За все надо платить, или Последняя шутка Кукареля отрывок из

     Жил  на  свете  чародей  по  прозванию  Кукарель.  Большого  могущества, большого  ума, но  к  тому  был  он  шутник, и  шутник  пакостный.  Неизвестно, то  ли  его  кто  в  детстве  обидел, то  ли  уж  с  таковым  нравом  прямо  и  уродился, но  только  имелась  в  голове  его  загвоздка  неизвлекаемая  насчет  того, что  за  все  в  этой  жизни  надо  платить; и  следил  он  за  исполненьем  этого  закона  вокруг  себя  так  ревностно, будто  Господу  Богу  присмотреть  за  сим  недосуг, либо  Он  пропустить  что-нибудь  может, так  уж  Кукарель  обязанность  эту  с  плеч  Его  на  свои  слагает - то  ли  ожидая  себе  за  то  с  небес  благодарности, то  ли  из  чистого  энтузиазма  и  харАктерного  зловредствия.  А  щедрот  да  подарков, милости  да  прощения  не  понимал  чародей, хоть  ты  тресни!
     Вот  пришел  к  нему  однажды  храбрый  воин  Фалед  и  сказал  такую  речь:
     - О  мудрый  Кукарель!  Много  даров  получил  я  от  неба  и  крови  предков  при  рождении  своем: рука  моя  крепка, глаз  верен  и  сердце  не  ведает  страха.  И  заслужил  я  славу  себе  немалую, как  доблестный  боец  и  защитник  пределов  королевства, так  что  видишь  ты, что  мне  нечего  желать  для  себя.  Но  говорят, что  в  стане  врагов  наших  появился  ужасный  великан  Бамбодус.  Десять  человек  не  обхватят  лодыжки  его, и  сорок  взбешенных  женщин  не  перекроют  гласа  его, и  птицы  не  взмывают  так  высоко, чтобы  суметь  взглянуть  в  глаза  его.  И  не  сегодня-завтра  это  чудовище  пойдет  на  нас  войною, и  это  грозит  нам  ужасными  бедствиями.  И  я  прошу  тебя, о  Кукарель! - надели  меня  несравненной  силой, все  возможности  человеческие  превосходящею, чтобы  мне  сразиться  с  великаном  и  одержать  победу!
     Подумал  чародей, подумал, да  и  отвечает:
     - Могу  дать  тебе  силу - такую, чтобы  дом  с  земли  приподнять, да  с  правой  ручки  на  левую, играючи, перекинуть  и  трубою  в  землю  воткнуть.  Достанет  тебе?
     - И  за  то  благодарен  буду  до  гроба, - говорит  Фалед. - Но  выше  дома  любого  ужасный  Бамбодус, и  сильней  урагана, дома  сносящего.  И  если  в  твоей  власти  еще  преумножить  мощь  мою  сверх  обещанной - то  сделай  так!
     - Могу, - отвечает  на  это  Кукарель, - дать  тебе  силу  такую, чтобы  одним  дуновением  реку  вспять  обратить  на  время  от  восхода  до  вечера  в  летние  дни.  Хватит  ли?
     - Я  обучен  не  просить  троекратно, - молвит  тут  Фалед. - И  сказанное  тобой  впрямь  вселяет  в  меня  надежду.  Будь  по  слову  твоему - этого  мне  достаточно!
     - Но  учти, - говорит  чародей. - Когда  станешь  ты  драться  с  применением  моего  заклятия, всякий  удар  твой  будет  отзываться  пропорционально  путем  газоиспускания  из  известного  тебе  телесного  органа.  Так  что  воздухА  перепортишь  ты  знатно.  Хочешь - бери, хочешь - нет.
     Нахмурился  Фалед.
     - Что  же, - говорит. - Без  этого  никак  невозможно?
     - Отчего  ж  невозможно, - смеется  чародей. - Возможно-то  оно  возможно, но  ведь  не  даром  же  тебе  силой  сверхъестественной  пользоваться!  У  всяческой  вещи  оборотная  сторона  есть.
     - Так  ведь  я  заплачу!
     - Плата  своим  чередом - мне  за  услугу, а  доплата - тебе  за  пользование.  Так  берешь, что  ли?…  А?
     Совсем  помрачнел  Фалед, но  согласился  с  таким  условием.  На  многое  был  готов  он, чтобы  оборонить  свою  землю  от  злого  великана.
