Цветной пастелью на холсте небесном

  Ты любила гулять под дождём, в сверкающих каплях которого отражались солнечные лучи, рисуя на ясно-голубом небесном холсте семицветье радужной дороги.
  - Радуга-дуга-радость! – приговаривала ты, улыбаясь, и казалась мне светлым наивным ребёнком, хотя на самом деле это я младше тебя на несколько лет. Глядя на цветной мост над нашими головами, мы долго спорили, ради кого из нас он появился на небосводе, и никак не могли прийти к согласию. Я утверждал, что радуга явилась на голубом просторе, потому что я нуждаюсь в ней больше всех других людей – слишком уж серой кажется моя жизнь без неё. Ты, перебивая меня, начинала доказывать, что только тебе, как никому другому, необходимо это чудо природы, придающее силу и бодрость. Я ничего не отвечал, но в глубине души всё же оставлял своё невысказанное мнение, вернее, полнейшую убеждённость, что семицветная небесная дорога – необычный подарок лишь мне: ведь именно она, радуга, привела тебя ко мне. Тебя, которая и сама казалась маленькой радугой в облике человека.
  Красный.
  Красной помадой ты красила губы по вторникам, четвергам и воскресеньям. Может быть, она была на твоих губах и в другие дни, но ведь мы с тобой виделись только во второй, четвёртый и последний дни недели – ты так пожелала, не соизволив объяснить мне причину такого странного расписания. Впрочем, я готов был довольствоваться и этим, лишь бы рядом со мной всегда была ты – отблеск небесной радуги. Неяркая красная помада с перламутровым блеском три раза в неделю оставляла следы на моём лице, шее и даже зачастую на воротничке рубашки. На вкус она была терпковато-сладкой, хотя, возможно, это природный аромат твоих мягких губ, без которых я успевал безумно соскучиться, пока дожидался новой встречи в четверг, воскресенье или вторник.
  Оранжевый.
  Оранжевыми были твои непослушные, почти по-мальчишески короткие волосы, которыми ты постоянно норовила пощекотать мой нос, вызвать громкий чих, после чего пряталась на моей груди и своим тонким пальчиком водила по пуговицам и складкам рубашки. Да, волосы были даже не рыжими, а именно оранжевыми, словно какой-то цветолюбивый художник случайно вылил тебе на голову ведро самой яркой своей краски. Или будто на твоей голове когда-то разгорелось весёлое пламя, не желающее никак затухать. Или как если бы солнце, ни с того ни с сего спустившееся на землю, оставило на ней единственный свой самый яркий луч, запутавшийся в твоих волосах и так там и прижившийся. Да я и называл-то тебя своим солнышком, что было не всего лишь ласкательным словом, а очень даже правдой.
  Жёлтый.
  Жёлтыми были стрелки твоих наручных часов, закреплённых на тоненьком ремешке, делавшем твою руку ещё более изящной и женственной, подчёркивая каждое плавное движение, когда ты проводила прохладной ладонью по моей периодически небритой щеке или по непослушным волосам. При этом ты всегда чуть опускала веки, едва не касаясь длинными ресницами щёк, словно пряча в уголках глаз какую-то хитринку, которую мне так и не удалось словить. Жёлтые стрелки часов ловили яркие лучи, обронённые солнцем, крошили их на мелкие осколки и разбрасывали вокруг, превращая в полудрагоценные камни, которые, правда, тут же исчезали, стоило тебе лишь повернуть руку так, чтобы часики оказались в тени. Я ведь и обратил на тебя внимание впервые лишь потому, что один из таких лучей-камушков упал мне на кончик носа, нагло скользнул вверх, после чего предпочёл на несколько мгновений задержаться в зрачке. Лишь потом я увидел твою огненную шевелюру и тебя саму, а сначала были именно эти жёлтые стрелки часов.
  Зелёный.
