Ветер перемен

Настроения и чувства, овладевшие советским народом в конце восьмидесятых - начале девяностых годов, можно легко уподобить эйфории.
После мрака векового рабства, встаёт, казалось, заря сво-боды. Хотелось дышать полной грудью и выкрикивать дерзости.
Умелая рука отвела народное буйство в пересохшее рус-ло: описания злодеяний былых вождей привели к дефициту чёрной краски, кино физически источало трупный запах, в ход пошли спецэффекты... В городах, крупных и не очень, с пьеде-сталов полетели памятники.
Лишить народ памяти, пусть даже скорбной, – над более изуверским ходом нужно было ещё поломать голову.
В конце десятого века киевляне свалили и бросили в Днепр деревянное изваяние Перуна. В конце двадцатого – в Москве под ликование толпы сорвали с пьедестала памятник Дзержинскому. Между двумя событиями – десять веков, а что изменилось?
Либерализация шестидесятых вошла в историю под ве-сенне-ласковым названием "оттепель".
Либерализацию конца восьмидесятых окрестили несколь-ко суховато: перестройка. Или, совсем уж вымученно, – демо-кра-тизация.
Всерьёз начали говорить о построении демократического общества. Полученные результаты ошеломили. Оказалось, что истинная демократия в обществе может развиться лишь в силу естественных процессов, форсирование которых неуместно и губительно.
Оказалось, что построение демократического общества сопряжено с большой кровью не менее, чем строительство коммунизма.
Впрочем, мы о названиях. Наряду со сбивающей с толку "перестройкой" упоминалось какое-то "новое мышление", какие-то "новые веяния". Скрашивая неприглядное сущее романтиче-ским флером, говорили о "ветре перемен".
Что именно подразумевалось под "новым мышлением" – так и осталось тайной за семью печатями. Особенно, если по-ставить вопрос более конкретно: чьё это мышление отличилось новизной?
А вот с притянутым из высокого штиля "ветром перемен" всё обстояло гораздо проще. Но случилось это в отдельно взя-том полтавском селе.
Вообще-то, в глубинке к верховному словоблудию при-слуши-вались мало. Селяне всё так же трудились от зари до зари, и руки их никак не доходили до пресловутой войны с па-мятниками или, тем более, до переименований своих колхозов. И по сей день карта любого района Полтавщины представляет собой топонимический некрополь. Если в одном районе можно отыскать КСП имени Ленина, Кирова, Петровского, Розы Люк-сембург, то в другом обязательно найдутся КСП - крестники Куйбышева, Свердлова, Дзержинского, Карла Маркса.
Примечательно, что в этих истинно гоголевских местах простой люд помнит и любит своего великого земляка. И ни од-ного КСП имени Гоголя. Как-то не вяжется образ гениального безумца с коллективным способом ведения хозяйства...
Анатолий Корнеевич Гучко был марксистом сообразно за-нимаемой должности. А должность занимал он весьма и весьма ответственную: добрый десяток лет работал председателем колхоза имени Карла Маркса.
Обласканный, рекомендованный и утверждённый, райко-мом партии он не растерялся, когда их, райкомов, не стало. Ко-гда райкомов не стало, колхозники особо не мудрствовали - вновь, уже самостоятельно, избрали Анатолия Корнеевича сво-им председателем.
А времена подоспели совсем уж дикие. Государство уста-ми своих чиновников объявило крестьянам, что нуждается лишь в десяти процентах произведенной ими продукции. Кто-то делал большие деньги, закупая продовольствие за рубежом. Своё, родное, крестьянство оказалось не у дел.
Впрочем, это не совсем так. Своё, родное, крестьянство быстро сориентировалось в текущем моменте и принялось рас-таскивать колхозную продукцию по дворам.
Идея коллективного хозяйствования неожиданно заискри-лась в очищенном от натяжек, первозданном своём виде. Прак-тически забыв, как выглядят наличные деньги, селяне жили, трудясь на личных участках да подворовывая в КСП. Худо-бедно, но мясо своё, хлеб свой, фрукты, овощи, самогон тоже свои – в магазин ходили за солью да за спичками.
Было, отчего болеть голове Анатолия Корнеевича: тут и несостоятельной, но с амбициями, державе угоди и односель-чанам дай украсть, но так, чтобы все знали, что председатель категорически не приемлет воровства. И чего греха таить, надо было и о себе не забыть.
Анатолий Корнеевич и не забывал. Богу, как говорится, Богово, а председателю – председателево. За забором из плос-кого шифера белый дом семьи Гучко смотрелся большой на-рядной игрушкой. В палисаднике, казалось, не отцветали розы. За надворными постройками в глубине просторного двора тяну-лись огород и фруктовый сад. В сарае, в любое время года, по-хрюкивали три-четыре свинки. Считать кур и кролей, не было принято.
