Он и она

Его случайно занесло в какую-то деревню. Спасаясь от трескучего мороза, он зашел в первую же избу, благо дверь была не заперта.
Она сидела за столом у печки и ваяла пельмени. Он почувствовал, что в доме кроме неё никого нет. Бросив пальто на скамеечку у порога, спросил:
- Хозяйка, можно водицы испить?
- Пей, – бросила она, не отвлекаясь от работы.
“Хорошая хозяйка, усидчивая” – подумал он, снимая алюминиевый ковш с гвоздика, - “а ведерко – маленькое, видать, сама по воду ходила, мужа нет”.
Выпив три ковша, он подошел к ней поближе:
- Хозяйка, ты замужем?
- А то ж.
Он склонился над ней и прошептал в ухо:
- Муж объелся груш.
Она посмотрела на него черными, как маслины, глазами и испугано заморгала. Надо признаться, последнюю фразу он сказал с каким-то предательским американским акцентом, что-то типа: “Moosh obyelsa groosh”. В его воображении вдруг нарисовался муж, жадно поедающий синтетическую набивку боксерский груши. Эта картина сменилась еще более кровожадной: муж-сотоварищи, заговорщицки хихикая, склонились над скелетом безвременно ушедшей из жизни Агриппины Исааковны Рейхельгауз (в народе – тёти Груши).
Он стал расстегивать ей блузку. Медленно, медленно. “Наверняка, её муж – овощ”, - думалось ему.
Перед его взором предстала её божественно красивая грудь (лифчиков в деревнях нет).
Но его внутренний голос не унимался: “Сейчас придет муж, шибко бяжи отседа!!!”.
Лаская её перси, он не преминул спросить:
- Хозяйка, сколько тебе годков будет?
- Двадцать.
Она была прекрасна. Не то чтобы как-то смазлива, как бывают смазливы бабцы и тёлки в крупных городах, те, которые прячут истинное лицо под тоннами макияжа. В ней была какая-то божья искра.
- Девочка моя, - несколько раз повторил он, целуя ей соски.
Он был лингвистом. Настоящим пробитым питерским лингвистом. Его профессия никогда не отпускала его больше, чем на пару часов. Вот и сейчас вдруг вспомнилось, что согласно закону Якоба Гримма о первом передвижении согласных индоевропейские глухие смычные фонемы в германских языках были заменены глухими щелевыми, и что латинское puella – девочка, девушка превратилось в английское filly – молодая кобылка.
- Кобылка моя, - произнес он, все больше хмелея от любви.
Резкий удар скалкой по голове мгновенно выдернул его из мира иллюзий.
- Сам ты жеребец, - воскликнула она и еще раз огрела его скалкой по черепу, - “проваливай, зоофил несчастный!”
“Пойми этих баб...” – думал он, еле-еле волоча ноги по заледенелой дороге.
Шел четвертый день тюремного срока её мужа, которого намедни посадили на семь с половиной лет за кражу двух куриц у председателя колхоза.