Утро вечера мудренее

- Десять часов, пятьдесят четыре минуты. Разразилась настоящая гроза - шквальный ветер, леденящие потоки острых, как огонь, капель. Звёзды скрылись за хмурыми тучами. Уже подъезжаем. Рома поднял стекло и направил объектив любительской видеокамеры внутрь салона. - Хмурые лица, Серёжа дрожит. Тебе холодно? - Нет - проговорил тот - это, наверно, шалят нервы. - Серёжа нервничает, чувствует, что... - Отставь свою камеру, ты с ней носишься как зомбированный лось! - не выдержал Серёжа - не видишь, что сейчас не время? - Сергей раскрыл мою тайну. Долгие годы я скрывал правду о себе, о неоспоримой принадлежности к немногочисленному, но гордому семейству лосей, подвергшихся насильственному зомбированию. Да, теперь он обречён, приговорён к ликвидации из-за сего скандального разоблачения. Это не дождь. Это слёзы мира льются на страждущую землю, оплакивая неизбежную смерть. Серёжа усмехнулся - ах лоси, лоси. Как забрели вы к людям? - Николай Петрович сидит на заднем сиденье и хмуро сопит, глядя в окно - Рома продолжал диктовать, повернув камеру в сторону сгорбленного небритого человека с немигающим взглядом - Страшно, Николай Петрович? - А чего страшиться-то? - скороговоркой проговорил тот и гордо выпрямился. Его пальцы дрожали. - И, наконец, Василий! - продолжал Рома, улыбнувшись - Василий, как вы прокомментируете нынешнюю ситуацию? - Да пошёл ты... - прокомментировал Василий - домашешься своею пластмасскою, что я тебе рога пообломаю, и её разобью на хрен! - Ну, зачем же вы так, Василий? - важно осудил Рома но, завидев серьёзность намерений выходящего из себя респондента, проговорил мягким голосом - да, успокойся, Вася! Зачем злиться по пустякам? И добродушно хлопнул его по плечу. Спустя три минуты они вышли из машины и стали медленно пробираться чрез мрачную кладбищенскую аллею, погрязая в липкой грязи. - Шквал мутных капель прорезает неуклюжие облака и стегает размываемую почву. Барабанящие потоки танцуют, плавно раскачиваясь на ветру. Маленькие градинки обжигают наши лица. Мищетское кладбище, одиннадцать часов четыре минуты. Могила в пятидесяти метрах от входа... - он запнулся - правильно, Николай Петрович? - Вон там - сказал тот - та, что с синей калиткой. - Ничего не видно - проговорил Серёжа - хоть глаза выколи. - Ром, ты там поглядывай, пока мы будем копать - в чёрно-белом видоискателе замелькало осунувшееся лицо стареющего мужчины - а то, бог знает, что может произойти. Подумают, что мы воруем трупы..., сатанисты какие-нибудь. - Да вы не волнуйтесь, Николай Петрович, мы им всё объясним - отозвался Рома. - Ты лучше бы взял лопату, лодырь. Николай Петрович, пусть он лучше того... работает - процедил Вася. - Ах, Василий, Василий... - Рома, перестань его дразнить! - Серёжа топнул ногой и сплюнул на землю.

Вскоре закипела работа - Вась, давай чуть правее. Ага. Серёга, вытаскивай из мешка вторую лопату. Здесь копать, видно, будет совсем не легко. - Чёрная слоистая почва расступается с заметной неохотой, скулит, нависая грязными комьями на лопатах. Могила свежая и, наверняка, неглубокая. Временами слышится вой голодных шакалов, снующих поблизости. В это скверное время они скулят, скорбя о своей голодной и пустой жизни. Странное чувство пустоты наполняет душу и хочется разделить его с ними. - Эй, поэт, ты лучше бы меньше балаболил, а больше бы работал... - фыркнул Вася - вон там лежит ещё одна лопата. - А как же насчёт наблюдения? Плюс необходимо вести объективную хронику событий, дабы точно запечатлеть происходящее и представить его в необходимые инстанции в случае надобности. Ах, Василий, Василий! И ведь не каждый же день… такое, правда, Николай Петрович? - Да ты прав, не каждый… - Есть - проговорил Сергей спустя пять минут, и опустил лопату - он там - и как-то испуганно поглядел на Николая Петровича. - Ну, а где ж ему быть! - тихо сказал тот и присел на сырую землю. В его горле першило, сильно тряслись руки. - В конце концов, ты мужик или баба? - пробубнил он тихо себе под нос, пытаясь взбодриться. Серёжа опёрся на лопату и поглядел вдаль в сторону мутной луны.

