Телефон

Телефон

У меня появились деньги. Случайно, наверное. Ни когда их у меня не было много, да, видно, правило оказалось с исключением.
Причем их оказалось столько, что я смог написать заявление на отпуск без сохранения содержания на два года. На это время удалось забыть необходимость вставать по звонку в шесть тридцать, потом трястись в электричке, ждать автобус, давиться в нем, чуть-ли не рвотой, и за все это потом извиняюще улыбаться за опоздание, проходя мимо приоткрытой двери начальника.
Да и причина для появления денег совершенно невероятная - умерла родная тетка и единственными родственниками оказались у нее мы с братом, который был старше меня на три года.
Вот уж у кого всегда были деньги! Когда он пришел ко мне в мою однокомнатную квартиру через полгода после похорон, мне показалось, что "исключений" в моей жизни не будет - так хозяйски и оценивающе, с нескрываемым презрением, чуть-ли не брезгливостью, он смотрел на мои аппартаменты. Но что-то шевельнулось "в глубоко" его глазах, толи он вспомнил о том, как мы стоя спиной к стенке отбивались от соседских мальчишек, а то-ли время, когда я тащил его на себе с порваной ногой о торчавший невидимо в траве заржавелый обломок косы. 
Ровно половину суммы от продажи теткиного дома он вручил мне еще через несколько месяцев. "Наверняка так же бестолково их потратишь, как бестолково живешь", - проворчал он на прощанье.
Проектный институт, в котором я работал чертежником дышал на ладан и мой начальник без удивления подписал заявление, пожалев, наверное, в душе, что на бумаге была изложена просьба об отпуске, а не о увольнениии.
Творческие желания, а я имел честь надеяться, что у меня это были они, должны хотя бы приближаться к исполнению. Почти ни один из наших величайших поэтов не проживал, не меняя своей жизни координально либо по своей, либо по причине рока, либо хотя бы для того, что бы попутешествовать. А мне так захотелось попробовать себя великим! Ну хотя бы в том, чтобы бросить работу и уехать в деревню писать.
Да!Да! Я оканчивал когда-то художественную школу и, выпускаясь, был не последним из учеников! А мой лучший друг, знаменитый...  нет, не буду называть фамилию, сегодня он желаемый гость в самых модных и талантливых гостинных, подглядывал иногда из-за плеча и цокал языком на мои идейки.  А в студенческие годы, после галерки театра, когда мы запивали "три семерки" томатным соком за десять копеек стакан, и это была наша единственная закуска, он мне говорил: "Тебе бы душу вместо скорости, может и догнал бы тогда Репина или Серова." Но...
Но... Случайные зароботки. Декорации в провинциальном театре, рекламные щиты у кинотеатров на краю города. Росписи досок почета, заголовков стенных газет...
А по вечерам... Леонардо Давинча, Гойя, Веласкес, Врубель, репродукции от Эрмитажа. Можно было с ума сойти от контрастов, от ощущения ничтожества по сравнению с вечным.
Потом, да и в то же самое время, - семья, мука перемешанная с водой и брошенная на сковородку вместо хлеба, и... наконец, чертежник в уже знакомом вам институте.
Иногда Друг, доведенный до бешенства равнодушием к безысходности моего существования, хватал мои картины, тут же, на моих глазах, кромсал их талантливой кистью, потом куда-то уносил и приходил уже с деньгами.  На долго не хватало...
Чем дальше от города в деревню, тем недороже прожить, тем больше свободного времени среди ее хранителей. Хранителей покосившихся прогнивших домишек, готовившихся к прощанию со своими последними обитателями, хранителей огородов, где выращиваются тощие хвосты редиски, колорадский картофель, уродливая морковь и пышный сумасшедший зеленью лук. Среди хранителей истинного величия России: полей до горизонта, перемешивающих своей весенней зеленью синеву неба; обжигающей остротой ручьев, растущих у тропинок в лесах. Среди них, ее хранителей, мощней и девственей природа, вытесняющая своей грандиозностью из души мелочность городских обид - прижатую ногу в троллейбусе, злое шипение ударившей двери электрички, нехватка двух рублей до десяти на гвоздику для жены в медовый месяц...
Поля, дороги, огромный сосновый лес, смешанный с вековыми елями. Среди них я и бродил, забираясь в тишину или в палящую, звенящую жаворонками, высохшую между неубранных хлебов, дорогу.
Бабушка, у которой я жил, верно в свое удовольствие, ухаживала за мной. Ухаживала, как за своим сыном. Но по ней было видно, что не одобряет мой образ жизни бродячего бездельника. Столько работы вокруг, земля рук просит, поклонов, а тут: то босым по росе до простуды, то до опухших глаз на сеновале. Но ни разу не высказала претензий, только изредка вздыхала с укором, а на прощанье перекрестила с любовью, не пряча старушечьей слезы с лица... Где то ее сын жил в городе, а письма сюда, наверное, не доходят!
