Зверь

Глава 1.
Утро добра и старик.

Как-то утром Сережа открыл глаза. Просто открыл орган зрения, покрытый радужной оболочкой. Просто открыл свои серые пастельные зырки. Просто Сережа. Просто студент первого курса. Зима клокотала, и утро скрипело шестеренками, миллионами шестеренок зарождающегося организма. Да, организм зарождается каждое утро, как машина заводится. Каждое утро Сережа открывал глаза заново и раскрывал их. Каждое утро все его колесики, шестеренки, цепи и коробки передач набирали ход и каждый вечер они замирали и снова, как 8 часов, так Улыбка, Зубы чистим, Завтрак и прочее.
Итак, Сережа открыл глаза. И понял: надо жить добро. Выживать добро. Все добро. И творить добро.
Бог умер и его место заняло Добро. Нет, не Красота, не Маркс, не Бутылка и (ура!!) не монетка, Добро. Во всяком случае, для Сережи.
Уместен вопрос: а как же он, Сережа, дошел до такой мысли – Добро? А так. Он и сам этого не знал – просто проснулся и подумал. А объяснил он это так: «Бог сказал. Бог просто помог»
И пошел делать добро. Так было дни. Человек был рад Сереже и тот гордо шагал по земле. Ни мухи, ни моли, ни таракана он не обидел. Только Добро вело его по жизни.
Случилось Сереже в зимний, покрытый бурой оболочкой грязи, день, после института зайти в магазин на Таврической, против входа в парк. И вот, стоя в очереди, он увидел странного, ободранного старика. Он покупал бутылку водки «Питер». Рваная спина его поношенного пальто казалась картой неведомой страны. Извилины, трещины, полосы… Словно реки, горы. поля. Дороги, долины…
- Братское сердце, не обижайся. У имя сегодня день рождения…
Сережа увидел странное лицо старика. Лицо умное, некогда красивое, но покрытое седой щетиной, нос, некогда аристократичный и гордый, теперь обвис и стал похож на гнилую грушу, висящую осенью на дереве в саду, всеми забытую, даже птицами.
- Отчего ж не выпить, - почему-то ответил непьющий Сережа.
Глава 2.
Мысли и сны.

