Чуевая легенда Часть 1. В поисках кайфа. Главы 1-2

ЧАСТЬ 1. В ПОИСКАХ КАЙФА.

ГЛАВА 1. КОТ ОБАПЕЛ. НЕДОПЕРЕПЕЛ.
Кот Обапел, найденный Недоперепелом с полгода назад где-то на близлежащей помойке, был непутевым. Он совершенно не умел ловить мышей. Но зато был прекрасным охотником за продуктами своего хозяина, вовремя не спрятанными куда-нибудь в духовку пошарпанной и давно не работающей электрической печки или не вывешенными на гвоздь между оконными рамами. За эту-то охоту кот и был почти ежедневно экзекутирован голодным Недоперепелом, после чего, избитый и обиженный, отсиживался под затертым диваном и, зализывая раны, ожидал следующего удобного момента для вылазки на кухню.
Экзекуция вырабатывалась месяцами и, будучи наконец отточена до предела, представляла из себя следующее: во-первых, это было приподнятие крепкой хозяйской рукой обапельской задницы за хвост, во-вторых, смачный удар ногою прямо по яйцам; потом следовали три или четыре толчка разбитой мордой в такой же разбитый паркет и, наконец, град отборных разноязычных матов и полет до близлежащей стены с глухим шлепком и неизменным душераздирающим "мяв!". От этих побоев бедный кот стал импотентом и, по мнению Недоперепела, еще более непутевым. Теперь он не уходил из дома в недельные круизы по крышам близстоящих домов в поисках чувырлы своего сердца, а постоянно оттопыривался в квартире, от чего еще больше разленился и обнаглел.

***
Проснувшись где-то ближе к обеду и высунув из-под полочки для обуви свою покоцанную с давно опавшими усами морду, Обапел осторожно осмотрелся по сторонам и, громко подав голос, тут же спрятал голову обратно под полку. Как это ни странно, но никаких тапок, книг и других "бросательных" вещей в него на этот раз не полетело. Следовательно, его хозяин или крепко спал на своей полуразвалившейся раскладушке, или вообще отсутствовал в доме. Иначе пробуждение кота было бы, как всегда, встречено потоком грязных ругательств и попытками Недоперепела засандалить коту чем-нибудь тяжелым по хребту или роже.
Обапел выждал еще некоторое время и, окончательно убедившись, что опасность ему нисколько не грозит, нагло позевывая, выбрался из-под своего укрытия. Он выгнул спину дугой, потом старательно потянулся то передними, то задними лапами и пошел в комнату посмотреть, где хозяин. На раскладушке его не наблюдалось, а следовательно, и не было в квартире совсем. Потому что присутствие Недоперепела на кухне всегда выдавалось либо громкими чавканиями и утробными отрыжками, либо зловещим скрежетом зубов и звоном бьющейся посуды в случае отсутствия в доме пищи. А кроме заплесневевшего коридора, зачуханной комнаты и обшарпанной кухни, ничего в квартире больше и не было. Ни ванной, ни туалета, который находился на улице в виде полуразрушенной деревянной постройки, ни всяких разных там спален-гостиных. Барак, одним словом. А в нем, как известно, не принято проектировать хороших квартир с многочисленными удобствами. Перебьетесь! Запроектированы только тараканы. И то изначально почти все сожранные вечно голодным котом - вместе со всякими ихними усиками да лапками. Причем истреблялись ползучие прямо пропорционально размножению. Поэтому кот мечтал только об одном: чтоб трахались тараканищи почаще и рожались побольше. В смысле величины, дабы на кошачий зуб попадали. Удовольствия от такой пищи, естественно, не было никакого, но, блин, хоть какие-то калории для организма.
Обапел на всякий случай еще раз бросил взгляд на раскладушку, прислушался к тишине из шкафа - не сидит ли хозяин там - и, поняв, что сегодня может безбоязненно стибрить со стола не спрятанную хозяином и поэтому заранее обреченную на исчезновение, судя по запаху, таранку, величественно двинулся из комнаты на кухню.
