Копейка

  Копейка.

Я Копейка. А, нет, не монета – машина, авто. Вернее когда-то была ей. Мне двадцать один год. На год меньше, чем моему нынешнему хозяину. Это у людей двадцать один год – начало жизни, а у меня... Одним словом – я старая, ржавая, гнилая развалина.
Двадцать один год назад, за несколько теплых летних дней меня собрали на  Волжском автозаводе из кучи деталей, превратив в почти живое существо. Выкрасили в ядовито-красный цвет, помпезно обозванный «Коррида», и, погрузив на железнодорожную платформу, отправили в Москву. Как же ярко тогда светило солнце! Мимо проплывали Жигулевские горы, бережно покрытые лесами. Свежий утренний ветер обдувал бока, словно говоря: « Ну вот, скоро и вы сами будете лететь навстречу мне...» Я видела и движущиеся навстречу, и попутные машины, и понимала, что скоро все это будет у меня. Двадцать один год назад. Все это было двадцать один год назад. Еще через три дня нас в количестве десяти душ выставили на продажу в автоцентре, что на Варшавке. У меня при разгрузке оторвали «очко» фары и помяли бампер. Так что надеяться на представительного владельца мне не светило.
Нас осталось трое когда появился Михалыч. Он мне сразу понравился. Да, за сорок.  Да, с животиком и с сединой. Ну а кто в те времена покупал машину за честно заработанные деньги в двадцать лет? Он мог бы взять и ту «бежевую», абсолютно нетронутую, и «адриатик», но сразу подошел ко мне. Я, честно говоря, смутилась. Он рассматривал все мои интимные места спокойно и деловито. Лез под капот, трогал внизу рулевую колонку. Но если без вранья – я гордилась своим «веберовским», очень удачным карбюратором. Так сейчас, мне кажется, женщины гордятся  красивой грудью. Михалыч тоже его очень ценил. Ну да бог с ним. В те времена начиналась половая автомобильная градация. С нас, с «Копеек» начиналась. Что такое «Москвич»? Ага. Вот и вы так думаете. Да нет, ничего плохого о нем я сказать не хочу, только даже когда он появился под номером 2141, все равно получил любовное название «Крокодил». А что стоит «Горбатый», в последствии «Ушастый»? Грубые, плохо слушающиеся руля, мужики. Впоследствии народившаяся «Таврия» полностью не успела сменить пол. Так и осталась гермафродитом с мужскими рудиментарными свойствами, как то: налетев на бордюр, грязно, но по-бабски визгливо ругнуться: «Ой, бля».  «Копейка» ни копейка, но называли то нас – «Ласточка». Приятно, все же, черт побери. Это сейчас появились «Мерины» и «Бумеры». Ну они – круче вареных яиц. Никто же не назовет «Мерина» ласточкой. Мерин, он и есть «Мерин». А из женской братии, ну «Хонда» - сука, пахнущая дорогими духами. Ничего другого о ней сказать не могу. Ладно, отвлеклась я что-то. Так вот Михалыч. Мог бы зародиться роман, если бы не Нина Васильевна. Машина, как говорят – вторая жена. Не тут-то было. У Михалыча могла быть только одна жена. Да, да – Нина Васильевна. Меня в этой семье определили в качестве извозной лошади. Кто определил, тоже понятно. И те неприличные прикосновения со стороны Михалыча в день покупки так и остались первыми и последними неприличными. Уже на следующий день они  стали просто предупредительно- заботливыми. Такими они и остались до конца. Не потому что так хотел Михалыч. Так хотела его жена. Машины не столь ревнивы, нежели женщины, но, признаться честно, Нину Васильевну я не любила. Не любила, когда она командным голосом заставляла мужа стартовать не прогрев двигатель. Не любила, когда она садилась в меня, продавливая амортизаторы своими ста килограммами. Да что вспоминать, не любила и все. И вообще, все мечты на железнодорожной платформе при переезде в Москву оказались всего лишь мечтами. Все последующие годы мне довелось с марта по ноябрь еженедельно совершать один и тот же рейс – на дачу и обратно, не считая мелких поездок, со скоростью не более семидесяти километров в час. А стоя на приколе в каком-нибудь придорожном сельмаге, и слушая короткие разговоры дальнобойных,  насквозь пропитанных маслом и соляркой «МАЗов» и «КАМАЗов»,  понимала, что никаких дальних, быстрых  дорог у меня не будет. Их и не было. Да нет, я не жалуюсь. Я прожила с Михалычем хорошую, заботливо-теплую жизнь. В тот день мы приехали с дачи в последний раз.  Михалыч кряхтел, шумно дышал. Обычно осенью он ставил меня в гараж помыв, прибрав, не смотря на то, что в последние годы  серьезно сдал и почти забросил. Я прогнила, прокладки в движке и клапаны стоило бы тоже поменять, не говоря о масле, которое крутилось во мне третий сезон.  Да что там говорить – девятнадцать лет, срок не малый.