Они вместе вышли из магазина и зашагали к Шпалерной, к красному дому напротив оранжереи Таврического сада. Поднялись на второй этаж. Сережа забыл, что хотел купить. Он никогда этого уже не вспомнил – словно его накрыл гипноз.
Не успели они войти в засраную прихожую, пахнущую котами и мочой, как Сережа уже сидел на стуле. Перед ним – стакан водки.
Они пили молча. Сережа не смотрел на старика – только в треснувшую кружку с курочкой. Прожженная тысячами сигарет занавеска колыхалась – окно было нараспашку и, казалось, оно уже совсем параллельно потрепанному линолеуму пола. Сережа вдруг понял, что ему нужно срочно поделиться с кем-нибудь своими мыслями о добре. Опираясь взглядом в клеенку стола, он произнес:
- Знаете…
- Знаешь… Я не привык на вы. Меня Павел зовут. Отчества и фамилии, наверное, никто не помнит. Просто Павел.
- Павел… Вот ты когда-нибудь хотел создать для себя какой-то закон, кодекс чести, чтоб по нему жить.
- Нет… Знаешь, это, я думаю, бесполезно. Все равно, любой закон – фикция, только попытки запихнуть себя в рамки. Тебе рано или поздно придется отречься от него, отступить. Или умереть – закон выживания такой.
Павел налил еще стакан себе и Сереже.
- Вот, Сережа, пей.
Наш герой был немного ошеломлен: откуда он знает его имя? КГБ? Старик, крестивший его и помнивший. И вот, наконец, решивший открыть лицо крестнику? Сережа для себя остановился на последнем и решил не задавать вопроса о том, откуда Павел знает его имя.
Наступила долгая пауза.  Сережа внимательно мыслями обращался к каплям огненной воды на стакане, но если бы его спросили: «О чем ты думаешь?», он бы не знал, что ответить. В его голове что-то гудело, настал тот момент, когда человек думает, но мысль его бродит по голове независимо от него, подобно таракану, недобитому дустом на кухонном столе. Она бродит, залезает в дырки, норки, чашки, блюдца, а хозяин головы просто не понимает. Что происходит. Мысль в такие моменты перестает быть дрессированной и становится дикой. Появляется даже ощущение, будто она хозяина укусит, ужалит… Вопросы типа «О чем ты?» в такие моменты очень смущают. Примерно так же. Как смущает хозяина дикой, еще не прирученной, кусачей собаки вопрос другого собачника: «Это ваш?» Конечно. Мой, я его кормлю и выгуливаю, но он пока не привык ко мне, и не подчиняется мне – но вот скоро.
Увы. Павел задал именно такой вопрос Сереже:
- Ты о чем.
Сережа еще внимательнее уставился в висящие гроздьями капли в стакане, помолчал, а затем пожал плечами, но тут же что-то придумал, сработал инстинкт и он выпалил как на уроке:
- О ней, о теории. Разве это невозможно – творить добро?
- Отчего же, вполне возможно. Только вот короткий срок на добро отведен. Короткая у него жизнь. Знаешь, я летом к бабушке в деревню езжу, в Тверской области, так там был один добряк. Всех любил, корову старухе подарил, лошадь цыгану отдал, когда тот убить его хотел и ограбить, да еще счастья пожелал… Так вот, его на тридцатом году жизни камнями закидали мужики деревенские.
Сережа впервые оторвал глаза от чашки:
- Как же так? Он же добро людям делал. А вот…
Он осекся. Павел оказался совсем иным, чем в магазине. Перед ним сидел огромнейшего роста старик с белоснежными длинными волосами и длинной же бородой. На нем был только белый же балахон. У стола его стоял посох, хотя по улице он шел без него.
- Что-вот… - произнес низким голосом Павел. – Убили его. Убили.
Он сказал эти слова как-то просто, чуть приподнимая брови, будто хотел убедить в чем-то Сережу.
- Ну, утро вечера мудренее. Ложись-ка, красавец спать. Я тебя на кровать положу.
Сережа даже, вопреки приличию, не принялся отговаривать старика.
Он прошел  в старую, темную комнату, освещенную свечами.
- Ложись, сынок. Поздно.
Сережа лег и будто провалился. Сон накрыл его теплым одеялом и в темноте, когда разум человека начинает рождать чудовищ, абсурдные отношения между ними, увидел он небо. Чистое и прекрасное. Он его видит, и сердце его радуется. Но вот появляется Ангел, да, настоящий Ангел и берет его за руку. Он показывает рукой на небо. Сережа поднимает глаза и видит: оно все полно следов и по нему прыгают бесы.
Сережа проснулся в холодном поту. За окном было светло. И тут он увидел, что он вовсе не там, где заснул, не на кровати с золотым балдахином, а в своей родной постели. И никаких следов вчерашнего вечера, кроме больной головы и вони перегара. Но вдруг он повернул голову к окну и ахнул: на секунду  из морозных узоров на стекле сложились фигуры ангела и старика Павла.
- Сны, - пробормотал Сережа и стал одеваться. Он все объяснил Фрейдом.
В тот день произошло одно странное событие, сыгравшее позднее немаловажную роль в нашей истории. И в жизни Сережи, на тот момент, счастливую роль.

Глава 3.
Лизанька.