"Ну, падла, - подумал кот, запрыгивая на стол и подползая на брюхе к одиноко лежащей рыбине. - Сейчас я покажу этому ублюдку, как вынуждать меня жрать тараканов и чесать моею мордой стены. Пусть известь с потолка слизывает». С этими мыслями Обапел сомкнул свои острые кошачьи клыки на рыбьем черепе и с довольным урчанием принялся за страшную в полный рост месть.

***
Федя Гольев по кличке "Недоперепел" - пацифист по призванию и тунеядец по профессии - возвращался домой в приподнятом настроении и с нецензурной песней на устах. Побывав только что в гостях у кореша Вовки Пылесоса и заглотив вместе с ним две с половиной литры самодельного яблочного вина, он шел к своему одноэтажному десятиквартирному бараку, чтоб до вечера немного покемарить и приготовиться к пецыному Дню рождения. На подарок денег, естественно, не было, но Недоперепел прекрасно помнил, что в его шкафу, где-то на верхней полке, лежит старая ментовская фуражка, которая для Пецы могла принести радости гораздо больше, нежели любой другой подаренный ему предмет. Дело в том, что разнополый и всегда неудовлетворенный металлист Пеца так ненавидел милицию, что его любимым занятием в последнее время стало собирание всяческой милицейской атрибутики и торжественное хладнокровное надругательство над нею, причем в сугубо извращенной форме.
Зайдя в барак и продолжая под нос напевать похабную песенку про то, как бабуся занималась явно не платонической любовью с двумя веселыми гусями, Недоперепел прошел по грязно-му, пахнущему застарелой мочой коридору к двери своего логова и в недоумении остановился. Под скобой старой дверной ручки с облупленной краской торчал, нагло бросаясь в глаза, ослепительно белый конверт, от одного вида которого Федя сразу же почувствовал нехорошее внутреннее неудобство и обжигающий холод где-то в области мошонки. "Так-так, - мелькнула тревожная мысль в его хмельной голове, - сейчас будет огрохренительнейший пиз...". Додумать свою мысль Недоперепел не успел. Его руки сами непроизвольно вытащили из-под ручки таинственный конверт и, развернув лицевой стороной, поднесли к фединому лицу.
- А-а-а!.. - раздался ужасающий и продолжительный вопль, переполошивший всех жильцов барака. Федька бессильно рухнул на зассанный пол и неожиданно для себя заплакал. Черным по белому в графе адресата были написаны самые ужасные в его жизни слова: "Краснобобринский городской военкомат".
Из седьмой и третьей квартир выскочили федькины соседи: шахтер дядя Гриша и пенсионерка толстая баба Галя с длинным и худющим как гвоздь-двухсотка мужем Афиногеном Феофи-лактичем. Остальные жильцы наверняка решили не рисковать своими жизнями и, скорее всего, наоборот, поспешно забаррикадировали входные двери. Дядя Гриша подошел к сидящему на полу Недоперепелу, молча взял из его онемевших рук злосчастный конверт и прочитал роковую надпись.
- Ну и шо? От-то после этова ты и надрывался?
- А что случилось, Григорий Трофимыч? - бабка Галя от дверей своей квартиры не отходила, всегда готовая вовремя за нею скрыться. Но и не узнать, что все-таки произошло, она не могла, потому как знала - если не выяснить, что к чему, то жуткое коммунистическо-активистское неудовлетворенное любопытство сведет ее с оставшегося ума в ближайшие несколько часов.
- Да Федька-то наш повестку с воинкомата получил, скороть в армию яво проводим.
- О-о, это нужное дело, - Афиноген Феофилактич многозначительно выставил вверх кривой указательный палец. - Срочная служба в армии - это почетная обязанность каждого российско-го мужчины, знаете ли.
