When the Music Over Turn off the Light

(из невыброшенных подражаний Кортасару)

Набухшее, уставшее за день светить, солнце медленно спускалось за край дороги. Он ехал в новой, еще пахнущей магазином и свежей кожей БМВ. Как он любил этот запах...Запах новой машины, запах ощущения, что эта машина принадлежит не кому-то, а тебе, запах достатка и удовлетворенности.

Гаражная дверь медленно, с тихим скрипом опустилась. Он выключил мотор. Вот так посидеть еще две минуты, расслабленно, вдыхая любимый запах и ни о чем не думая. Напраяженный, полный суеты, беготни, разговоров и прочих забот, день начинает отпускать, сползать с тела, как старая змеиная шкура. Он физически ощущал, как постепенно голова, плечи, руки, кончики пальцев, живот и наконец ноги освобождались от накопившейся усталости. Он любил эти минуты, ждал их начиная с ланча, предвкушая радость тела, возвращающегося к свободе. Все, можно выходить. День остался в машине, завтра с утра он его наденет опять, а пока – чао.

Теперь – душ, камин, Porto (сегодня купил дорогой Sandman -  решил себя побаловать). В душе упрямый день опять начал о себе напоминать. День был хороший, удачный – можно и повспоминать... Доклад у шефа прошел «на ура». Интересные идеи, побольше схем, и на следуюшей неделе на доклад наверх.. Да, кстати,  вы с женой у нас давно не были...заходите на обед как-нибудь, запросто, по-дружески... Вот это да, мы у шефа вообще ни разу не были, не то чтобы «запросто». Удивительно, каким образом луч начальственного довольства смог вырваться из кабинета сквозь звуконепроницаемую обивку, массивные дубовые двери, все эти шкафы с книгами и картины и произвести столь разительные перемены среди его сотрудников. Вестником перемен явилась улыбка секретарши, той самой, которая никогда не удосуживалась одарить его хотя бы толикой внимания; сейчас же она встречала его, выходящего из кабинета босса, такой лучезарной улыбкой, что казалось она была его глубокообожающей любовницей. Потом понеслось, поехало...Не хотите ли присесть за наш столик?.. Не принести ли Вам пивка?.. Я знаю,  Вы очень заняты, но не могли бы взглянуть на мои предложения; так пустяки, но может Вы....Черт возми, а это приятно. Никогда еще «народная любовь» не окружала его такими тесными об'ятьями. Возникла шальная мысль – а не попросить ли ему свою СОБСТВЕННУЮ секретаршу. Он будет выбирать ее сам... Тщательно, придирчиво. Югославская девушка из нового ювелирного магазина очень симпатичная...и, главное, не настолько красива, чтобы вызвать подозрение жены. Все, пора вылезать. Сколько же я мылся, что кончилась вся горячая вода. Час...ничего себе.

Следующий пункт программы – камин и Porto. Густая бурая жидкость с приятным звуком вырвалась из горлышка. Он сел в кресло и расслабился. Жена уехала с детьми на дачу. Может прямо сейчас начать искать секретаршу? Он прикрыл глаза и стал вспоминать югославку. У нее хорошая фигура и такой славный акцент...И как она ему улыбнулась. Да нет, услышал он голос, она всем так улыбается. А будет улыбаться только мне. Ага, жди, и с чего ты решил, что она хочет быть твоей секретаршей. Голос начал надоедать. Чем бы его заглушить?.. Ага, джин с тоником. Лед, Sapphire, tonic... Глоток, джин неприятно обжег горло. Опять переборщил. Ну и ладно... Надо сварить кофе.

Он всегда варил себе кофе сам. В маленькой медной джезвочке, которую подарила ему та русская девушка. Он поставил Шеппа, и комната заполнилась искрящимся джазом. У нее были зеленые глаза, непослушная рыжая челка и маленькая грудь. Он звал ее тигренком. Он любил ее просто, без надрыва, отдаваясь этой любви целиком. Она задорно смеялась и учила его лузгать семечки. К ним приходили ее друзья и пели странные песни под гитару, он не понимал их, но ему было с ними хорошо, и ей было хорошо, а когда они уходили, она вела его в спальню...А, черт, опять кофе убежал... Надо мыть плиту. Не буду. Завтра. А потом...она один раз не пришла. Ушла в универ и не вернулась. Он ждал ее неделю, сидел у окна и ни о чем не думал, просто ждал. Он знал, что она больше не придет. Он не стал ее искать, не стал звонить ее друзьям, бегать по универу...нет, он продал все и уехал в другой город, в другую жизнь...и только иногда, в такие вечера как сегодня, когда глаза застилают слезы, а горло першит то ли от джина, то ли каким-то комком, когда убегает кофе, а рука не держит стакан, тогда, из глубины подсознания, из того закутка памяти, который так бережно хранит, пронесенную через год, беды и радости, любовь, оттуда, на волне тоски и надежды всплывает ее лицо, с зелеными глазами и рыжей непослушной челкой.

Потом были другие девушки. Он оставил джезву и вернулся на диван с остатками джина. Он лежал и вспоминал их по одной. Он вспоминал блондинку, маленькую и кроткую, с которой познакомился на пляже. Она была необыкновенна, но ей всегда мешал свет. «Ну, пожалуста, ну, выключи, ты же знаешь – я не могу при свете.» Он вспоминал свою единственную черную подругу, которая за ночь выматывала его так, что он не мог работать; вспоминал китаянку, которая угадывала каждое его желание, каждый его каприз еще до того, как он сам осознавал его (он так и не понял, как ей это удавалось). Он вспоминал, а Шепп сменился на Амстронга, Амстронг на что-то еще.

Он налил себе еще джина. Рука потянулась под халат, то что он столько времени подавлял, выползло наружу, окутывая его туманом. Из тумана потихоньку показалось желание, оно росло, ширилось, заполняя все его тело. Девушки, одна за другой, проносились перед его затуманенным взором. Вдруг он осознал, что это слезы, они не текли, а бурным потоком лились из глаз. Рука, не переставая, монотонно и неумолима двигалась вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Свет бил в глаза. Я не могу при свете. А та русская рыжая могла при свете? Могла, и еще как. Ну и пусть, а я не могу...На глаза упала рыжая челка, грудь гладила черная рука, маленькая желтая грудь девочки-подростка терлась об его плечо, а в ногах примостилась маленькая блондинка в бирюзовом купальнике. Он видел их и ощущал всем телом. Если бы только не свет. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Свет...Почему ни одна из них не выключит свет. Еще, еще, еще. Это уже не джаз, не Шепп, не Амстронг... «This is the end, my friend. This is the end». Глаза закрылись и рука уже не сжимала поникший член. «When the music over – turn off the light». Он лежал на диване, облитый джином, и измазанный спермой, и свет, яркий и безжалостный старался проникнуть сквозь полузакрытые веки, свет, который уже никто никогда не выключит...