Путь Сережи в институт лежал через Невский. Зайдя во второй троллейбус, он поднялся на площадку и стал шарить в кармане штанов в поисках карточки. Вскоре та нашлась и он вынул ее и держал пока в своей ладони, в ожидании кондукторши. Вдруг он услышал за спиной своей голос девушки. Он говорила шепотом.
- Будь другом, карточку протяни карточку мне потом.
В голове у Сережи тут же будто зажглась лампочка. «ТВОРИТЬ ДОБРО» – гласила неоновая надпись в его мозгу. Он протянул карточку, показав ее проводнице, барышне.
Та взяла ее, чуть коснувшись своей рукой  руки Сережи. У нашего героя появилось какое-то безумное желание развернуться и жестоко заиметь девушку. Он уже круто повернулся всем корпусом, но вдруг пришел в себя. Девушка оказалась невероятно хорошенькой. Невысокая, с мягким, сшитым из лучшего в мире материала лицом, с теплыми зелеными глазами, рыжие волосы были коротко причудливо стрижены. На ней была чудесная рыжая куртка.
- Как тебя зовут сам себе удивившись, произнес Сережа. Голос у него стал кокетливый, даже педерастичный какой-то.
- Лиза ответила красавица и как то красиво, светло улыбнулась.
-  Ты куда едешь?- помолчав, изрек Сережа мягким, теплым голосом, и ему сразу же стало приятно слушать себя.
- В институт. Я в Академии художеств учусь,- смешно, как дети убеждают взрослых в своей правоте, сверкнула Настя глазами.
Они доехали до Стрелки.
- Может, увидимся,- неожиданно-смело  предложил Сережа.
- Может,-улыбнулась Лиза.
Он записал телефон девушки и выскочил в весну, в ту погоду, которая стоит в апреле: еще не растаял лед на Неве, а столбик чуда-юда окон коммуналок под именем термометр уже демонстрирует отметку «двадцать». От встречи с Лизанькой ему стало как-то тепло и любовь ко всему живому, чувство гармонии внутри себя еще больше усилило в нем желание творить добро. Гармония и весна царила в благословенном городе и в человеке, который там жил, ходил по улицам и грезил о добре.


Глава 4.
Превратности головы.

