашкой, и поручик, словно куль, рухнул на землю. Не доверяя сабле, я выхватил наган и, озираясь во все стороны, кружился на лошади вокруг раненого, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в тумане или хотя бы сообразить, в какой стороне река и откуда может появиться неприятель. Но тщетно, рядом уже никого не было, хотя со всех сторон палили из ружей, и слышался звон сабель. Я спешился и склонился над умирающим, оставаясь, однако, наготове выстрелить в первую же тень. Но бой утих так же внезапно, как и начался. Поручик уже замер, неуклюже разбросав ноги; с великим трудом я перевалил его тело через седло и понуро побрел на звуки голосов, держа обеих лошадей в поводу. Остатки колонны собирались уже в балке, вдоль небольшого ручейка и командовавший над нами подполковник угрюмо созерцал, сидя на лошади, как солдаты споро взялись копать неглубокие могилы рядом с берегом.
""И похоронить-то толком не сможем!""- бросил он и развернулся к группе пеших, подходивших с другой стороны ручья: ""А! Вот и наши спасители!"" Десятка полтора солдат под командой унтер-офицера, построились перед ним, выкатив вперед два пулемета. Крайним в строю был Иван Ефремович! Дождавшись удобного момента, я подошел к нему на сей раз сам и поздоровался:
- Что же, отбились от своих?
- Как есть отбились. Но вам-то это как на руку пришлось! Он, несмотря на еще не улегшееся возбуждение от недавней краткой, но успешной схватки, неловко переминался с ноги на ногу, то ли испытывая неудобство за давешние свои слова, то ли удрученный общим состоянием наших военных дел. Мне захотелось как-то приободрить его, показать свое расположение:
- Ну что же, Иван Ефремович, будем теперь вместе воевать, опять в одном, с позволения сказать, вагоне поедем.
- Да уж, вот только кипяточек бы еще на станциях предлагали!
- Даст Бог, будет и кипяточек, - ответил я ему, пожелал успеха и направился к своему месту в арьергарде.
В последовавшие за этим дни мы медленно отходили степью, вступая порой в краткие стычки с налетавшим с севера неприятелем. На каждом ночлеге я обязательно заходил к костру приставших к нам пулеметчиков. В первый же вечер обнаружился и еще один давний ""знакомец"": небольшой луженый чайник, с которым хозяин его так и не расстался за все эти годы. А вот фигурный подстаканник уступил свое место железной кружке с изрядно помятыми боками. Иван Ефремович, непременно предлагал мне напиться кипяточку, я же, чтобы не смущать ни его, ни других солдат своим присутствием, скоро отходил к своим, лишь обменявшись несколькими фразами с И. Е. Духом он не падал, на ночь неизменно вычитывал правило и для многих явно служил добрым примером. Дважды пришлось наблюдать его в деле. Работал он превосходно, словно смахивал пыль с полок в своей лавке. Чисто и последовательно. В том, что мы лишь с малыми потерями дошли до перекопских укреплений, не малая была доля и его заслуг.
Последнюю ночь провели в свежих стогах, уже недалеко от Перекопа. С севера беспрерывно доносились звуки пальбы из трехдюймовок, а заполночь, верстах наверное в двух от нас, застрекотал было пулемет, но вскорости все стихло; впрочем все офицеры не спали еще около часа, готовые поднять лагерь по тревоге при любом подозрительном звуке. Затем, проверив и усилив сторожевое охранение по периметру стана, снова разошлись в роты к своим наспех затушенным кострам. Удивительной силы холод, совершенно несвойственный для этих мест, не давал уснуть, и сколько мы не обкладывались сеном и не жались друг к другу, он беспрепятственно пробирался сквозь изношенную летнюю шинель. Лошади тоже тесно сбились в лощинку и стояли там, понуро опустив свои большие головы. Казалось, они лучше нас понимали, что происходит. Ближе к рассвету прискакал вестовой, чудом отыскавший нас в кромешной тьме. В доставленном им приказе нам предписывалось не мешкая отходить к Перекопу. Действительно, не успели мы свернуть лагерь, как стоявший на невысоком кургане часовой начал давать отчаянные отмашки флажками. Приказав начать движение, подполковник в сопровождении нас, офицеров, поднялся на курган.