  Вернулся я поздней осенью, можно сказать зимой. Снег уже завалил первыми хлопьями белого попкорна всю округу. Изредка стаяв от не ушедшего еще тепла земли, обнажил ставшей, вдруг, неприличной наготу золота листвы.
Встреча с городом после долгого отсутствия всегда волнительна, она наполняет необъяснимым, невесть откуда появившимся желанием свершить, что то необычайное, пугливое... даже для самого себя.
Возможно на это чувство, как на огонек, через пару дней после моего приезда зашел старый Друг. Он давно уже жил в столице, но бывал здесь часто, не продавая свой дом на краю города, используя его, как дачу. Он, как всегда, хозяйским взором окинул обстановку комнаты. Взглянул на мольберт, потом, не задерживая взгляда, пролистал мои "деревенские" работы, но на сей раз не побежал к кисти и палитре, увидав, что я достою из холодильника "Золотое кольцо России" и пару чешского пива к нему.
Однако, одну из картин, он все-таки выхватил из стопки холстов и с насмешкой спросил: "С каких это пор ты вместо фамилии ставишь подписью цифры? Закодировал что-ли ее?"
Я удивленно посмотрел на него, подошел к столу, где он стоял, и действительно увидел справа-внизу цифры 8346269.
Посмеявшись, выпили. Разговорившись, разошлись. Перед сном я заретушировал цифры, вписал абревиатуру своих инициалов и завалился спать.
Наутро, проходя мимо мольберта, случайно посмотрел на то же полотно... Цифры были на том же месте и теже самые - 8346269!
Я, еще не умытым, мутным от послеводочного просыпания, взглядом посмотрел в них... Акуратненькие, симпатичненькие цифры.Не поверил! Вроде не много выпили вчера - может, когда я возился на кухне вчера, Друг пошутил.
О чем-то мы с ним вчера очень долго говорили. Читателю, возможно, будет интересно узнать о чем болтают вне женского общества удачливые, и не совсем удачливые, художники.
Обо всем... Говорил в основном мой друг, нахватавшись в столице мнений о политике. Например, оцените, чего стоят эти его высказывания:
  - При отсутствии войн и при достаточно сильной экономике большинства государств земного шара, внутренние функции государства, как системного рычага влияния, уже сегодня можно во многих областях деятельности ликвидировать. Это чудо, заметно или незаметно, сотворил частный капитал. Ему удалось поставить под контроль загребущие руки властителей, интересы которых распространяются и работают только на убийства. Возможности бездельников, армии, ВПК, бюджетников, беспризорников, в  виде служителей искусства (поэтов, художников, писателей и т.д.) поставлены в зависимости от спроса на их услуги.
Сильна в настоящее время внешняя функция государства, влияющая на международную торговлю и интеграцию. Дай то бог здоровья и счастья ей отмереть скорее-быстрее и превратиться в единую функцию внутренней координации деятельности обитателей самого красивого спутника солнца.
Мировая революция?
Мировая целесообразность!
Утопией ли останется мысль, что капиталист захочет поделиться своей экономической властью? Кто знает? Немцы объединились с "бедными" немцами. Корейцы постепено готовятся к этому же.
Но известно достоверно, что утопией уже оказался идиотизм гитлеровского Сталина, пытавшегося завоевать мир "дубиной".   
Вот такие перспективы у не новой идеи мирового господства уже не одного над всеми, а всех государств над собой, но в нем, в этом мире, наверное, будет действовать чуть-чуть больше согласия, чем в Европе предвоенных годов.
Голова у Друга не мыло - интересно послушать!
Ну, а поборов несколько рюмок, можно поговорить и о любви, и о боге, и о душе человеческой, без которой, оказывается, не должно быть ни политики, ни любви, ни бога, ни картин хужожников.
На эту тему мой дружок даже стихотворение привел в пример своей мысли.

Эпиграмма глупцу

Умен! А потому!
Включает душу
Лишь тогда...
Как выгодно ему!   

Восприняв ее на свой счет, я даже обиделся и с большим жаром стал дискутировть с ним о клерикальных поблеммах.
- Тебе не кажется, что если нет души, то ее может дать тот, кого называют богом?, - спрашивал он меня.
- Я атеист!
- Но атеистами же не рождаются!
