Архангел и Пастух

АРХАНГЕЛ И ПАСТУХ
Несмотря на прохладу позднего вечера и открытые окна в автобусе было невыносимо жарко. Гордость советского пассажирского транспортостроения – автобус ЛАЗ, создавался во времена прославления покорителей космоса и романтизации образа геолога. Возможно, представление о вечном холоде космического пространства или тяготах таежных экспедиций, столь красочно описываемые и обсуждаемые в прессе и литературе того периода подвигли львовских конструкторов создать автобус со столь мощным обогревателем салона, работающим с одинаковой силой, как зимой, так и летом.
Духоту, впрочем, еще можно терпеть, если бы в нее не вплетался терпкий, селедочный запах немытого тела от развалившегося на переднем сиденье бомжеватого вида мужчины. Вонь была забористой, густой, казалось, имевшая свое материальное воплощение, состояние, так хорошо описываемое фразой «Хоть топор вешай». Вместе с тем с неуловимым ароматом, неожиданно ассоциирующейся с чем-то очень знакомым: светлым и большим.
Однако, отцу Никодиму было сейчас не до анализа тонкостей распространяемых запахов. Расположившись в задней части автобуса, подальше от неприятного попутчика, обжигаемый в ноги горячим воздухом от включенной печки, сверху обдуваемый вялым ветерком из раскрытого окна, батюшка погрузился в тяжелые размышления. А они у него были хуже некуда…
– И все из-за этих проклятых врачей! У-у… бесовская профессия! – негодовал Никодим.
Недаром еще сам Святой Никодим – его двоюродный прапрадедушка по материнской линии, столь яростно боролся с ними. В тысяча восемьсот сорок восьмом году он звоном колоколов собрал на главной городской площади местных селян и повел их крестным ходом на поместье здешнего помещика Антона Николаевича Скрижининского – известного просветителя и медика-гигиениста.
После окончания медицинского университета, перед тем, как окончательно сделать выбор в своих дальнейших жизненных целеустремлениях, Антон Николаевич отправился в путешествие по европейским странам. Двухмесячная поездка по просвещенной Европе навела молодого помещика на мысль о том, что главная проблема России все же не дураки и дороги, как утверждал один из его современников, а, в первую очередь, грязь и пьянство. И по возвращению в родную, тогда еще просто крупную деревню Х., он пообещал давать вольную каждому крепостному, обязавшегося в крестном целовании дать зарок соблюдения следующих трех условий: пить горькую не чаще, чем два раза в неделю, мыть перед едой руки и не харкаться в помещении на пол.
«Что ж это? Теперь уж нашими мужицкими руками и вашу барскую еду брать нельзя?!» – потрясая тяжелым трудовым кулаком с зажатым в нем топором, вопрошал с картины, написанной известным советским художником и со страниц школьных учебников крестьянин Афанасий Портков – предводитель бунтовщиков, на клочки растерзавших бедного гигиениста вилами, кольями и тем самым, ставшим впоследствии, легендарным топором – гордости здешнего музея.
В начале девяностых годов нашего столетия, на волне гласности и плюрализма один из местных энтузиастов – историк-краевед разыскал девяностосемилетнего потомка одного из непосредственных участников исторического события и с неопровержимой достоверностью установил, что в оригинале знаменитая фраза звучала несколько по другому: вместо прилагательного «барская» использовалось слово «****ская», а в конце всего выражения следовал устойчивый фразеологический оборот про, как шутливо выразился бы один из современных сатириков: «интимную близость Афанасия Порткова с матерью гигиениста».
Отзвуки споров и разногласий между борцами за историческую справедливость и костными моралистами-ретроградами за то, следует ли восстанавливать в учебниках за пятый класс известное высказывание целиком или все же заключительную часть «про мать» убрать, до сих пор порой проскальзывает в выступлениях политических оппонентов местных органов власти. Впрочем, так как к этому времени школы в районе не функционировали уже более двух лет из-за долгосрочной забастовки учителей, не получавших зарплату (учителя – это вечная головная боль властей: зарплату, в принципе, не получал никто, но если, например, работникам местного завода пластмассовых игрушек заработанное можно выдавать хотя бы самой продукцией, то чем платить преподавательскому составу, не учениками же, конечно?), то препирательства со временем угасли сами собой.
Кстати, сам тогдашний Никодим принципиально ни разу в жизни не мылся и не убирал свое жилище, посвятив всю свою жизнь служению Господу. В результате чего в один прекрасный день принял достойную истинного христианина мученическую смерть – был заживо заеден вшами, за что впоследствии причислен к лику Святых; его именем назвали даже местную церковь, разрушенную, правда, в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, чтобы освободить место для строительства бассейна.
– Вот и мне теперь приходится из-за этих проклятых докторишек мучаться! У-у!.. Бесовская профессия! – гневно повторял про себя Никодим.
Чтобы понять, чем вызвано столь яростное негодование батюшки на представителей столь престижной и уважаемой ныне профессии, читателя следует познакомить с новейшей историей города Х.

Дело в том, что в городе долгое время не было своего пахана. Почему так случилось, что на весь почти двадцатитысячный город с тремя рынками, пятью ресторанами, одним даже с бильярдом, несколькими ночными клубами не оказалось ни одного мало-мальски серьезного криминального субъекта? Да, были, например, Вова Клык, отсидевший в свое время четыре года за грабеж, Степан Морозкин, прозванный за свои размеры и интеллект – Боров, но это все так…, несерьезно – мелкая, неавторитетная шпана.
 Чтобы там не говорили анархисты, безвластие – это всегда плохо. Нет, конечно, в городе существовал свой мэр – бывший директор все того ж самого завода пластмассовых игрушек, умудрившийся полностью развалить его за каких-то без малого четыре года управления, после чего, как это почему-то всегда бывает, тут же пошедший на повышение. Пятидесятилетний полный, жизнерадостный мужчина, краснощекий, с представительными усами, обеспечившими ему в свое время на выборах победу над соперниками уже в первом туре голосования, за счет подавляющего большинства голосов в женской части электората. Имелись в наличии городской совет, депутаты, суд, газета «Вечерний X.» и прочие атрибуты власти. Но, в свободном государстве люди читают прессу, смотрят телевизор, где всегда говорится, что реальной властью со всеми ее функциями: судебной, исполнительной и законотворческой может быть наделен только лишь настоящий криминальный авторитет, так называемый, – «пахан». Все же остальные правленческие структуры несли скорее чисто декоративную роль. Пахан должен быть. Без него городские жители и, главным образом, сами представители той самой официальной власти чувствовали себя неполноценно и неуютно.
Вожделенный образ пахана давно уже подробнейшим образом написан в воображении обывателей: черный джип «Чероки» с тонированными стеклами, красный пиджак, толстая золотая цепь на шее, часы «Ролекс», громадных размеров сотовый телефон с антенной. И обязательно какая-либо блажь в голове.
Например, в городе Y авторитет Миша Три Процента  купил себе на близлежащей военной базе танк. На все самые важные «стрелки» он обязательно ездил только на нем, приходя в какой-то детский восторг, если вдоль дороги один за другим выстраивались в парадных мундирах, отдававшие ему честь гаишники. Если «стрелка» оказывалась удачной, возвращаясь, он обязательнейшим образом одаривал каждого из них стодолларовой купюрой.
В соседнем Z., почти в два раза меньшем, чем Х., Толян Паровоз – любитель хорошенько «дунуть» косячка – был известен тем, что в своем загородном шестиэтажном доме, стилизованном под Тауэр, держал в бассейне шестерых аллигаторов. Возможно, благодаря этому его экстравагантному увлечению в контролируемом им городе существовал самый низкий процент убийств, правда, вместе с тем почему-то увеличилось количество людей пропавших без вести, но это не мешало городской милиции ежегодно выходить на первое место в области по показателям эффективности борьбы с преступностью. Прихоть пахана – есть предмет гордости обитателей города, ею бахвалились перед жителями соседних городов, взахлеб рассказывали провинциальным родственникам.

Откуда он появился, достоверно не знал никто. Ходили слухи, что это брат знаменитого московского Тайванчика, отсидевший вместо него семь лет в колонии особого режима, за что благодарный родственник наградил его городом. По другой версии, это – не менее известный Япончик, чудом сбежавший из американской тюрьмы, на плоту переплывший Атлантический океан, съев по дороге своего сокамерника – негра. Фантастичность и многочисленность версий в который раз доказывало, что образ пахана ассоциировался в мечтах обывателя с чем-то романтично-патриотическим, героическим, вроде Алеши Поповича или Минина с Пожарским.