- Ничего, - говорила я себе засыпая, в то время как Михалыч сбрасывал клеммы с аккумулятора, - вот весной  отдохнет, и с новыми силами…
Весной Михалыч не пришел. Я поняла это даже в своем анабиозном состоянии. Прошло лето, нудно запели свою песню осенние дожди, постепенно переходя в мокрый снег, а я так и оставалась без движения, запертая в темном, холодном гараже.
Двери гаража открылись в канун моего двадцатиоднолетия. В том, еле живом состоянии, я плохо понимала, что меня продавали. Продавал сын Михалыча, за какой-то бесценок, какому-то сопляку, по имени Санек. По-другому его вряд ли можно было назвать. Типичный Санек. Насмотрелась я на таких еще с Михалычем. Механику не знают, ездить нормально не умеют - но «Шумахеры», все как один. Вот такой обормот, получивший полгода назад права, меня и купил. Вставил ключ в замок зажигания, повернул и… Не тут-то было. Ага, сейчас. Так бы я вам с полтычка и завелась. Аккумулятор за это время превратился в труху, провода окислились. Одним словом – полутруп. Он понял это только через полчаса. Ну что с этим поделать? Плохо с соображением. Через два дня Санек притащил новый аккумулятор в 60 ампер, ворох проводов, новый трамблер, влил в бак канистру какого-то немыслимого бензина и, подключив все это ко мне, продолжил экзекуцию. Да, почувствовала, почувствовала и этот аккумулятор, и провода, которые били через свечи внутрь цилиндров, словно это не двигатель, а электрический стул. Вдыхала приторно-дурманящую воздушно-бензиновую смесь, содрогалась всем своим «корридным» телом, но так и оставалась в прежнем состоянии.
Не знаю, что произошло в тот момент, но в очередной раз я со всей силы после поворота ключа вдохнула в себя бензиновые пары, сжалась, взорвалась изнутри и окончательно проснулась.
Как же я ревела. Глушитель оказался конченным. Слава богу, Санек этого пережить не мог. Спустя три часа я уже утробно урчала с новым глушителем. Дальше. А вот дальше началось самое страшное. Санек решил наконец выехать из гаража. Воткнул заднюю передачу и отпустил сцепление.
Я заглохла. Тут же заглохла. У меня залипло сцепление. Для непосвященных объясняю попроще – диски сцепления приклеились и срослись друг с другом. Мой бедолага, ничего не понимая, еще час провозился  и побежал за подмогой.
Подъехали они ещё через час на «шестерке», цвета «мурена». С музыкой, бархатными чехлами на сиденьях. «****овозка». Может изначально машинка и не была такой, но теперь, да и окончательно до конца дней своих, ее уже определили в качестве «****овозки». Наверное надо пояснить, что это такое – в салоне куча ароматизаторов, затемненные стекла, музыка а ля «Джордж Майкл» или того круче – Хулио, ну который Иглесиас. Интим, в общем.
Экспертом по поводу меня оказался Сергей Николаевич, хозяин «шестерки». Не на много старше моего Санька, но важности немыслимой.