Тут Недоперепел поднял свое уж слишком печальное лицо, взглянул на уж слишком беззаботное лицо соседа-шахтера и чуть слышно прохрипел:
- А ты открой письмо, дядь Гриш, а?.. У тебя рука легкая. Может, там и не повестка вовсе.
Дядя Гриша пожал плечами. Неторопливо вскрыл конверт, достал из него клочок какой-то явно туалетной бумаги и принялся медленно читать:
- "Призывняку Гольеву Хведору Александрычу, прожавающему по адресу... Кхм... Так... Повестка. На основании закона Российской Хведерации... Угу-гу... М-да... Вот: Приказваю Вам 21 наября к шести с палавинай часам явиться в Краснобобринский Гэ-Вэ-Кэ для отправки на областной сборнай пункт".
Раздался глухой удар головы о деревянный пол, и баба Галя, оттолкнув мужа с порога и громко причитая, бросилась со всех ног в квартиру за стаканом воды.
Недоперепел был в обмороке.

***
Желтый на лицо и хреновый на общий вид, вполз Федор в свою квартиру. Кот Обапел нагло сидел на столе, умостив задницу в тарелку с остатками квашеной капусты, и жадно наяривал недоперепеловскую таранку. На приход хозяина ему было явно наплевать. И этого возбужденные федькины нервы уже перенести не смогли. Недоперепел страшно завращал глазами, издал звериный рык недотраханной обезьяны-ревуна и, потрясая над головой полученной повесткой, бросился на уже приготовившегося к неминуемой экзекуции Обапела. Но напрасно кот думал, что наказание будет прежним и пройдет по ранее расписанному сценарию. Хрена! С самого начала все правила кошачьей экзекуции были Недоперепелом грубо и безжалостно нарушены. Началась она не со стаскивания со стола за хвост и удара по яйцам, а с привязывания того же хвоста к тем же давно не фунциклирующим яйцам и запихивания острого рыбьего скелета в обапельское горло. Кот изумлен был настолько, что даже забыл, как орать и царапаться. Он не издал ни единого звука, когда его, держа за хвост, начали лупить мордой о подоконник, не царапнул Федора ни разу, когда тот тер бедного Обапела по батарее центрального отопления как по стиральной доске и даже не смог, как обычно, обоссаться, когда со всего маху врезался задницей в электрическую печку и сполз по ней на пол.
- Ублюдок! - орал хозяин, скача на четвереньках по кухне и разбрызгивая слюну. - Ты же последнюю рыбину утрепал, быдло! Ты же меня без продуктов на проводы оставил! Чем я после-завтра гостей кормить буду, а? Ты че, сука, не знаешь, что я из военкомата повестку получил?
"Дурак ты, - думал отлупленный кот, на брюхе ретируясь под обувную полку. - Плевать мне, что ты получил какую-то там повестку. Я вот сейчас таких трандюлей получил, что никакие твои повестки с ними не в сравнении. А если думаешь, что одной рыбиной можешь полгорода накормить, то тем более дурак! Животное!.. Все человеки - это конченые животные!.. А мой хозяин и того хуже. Не лизать мне больше свои яйца, если я не прав...".

***
Весь день Недоперепел просидел на своей раскладушке, обхватив голову руками и тупо уставившись на грязную с потертыми обоями стенку. Он думал о том, как все-таки нестабилен его горький и безумный мир и как все в нем глупо и непонятно устроено. Казалось бы, еще позавчера он сидел вот так же на этой же раскладушке и так же изучал голую пошарпаную стенку. Но только рядом сидела его любимая подруга Снежана, нежно обнимая плечи своего "Федика", а на полу стояли две полные бутылки "Столичной" и сковородка с жареной на техническом жире картошкой. А уже сегодня не было ни водки, ни картошки, ни Снежаны, которая вчера уехала на неделю к своим родителям, ни даже пары штук в кармане, чтоб отправить своим предкам в Новороссийск телеграмму об уходе в армию. Был только полуобглоданный скелет таранки на полу и безжалостно отбуцканый кот Обапел.