     А  спустя  какое-то  время  впрямь  надвинулось  на  границы  королевства  вражеское  войско  во  главе  с  Бамбодусом.  Идет  он, и  земля  дрожит  от  каждого  шага  его; вздыхает  он, и  страшный  ветер  проносится  от  дыхания  его; смеется  он, и  камни  падают  со  скал  от  смеха  его.
     Вышел  тут  вперед  храбрый  Фалед  и  воскликнул:
     - Вызываю  тебя  на  бой, о  Бамбодус!
     Не  услышал  его  великан, идет  себе, надвигается.  Где  ему  услышать, что  там  снизу  доносится?  Огромен  он: десять  человек  не  обхватят  лодыжки  его, и  сорок  взбешенных  женщин  не  перекроют  гласа  его, и  птицы  не  взмывают  так  высоко, чтобы  суметь  взглянуть  в  глаза  его!
     Тогда  повернул  Фалед  на  пальце  заклятое  колечко  Кукарелево  и  вскричал  во  всю  свою  новую  силу:
     - Вызываю  тебя  на  бой, о  Бамбодус!!!  Слышишь  ли  ты  меня?
     Все  королевское  войско  тут  с  ног  попадало - так  прогремел  голос  Фаледа.  Принялись  соратники  его  сначала  уши  зажимать, а  потом  друг  с  дружкою  переглянулись - и  давай  то  же  самое  с  носами  проделывать.  Очень  нехороший  вокруг  аромат  сделался.
     А  великан  наклонился  к  ним  да  и  отвечает:
     - Слышать-то  слышу, да  только  не  вижу  никого.  Какая  это  козявка  меня  в  поединщики  заполучить  намеревается?
     - А  ты  пониже, пониже  склонись! - кричит  Фалед. - Тогда  разглядишь.
     Нагнулся  великан  еще  ниже, приблизил  лицо  свое  к  отважному  воину.  Метнулись  прочь  королевские  ратники: ужасен  на  вид  Бамбодус!  Лодки  могут  плавать, словно  соринки, в  глазах  его; кустарник  дремучий  произрастает  в  ушах  его; двум  ущельям, вглубь  скалы  уходящим, подобны  ноздри  его; жерлу  вулкана  подобен  рот  его; стада  быков  могли  бы  пастись  на  ланитах  его!
     Только  один  не  испугался  храбрый  Фалед.  Поднатужился  он, подпрыгнул  на  месте  да  как  ударит  злого  великана  в  переносицу!
     Отшатнулся  Бамбодус  в  одну  сторону, а  товарищи  Фаледовы - в  другую: такою  их  обдало  зловонною  тучей, и  такой  непристойный  звук  был  туче  сей  сопровождением.  Дает  о  себе  знать  срамной  подарок  Кукареля!  А  Фаледа  так  отдачей  кверху  подбросило, что  успел  он  еще  и  по  лбу  своему  неприятелю  добавить.  Очень  крепко  супостат  отоварился, прямо  вам  скажем, господа  Уши-Развесившие!
     Рассердился  великан  необычайным  образом.  Как  так!  От  малого  человечишки  сдачи  получил; непорядок!  Весьма  рассердился.
     - Ну  ладно, - грохочет. - Силен-то  ты  силен, да  все  одно - козявка!  Утоплю  я  тебя  и  дело  с  концом, ишь  какой  богатырь  выискался…
     А  утопить, господа  Внимающие, противника  своего  великан  решил  наипростейшим  мужеским  способом, каким  производится  опростание  неких  внутренностных  емкостей  по  их  заполнению.  Ясное  дело, разворачивает  он  тут  детали  белья, каковые  у  великанов, по  грубости  натуры, примитивны  донельзя, и  принимается, попросту  говоря, сикать  сверху  вниз  на  всю  королевскую  армию.  Очень  дурное  положение  складывается.
     Но  и  тут  не  дал  маху  Фалед.  Вспомнил  он  чародеевы  слова  про  реку, глазомером  прицелился - да  и  дунул!  И  так  славно  дунул, что  струю  смердящую  так  обратно  и  загнало, прямехонько  по  месту  отправки.  Но  опять  же, от  усилия  непомерного  получилось  иного  рода  смердение, в  коем - хоть  и  не  потопнешь, но  задохнуться  очень  даже  возможно.  В  эдакой  ситуации  товарищи  Фаледа  совсем  приуныли  и  стали  говорить  нехорошие  слова  в  его  адрес.  Это  сейчас, господа  Любознательные, стало  известно, что  на  континентальных  землях  водится  чудной  белоотороченный  зверь  именем  скунец, с  каковым  возможны  всяческие  нелестные  сравнения  обладающих  беспокойным  желудком.  А  тогда  народ  на  Континенталь  не  плавал, и  слова  оттого  знал, подобающие  случаю, только  одни  нехорошие.  Так  что  винить  их  в  этом  нельзя.