- Ей богу, Николай Петрович, я не могу уразуметь, зачем мы это делаем. Мало того, что это грех, так ещё и явное отсутствие всякого уважения к покойнику. И вообще, так не делается. - Понимаешь, Серёга… справедливости я должен добиться. Немного её осталось в нашем поганом мире. В нём каждая сволочь непременно под себя тянет. Займёт высокую должность, так сразу богом себя и объявит всем своим подчинённым. Где ж такое видано, чтоб лишить человека жизни, и свалить всё на жертву, сказать, мол, сам убился? А ты поди докажи, что это он не сам. Что, разве не найдутся причины? Мало ли, что могло случиться. Украл у сотоварища, мучался совестью, не могши признаться, иль в девку втрескался, а та и знать его не желает, а тут повестка в армию. Вот там, без неё и выпустил себе мозги. Мало ли почему пацан стреляется - Николай Петрович провёл мозолистою рукою по редким седым волосам - ан нет! Скажи мне Серёга, мне ли не знать своего Сашку? Не я ли растил его, воспитывал, всю жизнь на него положил? Не мог он того. Не мог он наложить на себя руки! Такой мальчик был - золото! Комара не обидит. Плотничали мы с ним вместе, понимаешь? Рыбу ловили - Николай Петрович присев на корточки поглядел в бесконечность - если бы ты знал, что такое потерять сына! - Я понимаю, понимаю вас, Николай Петрович - проговорил Серёжа и посмотрел себе под ноги. - Да ни хрена ты не понимаешь! Ещё слишком зелен, чтобы понять. Ты думаешь, я им это спущу? Самое дорогое… самое главное им, с чемоданчиком всего лучшего, накрахмаленного, последнего, а они мне - гроб со свидетельствами! Справедливость, мать её! Жаль, что приходится сейчас этим заниматься. Тогда я так растерялся, что не смог. Но нет - он значительно сжал правую руку в кулак - никогда не поздно! Окинув безумным от горя взглядом ветхую кладбищенскую аллею, Николай Петрович собрался с духом и поднял лопату. Он начал копать с заметным остервенением, желая как можно скорее поднять гроб на поверхность. Вскоре к лопате родителя присоединились ещё две - ржавая лопата Сережи и большая, круто загнутая, лопата Васи, явно соответствующая его могучему крестьянскому торсу. Спустя семь минут Вася остановился, и, погружая правую руку в большой карман штанины, вытащил дешёвые папиросы. - Николай Петрович? - Не хочу. Мне бы сейчас водочки полстаканчика… Серёга, ты будешь? - Не откажусь. - Этому черту не предлагаю, он бережёт здоровье, не так? - Да, Рома не курит. - Нужно по сторонам добавить - почва, благо, влажная. После трехминутного перекура они вновь принялись за работу. Вскоре гроб был вырыт и тщательно очищен от грязных земляных комьев. - А вот и сам предмет - чёрно-белый видоискатель устремился в сторону деревянного ящика; меняя резкость картинки, вдруг задрожал - Николай Петрович, помните, как на катке за нами с Сашкой погнался тот барбос, как его? - Тишка - морщины на обветренном лице расправились, Николай Петрович улыбнулся - да, было время. Это до того, как ты уехал в Москву. - Да, за год. Тогда - Рома улыбнулся, обнажая красивые зубы - мы рванули врассыпную, и оба грохнулись на лёд. Тишка бросился и тоже растянулся, прям как корова. Вы бежали и что-то кричали. А ведь могло и плохо кончится. Здоровая была псина, целый волкодав! - Да, бился на льду, не мог встать. Лапы так и разъезжались, аж заскулил! Серёжа улыбнулся, потирая руки. - А дождь, Ромка гляди, и прошёл - заключил Николай Петрович - стой, надо пометить там… ту сторону, где голова. А то негоже нести покойника ногами вперёд. Василий отложил лопату и засунул руку в карман - Немецкий маркер на спирту - никогда не сотрётся. Вчера с батей стол чинили, меняли сломанную