Впрочем, сразу же стало понятно, что это настоящий Пахан (теперь мы будем писать это слово с большой буквы): быстро сколотив вокруг себя «бригаду», обложил в городе все мало-мальски прибыльные места данью, запугивая, а когда надо безжалостно отстреливая мелких конкурентов. Ночные перестрелки, визг автомобильной резины, окровавленные тела в подъездах и местных теленовостях – город, наконец, зажил нормальной полноценной жизнью.
После очередного громкого убийства директора местной птицефабрики, просрочившего на два дня выплату оброка (именно: оброка – за неимением ничего большего платил он куриными яйцами), по телевидению с гневной речью выступил мэр, обещая в ближайшие сроки бросить все силы на борьбу с разгулом преступности, защитить жителей от засилья криминала и не допустить его прихода к власти. Во время выступления оба его уса так эффектно и негодующе ходили попеременно вверх-вниз, что по оценкам политобозревателей газеты «Вечерний X.» это повысило ему рейтинг, по крайней мере, процентов на сорок пять. Именно такая непростая криминогенная обстановка, отсутствие стабильности в руководимом им городе вынудила принять его очень непростое решение (он дважды тяжело и очень проникновенно вздохнул: после слова «вынудила» и перед словом «непростое»): в нарушение местного законодательства продлить свое пребывание у власти до семи лет.
Обычно, такое бывает у человека, пересытившегося абсолютной властью, в сочетании с ненаказуемостью и излишком материальных ценностей: в один прекрасный день его начинает одолевать непреодолимая тяга к какому-то по-настоящему значительному действу или свершению. И это не в коем разе ни купание в бане с финалистками конкурса «Мисс Х.», не…, ну, например, недельная пьянка в лучших ресторанах Ниццы или Монте-Карло, с проигрышем в казино суммы денег с энным количеством нулей. Нет, это должно быть, именно, что-то такое грандиозное, бесполезное в своем величии, но тем не менее созданное на благо городу и его жителям, чтобы навек прославило его по всей округе, чтобы все паханы в соседних города сказали: «Ого!» или, в крайнем случае: «Ну не х… ж себе!»
До сих пор, на зависть всей братве необъятной Отчизны гремит слава о Пахане города M., соорудившем на центральной площади города монументальное здание библиотеки в виде некого сложного многогранника размером с девятиэтажный дом. Популярности добавляло то, что после строительства все архитекторы и проектировщики, участвовавшие в создании этого циклоскопического сооружения были расстреляны, чтобы у других братков не появилось возможности сотворить что-либо подобное. В городе W. местный Пахан вместо сваленной на волне демократических перемен скульптуры Ленина с кепкой в руке, водрузил перед домом Правительства шестиметровый памятник своему корешу, убитому на одной из разборок. И даже из далекой якутской глуши, из города N. доходила молва о местном авторитете Саше Шайбе, затеявшим воздвигнуть в условиях вечной мерзлоты четыре (по количеству ходок) Ледовых дворцов спорта.
У нашего Пахана тяга к грандиозным сооружениям оказалась не менее сильной, но носила при этом явный религиозный уклон.
Первым делом он восстановил разрушенную в хрущевские времена церковь Святого Никодима. Правда, любовь к гигантизму и тут дала о себе знать: церковное здание воссоздали в точности, в соответствии с чудом сохранившимися старыми чертежами, только в масштабе три к одному. Однако, этого ему показалось мало и уже через каких-то пять лет город мог похвастаться двенадцатью разновеликими Божьими Храмами. Впрочем, к чести Пахана, влечение к религиозному не ограничивалась у него только строительством. Проявив себя толковым руководителем, православное переустройство города он начал, прежде всего, с себя и своих приближенных. Каждое воскресенье он приводил свою бригаду на утреннюю службу в церковь Святого Никодима; братки дружно подпевали своими нестройными молодцеватыми басами батюшке.
Перед всеми мало-мальски значимыми стрелками традиционным стало исповедывание всех участников, а также последующий молебен «за упокой» жертвам разборок. Все оружие от старенького «Макарова» до, недавно приобретенных у знакомых Толяна Паровоза с военной базы двух вертолетов «Черная акула», было окроплено святой водой и освящено «в помощь и для защиты славных сынов Отечества». Обязательнейшим образом являлось также строгое соблюдение церковного календаря. Известен случай, когда одного из не уплативших в срок предпринимателей помиловали в связи с нагрянувшими Великими Святками. Впрочем, это не помешало удушить его собственными ботиночными шнурками во время Великого Поста.
Дань, кстати, тоже четко дифференцировалось в зависимости от степени религиозности плательщика. Регулярно посещающие церковные службы дельцы платили существенно меньше своих коллег-атеистов. С евреев же брали столько, что надо было быть действительно настоящим евреем, чтобы после этого оставаться еще способным на продолжение своего бизнеса.
Религиозный бум быстро охватил весь город. У местных политиков, даже коммунистов, хорошим тоном считалось появиться на телеэкране или фото в газете, стоящим в церкви с горящей свечой в руке. В школах с первого по десятые классы ввели занятия по истории православия и христианской морали, не менее четырех уроков в неделю. Религиозные праздники после недолгих прений в городском совете приравняли к государственным.

Увеличение количества прихожан, влечение людей к религии – это, конечно, всячески приветствовалось церковью. Но, к такому резкому росту она оказалась попросту не готова.
Церковь, во всяком случае, провинциальная церковь, не настолько богатая организация, как это принято считать. Основные источники ее прибыли (конечно же, достаточно условно) можно разделить на три категории: пожертвования, махинации с лояльно настроенным по отношению к православной церкви законодательством, такие, как безакцизный провоз спиртного и сигарет через границу, создание торговых или производственных предприятий, работающих в условиях льготного налогообложения и тому подобное, наконец, последнее – торговля религиозной атрибутикой, а также оказание различного рода церковно-ритуальных услуг.
Пожертвования, речь тут идет не о копейках рядовых прихожан, а о миллионных субсидиях богатых частных и госпредприятий, вещь нерегулярная и ненадежная. К тому же, деньги всегда можно просить только подо что-то конкретное: на ремонт или строительство храма, на новую церковно-приходскую школу и прочее. Из-за чего, в этом случае очень большой оказывается затратная часть. Жульничества с налогами обычно бывают наиболее прибыльными и успешными, но только когда это касается крупных городов или пограничных транзитных точек. Кроме того, это требует специальных знаний юриспруденции и экономики, в некоторых случаях даже привлечения специалистов со стороны, что никогда и ни в какое время не приветствовалось верховным церковным начальством.
Остается третье – торговля атрибутикой и ритуальные услуги. Здесь из-за полного отсутствия какой-либо мало-мальски серьезной конкуренции можно творить все что угодно!
Увеличение количества прихожан, соответственно, рост спроса на производимые церковью товары и услуги – это хорошо. Это возможность крупных прибылей со всеми вытекающими отсюда последствиями: повышение авторитета церкви, дополнительные средства на миссионерскую деятельность и борьбу с инакомыслием: всякими кришнаитами, католиками, староверами и прочей нечистью, в конце концов, что не менее важно – повышение благосостояния священнослужителей. Но такой неимоверный, дикий рост спроса, как его удовлетворить?
Ну, производство свечек и иконок и прочих причиндал всегда можно расширить тем или иным способом, в крайнем случае, закупать их на стороне, благо себестоимость этих товаров несравнима с ценой, которую можно затребовать со страждущих прихожан. Но что делать с услугами? Утром служба, напутствующие перед «стрелками» молебны, исповедание, освящение офисов и автомобилей, вечером опять молебны, благодарственные или «за упокой» не вернувшихся с разборок, а также свадьбы, похороны, крещения многочисленных родни и друзей авторитетных людей города. Большинство священнослужителей работало без отдыха до шестнадцати часов в сутки. Ведь в данном случае не так-то просто расширить штаты. Ну, действительно, не дашь же, например, объявление в газету: «Требуется поп со стажем работы не менее трех лет». 
Таким образом, церковь, как коммерческое предприятие, оказалась абсолютно неготовой к столь стремительному расширению рынка своих товаров и услуг.
Уже толком никто не помнил, кто именно на специально собранном внеочередном церковном совете первым предложил компьютеризацию.
Казалось бы, такие абсолютно несовместимые вещи: костная православная церковь, которая и живет-то по календарю, устаревшему уже лет сто и информационные технологии – результат наисовременнейшего научно-технического прогресса. Что может существовать у них общего? Но, как всегда это было и очевидно всегда будет в истории человечества необходимость и возможность (или в данном случае правильнее «возможность и необходимость») прогресса возникает только тогда, когда речь заходит о больших деньгах. Это то, что всегда усмиряет самых «бородатых» ретроградов, объединяет несовместимое, заставляет идти на компромиссы и послабления.