Грустно.
Противно.
Жизнь - бардак, и Солнце - дребаный фонарь. Блюз, одним словом.
К вечеру Недоперепел сменил свои протертые до дыр джинсы на более или менее приличные вельветы, принюхался к не совсем приятному запаху своих носков и рубашки и, решив, что они еще вполне пригодны для пецыного дня рождения, медленно начал собираться на очередную пьянку. Насухо побрившись старой "Невой" и щедро наодеколонившись "Тройным", он достал из шкафа потертую и побитую молью ментовскую фуражку, плюнув на ладони, прилизал свои грязные и давно нестриженые лохмы и вышел из дома.
На улице уже стемнело и похолодало. Приближалась зима.

***
Компания у Пецы собралась ровно в десять рыл: четыре бабы, пять ухарей и сам именинник. Недоперепел пришел последним. Прямо с порога он вручил Пеце свой подарок и не без удовольствия для себя подметил, что фуражка произвела ожидаемый эффект. Затем прошел в гостиную, бросил общий привет на толпу и уставился на шикарный праздничный стол.
- Ого! Пеца, ты че, наследство от неизвестного бразильского дедушки получил?
- Да не, - откликнулся именинник, жадно разглядывая последний подарок. - Родаки постарались.
- А где они, кстати?
- Да я их к бабке отправил на ночь. Хай там потусуются, чтоб нам кайфа не поломали.
- А-а, это ты ништяк придумал. Хвалю.

...А потом было море водки и кучи закусона. Были анекдоты и случаи из реальной жизни. Были танцы под дико орущий "Шарпак" и целый стакан шмали. Недоперепел, кстати, оказался только одним из этой компании, который не накуривался. Апатия у него была с детства на всевозможные наркотические гадости. И даже на булочки с маком не мог он смотреть без внутреннего содрогания и расстройства желудка. Ну натура такая непонятная. Организм с прибамбасами. Водку - вот это да! - жрал литрами, сигареты - двух пачек на день редко хватало, а вот колеса, анаша или всякие там разные кислоты - все до одного места. Насрать, короче. За это Недоперепела, если честно, и уважали. И бабы его за это любили. Если сами были под кайфом. А ежели не под кайфом, то к Феде даже и не подходили - знали, стервы, как он Снежку любит и что ловить им у Недоперепела, соответственно, нечего.
К двум часам ночи веселье достигло своего апогея. Пылесос с Мурмоном уже отключились и сладко посапывали прямо под столом, Грыжа утащил Рыбоньку в спальню для "душевных разговоров", а все остальные продолжали застолье.
Пеца, в уматень пьяный, с трудом сползал в туалет и навалил изрядную кучу прямо в подаренную Федором фуражку, которую потом не без удовольствия напялил на голову стоявшего в укромном палисадничке "поганого мента" Дзержинского. Этот бюст ему ради прикола задарили еще года два назад Мотя с Беней, и Пеца страсть как любил извращаться над ним: срать по-пьяни ему прямо на голову, вставая раком, напяливать на нос бедного Феликса свое волосатое неподмытое очко или, занимаясь онанизмом, кончать на его козлиную бородку.
Недоперепел продолжал сидеть в убитом настроении и то и дело наполнял свою рюмку натуральной небодяженной "Смирновкой". А рядом сидела Катюха Бесцелкина и упорно к нему клеилась.
- Федюнчик, золотце, да ну что ж ты такой пришибленный? Приедет твоя Снежана. А пока что я вместо нее за тобой поухаживаю. Салатику хочешь?
- Впихни его себе.., свой салатик. Достала уже! - Федор снова ухватился за бутылку. - Не за нее переживаю.
- А что случилось?
- В армию меня забирают, дура, в армию. Сегодня повесткой накрыли, на послезавтра.
Недоперепел сделал три огромных глотка прямо с горла и занюхал собственным рукавом.