     Великан  тут  совсем  взбеленился.  Ни  рукой, ни  ногой  не  взять  строптивого  человечишку, ни  прочими  иными  конечностями; что  ты  будешь  делать…  Ну, думает  в  сердцах, - тогда  зубами  возьму!  Проглочу, то  есть, козявку, и  косточек-то  не  выплюну.
     Присмотрелся, изловчился, хвать  Фаледа  с  земли  ручищей - да  и  в  рот!
     Вот  падает  Фалед  по  глотке  великановой  и  мыслит  себе  так: не  взял  ты  меня  еще, ворог  окаянный; нет, не  взял!  И  начинает, до  желудка  добравшись, колотить  во  все  его  стеночки  и  во  всю  свою  мощь, человеческие  возможности  превосходящую.  Бамбодуса  так  разом  и  вспучило - и  пошел  он  такие  ветры  пускать, что  в  десяток  раз  более  прежних - и  свои, понимаешь, и  Фаледовы  заодно.  Кричит, топает, ругается, пополам  загибается; верхом  и  низом  эдакие  рулады  заворачивает, что  и  небу, и  земле  тошно.  Люди  и  воевать  забыли: свои, чужие - все  разбегаются, ровно  мыши  от  кипятка.
     Пошатнулся  великан, рухнул, ножкой  задрыгал - и  затих.  Пробил  Фалед  дыру  в  животе  Бамбодуса, на  свет  божий  вышел, осмотрелся - а  никого  и  нету  вокруг.  Повернул  он  заклятое  колечко  на  пальце  в  обратную  сторону  и  направился  в  город  с  радостным  сердцем, возвестить  о  своем  триумфе.
     Вот  так  победил  храбрый  воин  Фалед  ужасного  Бамбодуса; но  славу  себе  тем  приобрел  и  не  добрую, и  не  дурную, а  смешанную  да  потешную.  Неблагодарный  народ  эти  люди: до  конца  дней  прилепили  Фаледу  поганое  прозвище, а  о  битве  той  стали  говорить: «Это  когда  задница  с  передницею  сражалась».  Вот  какую  шутку  пошутил  Кукарель.

                *          *          *

     В  другой  раз  пришла  к  чародею  дама.  Звали  ее  Тельвинона.  Она  ходила  в  те  времена  вдовою, но  лет  была  еще  цветущих, и  имела  желание  за  юность  свою, со  старым  мужем  в  тоске  и  скуке  потерянную, сполна  отыграться: и  себя  потешить, и  кавалеров  не  обидеть.  От  роду  была  она  миловидна, но  как  от  покойной  жизни  и  обильного  сладкоежества    раздалась  она  много  вширь  и  потеряла  некое  количество  зубов, располагавшихся  на  видных  местах, и  оттого  не  могла  теперь  даже  и  улыбнуться  лишний  раз  без  стеснения, то  пуститься  во  все  тяжкие  с  подобными  недостатками  считала - и  для  себя, и  для  кавалеров - не  очень  удобным.
     И  говорит  она  тогда  такую  речь:
     - О  мудрый  Кукарель!  Знаю  я, что  это  в  силах  твоих - надели  меня  красотой  несравненной, чтобы  затмить  мне  самых  прекрасных  женщин, когда-либо  живших  на  свете; чтобы  не  могли  мужчины  оторвать  от  меня  глаз  и  мечтали  бы  хоть  о  краткой  беседе  со  мной, как  о  великом  счастии!  Я  же  в  долгу  не  останусь: слава  богу, мне  есть  чем  оплатить  твое  радение, буде  оно  проявится!
     Дама, конечно, имела  в  виду  золотишко, а  о  штучках  чародеевых  пока  не  догадывалась.  Кукарель  же  ей  отвечает:
     - Могу  дать  тебе  такую  наружность, будто  в  роду  у  тебя  за  тысячу  поколений  сходились  одни  лишь  красавцы  да  красавицы, только  чтобы  тебя  одну  такую  на  свет  пустить.  Достанет  ли  тебе?
