Дневниковые записи одного человека

               


Prescription note: данное произведение не претендует на гениальность, поскольку уже является таковым. Оно представляет собой некую смесь из вымышленного и реального. Все совпадения как случайны, так и нет - следствие, вытекающее из предыдущего утверждения.





Сегодня шестое мая, а это значит, к моим (тем, что за плечами) двадцати трём кто-то прибавил ещё один.
Про него, этого кого-то, говорят, будто он  всё   видит и всё про всех знает. Во какой хитрый сукин сын!
Неправда ли? А кто не понял -- сегодня день моего  рождения. Так  вот. И никак иначе. Да,  да,  да - однажды
я родился. Дабы не скривить душой и не прослыть ханжой, открою небольшой секрет: я - пьяница и бабник.
А всё же - день рождения. 24. Позвонит кто? Поздравит? - Всё едино, всё равно. А куплю-ка я вина побольше,
приготовлю чего-нибудь, да найду себе компанию на вечер. Ведь день рождения - это особенная дата –
символ вечности, подкрадывающейся ко мне год за годом, ночь за ночью, минута за минутой, вздох за вздохом.
Вечность крадётся, чтобы однажды наконец прийти, крепко обнять меня и не отпускать. Никогда-никогда.
И тогда, я уверен, грустная Луна улыбнётся, а в Сахаре вырастут и зацветут яблони и все люди исчезнут, пропадут,
но я не увижу всего этого, я буду лежать на груди божьей - блаженный и бесчувственный, окутанный сиянием
высшей благодати, которая, несомненно, настигнет меня. Ладно, дерьмо всё это. Я повернулся к стене и уснул.


Проснулся уже седьмого, так и не отметив знаменательной даты. Меня разбудил паук - крохотный и проворный
он осторожно передвигался по голени моей левой ноги в сторону стопы. Я не мешал ему, а думал, что надо бы
и в магазин сходить: продукты и вино купить к столу - к праздничному столу. Вы скажете: «Позвольте, молодой
человек, шестое ведь уже тю-тю, прошляпили, однако, ха-ха-ха!». Не хочется скандалить, отвечу культурно:
«А мне, господа хорошие, разлюбезные мои доброжелатели, плевать на календарь, да и на тиканье часов тоже,
счастливый я, хоть убейте!». Ну да ладно. Я повернулся на другой бок и уснул. Встал под вечер, отправился на
shopping , а затем на поиски одноразовой подружки. Проституция. Нет ничего прекрасней. Главное не лезть в душу.
Каждая из сторон знает, зачем она здесь. Жрицы платной любви - ангелы. И нет никого чище, нежнее и милее .
Проститутка -та, которая дарит вечную любовь на одну ночь. Так вот. Телефонная будка, с заплёванным будто
в пивной полом, была пуста.
-      Мне бы девочку на ночь.
- Возраст, внешность?
- Без разницы.
Я назвал адрес. Приехали. Сутенёр - свят человек - был огромным жирным бритоголовым уродом, явно незнакомым
с трудами Канта и Шопенгауэра. Расплатился. Мадам была лет тридцати, интеллигентной внешности: высокая,
ухоженная, приятно пахнущая шатенка с умными ясными глазами и короткой стрижкой.
-      Я тебе нравлюсь, малышь? - наигранно томно спросила она.
- Слушай, давай без этой чуши, ты очень красива. Я - Андрей.
- Изабелла. Ой, ты просил без всякой чуши. Лена.
-      Ок, Лена, в холодильнике - продукты - приготовь э-э-э, ну в общем, мяса пожарь и пару салатиков сделай, хорошо?
-      Конечно, конечно. А ты?
-      А я пока себя в порядок приведу. Пошёл в ванную, привёл себя в порядок.
-      А ты и вправду красив.
-      Ты тоже. Мне вчера 24 исполнилось.
-       Здорово! Отметим!