- Так же, как не рождаются верущими в божества. Хорошо, педположим, что я перестал любить государство, о котором мы только что говорили  - это реальный символ зла и насилия, признаваемый даже коммунистами. Символ обладающий огромной мощью - танками, пушками, тюрьмами, мощной поддержкой прессы, Соловками. Что мне делать, где мне черпать сиды для творчества, из зла родится на холсте испуг, отвращение, как это получилось с видеопорнографией и страшилками фильмов ужасов.
- Иди к богу! Это добро, справедливость, абсолютная истина!
- Послушай! Как я к нему пойду, если я знаю, что он уживается со злом во зле. Он прекрасно себя чувствует в государстве и, часто, даже живет для государства, которое с удовольствием эксплуатирует его идеи подчиненности всевышнему для своего государственого зла. За это зло ему платит льготами - на его церковные дела, и, было даже, на совсем не церковные ( безналоговая перевалка через границу водки и табака).
- Не утрируй! Эта система сосуществования, она временна. Так же как государства обретут единое, пусть даже коллективное руководство, так и души людей должны стать боговы! Ты же веришь, и нет на земле людей, которые бы не верили, в то, что победит добро и церковь на этом пути самая краткая дорога к нему!
- Не выдавай желаемое за действительное! Церковь даже не ставит своей программой приобретение государственой власти добром, чтобы сделать государство добрым. Зачем я к ней, к церкви пойду? Пусть она объявит о своих интересах.
- У тебя ложные понятия, если церковь заявит об этом, то ее уничтожит государство, уничтожив единственный оплот богового добра.
- Да нет же. Нет веры лгущему! Даже из-за прекрасной цели! Зная, что есть "зло" и не говорить об этом, пугливо оставляя такую возможность журналистам, даже не трусость, а предательство истинного добра! 
- Бог, это то добро, которое на земле сейчас без кулаков и просит только души людей.
- И это вранье! Бог, по вашему, всемогущ, это ли не кулаки? Гири! Но претендуя на души, он оказался несостоятельным посягнуть на разум и "Президенты земли" крестясь у алтаря правой рукой, жмут левой кнопки "крылаток". И в этом споре "душа", то место, которым творят добро, любят, восхищаются, противятся этикой злу, проиграла.
Этому месту сегодня вместо покупки картины или книги, покупают пузырь водки, "Винпоцетин" или "Виагру". 
И потом! Даже если предположить, что "добро по церковному" победило, вряд ли бог придет на землю, обрадовавшись такому событию. А поклоны и коленопреклонство по прежнему будут собирать священники. Новые "добряки" от церковного государства. Религия порочна своими символами, которыми закостенела даже больше и страшнее, чем государственные! Какое же это добро души с протертыми коленями у алтаря?
Поговорили вчера называется. Насколько я помню, разошлись недовольные друг другом. Ну да бог с ним. Я умывшись, разбудил себя и, постирав цифры, вновь "восстановил" свое честное имя на картине. Однако сердце потеряло спокойствие и весь день я посматривал на полотно.
Так себе картина. Я написал ее когда пошел в лес, будучи в деревне. Причем пошел в лес довольно поздно, после обеда, предполагая вернуться к вечеру. Но случилось так, что я немного заплутал и ночевать пришлось в сосновом лесу. Собственно на картине и была эта ночь, странная , но дивная.
А тогда, потеряв следы тропинки, я ворчал на себя. К тому же стал накрапывать дождь, но почему-то все мне говорило, что он будет не долгим, не холодным и его не стоит бояться. Я и не боялся, но уже стало понятным, что ночевать придется в лесу, а потому я невольно искал какое-то убежище для ночлега. Огромная ель, из всех огромных, привлекла мой взгляд. И не столько своей величиной, сколько своими высоко расположенными нижними ветками, открывавшими пространство у широченного ствола, приглашающего отдохнуть заплутавшего путника.
Я "воспользовался" любезностью... Здесь было сухо, устроившиеся на верху лапы с громадной велечины иголками были столь плотными, а ель столь высока, "юбок" столь много, что дождь только слышался и приносил собой запах свежести умывающегося леса. И только по краям нижней части пирамиды сверкали бриллианты капель, играя в неярком приглушенном свете угасающего на ночь леса. Какие лучше праздники? Новый год с елкой! Когда все готовятся к маленьким счастьям и радостно смеются радостям. Елка у меня уже была! И с бриллиантовыми игрушками.
Опавшая "листва" игл под елью, создала мягкий естественный ковер, великолепно изолирующий от мощной сырости земли. Лучшего места для ночлега не возможно было найти.
Светлое время еще жило. Освещение неба, ослабленное силой чащи леса и серыми тучами, принесшими дождь, все-таки позволяло видеть. Вот тогда-то, мне, уже уставшему плутать, и получившему этот кров, пришла идея выразить благодарность лесу, природе, не покидающей губящее ее человечество. Как художник может сказать спасибо? Холст на мольберте! Мольберт к стволу! Краски, кисть! Чуть фантазии...
