Записки рыболова-любителя Гл. 517-519

517

21 апреля 1991г, там же
На следующий день (23 сентября) Саша Боголюбов возил нас с Сашулей на своей машине (стареньких "Жигулях") прокатиться по окрестностях и, если попадутся, ягоды пособирать. Ездили на 20-й километр Серебрянского шоссе, а по пути, едучи по окружной ленинградской дороге, заглянули на Скальное озеро, поразившее меня летом, когда я случайно выбрел к нему по верхушкам скал. Сейчас листва уже почти вся осыпалась, и день был пасмурный, так что картина не такая впечатляющая была, но всё же...
А на 20-м километре Серебрянки, оставив машину на макушке горы недалеко от дороги, мы спустились примерно на километр вниз по направлению к озёрам, тянувшимся цепочкой между сопок.
По пути поначалу попадалась только черника, точнее, шли по черничнику, и ягод было много, но Саша вёл нас дальше - к бруснике, которая вскоре тоже стала попадаться в достаточных количествах, хотя и не такая крупная, как за Верхне-Туломским, и даже просто мелковатая, прямо скажем.
Тем не менее, приятно было её собирать, особенно с валунов, навалившись на валун животом, - наклоняться не надо, что важно при моей спине. Гуляли мы недолго, часа полтора, и до верху полного ведра не набрали, но всё же стало что Сашуле отвезти Бургвицам и домой в Калининград.
А вечером мы были в гостях у Власкова вместе с Боголюбовыми, и Сашуля познакомилась с обоими Ольгами - жёнами Власкова и Боголюбова; боголюбовская показалась ей попроще, поестественней, а в целом компания, к моему удовольствию Сашуле понравилась.
И тем была исчерпана программа ознакомительного визита Сашули в Мурманск перед предстоящим её сюда переездом, правда, неизвестно пока - когда?
Похоже было, что впечатление у Сашули от Мурманска, его окрестностей, ПГИ и моих ближайших коллег сложилось, по крайней мере, не хуже того, какого она ожидала. Может, даже и лучше.
Правда, неописуемо дикой была посадка Сашули на самолёт на следующий день в Мурманском аэропорту, точнее, не посадка, а регистрация. Самолёт, на котором Сашуля должна была лететь в Ленинград, не прилетел из Москвы, и часть пассажиров этого рейса (Мурманск-Ленинград) - транзитников и с детьми, помурыжив в неизвестности часика два, решили отправить в Ленинград, присовокупив их к какому-то другому рейсу, кажется, Мурманск-Сочи-Ленинград, на котором были свободные места.
Мест этих, однако, на всех транзитников и которых с детьми, похоже, не хватало, и началась, естественно, давка у регистрационной стойки, где обычная очередь смешалась с очередью из этих транзитников и с детьми и, разумеется, с теми, кто просто лез безо всякой очереди.
Сашуля была транзитником - у неё был билет до Калининграда с указанием рейса из Ленинграда ранним утром следующего дня, то есть она имела право на посадку, и мы не собирались это право уступать. Я, во всяком случае. Сашуля-то готова была уже и рукой махнуть, не надеясь пробиться к стойке, а я её всячески туда пропихивал.
Апогея бедлам достиг тогда, когда по радио объявили, что регистрация будет проходить у другой стойки, и народ толпой бросился туда, смешивая очередь, спотыкаясь о детей и опрокидывая чемоданы. И как только никого не затоптали!
Не успели устроить новую давку у другой стойки, как объявили, что регистрация будет там, где предполагалось вначале. Толпа шарахнулась обратно.
И в этой катавасии Сашуле-таки удалось проскочить - зарегистрироваться, не без того, конечно, чтобы оказаться помятой и растрёпанной, но зато вещи её не растоптали, включая сумку с ягодами в большом полтэтиленовом мешке.
А собственно посадка уже шла нормально.
27 апреля 1991 г., там же
Молодые демократы из КАСПа - Серёжа и Лена Исаченко этой осенью несколько раз приглашали меня по вечерам к сбе в гости. Непременно там бывал в этих случаях Гриша Шугаев, часто Миша Волков, Вера Ненько - сестра Лены, с мужем, Лена Петрова, короче, весь актив КАСПа, а точнее, - тёплая компания приятелей, которую Миша Волков пытался превратить в ядро политической организации, но без особого успеха.