В первую очередь к информационной сети подключили больницы и родильные дома. Диагнозы стариков или тяжелых пациентов вносились в центральный компьютер, где с помощью специально разработанной американскими программистами очень дорогостоящей программы, обрабатывались, обсчитывались, в результате чего выдавались наиболее вероятные даты смерти больных. В соответствие с чем устанавливались сроки панихид и прочих сопутствующих данному трагическому событию ритуальных обрядов. С родильными домами оказалось еще проще. Роженицу где-то после седьмого месяца ставили на учет и «вели» до самых родов. После чего на основании даты рождения, пола, здоровья младенца, родителям выдавалось подписанное митрополитом заключение, в котором приводился список наиболее приемлемых с точки зрения церковного календаря имен ребенка, а также время и место, куда следовало его приносить на крещение.
До сегодняшнего дня все работало без сучка и задоринки: дети рождались в положенные сроки, крестились, старики умирали – их также согласно спланированному расписанию отпевали.

Как известно, любая система, пусть даже самая совершенная и техногенная рано или поздно выходит из строя. Причем, чем она сложнее и совершеннее, тем больше и непоправимее оказываются последствия.
Обычно подобные сбои в системе есть результат наложения друг на друга мелких неувязок, ошибок, совпадений, которые сами по себе по отдельности ни к каким катастрофическим последствиям не могут привести. Но вместе, одна с другой…
Четыре месяца назад одной из беременных после сеанса УЗИ пьяный, как в последствии выяснилось, гинеколог сообщил, что у нее родится мальчик, где-то как раз под Николин день. Обрадованная будущая мамаша, оказалось, что и мужа ее звали Николаем, без каких-либо колебаний решила наречь своего первенца Николай Николаевичем. Это в качестве предварительной информации внесли в компьютер, который сопоставил дату рождения ребенка с расписанием занятости всех священнослужителей, определил дату и время возможного крещения.
Плод развивался на редкость большим и здоровым, роженица с удовольствием хоть и под конец с трудом из-за неимоверно большого живота, посещала все положенные обследования и процедуры. Однако ультразвукового исследования, как потом установили, больше уже ни разу не делала: то во время ее прихода в здании роддома, как назло, отключали свет, то сам ультразвуковой аппарат ломался, а потом уже было поздно – на больших сроках УЗИ не делают… И аккурат вчера, в пятницу она родила… тройняшек… трех девочек…
Если бы девочка оказалась одна, это еще можно бы было как-то исправить, зачистить, благо умные америкосы создавая программу такие варианты предусмотрели, но тройня!... Самое же поганое, что гребаная программа ошибок не прощала и в случае конфликта данных висла враз и очень надолго. При этом влезать в нее, налаживать своими руками категорически запрещалось гарантийными обязательствами. Для перезапуска следовало вызывать специально обученного сотрудника из московского представительства фирмы-производителя. Ошибку заметили вечером пятницы; суббота, воскресенье – выходные, фирма, не смотря на обещанный двойной гонорар, категорически отказалась отрывать своего специалиста от уик-энда с семьей и засылать его в глубинку, в город Х. А утром в понедельник компьютер должен работать «кровь из носа»! Дело в том, что планированием расписания работы церковных служащих его функции не ограничивались.

Некоторое время тому назад председатель местного совета коммунистической партии, ранее средней руки чиновник облисполкома, к описываемому периоду давно уже отправленный коллегами на заслуженный отдых, однако избранный на прошедших выборах в местный городской совет и руководящий там комитетом по работе с населением, возвращался домой на своей персональной машине. По дороге автомобиль сломалась, и он, будучи либеральных взглядов, вознамерился сделать то, что последний раз делал будучи еще студентом сельскохозяйственного института: поехать на работу на автобусе; что называется решил «выйти в народ», побыть, так сказать, среди простых городских тружеников. Прождав сорок минут автобус на тридцатиградусном морозе (за ним успели прислать другую машину, но из стариковского упрямства ехать на ней он отказался), на следующий день на заседании городского совета он в пух и прах разнес весь пассажирский транспорт, обвинив местную власть в казнокрадстве, взяточничестве, отрыве от нужд народа и прочих чиновнических грехах.
Если это был кто-то другой, все бы, как это заведено, ограничилось созданием при горсовете бесчисленного числа комиссий: по изучению проблематики, контролю за оптимизацией движения, регулированию работы общественного транспорта и прочее… Вынесли выговор директору автобусного парка с показательным увольнением попавшихся под горячую руку нескольких водителей, а затем, все бы потихоньку спустили на тормозах, заволокители. Но на этот раз подобное оказалось невозможным по двум причинам. Во-первых, старичок попался действительно упрямый, пообещав впредь всегда добираться до работы только на общественном транспорте, при этом, если в ближайшее же время ситуация не изменится, пригрозил написать жалобу президенту. Более же значимой причиной было то, что его младшая двоюродная сестра была свекровью сестры жены мэра, который, как известно, к тому же, являлся крестным отцом сына брата лучшего друга Пахана. Очевидно, что наличие столь близких, почти родственных связей с Паханом не позволяло так просто отмахнуться от слов старого коммуниста.
Ситуацию на самом деле исправить было не так-то просто: на сегодняшний день автобусов в городе существовало всего шесть: четыре престарелых ЛАЗа, давно уже переживших все положенные им сроки эксплуатации, и два желтых «Икаруса», закупленные городом лет пятнадцать назад по случаю очередной годовщины Великой Октябрьской революции.
После некоторых колебаний было найдено следующее решение. На деньги, выделенные из муниципального бюджета, закупили новенький автобус «Мерседес». Водителя одели в синюю униформу проводника железной дороги и вручили пейджер. Тридцать специально отобранных людей с приятными лицами, в чисто отглаженных костюмах, изображая случайных пассажиров, ездили в автобусе, либо расставлялись на остановках по направлению его следования. Раз в два месяца, чтобы автобус не примелькался, его перекрашивали в новый цвет, набирая при этом новых «пассажиров». Также была закуплена автоматическая система слежения, позволяющая контролировать перемещение коммуниста по городу. С ее помощью данные о местоположении, направлении и скорости движения старичка передавались на тот самый главный компьютер, вышедший в настоящий момент из строя из-за ошибки пьяного гинеколога. Тот, в свою очередь, высчитывал наиболее вероятную автобусную остановку, на которой мог появиться депутат, информация скидывалась диспетчеру, который сообщал водителю, куда следовало ехать. Координацию столь ответственного задания поручили отцу Никодиму. Почему именно ему?
Дело в том, что отец Никодим – так же, как и почти все его духовные коллеги ранее числился внештатным сотрудником КГБ.

В принципе, ничего зазорного, а тем более необычного в этом не было. Известно, что в православной церкви, как, впрочем, и в католической существовал свой комитет безопасности, по определению более древний и не менее властный, чем его прототип, созданный коммунистическим правительством. За тот период сосуществования православной церкви и советской системы, так исторически сложилось, что многие штатные сотрудники церковного комитета безопасности становились внештатными сотрудниками аналогичного государственного комитета и, соответственно, наоборот. Обмен при этом оказался настолько равноценным и полезным, к тому же, и особо нескрываемым, что некоторые сотрудники иногда даже умудрялись путаться, где они, собственно говоря, служат по совместительству, а где числятся на полную рабочую ставку.
В церковном комитете безопасности отец Никодим работал заведующим сектором православной идеологии. В госкомитете же значился под оперативным псевдонимом Пастух (этимология терялась в секретных архивах КГБ), получал зарплату и имел даже в своем распоряжении табельное оружие. За долгие годы службы он многократно направлялся в Москву на курсы повышения квалификации шпионской деятельности и работы со сложной техникой слежения, каждый раз заканчивая их с отметкой «отлично».
После развала СССР начальник местного отделения ныне несуществующего КГБ, полковник в отставке организовал в городе полугосударственное, получастное детективное агентство. К описываемому времени практически все его бывшие сотрудники давно уже либо разъехались ловить счастья на просторах развалившегося Отечества, либо поспивались, однако, к чести полковника, он сумел сохранить свои связи в православно-церковных кругах. И, так как, на сегодняшний момент Никодим оказался единственным человеком, имеющим опыт работы со шпионской техникой, нет ничего необычного в том, что разработку и координацию операции «Коммунист» поручили именно ему.

И вот, что мы имеем? Суббота вечер, зависший компьютер, который невозможно починить раньше понедельника и коммуниста, рвущегося к шести утра в здание горсовета на заслушивание отчета об усилиях, направленных на улучшении ситуации с общественным транспортом. То есть ситуация – хуже некуда…

«Бог, ты мой! Что же теперь делать? Вот бесовская профессия! Ну, как, как можно перепутать мальчика с тремя девочками?!» – возмущался про себя Никодим.
