Дуська-уксус

               

     Дуська – уксус, в миру Евдокия, тридцати восьми лет, намедни откинулась из зоны, в которой прогудела  от звонка до звонка семь лет.  Причём третьей ходкой. В общей сложности Дуська провела  в местах отсидки одиннадцать лет.

     Уксусом Дуську прозвали ещё в отрочестве.

     В тринадцать лет Дуська отчаянно влюбилась в женатого соседа, ходила за ним по пятам, признавалась в любви и была искренна в своих заблуждениях.

    - Дуся старалась попасть ему на глаза, остервенело и неумело строила глазки, нелепо кокетничала и нещадно пыталась соблазнить. Соседу Володе было тридцать шесть лет.  Дуська ему настолько надоела, что он с семьей, в один прекрасный день, исчез из микрорайона.

    Узнав новость, что любовь всей её жизни, а в этом она была уверена, Евдокия достала из холодильника бутылку с уксусной эссенцией, до последней капли вылила в стакан и уже, зажмурив глаза, зажав нос пальцами его пригубила. Но к её счастью, подоспел батькеша, - ё****, твою мать! - свирепым голосом прогремел он,- смачно добавив: - курвяжища! - и вовремя выбил стакан из рук. Дуська получила сильные ожоги губ и с тех пор было не понятно, усмехается она или серьёзна. Смотреть ей в лицо было страшно. Зато глаза были очень выразительны, они то и говорили, что на данный момент в её глазах: смефуёчки  или серьёзка звучит из её обожённых уст.
 

    К своему первому опыту отсидки Дуська приобрела завершённый внешний вид. Высокая и мосластая. Рост, которому тайно  завидовали девчонки в округе, был для неё ненавистен и развил в ней сутулость. На груди у Дуськи  висят два худых мешочка с узелками-сосками, как будто Дуська что-то завязала на память. Ягодицы,  отец,которого Дуська называла батькеша, - обозначал ярко и удивительно точно - жопия, -  как старые дряблые яблочки. Фигура у неё точно не удалась, но нрав у Евдошки весёлый. Всё ей нипочём. Свою  безбашенную жизнь Евдокия не вводила в философскую категорию. Проживала жизнь легко, не шла по ней, а беззаботно скользила сквозь неё, выпивала её как дешёвое вино из гранёного стакана, усаженного жирными, грязными разводами и пятнами от пальцев друзей и подружек. И за это была популярна в своём околотке. В  свою первую отсидку Дуся родила на зоне сына. Кто отец, осталось тайной даже для неё. Но в честь своей первой любви назвала его Володей. До трёх лет Вовка воспитывался в яслях при зоне. Потом дожидался мать у дедушки с бабушкой. Добрый, жалостливый, бесхитростный. И в восемь лет безропотно и покорно воспринимал себя изгоем общества, но претензий к благонравному обществу пока не имел.    
   

     Судачить о её распущенности доставляло тайное и чарующее наслаждение. Особенно радовались темам женщины, ровесницы Евдокии. Они посвящали по многу часов в день обсуждению будоражущим воображение темам.
   
 
     Когда она вернулась домой, все знакомые сударушки, с которыми она водила дружбу в детстве и юности, сбежались к ней послушать кой - каких рассказов. Но Евдокия прозорливо улавливала настроение и чувства по их тошнотворно-приторным лицам, выражающим притворное сочувствие. Реагировала на них благодушно и снисходительно.
   - Что с них взять? - Разрисованные раскисляйки! - усмехалась Дуська. - Тряпичницы, помешанные на сексе.

   А рассказывать Дуська была мастерица, тем более, что удивительно прозорливо знала, что хотят от неё услышать.
    

   - Дуська, как же ты без мужика то семь лет? А? 

   - Да уж, девки,  - без лизеня там, одна фуйня.  - Отвечала Дуська. 

   - И как,  как ты? 

   - Ну как, как!!? -  Сначала, как все. Слышали слово - мастурбация? 

   Сударыни пунцовели молча, но было ясно, что знали. 

   - А потом этапом пришла такая краля! - Ммм! -  восторженно восклицала Дуся.  Стала моей дролечкой.

    Щёки у жадно слушающих вспыхивали ярким румянцем и перехватывало дыхание, и с замиранием сердца, торопливо спрашивали:

   - А как это у вас, а?

     Евдокия  смеялась и спрашивала:  - Ну, на ком показать?

   Желающих не находилось и товарки торопливо отводили от неё взгляды. Кто прикусив губу, кто отирая лоб, кто теребя локоны волос, старательно скрывая блудливое желание, внезапно охватившее ни с того ни с сего.

   Просили рассказать,  где спят, что едят, и вообще, про весь тюремный быт. Все наперебой стали вопрошать: - да, да, да, - расскажи. На что Евдокия начала живописать тюремный быт:

   - Ну что, бабы, - лежня общая, едальня общая, сансуси общий.

   - А как там с дисциплиной, а? - и вообще, -  спрашивали собеседницы.

   -  Да как, если вокруг одни мудашвили, - не побалуешь, девоньки. И, вообще, бабы, пиз***матия всё это! - Расскажите о себе: - как вы, с кем вы, дети, мужья?

   Но им было западло рассказывать Дуське о своём житье-бытье. Даже подумать страшно, что вот эта, вдруг, да прикоснётся к святому и чистому. Отделывались междометиями и ничего не значащими словами и фразами. И когда уже луна покрыла вязью тусклых отблесков полинялый, выцветший городок, воодушевлённые Дуськиной греховностью и нравственным падением, с полным ощущением счастья, что жизнь удалась, разбрелись пьяненькие домой.
   

    Почитай полгода вечерами собирались у кого-нибудь. Дуську, разумеется,  не приглашали, потому, как пищу для разговоров-пересудов дала в изобилии, не поскупившись на детали, красочно описывая житие-бытие на зоне.  Брали много пива, чтобы никому не пришлось бежать за добавкой и не пропустить что-либо жутко интересное. Пили пенный напиток и до поздней ночи от всей души обсуждали-осуждали Дуську. Пробегая мимо трюмо в прихожей на кухню ли, по нужде ли, любовались блеском  глаз,  счастливо улыбались, делали друг дружке комплименты и каждая излучала гордость от осознания своей непорочности.