доску. Вот и остался лежать у меня в кармане, а сейчас, гляди, и пригодился! - он одобрительно ухмыльнулся. - Ром, брось камеру и помоги нам! Вчетвером они подняли гроб и с трудом дотащили до облепленной грязью машины. - Теперь домой - проговорил отец - снова домой! Рома вновь включил видеокамеру - гроб благополучно вырыт и погружен заботливыми руками внутрь старой скрипящей машины. Вновь открылась старая боль. Она тихо ухмыляется, глядя на нас - как не скрывайте, не прячьте меня в тайниках души, вы не сможете распрощаться со мною. Я играю на перетянутых струнах, смеясь, бью по трещащим клавишам вернувшегося горя. Ха-ха! Хи-хи! – гогочет она. - Помолчи, сколько можно трепаться? Ты псих… ей богу! - Я очень буйный зомбированный лось - Рома безумно улыбнулся и поглядел в окно.

Спустя час гроб был внесён в просторную комнату, служившую гостиной. На столе, усыпанном фотографиями сына, горели две свечи, вложенные в мутные граненые стаканы. Комната была прибрана, на стене висел серенький коврик, с проеденными молью проплешинами; в углу - маленькая иконка, покрытая лёгким налётом зеленоватой плесени. Небольшая лампа тускло проглядывала сквозь старый жёлтый абажур. - Сыночка! - отворилась дверь соседней комнаты и вышла женщина сорока пяти лет. Сквозь её каштановые волосы проступала проседь - сыночка! Ты опять здесь, ты вернулся! Она поправила выцветшую шерстяную кофту с медной брошью на груди, заменявшую сегодня сиреневый халат - одежду безрадостных будних дней. - Это же мамочка! Она села на пол и ласково обвила руками гроб. Нина Григорьевна осторожно трогала грубую деревянную поверхность, боясь случайно сместить крышку. - Мать - послышался голос Николая Петровича - я хочу есть. - Я грею борщик - негромко сказала та, поправляя брошь тронутыми болезнью руками - подожди пять минут. Скрипнула дверь и в комнату вбежала маленькая собачка, похожая на холёную лисицу. - А вот и Тузик. Сашенька, помнишь Тузика? Тузик. Как ты играл с ним, бросал теннисный шарик, а он приносил его? Ещё рычал так недовольно, не любил, когда забирали шарик. Нина Григорьевна улыбнулась, и, смахнув слезу, приласкала собачку, изучавшую странный деревянный ящик со всей подобающей серьёзностью. Тузик лизнул морщинистую руку хозяйки и прыгнул на крышку гроба. - Ой - улыбнулась женщина, наблюдая за виляющим хвостиком. Потом, как бы опомнившись, проговорила - ну давай, давай, слезай. И согнала Тузика с крышки. - Анечка у себя в комнате - из её глаз выкатились две слезинки - она, глупая, не хочет выходить. Лежит, да плачет, дурочка. Боится – вот как! Я тут вспомнила об альбоме с твоими фотографиями - Нина Григорьевна поднялась и подошла к столу - вытащила их, что бы видеть все сразу. Оно, знаешь, так лучше. Это мы в Новгороде с папой, у реки Волхов. Вот, а здесь у Софийского собора, всё там же. Ты всё жаловался на мигрени, потом подвернул ногу и хромал весь вечер - она улыбнулась. А здесь ты перед призывом. За два дня вы с папой выудили много-много окуней, ели дотащили до дому. Помнишь? Где же это фото? А вот, нашла. - Мать - послышался раздражённый голос Николая Петровича - мы с ребятами голодны. Как же борщ? - Сейчас, сейчас. - Откупорь нам бутылку перцовки, той, что на праздник думали отложить. Времени много, всегда ещё успеем купить. Нина Григорьевна пошла на кухню. - Анечка, вынеси, пожалуйста, бутылку перцовки! - крикнула она, надевая синий фартук, и затем позвала гостей - идёмте на кухню. Борщ вас ждал. Ещё до вашего прихода был тёплым. Через пять минут совсем закипит. Я вам салата нарежу, дам хлебушка с маслом. Масло у нас такое вкусное! От Вариной Павы. Пальчики оближите!