Неожиданно послышался шорох: мужчина на переднем сиденье поднялся со своего места, двинулся в сторону батюшки.
– Нехорошо упоминать Имя Божье всуе. Ох, как нехорошо, сын мой! – проговорил он, подойдя к Никодиму вплотную, обдав отвратным запахом сырой рыбы. Маленького роста, он снизу вверх смотрел на Никодима своими маленькими глазками: умными с некоторой хитрецой, как у Ленина на картинках в детских книжках. – Даже про себя, когда паства не слышит, все равно. Ой, как нехорошо, Имя Божье упоминать без дела!
Несмотря на крайний невзрачный и, главное, очень неприятный облик: спутанную козлиную бородку с хлебными крошками в волосах, полузаживший синяк под правым глазом, бурый от грязи цвет лица; одет в длинное серое пальто и лыжную шапочку на голове с закорючкой «Nike», создавалось впечатление, что за этой внешней непотребностью существует еще что-то другое внутреннее, могучее, как, наверное, казалось бы, при встрече с переодетым миллионером или босым Львом Толстым.
– Удивлен, вижу, удивлен! – радостно воскликнул он. – Думаешь, наверное, и откуда этому-то бомжу грязному про мои мысли известно? Сомневаешься… Может вслух сказал и не заметил, а это я так, делаю вид, что мысли умею читать? А-н…– нет! Я ведь все знаю и про компьютер, и про автобус, и про коммуняку этого проклятого, чтоб ему пусто было! Тьфу! – плюнул он на пол. – Удивлен, ох, вижу, удивлен! – с явным удовлетворением повторял он.
– А это видел? – распахнул он свое пальто, демонстрируя висящую на шее золотую цепь, толщиной чуть ли не в большой палец, с непропорционально массивным, даже для такой цепочки, крестом с фигуркой распятого Иисуса. На поясе, зацепленный к брючному ремню, блестя коричневой пластмассой, висел массивный сотовый телефон. В эту же секунду он зазвонил тревожной увертюрой из «Кармины Бураны».
– Да, все, все… Нормально, я на месте. Да, да, прибыл хорошо, преступаю к исполнению, – проговорил он в трубку.
– Звонит братва, беспокоятся, – пояснил он Никодиму. – Раньше-то как получалось: спустят тебя на землю, а земля-то круглая, ученые ваши херовы установили на свою голову и крутится к тому же… Спустят тебя вот так, а куда кто его знает? Ошибутся на пару километров, а ты иди потом, ищи нужное место. А связи никакой, реконсценировку местности не всегда успевали провести, так и получается, как в сказке: иди туда – не знаю куда, вот и бродили, бывало, чуть ли не месяцами.
– Да ты присаживайся, присаживайся, сын мой, – предложил он, первым бухнувшись на сидение рядом с Никодимом. – Вижу ты, конечно, ошарашен, – удовлетворенно покачал он головой, – думаешь, наверное, откуда это он такой взялся? Откуда это у такого-то бомжа такая штука, – показал он на цепь, – да и сотовый в придачу? А сотовый у меня тоже непростой – «Панасоник». Уж не спер у кого, думаешь? Так, не спер, не спер, не боись! Да ты, вообще, садись, садись, в ногах правды нетути! – повторил он.
Никодим послушно присаживается рядом.
– Дело в том, что я – Архангел Гавриил, – заявил его собеседник. – Да, да, тот самый – Святой вестник тайн Божьих, служитель чудесе и носитель радостных благовестей. Спустился, так сказать, к тебе верному слуге Господню, – с ухмылкой сообщил он. – Ты, наверное, думаешь: врет, небось, сквалыга? Ну, правда, думаешь, думаешь?! А думаешь, чую! – фамильярно ущипнул он Никодима за бок, – Ну, какой это архангел, да еще сам Гавриил? Что я на иконах архангелов не видел? Размышляешь, что если Гавриил и должен явится, то этаким красивым, мускулистым молодцем, как положено со свечкой и зеркалом из яшписа, весь такой в божественном сиянии, и музыка тебе с небес. Такая, например, – щелкнул он пальцами и откуда-то сверху раздался вальс Мендельсона, – Ой, не то, не то! – засуетился он, – Вот, такое, – еще один щелчок и музыка стала мощной и торжественной.
А хрена спрашивается! – воскликнул он, – Вот давеча, в январе богохульник один на городской площади ходил, кричал: «Хари Кришна, Хари Рама!» или «Бога нет, Бога нет!», не помню уже точно, но явно какую-то непотребщину. Хозяин небеса разверз и молнией его прямо по кумполу, так что от него пуговицы металлические одни только остались.
Раньше бы: «Чудо, чудо!» Народ офигивал: «Слава, слава!», Кто видел детям своим и внукам пересказывал. А теперь, что… Выступил какой-то ученый крендель по телеку: типа молния – это самое обыденное природное явление. Типа, просто, тот самый высокий на этой площади, а молнию высокие предметы как раз притягивают. И нечего здесь по всякому поводу демагогию разводить! Ему, говорят: «Да, какая молния в январе месяце!»… Так он и этому объяснение нашел: там глобальное потепление, один циклон туда, другой сюда, там – разряжение, там – плотные слои атмосферы и бамс!.. На тебе, гроза зимой!
А ежели уж какое божественное сияние случится, так тут я вообще молчу! – раздраженно махнул он рукой. – То Чернобыль у вас долбанется, то военные учения проводят. Так вот один чувырла блаженный, такой из местных дурачков, увидел свет с небес, стал людям рассказывать, а ему десять лет за разглашение государственной тайны! Оказалось: испытания новой баллистической системы. В лучшем случае спишут все на НЛО, а НЛО – это что? Смех, да и только! – все больше и больше распалялся он, – Если в какой «желтой» газетенке напечатают и то хорошо. А зачем оно, если даже по телеку не показывают – никакого общественного резонанса!
Вот, тоже намедни…– продолжал он, – Лечу себе по делам, смотрю: поле и куча народу на нем. Интересно, же. Спускаюсь ниже, а там… Содом и Гоморра! Музыка какая-то непонятная: бамс-па-па, бамс-па-па!… Все дергаются, как будто демоны их разрывают на клочки. Пьяные все, наркотой укуренные… А кто не дергается, те сексом прямо тут же, при всех на травке занимаются, притом и не разберешь, кто с кем: где особи мужского пола друг с дружкой, где женского, а где все разом! Просто какой-то – «группен-секс»! – Слово «секс» он произносил через букву «е», – Оказалось: молодежная акция, проводимая под эгидой общества борьбы со СПИДом, называется «Рейв – против наркотиков!»
Ну, думаю: сейчас я вам устрою! Как завоплю во весь голос… А ты, не бось, представляешь какой он у меня – черти в аду содрогаются!
– Я – Архангел Гавриил, заклинаю вас Божьим Именем!..
А они – хоть бы хны! Один только такой на сцене, размалеванный весь, еле стоит на ногах, голову поднимает: «О, – говорит, – Гавриил! – И в микрофон: Приветствуйте нового ди-джея – ди-джей Гарик!»
…Что им мой вопль: у них на поле динамики по сто киловатт каждый, – грустно заключил он.
– Я придумал, – помолчав некоторое время, самодовольно произнес он, бережно поглаживая по кресту. – Вот смотри: видят меня таким – ну, бомжа-бомжой, бутылки собирать, да и только. А тут я бац! Пальтишко так расстегиваю, а там у меня рыжего на два косаря зелени: крестик такой пацанский и цепь в палец толщиной! И проба есть, зырь: девятьсот восемьдесят пятая, – поднес он свое украшение к лицу Никодима, – ты не думай, что дешевка, нормальных денег стоит! И труба такая, что надо! Весь при делах! Это разве тебе не чудо? Куда там молниям и видениям всяким! Вот оно – чудо настоящее! – горделиво воскликнул он, – Теперь веришь мне? – по-свойски пихнул он локтем Никодима, – Веришь?