Так на картине появились и пожелтевшие подпалины листьев-игл, и огромные лапы, ощетинившиеся земными сапожными иглами. Они напоминали руки огромных чудовищ, простирающихся для того, чтобы схватить в свои объятия внимание того, кто смотрел на картину...
Что же появилось на полотне потом? Где-то там, в вышине, солнце склонило свою уставшую голову на твердь плечей горизонта. В сумрачном его свете первый черный луч ночи выхватил себе часть пространства у леса и картины. Этот необычный луч был как живой. Он напоминал огромную темную лапу черной пантеры, впившейся страшными когтями с силой в землю - "не отдаст".
Этот необычный эффект усиливали иглы ели, сложившиеся в широкую когтистую подушечку. Эта черная лапа жила, она должна была идти, а готовясь к движению, чуть искрилась мелкими звездочкаим, нет, даже не звездочками, а искристым, почти невидимым, светом от их небесных всплесков.           
А вот и второй "луч" вынес свои претензиии для обсуждения в природу, он чувствуется и даже чуть виден...
Я проснулся утром свежий, выспавшийся, с огромным желанием к жизни и удивительно быстро нашел деревушку. Выплескав на себя к удовольствию бабули все ведро, принес еще с колодца и нахватал в баню на вечер. Колодец был возле близкой рощи, вода в нем жила из святого ключа. Вы не представляете, какое удовольствие купаться в святой воде.
Вот в память об этих событиях и остались мои картины и в память о той ночи как раз и оказалась та, с цифрами. Так себе картина. Цифры даже выглядели лучше.
Это они подтвердили, когда без чьего-либо вмешательства следующим утром вновь ожили на холсте и с интересом ждали мою уже трезвую физиономию. Наверное, для того, чтобы насладиться удивлением.
Больше я их не стирал и до времени забыл. Не тревожа в душе неразрешимую загадку, запрятал картину подальше от своих дел. Да, собственно, и дел то никаких не было, просто стало больше свободного времени, стало больше возможности писать. Несколько портретов местных знаменитостей даже удалось неплохо продать. Но это была не та работа, которая нравилась мне. А то, что я делал по своему желанию, никто ни только не хотел купить, чтобы рядом быть с понравившейся вещью, но даже с удивлением смотрели на меня. И в их глазах звучало: "Неужели это кому-то захочется повесить на стену?"
Летом пришло приглашение из Москвы от друга. Первая персональная выставка - это событие! Конечно же я поехал. Поселился в гостиннице. На открытие не пошел. Бродил по горду бесцельно, как по парку. Даже для художника не очень веселое  занятие всматриваться в озабоченные лица - на них тогда, в эти времена  постсоветских разрух стояла маска и так надоевшая при социализме  - маска всеобщей равноправной безысходности.
Купив билет на следующий день, ходил по залам и смотрел. Нет, не зависть, иное гнетущее чувство встретилось со мной. Никчемность, бесполезность моей прожитой жизни, не только по сравнению с "Классикой", но и с ушедшими годами за стенными газетами. Это понимание нарастало по мере того, как я переходил из зала в зал и видел дело рук своего однокашника. Нет не рук - мысли, души, сердца.
Как много он успел! Когда? Где? За какими поворотами судьбы?
С этим чувством я и пришел в одиночный номер гостинницы. Надо было позвонить другу и поздравить его. Он достоин!
Палец автоматически набрал кнопки, но глаза видели, что это кнопки не номера телефона друга, а 8346269, о которых я до этого времени и позабыл.
Гудок кого-то звал!   
Он настойчиво выполнял свою работу! Долго! Но вот! Трубка у уха вздрогнула и глубоко вздохнула, а я, услышав голдос, невольно притих:
"Здравствуй, мой милый! Как же можно оказывается долго ждать! Выполнение ожидания наполняет меня радостью, мне еще никогда не был так приятен звук звавшего меня только что телефона.
Молчи! Молчи! Я знаю, тебе не очень просто и ты не сразу нашел меня. Но с сегодняшнего дня все должно изменится, я сожалею, что у нас не было возможности говорить с тобой пораньше, глупенький, но теперь мы будем вместе и нам станет легче. 
Что это был за голос! Всего несколько ее фраз, но они произвели на меня эфект воткнувшихся кинжалов. Я не мог ни пошевелится ни прервать собеседницу, а она все говорила и говорила. Говорила какие-то глупости, задавала вопросы, отвечала на них сама, рассказывала какие-то небольшие истори из своей жизни, упомянала эпизоды происходившие со мной в моей, ставила с испугом и снимала с радостью какие-то свои вопросы, высказывала сомнения, сама же их отметала, признавалась в каких то ошибках и, главное,   давала возможность слышать свой голос, давала слушать себя мне.