Спустя десять минут Николай Петрович с молодыми людьми сидели на кухне и с аппетитом поглощали горячий борщ. - Ромка, ну как там ладится, с этим, как его? - Я разговаривал с Львом Николаевичем Петровским. Специалист-патолог, член ассоциации независимых экспертов. Придётся ехать в Псков. Привезём Сашку в четвёртую больницу. (Николая Петровича передёрнуло) Там при ней есть отличный морг, морозильные камеры, комната для вскрытий. В больнице я все дела утряс. - Сколько стоило? - спросил Николай Петрович, рассматривая пятно борща на серой скатерти с розовыми цветочками. - Не важно, слушайте. Деньги вы ещё успеете потратить. Они предоставят нам морозильную камеру максимум на три дня. Там у них всё переполнено - долго с ними спорил. За триста рублей Петровскому будет ассистировать местный медик, он всю неделю сидит в морге. У него там какая-то стажировка. - Как всё удачно утряслось - улыбнулся Серёжа - ай да Ромка, настоящий спец, не зря тебя в Москву посылали учиться! - Не совсем. С Петровским мы ещё не договорились. Он ломается как девица на выданье - видно, денег побольше урвать хочет. - За деньгами не постоит. У меня восемь тысяч скоплено. Мы с Ниной собирали Саше на учёбу. Все отдам, только пусть согласится. - Вот такие сволочи и наживаются на чужом горе - буркнул Вася и хрустнул костяшками пальцев. - Николай Петрович, скажите, стоит вам всё это? - не выдержал Серёжа - у вас дочь подрастает, а вы деньгами швыряться хотите. Потратьте их лучше на Анечку. - Молчи! Сам знаю, как своими деньгами распорядиться! - крикнул тот и стукнул кулаком по столу. Рома поморщился - так вот, что. Лев Николаевич завтра вечером или же послезавтра днём непременно будет в Пскове. Утром я ему позвоню и уточню. Заодно и узнаю, сколько просит. Это будет официальная процедура, по окончанию вскрытия он напишет отчёт, а также личное мнение о причине смерти. С этими бумагами можно будет идти в суд, и начинать расследование. Если конечно он не сам… короче, вы поняли, да? В любом случае, в Псков мы повезём его утром. Его надо поскорей в холодильник. - Да - тихо проговорил Николай Петрович - в холодильник. - Аня - крикнул он - где же перцовка? - Аня! На кухне появилась Нина Григорьевна с заплаканными глазами. - Вот - сказала она, протягивая бутылку. - Почему Аня не принесла? - Она не выходит из своей комнаты. - Почему? - Боится глядеть на гроб. - Вот дура! Почему все бабы такие дуры?!? - вдруг заревел Николай Петрович - я её сейчас сам приведу, да покажу, что нечего тут пугаться! Не дитя малое, чтоб трусы со страха мочить! - Не надо - Нина Александровна перегородила ему дорогу и стала нежно гладить по голове - успокойся, и поешь лучше. Девочка с вечера плачет, в туалет даже не ходит – ведь так гостиной не миновать. Я ей горшок принесла, а она на нервах вся, даже сесть не может, слабая такая. Говорит мне - как же я его увижу, такого? - Ладно, мать, ступай. Я тут с ребятами посижу - Николай Петрович поцеловал жену в лоб и уселся на свой стул. Его руки дрожали. - Давайте поговорим о чём-нибудь другом. Тошно мне. Вась, как там у тебя дела? Как жена? - Ничего. Митьку всё нянчит. Его надо от груди отнимать, здоровый уже жеребец - Вася нежно улыбнулся - как присосётся, будь здоров! - Трактор починил? - Да куда там. Эти японцы делать ни хрена толком не умеют. Подшипники у них какие-то нестандартные, никак подобрать не могу. Петька на днях тоже в Псков поедет, посмотрит там, авось отыщет что-нибудь в этом роде, а мы, даст Бог, и приладим. Помолчали с минуту. - А ты, Серёжка, когда учительский аттестат получаешь? Посмотри на Ромку - настоящий академик! Чего в столице только не учил? - А всё равно дурак-дураком - добавил Вася. Все тяжело улыбнулись, включая Рому. - Через месяц последние два экзамена - сказал Серёжа - психология и география. Остальное сдал. - Скоро будешь Митьку учить! - Ещё перцовки? - Давайте по последней. Ух! Николай Петрович поднялся со стула - пойду на крыльцо, покурю. Серёга, Вась? Покурим? - Вы идите, мы сейчас к вам присоединимся. - Ром, ты не стесняйся. Нина вам всем уже постелила. Если хочешь спать, то валяй, знаешь где. Завтра тяжёлый день.