– Вижу, ошарашен, ну что делать? – не дожидаясь ответа Никодима продолжил он, – Я собственно по какому к тебе делу… Понимаешь… На одном из последних сходе нашей божественной братии Петром был поставлен вопрос… Тьфу, блин! «Был поставлен вопрос, был поставлен вопрос»…, – как будто кого-то передразнивая, состроил он гримасу. – Вот, что называется: дурной пример заразителен! В общем, сложилась такая тенденция, что с каждым годом количество попавших в рай становится все меньше и меньше, а в ад, соответственно, все больше и больше. Ну, сам понимаешь, всякие новомодные религии, искушения современного мира: секс-революция, «фаст-фуд» и прочее. Все хотят хорошо жить на земле, никто, на хрен, не думает о небесах; слово Божье искажено до того, что он сам уже толком не понимает, говорил он это или не говорил, в общем, полный трындец! Количество грешников стало расти в геометрической прогрессии, а горстка праведников оказалась настолько мала, что поддерживать ради них в должном состоянии райские сады, а это, поверь мне, удовольствие не из дешевых, не имело смысла. Преисподняя, наоборот, донельзя перегружена, рабсилы не хватает, постоянный дефицит топлива, а цены на энергоресурсы, ты сам видел какие… Ты скажешь, ну и что? А вот тут ты и не прав, – эффектно выбросив вперед указательный палец, заявил он. Создавалось впечатление, что рассказывает он это вовсе не Никодиму, а какому-то невидимому собеседнику, с которым до этого общался на эту тему уже много-много раз, оттого давно уже прорепетировал все жесты и интонацию, – Не понимаешь, можно сказать, всю глубину вопроса, – Поерзал он на сиденье филейной частью, устраиваясь поудобнее. – Дело в том, – продолжал он, – что рай и ад ни есть, как многие думают, что-то раздельное, независимое, а представляют собой две крепко связанные, крайне взаимозависимые структуры. Элитарную – на небе, члены которой удостаиваются аудиенции даже у Самого, – ткнул он указательным пальцем вверх, – и низшую – под землей, так сказать, божественный «люмпен».
А что бывает, когда «люмпенов» становится слишком много и власть скапливается у немногочисленной кучки людей, как принято их называть, «олигархов»? Ну, ну… Не бось, в епархии по марксистско-ленинской философии больше трояка не получал, угадал? – снова подпихнул он локтем Никодима, – Революционная ситуация получается, вот что получается!
А ты представляешь себе, что такое небесная революция? Восставшие из ада, снова этот отморозок – Люцифер и тому подобное… То, что в Священной книге описано, как Судный день курит по сравнению с этим…
Формально ничего изменить нельзя. Есть определенное количество признаков, выжженных на божественных скрижалях, хранящихся где-то там на Арарате. Согласно которым умершего и определяют либо в рай, либо в ад. И поменять эти признаки не вправе никто, это тебе не Конституция, тут референдумом не отвертишься!
И вот Петром был предложен гениальный, как на тот момент казалось, выход. В извечном философском вопросе, как судить человека: по его внутреннему содержанию или в соответствие с его действиями, то есть внешней формой, божественный суд всегда руководствовался первым. А что если поменять это? Действительно, можно привести сотни, а то и тысячи примеров, когда из благих намерений человек совершал то, что в дальнейшем приводило к самым катастрофическим последствиям. «Благими намерениями устлана самая короткая дорога в ад» – так, кажется, у вас говорят? И что получается? Из-за тебя, предположим, разбивается поезд, тонет лайнер, а ты – чист, как ясный сокол, пожалуйста тебе, на небо! Так что, после непродолжительных прений… Ну, а какой может быть совет без прений!.. решение было принято. Правда, выступил там один ханурик… философ…, – презрительно сощурился он, – что нельзя сопоставлять вопросы форма–содержание и намерение–действие взаимозаменой понятий формы с действием и содержания с намерением. Так, например, – доказывал он, – намерение, которое не переходит в действие – это уже только форма, в свою очередь, действие же по своей сути в зависимости от ситуации может считаться либо формой, либо содержанием… И так минут сорок, пока его с трибуны не согнали.
Нововведение оказалось настолько эффективным, – продолжил Гавриил, – что за считанные месяцы соотношение между попавшими в рай и ад практически вышло на всегдашнюю норму: где-то так один к десяти. Но… Появилось одно «но»… Чьи действия всегда чисты и непорочны, правильны и направлены исключительно на всеобщее благоденствие?
Правильно! Политиков, чиновников. Он тебе своровал пару миллионов, развалил то, чем управлял – что его за это посадили? Нет, перевели на другое место, подчас с повышением, еще, глядишь, орден дали, благодарность объявили, что не все украл. А даже если вроде уже совсем к стенке приперли… Ну и что из этого? Он тебе справку о предынфарктном состоянии, депутатскую неприкосновенность, подпись не моя, документы сфабрикованы, фотографии подделаны и, вообще, что вы трогаете старого больного человека на заслуженном отдыхе! Выскользнет, как угорь из мокрых рук! А у политиков, как ты знаешь, все самые черные делишки проделываются под прикрытием высокопатриотических идей или «по многочисленным просьбам трудящихся». И, главное, это потрясающее умение все хорошее приписывать себе, а все отвратное – проискам «враждебных элементов».
В результате этого, вскоре рай наполнился всяческими разного рода номенклатурщиками. А этим, сам понимаешь, палец в рот не клади! Одна аудиенция, вторая… глядишь, он уже на Верховный совет приглашен в роли консультанта, потом подменил кого-то, того же вечно занятого Петра… Раз подменил, другой, смотришь: хороший человек, как же его на очередной совет не пригласить, обидеться же… Так, раз за разом, смотришь, а половина совета уже они – бывшие чинуши и политиканы. Мы-то архангелы – ребята простые, раз-два, поговорили-поговорили, и порешили: это – хорошо, это – плохо. А эти… что-то вечно заседают, ставят вопросы, разрабатывают проекты решения, организуют комиссии, голосуют, отправляют на доработку, принимают в первом чтении… Партию даже свою умудрились организовать! В общем, мы теперь архангелы не в фаворе, так, ради кворума, если и пригласят иногда, – вздохнул Гавриил.
А к тебе-то я чего явился…, – обратился он к Никодиму, – Они теперь как решают кому на земле Божьей силой помогать, а кого наоборот пакостями замучить? По показателям. Раньше я бы у тебя посмотрел: приход – одни бандюганы, сам с гэбистами якшаешься, да еще комуняку пасешь. Да я бы тебя по стенке размазал! – грозно прокричал он. Расправил плечи, вздохнул полной грудью, отчего, казалось, весь увеличился в размерах; глаза сверкнули гневом, салон автобуса весь наполнился ослепительным сиянием, затем снова весь сжался, съежился в своем грязном пальтишке, опять превратившись в этакого дядьку-балагура:
– Так, а по-теперешнему ты у нас получаешься с лучшим приходом. Все у тебя крещеные, службы переполнены, церквей, вон, сколько отгрохали. Ты теперь – «зе бест»! Вот меня и послали помочь тебе, с неприятностями твоими справиться…

***
«На следующий день Никодим проснулся в шесть часов утра. Бывает утром, особенно когда еще очень рано, непривычно рано, а надо вставать, хотя очень этого не хочется, хочется оставаться там, внутри сна, потому что снилось невероятно хорошее, что и на яву-то не представится; вдруг к тебе из глубин того, что называют сознанием или памятью приходит чувство чего-то неприятного, что происходило с тобой вчера и должно иметь продолжение в этот день, настолько смутное и неясное, что прощемляясь между сном и явью не оставляет никаких реминисценций, и даже потом, когда ты уже полностью пришел в себя, требуется определенное усилие, чтобы вспомнить о вчерашнем; но, тем не менее, несмотря на такую ускользающую расплывчатость, вместе с пробуждением в тебе зарождается целая гамма тягостных ощущений от твоего тела. Так происходило сегодняшним утром и с отцом Никодимом. Первое, что он почувствовал, когда проснулся – неприятный запах из своего рта. Было очень противно и гадливо, что у него так плохо пахнет изо рта. Затем появилась боль в пояснице, которую он застудил несколько недель назад, и вроде бы уже полностью, казалось, залечил, а тут, на тебе!.. Вспомнилось. Сначала из памяти выплыло лицо, встреченного им вчера в автобусе человека, неотчетливо: только всклокоченная бороденка просматривалась хорошо. Затем почему-то возникла в голове картина, как черт в красном пиджаке покупает для адских котлов цистерну с соляркой на бензоколонке (и почему это надо делать именно на бензоколонке?), потом быстро одно за другим, как слайд-шоу: зависший компьютер, простаивающий автобус, недоумевающее, озлобленное лицо коммуниста, разъяренное лицо Пахана, рейв-вечерина, Архангел Гавриил…
– Боже, я же договорился встретиться с ним сегодня в семь утра! – с ужасом вдруг вспомнил он, – Он же должен в офис ко мне прийти! Надо поехать может пораньше, хоть прибрать: как-никак, все же – Архангел... Бред, бред! – встряхнул он головой, как будто избавляясь от наваждения, – Какой Архангел? Какой Гавриил? Надо же в такое поверить! Не бось, какой-то проходимец решил надо мной посмеяться, а я – дурень и поверил, тьфу! – сплюнул он. Но на всякий случай перекрестился.
