Крепость

       «Вы говорите, что благая цель освещает даже войну? Я же говорю, что благо войны освещает всякую цель».

       Несчастный, он проснулся, когда еще было совсем темно. Сон не выдержал холода, рваное шерстяное одеяло не грело вовсе. Старик сел на кровать, запустил руки в свои соломенные волосы и замер. Сон исходил из него постепенно, по каплям, он давил старику на колени, покусывал в шею, пробовал череп на прочность, сжимая его своими щипцами. В последнем прощальном порыве сон прыгнул горожанину на грудь, повалил его обратно на жесткий тюфяк и подло сбежал. Старик видел, как облако белой пыльцы металось из угла в угол, пока не рассеялось на пылинки холодного и злого утреннего света.

       Он грустил, как грустят все старые люди, с тихой безысходностью обреченного. Глаза старика сверлили каменный потолок, беззастенчиво вороша воспоминания, похороненные в легендарном прошлом.

       Старик был жесток и не щадил врагов Империи. Война сопровождала его молодость, и теперь он отождествлял юность с боем, для него они слились воедино. Милосердная память сохранила рельефы крепких тел сопротивлявшихся женщин, жесткие гривы волос – какими они были на ощупь, молитвы и жесты побежденных. Однако желание, едкой струей бившее ему в ноздри, с годами стало затихать.
       В **** году две воюющие стороны решили подписать перемирие. Компромисс так и не был найден, но война все же закончилась. Скорбное перемирие обозначило новый период жизни воина и принесло ему неведомые доселе страдания. Война закончилась, перекрыв поток алой крови, источник бессмертия героя.
       Старик, однако, успел прижить сына от одной из плененных им женщин. Старик подобрал мальчика и долгие годы был занят тем, что готовил себе новую смену. Он надеялся, что враг не заставит себя долго ждать. Потянулись бесконечные месяцы настороженных вещих снов, но никто не осмелился оспорить возрастающую мощь крепости.
       К огромному раздражению старика, каждый день начинался с дождя: что-то там наверху сломалось, и ненавистный ветер скрипел флюгерами на башнях крепости. Всю местную дичь перебили еще в военные времена, но теперь, с подписанием Скорбного перемирия, леса окончательно опустели: все вымерло, птицы побросали свои гнезда и большими косяками тронулись на юг, так никогда и не вернувшись обратно. Огромные сказочные кусты шиповника на глазах заполоняли лесные земли и пустоши, прилегавшие к крепости, и вскоре она оказалась в кольце ярко-розовых благоухающих цветов. Тем временем люди таяли, лишенные возможности покинуть спеленутый шипами город. Так представлялось старику.

       Он продолжал сторожить врага. Жизнь его сосредоточилась вокруг смотровой площадки. Он покидал ее поздней ночью, чтобы вернуться с первыми лучами отсыревшего тяжелого солнца. Трагизм заключался в том, что старик ошибался. Его логика была порочна с самого начала: ведь война, без сомнения, не вернула бы ему молодости. «Война распнет тебя на кресте старости», - не раз говорили ему обитатели крепости, обескровленные эпидемиями и содрогавшиеся от мысли, что придется отражать напор врага, которого того и гляди накличет безумный старик, доблестный убийца. Но в одно прекрасное утро, год или два назад старик перестал заговаривать с кем бы то ни было

       Старик молчал так давно, что забыл свой тембр голоса. Он лежал на спине и шевелил во рту языком, пытаясь воспроизвести мотив старой немецкой песни о девушке, чей двор зарос шиповником и что-то там еще дальше… бледный юноша, бессилие... Но старик зря старался. Ничего не выходило, кроме жалкого сипения и хрипов.

       Вдруг что-то встревожило его. Изощренный слух донес бряцание оружия, испуганную брань воинов чужой страны, ржание лошадей и браваду рога, призывавшего в наступление, -все сразу. Обоняние впустило в каменную клетку запах догорающих ночных костров. Неужели? Бедный горожанин попытался подняться на ноги, с трудом встал, и весь в поту и слезах, босой подошел к решетке окна. Старика протащили сквозь прутья, ударив лбом о крепостную стену. «Стена, темно – не видно!» - с горечью воскликнул старик про себя. Он обязательно должен разбудить сына, спящего чутким сном часового, но ноги плохо слушались героя прошлой войны, парализованные ненавистью старика к самому себе и сотнями истлевших рук, обхвативших его колени.

       Куски чужой плоти повисли на воине, однако он напряг все силы, сумел нагнуться, нашел свою одежду, подвязал холщовую рубаху веревкой, обмотал подошвы ног тряпьем и шаркающей походкой направился к выходу. Дверь была обита железом и открывалась с большим трудом, но это был его день, и старик убедил дверь. Ветер, гулявший по коридору, прошел сквозь его тело, выгнав остатки сна силой пронзительной боли. Сквозь отверстия бойниц сочилась белая сукровица утра. Неровный ритм бьющихся сердец атональной музыкой ошпарил барабанные перепонки.

       Тут он неуклюже подался вперед и побежал. Дрожащими руками старик ощупывал двери в кромешной темноте слепых кишок переходов и толкал их из последних сил. Его преследовали мысли, и он не смел обернуться. За эти несколько минут он постарел на жизнь.

       Лестница. Мертвецы вцепились в доблестного старого воина и, уцепившись друг за друга, повисли на нем. Каждая ступенька казалась очередным кругом ада. Наконец он вполз на смотровую площадку, грязный, жидкотелый и нестерпимо пахнущий славой.