Дни текли, летели, ползли, стояли ночи, как это часто бывает, когда спишь. Сережа был наравне с этими днями. Потому что знал, что делать и чего ждать. Эти два главных составляющих человеческой жизни. Когда живешь и знаешь, зачем и знаешь, к чему ведет день, неделя, если повезет - месяц, у особых счастливчиков – год, то на душе тепло, спокойно. Как будто пришла мама и подоткнула одеяло, а ты делаешь вид, будто спишь. Но от подоткнутого одеяла ты чувствуешь себя защищенным ото всех напастей, тебе тепло и уютно.
Вот в это одеяло времени и целей и был закутан Сережа. Он встретил Лизу во вторник и уже давно решил для себя, что  позвонит он ей в субботу днем. Кто знает, будет она дома или в институте. Будет она читать «Антигону» или пылать свечой в объятиях похотливого ублюдка, внутри которого живет культ фаллоса и жажда удовлетворить безумную похоть…
За дни Сережа творил добро. Он никому не сказал нет. Купил блок сигарет и раздавал их просящим на улице. Не проходил он мимо нищих: раздавал им деньги. Узнав, что у однокурсника проблемы, он силился ему помочь, бегал за ним, как за ребенком, за что. В результате, был обозван мудаком и  получил по роже.
Одним словом, Сережа был рад, и ко дню субботы в его нутре уже было тепло и мягко, она была готова к встрече с Лизой.
В три часа он подошел к черному разломанному телефону и, успокаивая какой-то ветер в душе и щекотку в животе, набрал заветные семь цифр и приготовился.
- Але.
Ее голос. А вдруг, мама. Или сестра.
- Але, здравствуйте. А Лизу будте добры?!
- Да, я слушаю.
На секунду Сережа заплетался где-то в голове, там, где слова рождаются.
- Привет.
- Привет. А ты кто?
- Сережа. Помнишь, в троллейбусе…
- А, да-да-да… Помню. Привет. Как дела?
- Ничего… Жив.
Снова воздуха и слов мало. Вдохнул.
- Давай, может встретимся?
- Ну… Когда?
- Э…,- доброта дает о себе знать. Надо сказать, как ей удобно. -  Как тебе удобно? 
- Как тебе? Мне все равно. Ты же зовешь.
Она рассмеялась детским, красивым смехом. Друг Сережу что-то ударило изнутри. Кто-то внутри заорал гнусавым голосом, загавкал, закукарекал: «К СЕБЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭЭ». Внутри опять что-то бухнуло и какофония смолкла. Снова тепло и добро.
- Давай, в восемь на Гостинке.
- Хорошо, давай в восемь.
Ровно в восемь Сережа был у метро. Ждать Лизу пришлось недолго – вскоре из-под земли выехала один раз виденная наяву, но до боли знакомая рыжая курточка. А с ней- рыжые волосы, веселые глаза, мягкие с первого взгляда губы…
- Привет, – легко и по-детски, просто и с первого слова умея обаять, произнесла Лизанька.
- Привет. Как ты?
- Ничего… Ну что, пошли?
Сережа совершенно не умел ухаживать за барышнями. Быть может, в детстве у него и была способность обаять, но у юношей способность эта гибнет с первым же взглядом на противоположный пол, с первой затяжкой, с первой рюмкой (стаканом, бутылкой…). Они стремятся показать взрослость, крутость и говорят не своим басом, пьют пиво и обсуждают формы барышень. А потом приходит первая любовь и мудрость, бросок вперед и пиво, дешевые сигареты и обсуждение форм смешит, юноша знает больше, он будто всю жизнь сидел в зрительном зале, а теперь он выходит на сцену, он -протагонист этого театра.
Сережа протагонистом не был и даже в зрительном зале всегда сидел на галерке, лишь тихо мечтая и жутко конфузясь и краснея. Когда тот или иной приятель начинал обсуждать формы барышни на сцене.
И вот он – за кулисами этого театра. Эта роль-«кушать подано» или «Гамлет» - он не знает, он выйдет на сцену и все встанет по своим местам. А его партнер по сцене – та, что снилась по ночам, та, что искалась и вот – между ними – шаг.
Они гуляли по Невскому. Сережа был нелеп, неуклюж… Но с дневного телефонного разговора он решил выбрать роль философа, гуру-самоучки, мудреца и говорил непонятные слова, пролистав предварительно конспекты по философии и истории.
- А у Петра Первого рост был два метра с лишним.
Лиза посмотрела на него как на идиота. Сережа смутился и покраснел. Роль его оказалась какой-то нелепой и пафосной, вместо гуру получилась дурацкая персона. Что говорить после этого Сережа не знал и не понимал. Все было для него провалено. Один взгляд, унижающий, топчущий – и он уже ничто.
- Ну, что мы теперь будем делать?
- Ну, мы же гуляем…- ответил уже порядочно зябнущий Сережа.
- Может, зайдем куда-нибудь, а то холодно, - пояснила милая Лиза.
Вдруг снова какие-то звериные голоса защебетали, заклокотали внутри Сережи: к себе! К СЕБЕ!
- Можно ко мне зайти…
- К тебе? – в этих словах, в глазах Лизаньки в проплыло как бы крича, что все понятно. Развратник! Прелюбодей! Сережа почувствовал, как букашки-мурашки поползли по его позвоночнику к шее. Он зажмурил глаза в ожидании пощечины. В эту секунду Сережа было готов провалиться сквозь землю. Что внутри него кричит? Кто посмел нынче поселиться в его голове, готовой лишь на добро, и больше ни на что. Но ничего не произошло. Увы, когда человек ждет удара, он его не получит, все пройдет и повернется к нему улыбкой. Когда же батуты натянуты, страховка закреплена и полет обещает быть удачным, а посадка – мягкой, все подводит и горе-скалолаз гибнет, вопреки всем страховкам. Ибо есть вещь, которая выше нашего разума – судьба. Ребенок-человек лепит куличики, строит что-то там, пыхтит, он уверен: судьба его замка зависит лишь от него. Но вот приходит бука-Судьба и разбивает замки да куличики, которые чадо так долго возводило, да вдобавок еще какает в песочницу. А мальчик в нее песком, а она в него сапогом. А он в нее лопаткой. И так всю жизнь: кто кого. Судьба человека или человек судьбу построит.
- Ну, давай голос Лизаньки прозвенел, прошуршал словно музыка ветра на дереве в солнечный день.  Еще секунда – и Сережа совсем забыл о превратностях головы, его мысли устремились в красоту Лизаньки. Белые ваточные мысли заволокли всего Сережу.


