Прощаюсь

                Всегда больно менять кожу
                Питон Каа


 Ночь.Неяркий свет в коридоре.Работает телевизор, пищат мониторы на разные голоса. Все белое и голубое и красный абажюр в спальне-кухне. Самовар и чайчик по-котляровски : “Тебе крепкий? Как себе...”.
  А из окна курилки – свежий ветер и звезды.И светится в хирургии одно окошко.Там Самоваров на новом диване пьет кофе и смотрит телевизор под потолком.
  AVL   вздыхает  тяжко. Звонит телефон.В ординаторской учат английский или читают о сверхъестественных явлениях. Телевизор выдает клипы.

  На Царичанку дорога извилистая, как ползущая змея. Фонари мотаются где-то в листве, дорога еле освещена фарами и пуста.Прохладно и легко.Скорость – асфальт убегает из-под колес и завораживает, как костер. Доктор Саша заснул на переднем сидении, а я как кролик на удава смотрю и смотрю на эту бесконечную черную ленту.На ней кое-где лежат облака, мы проезжаем по ним, как в молоке, по – пояс, не снижая скорости на поворотах.
 Фонари шатаются в темной листве. Пусто и черно, пахнет туманом.

 Чтобы не плакать мы смеемся. Всю ночь у Кота просидели – читали анекдоты с дискеты. А утром – сонный пустой Тополь, сонный сырой воздух.Петух кричит рассвет откуда-то с двенадцатиэтажного дома. Мы идем на стоянку.
  Ты никогда не был мне так близок, как теперь, когда ничего между нами быть не может, когда есть Сашка и Машка, которые тебя любят и ты их, наверное, тоже. Я когда-то хотела нарисовать тебя в профиль. Не нарисовала. Я не любила тебя, нет. Это что-то иного порядка. Это  Гаран – белый на фоне черного окна с сигаретой, как на бархатном полотне, и расстояние нас разделяющее – непреодолимо и несуществующе. Невозможно переступить порог, потому что его нет. И соединение наше не на земле, а где-то в беспределе.

 И боль еще одного нового рождения.
 Очищения.

1991