     - Это  бы  очень  хорошо, - говорит  Тельвинона. - Но  вдруг  где-нибудь  на  земле  есть  такая  мне  соперница, у  которой  и  вправду  все  бабки-прабабки  были  хороши  неописуемо…  А  я  наверняка  хочу  самой  неотразимой  стать!  Так  уж  ты, ежели  можно, постарайся, голубчик  Кукарель.
     - Могу, - говорит  тогда  чародей, - такой  тебя  сделать, будто  красота  твоя  не  от  земли, не  от  крови  и  плоти, а  от  неба, о   сияния  светил  происходит; и  будет  она  таковой, будто  Солнце  подарило  тебе  свой  румянец, а  Луна - белизну, звезды - блеск  в  очах, облака - легкость, и  радуга - совершенство; и  Млечный  Путь  возляжет, как  шарф, на  плечи  твои  и  облечет  тебя  неизъяснимою  тайной…  Тем - довольна  ли  будешь?
     - Ах, довольна, и  очень! - обрадовалась  Тельвинона. - Не  дерзну  пытать  судьбу  в  третий  раз, почтеннейший  Кукарель: сделай  это - и  проси  взамен  чего  хочешь!
     - Недорого  беру, - возражает  тут  чародей. - В  растрату  тебя, матушка, не  введу, не  беспокойся.  Только  вот  что  имей  в  расчете.  Обретешь  ты  все, что  мною  обещано; и  один  взгляд  на  тебя  будет  величайшим  наслаждением  для  любого… окроме  тебя  самой.  Ты  же  отныне  станешь  в  зеркалах  себя  видеть  старухою, пережившею  все  сроки  земные, и  только  с  чужих  слов  узнаешь, как  ты  прелестна.  Так  что  неотразимою  будешь, как  и  пожелала, в  самом  прямом  смысле!…  Ну  что? не  побоишься  ли, любезная?
     Опечалилась  Тельвинона.
     - Что  ж, - говорит, - мне  теперь - все  зеркала  из  дому  повыбрасывать?  Не  приведи  бог, узрит  мое  отражение  тот, кого  изберу  себе  милым  другом?…
     - А  за  то, матушка, не  волнуйся, - посмеивается  Кукарель. - Эти  чары  лишь  на  тебя  распространятся, а  для  других  прочих  ничего  такого  заметно  не  станется; хороша  будешь  и  живая, и  в  стеклах.  Ну  так  решай  же!
     Подумала  Тельвинона, подумала - да  и  согласилась.
     И  вот  стала  блистать  она  во  всяких  обществах  и  праздниках, и  разила  мужские  сердца  направо  и  налево, словно  целую  стайку  амуров  с  их  луками  и  стрелами  наняла  себе  невидимой  свитой, и  собрала  в  честь  свою  столько  песен  любовных, сражений  и  подвигов, скольких  не  было  посвящено  ни  одной  дочери  человеческой  о  начал  мироздания, и  сама  Венера  с  небес  ревновала  ее  как  соперницу…  А  счастья  Тельвиноне  так  и  не  прибавилось.
     Бывало, смягчится  сердце  ее  к  какому-нибудь  кавалеру, и  скажет  она  ему: «Приходите, мой  друг, ко  мне  нынче  в  поздний  час; отворю  вам».  И  надушится  ароматными  духами, и  взобьет  пуховую  перину, и  возожжет  в  опочивальне  свечи; и  ждет, замирая, условного  стука  в  дверь…  А  как  раздастся  тот  стук, с  места  подхватится, побежит  открывать - а  по  дороге-то - ну  можно  ли  женщине  этого  не  сделать?! - глянет  в  зеркало - да  так  до  дверей  и  не  доберется.  Падет, как  подкошенная, на  пол  и  плачет.
     Весьма  порядочное  количество  приглашенных  и  обманутых  набралось  постепенно  у  нее  в  окружении.  Какие  смирялись, а  какие  и  серчали, какие  помалкивали, а  которые  и  делились  меж  собой  впечатлениями.  Так  и  стали  ее  в  конце  концов  сторониться, а  кто  языком  позлее - прозывали  и  ледышкой, и  зашитой  утробою, и  всячески…  Дамы  только  хвалили  за  устои  моральные, да  нужно  разве  Тельвиноне  было  дамское  расположение!…  Вот  вам  еще  одна  шутка  ехидного  Кукареля.