Глава 5.
Результат, но не развязка.

Шаги в темноту. Темно. Но рука не подводит – где-то внутри привыкшего к месту организма создается автоматик, пихающий руку куда надо: к выключателю, в данном случае. И вот две фигуры: одна, женская, рыжеволосая, хорошенькая, в красной рубашке; вторая – мужская, чуть сутуловатая, толстая, нелепая, словно ее впихнули насильно в этот мир и она не знает, как здесь что делать.
Сережина голова плавала в океане какой-то ерунды, все вокруг превращалось в какой-то быстро перелистывающийся блокнот. Кровать – тело Лизаньки, словно это не реальность, а какой-то идиотский фильм, неправда и ахинея.
Руки его дергались и втыкались в темноту, оставляя беловато-прозрачно-сумрачные дыры в воздухе. Глаза ерзали по потолку, то и дело натыкаясь на препятствия, а блудливые руки, все еще подпрыгивая и пританцовывая, пытались удержаться,  хватаясь за Лизино тело. В секунду голова Сережи раздулась до огромных размеров, захрустела и лопнула, и из нее вылезла еще одна – незнакомая, жуткая, маленькая. С вертлявыми глазами и огромными рогами, словно желе, колыхающимися на воздухе. Руки же все дергались и прыгали по Лизе, раздетой и недвижно лежащей на кровати с железными шарами, в которых отражались лица, думы, страхи и страсти, что прыгали по кровати. По всему Лизиному телу уже плыл Сережа, или уже не-Сережа, или Сережа Второй, то только плыл полз, тек, шурша и извиваясь, шевеля рогами – желе. Он сладострастно облизывал лизины ноги, руки, плечи, шею, бедра, грудь, покрывал ее всю и вдруг превращался в шарик, катающийся по ее туловищу от низа живота к шее и обратно. Все уже было во власти Сережи, неограниченно правил он этим миров, пустыней Калахари, или просто красивым девичьим телом: упругой грудью, светлой кожей, нежными пальцами и шерсткой внизу живота.
Но вспышка. Голова извивалась и гикала, а Лиза еще лежала. Рука Сережи вытянулась, как телескоп, и, рухнув на огромную антикварную папиросницу в виде терема с флюгером и вмазал, влепил, ударил, обрушил, это уж как угодно, ее в голову Лизы. В секунду во все стороны полетели щепки от черепа, и из зияющей и аккуратно-ровной дыры в голове полезли скорпионы и каракатицы, полчища жутких существ. В изнеможении, не-Сережа, уже рушась и разбрызгивая сперму, издал дикий вопль из чрева, напугав крыс в своем желудке. В ту же секунду, разрушаясь, он еще заметил огромным и единственным глазом силуэт Павла улетающего прочь из комнаты, но уже лопнул и глаз. Все потухло.


Глава 6.
Взгляд.