Серёжа и Гриша считали себя верующими православной ориентации, а остальные им сочувствовали, но себя не считали достигшими такой высоты духовного самосознания, то есть тоже во что-то вроде бы верили, но непонятно -во что.
К коммунистам, конечно, относились с ехидством, а Серёжа называл их "коммуннягами" с несколько даже злобными интонациями.
Серёжа, кстати, работал на судоверфи рабочим, электриком, кажется; Гриша - преподавателем-методистом по работе с детьми в кукольном театре (кончал пединститут местный); Лена Исаченко - в том же театре делопроизводителем, и оба собирались из этого театра убегать по причине отсутствия взаимопонимания с администрацией.
Гриша в скором времени стал тележурналистом на местном ТВ, а Лена - начальником отдела кадров в нашем институте, но это произошло чуть позже, я забежал вперёд.
Так вот, на вечеринках в этой компании я пару раз читал вслух отрывки из своих мемуаров с определённым, пожалуй, успехом у слушателей, среди которых Гриша Шугаев проявлял живейший интерес буквально ко всему, что я ни читал. Приятно было, ничего не скажешь.
Миша Волков тем временем уговорил касповцев переименоваться в социал-демократический клуб, поскольку Слава Ляцкий порешил направить демократическую деятельность на Кольском полуострове по социал-демократическому руслу или, во всяком случае, под социал-демократической вывеской, как исторически и психологически более приемлемой, с его точки зрения, для народа и демократической части КПСС.
С этими идеями Слава выступал на собрании ОДД в Мурманске, в областной научно-технической библиотеке, где и я побывал, поглазел на цвет местной демократии за исключением Жосана, но с включением Карасика и Сереброва, горячо ратовавшего против допущения коммунистов  в ряды ОДД.
Забавно было наблюдать нападки со стороны последнего на Славу, который якобы за демократию, а сам против Оболенского и палки в колёса ему суёт. Но сторонников у Славы в этой аудтории было больше, и относились они к нему не менее почтительно, чем сторонники Оболенского к своему лидеру.
Собрания же С-Д клуба Миши Волкова в ДКЖ проходили более миролюбиво, но столь же бестолково, что, впрочем, и нормально для клуба. Я там как-то слегка подзавёл собравшихся предложением переориентироваться из эсдэков в демохристиан или христианских демократов. Но эта идея не получила поддержки Миши Волкова, к верующим себя не относившего, а я, разумеется, и не собирался особенно её отстаивать, хотя и подискутировал немного на эту тему не без удовольствия.

518

В самом же ПГИ, точнее, в мурманской его части политическая активность напрочь отсутствовала, если не считать выхода Бориса Худукона - завлаба в отделе Терещенко из КПСС, хотя и публичного, но без особого шума.
Тем временем я начал заниматься английским языком с преподавателем - сбылась мечта идиота! Заниматься со мной стала Елена Евгеньевна Михайлова, штатная институтская англичанка, дама за пятьдесят, неплохо сохранившаяся и, по общему мнению, высококвалифицированная.
Вот только, едва начав с ней занятия, я был вынужден сделать перерыв на командировку в Среднюю Азию - в Самарканд на Симпозиум КАПГ по солнечно-земной физике.
Перед самым моим отбытием в тёплые края в Мурманске выпал первый снег, это произошло 30-го сентября.
А 1-го октября утром я улетел в Москву, чтобы ночью лететь оттуда дальше в Самарканд.
3 мая 1991г., там же
Слоняясь по Москве, я добрался к вечеру до Лужников, где митинговали многочисленные сторонники Гдляна и Ельцина. Самого Ельцина, правда, не было, а Гдлян выступал собственной персоной, но слушать его было неинтересно. Всё грозился Лигачёва разоблачить, но почему-то не разоблачал.
Я покрутился там в толпе и наткнулся ... на Лёню Лазутина, тоже в командировке, явился полюбопытствовать.
Впечатлило же только многолюдство - как в былые времена на матчах "Зенита" на Кировском стадионе.
Самарканд запомнился тенистой аллеей огромнеших чинар возле университета; разумеется, своими грандиознейшими - фантастика! - архитектурными памятниками и ансамблями древности - мавзолеями, мечетями, медресе, строившимися и разрушавшимися одними и теми же, в сущности, народами.
А ещё ведь нас возили в Шахрисабз и Бухару, и там тоже сплошные ансамбли, и всё это в 33-градусную жару (начало октября!), а я - в корсете (!!!), чем до ужаса восхитил Андрюшу Михайлова и Татьяну Лещинскую, когда они об этом узнали.