                *          *          *

     Долго  ли, коротко  ли  время  проходит; являются  к  Кукарелю  двое: старичок  и  старушечка, - дряхлы, горбаты, еле  ножки  волочат.  Ну, думает  чародей, - энти  о  здоровье  пекутся; должно  быть, станут  просить  об  укреплении  организма.  И  принимается  про  себя  уже  очередную  пакость  выдумывать.  Ан  зря!
     Говорят  ему  старики:
     - Пришли  мы  к  тебе, мудрый  Кукарель, с  таковой  неприятностью.  Есть  у  нас  в  соседях  один  человек, который  горд  непомерно  и  желчен, аки  аспид.  Замаял  всех  вокруг  себя  своими  насмешками  и  обидным  высокомерием, и  всего  несноснее  то, что  правым  себя  во  всем  почитает, и  от  издевок  своих  бывает  доволен  собою, как  доброму  человеку  только  от  хорошего  бы  дела  собой  любоваться.  А  уж  ежели  содеет  кому  одолжение, то  после  так  должника  носом  тыкнет  да  припомнит, что  хоть  топись.  Как  бы  это  нам  его  поприжать - ото  всего  народу  окрестного  просим!
     - Ох  ты, - говорит  тогда  Кукарель, - ах  ты, экий  фофердон…  Что  же; знаю, пожалуй, одно  средствие.  Дам  я  вам  платок  шелковый; и  нужно  будет, чтобы  кто-нибудь  сей  платок  набросил  спесивцу  негодному  на  голову.  Оттого  у  него  ноги  отнимутся  на  веки  веков, и  придется  теперь  уж  ему  у  людей  одалживаться, обо  всякой  помощи  просить.  Вот  будет  наука!  Хватит  ли  вам  такого  отомщения?
     Переглянулись  старички, помолчали; потом  старушечка  говорит:
     - Воля  твоя, батюшка  Кукарель, только  очень  уж  это  станет  недобро; чересчур  ты  размахнулся, право  же  слово!  Измысли, пожалуй, полегче  ему  наказание.  Не  звери  ж  мы, в  самом-то  деле…
     Удивился  чародей, но  виду  не  показал.
     - Ну  ладно, - говорит. - Могу  другое  на  шелк  наплести.  Скажем, вот  что: как  выйдет  он  с  этих  пор  из  дому, так  всякому  встречному-поперечному  будет  смешным  казаться  до  коликов; и  станут  все  с  утра  до  вечера  пальцами  на  него  показывать  да  хохотать  без  причин.  Это  вам  нравится?
     - Ну  что  ж, - старичок  отвечает. - Вот  так-то  оно  в  самый  раз; славно  придумано!
     Стал  Кукарель  заклинанье  плести, очень  увлекся, даже  о  доплате  позабыл: дело  само  такое  лукавое, что  сердцу  радостно, безо  всяких  пакостных  приусловий!  Наплел, накрутил - и  отдает  просителям  обещаный  платок.  Старик  стал  монеты  отсчитывать, а  старушка  платок  приняла, «Благодарствуй» сказала, да  на  голову  чародею  самому  и  набросила, - тот  и  опомниться  не  успел!
     - Вы  что  ж, - кричит, - такое  вытворяете, ах  вы  прохвосты  столетние, ух  вы  обманщики  подлые!
     А  старички  тут  с  себя  лохмотья  поскидывали, лица  отерли, распрямились  в  полный  рост, - и… оказались  Фаледом  и  Тельвиноною.  Развернулись  и  вышли  неспешно  вон  рука  об  руку.  Только  горсть  монет  на  столе  оставили.