- Жопа теперь моя жизнь. Баста, карапузики, кончилися танцы... Родина-мать... ее... зовет.
Над праздничным столом повисла гробовая тишина.
- Теперь и отмазаться не успею. Хоть бери да вены коцай. Звиздец! Допрыгался.
Тут из-под стола на четвереньках вылез ничего не соображающий Пылесос и во всю глотку заорал гимн Советского Союза. Пинками его поспешно загнали обратно под стол и все дружно, как по команде, закурили.

***
...Проводы Федьке организовали сами кореша. Любимую и предков он так ни о чем и не известил, а просто утром 21-го ноября распрощался со своими краснобобринскими друзьями, влез в помятый после многочисленных "провожаний в дорогу" военкоматовский "Икарус" и отправился отдавать свой непонятный, ни у кого вроде бы не взятый взаймы, долг.


ГЛАВА 2. АНХЕЛЬ ПОТРОХ ПСОРИАЗ.
11.58. Одиннадцать пятьдесят восемь.
Анхель в последний раз посмотрел на светившийся болотной зеленью циферблат электронных часов, стоявших на тумбочке в коридоре, и захлопнул дверь. "Сто пятьдесят восемь" было знаком удачи уже не первый день. Месяц. Год. Он любил эти цифры и, когда видел их, чувствовал себя легко и беззащитно. Хорошее чувство.
Спускаясь по узкой высокой лестнице, он слушал эхо своих шагов, роя воспоминания, перемешивая их, как колоду карт - пытаясь вытащить одну, загаданную (пальцы правой руки выби-вали незамысловатый ритм по остаткам перил, а ноги тем же ритмом тиранили протертые местами до дыр ступени).
Двор-колодец. Откуда-то слева - трепетные звуки "Шизгары". Знакомый до мягкой одури бросок головы влево и вверх. Я никогда не узнаю, откуда идут эти звуки. Да и зачем? Пара работяг в телогрейках навстречу.
Опять чего-то роют.
Хорошо.
Привычным жестом кидая в зубы очередного "самца" - через всегда теневую подворотню, огонь зажигалки как маяк, - Анхель вышел на Чкаловский проспект. Затягиваясь, постоял, подумал (вроде бы), куда идти - налево или же совсем наоборот. Справа, около продуктового магазина - витрина в пыли, замшелая реклама макарон, - кучковались люди, разгружался "газон" - и рожи у всех были озабочены. Фейс морды лица народа, каким его придумала природа. Пошел налево. Левый пошел, горбатый - туда же. Товар тоже.
В последнее время лучшим из этого строя уличных телефонных аппаратов был предпоследний. Лучший - предпоследним...
Облетевшая со стены штукатурка обнажала бледно-желтое прошлое под коричневым настоящим. Лохмотья подрагивали. Через иероглифично расписанное ветром стекло сначала щелчки, а потом и гудки уносились во вселенную, вгрызаясь в смрадные стены бытия.
- Але... Да, я... Привет... Все в порядке... Да... Давай через полчаса на Катьке... Ага...
Хорошо бы сейчас что-нибудь героическое послушать. Шевчука, например.
"Осень - в небе жгут корабли..."
Нет, лучше "осень в небе жгут кораблей"...
Или "осень в небе жгут журавлей"... Клин, в котором все птицы - с бодунища.
С Питера осыпалась осень. Активно и раздольно, как ей и полагается: с ветром, дождем и лужами. По которым надо идти, чтобы почувствовать осени запах - запах мокрых подошв.
Мимо всего.