Было, конечно, что посмотреть, но писать об этом бесполезно, проще, пожалуй, полистать фотопутеводитель по туристским цетрам Узбекистана.
Местные жители выглядели мирными тихими обывателями, и трудно было представить таких же их соплеменников зверствующими против турок в Фергане...
Сам симпозиум был организован достаточно безалаберно, если не сказать хуже. Поселили нас вместо обещанной интуристовской гостиницы в центре города на какой-то турбазе на окраине в обшарпанных домиках по трое в комнате, где только кровати и составляли всю мебель, с водой и прочими удобствами во дворе.
Я жил вместе с Лёшей Кропоткиным из НИИЯФа МГУ и Володей Тёмным, перешедшим из ИКИ  в ИЗМИРАН. Володю, бедного, начисто обокрали в городе - лишился денег, документов, авиабилетов, причём таковым он оказался не единственный на симпозиуме, ещё кого-то обокрали.
На турбазе вечерами горячий Эдик Гинзбург охмурял меня своими рассуждениями о национальных отношениях, которые он изложил в письменном виде и разослал в разные журналы. Суть их сводилась к тому, что нет проблемы национальных отношений, а есть проблема прав человека - реши её, и не будет нацпроблем, с чем можно было бы и согласиться, но с оговорками - не всё так просто, хотя несомненно, что там, где права человека нарушаются, национальные проблемы обостряются.
В числе иностранных (из соцстран, доживавших как таковые последние месяцы и дни) участников симпозиума был и Матиас Фёрстер. В Потсдаме он остался фактически один из группы моделирования - Вагнер, жизнерадостный, энергичный Вагнер, скоропостижно умер от опухоли мозга в мае этого года (и я по просьбе Беньковой за него делал обзорный доклад по проблеме ионосферно-магнитосферного взаимодействия в соавторстве с Беньковой и Беспрозванной), Гудрун вырвалась-таки к мужу в ФРГ, а Матиас почему-то без радости рассказывал нам с Кореньковым, что дело идёт к поглощению ГДР ФРГ. Похоже было, что коммунистические принципы оставались его принципами по убеждению.
Из наших калининградцев в Самарканде были Кореньков, Смертин, Надежда Тепеницина и Никитин. Они жили не на турбазе, а в студенческой общаге рядом с университетом, но, по-моему, в ещё худших санитарных, точнее, антисанитарных условиях. Пару раз пьянствовали вместе, без шуму-дебатов.
И погревшись под узбекским солнцем, попарившись в корсете, я вернулся 7-го октября в Мурманск, где температура уже опускалась на 2-3 градуса ниже нуля.
9 мая 1991 г., там же
К одному из заседаний Учёного Совета в Апатитах (12 октября) я приурочил выступление на апатитском семинаре с нашими последними, очень приличными, на наш взгляд, результатами, которые мы предполагали опубликовать в "Геомагнетизме и аэрономии" и более подробно - в сборнике трудов ПГИ.
"Наши", "мы" - я имею в виду, конечно, нашу калининградскую команду. Собственно, я рассказывал то, с чем только что ездил в Самарканд, заодно и впечатлениями поделился о симпозиуме.
Коварный Генрих Старков задал провокационный вопрос:
- А как ваши результаты соотносятся с результатами группы Мингалёва?
Я ответил как можно деликатнее, что, мол, их трудно сопоставлять, разные модели и т.п., и т.п. И всё равно, как потом оказалось, Галя Мингалёва обиделась, сочла, что я опять свои результаты рекламирую в ущерб ихним, много черезчур о себе думаю, воображала, короче.
Всё это было бы смешно, если бы не было так грустно, ибо в глазах Гали стояли слёзы, и мои шуточки - не бери, мол, в голову - она явно не воспринимала.
Вообще похоже было, что отношение ко мне Мингалёвых менялось, и не в лучшую сторону. Они явно не простили Пивоварову его измену (назначение Лазутина замом), а меня считали его пособником, и, следовательно, изменщиком тоже.

Тем временем назревало решение квартирных вопросов - пивоваровского и моего. Пивоваров пока по-прежнему жил в пустовавшей квартире матери Успенского, а я в своём кабинете в ПГИ. Пивоварову трёхкомнатная квартира была предложена, но он от неё отказался - не понравилась: где-то на горе, подъезда нет нормального, 9-й этаж - последний, угловая, планировка не из лучших - как я туда иностранцев буду приглашать!
