ьнзиЖ

Рыхлая, еще немного влажная земля, прогревается под весенним, совсем не смелым солнцем. Конечно, никто не чувствует, что день ото дня она становится теплее. Это принято замечать по более очевидным признакам: черная, недавно заваленная снегом и грязью, теперь она подернулась зеленоватой дымкой, а в некоторых местах уже проглядывают одуванчики, такие маленькие и беззащитные, но именно в этом месте, не вызывающие ни капли умиления.
Это совершенно особенное место. После затяжной и нудной зимы, снег здесь сходит очень медленно; зима будто не сменяется весной, а лишь перемещается из мест, заполненных жизнью и светом сюда. Поэтому воздух здесь всегда тяжелый, сырой, в нем нет и намека на запах весны.
А между тем в этом необычном месте нельзя не заметить одного преимущества, столь значимого в условиях русской весны. В отличие от улиц и дворов, обнажаемых весенним солнцем и на небольшой, но крайне неприятный промежуток времени, облачаемых в наряды из окурков, пивных банок и использованных презервативов (настоящий джентльменский набор), здесь весной земля предстает в совершенно девственном состоянии, и лишь прямоугольное возвышение на участке два на два, нарушает образ заброшенности и отчужденности этого места.
Спустя всего лишь месяц этот кусочек мира наполнится суетой, тревогой, скорбью, любовью, жизнью, наконец. В этом месте появятся продукты, достойные сытного обеда; и не важно, что никто здесь не голоден. Здесь будет море цветов, пускай искусственных, но принесенных живыми для живых.
Для тех же, кого больше нет, здесь каждую весну распускаются одуванчики, такие маленькие и невзрачные, но живые. Живые для мертвых!

* * *

Тщедушное тело распростерто на постели, которая кажется необъятной по меркам этого маленького существа. На фоне покрытого сеточкой морщин, землистого, выражающего состояние отрешенности и безразличия, лица сияют глаза. Глубоко посаженные, с желтоватой от сигарет и долгих лет жизни поволокой, они сосредоточили все тепло, всю мудрость и всепоглощающую жажду жизни.
Слегка приоткрытые губы сдерживают слова, которые вот-вот вырвутся из глубин сознания тела. Потрескавшиеся и высохшие, губы его стали практически такого же цвета, как и лицо. Однако, вложенные в них слова, оставшиеся непроизнесенными, придают им особый оттенок, выделяющий их не цветом, но выражением и чувством.
При общей неподвижности тела, его состояние выдают артерии, проводники жизни, соединяющие сердце и взгляд тела.
Грудь спокойна. Хотя, если присесть так, что глаза окажутся на одном уровне с грудью, можно заметить, как она еле-еле приподнимается. Но самое удивительное, что приблизившись к телу таким образом, слышна мелодия, которая раздается откуда-то изнутри тела. Что-то очень знакомое, ведь я уже это слышал. Давно.
Длинные, почти достающие колен руки расслаблены.
Одна ладонь разжата. Она совершенно гладкая: редкая женщина не позавидовала бы такой исключительной коже рук в столь зрелом возрасте. Ногти, коротко стриженные (кроме мизинца) без намека на каторжный труд и привычку их обкусывать, тоже являются предметом зависти, на сей раз мужской. Мизинец выделяется среди прочих пальцев двумя особенностями. Во-первых, на нем отращен ноготь, а во-вторых, он слегка подергивается, что отнюдь не является «нехорошим» симптомом. Говорят, это началось, как только он родился.
Другая ладонь сжата, но не напряжена. В ней разместилась рука ребенка, такая маленькая, что могла бы с легкостью скрыться в ладони тела, сожми оно ее в кулак. Рука ребенка застыла в неподвижной ладони, словно она является органичным продолжением тела.
Вокруг стоят люди, точнее всего два человека. Но три зеркала, развешанные таким образом, что создается виртуальный коридор отражений, размножили людей, преодолев грань между действительностью и ее проекцией.
Все неподвижно. Лишь артерии пульсируют в теле, слегка подергивается его мизинец, и… сияют глаза. А еще мелодия, такая тихая, нестройная, но ее слышно. В воздухе застыла жизнь.