С женой Анатолию Корнеевичу тоже повезло. Любовь Ан-дреевна, или проще – Любаша, и большой дом Гучко содержала в порядке, и с немалым хозяйством управлялась, до ночи не приседая, но... Но, видимо, это от Бога: в свои сорок лет она не расплылась и не скособочилась. Тяжкий крестьянский труд ока-зался бессилен перед породой – не сумел превратить Любашу в одно из существ без пола и запаха, какими выглядели в селе многие её ровесницы. И хотя трудно было узнать в Любаше ту стройную легконогую девчонку, на которую положил когда-то глаз Толя Гучко, но годы не испортили осанку, зато, округлив формы, довели фигуру до того броского и пластичного совер-шенства, которое отличает лучших представительниц славян-ских женщин.
О наивная помпезность высокой моды! О жалкая вычур-ность отчаянно декольтированных вечерних туалетов! Разве дано им сравниться в умении подчеркнуть достоинства женской стати с легкомысленной простотой заурядного домашнего хала-тика! Особенно, если халатик этот хозяйке своей не совсем впору: и по длине несколько коротковат, и тесноват самую-самую малость. Облекающему Любашу халатику можно было лишь позавидовать, как позавидовал однажды пятнадцатилет-ний жизнелюб табаку, просыпавшемуся за корсет светской кра-савицы.
Трудно приходилось лишь пуговке, скреплявшей домаш-нее облачение на груди. Нагрузка ей доставалась никак не меньше, чем кнехту, удерживающему у причала катер среднего водоизмещения.
В общем, повезло Анатолию Корнеевичу с женой...
Впрочем, всё это – лирическое отступление. Речь о дру-гом.
А речь о том, что долгие годы руководил Анатолий Кор-неевич Гучко колхозом имени Карла Маркса. От частого повто-рения само имя основоположника в названии хозяйства как-то поблекло, затёрлось и превратилось в невыразительную при-сказку, то есть звучало не ярче, чем звучат в устах иных крас-нобаев обороты типа "как говорится", "понимаешь", "в натуре", "короче" etc.
То же самое можно было сказать о стоящем перед прав-лением памятнике. На невзрачном постаменте, отделанном под "шубу", стоял коренастый полутораметровый человечек с гри-вой опереточного цыгана и сползающей на грудь разбойничьей бородой. Раз в год, в коммунистический субботник, человечка красили под серебро. Теоретик сносил процедуру безропотно: стоял молча, таращился из-под лохматых бровей на совершен-но чуждый ему полтавский пейзаж.
От покраски до покраски статую вниманием не баловали. Дело, в общем-то, понятное: ни имя, ни памятник льгот колхозу не давали – от госпоставок не освобождали, надоев не увели-чивали.
И хотя выходило так, что считался Анатолий Корнеевич как бы марксистом по должности, из курса научного коммуниз-ма, прослушанного в сельскохозяйственном техникуме, в голове председателя не задержалось почти ничего. Помнилось лишь что-то о еврейском происхождении классика, да о его приятеле Энгельсе. А уж к двум немецким фамилиям ассоциативно при-мешивался какой-то где-то блуждающий призрак. Дальше вспо-минать вообще не хотелось. Призрак – это уже мистика, а пред-седателю забивать голову сказками недосуг – работать надо.
И лишь в праздники, на общих собраниях, Анатолий Кор-неевич выходил к трибуне, одёргивал полы нового, колом стоя-щего пиджака и, косясь на инструктора райкома в президиуме, обращался к залу:
– Уважаемые товарищи! Дорогие мои марксовцы!..
И всё. Больше нигде и никогда Гучко о Карле Марксе не вспоминал. Не вспоминал даже выпивши, хотя в определённом состоянии умел Анатолий Корнеевич наговорить такого, что на утро и сам хватался за голову.
Однажды в Киеве, куда попал для участия в какой-то шум-ной и бесполезной конференции, долго изливал душу соседу по гостиничному номеру, председателю КСП с Луганщины. Жителя Восточной Украины уважил – говорил по-русски, но так, как го-ворят люди, родным языком которых является украинский: чёт-ко выговаривая каждую букву.
– Дочка в Полтаве учится, в институте, – рассказывал Ана-толий Корнеевич ближе к окончанию второй бутылки. – Сын, Лёшка, ещё в школе... Золотой, скажу тебе, парень растёт. Вро-де и целыми днями с мотоцикла не слазит, а вроде всегда и ма-тери подмогнёт по хозяйству. А хозяйство у меня... Во – хозяй-ство!..
Анатолий Корнеевич потряс жилистым кулаком. Луганча-нин кивал понимающе: да и у нас, мол, не хуже.
Гучко выпил, прожевал кружок колбасы и вдруг с болью выдохнул:
– Из-за детворы токо и держусь. Если б не они, бросил бы всё к разэтакой матери: и жену, и кабанов с гусями, и работу эту хренову...
– Понимаю, – подмигнул восточный коллега осклабясь. – Наверное, хорошая баба на стороне имеется?
(Безумец, не видал он Любашу!)
– Не-а! – брезгливо подвыв, отмахнулся Анатолий Корнее-вич. – Какая там баба! Я бы стал бомжом. Вот бы пожил тогда... Водку бы жрал по черному, ночевал по вокзалам, по блотха-там... Под заборами б валялся...