Так он и заявил на месткоме, вызвав язвительные усмешечки и хмыканье. Отказался-то отказался, да не совсем: лучшего пока ничего не было, и квартира эта оставалась незанятой. Но вот пришла ещё одна трёхкомнатная квартира, побольше площадью, тоже, правда, на горе, но рядом с ПГИ - через овраг, на соседней горе, ещё выше, чем ПГИ. Но рядом.
Правда, дом ещё не был построен, но квартиры уже распределяли. Пивоваров был согласен на эту квартиру, но вдруг заартачился местком: зачем ему на двоих с женой такую большую квартиру давать, пусть ту берёт, а эту надо очереднице распределить - Каплиной, лаборанту, у неё двое детей.
Пивоваров обиделся, сбежал с месткома, и квартиру эту ему-таки дали. А от той Каплина тоже отказалась. И пошли разговоры, что надо ту квартиру мне отдать. Пивоваров, Власков, Боголюбов считали, что это было бы быстрейшим для меня вариантом.
Быстрейший-то быстрейший, да вот лучший ли?  Чего мне брать то, от чего все отказываются? Надо, по крайней мере, посмотреть хоть, что ли, квартиру.
Я узнал у Ейбога адрес: Северный проезд, 16, квартира 33, и он показал мне направление из окна приёмной ПГИ - на левый край "Страны дураков", так называют мурманчане новый микрорайон на ближайшей к центру города горе.
Происхождение названия якобы такое. Этот микрорайон застраивался и заселялся одновременно с другим - Южным, на самой южной окраине вытянутого с севера на юг Мурманска, от центра далеко, через весь город надо тащиться, и народ предпочитал попасть на гору - поближе, мол.
Считалось, однако, что те, кто туда попал, остались в дураках, ибо в Южный микрорайон пустили троллейбус по главной городской магистрали, который ходил довольно регулярно, а в Страну Дураков долгое время вообще ничего не ходило, и народ корячился по крутым склонам, продуваемым ветром, который гулял там даже в сравнительно тихие дни. Потом, правда, туда пустили автобус, но он ходил не слишком часто и был вечно переполнен.
Вот туда я и отправился на разведку 21-го октября.
От кинотеатра "Мурманск" я поднялся на самый верх уже заснеженной горы, спрашивая по дороге, где тут Северный проезд, но никто этого не знал. По верху я пошёл в сторону, указанную Ейбогом, любуясь живописной панорамой города, раскинувшегося внизу, залива с кораблями и скалистых сопок за ним.
Дойдя до середины вершины горы, я стал спускаться вниз и оказался среди новых домов, на которых было написано Северный проезд. Дом №16 оказался в самом нижнем ряду этих домов и самым дальним от кинотеатра "Мурманск", откуда я шёл. Но зато самым ближним к проспекту Ленина, то есть к центру!
Квартира, конечно, была закрыта. В чужие нижние я не стал проситься посмотреть. Для начала хватит знакомства с районом. За семь минут я спустился от дома на проспект Ленина к остановке троллейбуса. Оттуда две остановки или десять минут пешего хода - и я в самом центре, у гостиницы "Арктика". Да, пожалуй, этот дом №16 на Северном проезде вообще ближайший к центру города из всех новостроечных домов, ближе уж негде и построить.
Тут Пивоваров, по-моему, просчитался. Его возили смотреть квартиру на машине по колдобинам ещё не заасфальтированного Северного проезда, ему и показалось, что это чёрт-те где, не сориертировался в географии. А там, у ПГИ, район, конечно, куда более дикий. Разве что квартира получше.
Через неделю, точнее, в пятницу, 27-го октября, я был в гостях у Гриши по его приглашению, но уже не в холостяцком варианте, а семейном - принимала-угощала жена его Люся, познакомился с детьми ихними симпатичными - Сашей и Ирой. Выпили мы крепко. Гриша меня провожал до ПГИ, я его внутрь завёл, кабинетом похвастался. К счастью, у меня не добавляли.
Наутро, тем не менее, я почувствовал отчётливую потребность погулять по свежему воздуху и решил слазить теперь на соседнюю гору к строившемуся дому, в котором выбрал поселиться Пивоваров.