Скоро мне уже был безразличен смысл того, о чем она говорила я просто наслаждался, наслаждался заботой обо мне, которой был проникнут ее голос, вниманием, в конце-концов чудом происходящего – это было, как далекая, светлая, детская сказка, в которой хотелось оставаться и жить постоянно. Я не узнавал с достоверностью этот голос, но и не чувствовал от этого себя обделенным, а испытывал только некоторый дискомфорт. Вы помните юношеские забавы, когда девушка подросток закрывала вам глаза ладонями сзади и просила угадать ее имя измененным голосом. А если ладони желаные то,  отгадывание длилось дольше. Вот и эти телефонные «пальчики» хоть и создавали мне иллюзию счастья, но одновременно требовали узнать, вспомнить незнакомку...
Но я не знал этого голоса, полностью его в моей жизни не было никогда! Узнаваемы были, может быть, только несколько очень слабо выраженных интонаций, именно они вызывали во мне ассоциативные отклики, казалось я их где-то и когда-то слышал! Но эти несколько, даже не слов, а тончайших звуков произношения слов были так неуловимы, что их насчитывалось быть может один, два из сотни произведеных на свет. Но уже тогда, в те самые мгновения, когда я слушал ее голос, мне  в сознание проникла уверенность, что десять двадцать этих легких звучаний из тысячь произведенных смогут сделать счастливыми любого человека на всю его жизнь.       
Нет, конечно же, это не был голос моей бывшей жены! В наших беседах с ней почти всегда звучал налет равнодушия - необходимость, а не жажда. Проторенность уклада выполнять то, чем занято все человечество, предопределенность и жизненная небходимость правит нами, определив рамки замкнутости мира, его потока, стиснутого берегами. Нам не внушают с детства, что рождение есть величайший дар, неизъяснимой силы и стечения обстоятельятв! Да и такое внушение не может быть правильным – слишком много несправедливостей затем налетит на ребенка, разочарование обидит душу его! Но все надо делать: мыть полы, рожать детей, ложиться в постель, водить в детский сад сына или в школу дочь. Даже наше последнее свидание с женой уже после развода не огорчило ни ее ни меня той интонацией, которая сейчас прозвучала из трубки (наверное, скоро прервется наш разговор). Мы ходили с ней по ветренному холодному городу, который даже не давал нам присесть на скамейку и говорили. Говорили о пустяках: кто заплатит по счету за телефон, как выписаться из квартиры по телеграмме, отдала ли знакомая обещенный долг. Важнее у людей нет точек обсуждения, нас уже не волновал насморк сына, его тройка по физике, задержка до поздна на улице – а ведь все это важнейшие проблемы. Они уже было только для одного из нас. И даже прощальный поцелуй был скользящим и холодным, как будто целовались два трупа, которые хоронили третьего – ушедшую совместную жизнь...
И все-таки, ведь где-то же в моей жизни, когда-то звучали эти интонации голоса, раз я знаком с их происхождением. Нет! Не помню! Может быть это те, которые были украдены мною у моей жены , или это те – из юности, может быть они звучали в имени однокласницы из шестого класса? Как же ее звали? Да, да! Сейчас я вспомню! Вот, вот...
Пам! Пам! Пам! Пам!  - гудки оборвали связь с неизвестностью. Судорожно хватая телефон, набираю те же цифры...
Через некоторое время металлический голос автоматически вещал: «Извините! Временно набранный вами номер не может быть вызван!»  Повторялось это нескончаемое количество раз, пока, наконец–то, я не услышал снова долгожданные длинные гудки и в трубке задышало... грубостью
Басистый мужской голос, не спросив, кто звонит, зачем беспокоит, прокричал так громко, что невольно пришлось убрать трубку от головы: «Прекратите безобразничать, это настоящее хулиганство, весь вечер не дают покоя. Я буду вынужден вызвать милицию», - и в сторону от трубки, приглушенно, видимо зажав ладонью микрофон, прокричал, - не вмешивайся, хуже будет!» Сколько бы я потом не звонил, телефон отказывался подчиняться: или были постоянные длинные гудки, или тот же «автометалл» сообщал, что набираемый номер или не существует или не контактен.
Утром я уехал домой. Все мое последующее жизненное существование протекало наполненным безумством. Может быть кто-то и когда-то назовет это счастьем, но я не могу. Не могу только по одной причине... Со мной не было рядом того голоса!    
Я выгнал, нет, не выгнал, а оно само исчезло, выпарилось из сознания. То, что было для меня привычным, размеренным, степенным, осмысленным, опробованным.