  Зелёным огнём горели твои необычно большие глаза, делая тебя похожей на стройную рыжую кошку – таким пристальным и одновременно ласкающе-магическим казался мне твой взгляд. Такого оттенка зелёного я ещё никогда не встречал да и вряд ли встречу. Насыщенный, глубокий, мягкий, затягивающий в неведомые глубины, щекочущий и зовущий, таинственный, волшебный… У меня скорее кончится лексический запас слов, чем я смогу более-менее точно описать цвет твоих глаз. Ты бы знала, как потрясающе смотрится оранжевый огонь волос с зеленью изумрудов глаз! Такой взгляд бывает только у императриц, кошек, прорицательниц и у тебя. Наверное, если бы ты родилась в средневековье, тебя непременно сожгли бы, приняв за ведьму, ведь в глазах твоих сиял поистине магический огонь. Он мог согреть усталого путника, кольнуть горячей искрой обидчика и даже заживо сжечь неугодного. Я всегда искренне радовался, что оказался именно тем человеком, кого ты своим взглядом только согревала. Если не считать одной-другой колкой искры, отпущенной, впрочем, за дело.
  Голубой.
  Голубым был единственный твой подарок мне, который так до сих пор и висит в шкафу, использованный раз в жизни в тот день, когда ты со своей неизменной хитринкой в глазах преподнесла мне его на день рождения. Помнится, ты тогда даже соизвлила встретиться со мной в пятницу, чем повергла именинного меня в долгое удивление. Ты тогда протянула мне удлинённый подарочный пакетик, из которого я извлёк фирменный галстук такого яркого голубого цвета, что на мгновение все другие цвета померкли для меня. Вот уж не знаю, с чего бы ты вздумала делать мне такой подарок… Ведь знала же, что я не только не ношу галстуки в повседневной жизни, нацепляя удавку лишь в том случае, если уж очень настаивает начальство, но и банально мне не с чем надеть такое… вот такое чудо расчудесное. Мне тогда снова вспомнился сумасшедший художник, не пожалевший когда-то оранжевой краски для твоих волос, а потом, видимо, решивший поэкспериментировать с несчастным галстуком. Я, конечно же, изобразил полный восторг, а это далось мне отнюдь не легко, после чего тут же пожелал, чтобы твои тонкие пальчики повязали яркую удавку мне на шею. Хорошо ещё, что в тот вечер на мне была светло-голубая рубашка, а то если бы я надел какую-нибудь майку или пуловер, это выглядело бы совершенно дико. Впрочем, подарок и сам по себе был достаточно диким, не требуя каких-либо дополнений. Но в тот вечер я был готов изображать полное удовлетворение галстуком хотя бы потому, что ты, постоянно поправляя его, касалась прохладными пальчиками моей шеи, отчего по коже бежали мурашки.
  Синий.
  Синие васильки я приносил тебе почти каждую нашу встречу. Ты как-то случайно проговорилась, что больше всего любишь именно эти полевые цветы, так что я очень скоро стал постоянным клиентом у одной из бабушек-старушек, которая вместе со своими товарками продавала васильки возле входа в метро. Она мне даже скидки начала делать, если я покупал сразу три или больше маленьких букетиков, чтобы связать их в один большой. Несколько раз я для разнообразия приносил тебе колокольчики или незабудки, если «моей» бабули почему-то не оказывалось на месте, но никаким цветам ты не радовалась так, как синим полевым красавцам. Ты любила опускать в них лицо, пряча аристократически прямой аккуратный нос в тонкие лепестки, трепещущие от твоего дыхания, и на несколько секунд закрывать глаза, словно погружаясь в магическую глубину цветочной синевы. А я тогда просто стоял рядом, обнимая тебя за мерно вздымающиеся плечи и ждал, пока ты поднимешь на меня взгляд.
  Фиолетовый.
  Фиолетового цвета карамелька всегда находилась за твоей щекой, чаще всего – левой, хотя ты всё же иногда привычным движением перекидывала её за другую щёку. Я всегда считал, что фиолетовый – странный цвет для конфет, но ты лишь небрежно отмахивалась от меня, доставая из сумочки новую карамельку в прозрачной обёртке. Конфеты в твоей сумочке никогда не кончались, иногда мне даже казалось, что твоя сумка на самом деле каким-то мистическим способом связана с кондитерской фабрикой, поэтому и постоянно пополняется новыми порциями фиолетовой кисло-сладости. Ты не переставала наслаждаться карамелькой даже когда целовала меня, а я тут же забывал про маленькую фиолетовость, едва успевал ощутить тепло твоих губ на своих. Странно, что когда ты несколько раз угощала меня этими своими фиолетовостями, как я их прозвал про себя, вкус казался мне наипротивнейшим – слишком приторным и неприятным; но когда конфетный привкус проникал вместе с поцелуем, ощущения менялись с точностью до наоборот.