Николай Петрович расправил плечи и вышел из кухни. Оглядевшись, он потянулся и зашагал в сторону крыльца. - Улететь бы отсюда – вдруг подумалось ему - воспарить высоко, высоко. Быть перелётной птицей, лететь на юг. И чтоб бескрайняя панорама вся так и раскрылась пред глазами. Дует ветер, каплет небесная влага, а ты летишь себе, и до всякого горя совсем нет дела. Вон там полоска леса, недалеко от той самой линии, где небо с землёй встречаются. И море блестит, совсем рядом, пятнами отражения игривого солнца сквозь хмурые тучи. Огромные области водной глади внезапно воспламеняются, и ослепляют глаз плавящимся жаром ярчайшего света. А ветер-озорник всё смеётся, перемешивая небесную кашу, следя, чтоб не пригорала. Раскачиваясь на стремительных воздушных потоках, ты плачешь, опьянённый свободой и счастьем. Рядом пролетают стаи ласточек, позади, кричат глупые гуси. Ты подлетаешь ко всем, горланишь птичьим приветствием и мчишься прочь. В его душе рождалось неожиданное чувство лёгкости, которое он никак не мог себе простить. - Наверно перцовка - подумал он – отчего вдруг полегчало? Странно как-то. Да, всё будет хорошо. Как не рвутся струны, мир всё стоит, да не рушится. Если б раскачать, его, подлеца, заставить петь в такт собственной боли, то, пожалуй, и убиться будет не грех. Но он ведь и не шевельнётся. Попробуй разрушить такую громаду! Никому ещё не удалось. Нет ему дела до моего горя. Что ж, тогда и я не буду сокрушаться. Всё устроится. Он вышел на крыльцо и вытащил папиросы. - А тучи расходятся. Вот выглянул кончик луны – подумал он - кратеры, моря. Как там, наверно, тихо! Мне бы туда. Спустя пять минут на крыльцо вышел Серёжа и застал его сидящим на корточках с закрытым руками лицом. - Что мне теперь делать? - тихо говорил Николай Петрович, всё более мучаясь осознанием таящейся неискренности собственных слов - как теперь быть? Ну, пойми ты, Серёженька, я теперь стою над пропастью. Дом мой сгорел, мечты растаяли, и умерла вся моя надежда. Ты говоришь, оставить. Не могу я это оставить, просто взять и отпустить. Не могу. Саша - это жизнь моя, моё дитя, мой первенец, моя будущая опора. Это мои корни. А их взяли и перерубили тупым топором - и нет меня более. Что мне теперь делать, как мне теперь жить? Ты не поверишь, но все эти дни я верю, что это всё сон. Николай Петрович резко выпрямился, и его лицо внезапно озарилось надеждой - что если это кошмар, и я проснусь? Тотчас же проснусь! На секунду в его сознании укрепилась эта мысль, и он вдохнул полной грудью, вытаращив глаза. Забыв о неискренности, саднившей на задворках души, о покое недавнего созерцания, Николай Петрович с радостью поддался иллюзии - Кто-нибудь разбудит меня от этого кошмара? Он закричал. - Нина! Нина, Ниночка! Где-то залаяла проснувшаяся собака. - Ниночка! - кричал он - скажи, мы спим, ведь, а? Серёжа обнял его, и боль вернулась. Он разрыдался на его плече, как ребёнок. Серёжа успокоил прибежавшую Нину Григорьевну. Вдвоём они отвёли его в спальню и положили на кровать. - Спи, мой родной - приговаривала она, гладя его по голове. Нужно спать, а то горе совсем изъест сердце. Ты послушай, говорю, всё образуется. И перекрестила его. Спустя час все спали.

