Карусель

С Мэри мы работаем вместе в огромном дорогом универсальном магазине, в отделе больших размеров с дипломатичным названием «Американская женщина» . Когда-то я мечтала работать среди красивых вещей, но теперь, при взгляде на горы этого шматья, во мне просыпаются несвоевременные мысли о мировой революции.
У Мэри  подобные крамольные мысли , наверное, давно уснули и третий сон видят. Волосы у неё совсем белые, ей больше семидесяти  лет, а в магазине она работает тридцать пять-со дня его открытия. Лично мне такое и представить страшно.
Другие продавщицы отдела не очень то любят Мэри. В основном, потому, что она на своих смешно семенящих худых старческих ножках умудряется лихо перехватывать у них покупателей. И раздосадованные сотрудницы шепчут мне: «Ты глянь, как Мэри прыгает на клиентов из-за вешалок, как зверюга из засады. Это прямо неприлично, в ее то возрасте. И как она плохо выглядит, бедняжка…только не признается, что больна, боится, что на пенсию сплавят. Да, старость не радость..»

А вот я люблю Мэри, потому что Мэри любит меня. К тому же, искренне считает меня красавицей. Я имею успех у пожилых слабовидящих женщин…

Нынче мы работаем  вместе в первую смену.
Затишье, такое редкое в выходной день. Мэри, обожающая яркие цвета, сегодня нацепила платье цвета электрик.Горбясь, стоит она у прилавка, складывает своими побуревшими от возраста  сухонькими ручками блузки и джемпера, и рассказывает мне о своем детстве.
«Родители мои-те из Италии, а я нью йоркская девчонка, и нет у меня другого дома и другой родины. Отец мой целыми днями готов был пропадать на
 скачках. Мать злилась на него и не хотела пускать, а он подзовет меня тайком , бывало-Мэри, детка, вот, сбегай на ипподром, поставь за меня монетку на эту лошадь…Раз и я  пошла смотреть на скачки, уже девушка была, с ухажером. Пальнули из пистолета настарт, а я и оброни какую-то свою безделушку. Наклонилась, подняла, выпрямилась…а где же лошади?-, спрашиваю ухажера своего. «Эх, Мэри» говорит он, «лошади проскакали, пока ты за добром своим нагибалась..закончились скачки.» Вот ,милая моя , как быстро
неслись эти кони!

А еще брал меня отец с братьями и сестрами на Кони-Айленд. Ах, как я любила бывать на Кони-Айленде, ну а больше всего я любила карусель. Мы называли ее «лала»…Представь себе коней, самых красивых, каких только можно представить, серых, и черных, и рыжих, и в яблоках…уздечки выкрашены золотом и серебром у них, седла расписаны диковинными цветами, и на каждом бубенчики. Выбираешь коня, садишься…и карусель трогается под чудесную музыку, а бубенчики на гривах коней звенят и звенят…и ты кружишься все быстрей, и кажется, что вот –вот оторвешься от земли…
На прошлое рождество купил мне сын  в подарок музыкальную шкатулку-карусель . Маленькие лошадки движутся на ней по кругу, когда заведешь, и играет та же чудесная музыка…
И когда я буду умирать, я попрошу, чтоб завели мне шкатулку, буду слушать музыку, и вспоминать ту, большую, яркую-карусель моего детства, мою «лала»- и бубенчики зазвенят для меня вновь, и легче будет мне оторваться
от земли и взлететь – по-настоящему…»

Шум магазина исчезает для меня, не слышно ни голосов покупателей, ни шелеста тканей, ни щелканья касс-надо всем только голос Мэри, льющийся в воздухе, ставший вдруг звонким, каким был, должно быть, в те далекие времена в воскресной пестроте Кони-Айленда.
И я думаю о том, что какими бы не были мы-юными и ждущими праздников или согбенными ,седоволосыми и немного усталыми-там, высоко над землей, ангелы слышат нас одинаково.