       Сын старика был не один, он забавлялся с женщиной, лежа на стоге сена. Залитые с ног до головы вином, они хохотали, не переставая неистово любить. Женщина вызвала у старика отвращение – она была похожа на грязное белье, вывернутое наизнанку. «Как можно так.. с приблудной.. когда отечество.. долг». Он выругался. Мужчина оглянулся и узнал отца.
        «Как труп – веки как монеты, что кладут на глаза трупам», - вздохнул старик.
        «Чего тебе?», - досадливо прошептал часовой.
        «Ты слышишь бой барабанов и звон мечей?!» - просвистело в воздухе.
       Женщина закрыла лицо руками и затряслась всем телом, пытаясь подавить смех.
        «О нет, отец, то твои воспоминания говорят с тобой. Видно, и ты решил нарушить свой обет молчания», - ответил солдат, надеясь порадовать сумасшедшего величественностью интонации.
       Женщина прыснула, рассыпалась зелеными кольцами, которые тут же исчезли в щелях каменного пола.
        «Ты плюешь в глаза родному отцу, N, запомни это» – сказал старик.- Да простит тебя Господь...». В глазах бедняги стояли слезы, и все его немощное тело трепетало от возбуждения, как у восторженного юноши. "О как же ты слаб, выродок дурной женщины, беспомощен, тебе даже не поднять меча, поэтому ты и готов ославить меня как умалишенного!Радуйся, дурак! Началась новая война! ».
        «Что же прекрасно...Пусть твои возлюбленные враги займут город, у нас ведь нет женщин, потомства, церквей и гражданской власти. Мы с тобой остались одни. Все умерли, сыграли в ящик, понимаешь, приказали долго жить. Вчера я похоронил Луизхен. Тебе, понятно, нет до этого никакого дела. Но мы с тобой так или иначе остались вдвоем. Вдвоем в огромном пустом городе. Откажись от своей святой ярости, отец, даже если ты прав и войска Папы опять пошли на приступ...Спустя 20 лет гробовой тишины мы все равно бессильны что-то сделать».
       Старик выпрямился, до этого он стоял в какой-то странной позе, съежившись, завернувшись в себя. «Похабник, развратник, гнусный предатель! Нас – двое, говоришь, отродье дьявола! Это огромный город с десятками тысяч спящих обитателей, сокровищницами, полными несметных богатств, богатой, хотя и независимой, церковной общиной и крепкой властью императора. О трусливое, жалкое существо, если сегодня утром ты не встретил никого, пройдя с дозором по улицам, что с того, глупец? Наш город все равно живет и процветает. Но почему ты бездействуешь, достань же свой рог, заставь колокольни звонить, предупреждая сограждан об опасности! Вперед, мой мальчик!»
       Часовой презрительно и горько усмехнулся. "Мальчику" шел уже тридцатый год. Двадцать с лишним лет он провел, созерцая тусклые усталые рассветы, вглядываясь в даль, пропитанный идеями сумасшедшего отца. Он тоже ждал, зажимая ноздри, стараясь не замечать запахов болезни, косивших жителей крепости. Сущность жизни – это борьба, думал он, противостояние, если же бороться не с кем - ищи себе врага, придумай его, двигайся, добивайся цели. Потом все как-то стерлось, потеряло смысл… Его друзья женились, чтобы на утро их жены проснулись вдовами, зачинали детей, чтобы никогда не увидеть их первые шаги, были среди них и художники, и поэты, и музыканты. Он же был заражен ожиданием войны и не был способен ни к какой созидательной деятельности. Как и все, он был влюблен, но его влечение к пышущей здоровьем, а потому считавшейся красивой Луизхен, не шло ни в какое сравнение с фанатичной преданностью славному делу боя. Большинство солдат и офицеров предавалось пьянству и разврату, остальные держали семьи и огороды. Никто не хотел войны. И все умерли. Все потому что перестали бороться и погрязли в мирском. Злая шутка. Для летописца смерть – все равно что плевок, растертый ногой.
       Обитатели соседних городов прекратили всякие сношения с крепостью с тех пор, как Папа проклял ее обитателей. Чума эхом откликнулась на слова Папы, очертив кровавым пальцем границы своих владений.

       Солдат, конечно, не слышал никаких барабанов, и тем страшнее прозвучали слова отца. Один, в пустой крепости, с больным человеком, а вокруг – ярко-розовые цветы бубонной чумы.
       Он поднял глаза и увидел отца, протягивающего ему старый ржавый меч.
        «Нет, отец, я ухожу, - сказал часовой и легонько оттолкнул старика. - Я отрекаюсь от этого города и от твоей правды. Я не с тобой, отец. Ты все придумал и зачем-то заставил себе поверить». Старик упал на колени, продолжая держать меч на вытянутых руках. Солдат сделал несколько шагов по направлению к лестнице, потом вернулся, обнял отца, пылавшего чумной лихорадкой. «Прости меня», - сказал сын. «Если ты выйдешь за ворота, тебя убьют, и поделом», – сказал отец. «Прощай, несчастный безумец». N спустился вниз по лестнице, перешел огромный заваленный мусором двор, отворил дверь, прикрывавшую проем в стене, и отправился по едва различимой стежке дороги по направлению к …, а этого он, впрочем, и сам не знал.
       Внезапно грянул военный марш. Восходящее солнце подхватило гортанное «ура». Старик опустился на стог сена, обхватил руками голову и застонал, раскачиваясь из стороны в сторону.

        «Своего врага ищите вы, свою войну ведите вы, войну за свои мысли! И если ваша мысль не устоит, все-таки ваша честность должна и над этим праздновать победу!» (Ф. Ницше, «Так говорил Заратустра»)