- Точно, сцепление залипло, - выдал свою оценку Сергей Николаевич. – Попробуй разорвать. Газуешь, втыкаешь передачу и отпускаешь сцепление. Может что и получится. Действуй. Вообще не понимаю, зачем ты связался с этим барахлом? Подождал бы месяца три, мы бы тебе что-нибудь приличное подыскали.
- Сереж, может ты сам сначала попробуешь? – проканючил Санек.
- Не, некогда. – И бросив приятеля наедине со мной тотчас укатил.
А тот как на первом любовном свидании вдруг ни с того ни с сего растерялся. Чего растерялся? Аккумулятор, фильтр менял? Менял. Глушитель ставил, все нормально было.
Минут пять мой «гонщик» нерешительно раздумывал, затем завел меня, подгазовал, воткнул передачу и почти плавно отпустил ногу с педали сцепления. Конечно я заглохла. Но на этот раз пройдя через жуткую боль. Он повторил эту операцию еще раз. И еще раз. Результата, кроме причиняемой сильнейшей боли никакого. Костолом. Кто же так разрывает? Чуть подгазовал, чуть отпустил… Если уж разрывать, то делать надо это решительно, а не так. Я его уже ненавидела. Обезумев от боли я собралась, втянула педалью газа его ногу к себе, а другую отпихнула педалью сцепления, судорожно дернулась и диски разорвались. Через минуту я стояла под ярким солнцем, устало бормоча: «Слава богу». Шурик тоже прилично умучился. Может, чувствовал каково мне. Я кашляла, чихала. Движок работал неровно. Наконец он заглушил меня, дал остыть и вытащил щуп масла. Догадался. Там же давно уже не масло, а какая-то непонятная субстанция.
Вот такого я не ожидала. После промывки Санек влил в меня «шеловское» масло. Нет, точно. Пустая красная канистра осталась стоять в качестве вещественного доказательства. Я практически забыла о стуке клапанов и наподобие новогодней елке «задышала, ожила».
- Ну что, Ласточка, прокатимся, - поглаживая меня по «торпеде», - сказал Санек и мы выехали из гаража. Там, после выезда, почти полтора километра прямой дороги. Половина из них в горку. Он выжал газ на второй, сделав запас скорости для третьей, мягко перешел на третью. Догнал скорости, бросил вперед и почти незаметно оказался на четвертой. На подъем мы влетели на скорости 80. И в этот момент я влюбилась. А что вы от меня хотите? Живой женщине порой достаточно немного ласки, заботы, тепла и она пропадает. А уж ржавой, истосковавшейся по движению «Копейке»… Чего уж об этом.
В следующие две недели мой Саша  вымыл, вычистил меня. Поменял масло в коробке передач, накупил железа, чтобы переварить кузов. Так же, как когда-то Михалыч, поменял «очко» на фаре. «Очко». Нет не «очко». Колечко. В то время  в гараже крутили песенку: «Колечко, на память колечко, теперь не свободно сердечко…». Вот и мое сердечко теперь не свободно.
Потом у него кончились деньги и Саня выдохся. За это время он перезнакомился со всеми. Это там, у буржуев гараж – безликое место для стоянки машин. У нас же стоит подписать: «Гараж - читай «Мужской клуб».  Там лечат своих подруг, т.е., машин. Там пьют вино, пиво и водку. Туда приводят и пользуют своих двоюродных жен, то быть любовниц, либо просто случайных подруг. Собственные, родные жены в эти райские кущи допускаются редко и с большой неохотой. Михалыч, уж на что был весь из себя правильный, и то старался каждый визит Нины Васильевны в гараж свести к минимуму. Та хозяйским взором осматривала помещение, меня. Недовольно качала головой, заметив пустую пивную бутылку, делала свои замечания, и почти торжественно удалялась. После чего Михалыч плюхался на сиденье, доставал из под него непочатую бутылку и поглаживая меня по капоту говорил: «Пронесло».
