правила игры

Я сидела на облупленном подоконнике и жгла лепестки большого красного тюльпана в банке из-под кофе. Там, в этой банке у меня всегда стоит свеча. Лепестки морщились, чернели, потом внезапно вспыхивали и превращались в пепел. Мне немножко казалось, что снова наступило рождество. Свеча неоново дергалась, мигала и истерично танцевала, бросая в сумерки куски нервного дыма. Я обожаю свечи, те, которые продаются в отделах хозтоваров, очень дешево. Они – самые красивые. Мне так кажется.  Темнело очень быстро, свеча все сильнее выделялась в дымном воздухе комнаты. Кирпичная щербатая стена за моим окном становилась кроваво-красной. Кроме нее мне из окна ничего не видно. Я слезла с подоконника и пошла на кухню, босиком, в серых блестящих трусиках и старом коротком свитере.
Я люблю резать шоколад ножом, медленно, люблю причинять ему боль, мучить его, а потом наслаждаться им, изрезанным, мертвым, истекающим холодной кровью сутки напролет, пока мое лицо тоже не станет коричневым и липким, как последнее слово убитого ребенка. Шоколад поддавался легко, растекался уже под моими пальцами, готовый ко всему, мягкий и нежный.  Как вкусно пахнут сожженные лепестки тюльпана, как вкусно тает на языке изрезанный, как вены шоколад, как вкусно чувствовать во рту вкус смерти, риска, боли и наслаждения. Я ощущала обнаженными теплыми коленями твердость деревянного стула, я любила все, что окружало меня на тот момент, любила себя, тишину, тонкий аромат нелепого вечера, совсем несмело ласкающего мои уши языками форточных сквозняков. Я сорвала с окна прозрачную синюю занавеску, обернулась ею вся, одела, как платок у монашенки на свои черные волосы, взяла одну из свечей в руки и медленно пошла по квартире, взлетая от прикосновений горячего воска к запястьям, отражаясь в окнах у соседей и тихо улыбаясь от своей невесомой ненависти ко всему человечеству. Мне опять захотелось смерти. Я обожаю смерть и умираю каждый вечер, в собственной ванне, под слоем ароматной воды. Я для этого придумала большую белую баночку с одинаковыми белыми таблетками, их там очень много, я посчитала – 126. И одна из них – сильнейший транквилизатор, который применяют, как психотропное средство, вызывающее немедленную смерть от кровоизлияния в мозг. А остальные 125 – простая глюкоза. И каждый вечер я ложусь в ванну, наполненную черной ароматной водой, которую я подкрашиваю специальным маслом, пускаю по ней восемь плавучих свечей, выключаю свет, начинаю петь какую-нибудь красивую песню и медленно высыпаю себе на ладонь горсть этих белых таблеточек. Выкладываю из них разные узоры, перекатываю, пересыпаю, играю с ними,  а потом беру одну, кладу на язык и погружаюсь на дно белой ванны с открытыми глазами. Вижу над собой колышущийся кафельный потолок, блики желтых спасительных огоньков и теплые переливчатые волны, пахнущие моим телом, воском и смертью. Так было уже девятнадцать раз. И все девятнадцать раз смерть уплывала от меня по этим волнам. Я жевала сладкую глюкозу и улыбалась. Потом я мыла волосы, свои длинные черные волосы, втирала в них жасминовое масло, расчесывала мягкой щеткой, заворачивалась в большой черный халат и уходила спать.  Сегодня – моя двадцатая смерть. Я к ней готовлюсь уже полтора часа, как обычно, позволяю себе то, чего всегда хотела. Танцую у открытого окна, пью вино из кофейных чашек, пою старинные романсы, громко смеюсь и ненавижу весь мир. Я посмотрела на часы – половина восьмого. Уже пора. Мое любимое время бессознательного вечера, время блудниц и пьяных разговоров и самое время для смерти. Я скинула занавеску на пол, сняла свитер, открыла воду, громко запела своим холодным красивым голосом что-то очень старинное и шипящее, как старая граммофонная пластинка.