Ловя машину, Анхель исполнял старомодный танец сжатого кулака со вскинутым вверх большим пальцем. Его объезжали - по привычке не брать то, что дают. Трамвайчики, звеня, правили свой путь вдоль по Чкаловскому. Потрох вспомнил, как недавно апокалипсическая картина потрясла его измученный глюками мозг - вагоны, сорвавшись со своих орбит на дуге поворота, косым юзом пошли на тротуар и дальше, в окна булочной. Анхель стоял в очереди за батоном. Старушка, взвизгнув, бросилась под стол. Двухкамерный составчик, полубоком минуя бордюрный камень, не удержался и рухнул - прямо в окно. Колеса загребали вращательным движением небо. Звездной пылью покрылись хлеба. Потрох даже глаза не прикрыл от летящих стеклянных осколков. Ладно, окна булочной. Но ведь трамвайчик где только не ездит, пыль собирает... Зараза-с-с! Е-мое... Нет, не мог он поверить в такой глюк, не проведешь опытного триппера. Пусть все валятся на пол, пусть из вагонов, матерясь по-русски, выбираются помятые не до смерти пассажиры, пусть пара стрижеголовых ребят вытаскивает вагоноуважатого с явным намерением сделать его пассажиром "скорой помощи" - фигня. Потрох взял батон с полки, даже не отряхнув. Кассир-продавщица еще лежала под прилавком. Деньги остались у кассы - хай кому-нибудь достанутся.
На следующий день булочная выглядела точь в точь как после въехавшего в нее трамвая. Мусор убрали, вместо стекла витрины деревенела фанера. Единственное, что подумал Анхель - сколько стекла пришлось сожрать с батоном?..
Притормозила старенькая "Волга".
- Невский... Катькин сквер... Десятка.
Жизнь замедлила свое течение, и стоило это всего десять "штук".
Молчаливый водила только кивал и вопросительно поднимал глаза. Анхель вспомнил веселого негра, разбившегося под Прикстауном; Анхеля тогда звали Алексом.
Не глядя по сторонам, он курил и думал о море, в которое неплохо было бы плюхнуться; расплатившись, выскочил под только что начавший моросить дождик.
Чтоб тебя...
Пустые закрытые вертикально-полочные ящики. Ино-с-ранцев в такую погоду не поймаешь - продавцы русского-народного-блатного-хороводного грели задницы в окружающих кофеюш-ках. Лучше не придумаешь. Скамейки обметала листва. Катерина Великая смотрела на это безобразие как дура. Памятники отличаются умом и сообразительностью.
Бегемот ждал его на привычном месте, листая 801-ю рубрику "Сороки" - самое необходимое занятие под дождем.
- Подвинься.
Вокруг никого не было, окромя поносивших голубей и бешеных собак, но все же осторожность никогда не помешает.
- Ты все так же - в Штирлица играешь?
- Приходится. Таким родился - таким помру. Здесь все?
Бегемот улыбнулся краем глаза, предпочитая не отвечать на вопрос, и, перелистнув пачку баксов, локтем придвинул к Анхелю вместительный полиэтиленовый пакет с надписью черным по белому
ПИЩЕВЫЕ ПРОДУКТЫ
- Меня всегда волновало, где ты их берешь, эти пакеты?
- Старые запасы.
- И это тоже?
Неожиданно отбросив в сторону газету, Бегемот выкинул из кармана руку с сигаретой, прикурил и, повернувшись к Анхелю, начал «забивать гвозди".
- Это последнее. Скорее всего.
Ничего себе!
- Что так?
- Долго объяснять. Кажется, я прорвался.
- Ну, это тебе кажется через раз. На моей памяти раз пять.
- Нет, если на этот раз не получится, то все. Звиздец. На то есть причины, - добавил он, поймав взгляд Анхеля.
- Ну-ну... Короче, если что, ты знаешь, где меня найти. Кстати, на КОТов не хочешь попасть? Сегодня в "Там-таме"...
- Нет, я лучше на "Аукцыон" пойду. Спасибо, но, блин...
- Ладно, давай, не раскисай пока.
Надо было бы много чего сказать, но это ничего не меняло. Сегодня - и месяц вперед - было хорошо. Дальше видно будет. Дождик закончился, и мокрые голуби повылазили из-под скамеек. Ишь, понавыкопали-то ходов.