Дом этот от ПГИ по прямой не более, чем в полукилометре, а то и в метрах трёхстах всего. Но это по прямой. Если бы, например, канатная дорога была. А так надо с одной горы спуститься и на другую подняться. А между ними овраг, занятый автохозяйством, который надо обойти. И добирался я до цели не меньше, чем до Северного проезда.
Дом оказался примерно на уровне самых верхних домов "Страны Дураков" да ещё в окружении безобразнейших нагромождений гаражного кооператива, вдали не только от центра, но и от городских транспортных артерий, с тем единственным достоинством, что ПГИ отсюда хорошо видно, и я для себя определённо решил - не знаю, как сами квартиры, а место здесь вне всяких сомнений хуже.
Надо, наверное, на ту квартиру соглашаться, если будут предлагать, пусть она и на пять квадратных метров меньше.
Налазившись по горе, я почувствовал, что заболеваю. К похмельному синдрому добавилась явно гриппозная ломота.
10 мая 1991 г., там же
В кабинете я завалился на диван, укрылся двумя одеялами, но продолжал стучать зубами, бил озноб. Лекарств у меня никаких, ни мёда, ни молока (да молоко и греть не в чем - электрочайник), ни варенья малинового... Суббота, выходной день. Не считая вахтёра, один лежу тут в огромном каменном здании. Если хуже будет, некого и позвать. Тоска...
Я вылез из под одеял, сел за стол и позвонил Власкову:
- Володя, слушай, ты дома? Чем занят? Знаешь, я тут заболел, мёрзну, лечиться нечем. У тебя какие-нибудь снадобья есть?
- Найдём, приезжай к нам болеть, мы тебя вылечим. Водки, правда, нет, но чаем с малиной напоим.
Я кое-как оделся и поплёлся к Власковым. Там меня Ольга напоила чаем с малиной и уложила в постель. В квартире у них жарища, я сомлел и проспал часов с пяти вечера до обеда следующего дня. И проснулся почти здоровым. Быстренько смотался в ПГИ за бутылкой водки, всегда имевшейся у меня в шкафу на всякий случай, вернулся к Власкову и за поздним обедом, перешедшим в ужин, окончательно выздоровел.

519

15 мая 1991 г., Москва, гостиница АН
А перед визитом к Грише я в Москву мотался на три дня (с 23 по 26 октября) вместе с Пятси - моим предшественником на посту замдиректора ПГИ по Мурманскому отделению. Ездили в Президиум АН и в ЦПИ АН в разведку по финансовым вопросам, общались с Мигулиным, Щорсом (чиновником из Секции прикладных проблем - распределителем средств от ВПК по научным геофизическим конторам), кучей клерков в ГФЭУ, гонявших нас из одного кабинета в другой.
И вершиной этой нашей абсурдистской беготни был поход в ЦПИ АН - вновь созданный Центр программных исследований АН, разместившийся в дремучих недрах Интитута космических исследований на каком-то полуэтаже, напоминающем подвал или бомбоубежище, но расположенном не внизу, а между 7-и и 8-м, кажется, этажами.
Комнаты там разных размеров - от 10 до 50-ти квадратных метров площадью, но все практически пустые: один стол и один или два стула, и в каждой комнате по одному деятелю сидит, а занимаются они все, как я понял, тем же, что и Щорс, - делёжкой денег, выделяемых вояками на научные программы, связанные с СОИ (или с антиСОИ, или с "нашим асимметричным ответом", на который намекал Горбачёв).
Специально для этого Центр и был создан.
ПГИ числился среди участников этих программ и рассчитывал получить под это дело приличную (по советским масштабам - чуть ли не самую большую) ЭВМ - ЕС-1066. На неё и заявка была подана вовремя, и машинный зал специально под неё предполагалось оборудовать, за одну только перепроектировку под этот зал целого крыла нулевого этажа нового здания ПГИ пришлось 60 000 рублей отдать.
И вот из ЦПИ позвонили и сообщили: машина есть, можете получить, только вот гоните денежку - два миллиона с чем-то там. А мы, разумеется, рассчитывали машину получить за те деньги, которые ЦПИ выделит нам на эти работы. Об этом и приехали сюда переговоры вести.
Нам, однако, дали понять, что это дохлый номер: вас, таких участников много, а денег мало.
- Но, простите, а каким образом Вы решаете, кому и сколько давать? Где конкурсы, эксперты, обсуждения? Мы готовы отстаивать требуемые нами суммы!
