Буратино

Буратино

Он не писатель, не поэт,
Но покорил весь белый свет,
Все песенки о нем поют,
Скажите, как его зовут?
Бу-ра-ти-но.


-Ты опять была у этого бульдога?
-Да, а что? - Слезы на глазах, опять... сколько ж можно... – Ну, сейчас же я с тобой, и потом он совсем не бульдог. - Она поцеловала его в один, потом в другой глаз, потом в кончик носа. – Ну, не дуйся.  Ты же знаешь, ты – мой Пьеро, я с тобой, но мне иногда хочется грубости. А теперь давай, почитай мне стихи.

Он закрыл глаза и голосом, дрожащим от слез и обиды, начал читать. Голос постепенно креп. Она откинулась на подушку, волосы голубыми змейками разбежались в разные стороны. Музыка его голоса, плавность стиха окутали ее. Она почувствовала теплую, баюкающую волну, поднимающеюся откуда-то снизу, вдоль длинных стройных ног, вокруг соблазнительных бедер, по золотистой дорожке к пупку, и выше, покрывая грудь, слегка щекоча соски, по горлу до приоткрытых губ. Она уже не могла определить то ли это его стихи, то ли его руки, то ли его губы, то ли ... Она плыла, плыла, плыла куда-то посреди безбрежного океана, ее расслабленное тело отдалось стихии, и вот она уже не слышит его голоса, не ощущает тепло его тела, не реагирует на ласку... только теплые ленивые волны ласкают, баюкают ее, и она растворяется в этих волнах, становится такой же теплой и лениво-монотонной.

-Ты опять была у этого сопляка?
-Да, а что? – Жестко сжатые губы, ярость в глазах, опять... сколько ж можно... – Ну, сейчас же я с тобой, и потом он совсем не сопляк. – Одна и та же схема, каждый раз то с одним, то с другим. Она обняла его сзади, прижавшись к нему все своим телом, как будто, пытаясь слиться с ним. – Ну, не дуйся. Ты же знаешь, ты – мой Арлекин, я с тобой, но мне иногда хочется нежности. А теперь я хочу тебя.

Он повернулся к ней, набросился на нее, как будто хотел выплеснуть всю накопленную обиду. Он подминал ее под себе, он выворачивал ей руки, он месил  ее грудь, он кусал ее губы, соски, бедра, ... казалось ярость его росла с каждой крупицей боли. А она чувствовала себя в центре беснующегося урагана. Стихия рвала ее на клочья, терзала,  гнула, она была снаружи и внутри, она поглотила всю девушку целиком. Девушка уже перестала соображать, где она и что с ней происходит, она хотела только одного – чтобы эта буря, этот ураган, эта стихия не останавливалась,  не прекращалась, уносила ее вверх, вверх все выше и выше, чтобы в неослабевающем неистовстве бросить ее вниз, размозжить, раздавить .... 

Время беззаботно текло мимо, и она текла вместе с ним, не сильно задумываясь, с кем она сегодня, с кем она будет завтра. В один вечер она, возбужденная, раскрасневшаяся,  доходила до полного экстаза, неистовствуя около ринга, где бился и побеждал ее Арлекин,  а потом ураган страсти раздирал ее на куски. В другой ее голубую шевелюру видели на поэтических состязаниях, где она рыдала, увязая, погружаясь как в зыбучие пески в голосе ее Пьеро, не понимая ни слова, но полностью околдованная его стихами. Иногда она знала наверняка к кому пойдет, а иногда она вставала посреди обеда, фильма или даже секса и уходила – «У меня поменялось настроение, что я могу сделать?». Ее забавляло их злить, а потом укрощать, полностью подчиняя себе, своим желаниям. А их желания? их чувства?  а разве они были? Разве им надо было что-то кроме ее тела, кроме возможности завладеть ею хотя бы на один вечер? Так она давала им этого в избытке, и нечего постоянно ворчать, жаловаться и устраивать сцены.  Хотя нет, сцены пусть останутся, и пусть останется ревность. И время текло, и она текла с ним умиротворенная и ... И все кончилось.