Вода забурлила тонкими водоворотами, разбиваясь о скользкое дно ванны. Масло из прозрачной бутыли окрасило ее в серебристо-черный цвет. Старинный романс, терпкие песни сошедшего с ума декаданса, синих ногтей и игр со смертью. Я отражалась в большом зеркале, поющая, разметавшая длинные волосы в почти предсмертном танце. Смерть опять только погрозила мне своим прямым тонким пальцем, только тихонько поцеловала меня в легкие, отобрав часть ароматного воздуха. Я смывала душем обрывки страха со своего тела, мыла волосы. Одевала черный халат, тушила свечи, молчала, задохнувшись от адреналина, в который раз прятала свои таблетки под стиральную машину. В комнате еще пахло сожженным тюльпаном, воском и вечером.

Не надо заставлять меня вспоминать то, из-за чего я стала такой. Я не люблю  перелистывать свой дневник. Не люблю читать свои старые записи, полные глупой любви, слишком яркого солнца. Внутри я всегда была такой. Жестокой, красивой и ненавидящей все человечество. Поющей свои волчьи песни в беспутные весенние вечера.

 Я легла на нерастеленную кровать, обхватив голову руками. Я всегда так сплю. Я боюсь, что меня кто-нибудь заберет во сне, унесет к себе, заставит жить по своим правилам. А я не умею так жить. И тогда я умру. Некрасиво умру. Не так, как хочу. Этого  я боюсь больше всего. А еще я боюсь быть униженной и брошенной. Боюсь плакать, и не думать о том, как я выгляжу со стороны. Боюсь стать несчастной и некрасивой. Боюсь кого-нибудь полюбить, стать от кого-то зависимой, ждать кого-то… Это же так унижает: ждать. Поэтому я одна. Я научилась быть счастливой в одиночестве, я выхожу в город только чтобы получить удовольствие от виски, танцев, музыки и ничего не значащих однодневных романов. Хотя это – не удовольствие по сравнению с моими секундами смерти под черной водой. Там – я счастлива. Там – я настоящая. Я красивая, неземная, неживая, там я не дышу, как все люди, значит, становлюсь не похожей на них.   Черт, слишком много мыслей сегодня. Так не должно быть. Это плохо, что я не могу это контролировать. Я так люблю держать все под контролем. Я встала, надела черные атласные брюки и белый узкий пиджак на голое тело, вплела в свои волосы несколько цветков жасмина, надела черные сапоги и пошла отгонять мысли на улице. Там я мало думаю. Только хожу и улыбаюсь. 
Он шел навстречу и улыбался мне так, как будто знал больше меня раз в триста. Он улыбался не просто, он улыбался мне.  Я ничего не боюсь уже 20 дней.  Каждый день моей этой жизни может быть последним. Поэтому я беру из каждой секунды все, выжимаю ее, как корочку лимона над стаканом вермута. Пока она не станет белой и бескровно-ненужной. Он шел и улыбался. Я взяла его за руку. Она была большой и теплой.  Он удивился, взглянул на меня  из-под челки.  Он вполне подходил мне на роль Последнего. Я чувствовала, чем-то, не знаю, что завтра вечером будет последний шум воды.  А он смотрел на меня. И глаза у него были подходящими – холодными и темными. Серыми, серебристо серыми, как моя вода. 
   - как твое имя, смелая?
Он смотрел. Глаза его улыбались.
   -зачем тебе?
    -чтобы молится на тебя по ночам.
Мне понравилось, как он говорит. Поэтому я сказала правду.
   -Ия.
    -как по-женски нахально и зло…
    -а еще я хочу умереть…
     -надеюсь, ты подождешь еще хотя бы день?
   -да. Подожду.
    -вот и отлично. Умрем вместе. у меня даже повод есть. И способ.
    -какой?
    -а об этом потом. А теперь пошли пить?
    -пошли!
