Бензоколонка

Всю ночь деревья переговаривались с дождем.
У него умирала мать от рака, и ей нечем было помочь. А за плечами была маленькая и безрадостная, но твердая как камень, жизнь: отец ушел из семьи, когда ему было восемь лет. Школа добила гвозди в его одиночество и выплюнула на улицу полуграмотного выкидыша. Ранний первый заработок: торговлей в метро ручками и газетами. А впереди была черная как автол мечта стать смазочником: руки в масле, в этой татуировке профессии, но зато, говорят, много денег считают. А то можно работать в вулканизации: тоже не меньше зарабатывают. А чтобы выбиться в моториста или жестянщика – это из области великих удач. Должно повезти с мастером. Но об этом можно поговорить после армии, которая предстоит скоро, месяца через два. Это тоже его будущее. А пока он работает на бензоколонке, на нем фирменная курточка, в комнате для отдыха – корейский телевизор, и вот включен камин, потому что ночью погода переломилась, подул ветер и пошел дождь.
Всю ночь деревья терлись о темноту и что-то пробовали в ней достать. Шел дождь, затопляя своими словами бедные речи голых ветвей марта. В его языке отсутствовала категория времени, и непонятно было, будет война или она уже началась. Будет, будет, есть, есть. Ведь была же. Вот шелестел как пехота, вот так крадется разведчик, растворяясь в шепоте растений. "А какая вчера была жара, вы заметили, и на март не похоже". – "Да-да. А в центре давно цветут наши сестры". – "А вот вам и март, в последний день, показал свой нрав". А еще вдруг выяснилось, что ожидается переворот: толпы озверелых людей сметут правительство, и он, президент в волчьем обличье, кинет на людей своих дубоватых, из родного орехового и букового края, молодчиков. Недаром на городских улицах устроили субботники и руками горожан спилили кроны у всех деревьев. Обезоружили город, лишили его ума и свежести различных веяний. Здесь же, в северной части, на правом берегу, в черемушках, деревья ветвились в своих мыслях, позволяя себе крамолу и ностальгию. 
А утром расцвели вишни. Белые деревья напоминали взрывы разорвавшегося залпа. "Град", не иначе. А белые цветы были как внутренности скорлупок пасхальных яиц. То, что это были не только вишни, но и шелковица, пшат, яблони, никакого значения не имело: ни для дождя, ни для самих деревьев, ни для мальчика у бензоколонки, ни для людей, дышащих в запотевшие стекла маршруток, – кроме прихотливого далекого восточного обычая встречи восходящего солнца. Маршрутка ехала необычно медленно, несмотря на тяжелое дыхание спешащих людей. И вдруг остановилась на заправку. Он сам никогда не смотрел на проезжавшую мимо жизнь.  Жизнегонка его не интересовала, а только те, кто заезжал на заправку, останавливаясь на минуту. У него были постоянные клиенты, он по глазам водителей, по движениям губ узнавал все, что им нужно, и шел к датчикам. И деньги брал, почти не пересчитывая их. А теперь – смущали лица пассажиров. Смущали и цветы на кустах, раскрывшиеся этой ночью. И он отворачивал свое лицо, чтобы не выдать темных мокрых слов, заночевавших в его глазах. А в ушах визжала мокрыми покрышками жизнь, изменившая направление…