 За окном серое небо и мелкий дождь. Потянулась, посмотрела на могучее тело посапывающего Арлекина и выскользнула в душ. Нет, в такой день ей хочется домашнего уюта, сонного тепла и баюкающей ласки. Арлекин еще спал, когда она уже бежала под дождем, ловко оббегая лужи, к Пьеро.  Двенадцать ступенек, обшарпанная дверь, звонок ... хм, молчание. Она позвонила еще раз, и только после третьего раза услышала знакомые шаги. За секунду до того как открылась дверь, она «надела» обиженный вид. Быстрый взгляд в горящие глаза Пьеро, потом по халату вниз. Усмешка, «похоже, я помешала» - выпуклость халата не оставляла сомнений в том, от чего она его оторвала. Еле сдерживая захлестнувшую ее досаду, она повернулась – «Я зайду в другой раз». «Что ты, стой» - он схватил ее за руку, - «Мальвина, пойдем, я тебя познакомлю. Мальвина, я так счастлив, это что-то неописуемо-волшебное. Я, наконец, нашел себя. Пойдем скорее». Любопытство все-таки вытеснило обиду. Она никогда не видела своего Пьеро таким возбужденным, даже во время их первой ночи, когда она выделывала с ним и его членом такое, что никто никогда с ними не творил. Она только краем глаза посмотрит на эту шлюху и, облив их обоих ледяным  презрением, уйдет навсегда, ну, или хотя бы до тех пор пока он не начнет ее умолять, чтобы вернулась.

 Независимой походкой, маняще покачивая бедрами, она поплыла в хорошо знакомую спальню, а он шел следом и лепетал что-то о неземном ощущении, демоническом счастье, экстазе слияния двух тел и прочей белиберде. Она вошла. Заготовленная фраза, подкрепленная и раскрашенная хорошо продуманной интонацией, застряла, так и не родившись... На кровати, на половину прикрытый простыней,  лежал юноша. Первое, что ее поразило, были его глаза, в них светилось столько лукавства, столько радости жизни; они завораживали так, что она даже не сразу обратила внимание на чересчур длинный нос юноши.

-А это ... – Пьеро не успел закончить.
-Буратино, – Она попыталась вложить в это имя все безразличие и высокомерие, на какое она только была способна в этот момент. Еще не отойдя от шока, она вышла на улицу, под дождь и так и брела до самого дома, не обращая внимания ни на погоду, ни на светофоры, ни на гудки и окрики таксистов. Она чувствовала себя брошенной, обманутой, потерянной в этой громаде чужого города... очень хотелось очутиться в чем-то теплом, обволакивающем, мутно-бледном, чтобы ничего не видеть, не слышать, не чувствовать.

К Арлекину возвращаться не хотелось. Она поднялась к себе, завернулась в плед и плюхнулась в равнодушные объятья дивана. Она почувствовала необходимость с кем-то поговорить. Позвонила маме. Трубку взял отец.

-Тебе нужны деньги? Сколько?
-Ты бы хоть раз спросил, как у меня дела, или хотя бы поздоровался, - девушка нажала на кнопку и с досадой отшвырнула трубку в дальний угол.

Она всем телом ощутила, как одиночество, усиленное мокрыми сумерками уходящего дня, просачивается в окно, клубится по углам, в кресле, забирается под одеяло, смотрит на нее из зеркала. «Вот бы позвонил телефон...»  И телефон позвонил.

-Куда же ты убежала? Я тебя даже не успел познакомить. Он такой, такой замечательный... - сбивчивый радостный голос Пьеро звучал неестественно громко в этой комнате, казалось пропитанной многовековой тишиной. Он так много хотел донести до нее, но каждое его слово отдавалось болью по всему телу. – Я не знал, что это так великолепно, так ... Я не верил, он говорил, а я не верил. А потом, когда я держал в своей руке его ...
-Мне это неинтересно, - холодно отрезала она, - Не звони мне больше, – и, не дожидаясь ответа, положила трубку.

Серая мокрая неделя тянулась еле-еле в этом сером мокром городе. Она почти ничего не ела. Вставала поздно, потом бесцельно бродила по городу, потом возвращалась и ложилась спать. Один раз попыталась пойти в кино, но ушла через полчаса. Но, как бы медленно время ни текло, оно все-таки двигалось. Появилось солнце, его теплые лучи пригрели девушку, и, в конце концов, молодость и жажда жизни одержали вверх. Она снова ожила и ... ноги сами привели ее к дому Арлекина.