А без опор, устоев наступает лихорадка, сумасшествие и благодарить за это я должен был быть Голос. 
Глаза распахнулись, уши стали слышать, мысли, до этого вялые и скучные,  стали острыми и надоедливыми. Я вошел в старый мир, как будто это он родился, а не я, как будто он стал кричать, слышать, видеть. Я часто был вне его, старого, новый меня незнал, старый отрекся и возмущался моим попыткам стронуть его. Но где бы я не находился, я уже жил только одной мыслью – найти тот голос. Написать его в картине, прочитать в стихотворении, облечь в эскиз, зарисовку, набросок..
Прихватив все, что мною было сделано за эти годы, я умчался в деревню, где родилась та картина с цифрами номера телефона. У меня была навязчивая идея, что может быть здесь она, владелица чуда-голоса? Опять же я бродил по тем же самым полям и дорогам, в том же лесу  и...
Крамсал, переделывал, вновь писал, а в перерывах между работой бегал на почту и набирал межгород – 8346269. Но ни разу трубку не сняли. А время для меня сузилось, стопталось, спресовалось, в какие-то мгновения, отрывки видений, которые чувствовал толькоя, не обращая ни малейшего внимания на то, что происходит в мире.
Иногда, когда я просыпался, а это могло произойти или в поле, или на полу в деревенском домике, или у себя в квартире на кровате, то я поражался.... В чем я? Где я живу? Все незнакомое, все необычное и только спасительная привычка, которую мы с вами только недавно ругали выводила меня из транса, транса творчества. А это страна, из которой нет желания возвращаться в уже ставший незнакомым, ненужным, пугающим мир.Не хотелось возвращаться в него, не хотелось идти в нем.
Пусть меня читатель простит за образность сравнения, возможно оно не удачное, но ведь я не писатель, хоть и пишуЮ а художник... Так вот моя жизнь, мн епредставилась, как жизнь женских грудей , еще раз прошу извинить за такое сопоставление, я о нем не рассказал бы, но у меня написаны эти груди в одной из картин... Удивительно, но однажды, потом, когда я вернулся во всем известную нам жизнь я  сам не поверил, что это произведение было создано мною...(1) Примечание: Примечание автора.
Рекламное объявление:
"Фирма "Inferno" принимает заявки на создание у покупателей временой гениальности или талантливости.
Оплата: Часть стоимости души! По курсу в кредит или лично!
Качество гарантируем"

У подростков нет грудей – ангелы бесполые. Лишь потом они начинают девочкам мешать, заодно готовясь к своей жизненой доли. Так и сознание человека с какого-то определенного времени начинает, пробуждаясь, расти. Но груди, о которых  я пишу, были странными, они не хотели жить так, как им предлагало тело. Почему их должны вечно прятать в какие-то тесные условия, а прятать так, что ни одна живая душа не может удивиться их красотой? Это самое красивое, что есть у женщины! «Мои» груди наслаждались, когда хозяйка разрешала им нежится под душем или погружала их в ванну с водой. Разве это хуже, чем потеть в какой-то теснотище?
А однажды, когда чья-то несмелая рука дотронулась до них, они, вдруг, вспыхнули до селе незнакомым огнем. Причем он был настолько невежлив, что почти всю последующую жизнь не давал им спокойствия.
А стоила-ли чего-то их жизнь до этого происшествия? Немного прошло времени, а они стали наливаться какой-то тяжестью, крепли плотно, росли до неузнаваемости и, казалось, хотели взорваться...
И взорвались... Это произошло тогда, когда какой-то маленький кусочек мяса вцепился в них беззубым ртом и они лопнули... Лопнули, как почка, напоив жизнью живое существо, утолив жажду его к существованию, себя самоотдачей в счастьи реализов... С тех пор моя жизнь - то есть «моих» грудей, не знали покоя и жаждали только такого существования....
Собственно мой рассказ уже подошел к концу.
Однажды раздался звонок в мою квартиру. Я открыл дверь, в подъезде стоял мой Друг. Он прошел в квартиру, с удивлением посмотрел на меня и спросил: «Ты когда последний раз брился?, - чуть помедлил и продолжил, - и стригся?» Повесив куртку на вешалку, он прошел в комнату...
Там он и стоял, когда я его увидел. Стоял с открытым ртом, с прилипшей к нижней губе незаженной сигаретой. Смотрел он на ту картину, которая единственная из всех висела на стене. На ту картину, которую он уже когда то видел. Тогда он не обратил на нее внимания, удивившись только цифрам вместо моей подписи. Но я бы ее и сам не узнал. Она была та же и не та!..