Анхель прыгал через лужи и думал о том, умеет ли он это делать. Почему-то вспомнился кивающий водила - своей забавной манерой приоткрывать рот и полувыпучивать глаза перед стремительным рывком подбордка вниз. Водила-рыба. Он как бы глотал крючок с наживкой, каждый раз умудряясь стаскивать червяка до того, как крючок вопьется ему в небо. "По крайней мере, с моих слов он снял все, что в них было вкусного. А, дерьмо все это..."
С пакетом под мышкой, оторвавшись от земли метра на полтора, Анхель несся по Невскому к Казани, и прохожие сами обходили его грязные ботинки. Лишь пролетая уже канал Грибоедо-ва, он вспомнил, что хотел зайти на Сенной, опустился, плюхнулся в воду, вынырнул, отфыркиваясь, подплыл к узенькой лестнице, выходящей на набережную, вылез, отряхнулся как пес и нетороп-ливым шагом пошел, не замечая тяжести намокшей джинсы. А что уж думать про полиэтиленовый пакет!
Народ шел мимо - толпой.
Никто ничего не видит, и поэтому каждый может делать то, что он хочет. Миф о свободе так высушил наши мозги, что сквозь дыры в голове свистит уже не просто ветер, а осколки того снаряда, который прямым попаданием разнес вдребезги (только что), ко всем чертям разнес купол Казанского собора и теперь летит дальше, проникая в метро, испуганным воплем придавленной электричкой собаки выгоняя на улицы обезумевших смотрителей эскалаторов и продавцов писчебумажной продукции, чьи лица в чернильных пятнах от лопнувших авторучек стремятся занять место в очереди за бородинским мороженым, так безнадежно таящим в твоих руках... Беспощадность, только беспощадность может заставить меня остановиться, выйти на проезжую часть перпендикулярно-длинным поперек движения, пинками разогнать стаю желторылых таксоморонов, вырасти, вырасти еще выше и вслед за колобками двуглавым ежиком, оставляя за собой слоновьи отпечатки пальцев - ведро на крышах - подойти к дому номер хрен знает сколько по каналу Грибоедова, сквозняк, парадняк, бомжатник, дверь в квартиру номер хрен знает сколько, звонок.
Шаги.
Замок.
Крюк.
На пороге стоял сонный Зорге, левой рукой облокотясь о дверную створку, правой почесывая затылок. Но джинсы на нем были - все в дырках.
- Привет, бродяга.
- Рад тебя видеть, Потрох Псориаз. Заходи, гостем будешь.
Длинным коридором с ободранными обоями, плавным переходом из ниоткуда в никуда, оставляя следы в липком вареве невыносимо беспечного прошлого, вышли они туда, где под Солнцем блестела вода в наполненной чем-то смешным кастрюле. Растворителем пахло так, что о каких-либо насекомых и речи быть не могло. Закопченность стен и потолка напомнила Анхелю экзистенциальные кафе Парижа времен Сартра и его молодости.
Крошки на полу, покрытом линолеумом, отражались в треснутом зеркале, чудом висящем под углом к стене.
- Я тебя чаем угощу.
- Чай - это хорошо. А хозяева где?
- Ушли на Сенной - за растворяком.
- Ясно... Что новенького скажешь?
Тучки небесные принакрыли лицо Зорге, он протянулся туда-сюда, присел на брошенный поперек кухни матрац (Анхель уселся на перевернутое ведро, в котором и мыши не паслись) и задумался (это слово - паразит, точно говорю!).
- Ты кислотой вроде не интересуешься... Но телега забавная. Вчера забегал Шухер. Знаешь? Ну да, Формула Один... Весь в соплях, и пищал, как в первый раз рожающий хряк. Синтезиро-вал новую отраву. Говорит, что этой хреновиной пользовался Чарли Мэнсон. Наверно, совсем крыша поехала: говорит, что вмазался и с Мэнсоном общался. Мол, проникаешь в астрал и снимаешь все. Ну ты понял... А перед тобой заходила Василиса. У ней очередная трагедия - Генриха повязали менты. Шьют ему поднятую хату, а он не при делах. Ну, я ей дал шухерской кислоты попробовать, чтоб успокоилась, так она час как не своя сидела - зенки в одну точку, а потом вскочила, заорала, что все знает, и понеслась Генриха выручать. Как будто винта хапнула. Короче, вот эта кислота - Шухер оставил на пробу всем, кто пожелает.