Отметили. Переспали. А что же вы думаете, я с ней чаи что ли гонять собирался? Утром за ней приехали.
Она оставила свой телефон (домашний) и трогательную записочку: “Ты милый, хоть немного сдвинутый.
Будет одиноко - звони. Лена”. А поверх милых сердцу строк - отпечаток её губ, облачённых в светло-
розовую помаду.Я кое-как добрался до кухни и, закурив, принялся наполнять бокал остатками вина
 из нескольких бутылок.
А-а-а!!!! Хорошо!!!! Я вышел наружу. Лёгкий хмель бодрил мою неспокойную голову, а солнце - огромное
небесное светило каждым лучиком ласкало меня, наполняя мою маленькую робкую душу неземным теплом и
спокойствием. Я шёл, улыбаясь прохожим, я любил их - озлобленных, задушенных страхами, погрязших в
каждодневных мелочах. Их обуревали извечные фобии: жажда богатств и силы, стремление к превосходству
и совершенству, желание найти истину и познать красоту. А красота - вокруг! А истина - под ногами - в солнечных
бликах, с озорством играющих в блюдцах майских луж! Но трудно понять это, когда надо бежать, торопиться, успеть.
Куда - неизвестно, зачем - непонятно. Вечная погоня за иллюзиями, имя которым - материальность.
Закрылся в скорлупе и смотрит на мир со страхом через узкое отверстие общественного мнения.
И кроме злобы людской и уколов судьбы не видит ничего. Сломай скорлупу, человек! Разрушь преграду!
Сделай это, божье дитя. Прорвись и станешь равен ему - своему создателю, станешь самим собой. Смотри
на мир широко открытыми глазами, как смотрят на него дети и блаженные. И тогда стать тебе счастливым.
И все твои будерброды будут падать маслом вверх. Пойми это, тупая рожа, пойми! И не нервируй меня!!
Я шёл и улыбался. Шёл и улыбался. А ещё курил. Курил и с вызовом смотрел на людей и в небеса. Кто?!
Кто, я спрашиваю, могущественней и счастливей меня?! Сам бог, поджав хвост, убежит искать укромный
уголок, чтобы спрятаться и избежать моего гнева. Гнева праведного и справедливого. Зашёл в пивную - уютно:
воняет блевотиной, да и контингент собрался тот ещё - на лицах отражена напряжённая работа интеллекта,
в глазах - вера в человечество и сострадание, тысячекратно помноженное на самопожертвование. Абсолютное
и бескорыстное. Как обычно - я напился. Как обычно - удалось поупражняться в злословии с местными ребятами.
Как обычно это перешло на более низкий, материальный (я бы даже сказал - грубый) уровень - мордобой.
Как обычно -  силы неравны. Как обычно кровь из носа тонким ручейком струится на губы, а язык мой мягкой
и нежной метлой бережно и осторожно изменяет направление этого маленького потока внутрь моего рта, оставляя
там чудесную смесь солёной и тёплой густой крови и жалости к себе и всему сущему на этой Земле и за её
пределами. «Нет, - твердил пьяный я пьяному себе, - нет, не пойду домой». «А куда, - спросил несчастный я у
несчастного себя, -  куда ты пойдешь?». Известно куда. Парк. Милый и ночной. Скамейка. Мягкая и родная,
словно объятия матери. А ещё слёзы. Слёзы благодарности природе. За то, что она всё так искусно обставила
сотворила меня неисправимым жизнелюбом. Купил кефир и хлеб: голод не тётка. Лежу так под звёздами в
ночи и дремлю, думая о неизбежности красоты, окружающей меня. Кто-то завыл - не одному мне хорошо
этой ночью. Так скулят собаки - голодные и свободные, искренние и святые. Создал же их кто-то по образу
своему и подобию? Привстал, грязно ругаясь. И вправду - худой бродячий пёс смотрел мне прямо в глаза.
Я накрошил в ладонь хлеба, а сверху налил немного кефира. Пёс недоверчиво уставился на руку с предложенной
трапезой и, поборов страх, принялся проглатывать намокшие крошки. Я застонал от удовольствия и слёзы
снова покатились по поверхности моих румяных гладких щёк. Нет, не из сострадания я поделился с собакой,
не из жалости. Нет. Что-то подсказало мне поступить именно так, а не иначе. Может просто я знаком с голодом
не понаслышке. Вы как думаете? Что мы вообще можем знать? Тем более о жизни и о нас самих? Быть может,
жизнь - это лишь то, что мы чувствуем и видим? Или то, что нам кто-то показывает - слайд за слайдом, а мы,
зависшие в пустоте, не можем оторвать взор наш от чудесного зрелища - жизни. С другой стороны, жизнь и
жопа начинаются с одной буквы, как впрочем и жаркое. Жалость и жажда - вот что жизнь такое. Жажда самого
себя и жалость к самому себе. Я встал, оставив собаке хлеб, и побрёл домой - доедать холодный ужин одиночества.


Прошло несколько ничего не значащих прекрасный дней. Они были наполнены той неторопливой глуповатой
суетностью, которая и есть обычная повседневность. Да. Я выбирался из дома только чтобы покурить во дворе,
да ещё в магазин. Иногда на крышу лазил: покормить голубей и полюбоваться урбан-пейзажем. Пару раз
звонила Лена: предлагала куда -нибудь выбраться, пообедать-пообщаться. Я находил предлог и отказывался,
хотя и хотелось, чертовски хотелось увидеться с ней - но не мог: почему-то боялся. Так всегда бывает,
когда что-то желанное само ищет путь к тебе, а ты убегаешь от этого. Напротив, в моменты неистового
поиска нечто такого, что станет тебе очень близким, эта вещь покажет свои смутные очертания и,
промелькнув по той грани, когда тебе кажется, что ты вот-вот прикоснёшься к этому, исчезает, чтобы
через некоторое время опять явить свой неясный силуэт - а вскоре снова растает, как мираж в пустыне.
Нет, это была не любовь - я это точно знаю. Просто обычная привязанность к человеку, которого видел
всего лишь однажды. Я чертовски одинок, а она - хорошая приятная женщина, с ней очень легко и спокойно.
Она не лезет в душу, в глупых поисках старых ран. Ведь подобные поиски - ничто иное, как подсознательное
желание эти самые раны разбередить.



Снова прошло несколько серых и одиноких дней. Дни эти были наполнены наивысшим смыслом бытия - святым ничегонеделанием и глухой тоской-матушкой, которая просто неспособна была утонуть в нескольких десятках
 бутылок спиртного, которое (наряду с ленью и тоской) стало моим верным спутником.