И я, действительно, готов был отстаивать и даже таскал с собой картинки наших со Смертиным результатов по моделированию ядерных взрывов в космосе.
Но на меня посмотрели как на с Луны свалившегося:
- Какие к чёрту конкурсы? Дяде Саше Прохорову надо десять миллионов дать? Надо. Он за меньшее делать ничего не будет. А таких институтов, как у него, у нас вон сколько - куда там ПГИ вашему. Тысяч двести вам дадим, может, на следующий год, а на большее не рассчитывайте.
- А как же ЭВМ? Мы без неё ничего сделать не сможем!
- Ищите деньги в других местах.
И весь разговор.

30 октября в Мурманске минус 6 градусов. Зима. А я отправился обратно в осень: поехал в Калининград на ноябрьские праздники, приурочив к ним командировку по нашим модельным делам.
В Калининграде было тепло не по-ноябрьски и всё ещё шли грибы - опята (ну, эти-то в порядке вещей), польские и даже белые в обсерватории, где их регулярно выковыривал Ваня Карпов.
8-го ноября мы с Серёжей и Митей ездили на мотоцикле в Берёзовку на канал, пробовали на удочки что-нибудь поймать, но - абсолютно глухо. А с утра в этот день у гаража два с половиной часа упорно занимались интересным делом - качали дырявую шину. Причём были убеждены, что камера целая, только что проверяли.
Оказалось, что мы её сумели пропороть, монтируя резину на обод колеса. А потом грешили на насос и нипель, пока не размонтировали колесо по новой. И уж попыхтели все втроём по очереди над насосом.

Приезжала на праздники и Ирина, так что мы всем семейством собрались. Не считая зятя, правда, который, увы, числился в нашем семействе теперь уже только номинально. Я, правда, не оставлял надежды, что всё как-нибудь ещё образуется, зять образумится, они помирятся с Ириной, но дочь моя, похоже, настраивалась на развод, хотя и не решилась ещё окончательно.
В Ленинграде они жили теперь порознь. Ирина - в общежитии, Дима снимал где-то комнату. Чем занимался, на что существовал - неизвестно. Точнее, известно: писал стихи, пил и трепался с приятелями, жил на родительские деньги.
Период активной ДС-овской деятельности у него, похоже, закончился. Я, кстати, не очень в эту деятельность верил, пока мне в руки не попал экземпляр ДС-овской газеты какой-то, где фамилия Д.Ужгин фигурировала в нескольких местах.
В октябре он появлялся в Калининграде, навещал Мишу, брал его на прогулки и компостировал мозги Сашуле, что якобы его стихи уже чуть ли не напечатаны в "Континенте", ему даже о гонораре уже сообщили, 800 долларов должен получить. И вообще он собирается в Штаты, ему предлагают место стипендиата в каком-то университете, и т.д., и т.п., ...
Я в разговорах с Сашулей и Иринкой пытался Диму защищать - какой-никакой, а отец Миши, у них контакт хороший, на что Ирина отвечала:
- А чему он научить хорошему может?
- Ну, разглагольствовать-то он умеет...
- А примером каким будет?
Что скажешь? Но ведь сами мы все виноваты, что он таким охломоном стал, - и родители его, и Ирина, и мы с Сашулей. Ведь после школы был юноша с благими порывами, благодаря ему ведь только и Ирина в педиатрический поступила, и тянет ведь его всё к высоким материям, поэтом себя мнит...
И Иринку ведь любит, хоть и с фокусами, по-дурацки, но не изменяет же, других не заводит.
Мне всё казалось, что я больше всех виноват, не воспитывал его, мало общался. А тут как раз кто-то (то ли Сашуля, то ли кто-то из его родителей, Надежда Григорьевна, кажется) сказал мне, что Дима очень хотел со мной встретиться, поговорить. Правда, зная, что я сюда в Калининград собираюсь приехать на праздники, сам почему-то отсюда смылся в Ленинград.
Может, это просто сама Надежда Григорьевна хотела, чтобы я с ним встретился, не знаю. Вспоминаю сейчас, что мы с Сашулей заходили к ним на праздники, попрощаться с Михалычем, уходившим в море, и Надежда Григорьевна пеняла мне, что я не пытаюсь семью наших детей спасти, не воздействую на Диму и Ирину.