- А кто еще пробовал?
- Да никто. У меня своя есть, а Дипломат с Лисой черным промышляют, кислота им не в кайф. Что, попробовать хочешь?
Анхель не ответил, а закурил. Дал и Зорге. Тот заодно и чайник поставил.
Во дни сомнений, во дни тягостных раз-думий... Шипя и скрываясь, пузырилась действительность на дне самого глубокого горла - чуть ли не в жопе. Два раза думать не так тяжело. Чуешь лимонку? Чую. А колечко-то вот оно.
Солнечные зайчики бегали по везде.
- Знаешь, Зорге, а я что-то непрочь. Кстати, а Шухер будет сегодня на КОТах?
- Должен быть. Он к ним прикалывается.
Миллионы пиджаков в белую полоску прутся по улицам, а ты сидишь здесь и смотришь на грязную сковородку с обгрызенным кусочком хлеба на ней и думаешь о том, что все-таки надо искать что-то новое, раз Бегемот думает о том, что он нашел комбинацию персонального антифобоса и теперь сможет наконец-таки вытащить свою ненаглядную Алису из бесконечного депресняка, в котором она пребывает третий год с временными улучшениями - когда она боится только себя, а не признаков мысли о том, что ей хотелось подумать о себе. Парацельс, блин. Фон Гогенгейм, блин. Нефиг пугать было. От твоих стихов висельники смеялись и вороны каркали до усрачки, а юные непорочные девы ложились в гроб и накрывались марлями. Прикрывая заросший коростой погост...
По коридору из дырки в дырку прошуршала Мышь-с-хвостиком. Анхель торчал на черном уже полгода, периодически сбрасывая дозу. Мышь высунула бусинки глаз и принялась катать их по половице. Бегемот до того, как стать Бегемотом, был образцовым интеллектуалом-химиком со склонностью к готически-сатанинской алхимической поэзии. Мышь стала торчмя на хвост и занялась онанизмом, закатив глаза к потолку. Долго ей придется ждать оргазма. В воздухе нарисовался-не-сотрешь призрачный треугольник, по команде "кру-у-гом!" раздвоившийся и скрестившийся с себе подобным. Получилась Звезда Давида. (- Зорге! А кот где пропадает?) Романтика, романтика, романтика, молчи, безносая обглоданная птица. Он, опять он - Анхель. Всякий опыт хорош, если он не последний. Кислота и стихи - что может быть лучше? Она не может кончить - тем лучше. Два - это слишком много для двоих. Звезда Давида опустилась на мышь, окружила ее, раскинулась в сферу Давида, завертелась с нетронутой быстротой и лопнула со свистящим треском. Все убедились и объелись гением шаровой молнии. Мышь пискнула во все мышачье горло, сыр выпал, с ним была плутовка.
А героин Бегемот продавал, чтобы иметь возможность продолжать свои опыты по изготовлению лекарства от кататонической депрессии.
- Кот спит.
- Тогда давай чай пить.
Послушный Зорге начал собирать разбежавшиеся по полу стаканы. В кране зажурчала вода.
- И кислоту тоже давай.
Зорге снова вынул из духовки детскую молочную бутылочку - риски, двести грамм, - почти доверху полную слегка мутноватой жидкостью.
- Ого! Что-то многовато для пробы.
- Знаешь, мне даже показалось, что Шухер хотел от нее избавиться. Правда, у него еще есть.
- Может, он сдуру так ее разбавил?
Зашипел выпускаемый на волю кипяток.
- Держи стакан.