А-а-а-а!! -- кричит падающий в пропасть. Ах-ах-ах!.. -- постанывает красивая любовница. Чёрт возьми! –
восклицает почтенный старик в фетровом костюме -- он наступил на собачьи испражнения. О, нет! –
неприятно удивляется садовник, увидев погибший нарцисс. Ха, отлично! -- радуется удачливый игрок
в дартс, попавший в яблочко. А я молчу. И молча напиваюсь. А во сне стараюсь перевернуться на бок,
чтобы не захлебнуться блевотиной…


А иногда просто лежу на полу и слушаю отзвуки ночи, по-ошибке кем-то мне посланные. Я совсем не тот,
кто нужен. И это хорошо, это меня очень-очень радует, вселяет в меня надежду. Но не ту продажную
шлюху, которая заманит в дебри человеческих отношений и убьёт, лишив индивидуальности. Нет, это
совсем другая надежда. Гнилая, продажная надежда внушает слепцу неизбежную возможность прозрения,
надежда же истинная невидимым ангелом сядет к нему на плечо и прошепчет о красоте луговых цветов
ранней осени, о том, как чудесны и нежны и беззащитны в предверии скорого увядания. Некто Джим
Морисон как-то сказал, что жизнь - это лестница, а золотая середина ему претит. Поэтому он хочет
побывать только на самых верхних и на самых нижних ступенях этой лестницы. Познав всю неистовость
боли, окунувшись в грязь и оказавшись на самом дне жизни, а затем возвыситься до небес и прикоснуться
к Абсолюту - и упасть низвергнутым им и так снова и снова - изо дня в день, из жизни в жизнь, из
секунды в секунду. А пребывать в липких, дарующих комфорт, объятиях золотой середины - это
плавать куском говна в проруби. Да к чему это я? А к тому, что мне хочется либо лежать в постели
с единственной и любимой и смотреть в её глаза, либо каждый день напиваться в дребадан и искать
приключений, чтобы очнувшись утром, оказаться одиноким и брошенным, лежащим на мостовой.
А всегда ли смотреть в глаза возлюбленной своей - это пребывание на верхних ступенях бытия? Кто
готов поспорить? А? Кто осмелится?!. И лежу вот так и смотрю на робкие отблески жизни, случайно
заблудившиеся в стенах моей обители темноты и одиночества. Прошу прощения. Просто шучу. То, что
я принял за отблески жизни - ничто иное, как игра тусклых квадратов света на чёрной поверхности потолка.
(Это проезжают авто). Через мгновение я понимаю, что заключён в этих отблесках и что эта несвобода
подстать самой свободе - такая же безликая и непознаваемая. Такая же терпкая на вкус. Спустя несколько
ударов сердца, эти квадраты света, становятся близким для меня. Но все недолговечно: они исчезли
где-то в глубинах стены, навеки растворившись в ней. Они ушли. Я остался.



Сегодня задумал следующее: надо напиться. Как следует. Как последняя сволочь. Чтобы вездесущие
люди с укором выговаривали: "Бог ты мой, да он пьян как грязь!" А я и есть грязь. Успокоились, задницы?!
Выхожу… Нет, не один я на дорогу -- совсем нет. Выхожу, значит, один я на дорогу, ведущую в универсам.
Настроение -- выше всяческих похвал. Радостно, ей-богу. На душе не кошки скребут, а соловьи
поют-заливаются. Это мои алкогольные фибры заволновались: вскоре им предстоит высвободить
из меня такую энергию, таких демонов! Они разрушат стены своей темницы и начнут созидать новые
стихии, новый, никому доселе неведомый хаос. Универсам -- огромное, величественное строение –
священное место для сотен нео-паломников -- порядочных семьянинов-покупателей. Эра потребителей,
господа! Прошу внимания! Под звуки фанфар (которые ничто иное, как шуршание купюр) на театральные
подмостки современности торжественно восходит ОН -- обыватель. Он чтит родителей. И это, на самом
деле, правильно. Но так сказало ему государство -- великая, заботливая и сильная машина. Он любит
свой флаг, свой гимн, свою улицу. Он патриот. Ни вредных привычек, ни злословия, ни -- тем более –
богохульства. Мне далеко до него, до идеала. Я -- алкоголик и тунеядец. Я слабак и невежа. Я писаю с
балкона на цветочные клумбы соседей. Я, наконец , опухоль на теле святого и правильного общества.
Но это всё неважно, ибо я сегодня напьюсь. Не с горя -- нет. А с радости великой. Мне не будет страшна
насильственная смерть. Я не боюсь голода и разлук. Я со смехом взираю в глаза плохой погоде. Всё, что
меня страшит в этой жизни -- проблема выбора: какие носки надеть -- те, которые с дырой на пятке, но
свежие, или уже пахнущие, но целые?  Что сделать сначала: пойти посрать, или перекусить? Вот ещё
пример: во время уличной потасовки -- кому из двоих ублюдков врезать по голени первым? Куда  сначала –
по яйцам, или в челюсть? Выбор -- вот, что мешает мне нормально существовать. Хотя, если углубиться в
размышления по этому поводу, приходит на ум такая шальная мыслишка -- выбор помогает мне не
обосраться в этой говёной жизни, не даёт мне стать таким же тупым и причёсанным бараном, как и
эти милые приветливо улыбающиеся домохозяйки, покупающие йогурт своим омерзительным детишкам.
Тот, кто точно знает, чего он хочет -- последнее безвольное и тупое дерьмо. Тот же, кто сомневается –
истинно живой и независимый человек. И здесь проблема выбора -- тут как тут -- всегда мой верный
спутник. Чего изволит моя душа? Что пожелает моё нутро? Обычно они спорят. Но сейчас -- как будто
сговорились. Вот стою, как дурачок на паперти, и думаю: портвейн,  ага -- неплохо, а может пива? Не знаю?
Водки немного и вина? Ага? А если всего понемногу? -- Вот! Вот! Оно! В споре рождается истина. А всякий
там ебучий консенсус -- это стол для абортов, где истина превращается в жалкий выкидыш. Согшаться с
кем-либо -- значит отправлять истину на плаху к палачу. Взял всё, что хотел -- ни больше, ни меньше.
Если бы вам удалось прочесть перечень продуктов купленных мною, вы узнали бы, что в этот солнечный
и знаменательный полдень я приобрёл  0,25 л  водки, бутылку 0,7 портвейна, две бутылки белого полусладкого
вина и восемь банок пивка. Вот так. Сами судите о масштабах моего бытия. Пития, если быть более точным.   