-Была у Пьеро?

Не отвечая, даже не обратив внимания на то, что он впервые назвал Пьеро по имени, а не «сопляком», она набросилась на него. Ее истосковавшийся организм требовал секса, все больше и больше. Но, по мере насыщения, она вдруг начала ощущать, что что-то не то.  Ее Арлекин стал каким-то другим, она никак не могла понять, что же изменилось, просто чувствовала и все. И это чувство мешало, нарушало гармонию, привычное ощущение стихии.

-Уходишь?
-Да, пойду, пожалуй...
-Ладно. Чао. Заходи еще.

Он не стал ее уговаривать остаться. Странно. Эта мысли оказалась настолько неожиданной, что девушка остановилась посередине улицы, ошарашенная, подавленная, не в силах пошевелиться. Поблуждав немного вокруг, она вдруг почувствовала,  что не способна вернутся в свою одинокую квартиру с пустым холодильником и холодной кроватью. Поколебавшись, она решила вернуться. Знакомая дверь, звонок. Хм... тишина, он не ждет ее, не бежит к двери! Еще звонок. Промелькнула мысль, что это уже было. Наконец,  после третьего звонка, послышались шаги.

-Ты? Вернулась? Ну, заходи.

Она подумала обидеться, но перспектива холодной кровати несколько притупила ее гордость. Она сделала вид, что не заметила холодности вопроса, и, по-хозяйски отодвинув Арлекина, вошла в спальню. Арлекин смущенно топтался сзади. «Ну, какой еще сюрприз меня ждет?» Тут она подняла глаза на кровать. С подушки на нее смотрели два глаза-бесенка, и насмешливо торчал не в меру длинный нос.

-Буратино? – ей не хватило воздуху, все поплыло, она повернулась к Арлекину. Ее трясло - И ты? И ты? – только и смогла сказать она и, с трудом сдерживая рыдания, выбежала из квартиры.

Опять пошел дождь. Она бежала, не разбирая дороги, шлепая по лужам, обдавая холодным душем нерасторопных прохожих.  Добежав, она, не раздеваясь, так в мокрой одежде и замызганных тапочках, залезла под одеяло.  Тепло и уют постепенно убаюкали ее, и она впала в дурманящее состояние где-то на границе между сном и явью, когда нет сил проснуться, а организм возбужден на столько, что не может уснуть. Из болезненного забытья ее вывел телефонный звонок.

-Ну-у-у куда же ты убежала? – гудел голос Арлекина, - Понимаешь, так само получилось, я не хотел, но так вышло. Ты же вернешься ко мне, правда?

Она, уже было, собралась огрызнуться и бросить трубку, но вдруг почувствовала себя покинутым беззащитным ребенком, и в следующий момент она уже слышала, как ее голос говорил в трубку:

-Наверное.
-Вот и хорошо. – Голос Арлекина стал увереннее. – Чао.- и он повесил трубку.

Она сидела в парке на скамейке и смотрела на текущую внизу реку. Фонари не горели, и река лениво серебрилась в свете луны. Мыслей не было. Было только желание пойти по лунной тропинке, и так идти, идти, идти, и никогда не возвращаться сюда, где она никому не нужна, где все ее предали, оставили и бросили. Вдруг две уверенные руки легли ей на плечи. Она не обернулась, ей было все равно. Руки начали массажировать плечи, шею, голову. Отодвинув волосы, руки обнажили ушко, она почувствовала чьи-то губы, чей-то язык. Любопытство все же победило апатию, и она повернулась. Два глаза-бесенка и длинный нос. Буратино. Она хотела оттолкнуть его и убежать, но он прижал ее к себе и начал целовать в сжатые губы, глаза, нос, подбородок. Она начала сдаваться. Последнее, что она увидела, была фигура Арлекина, нежно прижимающего к себе Пьеро. Глаза закрылись, она почувствовала, как по телу разлилась сладостная истома, тело стало невесомым, она пошла по лунной дорожке, туда, где нет боли предательства и тоски одиночества, пустых холодильников и холодных кроватей,  мокрых ног и пустых телефонных звонков. «А длинный нос совсем не мешает целоваться».