Глаза Анатолия Корнеевича одухотворённо блестели. Со-беседник обескуражено молчал...
Да, прямо скажем, не марксистская сентенция прозвучала из уст Анатолия Корнеевича. Явно, не марксистская. Зато объ-ясняет в некоторой степени то, как в дальнейшем обошёлся Анатолий Корнеевич с памятью о немецком экономисте.
В июле 1992 года по всей Украине прокатился разруши-тельной силы ураган. Необузданная стихия причинила немало вреда практически во всех городах и сёлах. Не явился исключе-нием и колхоз имени Карла Маркса на Полтавщине.
Шквальный ветер выворотил с корнем несколько тополей – упавшие многолетние деревья перекрыли дорогу к райцентру. Почти полностью лишился будущего урожая колхозный сад. В нескольких местах оказалась порванной линия электропередач. Большие потери понесло колхозное стадо: коровы, согнанные ветром к изгороди, насмерть подавили молодняк. Сорвало кры-ши с некоторых частных домов. Человеческих жертв не было.
Анатолий Корнеевич нёсся на "луазе", не разбирая дороги. В машине ехал один, но лаялся, как напоказ – громко и безбож-но. Трагизм ситуация обострялся тем, что винить в содеянном природой, срывать зло и наказывать было некого.
"Луаз" с трудом затормозил у клумбы перед входом в правление. Анатолий Корнеевич выскочил из машины, с силой захлопнул дверку и... остолбенел. На шершавом пьедестале в центре клумбы стояла половина памятника. То есть нижняя часть Карла Маркса. Верхняя половина, снесённая ветром и превращённая ударом о бетонные ступени в бесформенные обломки, валялась у дверей конторы.
Анатолий Корнеевич зашёлся мелкой дрожью. Причинён-ные стихийным бедствием неприятности, копившиеся в течение суток, похоже, закончились, и в качестве завершающего штриха в своей подлой работе ураган разрушил никому, в общем-то, не нужный памятник. Но если до этого, получая сообщения об уро-нах в хозяйстве, Анатолий Корнеевич ещё крепился, то низвер-жение с пьедестала Карла Маркса доконало его окончательно. Особенно злой насмешкой судьбы показалось то, что, как выяс-нилось, сделан был памятник даже не из гипса, а из какой-то технической ткани, пропитанной эпоксидной смолой.
Из окна второго этажа испуганно смотрела на председате-ля моложавая секретарша. Чуть поодаль застыли одиночные зрители из числа рядовых колхозников. На ближайшем подво-рье взволнованно кудахтали куры.
Ко всему прочему, Анатолию Корнеевичу на эту минуту уже было доподлинно известно, что в сторону его КСП выдви-нулась комиссия из районного Агропрома, дабы на месте удо-стовериться в нанесенном стихией уроне. Как и откуда узнал он об этом, да ещё в условиях оборванной связи, – сказать трудно, председатель имеет право на свои секреты. Не являлось секре-том другое: перед комиссией придётся отвечать. В том числе из содеянное Божьей силой. Председатель ты, мол, или как?.. А тут ещё этот недобитый теоретик...
– Я б его в душу!.. – срываясь с места, возопил Гучко и ис-чез в здании конторы.
– Пилипчук, Пилипчук, твою мать! – орал Анатолий Кор-неевич, вызывая по рации главного инженера. – Скорiше сюди! Мухой! Тут таке...
– Та я на подстанцiї. Тут провода... – отозвался главный.
– К бiсу провода! Сюди, кажу тобi! – выпучив глаза, кричал председатель. – Тут Карла Маркса вiтром здуло!
– Як?
– Як, як! До пояса! Лишились самi чоботи та яйця. Це ж... це ж... позор на всю Україну!
Когда "луаз" главного инженера застыл как вкопанный ря-дом с машиной председателя, Анатолий Корнеевич уже стоял на предпоследней ступеньке прислонённой с пьедесталу не-большой лестницы.
– Молоток! – закричал он, оборачиваясь в приехавшему.
Пилипчук поспешно сунулся в машину. Достал сумку с ин-струментом, вынул из неё молоток...
Работал Анатолий Корнеевич как последний раз в жизни. До помутнения в глазах, до противной ноющей тяжести в пра-вой руке...
Вскоре всё было кончено. Анютины глазки у подножия осиротевшего постамента обильно покрылись пыльно-серебристыми ошмётками. От нижней части автора "Капитала".
Завершив начатое ураганом, Анатолий Корнеевич спрыг-нул с лестницы и, не глядя на окружающих, пошёл в контору.
Вечером того дня он напился. Уложив мужа в постель, Любаша прикладывала ему ко лбу холодные компрессы...
А вскоре, на общем собрании, кто-то из молодёжи пред-ложил сменить название коллективного хозяйства. Назвали его – "Солнечным".
Так завершилась эпоха марксизма в отдельно взятом пол-тавском селе.
А началось всё с ветра, волею небесных сил пронёсшего-ся над Украиной. Как тут не вспомнить о ветре перемен?!