Ой нет, люди добрые, не приведи господь так пить…


Этот отрезок времени ничем не знаменателен -- по крайней мере для любезного читателя. Для меня же он интересен своими нарко-алкогольными вечерами и прочими приятными вещами и состояниями. Вот так и провёл всё лето…


В раннем средневековье Англия страдала от кровожадных набегов с севера. То -- викинги опустошали земли врагов. И не было предела храбрости норманнов, как не и было предела их жестокости. Набожные англичане в конце каждой молитвы просили у всевышнего: "Господи, да убереги нас от норманнов!". К чему эти строки? Вот к чему: я обращаюсь к богу с такой молитвой: "Спаситель, убереги меня от запоев! ". Ибо нет предела храбрости моей печени, как нет предела дням, отданным распитию спиртного.


Интересно, каково это быть? Нужно спросить у Даши. Мадмуазель Дарья -- больной человечек, совсем ещё дитя. Дитя, не могущее отказать парням, охочих до проникновение в её лоно. Так каково это быть? У меня ощущение, что она наверняка знает. Или догадывается. А у него, спрошу, сладкая ли на вкус дашина киска. Мне, почему-то кажется, что он имеет определённые соображения на этот счёт. Я сидел и шептал ей на ушко разнообразные приятные вещи: "Я вскрою твой животик, достану кишки и намотаю на твою нежную шейку, а потом принесу твой истерзанный трупик твоей мамочке, и она пописает на него". А глупый-преглупый Чуввак подумал, что я предлагаю тебе всякие непристойности, типа облизывания ****ёнкии и мочек ушей. Затем я гладил её коленку, она вяло сопротивлялась, а он смеялся. Все эти люди немного странные для меня, их путь проложен и идёт вразрез с общественным мнением. Но он уже проложен. Правильно ли это? Ответ отрицательный. Я против всего. Против всех догм и систем. Кроме того, я не бунтарь. Дело в том, что все правила, установленные людьми, все системы и суждения - заёбанное второсортное говно. Все преследуют какие-то цели. Все куда-то и к чему-то стремятся. Жизнь человечества напоминает полупьяное блуждание впотьмах. Пусть весь мир костьми ляжет -- я спрячусь и выживу. И это моё право, данное мною самим. Ах, люди-человеки, как хочется продать вас на ярмарке мелких душонок! Отдал бы всех за банку пива! Циник? Неправда. Реалист? Да.


Я на кухне. Город, в котором я родился. Я смотрю в окно. Я счастлив. Счастлив, потому что на улице мороз, и идёт снежок, а я здесь -- в тепле. Мне хорошо оттого, что у старого человека есть слова для меня. Слова о том, что картошка уродилась мелкая. Но у кого-то и такой нет. Старый человек, наверное, скоро умрёт. Мы все когда-нибудь умрём, пропадём, исчезнем. На огне - чайник. Я жду. И пишу эти слова. Пар повалил из носика. Готово. Это идиллия.