Всего несколько моих новых прикосновений кисти, всего несколько мазков очнувшейся души, чуть изменившийся фон, чуть-чуть , немножко, самую малость – бьющегося быстрее сердца...
Сколько мы так стояли, любуясь, он картиной, а я им, не знаю. Это не играет значения. Но когда мы, все-таки очнулись, он протяжно произнес: «Я бы все-все, что сделано мною за мою жизнь до этого времени, отдал бы за то, что бы так видеть и чувствовать!»
О мог бы мне об этом не говорить,  я это видел.
Он сел на пол, где были ворохом навалены все мои остальные картины и стал их перебирать. Иногда отрываясь от них он с ужасом смотрел на меня, как на что-то непонятное. После завершения  осмотра, он уселся на кровать, посмотрел на меня еще раз и более внимательно и спросил:»У тебя есть деньги?»
Я отрицательно покачал головой. Он еще раз перелистал кипу картин, отобрал из них три, посмотрел на картину на стене и вопросительно перевел взгляд на меня.
Я еще раз отрицательно покачал головой.
Он молча встал, залез в карман куртки, достал увесистую пачку денег и положил ее на стол. Попращавшись ушел. Уже у двери он сказал: «Я тебе еще должен в полтора-два раза больше, чем оставил на столе. Готовся! Пришлю телеграмму, поедем скоро в Париж, посмотрим Лувр! Я собственно для этого и приехал за тобой, что ж теперь это будет даже интересней!»
Денег, которые лежали на столе, было в несколько раз больше, чем вырученных за мои полнаследственного дома. 
Мы бродили по Парижу, дышали воздухом свободы, топтали одни из самых старинных булыжников столицы Европы. Ходили вдоль Сены, под Эйфелевой башней, на самом ее верху – откуда солнечные крыши великого города нас поражали и обыденностью картины и воображанмой необычайностью их историй. Любая из них могла рассказать об истории человечества, любви, приключениях счатье и горестях  не меньше чем А.Дюма, Э.Золя, Г.Мопассан или О.Бальзак.
В гостиннице, в которой мы проживали, следуя скорее неугасаемому наитию, чем осознанности, я позвонил 8346269.
С первого же гудка трубку подняли и голос, который я теперь не спутаю ни с каким другим прозвучал: «Родной! Прости! Я разбудила тебя! Я позвоню тебе сама, не ищи меня, жди!».   
    И, прежде чем я как-то сумел отреагировать, трубка зазвенела частыми гудками.
Да что это за чертовщина! Долго-ли я буду искать неизвестно чего!!! Отвечать было не кому.
Лишне говорить, что на мои звонки по этому телефону не было даже гудков – ни коротких, ни длинных!
После возвращения из Парижа я написал только еще одну картину...
Поле. Ровное летнее поле. Зеленая густая трава с полевыми цветами не менее чем в половину роста человека. Справа фиолетовой синевой темнеет лес. Слева одна четверть капртины в сияни солнца, лучи которого ласкают незатейливые бутоны цветов, поднимающих свои головки к его свету. Синева неба почти неестественна, так бывает тогда, когда со всего пространства земли удалена пыль, либо дождем, либо избыточной влагой в воздухе перед ливнем.
И он должен был скоро придти!
Три четверти картины справа были заполнены грозой. Даже не грозой , а предгрозовым объятием...
Тучи, именно тучи, а не облака говорили о том, что это буйство стихии, а не слабенький дождичек. Они смалывали синеву неба, как мельницы и перерабатывали ее на сизые, брюхатые грозовой влагой, клочья ваты. Они дышали неуправляемой энергией молнии, каждая из туч могла сверкнуть смертью...
Но ливень только чуть-чуть справа сумел склонить своей влагой зелень травы, ударяя по застывшим в гордости стеблям, крупнокаратными брильянтами дождинок.
Это фон картины. Но фон был бы мертвый без основного сюжета! Что же было основным?
Всадник на лошади.!
Лошадь! Чудо, а не животное! Серая в яблоках, устремляла все свои силы к свету солнца, ее не надо было подгонять. Обильна пена слетала с ее боков, поводья были брошены, огромные черного бархата глаза ее были налиты целью, которую в эти секунды ни кто не смог бы отменить. Изящество линий тела, тонкая шея, ноги, не могли не завораживать. Грива и хвост распушены веером в борьбе двух ветров: грозового ветра по ходу движения лошади и встречного потока воздуха,  набегающего от ее движения. Все, вытянутое в дрожащую силой струну, тело губами прикасалось к свету луча солнца, освещавшего первую четверть картины, вся остальная часть тела, в том числе и наездник, были еще в приближающейся грозе. 
Всадник! Он и лошадь составляли одно целое! Сила и мощь человеческого ума, покорившего лошадей, ихграцию, этих, одних из самых прекрасных представителей планеты Земля, служили одной цели – достич. Как буд-то в  иначе – смерть.