Утро пришло, как и всегда, с криками петухов, звонким лаем проснувшихся псов и журчащим пением птиц, снующих в ветвях сирени. Николай Петрович открыл глаза и мир красок, цветов и оттенков ворвался в его сонное сознание. - Что меня так тяготило, что мучило? Ах, да - раскопал вчера сына. Ужас! Так ведь мёртв он уже, три месяца как помер. Не вчера ж ведь хоронил! Он почувствовал себя отстранённым от своего горя, будто его и не было совсем. Николай Петрович вдохнул полной грудью и подошёл к спящему Роме. - Ром, где твоя камера? - Мммм… какая камера? А камера. Там, на полке... а зачем? - Хочу докончить твою вчерашнюю хронику. - А... а разве пора ставить точку? - Да, этой истории пора закончиться. Рома потянулся - так мы ж ведь ещё не в Пскове. И нет результатов вскрытия. Вы решили отказаться? - Я решил продолжать жить, решил принять жизнь такой, какая она есть. Рома тихо согласился и, перевернувшись на другой бок, замолк. Николай Петрович молча взял камеру и вышел на крыльцо. После долгих поисков кнопки включения вспыхнула чёрно-белая картинка, и зарябила игольчатым мерцанием. Забыв включить запись, Николай Петрович направил объектив в сторону дворового пейзажа. - Ручей так далеко, а я всё равно слышу весёлые звуки его журчащих потоков! Напившийся вчерашним дождём, он огибает лежащие валуны, шурша зелёным камышом. Полноводный и красивый. А пчёлы! Как мелодично жужжат, копошась в распустившихся цветах абрикоса! Важные, перепачканные помётом, куры вышагают маршем, глазея на полосатого соседского кота. Тот же притворяется спящим, мягко развалившись на грязной льняной подстилке у отсыревшего плетня. Чего же он хочет от жизни, к чему стремится? Да не к чему. Просто живёт и всё. Нам, верю, стоит у него поучиться. Спустя минуту показался Вася. Скрипнув дверью, он шумно вышел на крыльцо с заспанными глазами и мятой папиросой в зубах. - Доброе утро – медленно проговорил он – как спалось? – Хорошо, Вася, очень хорошо. И настроение у меня сейчас отличное. – Да, я вижу – Вася почесал затылок и зевнул. – Я, Вася, сегодня пойду гулять в лес. Хочешь со мной? Небось теперь грибами всё так и кишит. Ну что? Вася недоверчиво посмотрел на Николая Петровича и тихо спросил – а как же Псков? – Псков отменяется. Я передумал. И прости меня, что заставил вчера со мной, дураком, тащиться. – Не страшно, ей богу, лишь бы вам стало легче. – Легче, Вася, много легче – Николай Петрович улыбнулся, и его морщины расправились. – Что ж, придётся тогда опять… его волочить, закапывать – процедил Вася с сожалением. – Потом, потом! Посмотри, погода-то какая! Идём по грибы. Погуляем на природе, подышим воздухом. Захватим удочки, авось и порыбачить успеем. – Так ведь он… ведь он же в гостиной лежит. – Я знаю – Николая Петрович задумался – ладно, гроб перетащим пока в сарай, чтоб не валялся под ногами. А потом, потом закопаем, когда будет время. Попозже - он вдохнул полной грудью и мягко улыбнулся - ну что, идём?