Не переношу белые мужские свитеры. Да, да, именно те, покрытые косичками узоров. Или же без. Нет ли в них плохо скрываемой претензии на торжественность и солидность? Но я могу и ошибаться. Просто не люблю. Ненавижу плавки. Мужские, конечно. Не люблю физически - совершенно лишнее и бесполезное дерьмо. Вообще, всё, что так или иначе связано с самоукрашением: браслеты, кольца, цепи, серьги и пр. и пр. что касается пирсинга и татуировок, то в данном случае - главное не перейти границ. А то проколят в таких местах, что становится не по себе, а если честно -- тошнотворно. А когда всё тело изуродовано тату, мне хочется каяться в своих и не только грехах. Можно позволить себе хотеть Натали Имбрулью так же, как и проколоть ноздрю, мочку уха или пупок. Можно, конечно, наколоть на плече имя возлюбленной (это тоскливо, но всё же лучше, чем драконы, свастика, кельтские орнаменты и пр. по всему туловищу и лицу).
Не люблю белые носки -- только у мужиков. Сквозь окно видно, как день, облачённый в светло-серое, приготовился к смерти и с наступлением сумерек становится сначала бледно-розовым, затем темнеет, и старые клёны стоят в сгущающейся синеве. И вокруг так тихо, что слышно, как сухие и невесомые серёжки клёнов жалобно шепчутся о чём-то в слабом дуновении ветерка. А заоконная синь молчит. Молчит, чтобы с приходом ночи взорваться миллионами звуков -- этой резкой, дикой какофонией: воплями дерущихся, стонами совокупляющихся, грубыми выкриками тех, выйдет на центральные (и не очень) улицы этого огромного города, тех, кто наводнит питейные заведения и клубы. Да, не люблю белые мужские свитеры… Я сомкнул веки. Я унял дрожь. - Волнение прошло. Отсутствие людей вокруг -- моё спокойствие, моя стабильность, моё утешение. Никто не скажет, что я пересолил суп или гнусаво пою в душе. Никому и в голову не придёт осуждать меня за мои необычные привычки. Заполню ванну водой, окунусь пару раз и чувствую: вот оно - моё удушье, исходящее из блеска квадратов кафеля; вот он мой долговременный (вечный?) обморок одиночества. Эта моя страсть к уединению никак не вяжется с моей болтливостью и любовью к шумным вечеринкам. Но даже у меня иссякают запасы говорливости, а каждая вечеринка -- будь то скуччная или весёлая, подходит к концу и все расходятся по домам. В том числе и я. А моей берлоге меня ждёт моё счастье. Мой наркотик. Мой сладкий плод. И пачка дешёвых сигарет, и телевизор с неинтересной программой, и "Планета мистера Сэммлера", и гречневая каша, и замороженные ягоды -- вишня, смородина, клубника -- всё это также ждёт меня. Одиночество -- это полёт. Это мечтания и фантазия. Это, если хотите, вероисповедание. Я часто мечтаю, точнее сказать предcтавляю, что стал знаменитым писателем, и мне вручают престижную премию, и я любим и почитаем, а мои родные преисполены гордости за меня. А потом думаю, что не беда, мои вещи прочтут лишь я и пара моих друзей. Главное, что строки уже покрыли чистые листы, а моё одиночество никогда меня не покинет. Выйти наружу -- в пространство ветров и бурь, или остаться в четырёх стенах уединения и пыльных штор? Следовать своему пути -- per aspera ad astra, или идти по протоптанной людьми тропе? Захлебнуться самоотрицанием, или сожрать всё существующее? Стать песчинкой или Творцом? Надеть рубашку из льна или из хлопка? Испить ключевой воды, или умереть от жажды? Есть ли информация об этой действительности в тетрадках у него, или мы сами созидаем её? Внимать велениям сердца или приказам разума? А может печени? Затеряться в лабиринтах своих размышлений, или всецело отдать себя людям? Дарить добро, или творить насилие? Вызывать жалость или смех? Притворяться слепым и глухим, или быть вовлечённым в дела людские? Повернуться на бок, или остаться лежать на спине? Проснуться или спать?


Я один и немного грустно. Решил не заваривать чай: осталось совсем мало. Полбулки хлеба и чуть-чуть фарша -- моя жизнь до конца мира. Старая губная гармошка "Харькiв". Она у меня от одного друга. Она ещё со времён войны против Гитлера и его чёрных легинов. Немного грустно оттого, что не удалось напиться. Иногда кажется, что во всей вселенной я один. В такие моменты земля будто исчезает из-под ног, и я падаю вниз -- в неизвестную бездну. Есть счастье, большее, чем это? Меня окружают книги, написанные не мной. Песни, льющиеся из динамиков, спеты не мной. Свет из окон слепит меня, а тьма переулков пугает. Не встречал ещё спокойных и ровных людей -- всем чего-то надо, все что-то ищут, чего-то желают. И я такой же. Изменить существующий порядок, взорвать саму жизнь на планете Земля или отчуждённо созерцать гниение пока ещё живого тела человечества? Клеёнка старая и вся в цветочках -- светло-фиолетовых с зелёными стеблями. Алые губы, карие или голубые глаза, президентские выборы, голод, вожделение, любовь, предательство, народные приметы, график дежурств, чувство собственного достоинства, пески пустыни Сахара, пьяная драка, работорговля, справедливость, несправедливость, расовая ненависть и кровосмешение -- всё бесполезно и скучно. Не встречал людей, не интересующихся этим, не делавшим из этого культа. А может, я и вовсе не встречал людей? Неизвестно откуда в голову приходят мысли. Они появляются снова и снова. Постепенно переполняют внутренне пространство моей черепной коробки. Проходит время (мгновение? неделя? вечность?), и голова превращается в муравейник, где каждый муравей-мысль -- отдельный мир -- многогранный и непознанныйй, живущий по своим законам и схемам. Еще миг и мысли плавным потоком будут струиться наружу, облекаемые в словесные формы. А они, будте уверены, неровными строками осядут на бумаге. Люди будут брать эти листы и читать слова, пытаясь снять с них одежды смысла и, в тщетных попытках почувствовать то, что чувствую я, сгорят во вгновение ока и упадут бурым пеплом на ковры своих кабинетов и гостиных… Дрянь. Всё вокруг меня -- отвратительная, мерзкая дрянь. Я улыбаюсь, медленно схожу с ума, выпиваю стакан воды, выпрыгиваю в окно, пишу предсмертные записки под заказ, проклинаю тебя -- мой друг, совершаю омовения и думаю о том, что головная боль никак не уймётся -- необходимо что-то сделать: аккуратно вбить тонкий длинный гвоздь в свой правый висок. Найдите хоть одно отличие между пословицей "После дождичка в четверг", мной и миллионом сымитированных оргазмов подряд. Найдите хоть одно различие между мной и моими сновидениями. Один известный телеведущий подавал большие надежды в хоккее и выступал за молодёжную сборную страны за моим окном. Я отсекаю головы людям большим двуручным мечом. Я снимаю Дарью Р. Меня пугают лица, изображённые на стенах вечности далёких необитаемых планет. Эти лица прикованы к стенам старых храмов и сводам пещер. Эти лица всё ещё живы и шевелятся, пробуждая во мне единственно реальное чувство -- паранойю. Эти лица и есть грёбаный высший разум, некий логос -- но не гуманный и справедливый, а пугающий, неистовый. Возможно, так и сходят с ума. Почему осознание наличия кармы и морали приходит лишь с головными болями после многодневного запоя? Я хочу распрощаться со спиртным, но чувство пьяной безудержности манит меня вновь и вновь. О, господи, помоги мне! Никогда не обращался к тебе, никогда! Слышал ты лишь хулу и брань из уст моих, видел ты лишь свиное рыло вместо лица человеческого. Боже, спаси мою душу! Прости меня, прости… И услышал он меня. Он всё понял, и он со мной. Иначе не было бы сейчас так грустно и спокойно. А он и есть то, когда тебе хорошо, когда ты переполнен любовью и тишиной. А любовь -- это печаль, тоска по вечному и вечно недостижимому. До самой смерти. И даже после неё.
       