Саньку не надо было от кого-либо прятаться. Все это он делал открыто. Только вот время  поджимало. Машина машиной, а к концу лета из гаража надлежало убраться, разумеется, вместе со мной. Поэтому он и метался между попытками моего ремонта и приводом  на разложенные сиденья различных особей женского пола. Понятно конечно – дело молодое. Я даже пружинами сидений старалась не скрипеть. Благо, красный фонарь зажигать надобности не было. Цвет у меня от рождения такой.
Тогда в очередной депрессивной пьянке я узнала, что ближайшие двести-триста долларов, после отдачи долгов, у Санька появятся не раньше, чем через месяц. А чтобы меня перекроили, то есть переварили, необходимо как минимум пятьсот. Да, тогда он и сломался. Сергей, ну который Николаевич, убедил его, что все, что он со мной делал – полнейшая глупость. И я вдруг тоже поняла, что деньги, силы и любовь вкладывают в молодых и красивых, а не в гнилых развалюх. Хотя, при чем тут любовь? Любовь это не тот товар, за который  заплатив, стоит ожидать сдачи. Все реже мы выезжали из гаража. Санек, похоже, начинал меня стыдиться. Однажды ему сказали, что где-то под Серпуховом ребята-гаражники, местные «Кулибины», за сто долларов полностью меня переварят, покрасят и еще движок отрегулируют. Он ожил на какое-то время. Узнал точное местонахождение, договорился, и даже загрузил все железо на заднее сидение. Но потом выяснилось, что там меня можно оставить на запчасти, вместе с новым железом даже не за сто, а за двести долларов. По-другому – содрать все что еще может пригодиться. К примеру, мой «веберовский» карбюратор, новый аккумулятор. Из движка что-нибудь. Таким образом моего Сашу уговорили отвезти меня на свалку. Уговорил ни кто иной как Сергей. И тот согласился.
Поздним вечером мы покинули гараж. Санек отдал ключи от гаража сыну Михалыча. Так косвенно я последний раз попрощалась с моим бывшим хозяином.
Решили ехать двумя машинами. Туда в паре с Сергеем Николаевичем, с его «муреной», обратно, понятно, без меня. Еще раз посмотрели карту, уточнили маршрут. Не доезжая до Серпухова, съезд на проселочную дорогу. Вот туда меня и отвезут, где бросят гнить. Саня, Саня, ты ведь хотел, чтобы мы после того, как меня поставишь на хороший ход, по вечерам, после работы подхалтуривали извозом. Мы и все деньги, вложенные в меня за два месяца, а то и за месяц, отбить смогли бы. Ну да, не судьба. На спидометре у меня даже круга не пройдено и карбюратор… Все, все, молчу.
Саня, поставив меня на ночной прикол у своего дома, напротив «Строгановки», ушел спать. Вставать рано, в четыре утра. Поедем ранним утром, как на расстрел. Вот и дождик пошел. Не нудный осенний, который рождает безысходность, а короткий и легкий, еще летний, с налетом теплой грусти. И тут же, как народная примета, появились, завывая, «поливалки». Увидели, что не сплю. Посмеялись вместе. Они же тоже существа подневольные.
Вот и стихло. Воскресенье уже. У меня осталось на все воспоминания три часа, а потом… Нет не три. Меньше, гораздо меньше. Прежде всего надо обдумать то, как я поеду. Сегодня, даже если мне в бак зальют солярку или воду из под крана, я все равно проеду. Хоть единственный раз в жизни проеду так, как  хочу.
Запахло травой и грибами. Чудный запах. Так часто пахло на даче у Михалыча. Я вновь провалилась в воспоминания и чуть не вздрогнула когда хлопнула дверь подъезда. Зевая и поеживаясь от утренней прохлады вышел Санек. Буквально через минуту появилась «муреновая шестерка». Молодцы мальчики, слаженно сработали. Сейчас главное усыпить, вернее не пробуждать внимание. Заводиться сразу тоже не стоит. А потом пару раз «строить» движком, покашлять, чихнуть.
- Александр, что это она у тебя не заводится? Может сразу на прицеп взять?