  Я не знаю, почему всё закончилось так неожиданно. Просто в один из четвергов ты не пришла на привычное место встречи в нужное время. Я прождал до полуночи, успев вымокнуть под дождём, перебрать в голове все самые ужасные мысли, совсем не случайно разбить часы и выпить десять чашек гадкого растворимого кофе, который продавался в стоящей неподалёку дешёвой кафешке. Придя домой, я уселся возле телефона, надеясь, что вот-вот ты позвонишь и скажешь, что, например, застряла в лифте, сломала каблук или вынуждена была остаться с неожиданно заболевшей тётей, а потому не пришла, но обязательно появишься в воскресенье. Однако я так и не дождался голоса телефона. В воскресенье я снова несколько часов простоял под фонарным столбом, пристально оглядывая окрестности, безумно желая увидеть поблизости огонь твоих волос, отблески солнечных лучей, отражённых стрелками часов, или зелёные искры глаз. Ничего. Тогда я впервые пожалел о том, что так и не взял у тебя номер телефона, не узнал адрес, даже фамилию не спросил. Знаешь, я ведь потом целый месяц не переставал надеяться, что ты всё-таки появишься, и мы снова сможем прогуляться по скверу, ловя лицами солнечных зайчиков. Может быть, ты исчезла потому, что наступила осень? Потому, что слишком давно не лил с неба дождь, переплетая капли с солнечными лучами, после чего на небе вдруг рождалась радуга?
  …Встретил я тебя совершенно случайно уже спустя полгода, следующей весной. Ты шла по мелким лужицам, улыбаясь всем прохожим и не прячась от капель под зонт, как все остальные. Оранжевый огонь успел разгореться почти до плеч, завиваясь маленькими ассиметричными кудряшками, отчего ты казалась ещё моложе, чем я тебя запомнил. Переведя взгляд на перламутрово-красные губы, я уловил короткое движение – только что ты перекатила карамельку за другую щёку. Солнечный луч отразился от жёлтых стрелок на часах и резанул меня по глазам. А ты, встретившись со мной взглядом, ещё шире улыбнулась, чуть прикрыв веки и спрятав в уголках глаз хитринку, которая почему-то показалась какой-то искусственной, и быстро приблизилась ко мне.
  - Радуга-дуга-радость! – весело прощебетала ты вместо приветствия, указывая тонким пальчиком в небо. Проследив глазами по указанному направлению, я на секунду замер, любуясь чудом природы. Впервые в жизни мне довелось увидеть сразу две радуги, одну над другой, обе яркие, правильно изогнутые, идеально прочерченные на голубом полотне неба. После этого, развернувшись и даже не посмотрев на тебя, я пошёл прочь, ещё долго ощущая затылком твой магический зелёный взгляд. Наверное, ты тогда очень удивилась. Может быть, даже слегка огорчилась. А я почему-то представил, как какой-то счастливый идиот, пряча лицо от снега в воротник тёплой дублёнки, встречает тебя, идущую ему навстречу в ледяного цвета пальто, с холодными голубыми глазами и тёмными волосами, спрятанными под меховой шапкой, перекатывающую за щекой прозрачную голубоватую карамельку, а потом целует тебя в замёрзшие губы, накрашенные перламутрово-белой помадой…
  Уже дойдя до своего дома, я поднял взгляд в небо. Одна радуга вовсе исчезла, а другая казалась теперь жалким цветным разводом на влажной ткани. Художник, кажется, разучился пользоваться яркими красками. Ну и к счастью. Терпеть не могу радугу. А что касается тебя…
  На кой чёрт мне даже две радуги, если ни одна из них не может остаться со мной навсегда?

19.09.2003