Водка… Пиво… Портвейн… Пойдём покурим, брат… Пиво… Пиво… Портвейн… А-аа-аа!.. Вы…все в этих…клетках... Вы все хотите…й-й-аа--ааа…р-ррр…рр--ррр..рр!!. Сосите ***!.. Я всего лишь там -- в коробке… Ящерица… Говно… Надежда… Пососите мой галстук… А он сказал, что ручки нет, а есть карандаш… нагорный карандаш… Приходят и уходят… А точки на…потолке останутся…неизменными…мелкими…неизвестными… Вы все говно… Вы…все…говно…


Я ненавижу, когда от меня приятно пахнет, а когда воняет -- люблю. Я хочу выпить всё спиртное, скурить весь гашиш, трахнуть всех красоток. Я счастлив, ежели у меня воняет изо рта. Не чистить зубы три недели -- без проблем! Не менять трусы два месяца -- аналогично!! А вы, козлы, думали иначе? Я погружаюсь в себя (бр-р-р!!) каждую ночь и вижу там бесконечные споры в темноте, слышу мнения оппонентов и понимаю, что у меня не два "я", а сорок - сто тысяч - миллиард.


Мэрилин Монро смотрит на меня. И дело не вмоей сексуальности, а во всех тех вещах, которые принято называть дерьмом собачьим, словами, мирными переговорами, богатством, прощением, словом - жизнью. Я проснулся и тут же напиваюсь. Это правда жизни. Такая вот драма. Я проклинаю своё… Точка в конце романа -- в ней столько движений, столько недосказанности. А вот и они. Ждал ли их? Да. Да! На все ответы -- да. 


