Вернись!

- Я только прошу тебя. Вернись! Вернись, я жду. Я верю. Не покидай меня надолго. Пожалуйста, не оставляй меня!
Она плакала, искренне и горько. Неужели она больше не увидит эти глаза, такие зеленые, будто миндаль? Ветер надсмехался над ней, кружил, выл и хлестал по щекам. Он стоял около нее, статный, красивый. Валера не мог позволить себе обнять ее. Нельзя давать волю чувствам! Он солдат. Теперь солдат.
- Ты будешь писать мне? Часто. – Жанна глубоко вздохнула и опустила руки, замерзшие. Согрейте их, пожалуйста! Иначе она простудится.
- Жаннэ, …я обещаю тебе вернуться невредимым. Я обещаю. – сказал он, и мир рухнул в пропасть…
Жанна долго еще стояла на перроне, провожала взглядом поезда, глядела в серое, затянутое тучами небо, седое, с темными разводами. Он ушел. Она не скоро его увидит. Хотя, может, во сне они встретятся.
… Ты посмотри, какая в мире тишь.
Ночь обложила небо звездной данью…
И она вспомнила, как Валера напевал ей  тихо, будто младенцу. Слеза скатилась с ее щеки. Жаннэ  подставила красную от холода ладонь. Слеза неуклюже шлепнулась и растеклась по линиям жизни на руке.
Плачь, девочка, плачь! И пусть слезы твои превратятся в смех. Он придет к тебе. Это случится летом, в сумерках. Он откроет дверь и скажет тебе: «Я вернулся!». И ты обнимешь его, прижмешь к себе покрепче, посмотришь в его глаза и все поймешь. Он вернется, надейся!
Жаннэ и Валера были вместе с детства. Тогда они были лишь друзьями. Время пролетело… и вот – они уже подростки, в чьих жилах течет кровь вперемешку с любовью и ненавистью, влюбленностью и неприязнью. Впервые о любви они узнали вместе, вместе жили ею… первое признание прозвучало спонтанно, страстно. Они более не могли друг без друга, как луна на небе не может без звезд. Жаннэ – нежный цветок, находившийся в руках Валеры.
Жанна знала, что прощаются не на вечно, что придет время, и они снова будут гулять по исхоженным тропинкам парка, кормить голубей на Жуковской площади и по ночам сидеть у реки, наблюдая за отражением луны в колышущейся воде.
…Жаннэ не спеша, шла домой. Она не торопилась, потому что считала, что жизнь остановилась и ушла на покой. Лица прохожих мелькали перед глазами. Хмурые тучные мужчины, задыхаясь и краснея, спешили на работу, женщины, накрашенные и изуродованные временем, не спеша, передвигались по серым ломтям асфальта, ломая каблуки о деревянные доски, стыдливо закрывающие грязные, черные от копоти и сажи лужи. Покрапывая, шел дождь, будто плюя в лица идущего потока. На незакрытых лужах пошла рябь от дождинок, в толпе появились разноцветные – красные, синие, зеленые, оранжевые – зонтики – яркие пятна в сером месиве.
Жаннэ не любила Вербеницу. Она была для нее слишком шумной, людной, даже зверской в какой-то степени. Жаннэ ощущала себя, как в зоопарке, проходя по этой улице. То с одной стороны свесится таксист-горилла, с другой – милиционер-носорог, а около, видимо-невидимо, бегают лисицы-куницы женщины и зайцы с красными жадными глазами. Вереницы бежали вдаль, по мере приближения к улице Свободы – тихой и незаметной нити домов, гаражей и двориков. Жаннэ встречал знакомый запах. Запах стареющих, одряхлевших домов. В них таилась история, в темных подъездах их росло поколение «живых» людей, охваченных порывами смелости и освобождения. На крыльце когда-то курили наши деды, а на балконах молодушки вывешивали грязное, еле выстиранное белье и после убегали, чтобы успокоить детей, болевших чахоткой и брюшным тифом. По подворотням бегали собаки, исхудавшие, с человечьими глазами.
… Сейчас во дворике пусто. И кому придет в голову выбраться из теплых квартир навстречу непогоде? Только первоклассники азартно ковырялись палками в грязи и запускали в потоки мутной воды самодельные, сделанные из газет кораблики.
Жаннэ подошла к желтому облезлому дому. Со второго (последнего) этажа доносились звуки музыки, старой, из граммофона.
Свет вечерний шафранного края,
Тихо розы бегут по полям.
Спой мне песню, моя дорогая,
Ту, которую пел Хаям.
Тихо розы бегут по полям.
Не так ли там поется?…
Заскрипела дверь, деревянная, давным-давно покрашенная в синий цвет, потом в зеленый, но краска слезла, и, сквозь бумаги объявлений, можно было заметить сине-зеленый фон. Вышел дядя Боря – неизменный «командир» дома. Контуженный на Великой Отечественной Войне, дядя Боря прибыл с фронта к своей жене и сыну, но вместо горячих объятий, поцелуев и смеха, его встретила пустая, пропахшая сыростью, каморка с пустыми сервантами, приобретенными у какого-то армянина-мародера. На столе лежала черно-белая фотография, от войны пожелтевшая и мятая. Ира – в платье, подаренном мамой на День рождения, на шее – скромный подарок – цепочка, купленная Борисом на первую заработанную зарплату. Ира улыбается. В озорных глазах колыхает огонь. Миша – беленький, скромный мальчик – смущенно поглядывает с фотографии. Рядом – записка: «Прошу вас, не делайте глупостей! Как вернетесь с фронта – сразу зайдите в кв. 12 (звонить три раза)».