Мы спустились в какую-то кофейню, заказали себе коньяка и черного кофе. Он потом стал гладить мои руки, а я ничего не боялась. Его деревянные бусы, большие, выкрашенные в бирюзовый цвет, мелькали у меня перед глазами. Я пила коньяк из гладких бокалов, низких гладких бокалов. Он улыбался, молния на его темно-синей, с белыми полосами по рукавам олимпийки, скрипела и качала маятником-замочком. Манила меня дотронутся ногтем. Пальцем. Ладонью, губами. Я смеялась и ничего не боялась.
    -чего ты хочешь?
    -можно говорить правду?
    -а что тебе терять?
    -ну да… я хочу…
     -пошли.
Он понял с полуслова. Я была счастлива, что он мне встретился. Идеальный. Последний.  Он взял меня за руку и куда-то повел. Я не боялась. Я просто шла за ним и смотрела на его ноги в легких белых кедах. Просто длинные красивые ноги.  Улица плыла перед моими глазами, коньяк, превратившись в легкие пары алкогольного экстаза, бил меня по рукам, заставляя их дрожать теплой нескромной дрожью. Он улыбался своей лохматой и такой непримиримой с законами мира улыбкой…  Мы смеялись, вместе встречая и провожая каждую секунду… И каждая секунда была сладкой, как дым марихуаны… И он хватал мои руки… Уже потом… Я ничего не помню… Помню его красивые голые плечи  и … руки… губы… помню, как беспомощно и наивно блестели на ворсистом гостиничном ковре мои черные сапожки… А потом – сон. Один на двоих, сладкий, пьяный, последний сон.
Он разбудил меня под вечер. Я смеялась во сне. А он был суров своей самой последней сонной суровостью на свете. Просто взял меня за руку, не дав даже привести себя  в порядок, и повел. Я шла за ним, безвольно и неудобно перебирая ногами на каблуках. Я не задавала вопросов. Он завел меня в какой-то дом с зеленым подъездом, потом в лифт.
    -ты ведь помнишь, о чем мы говорили? Ты ведь не боишься?
    -нет.
В квартире были люди. Было много людей. И особенно много грустных женщин в длинных, до пола, платьях. Он молча провел меня в комнату. На него никто не обратил внимания. Только несколько мужчин кивнули в знак приветствия.  Я села на ворох каких-то знамен и транспарантов и стала перекатывать каблуком по полу баллончик с красной краской. Он вернулся быстро. На нем уже не было такой сводящей с ума синей олимпийки. Вместо нее маскировочными пятнами пугал военный толстый бронежилет. Половину лица его скрывала бандана, сложенная углом. Черная, с красным кругом посередине. Я огляделась. В таких были все. Он сверкнул глазами.
    -надевай.

Я посмотрела на него. Я не боялась. Мне просто мало, что было понятно. Я молча влезла в жилет. Он был непонятно-тяжелым. И мягким. Я  знала. что это не бронежилет. Я боялась посмотреть, что там внутри. Лицо мое скрыла та же повязка.
У подъезда нас ждал большой черный микроавтобус с тонированными стеклами. Мужчины не пропускали женщин вперед. Их вместе с оружием запихали в багажный отсек. Только он посадил меня рядом.  Я держала его руку. Мне не было страшно. Другой рукой я осторожно трогала свой жилет. Мизинец нащупал тоненький проводок детонатора. Меня затрясло. И еще больше, когда он, вместе со всеми мужчинами закричал что-то непонятное и передернул затвор неизвестно откуда взявшегося автомата. Водитель врубил страшную музыку, и мы помчались. Я падала в какие-то ямы… В голове вертелось страшное. «так делают камикадзе» Он улыбался под своей повязкой. Это ему было, как наркотик. ОН держал меня своей холодной мокрой рукой.