Это подтвержлалось и остальным сюжетом картины. Что-то страшное и необъяснимое гнало их к солнцу, но это непросто их игра или мимолетное желание, это рок...
Лица всадника не видно, оно обращено назад, но назад не вниз, а назад вверх, к небу...
А в этом небе, над уплывшим лесом, над льющим ливнем летит им вслед, как беременный водопад – облако!
Видили-ли вы на картинках изображение мозга человека.? Так вот это облако было именно такой формы. Оно было изрезано и испещрено тысячью сверкающими дикостью линиями, которые вспыхивали красным, оранжевым, желтым светом искорок. Казалось, что оно живое, а энергия это средство его жить, питаться, любить, страдать...
Там, где проскакал всадник с лошадью, можно было заметить, чуть примятую траву – «свежий» след. Но эта тропа была отмечена не только ногами. Две пылающие огнем молнии поразиль землю там, где только что проскакал всадник, Одна из них уже догорала черным выжженным пятном, а вторая только-только коснулась земли.
Была и третья, казалось, она вот-вот должна поразить смельчаков...
Хороша картина, но что-то в ней еще не хватало! Да! Лица человеческого! И я его написал! Портрет! Их было даже два!
Один там, где солнце! В левом верхнем углу!
Второй в темной части картины!   
Были они в рамках. И не верилось, что они имеют какое-то отношение к происходящему на картине. Но если бы вы постояли около нее хоть одну минуту, то вы посчитали бы, что без этих персонажей картина невозможна.
Первый портрет изображал юношу, может быть чуть старше двадцати лет. Лицо его дышало смелостью, привычкой к куражу, свойственному молодости, чувствовался стильный характер, который выковался слишком рано, а это возможно только в самостоятельной жизни. Темные глаза смотрели со скрытой усмешкой, длинные волосы трогали плечи, нос прямой формы, губы очерчены резко – не тонкие и не припухлые. Лицо гордого, сильного человека, умеющего добиваться целей и уважающего свои решения.
Второй портрет мужчины старше пятидесяти лет. Не вызывало сомнения, что это лицо одного итого же человека, но...
Морщины в углах глаз, жесткие складки у губ, шрам на лбу, пересекающий его левую часть с верху вниз и  раздваивающий бровь, все это говорило, что его жизнь была свита не только из роз. В глазах светился ум, уверенная спокойность лица говорила о достаточном опыте полученным в пройденной жизни, в глазах чувствовалась, если не жестокость, то возможность быть жестким в решениях.
Ни одно из этих лиц я бы не назвал очень симпатичными, но и безобразными так же не определил бы! Между ними стояла пропасть – пропасть, глубиною в человеческую жизнь! Угадать какая она была у них я не брался, представляя эту возможность зрителю. 
Зритель сразу угадывал, что одно из этих лиц принадлежало всаднику, а второе было скрыто за страшной «мозговой» тучей – кровавым облаком!
Кто был там или там – не знаю?
Толи это молодость стегала старость, за свершенные им ошибки! Толи старость таким способом пыталась выучить юность! А может они сменяли друг-друга, что б не скучно было...

Мой Друг взял на себя все заботы по устройству моей первой в жизни выставки, разрешение на которую выхлопотал он же. Я же уехал к себе, писал картину и ждал... Ждал звонка! Телефон молчал, он как будто спрашивал голосом любимой: "Правильноли я тебя не люблю?" И сам же, голосом любимой ласково молча отвечал: "Правильно!"   
Телефон молчал, как выгорел, слушать его гудки, проверяя работает он или нет мне уже надоело...
И все-таки он зазвонил...Ошалев от неожиданности и от возможного счастья услышать любимый голос я схватил трубку...   
В ней прокуренный женский голос почти кричал: «Великолепно! Удивительно! Я такого еще в своей жизни не видела!»
Я бросил в сердцах трубку на место.
Через несколько мгновений снова звонок. Но это уже был мужской голос и, помоему, с интонациями очень похожими на те, которые я слышал когда-то в Москве от того, кто хотел вызвать милицию. Откашлявшись, он проговорил «Ваши картины имели успех на выставке! Можем ли мы договорится о встрече по поводу их продажи?»
Я снова бросил трубку!
Новый звонок не заставил себя долго ждать: «Вас беспокоит редакция газеты «Искусство», могли бы мы надеяться на ваше интервью?»
Я аккуратно положил трубку на место.
Я не могу ее не брать, я жду звонка!
До сих пор!
Как долго это будет продолжаться - не ведаю!
Каждый что-то ждет!

Г. Ашхабад                15.11.2001г.