Коготьii

Посреди большого-большого города, почти мегаполиса, стояла мальенькая деревянная избушка, ее давно приготовили к сносу. Вокруг нее ходило много слухов, это и послужило в 1998 году к глобальным разногласиям между Росселем и Чернецким. Однако маленькой Глаше было на это похуй. Еее волновали более существенные проблемы – вода, отопление, свет. На ее родине, в далекой Пердяевке света не было никогда, а единственный колодец засох три месяца назад.  Поэтому ей и пришлось переехать в большой-большой город, почти мегаполис. Глаша поселилась в старой избушке и питалась синей земляникой, которая росла у неё прямо на полу.  Она давно свыклась с мыслью, что к власти пришел Родзинский.

Однажды она вышла из избушки, закурила и пошла далеко на север.  Она шла по пустынным улицам, ориентируясь по солнцу, которое никогда еще ее не подводило. Ночами она лежала на земле, смотрела на звёздное небо и думала о Пердяевке.

- Эй, мисс теплотрасса, есть прикурить, - послышалось вдруг.

Из кустов вышел высокий араб в белой чалме, и глупо хихикнув, вывел из кустов своего мула.  Вообще-то он был не араб, а самый настоящий таджик, но ему нравилось, когда о нем хорошо думали.

Глаша достала из куртки зажигалку в форме черепа и прикурила длинную сигариллу, которой таджик отвратительно затянулся узкими напомаженными губами.

- Спишь? – спросил он.
- ***! – ответила Глаша и, коротко размахнувшись, въехала таджику в ухо.
- Это не ***, это ухо

Глаша помолчала и, томно промычав любимую мелодию из «Служебного романа», закурила сама.

- Я – Рубен, а тебя как?
- Саша, - соврала Глаша.
- Ну… может поебемся?
- ***! – коротко ответила Глаша и. размахнувшись, уже куда более перспективно, въебала таджику с левой по другому уху. У нее было только два способа общения с мужчинами, одно было «хуй», вторым был удар по уху.

Рубен схватился за покрасневшее ухо и достал длинный мачете. Рубену не везло с девушками, и ему приходилось использовать силу. На его родине все знали об этой особенности Рубена и подсовывали ему кур.  Альтер эго в виде араба спасало его от грустного прошлого. В этот раз не проканало.  Ведь Глаша бывала в его местах.

- Рубен, я тебя знаю, - пробормотала Глаша завязывая шнурки на кроссовке.
- Я тебя тоже, Глаша.

Глаша была шокирована – она никогда-никогда в своей жизни не представляла, что кто-то может ее знать, Рубен был первым.
-Расскажи, какая я?
- Выебу – скажу. –комкано шепнул Рубен и расчехлил комбинезон.
-Ну ладно, давай, тока не жди, что я тебе яиц снесу.

Рубен выеб Глашу, отложив мачете и отпустив мула погулять.  Он  ёб ее так, как полагается на Кавказе, молча и быстро.

Глаша лежала под Рубеном, привычно глядела на звёздное небо и поняла, что влюбилась в этого высокого молчаливого горца. Лежа он не выглядел высоким, и ей казалось, что она ему примерно по горло. Внезапно подошел мул и завистливо взглянул на Рубена грустными коровьими глазами.

-Надо зарезать мула, - пробормотал он чуть слышно, - все равно проку от него мало.

…Мул оказался вкусным, только мясо застревало на часто посаженных Глашиных зубах.
Зубы были ни к черту.

Рубен затушил по-пионерски костёр и протянул Глаше жилистую ладонь.  Он хотел, чтобы Глаша всегда была рядом, но знал, что этому не бывать, он же был некрасивым. Сверкнула молния.  Пошел дождь. Мир сжался в одну точку, два путника были одни-одинёшеньки, дул пронзительный северный ветер, и Глаша всё поняла.
- Ты так и не сказал, какая я?

Раскат грома бухнул в небе и разряд молнии ударил в вязаную глашину шапочку, яркая вспышка осветила лес и Рубен вскрикнул как никогда не кричал, нечеловеческий стон вырвался из его уст. 
- я все поняла, Рубен, не надо слов. Они всегда причиняли мне боль…, - сказала Глаша и рассыпалась в пепел.  Рубен достал из ее кармана железную брошь.

Семён Михайлович выключил кинопроектор, потушил свет в кинотеатре и пошёл спать. Люди вставали и ссутулившись брели к выходу, все всё поняли. В темноте они натыкались на спинки сидений, но им было всё равно.  Слезы вырывались сами собой, они просто текли, а на них никто уже не обращал внимания. За окном шел дождь, вода лилась на грустную историю Глаши и Рубена, лилась на лесную полянку, за обшарпанное здание кинотеатра, лилась на наши сердца.  Все было кончено.

К О Н Е Ц