Борис спустился по лестнице, по скрипучим ступенькам, оказался около деревянной, перекошенной на бок двери. Справа красовался звонок, над которым ровным почерком было написано следующее: «Николай Тимофеевич. Прошу звонить три раза».
Борис опустил тяжелую руку на красную кнопищу самодельного звонка. Три раза что-то звякнуло, несколько похожее на детский смешок. Дверь отворили не сразу. Из квартиры вышел пожилой человек в синей рубашке с полосами грязи. От него пахло спиртом и ихтиоловой мазью. На правой щеке – шрам, длиной в мизинец. Лицо было грубым, морщинистым, а глаза сияли отчетливо видной пустотой.
- Я ждал вас. Вам многое требуется услышать. – сказал тихо хозяин и пригласил Бориса в квартиру. Николай Тимофеевич попросил гостя остаться в прихожей – дочь и жена его были больны.
- Что случилось с моей семьей? – Борис был в растерянности. Он не понимал уж ничего.
- Они все погибли… - воцарила пауза, и только тяжелое дыхание дочери прервало тишину. – Погибли от немцев. – в голосе его слышалось хладнокровие, нет, скорее, безразличность. – их расстреляли фашисты. Двоих…вы спросите меня, почему? Я вам отвечу: не знаю. Фашист никогда не говорит, почему убивает. Возможно, это инстинкт. От них погибли тысячи, без причин. На улицах – сотни трупов с открытыми, пустыми, направленными в небо глазами. Мы живем в страшное время… - воздух налился скорбной желчью, черной горестью и безысходностью. – Ваша жена чувствовала, что смерть настигнет их. Она написала вам…
… Дядя Боря нахмурился и тяжелым басом спросил:
- Солдатика провожала? Правильно. – он достал из кармана плаща сигару, покрутил в руках и снова положил обратно
- Жди его, и он вернется.
Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди.
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера…
……………………..
Ожиданием своим
ты меня спасла.
                *      *     *
… Жаннэ сидела на скамейке в парке. На асфальтовых дорожках важно расхаживали серые голуби – клевали рассыпанное кем-то пшено, причудливо ухая. Ветер с прошлого дня так и не утихомирился. Он летал, пугая редких прохожих, норовил заморозить. Зато небо очистилось и изнутри светилось синевой, будто стеклянное. Солнце, яркое, бело-желтое, светило изо всех сил.
В парке было тихо. Только издалека доносились приглушенные голоса с детской площадки. Деревья стояли голые, но уже с набухающими почками. На ветки, колыхавшиеся от ветра, изредка садились птицы. В город пришла весна, взяв в охапку грязные ручьи, талый снег и погожие деньки.
Жаннэ читала подаренный папой томик стихов Бунина. Иногда цитируя вслух самые полюбившиеся отрывки.
Ночь побледнела, и месяц садится
За реку красным серпом.
Сонный туман на лучах серебрится,
Черный камыш отсырел и дымится, ветер шумит камышом.
А ветер-хулиган перелистывал страницы – мешал Жаннэ.
… Вся ночь прошла в страданиях. Бессонница и любовь мучили Жаннэ до утра. До самой зари она проклинала Валеру и клялась ему в вечной любви. Она чувствовала себя виноватой, отпустив Валеру на военную службу. Она боялась, что он станет черствым, точно хлеб, грубым. Боялась, что он забудет ее. Боялась, что она забудет его.
   Между ними – тысячи километров.
   Между ними – вечность.
… Жаннэ глубоко вздохнула и, встав со скамейки, поплелась по тропинке парка. Пахло свежестью и деревьями, ожившими после долгой зимней спячки. Пробудившись, они зашумели, приветствуя весну. Асфальтовая тропинка была с двух сторон припорошена чернеющим снегом, из которого удивительным образом торчали сучья и ветки.
Откуда-то, издалека, слышались приятные звуки вальса. Сначала Жаннэ думала, что это поет природа, но потом она увидела аккордеониста. Его пальцы лихо перелетали с клавиши на клавишу, будто автоматически. Жаннэ наслаждалась музыкой, а в частности, французским вальсом, который заставлял душу ожить и расцвести. Аккордеонист жил в своих мелодиях. Он играл очень чувственно: то тихо, замирая, то громко, почти торжественно, то ласково и нежно, то резко и грубо. Жаннэ мечтала о том, как она кружится в этом вальсе с Валерой…
- Хотите, для вас я сыграю что-нибудь романтичное? – вдруг остановившись на минорном аккорде, спросил музыкант. – какую музыку вы предпочитаете? А может, вам нравится Прокофьев? Как вы относитесь к Рахманинову?
Этот человек был весьма интересен Жаннэ. Интеллигентный, галантный уличный музыкант. Одет он был бедно, зато в глазах его открывались бесценные сокровища души романтика. Его темно-голубые глаза смотрели на мир с воодушевлением, одухотворенностью.
- Так что вы предпочитаете? – переспросил он.
Жаннэ задумалась.
- Сыграйте что-нибудь веселое, пожалуйста. У меня подавленное настроение.
Аккордеонист поднял глаза к небу и, возможно, что-то увидел там. Далее посмотрел внимательно на Жаннэ и тихо сказал:
- Эта мелодия посвящается вам, прекрасной незнакомке.
Полилась музыка, еще более красивая, чем предыдущая. Она звучала так нежно, лаская слух. Словно тонкими серебряными нитями она оплетала Жаннэ. Казалось, что все  прислушивалось к игре аккордеониста. Вся природа следила за каждым движением его руки.
Музыка оживила Жаннэ, сделала ее птицей, освободила от оков. Лети!  Душа ее пела о любви, Жаннэ купалась в ней, как в бездонном озере.
Она была счастлива.