Солнце еще не показалось даже краешком, но уже было достаточно светло, чтобы на горизонте в бинокль явственно различать цепи красных. Их было много. Слишком много ... И надвигались они очень быстро. Вскорости и нас тоже заметили и из степи с жутким воем один за другим стали прилетать снаряды со шрапнелью. В воздухе, доселе пропитанном ароматом скошенного сена, почувствовался запах пороховой гари. Шрапнель ложилась с большим недолетом, но испытывать лишний раз судьбу никому не хотелось, и шагу прибавили, как могли. Показалось, наконец, солнце и стало видно, что с обоих наших флангов торопливо отходят и другие отряды. Но противник быстро приближался, и снаряды ложились теперь точнее. Наша пехота вытянулась в жиденькую цепь и замедлила шаг, дожидаясь неприятеля и давая уйти подводам.
Совсем близко разорвался снаряд, и крупный осколок угодил моей лошади в шею. Она взвилась и тут же завалилась с диким, каким-то булькающим ржанием на бок, придавив мне левую ногу. Слава Богу, подоспел откуда-то Иван Ефремович и помог высвободиться. "Второго нумера", которому в последние дни изрядно доставалось от Ефремыча за нерадивость в набивании лент патронами, уже не было рядом, и он катил пулемёт один, навесив на себя вдобавок и "цинк" с лентами. Кожух у "максима" был пробит, и вода вытекла вся. Я приказал ему оставить бесполезный теперь пулемет, и мы поторопились нагнать удалявшуюся цепь.
Обстрел заметно усилился, стоны раненых тонули в частой, но беспорядочной ружейной стрельбе и непрестанных уже разрывах. А с укреплений, словно удары адского молота били по противнику наши крупнокалиберные орудия. Наконец начался пологий подъем к крепостным валам. Не помня себя, словно машина, я раз за разом передергивал затвор и стрелял, почти не целясь, туда, где сквозь дым виднелись красные знамена. Враг шел сплошной стеной, молча, без криков "Ура!", без песен, наваливаясь на нас с неотвратимостью штормовой волны. Еще не различить было лиц, но явственно уже виднелись вспышки выстрелов.
Бум-бум-бум! Грохотали орудия сзади и этот мерный звук прибивал к земле, давил, выбивал из головы остатки всякого соображения. Только пальцы судорожно шарили в подсумке, извлекая последние обоймы и втискивая их патроны в магазин. Только ноги, как чужие, отмеряли шаги и мы, пятясь, подходили все ближе и ближе к валам. Только правый глаз с точностью часового механизма прищуривался и, едва поймав в щели прицела мушку, каким-то неведомым манером отдавал указательному пальцу приказ нажать на спусковой крючек. Затем затвор винтовки намертво заклинило, я отбросил ее и обреченно побрёл вдоль вала к разверстым, словно гигантская пасть морского чудовища, воротам крепости. Ефремыч хромал рядом, но я лишь чувствовал его присутствие не в силах ни повернуть головы, ни даже повести глазами в его сторону. Казалось, что череп вот-вот взорвется изнутри от переполнивших его звуков канонады.
У самой стены, лицом к врагу стоял на коленях совершенно седой полковник. Китель его был весь пропитан кровью. Он читал сам себе "На отход души..." и к нему никто не мог подойти, ибо красные, разглядев в бинокль эполеты, стреляли не переставая по одинокой фигуре. Но пули не брали его а лишь одна за одной били в стену рядом. А перед самыми воротами лежал на спине убитый юнкер, руки его сжимали новенькую, еще со следами смазки, огромную для его роста английскую винтовку, из которой он, вероятно, так ни разу и не выстрелил. В головах его, неестественно подогнув ноги, сидела на земле сестра милосердия и будто стеклянными, без слез, глазами, не отрываясь, смотрела в небо. Опустившись рядом, я машинально нашарил руками винтовку и, буквально выдрав ее из мертвых рук юнкера, снова принялся стрелять в подходившего врага. Но тут же чья-то рука сильно сдавила мне плечо и рывком подняла с колена. Сзади стоял, как мне тогда показалось, бородатый великан с лицом, покрытым пороховой копотью, поверх которой катились какие-то удивительно-огромные капли пота, слез и крови, сочившейся из рассеченной брови. Это был Ефремыч:
- Всё, Ваше благородие, пошли! Всё!
И он буквально потащил меня к воротам, многопудовые бронированные створки которых начали уже медленно сходиться.


.

Цветохолмск 2002 г.




Последующие записи дневников А.К. в повести ''Победа''.
http://zhurnal.lib.ru/w/w_l_w/pobeda.shtml


.

Автор выражает признательность Иванцовой Людмиле Петровне  за критические замечания и помощь в редактировании рукописи.