Я сказал ей тогда, что готов с Димой встретиться, вот хотя бы на обратном пути в Мурманск я буду полдня в Ленинграде, пусть встречает меня в аэропорту. Надежда Григорьевна сообщила ему об этом по телефону, а он позвонил мне в Калининград и странным тоном, как-то агрессивно даже спросил меня:
- Александр Андреевич, Вы хотели меня видеть?
- Мне твоя мама сказала, что ты хотел со мной поговорить.
- Да? Ну, что же. Где мы встретимся?
- У меня будет мало времени, так что приезжай прямо в аэропорт. Мы с Ириной вместе прилетаем.
- Хорошо, я приеду. Только я прошу, Александр Андреевич, чтобы Ирина при нашем разговоре не присутствовала.
- Ладно. Тем более, что и она с тобой общаться не жаждет. Я её в Сестрорецк отправлю, мы туда с ней собираемся съездить.

Мы с Ириной летели в Ленинград утром 13 ноября, а где-то около полуночи я должен был лететь дальше - в Мурманск, и мы планировали до моего отлёта навестить Бургвицев в Сестрорецке, ещё из Калининграда звонили им об этом, и они нас ждали, причём вместе с Любой и Андрюшкой - оказалось, Люба как раз сейчас в Ленинград приехала Андрюшку, студента своего, проведать.
Но планам этим осуществиться не довелось. Из-за непогоды самолёт задержался с вылетом на несколько часов, которые мы с Ириной проторчали в Храброво, и в Ленинград мы попали только во второй половине дня.
Дима, однако, нас дождался и встретил, без радостных улыбок, правда, но их от него и не ожидали. Я пожал его холодную потную ладонь и попросил ещё немного подождать, пока я позвоню в Сестрорецк и Любе.
Тётю Тамару пришлось огорчить - приехать не сможем, не успеть туда-сюда обернуться, а у меня ещё и с зятем тут встреча намечена. Тётя Тамара очень обиделась:
- Это тебя Любка с толку сбила, а я тут наготовила на вас на всех, ждём целый день, давайте езжайте немедленно, успеете.
И как я ни отговаривался, ни объяснялся, тётя Тамара ничего и слушать не хотела.
- Засранцы вы все, - было её сердитое резюме.
Я подумал - может, отправить к ним одну Ирину, но та хотела с Любой и Андрюшкой повидаться: - В Сестрорецк всегда успею съездить, - и поехала к Розе Мартыновне (Жоркиной маме) на квартиру, где Андрюшка жил. Договорились, что я туда подъеду после того, как с Димой наобщаюсь.
И вот мы с ним доехали из аэропорта на 39-м автобусе до метро "Московская" и побрели по Московскому проспекту, где-то там присели на лавочке и сидели, пока не окоченели. Отогревались в какой-то кофейне-забегаловке, потом снова шли пешком, пока опять не замёрзли. Затем ехали на метро и троллейбусе и распрощались у дома Розы Мартыновны.
Разговор поначалу не клеился, потом как-то пошёл. Говорил больше я, излагал всё, что о нём думаю, но в корректной, мягкой даже форме. Суть того, что я говорил ему, сводилась к следующему.
- Дима, ты мнишь себя поэтом или, во всяком случае, причастным к высоким сферам, к духовной жизни, попрекаешь Иринку, что она не разделяет твоих интересов, увлечений. И в этом находишь оправдание тому образу жизни,  который ведёшь, - паразитическому, вообще-то говоря, на папины денежки. Не то, что семью - себя содержать сам не можешь. А о высоких материях горазд говорить...
У тебя какие-то странные пробелы в воспитании, ты простых вещей, похоже, не усвоил. "Не лги", - первейшая заповедь, дети знают, что врать нехорошо, а ты лапшу на уши всем, кому тебя слушать не лень, вешаешь, и близким людям в первую очередь - родителям, Иринке, ...
Про любовь с Иринкой дискутируешь, а сам вокруг себя сплошное зло одно творишь своим ближним, разве только Миша исключение, он тебе рад обычно, так часто ли он тебя видит?
И никакой "духовной деятельностью", "творчеством" нельзя оправдать непорядочность, отступления от нравственных норм. Я тут на эту тему как раз недавно в "Юности" прочёл небольшую работу Владимира Соловьёва о Пушкине, очень понравилась она мне, в которой Соловьёв утверждает, что смерть Пушкина на дуэли была благом для него, справедливой платой за его собственное аморальное поведение в заключительной стадии истории с Дантесом.