* * *
Чавканье, кряхтенье, покашливание, чихание, заливистый, но пока еще очень слабый смех - весьма громкие звуки для столь маленького существа.
Миниатюрные пяточки, гладкие, но уже имеющие некое подобие дактилоскопического рисунка, уперлись в стенку как бы пытаясь взобраться на нее. Эти пятки нескоро смогут уверенно встать на пол, не говоря уже о том, чтобы суметь оторваться от него.
Ступни малыша уместились в твоих ладонях, даже место осталось. Хотя, когда ты держишь такое сокровище, мысли о том, чтобы взять в руки что-то другое не посещают; думаешь: лишь бы не выпустить!
Он потянулся… к тебе. Он хочет отдать тебе часть своей искренности, чистоты, непорочности. Поделиться с тобой. У него ведь много, он только из этого и состоит, а тебе нужно, чтобы с тобой кто-нибудь поделился этим благом. И пускай это всего лишь его маленькая ручка, слегка бесформенная, согнутая под странным углом (кажется, будто твоя рука так никогда не согнется), но ее прикосновение делает тебя богаче. Все прочее перестает быть ценным для тебя.
Маленькие неуклюжие пальчики, еще очень хрупкие, они крепко цепляются за твою ладонь, еле пощипывают ее. От этих щипков по телу растекается невероятная нега, по спине прокатывается заряд восторга и трепета, глаза заволакивает мутная пелена… чувствуешь себя счастливым.
Самое прекрасное в его ручках - это ямочки на внешней стороне ладони. Глубокие настолько, что даже закрывая глаза, можно их нащупать и сосчитать. Ведь у тебя тоже такие были (родители говорят). И куда они делись? Такое удовольствие ощущать эти ямочки.
Ясный взгляд, искренняя улыбка, маленький, еще не успевший насупиться, носик, гладкий, не знающий морщинок печали и разочарования, лобик, никогда не слышавшие мерзких слов, ушки, пушок, мягкий и нежный словно воздух - все это для тебя.
В этот момент он дарит тебе жизнь, которую когда-то ты дал ему.




* * *
Стрелка застыла в том положении, когда ты начал беспокоиться, правильно ли идут твои часы. Сверив их точность с аналогичным механизмом первого встречного (по дороге от одной колонны зала метрополитена к другой), ты немного успокоился. Но тут же появился повод поймать себя на менее утешительной мысли. Если часы верны, а ее все нет, значит она тебя бросила? Нет, не сегодня: мы так душевно попрощались вчера вечером, что сегодня ее уход был бы неуместным. Что тогда? Встал поезд? Забыла деньги на проезд и потеряла ключи от дома? Сломался каблук?
- Прости, милый, увлеклась, принимая душ. Рада видеть тебя! - пришла.
Вот так. И почему каждый раз, когда она опаздывает, нагнетаешь такие тяжелые мысли, хотя причины для задержек всегда столь не существенны (не для нее) и милы: она просто хотела быть очаровательной… и для тебя в том числе.
Знаю, почему так происходит. Ты давно заметил, что неприятные события происходят лишь в той степени, в которой ты не можешь их предвосхитить. Это и есть основная составляющая неприятностей - их неожиданность. Со временем, ты понял, что бороться со всеми бедами, включая те, что пока не случились, бесполезно, но можно попытаться готовить себя к ним. Итак, ты волнуешься, что-то не получается, и… ты начинаешь перебирать в голове возможные сценарии развития ситуации. Они страшны.
А между тем, она со вчерашнего вечера (сразу после вашего расставания) начала готовиться к новой встрече с тобой. Не могла уснуть, долго пыталась найти местечко в кровати, чтобы приткнуться и оставить на нем свои беспорядочные мысли, а уснув, каждые десять минут просыпалась, бросая взгляд на зеленые светящиеся цифры своих часов. Кто знает, может неприятный зеленый свет не давал ей покоя?..
Новый день. Снова встреча. Твой букет в ее руках заиграл по-новому: это обычные тюльпаны, таких миллионы, белые с красными прожилками. Она прислонила цветы к своему лицу и залилась румянцем, рубиновым, прямо под цвет прожилок, а ее улыбка утонула в море упругих бутонов.
Ведь это больше, чем букет. Это ваши чувства, настроение, желание,  ожидание, радость. Вы подарили этому букету жизнь.
* * *

Природа дышит. Кровь течет. Слышится знакомая мелодия. Часы идут. Смеешься.
Ты жив, все вокруг живет.
И даже одуванчик.
* * *