«Раз уж взодрался в такую рань, не будешь же обратно ложится, – рассудил Никодим, поднимаясь с кровати, – дела – они всегда найдутся!»
Однако, ежеутренняя молитва своему духовному покровителю Святому Никодиму, составленная им еще во время учебы в епархии, которую он так любил читать в одиночестве, без оголтелых старух-прихожанок, которые (он давно, уже это понял), думают не о Боге, а о себе, как бы своим старанием и усердием вымолить у Него, пусть не в этой неудавшейся жизни, так хоть в следующей, никак у него не получалась. В голову постоянно лезла всякая дребедень, мешавшая сосредоточиться и добиться тех духовных единения и подъема, которые так всегда просветляли его, успокаивали и смиряли для борьбы с ежедневными тяготами. То он ловил себя на том, что пытается вспомнить, в каком состоянии находился офис, когда он из него вчера уходил: все ли там прибрано и готово для прихода гостя, затем почему-то стал размышлять: что если бы у него родились три девочки-тройняшки, как он их назвал? Евдокия, Пелагия, Панфнутия… Нет, в мирской жизни с именем Панфнутия Никодимовна будет, наверное, очень сложно, – размышлял он, – надо что-нибудь попроще: Мария, Дарья, Ольга… Вспомнил сестру Ольгу… Но тут автор вынужден остановится, потому что боится, что дальнейшие воспоминания, возможно, будут носить характер сугубо личного свойства, а, следовательно, являться для нас неприкосновенными.

До офиса Никодим добрался без пятнадцати минут семь. Отключив предварительно сигнализацию, он собственным ключом открыл тяжелую металлическую дверь и вошел в помещение. Для компьютерного центра церковью совместно с конторой бывшего гэбэшника арендовалась половина здания бывшего детского сада от птицефабрики, разорившейся после убийства директора. Вторую половину заняла некая косметологическая фирма, сделав там склад своей продукции. Запах дешевых кремов и шампуней насмерть въедался в работников и редких посетителей, пропитывая их одежду и личные вещи.
Все, конечно, в здании сразу же переделалось, переоборудовалось, евроотремонтировалось, но истинное его предназначение все равно проглядывалось сквозь подвесные потолки и итальянскую плитку в туалете, инстинктивно пробуждая каждый раз в Никодиме чувство вины перед изгнанными детишками.
«Святая святых» – комната с главным компьютером размещалась в помещении бывшей столовой, за массивной дверью с кодовым замком. Комбинацию цифр знали только Никодим и гэбэшник.
Обычно перед началом работы Никодим любил в одиночестве посидеть перед компьютером, выпить чашку чая и поиграть в карты. Безобидность последнего занятия он оправдывал перед самим собой тем, что игра шла не с людьми, а с неживым, бездушным предметом, и выигрышем в данном случае служили не деньги, а абстрактные комбинации цифр: у кого больше, у кого меньше, не дающие никакой материальной выгоды, и, следовательно, неспособные ввести его в грех алчности и жажды наживы.
Любимой его игрой была «Тысяча». Несмотря на то, что играл он в нее уже очень долго: на протяжении последних трех месяцев, она до сих пор ему не наскучила. Поначалу он очень много проигрывал своим виртуальным партнерам Трусу, Балбесу и Бывалому, затем потихоньку счет выровнялся, а теперь, благодаря последним двум выигранным партиям, он даже немного опережал своих соперников.
Начал новую игру: быстро дойдя до «бочки», существенно опередив партнеров, он завяз: два раза подряд падал с «бочки», так и не сумев отвоевать прикуп. И вот он снова на «бочке», по правилам, если слетаешь с нее три раза, то очки обнуляются, и все приходится начинать заново. К счастью, карта на этот раз попалась хорошая, он забрал прикуп и поначалу все складывалось для него удачно: смог захвалить червь... но вот незадача!.. зашел с бубнового туза, совершенно забыв, что на руках у кого-то оставалась еще козырная червовая девятка. И теперь под конец игры на руках остались две десятки: бубновая и пик, тузы, слава Богу, давно уже вышли, а по расчетам недобранных до заявленной суммы очков у него десять-пятнадцать, так что одну из взяток надо брать, во что бы то ни стало. Бывалый ходит в крест, следовательно, эта взятка так или иначе будет его, но как угадать, какую из десяток: бубновую или пик скинуть, чтобы следующая, последняя досталась все же ему – Никодиму?
– В бубу ходи, в бубу! – раздался вдруг голос за его спиной. Вздрогнув от неожиданности, Никодим медленно повернулся. Позади, улыбаясь во весь рот так, что сдавалось, еще чуть-чуть и губы должны полопаться, стоял Гавриил.
– Как вы сюда попали? – изумился Никодим, исподволь посматривая на закрытую изнутри на стальную защелку дверь.
– Ну я же все-таки Архангел…, – ответил тот, еще более растянув рот в улыбке, хотя, казалось, это уже невозможно.
На этот раз выглядел он этаким бывалым прожженным компьютерщиком (во всяком случае такое впечатление сложилось у Никодима, который имел довольно туманное представление о «бывалых прожженных компьютерщиках»): черные джинсы, непонятной расцветки вязаный свитер, большой ему размера на два, отчего свисающий чуть ли не до колен, длинные сальные волосы резинкой собраные сзади в хвостик, и даже борода, вчера такая грязная и нечесаная, так усиливающая ощущение неприятности от тогдашнего его облика, теперь была аккуратно подстрижена, а сочетании с вытянутыми скулами и тонкими очками в металлической оправе создавали на лице выражение пугливой отрешенности от реального мира, свойственной программистам и патологоанатомам.
– Ну, что тут у нас? Показывай, рассказывай…, – обратился он к Никодиму, жадными глазами посматривая на компьютер.
– Да, собственно…, – поборов некоторое смущение начал показывать Никодим, – «Виндоуз» запускается, что под ним стоит: весь офис, графические редакторы, игрушки все тоже запускается, а те специальные программы, которые фирма ставила – нет. Смотрите, – Никодим никак не мог заставить себя обращаться к собеседнику на «ты», – вот, например…, – щелкнул он два раза мышкой по иконке в виде глаза, как на долларовых купюрах, с надписью «Spy eye», – выдается надпись «Файл SPYEYE.EXE связан с отсутствующим компонентом», – продемонстрировал он, – убираешь ее, появляется предупреждение: «Присоединенное к системе устройство не работает, обратитесь к разработчику» и компьютер виснет полностью.
– Ладно, давай будем смотреть, – произнес Гавриил. Никодим поднялся, уступая ему место перед монитором. Тот сел и сразу начал быстро щелкать пальцами по клавишам, практически не прикасаясь к мышке, что, как знал Никодим, считалось высшим шиком у компьютерщиков; открывал и закрывал различные приложения, несколько раз перезагружал компьютер, влез в BIOS, покопался там. Никодим, компьютерные знания которого ограничивались трехмесячными курсами и чтением книги «Windows’95 для «чайников», очень быстро потерял понимание логики происходящего.
– Ну, то, что Винда виснет – это не беда: на то она и Винда, чтобы виснуть! –откинувшись, наконец, на спинку стула, произнес Гавриил, – А вот куда он, сволочь, эти самые отсутствующие компоненты задевал? И почему все ваши шпионские девайсы не распознаются, вот это мне совершенно не понятно?.. Ну, ничего, ничего, сейчас что-нибудь сотворим…
Близоруко приблизившись к монитору, он снова начал быстро-быстро открывать и закрывать одно за другим окна, в некоторых что-то набирая, или наоборот, стирая, перезагружать компьютер под DOS, и выходить обратно, постоянно при этом что-то пришептывая про себя. Похоже, ничего у него не получалось – он занервничал, стал путать клавиши, отчего одно и тоже слово набирал по несколько раз. Видимо, вконец разозлившись, он с силой стукнул кулаком по клавиатуре, оттолкнув ее от себя, отъехал на стуле от компьютера.
– Вот дьявольское отродье! Баптисты херовы! Это они так специально делают, чтобы бабок побольше с тебя срубить! Ты специалиста вызови, капусты ему за переинсталяцию забашляй, еще потом за апдейт будут с тебя каждый раз втридорога драть. Но ничего, ничего, есть на них управа, не будь я – Гавриил! – торжественно заявил он, – Инет есть? – повернулся он к Никодиму. Тот утвердительно кивнул.
– Сделаем мы тебе апдейт! Всем апдейтам апдейт! – со зловещей ухмылкой произнес Гавриил.