Человечество погребено под пеплом отношений и неизменного стремления вперёд. Вздохи разочарования и крики отчаяния тонким саваном окутывают дрожащее тело племени людского -- покинутого и умирающего. Я сижу на утёсе, подпирающим небесные пределы. Я могу достать до облаков. Я вижу звёзды -- на мгновение показавшиеся такими близкими. Как до них далеко, как они недостижимы… Я устал. Очень устал. Вид красивых женских тел, шум музыки в ночи, алкогольные экстазы -- всё было, но потеряло цвет, поблекло, стало обыденным, а значит - бессмысленным, ненужным. Меня больше не тревожат глобальность и вечность; далёкие миры и глубины сознания более не зовут меня. Любовь, страсти и простые человеческие взаимосвязи ушли в прошлое вместе с желаниями и стремлениями. Я устал. Я становлюсь мудрым. Ибо мудрость построена не на опыте и уме, а на усталости и спокойствии. Есть в этом некая отчуждённость. Возможно, это апатия. Мудрость -- апатия. Это апатия. Наверняка с оттенками того, что называется аутизмом. Я устал. Я рад этому. Ничто уже меня не удивляет; никакое явление, никакая субстанция не могут заставить моё сердце биться чаще, не изменит ширину зрачков и частоту дыхания. Меня даже не напрягает, что старый человек постоянно действует мне на нервы, упрекая в том, что мои друзья поздно звонят. Что я думаю об американской агрессии, направленную на Ирак? Вот что отвечу вам: я свободен от этого. Какое мне дело до до самой сильной империи, алчущей ещё большей наживы, ещё большей власти? Что мне до несчастного иракского народа, который утонет в крови и слезах? Мне очень жаль… Ничто не способно выбить меня из седла, ведь мой конь здох, а я иду пешком. Одни сидят в клетках и мечтают о свободе, другие продают душу за сомнительные удовольствия. Мир вам, проклятые и проклявшие! Идите своей дорогой, у меня своя -- тихой тропинкой через лес да в поле. Что мне до тебя, мой друг? До тебя, с восхищением смотрящего на жизнь; до тебя, ищущуго ответы в вине. Я могу научить тебя жить спокойно, без потрясений и войн, словом, правильно. Но будешь ли внимать моим словам, долговязый безумец? Лёгкий завтрак с салатом и чаем. Что же на обед? -- Скорее всего, суп из говяжъего бульона. Ужин: чай, чай, чай… Телевизор, радио и строки. Господи, как благодарен я тебе за  счастье, ниспосланное мне! Серая каждодневность -- на одной чаше весов; яркая, красивая суета, полная глубины и космического смысла -- на второй. Пепел, слабый ветерок, тишина, степные травы… Первая чаша перевесила, глухо ударив о стеклянную поверхность стола моей жизни. А весна вот-вот придёт, вступит в свои права. А с нею ручьи потекут, почки набухнут, земля будет дышать свежестью и теплом. И вместе со всем этим, рука об руку с оживающей жизнью придёт загнивание и тоска. Все повылезают из нор и будут стремиться найти свою половинку. Если б не моя расслабленность и равнодушие, взорвал бы их всех! Телевизионный провод уже который год одиноко болтается в левой верхней части окна; трубы, дома, голые деревья -- внешний мир, недостойный внимания, пока ещё живой, но уже загнивающий. Процесс гниения начинается спустя миллионную долю мгновения после рождения. Этот мир гниёт уже несколько миллиардов лет и, по всей видимости, ещё не скоро встретит свой конец. Играть на губной нармошке, в ожидании готовящегося борща -- смысл моей жизни, моя ниша в постоянно разрушающейся и заново отстраивающейся стене существования. Иногда расслабляюсь двумя-тремя бутылками пива, а иногда подумываю и о самоубийстве -- но такие мысли быстро покидают мою огромную голову. Размышления о суициде, будто смерчь в степи: яростный и стремительный, но быстротечный. Хотите, расскажу о себе? Нет? В любом случае, не откажу себе в этом удовольствии. Когда смотрю в зеркало, оттуда на меня взирает невысокий худой юноша, немного сутулый и с красивым лицом. Это лицо всё ещё детское, но уже с щетиной. На правом предплечье -- татуировка. Отпечаток ладони. Что обозначает? Спросите у неё самой. Вся нелепость этой тату в том (кроме того, что она лишена смысла), что её основа вовсе не тушь (как вы, глупые, могли подумать), а обычная чёрная гуашь -- это во-первых; во-вторых, её делал обычный парень, практически не имеющий навыков; в-третьих, она некрасива и бугриста (эта чёртова гуашевая ладонь), а на мизинце не хватает фаланги. Теперь татуировка даже не синяя, а бледно-серая -- так, по-моему, называют подобный оттенок. Я устал. Я подвержен апатии и аутизму. Большинство моих недугов начинаются на "А" -- алкоголизм (он в прошлом -- надолго ли?), аутизм, апатия… В шкафу на полке с одеждой -- вечный бардак, вещи сплетены в немыслимые узлы и лежат, будто изуродованные и скрюченные тела солдат на поле боя. Зайти в клаустрофобически тесную кабинку уборной и сквозь решётку под потолком наблюдать за саими собой, самоудушающимся в наполненной ванной в окружении серых плиток кафеля и ручейков горячей воды, медленно стекающих по ним. А я (тот, омывающий своё тело) чувствую тайного наблюдателя и, поднимая взгляд под потолок, никого там там не вижу, но где-то в глубине бешено бьющегося сердца засел он -- наблюдающий. Пришло время пить чай. С лимоном.    