     -последнее. Девочка… последнее…
Кричали люди. Падали люди. Я шла. Очень осторожно. Я видела. Как они умирали. Я испугалась. Я не знала, что это так страшно. Особенно, когда его с ног до головы покрыла бисерно-пунктирная нить автоматной очереди.  Меня сбивало с ног волнами ужаса. Люди стреляли друг в друга, женщины медленно, так же, как я, разбредались вдоль улицы, чтобы через несколько минут слиться в одной страшной взрывной волне.  Те люди в касках этого не знали, они били мужчин, разрывали их. Сначала пули были резиновыми, но когда погибло 5 полицейских, они перешли на настоящие. Асфальт медленно тонул в крови. Я огляделась. Так было повсюду. И дома наполовину смешались с землей. По небу летали самолеты. Кричали люди. Лежали люди. Я переступала через них. Сколько уже это длится? Глаза мои медленно закрывались.  Перед ними в дико – правильной последовательности всплывало все, что я любило делать. Кирпичная стена, лепестки тюльпанов, синяя шторина вокруг бедер, черная вода, белая игра в смерть. Меня передернуло. Как я могла? Она не красивая, нет… Она ужасная… Зачем она забрала его? Как она могла? Зачем она забрала ту девочку, что лежит на углу, распахнув черные глаза в серый асфальт? Или того юношу с заломленными руками и кудрявыми волосами. На губах его кровь, руки сжимают затвор автомата… Она страшная! Она неправильная! она предала меня! Как она могла?!  Я заплакала. От жуткой несправедливости. От ошибочности своих представлений. Я заглянула в ее лицо. По-настоящему. Нет, нет! Я никогда не буду счастлива! С ней.. И без нее… Теперь… Я скинула каблуки и побежала, размазывая слезы по лицу. Бежать было больно от стекол и горячего железа. Бежать мешало что-то тяжелое. На животе. Я остановилась. Ниточки- провода дрожали. Часики тикали, кнопочки мигали. Глаза начал застилать пот. Руки разгоняли воздух нестерпимой дрожью. Я смотрела на красные циферки.  Вот уже 00:21… 20..19…18..17…16… пикало, дергалось. Тикало, дрожало… Мигало… Тяжелело…. Отдавалось в висках… Что же это я? Вот же она.. я вижу ее… Как она идет ко мне.. Она не белая… Она красная… Тянет ко мне свои руки и отчитывает, улыбаясь… 15..14…13..12… «подожди девочка… мы будем вместе… ты будешь….11…10…9….» Я стояла посреди пустой разбитой улицы. Где-то неподалеку еще гремело и кричало, ударяясь о мокрый асфальт. Я стояла и раскачивалась из стороны в сторону в такт отбиваемым секундам. Мне было тяжело и почти спокойно…8…7…НЕТ! Как я могу! Как я могу простить ее?! 6… Я схватила жилет за плечи, разрывая ткань ногтями, и изо всех сил рванула его через голову. Размахнулась, бросила и побежала. Огромными прыжками я бежала от нее по горячему асфальту.   А потом мне помогла волна от взрыва. Меня оторвало от земли. Я летела, обжигаясь в огненном воздухе. Она разделялась на много-много маленьких кусочков. Заполняла красным все пространство вокруг.
   Странно.. Я даже не потеряла сознания. Перекувыркнулась несколько раз по зеленой траве газона и всё… Небо над головой было серое от дыма. Тихо не было. Было шумно, землю сотрясали взрывы. На широких серых дорогах толпились искореженные машины. От них поднимался вверх желтый затхлый дым. Я лежала на траве, грязная и серая от пыли. Над головой пролетали рваные облака и запутавшиеся в них птицы. Вставать было тяжело, но я все же поднялась на ноги. Брюки разодрались на коленках, белая ткань пиджака испещрена чьей-то кровью, как большими красными цветами. Ногти сломаны, глаза горят. Я медленно шла по пустой развороченной улице. 
Свой дом я нашла быстро. Вернее, место, где он стоял. Все его 15 этажей ушли под землю в глубочайшую воронку. Листья на деревьях шевелил красный ветер. Почему-то было очень тихо. Тихо и красно. Я села на край воронки и стала смотреть вниз. На позолоченном карнизе от какого-то окна шевелились синие занавески.  Теперь я поняла. Она забрала все человечество. Чтобы оставить меня  в покое… Какая низость с ее стороны… Я медленно поднялась и пошла по какой-то дороге туда, где небо становилось фиолетовым.