Подключившись к интернету и набрав в адресной строке имя нужного сайта, он стал ждать пока страничка загрузится полностью. Сначала на экране появилось два больших колокола, которые проиграли: «Вечерний звон, бом-бом, бом-бом…», а затем по всему монитору беспорядочно начали вспыхивать и гаснуть однин за другим разноцветными и разновеликими буквами слова: «Аллилуйя!», «Аллилуйя!»… В центре страницы появилась прямоугольная табличка со словами Login и Password.
– Это сайт самого… – ткнув пальцем вверх, уважительно пояснил Гавриил, – А ты что думал? – усмехнулся он, – идем, так сказать, в ногу со временем…
– А вот адрес тебе знать вовсе необязательно, – увидав, что Никодим пытается рассмотреть набранное в адресной строке, Гавриил заслонил от него плечом экран, – Да и бесполезно... Сюда так просто не войдешь, молитву нужную надо знать. Да и потом… Логин свой я тебе и так могу сказать: Гаврюша, – с нежностью протянул он букву «ю», – а пароль, ты уж извини, шестнадцать знаков – вот тут держу, – щелкнул он себя по виску, – ошибешься один раз – ничего, два – тоже ничего, а на третий – можешь со своим компом распрощаться…
Набрав имя и пароль, он ткнул указательным пальцем в кнопочку Enter. В системном блоке что-то жалостливо заскрипело, монитор вспыхнул ярким светом и тут же угас в маленькую точку в середине экрана. Неимоверно длинные для Никодима, наверное, секунд двадцать, за которые он успел обругать всеми известными ему матерными словами Гавриила, а главное, себя, за то, что «позволил неизвестно кому!..», «да если он вконец сломался!..» ничего не происходило, затем что-то пикнуло, и монитор снова зажегся. На этот раз на экране ничего интересного уже не происходило, просто в два столбика следовал список, похоже, из названий программ, под каждым из которых выделялось крупное слово «СКАЧАТЬ», написанное синими буквами и подчеркнутое.
Гавриил внимательно всмотрелся в экран, перематывая мышкой страницы.
– Ну, вот она, наконец-то! – радостно воскликнул он, – щелкнув мышкой СКАЧАТЬ под одним из названий. – Эх, я думаю, много дали твои америкосы, чтобы получить доступ к этой программе! – усмехнулся он, – «Универсальный восстановитель» – так мы ее назвали. Восстанавливает все и вся: любую программу, приложения, жесткие диски…
Это у нас тут два хакера к нам попали, – пояснил он. – Один их них влез на сайт ООН, и на спор с другом назначил себя сначала послом Доброй воли в одну из африканских стран, а потом до того обнаглел, что взял и присвоил все заслуги и достижения матери Терезы, можешь себе представить!
А второй – его дружок, видно, чтобы показать, что не хуже, взломал сайт Нобелевского комитета и наградил сам себя премиями сразу во всех в этом году номинациях. Оно, конечно, рано или поздно раскрылось, но вот, судьба, что называется!.. В это же время бравый двенадцатилетний вундеркинд из Нижневартовска вскрыл сайт ЦРУ и запустил туда, написанный им самим же, как потом выяснилось супер какой-то страшный, хуже «Чернобыля», вирус «Инесса Самуиловна»; так он назвал его в честь своей преподавательницы по русской литературе. В результате: ладно, что сайт ляснулся – и фиг с ним! Но в их информационной сети настолько все перепуталось и перемешалось, что адрес Интернет-кафе, в котором эти два обалдуя-хакера сидели, попал в список главной явки известного украинского террориста-смертника Мыколы Полищука. Кафе тут же окружили агенты ЦРУ, которые, не долго думая и не разбираясь, как потом они написали в отчетах: «в связи с высокой вероятностью активного сопротивления, могущего привести к многочисленным жертва среди мирного населения», расстреляли там всех и вся к чертовой бабушке. И вот так они к нам в Чистилище и попали: основатель общества «Красный крест» и шестикратный лауреат Нобелевской премии.
– Ладно, – махнул рукой Гавриил, – утомил я, похоже, тебя своими байками. Программа загружается-то долго, как-никак двадцать мегов! Так, что предлагаю вспрыснуть это дело пивком, я даже сам, так и быть, сбегаю, – предложил он и, наверное, чтобы Никодим не успел возразить, слез быстренько со стула и выбежал за дверь.
Батюшка же, высидев не шевелясь некоторое время на своем месте, поднялся, подошел к двери, заглянул за нее и убедившись, что его гость окончательно испарился, закрыл ее на все имеющиеся защелки и замки, после чего сел перед компьютером и открыл недоигранную игру. Благо, что, несмотря на столь неожиданное появление Гавриила, сохранить ее он все же успел.
– Ну, что буба, говоришь? Пика, значит, говоришь, у него остается? Ну, буба, так буба!.. – злобно бормотал он сквозь зубы, скидывая Бывалому бубновую десятку. Тот забирает взятку и ходит в ответ… крестовой девяткой.

– Люди всегда хотели иметь хорошего Бога, почему-то полагая, что без него жизнь их окажется бессмысленной и неинтересной. Раньше они были, конечно, умнее: Богов навыдумывали себе множество – на все случаи жизни. Хочешь – Бог земли, хочешь – торговли, а хочешь, так вообще, Бог пьянства. Мало того, если не хватало и этих, хитрые люди нафантазировали вдобавок разных нимф, фей, духов и прочей нечисти, распихав их, куда только можно – в каждое дерево, ручей или холм.
Такое множество Богов позволяло четко распределять их обязанности, каждый из них отвечал за свое. Люди по желанию могли выбирать себе нужного Бога: хочешь удачной охоты – молись Аполлону, хочешь завоевать сердце неприступной красавицы – Афродите, хочешь ратных подвигов – неси дары Аресу…, – сделав большущий глоток пива, заключил мужчина. Его собеседник пока что никак не справиться с банкой. Наконец, тоже открыл ее, правда, здорово при этом облившись. Недоверчиво понюхав содержимое банки, задумчиво выпил немного, как бы пробуя. Похоже, понравилось – ободрительно покачав головой, сделал большой глоток.
Если кто-то из жителей города Х. забрел, зачем бы-то ни было в этот, довольно-таки ранний для воскресного утра час на крышу единственного в город двенадцатиэтажного здания – Дома Культуры работников фабрики пластмассовых игрушек, то его взору представилась, по всей видимости, нимало бы поразившая его, картина.
На самом краю крыши, свесив вниз ноги, сидели двое мужчин, уже очень немолодых, лет где-то около пятидесяти. Первый – только что говоривший: маленького роста, весь закутанный в старое, в грязных разводах одеяние: что-то среднее между медицинским халатом и кимоно. На пухлых, коротеньких ножках имелись то ли сандалии, то ли чешки, настолько старые и стертые, что более точно отнести их к какому-либо виду обуви нет никакой возможности. Был он толст, бородат, с отталкивающим, высокомерно-презрительным выражением лица, какое бывает у неудовлетворенных женщин и пожилых бухгалтеров.
Второй – высокий, крепкий, но уже начавший заплывать возрастным жирком, особенно в области живота и по бокам, что, впрочем, отнюдь его не портило, а наоборот, добавлял добротности и солидности облику. Одет точно также, как и его сосед, разве что одежда немногим почище, тоже с бородой – длинной, черной; черты лица мужественно-грубые, как представляется у героев Жюль Верна, однако взгляд благодушный и покойный, какой вряд ли может оказаться у покорителя Северного полюса или индусского революционера. Оба они пьют пиво в полулитровых жестяных банках, у обоих Holsten, только у толстого – темное и крепкое, а у худощавого – светлое и более легкое.
Наверное, еще большее удивление у возможного любителя погулять по крышам вызвало то, что если он внимательно всмотрелся в лица сидящих мужчин, то в одном из них – высоком узнал очень уважаемого в Х. отца Никодима. Если же, этому неугомонному утреннему страннику приспичило подойти к батюшке и попросить объяснить ему, как он сюда попал, то в ответ не смог получить ничего сколь либо вразумительного.
Действительно, еще минуту назад Никодим сидел в своем кабинете перед экраном компьютера, и вдруг, в один момент без всякого перехода, как это бывает только в кино, как будто по повиновению невидимого режиссера – смена кадра, и вот он сидит на крыше вместе с Гавриилом (поразительно то, что, несмотря на полное различие облика расположившегося рядом с ним человека от ранее ему явленных обликов Архангела, на этот раз не только внешнее, но и физическое – рост, вес, телосложение, даже голос стал медленным и скрипучим, не возникало ни тени сомнения, что это, именно, он – Гавриил), обдуваемый легким приятным ветерком, пьет пиво и ему удивительно хорошо и покойно, наверно, впервые за долгие годы, потому что сидит он так уже долго, судя по рядом стоящим трем пустым банкам и туману в голове и надеется просидеть еще дольше, укутанный в непонятный балахон, болтая голыми (?) ногами от переполняющего счастья безделья и смотрит вдаль, туда, где небо втыкается в землю.