Она смыла с него позор, который ложился на Пушкина за то, что он захотел убить (ведь вызвал же на дуэль) другого человека и, возможно, убил бы его. Даже Пушкину - или тем более Пушкину - не находится у Соловьёва оправданий для безнравственных поступков.
Говорил я и о Диминой деятельности в ДС:
- Несерьёзно это, а главное, неинтеллектуально, одни битвы с милицией. Громкие лозунги против КПСС - ради Бога, но это уже не открытие новых истин, скорее - развлечение для толпы и её возбуждение. Это ли нужно?
- Да я отошёл от всего этого, - вяло возразил мне Дима.
16 мая 1991 г., Ту-154, Москва-Мурманск
Он вообще поначалу молчал и разговорился лишь в кофейне, где вдруг попросил разрешения прочитать мне стих. Свой, разумеется. Прочитал. Ну, всё в том же духе, что я от него и раньше слышал: какое-то претенциозное ритмическое бормотание, не помню уже даже и о чём, с намёками не глубокий смысл, но не для моего ума и сердца. Вот, воистину, - ни уму, ни сердцу.
Я, однако, от критики воздержался, сославшись на то, что так, со слуха, плохо воспринимаю. Может, если бы он в письменном виде свой опус показал, тогда бы я, может, и смог бы определённо высказаться.
Потом Дима стал жаловаться, как ему плохо, тяжело, одиноко, что ему в голову часто мысли о самоубийстве приходят, смысла жизни не видит.
- В такой жизни смысл, конечно, трудно разглядеть. Эта твоя депрессия от нездорового образа жизни. Много куришь, да и пьёшь, питаешься кое-как, наверное. Бегать надо, воздухом дышать свежим, работать, в конце концов, физически, а не дурью маяться.
Нечего тебе здесь, в Ленинграде болтаться, езжай домой под присмотр отца-матери, устраивайся там на работу, хоть поможешь Мишу воспитывать, погуляешь с ним когда. И Ирина от тебя отдохнёт. То, что ты здесь и пристаёшь к ней с выяснениями отношений, да ещё в пьяном виде, только отталкивает её от тебя.
Я и так уж не очень-то надеюсь, что у вас ещё сложится что-нибудь путное, уж больно много ты всего наворотил. Но хоть не усугубляй дальше. Как-никак, но у вас сын, и ты мне теперь в любом варианте родственник через внука, а потому и не безразличен.
Я Иринке до сих пор повторяю, что я против развода. И если что-то можно спасти - надо спасать. А для этого тебе, повторяю, лучше не оставаться здесь, а в Калининград уехать.
- Да, Вы правы, Александр Андреевич, я, наверное, так и сделаю, вот только закончу тут свои дела...
Я уж не стал уточнять, какие у него тут дела, которые закончить надо. И на прощанье Дима сказал мне:
 - Александр Андреевич, я об одном только Вас попрошу - попросите Ирину, чтобы она не спешила подавать на развод.
- Это я тебе могу обещать - попрошу и даже буду вообще отговаривать, что, впрочем, я и так регулярно делаю. Но только боюсь, что поздно уже. А ты постарайся моему совету последовать - езжай в Калининград. Если нужно будет чего, звони. Вот номер моего телефона в кабинете, где я живу.
И мы расстались у дома Розы Мартыновны вовсе даже в тёплых чувствах, с рукопожатием, совсем непохожим на состоявшееся пару часов назад в аэропорту.
Остаток вечера до отлёта в Мурманск я провёл с Любой, Андрюшкой и Ириной за бутылкой водки, за которой Андрюшка бегал к приятелю в долг взять: Любка обещала позаботиться, да не смогла достать - дефицит!
Андрюшка возмужал после армии, водку пил на равных, ничуть не хмелея. Поболтали о том, о сём. О Диме Ирина, естественно, говорить не захотела. Говорили о политике. Вот уж где было о чём! Что деется! Берлинская стена рушится!!!

А через день Дима позвонил мне вечером в Мурманск и горячо благодарил за совет прочитать Соловьёва о Пушкине, он прочитал, и ему очень понравилось.
А ещё через два дня он опять позвонил и просил написать ободряющее письмо Иринке - она, мол,  грустит-тоскует, и ей очень нужна моя поддержка. Я пообещал. И написал письмо дочери, в самом деле устыдившись, что редко очень пишу ей письма, хоть она и просит.
И больше Дима не звонил.
(продолжение следует)