Сережа проснулся в восемь часов утра. По обыкновению, он ощупал свою голову, чтоб понять, что она на месте. Улыбнувшись светилу, он открыл глаза с приятным чувством прекратившегося сна. Словно гроза кончилась, и начался свет, апокалипсис оказался не таким страшным, как о нем говорили, он произошел и никто его не заметил, все решили, что он – сон.
Но стоило Сереже повернуть голову, как он увидел рядом с собой тело Лизаньки. Она лежала, как покоятся мертвые в гробу – лицом вверх, ровно, подбородок ее был воздет к небу, а глаза смотрели как-то светло. В них не было зрачков – только солнце играло в них с самим собой в какую-то неведомую игру. Сережа ничего не смог подумать – словно клин кто-0то вбил ему в горло, и все звуки, мысли, слова, даже дыхание застревало где-то в животе.
На секунду, Сереже показалось, что Лиза дышит. Он осторожно дотронулся до ее теплой груди. Ни одного колыхания. И это при тепле. Она еще не побледнела, и казалось, что она еще жива. Сережа, первый раз в жизни видел труп – ему казалось, что это – какая-то шутка, она сейчас моргнет, улыбнется и потянется на солнце. Но этого не произошло. Обнаженная и прекрасная, она лежала на кровати. Сережа встал. Его шатало, и внутри него что-то кашляло и плевалось.  Добрец рухнул на зеркало, успев отразить в нем куски своей разваливающейся плоти, и через секунду уже лишь осколки на полу показывали, как в кино, комнату, разбитую и разложенную. Он снова посмотрел на Лизу. Она потеряла розовость, и начинала бледнеть. Ее красивое тело становилось похожим на статую Венеры. Белое, совершенно белое… Лицо – словно посыпано пудрой, глаза – стеклянные, точеная шея, тончайшим резцом выполненные складки на руках, тоже белых. Снежная грудь, а на ней – светло-фиолетовые, как поцелуй дьявола, соски. А ведь еще ночью (он с трудом припоминал) они были прекрасны – перси, алые соски, зеленые глаза, цвета, не виданного ранее, кожа. Лишь волосы сохранились – те же, светло-рыжие, как огонь костра, самого живого и природного, почти животного пламени. «Нет, это не она, его обманули, подставили», -  кричал Сережа Первый. Но вдруг мобилизовавшееся нутро икнуло истерично-насмешливо: «Она-она, не бойсь…Сам ведь кокнул…» Но..
- Но ведь… Я…
- Ты-ты. Выебал, а потом грохнул. Мы с тобой вместе.
- Да нет… Нет… Сон… Глупость… Абсурд, Ионеско какой-то…
- Не умничай, -   проворчало Сережа Второй, - не спасет.

В эту секунду, пока Сережа беседовал с Сережей, в дверь кто-то осторожно стукнул, и тут же вошел. На пороге стояла соседка Тетя Шура. В руках у нее был заводной дятел неудержимо истерично барабанящий по жестяной пластинке в виде дерева, а на поясе надрывно вопил будильник.
- Сереж, ты чего, зеркало разбил? – не стесняясь наготы хозяина, спросила Тетя Шура.
- Ага, - злорадно, необычно для себя ответил Сережа, повернувшись всем своим недавно окрепшим нагим телом к старухе.
- Аааа… А я думала, кто на лестнице, иль в колидори… Ланно… - протянула тетя Шура, косясь на Сережин фаллос, торжественно торчащий вверх, словно указующий дорогу соседке.
- А гостья ваша, никак ушла…- смутившись, но все еще желая общаться скорее заявила, чем спросила Тетя Шура.
- Нет. – отрезал неожиданно Сережа. В глазах у него все поплыло.
Глаза Тети Шуры, до сих пор носившиеся по комнате, натыкаясь на столб Сережиного члена, прыгнули к постели с шарами.  Сами стали как эти шары, она воскликнула что-то, шатнулась, швырнула в Сережу дятлом, и тревожно зазвенела будильником, умчалась вдаль по коридору к телефону. Сережа рухнул в объятья выросшего за время разговора с соседкой Сережи Второго.

Глава 7. Визит. 