Гавриил тем временем продолжал:
– Те Боги, с одной стороны, были всемогущи, с другой – обладали такими же слабостями и желаниями, как обыкновенные люди. Это были истинно народные Боги: они, так же, как и люди, бранились между собой, любили хорошо поесть, красивых женщин, как своих богинь, так и не меньше земных. Да и жили они недалеко: Олимп – вон он, совсем рядом. Это были понятные Боги… Хотя, возможно, в этом и заключалась их главная ошибка…
Люди в ту пору знали об окружающем мире слишком мало, и только редкие из них пытались объяснить неизвестное знаниями, остальным проще было объяснить непонятное еще более непонятным. Второй их ошибкой, как мне кажется, была склонность к жертвоприношениям. Ни сами жертвоприношения, нет, Богам, конечно же, обязательно нужно что-то давать, жертвовать. Просто этот обряд Боги или сами люди, превратили в некий простейший торговый акт, типа ты мне – я тебе: я тебе двух быков – ты мне удачи на охоте. Боги же не должны ничего давать, потому что когда даешь этого всегда мало, религия, вообще, не терпит конкретики, она должна давать надежду.
Гавриил поставил рядом с собой пиво, освобождая правую руку, чтобы почесать спину около левой лопатки: сначала попытался достать снизу – не получилось, попробовал сверху, через голову – неимоверно изогнувшись, дотянулся до нужного места самыми кончиками пальцев, с наслаждением долго-долго чешется, затем снова продолжил:
– Из-за этого их количество превратилось в недостаток. Богов оказалось слишком много – что не делай, куда не плюнь – обязательно кому-то да заплати. Людям надоели такие жадные Боги, они возроптали и перестали в них верить. Однако, без Богов чувствовалось как-то непривычно, скучно, да и страшно оставаться один на один с неизвестностью. И поэтому они придумали Его…
Он – полная противоположность предыдущим Богам. Немощный страдалец, сотворивший за все время всего-то парочку скучных чудес, при этом страшно болтливый: любящий по всякому поводу и без пускаться в долгие словесные изъяснения. К тому же, это абсолютно непонятный Бог: он же отец, он же сын, он же святой дух – един в трех лицах, три в одном, как шампунь и бальзам с ополаскивателем в одном флаконе.
– Не бальзам с ополаскивателем, а бальзам-ополаскиватель, – поправил Никодим.
– Какая разница! Не имеет значения, – раздраженно отмахнулся Гавриил, – Самое же выигрышное в нем то, что заповеди его, не только чрезвычайно неконкретны, что позволяло трактовать их кому, как вздумается, но, при этом, в большинстве своем еще совершенно абсурдны, нелепы, противоречили человеческой природе. Он требовал сексуального воздержания – это неминуемо привело бы к вымиранию рода человечества; проповедовал о милосердии и человеколюбии – однако с радостью приветствовал истребление иноверцев, заставлял смирить гордыню – все человеческие достижения, прогресс – по сути результат их гордыни.
Людям это чрезвычайно нравилось: такая явная противоестественность его заповедей делало как бы само собой разумеющимся их несоблюдение. Так же, как если бы он требовал от них, например, ни пить воду, ни есть, ни дышать воздухом. Мало того, многие даже гордились своей греховностью. Краси..и..ва… ты вошла в мою грешную жизнь!.. – крайне фальшиво громким, визгливым голосом пропел он. Никодим аж вздрогнул от неожиданности, чуть не выронив банку.
– Это был очень удобный бог, – закончил Гавриил. Столь длительная речь явно его утомила. Глубоко выдохнув, он опустошил одним глотком оставшееся пиво и взялся за следующую банку. Открыть ее долгое время не получается: попытался поддеть кольцо ногтем указательного пальца, подергал его в разные стороны, наконец, с резким пшиком банка открылась, он быстренько поднес ее к губам, чтоб не пролить ни капли рвущейся наружу пены.
– Как ты можешь так говорить? Это же чистейшей воды богохульство! Вот уж от кого не ожидал! – возмутился Никодим, впрочем, без особого раздражения, видно сказывалось благодушное настроение, сдобренное выпитым пивом. Не заметил даже, что перешел наконец-таки на «ты».
– Ну, не нравиться он мне, не нравиться, понимаешь! Какой-то он… ну что это за Бог такой? – Гавриил боязливо посмотрел вверх, затем оглянулся по сторонам. Вдруг его всего, как передернуло: он не поставил, а практически кинул банку на пол и стал бешено, обеими руками чесаться в области поясницы. Движения его неловки, плохо координированы – заметно, что пиво начало давать о себе знать.
– Боже мой, как это меня достало уже! – со злостью воскликнул он, – какое-то вечное мучение!..
– Какой бы не был: он – Создатель всего сущего: тебя, меня, всего, что нас окружает, – развел руками Никодим.
– А кто его теперь знает, Создатель он или не Создатель, черт…, – вобрав в плечи голову, как в ожидании удара, Гавриил оглянулся вокруг. Тут же выпрямился, расправив плечи, громко продолжил, – …его теперь знает, теперь же все по научному, везде – протоны-фотоны, ДНК всякие. Кто теперь знает, кто что создал? – повторился он, – Да и вообще, что он уж такого сделал, чтоб его вот так сразу Богом сделали? Ну что, что?! Повисел себе парочку часов на кресте, ну и что? – завелся он. – Если б каждого, кого на кресте распяли, Богом сделали, их бы сейчас не меньше, чем на Олимпе в лучшие времена! Да и вообще, убогий он какой-то: что-то все ходил, ходил, что-то говорил все, проповедовал… Хоть бы сделал что хорошего, – скривился он. – Да и поведенице у него, я тебе скажу, еще то… Это вода в вино, а эта какая-то непонятная страсть к блудницам, что-то тут не то… Да и с национальностью у него, я хочу тебе сказать, большие проблемы. С папой то еще, черт…, – опять весь сжался, – …с ним, а мама у него чистокровнейшая еврейка. А национальность, между прочем, по матери определяют. Нет, не то это, конечно, не то…, – покачал он головой.
– Тьфу ты! – вконец разозлился Никодим, – Национальность теперь ему еще не нравится – на себя посмотри, тоже мне – истинный ариец выискался!
– Да уж, – вздохнул Гавриил. – Опять поставил пиво и с остервенением зачесал спину. Закончив, одним глотком допил остатки пива, смял в руке банку и с силой кинул ее далеко вперед.
Некоторое время они просто молча сидят.
– Гавриил, Гарик… А, Гарик..., – странным голосом заговорил Никодим, – забери меня с собой, пожалуйста, я здесь больше не могу… Тяжело мне здесь, тошно!.. Ты даже представить себе не можешь, как тошно! – схватился он за голову обеими руками, – Я же раньше совсем другим был, – быстро заговорил он, – Я другим был, честное слово! Я же в Бога верил… – понизил он голос до шепота, как будто сообщая собеседнику что-то до неприличия интимное. Вскочил вдруг со своего места, не заметив даже, что ногой опрокинул банку с недопитым пивом, забегал по крыше:
– Возлюби Господа своего…, возлюби ближнего своего, как самого себя…, – перечислял он, загибая пальцы, – не укради, не убий, не прелюбодействуй…, – бормотал он, – забери меня, пожалуйста…, – простонал он, умоляюще глядя на Гавриила.
– А ты думаешь там хорошо? – усмехнулся тот, – А знаешь, какое самое главное проклятье архангелов?
Блохи… – произнес он, расправляя за спиной крылья. Они у него белоснежные, что особенно подчеркивает серая от грязи тога, широченные, наверное, метра три в размахе, так что и не понятно, как они так легко умещались до сих пор под одеждой, – Блохи – они перья страсть как любят…
Лицо его стало серьезным:
– Действительно хочешь со мной? – кивнул он Никодиму. Тот, по-видимому, полностью измотанный неожиданной для самого себя нервной вспышкой, слабо кивнул головой.
– Раз хочешь…, – пожал плечами Гавриил, – Ты пиво хоть допил?
– Угу.
– Ну, тогда полетели.
Они встали на краю крыши. Фигуры их, особенно на фоне друг друга, почти анекдотически комичны: Гавриил – маленький, толстенький, как китайский божок, Никодим – длинный, худой, прямой, как жердь, сложенные за спиной крылья у обоих, как две белые тряпки. Все, однако, меняется при первых же взмахах, и в воздухе уже две величественные фигуры, обрамленные, неизвестно откуда взявшимся, золотым ореолом, устремляются ввысь к редким рваным облакам.