- Ничего, сейчас. Конденсат наверное.
С третьего раза я все же завелась. Как и собиралась просимулировала простуду. Получилось. Меня снова кинулись привязывать к «мурене».
Ну уж нет, не выйдет. В этот момент я зашуршала движком. Все, поехали. Неторопливо, друг за другом мы двигаемся по спящей утренней Москве. Нас с Саньком, как ненадежных, держат впереди. На всякий случай. Если что, то мы на виду, перед глазами. Да я и сама не тороплюсь. Хочется попрощаться с Москвой. Люблю я этот город, не смотря на нынешние «пробки» на дорогах. Едем в тишине, неторопливо урча моторами. Почти похоронная процессия. Мне на лобовое стекло прилепили табличку «В РЕМОНТ».  Честнее было бы «НА УБОЙ». Стыдно. Несколько раз, дергаясь, я опрокидывала ее, пока они наконец не приклеили этот кусок картона скотчем. Уже почти подсохло. На трассе - тем более. Да выключи ты, Санек, ближний свет, наконец. Светло уже.
На Варшавке я решила чуть подгазовать. Прижала к себе правую ногу Санька. Ему понравилось. Мы перескочили за 70 км., и тут же нас обогнал Сергей Николаевич, выразительно крутя пальцем у виска. Притормозили. Ладно, подождем пока. Еще не время. Это так, разминка. Вот выедем за кольцевую, там уж крути не крути, а нечего у тебя не выйдет.
Ну вот и она – кольцевая. Пересекаем ее словно стартовую черту. Хоть и рано, но все же ГАИшники не спят. Надо повнимательней, а то все закончится не начавшись. И все же я почти сразу начинаю ускоряться, аккуратно придерживая хозяйскую ногу на газе. Нравится. Я знаю, что ему нравится. И опять «мурена» со своим нудным хозяином. Ну уж нет, дружок, на сей раз не стоит мешать. Я втискиваюсь рулем поудобнее в Сашины руки, и он понимая это дожимает до СТА. Я люблю его руки, молодые, крепкие, с вздутыми бугорками мышц. Не тупо перекачанных, а  естественных, от молодости. Сто километров на спидометре. Так я еще не ездила. Но вроде ничего, чувствую себя вполне. Пока не стоит ускоряться дальше. Сначала надо разобраться в ощущениях и понять – доедем мы в таком виде до конца? Движок гудит ровно, без перебоев. Рулевое немного ведет, это ничего. Совсем немного ведет. Асфальт сухой. Чувствую я его великолепно, почти вгрызаясь всеми четырьмя колесами. Николаевич понял, что мы не собираемся дальше улетать и оставил попытки обгона. Едет сзади, метрах в ста. Скоро пост ГАИ. Притормаживаем, Саня. Хорошо. Пост миновали идеально, на тридцати. Кому мы нужны в таком виде. Вот «мурену» на такой скорости стоило остановить. Чегой-то это она так тащится?
Ну что, вторая серия? Правильно – третья, четвертая. И мы снова на ста километрах. Начинаем привыкать. Сань, давай сто десять, как думаешь, получится? Получилось.  Еще десяточку. Есть. Здесь уже надо быть внимательными. Обоим. Можно не заметить бензинового и скоростного опьянения. И тогда… А вот сердечко у меня, т.е., движок, того, может и стукануть. Отдышка появилась. Эх, клапана бы, да прокладки поменять. Карбюратор, хоть и «веберовский», да все равно отрегулировать не мешало. Вот тогда бы! Господи, автомобильный ты мой, о чем это я?
Так, все. Притормаживаем. Опять пост ГАИ. Сколько же их натыкали? Только ведь проезжали. Ничего, после этого, если верить карте и Саньку останется последний, а там пять километров и правый съезд на проселочную дорогу. На этот раз проехали на пятидесяти. Ничего, обошлось. И как только я стала набирать скорость, «мурена» обогнала и встала  впереди. Восемьдесят и все. Так я тебе и поеду восемьдесят. Прижимаюсь почти вплотную, подгоняя «шестерку». Нет, не идет. И не рванешь, двигатель у нее мощнее. Ладно, попробуем по-другому. Постепенно отстаем. Наращиваем разрыв. Те сначала тоже притормаживают, потом остаются на восьмидесяти. Нас еще видно. Мы еще едем.