Денег -- ни копейки. Настроение -- отличное. Какая связь? Да собственно и никакой. Должен старому человеку большую сумму. Кто одолжит? Господь бог? Рвануть стопом в Троицк? Да! 130 километров по трассе. Нормально. Кто не рискует -- останется трезвым. Ну я и пошёл через весь город к его окраине, а уж там и на трассу. Через пару часов Челябинск оказался за спиной. Темнеет. Сил -- как у молодого тупого бычка. Я иду по грязи и лужам. У всех подряд спрашиваю сигарету и улыбаюсь. Некоторые смотрят, как на безумца, а кто-то не отказывает в высшей милости и угощает куревом. Сил ещё много, я знаю. В некоторых местах трасса сужается, и я вынужден идти по невысоким бугоркам грязного умирающего снега. Такая ходьба чрезвычайно неудобна: этакие маленькие горы. Больше всего я боялся превратиться в альпиниста. Стемнело. "Ой то не вечер, то не вечер!.."… "В той степи глухой замерзал ямщик…"… Нисколько не холодно. Машины проезжают. Мужики в камазах и зилках хмуро ухмыляются и качают головой. Красивые куклы в иномарках смотрят с чувством, которое можно назвать гремучей смесью презрения и удивления. Подобное удивление можно наблюдать на лице высокомерного интеллектуала, который (о боже!!) вдруг узнаёт что, кто-то оказался умнее его и знает больше цитат из Платона. Да. На самом деле у тупых богатых шлюх много общего с напыщенными и безчувственными ходячими энциклопедиями. Бля-я, начинаю уставать. Может присесть у обочины? Лечь в траву? Ненадолго. Брось, дружище, перестань. Ты сам знаешь: стоит только остановиться на отдых -- потом долго не встанешь. Такова суть усталости. Такова суть соблазна отдыха. Ну немного, чуть-чуть!.. Оказывается я ещё и не ел около двух дней. Чрезвычайно заманчивая перспектива кое-как волочить свои несчастные ноги неизвестно куда (домой? В рай? В ад?) и испытывать голод…Присев под знаком "35 километр", я понял, что голод и страшные мозоли на ногах -- божья благодать по сравнению… Представте себе путника, блуждавшего по Сахаре неделю. Вдруг он находит оазаис. Падает перед первым попавшимся домом и в обмороке бредит: "Пить…пить…пить…" Представили? Так вот, я не очень сильно отличался от этого бедуина. Я шёл и твердил про себя: "Вода…пить…как же хочется пить… Через пару минут (столетий?) неподалёку остановился автобус. Я будто бешеный пёс бросился в его сторону. Оттуда повалил народ: покурить, справить нужду. Я приблизился и первым делом спросил у какого-то мужика: "Водички не будет?". Ответ отрицательный. Я пошёл дальше, проклиная небеса и жадного ублюдка. Только когда автобус проехал мимо, мне пришла в голову единственно правильная мысль за всю мою жалкую жизнь: какого чёрта я не спросил у водилы, не подвезёт ли он меня… Никогда ещё человеческое равнодушие не было таким всепоглощающим и низким. Я не сошёл с ума и не разочаровался лишь потому, что был слишком усталым. Пройдя километра четыре я сел на траву возле дороги. На небе зажглись первые звезды. Их красоте не было предела. Иногда сквозь рваные тучи проглядывал юный месяц. А я безумный и одинокий показывал ему монетку… Прошло минут двадцать. Издали ехал огромный грузовик-иномарка. Его мощные фары ослепили меня, дав понять, что я всё ещё жив. Я даже не пытался остановить машину… Тебе куда? Я растерялся: а вы, вы куда?? Прямо. Залезай. Спасибо… Щуплый мужичок с усами и непрекращающимся речитативом с использованием отборного русского мата и профессионализмов дальнобойщика. "Я раньше, нахуй, работал на вольво -- такая бля длинная предлинная фура-холодильник, хули." "А фура, что это?". -- "Ну ты бля чудной какой, а! Фура -- это ж бля длинный нахуй такой фургон. Ну ты бля чудной, эх, молодёжь, нахуй!". Мы мило болтали обо всём на свете. Казалось, моя наивность и болтовня  умиляли и забавляли этого простого мужика. Он был туповат, но прям… Доехав до 71 километра, он устало сказал: "Ну вот, я приехал". Я вылез, поблагодарил и с новыми силами поплёлся неизвестно куда -- в сторону дома. Дома, где меня ждала мама и тёплая мягкая постель… Я шёл и бредил. Подбирал с обочины грязный снег и жадно впивался в него высохшими губами. Песок хрустел на зубах, а я безумно улыбался и шёл, шёл, шёл…Кто-то однажды сказал, что вся человеческая жизнь -- дорога. Не знаю, так это или нет, но весь путь, проделанный мною и вправду напоминал всю жизнь…


Я видел свои глаза , отражавшиеся на дне полупустых бутылок. Я видел красивых женщин -- бездушных и глупых. Я видел мужчин, злых и алчных как сам дьявол. Я наблюдал, как лучшие умы и сердца моего поколения прозябали в нищете и забвении, в то время, как ублюдки с жадными глазами облачались в золото и не могли остановиться. Меня завернут в упаковку сигарет "Балканская звезда" и захоронят на глубине сорока сантиметров. Брат, никогда ещё не хотел вскрыть себе вены как сейчас. Уйти навсегда -- слишком приятная перспектива. А вы приняли это за жизнелюбие. Одному страшно, но видеть кого бы то ни было, заговорить с кем-нибудь -- выше моих сил. Насколько я понимаю саму жизнь и суть явлений, страх лучше и комфортнее, чем общение. Страх всего лишь пугает, люди -- могут уничтожить. Страх постепенно притупляется, бледнеет, к нему привыкаешь, а человеческие создания умеют и любят подслушивать твои мысли и заглядывать в душу. К ним (людям) не привыкну. Никогда. Боже, почему я вырос, зачем я не калека? Сошло бы за этакую предсмертную записку. Пафосно? Вполне возможно. Устроить cоревнование: кто оригинальнее и красивее наложит на себя руки и чья предсмертная записка окажется наиболее гениальной. А? Как вам мыслишка, козлы?   

   
   
Ни о чём не жалеть. Такова жизненная установка многих людей. Никогда. Ни о чём. Но так ли это? Думаю, в этом есть определённое  лукавство, если не пошлейший самообман. Уверен, все постоянно обо всём жалеют, но признаться в этом окружающим и - тем более - себе, люди не могут, боятся. Боятся проявить слабость (пусть и на мгновение). Этот принцип - надуманное говно, нечто типично человеческое. Я постоянно обо всём жалею: о прожитых впустую днях, о выпитом (и о том, что не успел выпить), о моей жестокости, принесшей страдания близким. Артюр Рэмбо был символистом, Буковски - алкоголиком. Я - то и другое. Мы часто слышим - "дело принципа". Фу какая мерзость! В принципиальности нет, разумеется ничего плохого, но зачастую она граничит с тупой упёртостью, губящей всё самое лучшее, что только есть в человеке. Я ненавижу больных и здоровых. Меня бесят католики и буддисты. Да и в протестантах с мусульманами нихера хорошего нет. Неофашисты для меня то же самое, что и пост-авангардисты. Часто мне кажется, что один лишь я существую. С каждым днём такие мысли посещают меня всё чаще. Я и есть та реальность, созданная Творцом. Мною. В конце концов, я ни очём не жалею. Всё.