                *          *          *

     Это  ведь  как  вышло.  Тельвинона  уже  с  год  затворницей  жила, всякие  надежды  на  счастие  утеряв, когда  прослышал  Фалед  о  ее  красе  и  неприступности, и  надумал, по  мужескому  обычаю, одержать  над  нею  победу.  К  победе  такой  особых  мышечных  ведь  усилий  не  требуется, и  позору, как  при  битве  с  великаном, не  предвидится.  Стали  товарищи  над  ним  попришучивать: давай, мол, на  спор - и  тебе  тут  ничего  не  обломится!  Тыщу  раз  проверено.  Спорить, Фалед  отвечает, я  с  вами  не  буду, потому  как  это  не  дело - об  дамской  чести  споры  заводить.  А  попытка  не  пытка.  Поселился  он  прямо  под  окнами  у  красавицы, шатер  разбил  и - ну  серенады  распевать; что  ни  ночь, то  спасу  нет  о  его  песнопений.  Тельвинона  уж  и  слуг  высылала  удалить  наглеца, - разогнал  он  всех  слуг  ее; и  сама  из  окна  возмущенные  речи  говорила, - не  слушает  упрямец  речей, знай  себе  на  бандуре  потренькивает…  Что  тут  поделаешь?  На  третью  луну  выходит  сама  она  в  сад, берет  упорного  поклонника  за  руку  и  шепчет  ему  жарко  сквозь  слезы: что, мол, скрывать, очень  вы  мне  любы, друг  мой, и  давно  бы  я  вас  к  себе  позвала, да  только - верьте, не  верьте - не  могу! - Почему  же  не  можете?! - Ах, не  спрашивайте, не  могу, да  и  весь  сказ, уходите, уходите, прошу  вас… - и  бежать.  Перед  носом  у  воздыхателя  двери  захлопнула.
     На  это  Фалед  рассердился.  Что  такое  за  фокусы!  Благо  бы - противен  был; нерасположение  женское  можно  уважить…  А  тут  вон  что!  Закипела  кровь  у  Фаледа, и  давай  он  тогда  двери  ломать.  Большой  шум  сделал, дворню  переполошил, сшиб  ворота  с  петель  безо  всяких  колец  заклятых, вовнутрь  ворвался, опочиваленку  разыскал - и… пришлось  уж  тут  Тельвиноне  сдаваться, к  немалому  для  обоих  облегчению.
     Наутро  Фалед  спрашивает:
     - Отчего  вы, Тельви, красота  моя  небесная, впускать  меня  не  хотели?  Не  заметил  я, правду  сказать, помимо  дверей, никаких  иных  для  себя  к  вашему  сердцу  препятствий.
     Расплакалась  Тельвинона  и  поведала  без  утайки  всю  свою  историю.
     - Судите, - говорит, - сами, любезный  друг  мой: думала  я  вначале - видят  меня  все  молодой  и  прекрасной; что  из  того, что  сама  я  себя  такою  не  вижу?  Это  уж  мои  дела, ни  до  кого  не  касаемые.  А  вышло  вот  как!  Украдкой  лишь  в  зеркало  посмотрю, и  ничто  мне  не  мило  делается, ничего  не  хочу, духом  падаю, и  страшно  душе  моей, и  не  слышит  она  рассудка.  Ах, несчастная  я, несчастная, до  конца  дней  моих!…  Только  вот  вас, разбойник  мой  дерзкий, буду  вспоминать  всю  жизнь - одно  мне  утешение…
     - Для  чего  ж  вспоминать? - восклицает  Фалед. - Я  вам  теперь  о  себе  частенько  напоминать  буду: к  завтраку, к  обеду, и  к  ужину, да  еще  и  на  ночь - это  уж  непременно.
     - Ах, да  что  вы  такое  говорите!
     - А  то, что  нынче  же  едем  венчаться.
     - Ах, да  бросьте!…  Я  себя  буду  чувствовать  вам  обязанной.
     - Ну  уж  нет!  Довольно  вам  взаперти  сидеть  и  оптические  обманы  оплакивать!
     И  рассказал, в  свою  очередь, как  и  над  ним  насмеялся  злоумный  чародей.  Тут  же, вскорости, за  свадебным  столом  они  ответную  шутку  и  придумали.

                *          *          *

     Крепко  Кукарель  заклял  свой  платочек  шелковый, - до  того  крепко, что  три  года  сам  свое  же  колдовство  развеять  не  мог.  Три  года  народ  на  ним  животики  надрывал  да  укатывался.  Выходить  старался  Кукарель  все  больше  по  ночам, но  и  тут  ему  спуску  не  было; люди  спят, так  всякая  зверуха  постарается: конь  оборжет, сова  обхохочет, гусь  обгогочет, даже  кошки  и  собаки - только  углядят  чародея, - и  ну  по  земле  валяться, словно  к  сильному  ветру, да  зубы  скалить!  Вот  это  была  наука.  Не  суди, не  ряди, да  о  чужом  воздаянии  не  заботься!