А вот теперь пора. Саня вдавливает в меня педаль и я изо всех сил начинаю разгоняться, надрывно ревя, словно самолет на взлете, стремительно приближаясь к «мурене». Догадались, в последний момент догадались. Поздно, родные. Мы на скорости сто тридцать проносимся мимо них. Саша мертвой хваткой вцепился в руль. Страшно. Мне тоже страшно. Надо расслабиться. Не получается. Меня ведет, плыву по полотну, едва различая  дорогу. Пьянею от бензиновой передозировки, а стрелка спидометра ползет к ста сорока. «мурена» давно осталась позади. Испугались. Не она. Сергей Николаевич  испугался. А Санек едет. Боится, но едет. Все-таки не зря я влюбилась.
Проморгали. Пост ГАИ проморгали. Потеряли контроль. И притормозить не успеем. Мы стремительно проносимся мимо одинокой фигуры полусонного ГАИшника. Вместо того, чтобы поднять свою полосатую дубину, он удивленно разводит руками, поражаясь наглости ошалевшей «копейки». Сейчас он передаст по своему радио на другой пост о вопиющем нарушении. Или поедет нас догонять? Нет, не поедет, слишком спать хочет. Передаст по эстафете. А мы не доедем до следующего поста. Наш поворот вот-вот. Все, Саша, мы уже не соображаем ничего. Еще чуть-чуть, и в кювет. Со мной-то ладно, а тебе еще жить. Так что давай осторожно притормаживай. Аккуратненько. Куда к сцеплению? Только движком. Обо мне не переживай, если до сих пор не стуканула, то теперь доеду. Вот так, молодец. Уже восемьдесят, уже дышать можно. Семьдесят. Вон съезд уже виднеется. Шестьдесят. Ставь на нейтралку, докатимся налегке.
Медленно скатываемся на грунтовую дорогу. Все, Саня, теперь сам. У меня сил не осталось. Мы неторопливо катимся к виднеющимся вдалеке гаражам. Сейчас меня как лошадь на бойне осмотрят, оценят, сколько дать хозяину, и начнут раздирать. Хорошо, дали бы остыть окончательно. Снимут мой карбюра... Да черт с ним, с этим карбюратором. Впрочем, что жалеть. Как бы ни было, до самой последней капли сознания у меня останется сегодняшнее утро. Я все же... Мы все же проехали так, как я мечтала всю свою жизнь.
Вот и гараж. Нас ждут. Саня глушит двигатель и выходит на встречу. Тихо. После оглушительного рева невероятно тихо. В зеркале заднего вида появилась «шестерка». Доехали, наконец. Да она умучилась не меньше меня. Вот тебе и молодежь. Николаевич подбегает к Саньку, кричит на него, а тот в ответ смеется и похлопывает по плечу. Потом подводит ко мне молодого парня, лет двадцати пяти, тридцати и, вынув из меня ключи, отдает их ему. Дальше. Дальше он достает кошелек.
Саня, что ты делаешь?
Вместо того, чтобы взять деньги он отдает все свои.
- И движок сделайте. Только чтобы прилично, хорошо?
- Да не беспокойся, если уж мы деньги берем, то за работу отвечаем. Ты же не с улицы пришел.
Саня подходит ко мне, гладит по еще не остывшему капоту.
- Не скучай, «Ласточка», через неделю заберу.
Ой балбес, ну какой же ты у меня балбес, Санечка. Все деньги отдал. На что ты теперь жить будешь? А еще техосмотр проходить. С моим возрастом без денег не пройдешь. Опять в долги?
Ну ничего, может извозом займемся по вечерам? Выкрутимся. Честное слово выкрутимся. Я, не смотря на нынешние «пробки», люблю вечернюю Москву.