Камера одной из тюрем, пустая и темная. Только дыра в стене с решеткой освещает помещение. На единственных в этом каменном шкафу нарах сидит голый человек. Он худ. На нем – оттенки еще не прошедшей юности, и, быть может следы отрочества. Щетина растет плохо, тело подтянуто, он во многом смахивает на Маугли. В углу появляется старец. Он сед, лыс, круглый лоб его и кривой нос – философичны, глаза глубоко посажены. Он облачен в тогу римских императоров.
- Здравствуй, Сережа. – произносит гость.
-  Здравствуй, Павел. – ответствует голый.
- Ну вот, конец. Ничего твое добро не сделало
- Я ничего не понял. Я кого-то убил, а кто я – не знаю. Я во всем запутался. Мир был простым, утром встаешь, идешь чистить зубы, в институт, из института. Делаешь добро всем, хочешь мир осчастливить,-старик залился сиплым. Глухим смехом. - А вопросы добра и зла меня запутали.Я хотел добра, убийство произошло. Не понимаю, что происходит.
Старец засмеялся:
- Так и должно было быть. Тебе не постичь ни одного из вопросов бытия. Ты мелок. Ты ведь человек, а не Бог, не ангел, не черт, не Рыцарь… А только им дано знать о бытие, потому их и нет в этом мире. А узнают люди все на том свете. А вам не дотерпеть.
Ты читал книги сера ЧарльзаДарвина? Он писал, что человек произошел от обезьяны. Он, в общем, был прав. Ох, знал бы ты. Как он хохотал, когда узнал о том, чточеловек и есть обезьяна, просто облысевшая. Только человек похуже обезьяны – та хоть все знать не хочет. А людям все знать надо. На место богов свих вожаков ставят.
Я тебе расскажу историю.
Старик замолчал. Он вздохнул и начал рассказ.
- Много, много лет назад, когда еще костры озаряли скалы, и люди были разбросаны по миру, не зная о своем существовании, жил Зо. Странный он был. Обросший шерстью огромный павиан. Был этот Зо до ужаса дотошным. Ему все хотелось знать об этом мире. И кто где живет, и, что самое ужасное, зачем живет… Он отправился в путь через весь земной диск, смотреть, где еще есть люди. Он шел по суше, плыл по рекам, поолз по пескам, и искал себе подобных. И тогда он упал на землю и закричал: «Боги! Почему на моем долгом пути нет ни одного человека». И ответствовал ему Бог: «Потому, что не хотел ты видеть и любить людей, но хотел их знать». И в ту же секунду Зо   стал мпаленьким, а потом олказлся вутри себе подобного, но лыслого существа. Бог наслал на него проклятье, и с тех самых пор каждый, кто захочет подняться выше себе подобных, стать не радостным и просто обитающим человеком, а чем-то большим, познать этот мир не внешне, а внутренне, будет превращен в злого и жестокого Зо.
- Так значит тот, кто убил Лизаньку – Зо?
- Нет. Тот, кто убил Лизаньку – ты. Но ты – это Зо. Тот самый, проклятый Зо, что шляется о миру. В тебе, как и в каждом, кто не хочет просто жить, просыпается Зо, в тебе он проснулся. И скоро ты перестанешь быть Сережей, а станешь Зо.
Не бойся. Иди ко мне.
Сережа подошел к старцу и лег на бетонный, приятно-холодный пол рядом с ним, положив колени ему на голову, и закрыв глаза.
 - Ты захотел что-то узнать. И вот, из тебя вылез человек такой, какой он есть, тот, какой ты и какие все люди на самом деле – Зо. Завтра ты проснешься, и будешь одинок и совсем изменишься – а еще позднее ты узнаешь, что нет ада, и что там все счастливы, даже тот, в ком побывал Зо. Ты попадешь в РЕАЛЬНУЮ ЖИЗНЬ. Не бойся. Реальная жизнь теперь навсегда. Но прежде ты пройдешь очищение через страдания. Через одиночество и небытие в этом мире. Но все это кончится. А теперь спи.
Старец вышел, оставив за собой непроглядную тьму, и голое тело Сережи спало в темноте с улыбкой. Спало свою последнюю ночь.


Эпилог.

Зал суда пуст. Лишь солнце играет на лавках, скамьях, креслах и трибунах. Дверь открывается сама собой, и входит Зверь. Это Зо. Бывший Сережа. Он оброс шерстью, его крохотная голова тонет в обезьяньих плечах. Он сидит за решеткой, и безнадежно-больными глазами смотрит на дверь с надеждой. Что кто-то войдет. Но никто не войдет. Никого не волнует зверечеловек. Кто знает, о чем он думает. Может – о будущем, а может – о прошлом. Но глаза его пусты. Их просто нет, как и всего Сережи, милого и доброго. Зо прроживет свои страдания и сгорит, ережа высвободится. Он помчится по звездному небу, чтоб переродиться в рыцаря. Так он и будет на звездном небе скакать на лошади, громыхая латами. 


Апокалипсис произошел, а его никто не заметил. Люди продолжали жить в городе, изрезанном ножом Бога, покинувшего этот мир навсегда, улетевшего куда-то вникуда и оставившего вселенную сиротой, самой того не знающей.